«Добиваю» Елизарова. «Мультики» мне понравились. В них нет искусственной затянутости и размытости «Pasternaka» и откровенной мерзости рассказов. В них простая история пацана из микрорайона перерастает в жуткий сюрреалистический диафильм из жизни хулиганов разных времён, который, в свою очередь, перерастает в странное продолжение жизни пацана (по имени Герман, да). Читать — интересно, легко, захватывающе. Хотелось бы какой-нибудь более эффектной концовки, но так или иначе прощаешь её отсутствие. Хорошо же и без неё, правда? Хотя по инерции сравниваешь «Мультики» с «Библиотекарем» — и они проигрывают. Но Елизаров, думаю, ещё напишет что-либо не уступающее. А «Мультикам» — 7/10.

Второй и наверное последний прочитанный мной роман Елизарова. Как и «Библиотекарь» этот роман неоднозначен, его трудно назвать плохим романом, да и автора трудно назвать плохим писателем, но опять не сложилось. Роман состоит из 3 частей: затянувшегося на 100 страниц пролога, основной части-просмотра мультиков и эпилога. Пролог рассказывает о трудовых буднях так называемых трудных подростков, зарабатывающих себе тряской денег на вино и сигареты. Эта наиболее понравишаяся мне часть, приятно было окунуться в те времена, я как раз был тогда тоже школьником, особенно понравился трюк с мультиками, не слышал раньше об этом. Основная часть к сожалению для меня оказалась полным провалом, ничего не понравилось: ни персонажи, ни действие, ни сюжет, но подозреваю, что любители комиксов и психоделичного сюра могут найти для себя здесь что-то интересное. Финал тоже больше разочаровал, чем понравился, все-таки хотелось бы немного больше оптимизма и поменьше черных красок.

Вот такое впечатление осталось у меня от этого необычного романа, не буду его рекомендовать, поклонники автора его и так прочитают, другим трудно советовать, уж очень предсказуема полярная реакция на этот роман.

Оригинальный роман, до этого не читал ничего подобного. Первая половина романа просто великолепная, история зарождения библиотек, становление главного героя Библиотекарем очень увлекательны и по настоящему удались автору. Зато вторая половина и пафосно-патриотический финал разочаровали безмерно. Чересчур много чернушного экшена и сюжет так развернулся, что просто не веришь в происходящее, не раз и не два у меня возникал вопрос, что за траву курил автор и не мог бы он поделиться ей, чтобы и я поверил в психоделическую реальность на страницах романа.

Не могу никому рекомендовать этот роман, если только вы патриот, очень любите оригинальные идеи и не обращаете внимание на чернушный треш, то эта книга для вас.

Существует мнение, что отечественной литературе ужасов предстоит развиваться совсем по иным законам, нежели западной — если, конечно, у нее в принципе есть какое-то будущее. Англоамериканская традиция выросла, грубо говоря, из абстрактных страхов людей, страдавших от избытка фантазии и свободного времени. Со временем в жанр влилась свежая кровь (социальные, экономические, политические фобии), но основа его осталась неизменной: в жизнь более или менее благополучного человека вторгается нечто враждебное, чуждое. А российский кошмар — это обшарпанные подъезды, «обезьянники», лабиринты коллективных гаражей, гопники в подворотнях и соседи-наркоманы. Иными словами, это страшный и безрадостный быт, в котором личность растворяется без остатка. С этим можно поспорить (получить перо под ребра несложно что в Кызыле, что в Ливерпуле, что в Гарлеме), однако тенденция уже обозначилась, и сборник «Кубики» Михаила Елизарова — яркое тому подтверждение.

Нет, вряд ли молодого автора всерьез интересует, что там станется с неуловимым русским хоррором. Елизаров на роль мессии жанра не претендует — он решает собственные задачи, с классическим образом фантаста несовместные. Но в мире «Кубиков», выписанном серо-коричневыми красками убогости и тления, ужас становится фундаментом бытия, посрамляя и материю, и дух. Тон сборнику задает одноименный рассказ, где малолетнему герою открывается главный закон мироздания: Вселенной правит смерть — не та равнодушная сила, которой так боялись экзистенциалисты, не верная служанка Бога, а ненасытная Падаль, которая разъедает самую суть вещей. Человеческие души поддаются ей в первую очередь. В самом деле, грязные спортивные костюмы, ржавые ножи и пустые холодильники кажутся у Елизарова гораздо живее и реальней их жутких хозяев. Даже Джордж Ромеро с его апокалиптическим мышлением ужаснулся бы тем легионам зомби, что населяют безобразные кубики российских многоэтажек. Они изъясняются столь же мертвым, как и они сами, языком милицейского протокола («…ко мне подошел ранее незнакомый мне Чигирин и в грубой форме потребовал половой близости»), духовные пустоты заполняют водкой, вместо икон почитают чресла порноактеров. «Выпей», «изнасилуй» и «убий» — главные заповеди их небытия. И живут они «без глаз, с одним зрением», каждым поступком своим и словом подпитывая Падаль.

Из общего ряда выбиваются лишь два рассказа — «Ясные, светлые» и «Украденные глаза». И если первый представляет собой сюрреалистический коллаж с привкусом кафкианства, то второй сводится к незатейливой страшилке про семейство колдунов, которая на фоне бытовых кошмаров может показаться смешной (как и чудовища из рассказа «Дзон»). Но если вдуматься, у Елизарова вообще на всякое «реально» напрашивается приставка «псевдо-». Да, групповые изнасилования, педофилия, пьяные драки — это, увы, не писательский вымысел. Однако в «Кубиках» достижения российской антицивилизации сбились так плотно, что разглядеть в этом клубке червей хотя бы крупицу правдоподобия очень сложно. «Вся жизнь — мочилово. Мы погружены в него», — говорит автор в одном из интервью. Но ведь это, по сути, то же бегство от действительности — только перебрался Елизаров не в светлый край эльфов и единорогов, а в собственными руками построенный ад.

И построенный, надо сказать, со знанием дела. Легко ли образованному человеку воспроизвести на бумаге речь отморозка, от похоти и алкоголя потерявшего остатки разума? Елизарову это удается блестяще — настолько, что читатель рискует в шкуре этого самого отморозка накрепко завязнуть. Воображением автор тоже не обделен: безумный обряд по изгнанию Импотенции, воплотившейся в земной женщине («Доброгаевой Ларисе, восьмидесятого года рождения»), заставил бы Клайва Баркера плакать кровавыми слезами зависти.

И все же: стоила ли овчинка выделки? Прожорливые глаза бездны, о которых писал когда-то Ницше, превратились у Елизарова в «эти глаза напротив». «Кубики» звучат — быть может, вопреки воле автора — тоскливым гимном разложению и скотству, своего рода каталогом язв многоэтажной России. И главный посыл сборника прост: «Всякий человек — мразь». Право же, исчерпывающим это определение не назовешь.

Ну, вышла книжка в 2007-м, получила скудную порцию откликов и легла на дно. Так бы и лежала, но тут случился Букер, на Букере случилась негаданная победа, и всё заверте. Всего несколько дней, и «Библиотекарь» для одних словно красная тряпка («Елизаров же вообще не писатель. Эта обезьяна, которую кто-то не в добрый час натаскал петь козлиным тенором под гитару «Хризантемы в саду», не имеет никакого отношения к изящной словесности»), для других — красное знамя («Читал я, значит, читал, и на моей буйной голове шевелились волосы — от чистоты исполнения и смелости автора, да и от зависти тоже. В общем, если очень кратко, то я понял, что автор гений»). Между тем всё оказалось до обидного просто и банально. «Библиотекарь» — хороший роман, вполне читаемый (что Букеру несвойственно), но лучший — это не про него.

Самое удачное у Елизарова, конечно, сюжетообразующая идея. Далее вполне ходовая фэнтези: параллельный мир, в который провалился главный герой, быстрое вознесение из грязи в князи, волшебные книги-амулеты и их хранители-князья, княжеские дружины, междоусобицы, набеги кочевников, апофеоз — осада крепости и героическая гибель защитников, пленение князя амазонками во главе со злой волшебницей... Где-то так, типовой фэнтезийный набор.

Роман совершенно небукеровский, в ряду «Генерал и его армия» — «Чужие письма» — «Матисс» смотрится, словно гризли среди бамбуковых медведей. Жаль, что разгерметизация букеровских рядов случилась с вполне проходного в общем текста, а не, допустим, с пелевинского «Чапаева». Но тут уже ничего не изменить. Разве что вспомнить давнее «Новаторство всегда безвкусно/ А безупречны эпигоны».

Непримечательный писатель Дмитрий Александрович Громов (1910-1981) исчез из литературы бесследно, оставив после себя несколько невзрачных книжек с такими же блеклыми названиями: «Пролетарская», «Счастье, лети!», «Нарва», «Дорогами труда», «Серебряный плес», «Тихие травы». Однако в каждой его книжке заключен магический заряд: каждая его книга представляет собой незаархивированный нейролингвистический вирус, который, будучи помещен в мозг реципиента-читателя при особых условиях (непрерывное чтение без отвлечения на окружающую обстановку), пробуждает в человеке невиданные ощущения, сродни наркотическим трипам, только если В.Сорокин ограничился шуткой, М.Елизаров идёт дальше и вырабатывает жилу до подлегающей породы. Одна книга навевает яркие и сочные воспоминания детства, другая придает словам — силу убеждения, третья открывает скрытые резервы организма и тщедушная старушка способна сносить кирпичные стены. Магию громовского Слова невозможно повторить переписыванием или иным копированием книги: подделка не будет работать. По слухам, переписчик еще и оригинал лишает части мощности, поэтому нарушитель завета подлежит умерщвлению.

Вокруг случайно сохранившихся экземпляров книг Громова образуются кружки-читальни, объединения читателей сакральной Книги, скованные общностью интересов: чтение с последующим экстатическим каскадным оргазмом, поиск новых книг Громова, охрана своего караса от конкурентов.

Заведует книгами разумеется библиотекарь – не просто хранитель реликвий, но и глава этой подпольной организации, охраняющей артефакты от попыток читателей из других библиотек выкрасть Книгу. После нескольких лет смертельных боев между библиотеками количество сохранившихся книг Громова сократилось в десятки раз; не мудрено, что стоимость «лишнего» экземпляра Книги выросла до стоимости квартиры. Фанаты книг Громова образуют некое сообщество, эдакий подпольный, глубоко законспирированный Громовский Мир, со своими законами и понятиями, мир, не пересекающийся ни с миром воровским, ни с миром книголюбов, ни с филателистическим обществом, ни с толкиенистами и ролевиками – хотя и вбирающим от каждого определенные черты. От бедных ролевиков громовчане взяли привычку делать доспехи и оружие из подручного материала (кирасы из шин грузовиков, катаны из крестьянской косы, рыцарские шлемы, подозрительно напоминающие мотоциклетные), от филателистов переняли всеразоряющую страсть к коллекционированию, а от уголовников – иерархию и безусловное подчинение лидеру.

Елизаров рассказывает о судьбе одной небольшой читальни и злоключениях, выпавших на долю её Библиотекаря: козни конкурентов, битвы на ножах ради выяснения справедливости, вознесение до самых высот и низвержение в пропасть. Кодекс громовского мира не велит использовать огнестрельное оружие – читатели враждующих библиотек сходятся где-нибудь на поле под городом или в лесу, смертельно бьются шпагами, косами, ломами и кувалдами. Крюк подьёмного крана, изображенный на обложке – это оружие крановщицы Данкевич, прочитавшей Книгу Силы. Красный фон заливки – море крови, остающееся после каждой разборки читателей, поклоняющихся светлым книгам Громова. Не понятно, отчего никто не попытался отравить армию противника «циклоном Б» или еще каким зарином. Впрочем, и тех смертоубийств, подробно и с пристальным отвращением описанных Елизаровым, хватит не на один тазик блевотины. Это не единственная недоработка романа, скроенного наспех: неувязки выпирают уже с первых страниц книги. Например, описывается типичная «мамина дочка», студентка-зубрилка Мохова – учится кротко, поведение скромное, санитаркой в доме престарелых работает, парализованной бабке восьмидесяти лет книжку вслух читает – но под рукой у неё оказывается бандитская бита, обрезок высоковольтного кабеля. Откуда, зачем? На первый вопрос ответ «с потолка», а на второй — просто автору захотелось избить пару человек. И дерутся персонажи книги постоянно, потому что подраться они любят больше, чем почитать.

Человек, прочитавший книгу Громова, становится добрым, отзывчивым, мудрым и светлым, он готов изменять мир к лучшему – но в то же время он с легкостью вонзает шило в печень другого такого же читателя, прочитавшего светоносную книгу Громова в другой читальне. Это дикое противоречие, похоже, не особо заботит Михаила Елизарова, потому что роман «Библиотекарь» написан не о любви к чтению, не о ролевиках или исторических реконструкторах, не о коллекционерах редкостей, не о магии слова в конце концов. Роман «Библиотекарь» — это ксенфобская книга, подобно недавнему к/ф «Юленька», проталкивающему несложную мысль об идентичности человека читающего и сатаны: увидел человека с книгой – это враг, убей его сразу, пока он рта не раскрыл. Подобная быдлячье-гопническая позиция в отношении людей грамотных подспудно нарисована Елизаровым яркими художественными красками но явным образом не сформулирована – да это и понятно: будь у Елизарова возможность сформулировать претензии к «интеллихентам» чётче и яснее, он бы автоматически стал бы на их позицию хотя бы самим фактом наличия способности формулировать.

На четвертой стороне обложки издания написано, что «две эпохи выясняют отношения между собой», но это неправда. Нигде в книге не сталкивается мир соцреализма с миром капитализма. Есть старая протухшая эпоха Советского Союза (описываемая Елизавровым эпитетами с оттенками гнилости, упадка и разрухи, нищенства и бедноты), есть некроз СССР, есть геронтофильско-фетишисткие услады Елизарова, млеющего под песенки Пахмутовой и Добронравова, но столкновения с реальным современным миром нет и быть не может: читатели громовского мира добровольно заточили себя в скорлупу из старых плакатов и лозунгов.

Все отношения выясняются строго между группировками читателей, только между «просветленными» знатоками «громовского мира» идёт смертоубийственная война на выживание, в ходе которой читальни в буквальном смысле слова вырезаются под корень, а истекающие кровью выжившие счастливчики с вырванными наживую рёбрами завидуют своим мёртвым товарищам.

Начинается роман как интеллектуальное чтение о судьбе книг, о влиянии романов на души человеческие, но быстро (уже с тридцатой страницы) регрессирует в скандальную и эпатажную геронтофильскую боёвку с некрофильским уклоном и прочими парафилиями. Увы, автор как был описателем мерзостей, так и не смог полностью выйти из этого трэшевого амплуа. Персонажи романа (язык не поворачивается назвать их «героями») играют в жизнь, имея на руках после авторской раздачи сплошные козыри, и это произвольное авторское подсуживание еще больше убеждает меня в мысли о скучности и надуманности всей этой книги.

В самом финале, в заточении, в одиночной подземной камере, питаясь сухарями и объедками со стола дома престарелых, Библиотекарь пишет: «я любил Союз не за то, каким он был, а за то, каким он мог стать, если бы по-другому сложились обстоятельства». А нечего было их так складывать, эти обстоятельства — другим было ничуть не легче. Подобные речи смешны даже в устах адвокатов, оправдывающих преступников, выросших в неполных семьях неблагополучных районов. Евгением Шварцем ответ даден давно: « всех учили быть подлецами, но отчего же ты стал лучшим учеником?».

И тем не менее Библиотекарь продолжает беззаветно служить трупу государства, продолжает своим магическим ритуалом укреплять тоталитарное общество, ни во что не ценящее жизнь человека – да и жизнь самого Библиотекаря тоже.

Квинтэссенция мытарств и наград, происшествий и потерь явлена автором в последней, самой короткой части книги: в глубоком подвале дома престарелых, на скудном пищевом пайке и на воде, сочащейся из ржавой батареи отопления, безвылазно заперт Библиотекарь, который поочередно читает все книги Громова. Этим мистическим актом перечитывания советской галиматьи он спасет Россию от самого страшного, как ему кажется, врага – от Америки. Никакой более адекватной метафоры, никакого иного образа, ради которого человек принимает страдания, Елизаров и придумать не мог.

Воистину фантазии людей, которых пропагандистская машина обстоятельно имела в душу, представляют жалкое зрелище.