Гул затих. Я вышел на подмостки

Но кто мы и откуда,

Когда от всех тех лет

Остались пересуды,

А нас на свете нет?

Не думаю, чтобы Дмитрий Быков считал себя адептом русского космизма, и уж тем более последователем Николая Федорова с его идеей всеобщего воскрешения. Рамки любого учения бывают тесны для самостоятельно мыслящего и многообразно одаренного человека, а федоровское, на поверхностный взгляд, вовсе представляется родом юродства. Однако Быков воскрешает, и делает это, как никто другой не может.

Не всех подряд (такое одному Сыну Человеческому будет под силу, и хотелось бы, попозже), лишь тех, кого любит. С одной оговоркой: для понимания быковской работы воскрешения, нужно быть хорошо подготовленным читателем. Говорю не для того, чтобы похвалиться: вот, мол, я поняла и оценила, а кому другому где уж. Есть мнение, что если имеет смысл с кем себя сравнивать, то с собою же прежним, я уже пробовала читать быковскую биографию Бориса Пастернака лет восемь назад и отложила, едва не с негодованием.

Тон тогда показался недостаточно уважительным: как можно говорить о Пастернаке без должного пиетета? Бережный и компетентный, но без подобострастных приседаний перед величием героя, разговор представился непозволительным амикошонством. Понадобилось свести знакомство со многими образцами биографической прозы, хорошими и разными и, конечно, куда лучше узнать ДЛ в различных его ипостасях: литературоведа, критика, драматурга, прозаика, поэта — чтобы оценить грандиозность замысла и совершенство исполнения, явленное им с биографией Пастернака.

Колоссальный во всех отношениях труд. Полнота охвата, когда героя ведут от рождения до смерти, без лакун в тех местах биографии, что представляются автору несущественными или противоречащими его концепции. С анализом всего, написанного Борисом Леонидовичем, где биограф выступает больше литературоведом, чем критиком. Удивительный, прежде нигде не виданный прием «зеркал», когда творчество и личность героя отражается в отношениях с другими значимыми фигурами его времени. Да объем текста под тысячу страниц — наконец.

И какого текста! Всякий читатель имеет свои физиологические маркеры встречи с хорошей книгой, предшествующие ее ментальной оценке. Набоков говорит о дрожи вдоль позвоночника, одна писательница в прочитанной недавно книге признавалась, что у нее начинает колоть щиколотку, у меня эйфория начала влюбленности — такое, бабочки в животе. Так вот, в блаженном состоянии допаминовой избыточности пребывала все время, пока читала эту книгу.

Как-то еще так счастливо случилось, что с биографией любимого поэта я не была знакома. Не вовсе табула раса, знала о его переписке с Цветаевой и о травле после Нобеля, но это ведь ничтожно мало, в сравнении с цветаевской, ахматовской, мандельштамовской, о которых имела более-менее целостное впечатление, хотя бы и составляемое в разное время из разных источников. Пастернак в этом смысле оказался белым пятном.

Задумалась теперь, отчего, и поняла — значительная часть прочитанного о Великой шестерке Серебряного века (Блок, Маяковский, Ахматова, Цветаева, Мандельштам) связана с критическими и литературоведческими статьями, написанными в XXI веке, что естественно, о первых двух в советское время лишь государственный официоз, остальные были полузапретными, а в первое постперестроечное, серьезные исследования, если и были, тонули в океане информации. Так вот, биография Пастернака авторства Быкова впервые издана в две тысячи пятом, а сказать после него что бы то ни было, уже никто не решился бы. К чему, когда есть эталон?

Максимально беспристрастно, воздерживаясь от оценок, но пытаясь донести до читателя по возможности больше значимой информации с тем, чтобы дать возможность самостоятельно составить мнение об обстоятельствах, поступках, отношениях со значимыми в жизни героя людьми. И не только людьми. В этой книге спокойно, обыденно, без эзотерических и конспирологических подвывертов рассказывается об отношении творца с даром.

О требовании невероятной самоотверженности служения, какое он налагает на своего носителя, о неустанных трудах по поиску, шлифовке и огранке: о готовности равно принять на этом пути фанфары и голгофу, пойти против общепринятых установлений; сделаться изгоем и объектом травли. Гнуться, ломаться, раз за разом восставать из пепла и однажды не восстать, но остаться в веках. Дмитрий Львович словно бы ничего особенного не делает, чтобы донести это до читателя. Ни пафоса, ни тоги, ни котурнов. Он просто говорит, а ты понимаешь — да, это так.

Моим читательским счастьем стало то, что о самых любимых стихотворениях здесь говорится как о лучших. И отдельно Комаровский, наконец явился человек, который объяснил мне эту болезненно притягательную и отталкивающую фигуру, сведений о которой тщетно искала многие годы (без преувеличений и интересничанья).

Ленинский принцип «если я знаю, что знаю мало, я добьюсь того, чтобы знать больше», работает и здесь. Думаю, что прочту наконец то у Бориса Леонидовича, что не казалось прежде интересным или вполне своим. И кстати уж о Ленине, до сих пор образцом лучшей биографической прозы в моей табели о рангах был «Пантократор» Льва Данилкина. Теперь он не один. Менее любимым не станет, но подвинется. Все-таки сочинения самого человечного человека никогда не заставляли меня задыхаться от восторга.

Превосходно, исчерпывающе полно. Лучший образец биографической литературы, с каким доводилось встречаться.

Как будто бы железом,

Обмокнутым в сурьму,

Тебя вели нарезом

По сердцу моему.

И в нем навек засело

Смиренье этих черт,

И оттого нет дела,

Что свет жестокосерд.

В списках ̶н̶е̶ значился

«Быть живым в некотором роде и значит быть в списках.»

Ну конечно, обнаружить себя однажды внесенным в некий список не так страшно, как проснуться в своей постели и понять, что стал жуком. И совсем не то, что узнать о подтверждении у себя смертельно опасного диагноза. И не то, что быть арестованным по абсурдному обвинению. Список не лишает тебя человеческого облика, здоровья или свободы, но вносит в твою жизнь изрядную путаницу и серьезный дискомфорт.

Что за список? Да в том-то и дело, что непонятно, и никто толком не может тебе этого объяснить, но властные органы и силовые структуры на всякий случай ставят против твоей фамилии галочку, призывающую сотрудников быть в отношении тебя бдительнее. А бюрократы из числа непосредственного начальства предпочтут уволить по сокращению — кто тебя знает, Свиридов, что ты за птица, может шпион и вредитель? ТАМ почем зря в списки не вносят.

И начинается новая жизнь, которую вряд ли назовешь веселой и интересной. Кто-то из прежнего окружения шарахается от тебя, как от зачумленного, кто-то сочувствует, но на всякий случай сторонится, кто-то откровенно злорадствует. Постой, а может этот список не расстрельный, а наградной? Льготная очередь на получение жизненных благ? Ведь есть же лонги и шорты у разного рода премий? Непохоже, да и сам ты предпочел бы никуда не номинироваться: минуй нас, пуще всех печалей, и барский гнев, и барская любовь.

Небесталанного сценариста Сергея Свиридова, внесли, однако, не озаботившись поинтересоваться собственным его по этому поводу мнением и теперь нужно как-то приспосабливаться к новому статусу: пытаться задействовать связи, чтобы покинуть список, одновременно с поиском товарищей по несчастью и налаживанием связей внутри сообщества, членом которого неожиданно и неприятно оказался.

Список в качестве сюжетообразующей детали кажется удобен для показа разных типажей общественного среза конкретного времени. В целом люди не меняются, но всякому времени-месту соответствуют узнаваемые, хотя несколько окарикатуренные типы: гангстер-бутлегер примета Америки времен сухого закона; буржуа-рантье — прустовской Франции, а новый русский в малиновом пиджаке — России девяностых. У «Списанных» не случайно дополнительный подзаголовок «Нулевые», здешние персонажи тесно связаны с тем десятилетием.

Лучше и ярче всего представители творческой интеллигенции: режиссер поденщик валяющий благонамеренную патриотическую муть но убежденный, что его тошнотворная продукция содействует прогрессу человечества; другой, который гонит откровенную штамповку, даже и себя не обманывая относительно ее значимости; третий, по-настоящему талантливый, но старательно прибивающий дар ежедневными строго отмеренными дозами алкоголя — надобно рассчитать так, чтобы не погасить совсем,но и не выделяться — пусть не горит, тлеет.

Представители социально чуждой автору страты бледнее и схематичнее, впрочем, Быков обладает счастливым талантом несколькими штрихами создавать удивительно живой образ (хотя бы только на тот промежуток времени, когда ты на него смотришь, но не так ли и в жизни: вещи и люди существуют лишь оказываясь в фокусе моего внимания — солипзизм в чистом виде).

Я не ждала от «Списанных» откровений, взялась отчасти как за антидот от читаной накануне книги, главным же образом потому, что очень жду третьего после «Икса» и «Июня» романа И-Трилогии — «Истребителя», релиз которого обещают в апреле. Но, таки да, Быков прекрасен. Не полемическим задором и не глобальными выводами, но умением со снайперской четкостью остановить мгновенье, в котором красота мира обрушивается на тебя почти невыносимым водопадом ощущений.

Роскошным языком, который хочется пить чайными стаканами. Замечательно смешными, хотя порой довольно злыми эпизодами взаимодействия с братьями по разуму и, вот кстати — роскошными речевыми характеристиками. С речевой окрашенностью у Быкова всегда превосходно, и в философских беседах не возникает ощущения, что автор говорит с автором же, но короткие реплики представителей класса-гегемона почти всегда именины сердца.

Болезненно точным описанием обсессивно-компульсивного синдрома, которому многие подвержены, но немногие себе в том признаются. Нежным преданным рыцарственным служением даме своего сердца. Дмитрий Львович говорил в одной из лекций, что любимая его женщина Ариадна (Аля) Эфрон. Он создал для нее мир во второй части «Июня» и здешняя Аля — это ведь тоже она. Вы ж понимаете, что герой «Списанных» не эгоистичный нарцисс Свиридов, а она, Аля проходящая по краешку этой истории.

Дмитрий Быков никогда не был мне симпатичен. У каждого свои заморочки, я вот не люблю антисоветски настроенных людей. Причем я даже готова признавать их ум и талант. Но не люблю, я вообще субъективна. Причем отлично осознаю, что такое наивно-эмоциональное восприятие порой заслоняет какие-то действительно интересные точки зрения. Но давно уже перестала с этим бороться. В мире столько всего прекрасного, что не всегда есть смысл в том, чтобы выковыривать жемчуг из раковин, когда можно просто наслаждаться готовыми ожерельями. Это было что-то вроде оправдания.

Потому что мне попалась книга Быкова про советскую литературу, и… я зачиталась. Собственно, книга – это набор эссе, местами коротких, местами длинных, которые интересны в основном углом зрения. Выбор самих писателей и поэтов довольно прихотлив. Например, в раздел «проза» попали Бажов (не знала, что он получил Сталинскую премию), Чуковский (который у Быкова критик, а не поэт), Шварц и Шпаликов (хотя первый скорее драматург, а второй сценарист), и, внезапно, Михаил Успенский. Который для Быкова «чудо», а вот Довлатов у него посредственность.

С поэтами более равномерно (но, в общем-то, наверное, потому что известных поэтов в целом меньше, чем писателей). Сюда попал практически весь наш «серебряный век», то есть Цветаева, Блок, Мандельштам (кстати поняла, что я не отношу их к советским в отличие от их современников Маяковского и Есенина), а также Бродский, Твардовский, Высоцкий, Окуджава. Интересно, что есть Маршак, но при этом нет ни Михалкова, ни Барто. Или есть Евтушенко, но нет Рождественского. Есть Ахматова, но нет Гумилева. Ну и так далее.

В общем, сама выборка уже любопытна. Что еще интересно, это предлагаемый угол зрения. Формат эссе не предполагает детального разбора творчества, скорее это попытка выхватить неожиданное, непривычное, и тем самым зацепить внимание читателя.

Ну вот взять того же Чуковского. Мне он всегда виделся таким милым другом детей, с его этим костром, и чудо-деревом, и классическим набором стихов, и «От двух до пяти». Чуковский – лектор вне моего мира. Для Быкова же Чуковский прежде всего порядочная язва, человек, умеющий сказать комплимент так, что не знаешь, обижаться или радоваться. Вот про Маршака:

«Это такое мастерство, при котором и таланта не надо!»

Бажова, конечно, трудно вытащить из роли сказочника, но опять-таки, Быков проводит любопытную параллель с Булгаковым, в основе которой мастерство. Данила-мастер у Бажова и Мастер у Булгакова, по его мнению – это люди эпохи, потому что это профессионалы, для которых работа – важнее прочего.

«Человек, для которого богатство играет смыслообразующую роль, примитивен, Бажову с ним нечего делать. Его интересует акт познания. Его интересует, как можно распознать узор в камне, как можно достичь абсолютного совершенства».

«И синхронное появление таких текстов, как «Малахитовая шкатулка» и «Мастер и Маргарита», вовсе не случайно. Бажов не знал о разговоре Пастернака со Сталиным о судьбе Мандельштама, в котором сказано было ключевое слово «мастер». Для Сталина полезный человек – это мастер, а если не мастер, он Сталина не интересует. Вот эта установка на мастерство для сталинской империи принципиальна. И Бажов это почувствовал абсолютно.

Мне иногда представляется, что и Советский Союз ушел в гору. Исчезновение Советского Союза – это не распад, это достижение уровня, несовместимого с жизнью. Как сказал Виктор Пелевин: «Советский Союз улучшился настолько, что перестал существовать». … Советский Союз невыносим для обычного человека, но он являет собой оптимальную среду для профессионала, потому что для профессионала тут все».

А вот с мнением Быкова о Довлатове мне трудно согласиться.

«Сергей Довлатов вызывал у меня ровное, довольно нейтральное изумление по поводу того, что это считается литературой».

На мой взгляд, Довлатов не просто отличный рассказчик, что уже, кстати, не мало. Потому что, как ни крути, но, например, я верю, что «Улисс» великий умный роман, но читать его никакого желания нет. Ибо тяжеловесен и скучен. Так вот. Довлатову удалось создать свой узнаваемый стиль, что вообще-говоря, мало кому дано. Более того, когда читаешь много Довлатова, начинаешь изъясняться в его стиле, и получать от этого удовольствие. А Быков считает его чем-то сиюминутным. Ну... Пожалуй, вот единственное, что про него верно:

«Проза Довлатова – это проза советского интеллигента. А тут вдруг оказалось, что Россия, когда вернулась к себе, советскую интеллигенцию съела. Ее больше нет. И то состояние, к которому Россия вернулась (состояние мрачное, во многих отношениях бесперспективное), – это состояние, в котором довлатовскому герою просто нет места».

В общем, замечания Быкова про писателей хоть и интересны, но довольно спорны. А вот про поэтов у него получается замечательно точно. Вот, например, про Марину Цветаеву:

«У Цветаевой «предельная экономия места, невероятная напряженность речи, множественные эллипсисы, то есть опускания слов, замена их тире, – и читатель волен угадывать, что за этим стоит. Но главное, конечно, чем она берет как поэт помимо мысли, потому что одной мыслью поэт не возьмет никогда, – это невероятное ритмическое многообразие. … Просодия Цветаевой – это ослепительное богатство, изобретение новых размеров, абсолютно не бывших, музыкально и ритмически необыкновенно прихотливых. А всякий новый ритм – это и новый семантический ореол, новый тематический ареал, новые области поэтического чувства».

Или про Маршака:

«И мы, порой не сознавая этого, помним страшное количество текстов Маршака, которые мы вдохнули, как воздух, и этот воздух в нас растворился».

И про Блока:

«Один из главных блоковских приемов воздействия на читателя – это гениальное нащупывание тех порталов, тех точек связи, через которые человек соединяется с потусторонним. Лишь в детстве, когда все мы волшебники, когда мы существуем в мире сказок, когда мир постоянно нам подсказывает: вот здесь будет чудо, здесь тайна, туда не ходи, здесь опасное место, здесь не появляйся, – мы ловим вибрации потустороннего, но только Блок остался ребенком, вечно их ловящим. Это сумерки, когда тени начинают плясать и в тенях этих читаются скрытые послания. Это вьюга, метель, когда ничего не видно и ожидаешь в этой метели либо встречу с возлюбленной, либо встречу со смертельным врагом. Детские воспоминания о высокой траве, в которой тонешь, как в море, которая, как лес, обступает тебя со всех сторон, – это же у каждого есть, но один Блок сумел сделать из этого лирику, пробивающую нас до сих пор».

Еще интересен иллюстративный материал. Ну, например, я очень любила Блока в подростковом возрасте. Лет так в 13-14. Голубая книжка с его стихами была зачитана до дыр, и многие я знала наизусть. Он действительно волшебный. И у него дивные рифмы. Я не люблю и не понимаю музыки, но в стихах точный изящный ритм и красота звучания для меня очень важны. И Блок в этом смысле совершенен так же, как совершенен Пушкин. А вот, например, Цветаева, как верно отмечает Быков, гораздо сложнее и полифоничнее. И при всей моей любви к Цветаевой – прозаику, Цветаева-поэт для меня немного сверх понимания.

Так вот что еще интересно, Быков именно для Блока выбрал довольно неожиданные его стихи. Не в смысле неизвестные, а не самые блоковские что ли.

Христос! Родной простор печален!

Изнемогаю на кресте!

И челн твой – будет ли причален

К моей распятой высоте?

Если Ахматова у него – совершенно типична и узнаваема («Я на правую руку надела перчатку с левой руки..»), то Блок внезапно не «Весна без конца и без краю», и не «Да скифы мы, да азиаты мы», а «Двенадцать» с его рваным ритмом. Хотя, без «Улица, фонарь, аптека», конечно, не обошлось.

В общем, тут можно долго цитировать и обсуждать. Что хочу сказать. Книжка оказалась внезапно хороша. Весьма рекомендую.

Холод — это наша есть жизнь

Он пьет свой кофе — лучший, чем тогда,

и ест рогалик, примостившись в кресле,

столь вкусный, что и мертвые «о да!»

воскликнули бы, если бы воскресли.

Бродский «Одному Тирану»

Из всей О-трилогии дольше всего оставалась нечитаной первая часть: «Орфографию» прочла восхитившись изящной литературной игрой, больше двух лет назад, сразу следом «Остромова» в которого влюбилась насмерть, назначила своей Книгой года 2018 после еще раз перечитала. А до первой книги только вот добралась.

Как хорошо, что Редакция Елены Шубиной затеяла цикл «Читаем с редактором», который позволяет в формате zoom-конференции встретиться с человеком, чья работа с текстом важна не менее авторской и благодаря которому мы получаем книгу в ее окончательном варианте ограненного камня, но имени его читатели обычно не знают — с редактором. И как хорошо, что темой очередной встречи станет «Оправдание» (на всякий случай, если интересуетесь, до четвертого марта еще есть возможность попасть).

Отчего не прочла тогда первого романа трилогии — не помню. Верно подумала, что после «Остромова» так хорошо уже все равно не будет, осень две тысячи восемнадцатого была моим временем Дмитрия Быкова, читала и слушала от него все: лекции, выпуски программы «Один», стихи, пьесы, критические статьи, прозу. При таком массированном погружении однажды наступает момент, когда нужно переключиться на другое.

И то сказать, «О-трилогия» не трикнижие в строгом смысле. Романы, составляющие ее, не объединены общим сюжетом или героями. Разве что в «Остромове» скользит по краю упоминание о Грине, одном из центральных персонажей «Орфографии», и время, место, отчасти среда совпадают. Что до «Оправдания» — оно вовсе не вписывается в концепцию трилогии: события начинаются в тридцать восьмом, через двенадцать лет после «остромовских», очень скоро перетекая в перестроечные годы — время внуков.

Вот, собственно, внук репрессированного биолога Скалдина и станет героем книги. Но давайте по порядку. В тридцать восьмом, в разгар волны репрессий, среди прочих учеников биолога Михайлова, был арестован доцент Иван Антонович Скалдин, который проявил на следствии невероятное упорство, так и не подписав показаний. Скорее всего потому что лишился под пытками рассудка. Семье после сообщили, что скончался от сердечной недостаточности.

Время было такое, что добиваться правды не рискнул бы и самый безрассудно смелый человек. Марина, вдова биолога, хотела выжить и вырастить дочку Катюшу. Кто ее осудил бы? И вырастила, перебиваясь скудными секретарскими заработками, только вот к старости стала чудить. Все ей казалось, что ее тело пристанище для других людей, которых любое прикосновение тревожит, причиняя им боль.

С чего бы? Ну, так, всякий по-своему с ума сходит. Хотя, был в их жизни один телефонный звонок, в сорок восьмом, уже после войны, мужчина попросил Катю позвать к телефону маму, назвав девочку Снегуркой, а так ее, беленькую, звал только отец. Сама девочка не могла этого помнить, но мама не раз рассказывала ей. И она поняла, что папа не погиб, что он жив, ну может быть, на секретном задании. Завершая разговор, собеседник просил передать, что будет ждать Марину вечером возле Почтамта.

Встречи не случилось, мать зря прождала два часа на ступенях и после сказала: ошиблись номером или это просто было чьей-то жестокой шуткой. Но обе они, и мама, и дочь, знали — то был отец. А история стала семейной легендой. Обретшей второе дыхание, когда сын Кати вырос, стал историком и начал коллекционировать случаи, подобные этому. Которые, как выяснилось, бывали. Большей частью такие же телефонные звонки от тех, кто числился среди мертвых, и одна очная встреча, когда вид человека из прошлого так напугал свидетеля, что тот сбежал, не сумел заставить себя подойти.

Наш юноша, через поколение ушибленный ужасом внезапного калечащего вторжения в жизнь, ищет объяснения. В виктимной психологии есть понятие поиска смысла. То есть, жертва насилия должна уяснить для себя: это случилось, потому что я пошла в это место, в такое время, в такой одежде, сказала эти слова, когда нужно было промолчать или сказать другие. Абсурдно лишь на первый взгляд. На самом деле, бессмысленность произошедшего с тобой хуже диких обвинений в том, что своим поведением спровоцировал насилие.

А поиск, в свою очередь, приводит его к созданию конспирологической теории, согласно которой смысл у сталинского террора таки был. Больше того, именно его жестокость позволила стране победить во Второй Мировой. Не буду объяснять, какими кривыми путями Рогов пришел к этому выводу. Суть в том, что придя, всюду начал видеть подтверждение правоты.

Одно из главных достоинств Быкова-прозаика в том, что его романы всегда беллетристика. И я не оговорилась, достоинство. Согласно максиме о том, что все жанры хороши, кроме скучного, он умеет завернуть самую горькую пилюлю осознания в нарядную обертку авантюрного, конспирологического, криминального чтива.

И он джокер нашей литературы, хотя иного сорта, чем другой знаменитый трикстер Пелевин. Водить читателя за нос, прежде подбрасывая безупречное объяснение, выстраивая четкую картину мира, а после внезапно, щелчком, руша карточный домик очередной иллюзии — Дмитрий Быков отменный мастер. И все-таки главное в быковской прозе не игровой момент, не развлечение ради развлечения, как все чаще у Пелевина, но четкая и безупречно нравственная авторская позиция. К которой в финале приходим.

Роман – памятник. Памятник то ли эпохе, то ли части отечественной либеральной интеллигенции. (Притом, что в таинственном «списке», на существовании которого зиждется фабула, присутствуют и представители других страт).

Той части интеллигенции, что до диспепсии боится собственного пука, не говоря уже о ночном стуке в дверь. Но при этом мнит себя солью земли и криэйтерами страны/эпохи/формации. Хотя, по большому счету, из них способных на что-то – действие, мысль, рывок – по пальцам одной руки (над чем автор, кстати, горько иронизирует, а то и громко смеется).

Только эта интеллигенция может до одури, хоть и в самых разнообразных формах/форматах/фобиях переживать из-за попадания в некий список. А убедившись, что прямо сейчас не расстреливают, переживать собственною «списочность» даже с какой-то интуитивной гордостью, с затаенной радостью и, разумеется, обязательно занимаясь сексом с товарищами «по несчастью».

Только она может всерьез заявлять, что «когда говорят: «Евреи, выйти из строя», надо выходить, даже если ты не еврей… если все выйдут – всех же не расстреляют».

Только она может создавать и обсуждать перлы, вроде «насколько я знаю, этот список – первый. А при терроре очень важно успеть в первый список».

Автор с большим мастерством все это обыгрывает, переворачивая в разные, самые абсурдные и самые неожиданные позы. Но даже самые-самые из этих ракурсов абсолютно достоверны. Читаешь, и понимаешь – а ведь именно так эти люди себя и будут вести.

Ну, и конечно, бесподобны слог Быкова («…преобладали гопаки с их фирменным сочетанием роскошной лени и необъяснимой агрессии») и его афористичность («если б издавать подробную опись имущества любого покойника – это лучше любой биографии»).

Шедевр на таком материале, на такой идее могли бы написать АБС. Со стороны фантастического триллера и фантастики абсурда. Шедевр могли бы создать Ильф и Петров. Со стороны сатирического реализма и исторического абсурда конца НЭПа.

У Быкова же вышло где-то посередине, а потому – не шедеврально. Иначе, соотношение номинаций и побед у книги было бы другим, да и моя оценка выше, чем твердое «хорошо»))).

Но ни у АБС, ни у Ильфа с Петровым гг ни за что бы не победил. Ни за счет случая, ни за счет черта лысого, ни за счет неизвестно чего. А у Быкова – побеждает.

Так что, несмотря на напрочь заваленную коду, роман вполне себе удался. Более того, не соглашусь с теми, кто говорит о его неактуальности. В нашей стране, как бы она не называлась, «Списанные» будут актуальны до тех пор, пока жива такая интеллигенция, пока жив страх перед властью, пока жива возможность зарабатывать, не работая (во всяком случае, существовать, не шибко утруждаясь).

И, да, жалко, что цикл остался нереализованным…

За право летать

Это почерк дьявола, а не Бога,

Это дьявол под маской Бога

Внушает надежду там, где надежды нет.

В первый раз прочла два года назад. Осень две тысячи восемнадцатого была временем Дмитрия Быкова. И прежде о нем знала, но читать иногда стихотворение или статью — совсем не то же самое, что засыпать под лекции человека в наушниках, включать запись его ночного радиоэфира, едва проснувшись; в машине по дороге на работу слушать аудиокнигой роман, а в промежутках читать стихи, кое-что заучивая (ну, потому что хорошо ложится на память). И так почти всю осень, захватив начало зимы.

Нормально, метод глубокого погружения: влюбляешься в то как человек пишет, читаешь у него все подряд, пока ментальный голод не утоляется, а интерес переключается на другой объект. Или пока всего не перечитаешь. Дмитрий Львович оказался неисчерпаемым, одной осени для него явно мало. Я тогда решила прерваться на «Остромове», по Фаусту: «остановись, мгновенье, ты прекрасно». Потому что лучше этого просто ничего не могло быть.

Услышав, что в Редакции Елены Шубиной переиздается вся «О-трилогия»: «Оправдание», «Орфография», «Остромов или Ученик чародея», не устояла перед соблазном перечитать любимый роман. Книги этого цикла автономны, объединены временем и местом, есть сквозные герои, но на второстепенных или эпизодических ролях. И да, впечатление не только не обмелело, но стало глубже, объемнее, дополнилось невзятыми прежде смыслами.

Итак, в основе книги реальные события «Дело ленинградских масонов» 1926 года. Фамилия главного фигуранта вынесена в заглавие с заменой одной только литеры (Астромов Кириченко-Ватсон действительная историческая фигура). Кружок изучения эзотерики и оккультизма, во главе которого стоял человек невероятного обаяния и такой же беспринципности, существовал в Ленинграде середины двадцатых, и закончилось для его членов все довольно скверно. Хотя, имея в виду суровость времен, можно подивиться мягкости приговоров — ссылка для большей части фигурантов.

Но то будет после, а в начале удивительная феерия, которая приведет на память Остапа, Хулио Хуренито и бытовую часть «Мастера и Маргариты». В неуютную хмурую Колыбель революции образца двадцать пятого года одновременно прибывают юноша крымчанин и чрезвычайно импозантный господин средних лет. Назвать такого товарищем язык не повернется, есть в нем вальяжная уверенность в собственном праве на место в мире никак не хуже партера, которая тотчас передается окружающим.

Чуткий от природы Даниил и вовсе проникается к незнакомцу, которого называет про себя астрономом, благоговейным доверием. Казалось бы, ненадолго, но нет, скоро их дорогам суждено сойтись снова, на сей раз на ролях учителя и ученика.

Роман в пяти частях, первые четыре озаглавлены по названиям времен года, и «Весна» — первая, просто фейерверк. Уморительно смешная сама по себе, пронизана референциями к Серебряному веку, расшифровка которых способна подарить много чистой радости. Читая в первый раз, не знала Вагинова, и историю балерины ни с чем не соотносила, теперь иначе. Таких открытий много, неленивый и любопытный читатель при желании найдет больше.

Деятельность кружка, собранного по типу «Союза меча и орала», посвящена прикладной эзотерике. В числе прочего, Остромов обещает научить адептов телекинезу и телепатии, экстериоризации (опыту выхода из тела),левитации. За тем и ходит сюда Даня. Какая ваша мечта? Ну, кроме мира во всем мире? Моя всегда была летать, как у него. Говорят — невозможно, потому что гравитация же, физические законы и всякое такое а я думаю, что есть способ, Непременно должен быть.

Жить, зная, что возможно. В определенном смысле, этот роман как левитация, несмотря даже на то, что являет собой сеанс магии с подробным разоблачением. В «Остромове» хорошо все. Оригинальный сюжет, одновременно авантюрный, забавный, трагический. Герои, живые, яркие и совершенно не сегодняшние — вообще предельно точное бытописательство, достигаемое не кропотливым восстановлением декора, но полным погружением читателя в атмосферу двадцатых прошлого века.

Стилистически превосходно, язык романа праздник ценителя хорошей прозы. А еще это в равной степени литературоведческая головоломка и путеводитель по истории русского оккультизма начала прошлого века, из которого вышла вся современная эзотерика. Быков говорит, что образ Дани сборный из трех Даниилов: Жуковского, Хармса и Андреева, но я совсем не знаю Даниила Жуковского и не люблю Хармса. Каждый видит, что он хочет видеть, для меня «Остромов» реквием по Даниилу Андрееву, чью «Розу Мира» до сих пор шельмуют невразумительной фэнтезятиной. Дочитала. Плачу. Быков лучший.

Дмитрий Быков — человек яркий, но поверхностный. Литературным же плодам его почему-то достается только одно из этих качеств и совсем не то, которое предпочел бы я. ЖД — чрезвычайно длинное и утомительное произведение. Кто-то в восторге от языка книги? Не знаю, ребят, откройте Чехова или Гоголя, вот там действительно язык. Но даже книги классиков ради одного только стиля я читать бы не стал. Красноречие — вещь вспомогательная. Если меня не заинтригует сюжет или судьба персонажей, мне становится скучно. Но даже если литературный слог Дмитрия Львовича, все-таки, можно ценить, то нагромождение наскоро сляпанных философских конструкций, которыми просто напичкана книга, производит впечатление отвратительной халтуры. Персонажи все время несут какую-то пафосную чушь, в которую не верит ни читатель, ни автор, ни они сами. Но для Быкова тень от башни важнее чертежа, он склонен увлекаться собственными завиральными обобщениями, которые, как правило, начинаются со слов «В России всегда...», но при критическом изучении сжимаются до «полтора раза было». В общем, в очередной раз убеждаюсь, что великий русский читатель Быков может написать большую книгу, но наполнить жизнью придуманный мир ему не под силу. Так себе результат для творца

В ряду вышедших как-то кучно в один период постмодернистских обращений к русской классике от современных «властителей дум» вещь хронологически занимает место между «Ф. М.» Акунина и «t» Пелевина. (Можно заодно до кучи упомянуть ещё «А.С. Секретная миссия» Бушкова, которую, однако, воспринимать всерьёз сложно, хотя это как раз ничуть не ироническая приключенческо-конспирологическая коммерческая поделка). И у Акунина и у Пелевина вышло не то чтобы совсем провально, но к вершинам творчества отнести можно вряд ли. Поэтому брался за Быкова без каких-то особых ожиданий, тем более, что и о книге узнал недавно. Просто любопытно было, что там отмочат «в ответку Дэну Брауну».

Роман, однако, впечатлил и оказался вещью абсолютно самобытной, пусть и пронизанной отсылками. А сюжетный квест с охотой спецслужб напомнил скорее «Высокого блондина в жёлтом ботинке».

Написано живо, местами забавно, и, неожиданно, местами трогательно. Эпизоды с взаимодействием молодого буржуя и учёного-интеллигента хороши. Линия кота по кличке Черномырдин и момент с обыгрыванием названием романа, который в романе же пишут Большой и Мелкий писатели, изрядно повеселили. Как и описанный метод разгадывания по стихам. Хотя размышления о власти, государственной «структуре» и судьбе России предельно серьёзны и мрачноваты.

Жаль, что окончание всё-таки скомкано, и до конца понять авторскую задумку не удалось. Так всё-таки «либералом» или «тираном» окажется пришедший к власти загадочный «он», увиденный Пушкиным в будущем? Всё-таки с социальными конъюктурами тут нужно быть ознакомленным. Кое-что удавалось разгадать, например, «Каисса» – намёк на известную личность, великого шахматиста, но жалкую политическую фигуру. Однако, подозреваю, что очень многое из заложенного многослойного контекста просто не распозналось...

Update. В свете недавних событий с выплывшей историей опозорившейся Федеральной Стирки Белья книга неожиданно обретает новую мрачную актуальность...

Наверное, из-за стебного псевдонима авторов я ожидала от книги чего-то другого, не такого скучного, слегка приблатненного квеста.

Завязка. Издатель поручает двум писателям: Большому и Мелкому написать халтурку «наш ответ Дэну Брауну», взяв за основу великого «Евгения Онегина».

Новый русский по имени Саша Пушкин, не обремененный большим интеллектом и образованием, находит на недавно купленном участке старинную рукопись. Решает показать специалистам – вдруг антиквариат какой, бабла можно срубить. Специалисты узнали почерк Пушкина, но заявили, что скорее всего это фальшивка, ибо кто только не пытался подделывать якобы сожженную десятую главу «Евгения Онегина». Пока Саша размышлял, не поехать ли ему в Петербург к пушкинистам для экспертизы, все люди, которым он показывал рукопись, начали погибать от всяческих несчастных случаев. Сообразив, что за рукописью охотятся спецслужбы, Саша ударился в бега.

С собой он прихватил соседа по даче, которому имел несчастье рассказать о рукописи. Сосед по имени Лева Белкин в отличие от Саши умен и образован, он кандидат наук, но вот незадача – о творчестве великого поэта мало что знает, поскольку он зоолог и интересуется только одним видом хомяков.

Дальше начинается бессмысленный и беспощадный квест «уйди от суперагентов спецслужб». Квест довольно унылый, бестолковый, затянутый и к концу книги изрядно поднадоевший: вокзалы, съемные квартиры, поспешные бегства, рейсовые автобусы и т.д. и далее по кругу.

Что интересно, рукопись они так и не смогли прочитать из-за совершенно неразборчивого почерка, потому и остались в неведении, почему, собственно, идет охота за ними и за рукописью.

Спецагенты знают, в чем смысл рукописи: это пророчество о судьбе России до 2008 года и надобно непременно узнать имя погубителя страны, написанное на самой последней странице.

А еще в книге есть негры, именно негры, а не афрорусские, и никого это слово не смущает.

Конечно, роман густо усеивают имена пушкинских персонажей и топонимы из его произведений. В концовке идет полный слом шаблона и нарушение всех канонов того, как нужно заканчивать книги. Но все это как-то не вызывает особого восторга, ибо бессмысленно, беспощадно и уныло. На этом фоне даже как-то теряются дикие, но очень свежие идеи о том, что

Заинтересовало: вставки «Один день из жизни поэта Александра П.», живущего в наше время. Показалось совершенно неинтересным: флэшбеки из жизни Пушкина.

Роман понравился. Быков оказался весьма хорош. Читал в электронке, но представляю то удовольствие, с каким читатели бумажной версии романа брали в руки книгу в шершавой, стилизованной под деловую сшивку советских времен, обложке.

Роман состоит из 3-х частей и эпилога. Все четыре структурных элемента романа между собой практически не связаны. Точнее – не связаны ни персонажами (за небольшим, едва заметным исключением), ни сюжетно. Но, в тоже время – эти части связаны временем (накануне Великой Отечественной Войны) и местом действия (Москва).

Судьбы все четверых главных героев романа, а также второстепенных персонажей, казалось бы, такие разные, слиты воедино с судьбой великой страны – СССР.

Так получилось, что во время чтения романа я прочитал несколько отзывов на него, избегая, впрочем, спойлеров. Так вот. Практически все рецензенты, как сговорились, хвалят первую часть романа, ругают две последующие и не замечают четвертой (эпилога). Между тем все части романа ценны, каждая по-своему ложась в канву задуманной Быковым схемы.

В первой, самой объемной, части романа рассказывается о Мише Гвирцмане, молодом студенте филфака, отчисленном из института по наговору сокурсницы. Страдания молодого Гвирцмана, его юные похотливые порывы, его взаимоотношения с окружающими, и все это на фоне накаляющейся иглы международной обстановки. Иглы, на острие которой – столица Мишиной Родины – Москва. Не знаю, может мне только показалось, но, похоже, эту часть автор срисовывал с собственной студенческой молодости. Дело в том, что некоторые события этой части романа поразительно, порою – с точностью до запятой, совпадали с событиями моей студенческой жизни. А поскольку мы с уважаемым автором практически ровесники, то, думаю, и в жизни Быкова случалось нечто подобное. Полагаю, что и юные рецензенты хвалят эту часть романа за то, что с ними самими происходило что-то подобное, и они радуются, узнавая и ностальгируя.

Вторая часть, по объему – примерно 2/3 первой, рассказывает о человеке с психологической проблемой, так хорошо известной нам по американскому кинематографу – синдромом множественной личности. Борис Гордон, главный герой второй части, человек уже поживший, примерно вдвое старше студента Гвирцмана, — журналист. На мой вкус в этой части у Быкова получился замах на рубль, да удар на копейку. Видимо в силу сокращения объема этой части (Быкову во чтобы то ни стало надо было сделать вторую часть именно такого, по отношению к части первой, размера; о чем читателю будет сообщено ближе к концу книги), автор не смог по-настоящему раскрыть трагедию множественности личности, и, фактически описал одну единственную, пусть и полигамную, личность. И тут – никаких странностей. Такие личности порой попадались и среди моих знакомых. Обычное дело.

Вторая часть романа мне понравилась больше остальных. Во-первых, в ней Быкову удались два замечательных женских образа. Честное слово, встреть я в своей жизни Муретту ли, Алю ли – непременно бы влюбился.

Но не только характерными женскими персонажами сильна вторая часть романа. Она не менее честна, чем часть первая. В данном случае я говорю о психологической достоверности личности Бориса. В той ее части, когда речь не идет о раздвоении (на самом деле, Быков пытается говорить вообще о 6 (шести, Карл!) личностях. Но получается у него, как я писал выше, хреновато).

Часть третья. Здесь главный герой – Игнатий Крастышевский. Человек, пытающийся с помощью текстов играть с мировой историей. Задумка – очень и очень неплохая. Играть словами, как футуристы, и, при этом, внушать читающим твои тексты все, что угодно – идея, достойная самого крутого демиурга. Но демиург у Быкова вышел каким-то хлипким, мечущимся и бестолковым. Прямо как в том анекдоте: «вы посмотрите на этот мир! И посмотрите на эти бруки!»

И, наконец, эпилог. Часть четвертая романа. Часть, анонсированная в части третьей. Впрочем, как мне кажется, посыл, выданный в части третьей для части четвертой, когда четвертая часть должна явиться апофеозом всего романа, вышел пустым как «пшик» от прокисшего вина. Сквозная для всех четырех частей романа фигура Лени-шофера так и осталась сквозной – проплывшим мимо и растаявшим в вечерних сумерках выхлопом плохо сгоревшего паршивого бензина.

Еще один момент, на который хотел бы обратить внимание. На протяжении всего романа автор пытается выстроить цепочку доказательств той мысли, что времена нынешние очень напоминают времена, предшествовавшие началу Великой Отечественной. Иногда эти доказательства притянуты за уши, но порой – становится страшно от быковских параллелей.

Соглашусь с Быковым относительно пятой и девятой глав, они действительно хороши, а вот упомянутая им восемнадцатая показалась мне лишней.

Прекрасно завершил Быков роман, обозвав творчество соавторов ученическим проектом, не трогающим никого всерьёз. Пыхтели-пыхтели, а получилась солянка сборная № 3. Отдельные главы хороши, другие — так себе; подхватывать кто-то умеет, а кто-то совсем нет. Случайные люди на вокзале травили байки. От артефактов Третьего рейха до китайских баллад.

Остаётся только вслед за Львовичем сказать: спасибо, что без вампиров.

24 очерка с предварением прочитались быстро.

Имена почти все знакомые, открытий и откровений не случилось. Попытки анализа знакомых текстов не вдохновили. Страстность и увлеченность порой звучали натужно. Частое повторение термина «ресентимент» раздражало.

Понятно, что если в книге литературоведа режиссером фильма «На берегу» назван Кубрик — это еще не конец света. Мэтр может перепутать. Для такого и предусмотрены редакторы.

И все же не жаль потраченного времени — три очерка (Галич, Асадов, Евтушенко) очень понравились и тронули.

Цитата Р.У. Эмерсона «Всякая стена — это дверь» попала на глаза, запомнилась и произвела нужный терапевтический эффект.

+ 1 балл за пару теплых слов о Викторе Коркия. Когда-то его поэму «Свободное время» мы, юные студентки-филологини, любили громко скандировать (наизусть) от полноты чувств и радости жизни.

Подозреваю, что не случайно автор отдал этот стих в приложение к одному из опусов Лазарчука. Передаёт ощущения, возникающие от чтения каких-нибудь «Опоздавших к лету» или «Всех, способных держать оружие». Где уж там разобраться… в сплетении…

ПРО МНОГОЛИКОГО БЫКОВА

...Все мы ходим по тонкому льду. И если не внушать себе на каждом шагу что-то другое, а просто видеть вещи как есть — не выдержит никакой мозг, никакой рассудок...

Увидела рассказ в «Короне Декамерона». Вы, наверно, слышали об этом проекте АСТ: известные писатели читают фрагменты своих произведений, ролики есть на ютубе, вдохновляющая идея — сюжет «Декамерона». На всякий случай, у Боккаччо не «про это», хотя многие истории довольно фривольны, на самом деле, назидательных и душеспасительных в том собрании новелл не меньше, хотя помнятся лучше всего про монаха и штаны, мда. А сюжет был основан на карантинном сидении группы синьор и синьоров, ежевечерне развлекавших общество новеллами на заданную тему. По тому же принципу: карантин, вынужденное затворничество, истории (аптека-улица-фонарь) — работает Корона Декамерона.

И, говоря, увидела «Синдром Черныша», имею в виду, что увидела. Знала Быкова поэта, писателя, драматурга, литературоведа, лектора, телеведущего (агитатора, горлана, главаря). Не знала артиста. Оказывается, может. Он читал, а я видела не грузного немолодого дядьку, но хрупкую девочку, лишенную защитного слоя, который всем нам смягчает столкновение с шипами и терниями мира. Поди разбери, как ему это удалось. А как вообще ему удается делать и успевать столько? Рассказ был так хорош, концовка грянула таким немыслимым панч-лайном, что подумала: Блин, а почему так давно не читала Быкова?

И взяла одноименный сборник. Он объемный, больше пяти сотен страниц. Поделен авторской волей на две части: рассказы в первой, пьесы во второй. Не могу сказать, что прямо пропала, ДЛ может быть очень разным, и рассказы все разные. Совсем моих там немного, но есть. «Экзорцист», о молодом поэте, настолько под влиянием Бродского, что своего голоса в его стихах не слышно, которому редактор предлагает провести обряд изгнания. Чудесно и уморительно смешно.

Страшное «Можарово»: неопределенно близкое будущее или параллельная реальность, творческий поезд культработников едет по России, только вот, выходить на перрон и вступать в любые контакты с местным населением строжайше запрещено. Социальная сатира, грянувшись серым волком оземь, перекидывается в запредельную жуть. Грустный «Отпуск»: снова поезд, попутчики в пустом купе, он все о ней знает, совершенно непонятно, откуда. То есть, к финалу понятно. Ёрническая «Ангарская история», как он хорош со стилизацией, как это смешно, грустно, горько и точно в одно время.

Пьес три. «Времяпрепровождение в двух частях», начинается как пародия на «Чайку»: «Да, я Сорока, я Сорока!», переползает в хаос, бурлеск и безобразие со сломом четвертой стены. Местами трогательно, но главным образом воспринимается безнадежно устарелым. «Хьюстон или ни кто никого не любит» в трех вариантах заставил вспомнить, почему во время оно сделала двадцатилетний перерыв в чтении быковской драматургии.

Но написанная в соавторстве с Максимом Чертановым «Ставка» , где героями выступают выжившие после екатеринбургского расстрела царевна Анастасия и цесаревич, очень хороша. Вот такой получился «синдром Черныша»: за всеми рассказчиками видеть одного многоликого Быкова.

...Мы прощаемся с публикой, спасибо большое за внимание, приходите к нам еще, когда эпидемия кончится...

Сам автор иронизирует — многие считают этот роман моим лучшим, потому что он самый короткий.

Доля правды в этой незамысловатой штуке есть.

Потому что читатель найдет тут все, за что Быкова стоит любить и ценить как писателя

Лихо закрученный, хотя обманчиво медленно развивающийся сюжет.

Потрясающе выразительные («как живые») персонажи.

Даже более выразительные, чем персонажи, места действия. Не столько пейзажи, сколько топосы. И тишайшая подмосковная дача времен «расцвета застоя», и ошалевшая от безденежья глубинка 90-х, и совершенно уже одичалые углы, все настолько выразительно, что веришь, будто сам там побывал.

Эмоциональность повествования. По большей части доминирует эмоция светлой тоски (ностальгия по чудесному времени Детства), но есть место и злой насмешке, и неподдельному ужасу.

Рогов, молодой человек, чье детство пришлось на пресловутый «расцвет застоя», а юность на «эпоху крутых перемен», пускается в расследование истории собственной семьи, заодно нащупав, как ему кажется, очень важную для истории всей страны ниточку, уходящую в страшные годы Большого Террора.

Те читатели, кто сетуют на то, что в книге якобы «мало что происходит» просто обмануты плавно текущим, почти лиричным языком повествования. Если я начну перечислять все события, что случились с Роговым, с его предками и их современниками, то пересказ может расползтись до формата А4 мелким шрифтом.

К недостаткам же можно отнести излишнюю публицистичность повествования. Дело совершенно не во взглядах, которые проповедует Быков. Взгляды эти кстати, довольно эклектичны, Быков одинаково часто бывает поперек души что «либералам-западникам», что «советским консерваторам», и только патриотам современного этапа развития он поперек ВСЕГДА. Я с ним иногда согласен, иногда нет, речь совершенно не о том. Просто донеся до читателя свое послание, Быков решает его еще и разъяснить. А потом подумав, что читатель может быть что-то не усвоил, разжевать и положить в рот. А потом, на случай если мало — повторить процедуру. Литература может быть политизированной, но литература и колонка в журнале — разные жанры.

Тем не менее, небольшой объем романа еще не позволил Быкову разгуляться с проповедью своих путано-эклектичных взглядов.

Зато в «Оправдании» есть ставшие со временем фишкой писателя игры со стилями повествования, плавные, не режущие глаз переходы из жанра в жанр, стилизации под литературу какой-либо эпохи. Под одной обложкой и в рамках одного сюжета есть место и сказке, и боевику, и без малого хоррору и другим направлениям современной массовой (и не очень) прозы. Причем вся эта стилевая солянка не носит характера искусственной интеллектуальной игры, постмодернизма в постмодернизме, которые я, кстати, не люблю. Да, перед нами произведение, в котором нет ничего кроме Литературы, даже страстность и эмоциональность его совершенно книжные. Но при этом они неподдельные. Быков фанатик печатного слова, Литература для него все объясняет, все оправдывает и все замещает.

Когда я только приобщился к художественному творчеству Быкова (его magnum opus «ЖД») он мне показался публицистом, почти фельетонистом, который за каким-то решил написать роман, а написал по привычке колонку. К «ЖД» я своего отношения не сменил.

Но к «Оправданию» это не относится. Читавшие книгу, вы помните

Нет, Быков, конечно, Писатель, просто в наши дни чтобы писательство окупалось , надо быть медийной, раскрученной фигурой. Вот он и старается, а на самом деле он человек Слова, а вовсе не «телеведущий который решил тиснуть романчик».

Что до полемики, которую на страницах «Оправдания» ведет автор (правда больше с самим собой, чем со своими действительными оппонентами), то здесь вот какая штука.

Когда молодой еще (ну что такое 33 года!?) Быков выпустил «Оправдание» на рубеже веков, казалось, что он зря копается в прошлом, которое прошло. А у нас сейчас «ларьки, братки, рэйвы, журнал «Птюч», война в Чечне, первые ростки Рунета» (дальше любой, заставший 2000 год в сознательном возрасте может дополнить по вкусу). Нечего трясти прошлое, пилить опилки, травить старые раны. Ну зачем писать и читать что-то про Большой Террор и дачную романтику 70-х?

А сейчас — книга актуальнее, чем в дни написания. Провернулось же, Колесо Истории...

Книга на самом деле, не о Терроре и не о советской эпохе, хотя напитана ее духом и написана ее языком.

Что-то уяснить или понять про СССР из нее невозможно, разве только, что за десятилетие до обнуления великой державы, в дачных поселках детям из благополучных семей жилось неплохо.

«Оправдание» о страшном, разрушительном, мертвящем феномене всеобщей ностальгии, тоски по никогда не бывшей Золотой Эпохе, каковая тянется уже тридцать лет, то есть лишь вдвое меньше, чем сама Великая Эпоха.

И то, что Быков сам этой ностальгии подвержен (никуда он ее «Оправданием» не выписал , не выговорил из себя), делает диагноз еще страшнее.

Очень личная лекция, больше говорящая о самом Быкове, нежели о Толстом или об Анне Карениной ; он пропускает роман, бородатого графа и всю российскую литературу через себя и собственные убеждения как через электрическую мясорубку, и в итоге ты понимаешь, что про Анну Каренину ты может и узнал что-то новое, но гораздо больше узнал про самого лектора. Сказать, что это плохо, я не могу — Дмитрий Быков при своей одиозности в определенных кругах человек крайне занимательный и примечательный.

Дмитрий Львович очень начитанный и остроумный человек, с четкими принципами и идеями, его интересно слушать, но почти никогда не хочется соглашаться — очень уж спорные и уязвимые его построения. Своей точки зрения и своего мировоззрения он не стесняется, и это хорошо — талант он крупный (во всех смыслах), нечего тут стесняться.

Лекция очень интересная, длится почти час, но этот час я явно провел не зря (а это основное мое времяпрепровождение) и так густо напитался русской культурой, что постоянно приходится за собой подтирать — как-то все через край у меня льется. Широк, широк Дмитрий Львович — я бы сузил.

До недавнего времени я знал Дмитрия Львовича как писателя и журналиста и лишь в этом году открыл его как замечательного литературоведа. Его умение читать лекции, юмор и потрясающая эрудированность в сфере литературы сподвигли меня на углублённое знакомство с этим направлением его творчества.

И вот всего за несколько месяцев прослушаны десятки часов лекций и прочитан этот, не побоюсь этого слова, выдающийся сборник тематических эссе. Пожалуй, с равным интересом и огоньком я читал лишь монографии Ю. Слёзкина. Очень и очень актуально, интересно, познавательно.

Очень признателен Дмитрию Львовичу за то, что он осуществил «перезагрузку» моего восприятия российской литературы и позволил на качественно новом уровне познакомиться с российской культурой повседневности XX века. Пожалуй, по степени познавательности и влиянию на мировоззрение я поставил бы этот двухтомник на первое место из сотен книг, прочитанных мной за последние 5 лет.

Однозначно рекомендую всем образованным людям как этот сборник, так и постоянно выходящие его лекции.

P.S. Первыми лекциями Быкова, попавшими в поле моего зрения, были три сюжета о творчестве А.Б. Стругацких. Лучшего литературоведческого разбора произведений любимых авторов я просто не встречал. Дмитрий Львович искренне любит как фантастику, так и фэнтези, поэтому его обзоры могут быть интересны и людям, предпочитающим исключительно эти жанры.

Мрачноватый психодел с изрядной долей черного юмора. Даже затрудняюсь сказать, понравилась мне эта мини-пьеса или нет. Написано хорошим языком.

Только под конец рассказа стал догадываться что происходит. И специально перечитал рассказ повторно чтобы понять все полу-намеки, вскользь разбросанные по тексту, а пазл рассказа сложился в драматическую историю, изначально скрытую от читателя.

Кто не понял, то

Сложный роман. Избыточный. Литература ради литературы.

Знакомая спрашивает: «расскажи о чём книга». А я и не знаю что рассказывать. Сюжета как такового нет: ну Мишу Гвирцмана исключили из института по надуманному обвинению, Миша устроился медбратом, Миша ходит в театральную студию, в ней студенчество и работающая молодежь ставят любительские спектакли. Ну мама и папа есть у Мишы, бывшие сокурсники, Валя и Лия — одну он уже трахает, другую только хочет (придумал себе платонические отношения, да и сама эта Лия интересничает и какая — то вся прям эльф неземной, а Валя вся такая наоборот земляная, мирская, с волосатым лобком, тяжелыми грудями, менструирующая, практикующая оральный секс с мужчинами). Вот в этих декорациях и проходит действие первой (самой большой) части романа. Всё очень стилистически выверено, всё очень «вкусно», написано мастерски, но читать тяжело. Громоздкий текст. В процессе чтения я ловил себя на мысли, что «Июнь» Быкова напоминает прозу Набокова. Но всё же Набоков он органичен, он пишет «как дышит», а у Быкова чувствуется искусственность и текста и самой «конструкции» романа. Быков «интересничает» и вышедший из под его «пера» продукт всё же искусственный (но безусловно высочайшего качества!).

Роман состоит из трёх частей. Все истории автономны. Все судьбы у главнх героев разные. Объеденяет их одно — все они «люди слова». Опять же возраст: Миша Гвирцман из первой повести — самый юный, Гордон (у него шесть имён, но пусть будет Гордон) — среднего возраста, ему 37 лет, рассказчик из третьей части самый старший — ему около пятидесяти. В некоторых отзывах пишут что третья часть самая сильная, мне же она понравилась меньше всего — какая то глупая шуточка, очень похожая фабульно на «Зенитные комплексы Аль — Фсби» Пелевина. Зачем было снижать градус накала, который был в первой и второй части и добавлять в роман непонятную и невнятную третью часть — я не знаю... Быкову, конечно, виднее. Но от первых двух частей я получил удовольстве от чтения, третью же часть я заставлял себя читать.

Роман страшный. О том, как проглаживет чугуным утягом российская действительность. Что в конечном итоге остаётся только разорванный от нескончаемого ужаса и бесконечного крика рот. Что счастье, любовь, жизнь — всё мимолётно. Что рано или поздно за тобой придут.

Быков приподнимает завесу и рассказывает жуткую, страшную правду нам о нас самих. Спасибо ему за это.

Очаровательная (для антикоммунистов начала XXI века) и не без доли изящества скомпонованная (для знатоков истории, литературы и русского рока) фантасмагория.

Главные действующие лица революции получили следующие воплощения. Демонический Дзержинский, напоминающий одновременно Грегорио Чиче из «Месс-Менда» и Джека Потрошителя, страдающий при этом ярко выраженным «синдромом Гумберта». Пройдоха средней руки Ленин. Этакая помесь начинающего Остапа Бендера и добренького Дон-Жуана. Несуществующий Троцкий (может неспроста десятью годами позже к теме поручика Киже обратился Пелевин?))). И Сталин, от которого за версту разит булгаковским Шариковым. И так далее… Разумеется, с развитием интриги характеры (кроме Сталина, но здесь ничего не поделать, Быков – есть Быков))) меняются. Даже Троцкий получает реальное воплощение (целых два – еще и в роли призрака).

Плюс – Кольцо Всевластья (ну, всероссийского всевластья, но реально волшебное))), за которым, собственно, и идет охота. Ради которого все и затевалось.

Вряд ли кто усомнится, что на таком фоне главным в книге является юмор во всех его проявлениях. От сатиры и пародии, до анекдотов и гэгов разной степени затертости, но не опускающихся ниже плинтуса.

Правда, довольно скоро правила игры становятся ясны. Понятно, что если в кадре появился Сомерсет Моэм, жди в ближайшей фразе слова «театр», «луна» и «мелкая монета». Что Антонов-Овсеенко, это разумеется, два человека. Зато спаситель Гумилева один – Успенский-Лазарчук. (Кстати, реверанс культовому роману конца 90-х совершенно не случаен, как минимум бОльшей частью одной ноги «Правда» выросла именно из него). И так далее… Зато сюжетно авторы удивлять не перестают. И фантасмагория переходит от неторопливого шага в аллюр, а затем и в галоп, в труху перемалывая уже разорванные в мелкие клочья шаблоны истории, но оставаясь всегда, когда возможно, в рамках фактов.

Мое отношение к книге менялось от категорического неприятия – поначалу был уверен, что передо мной не более, чем антисоветская мелко-злобная сатира – до вполне даже удовольствия. Во-первых, несмотря на хлещущий через край юмор, все куда глубже. Во-вторых, и литературно роман хорош, и труда вложено немало, и представляю, с каким удовольствием (читай – с любовью) он писался. Книга лишь изначально создает впечатление сляпанной на коленке на потребу дня.

Тем не менее, оценка только 6 (в моем переводе на школьную систему оценок – твердая 4). Все же, пока сложно определить, насколько роман конъюнктурен. А значит, и сложно понять, насколько он будет интересен потенциальному читателю через 15-30-50 лет.

P.S. «Да, думал Луначарский… как всем нам писать его биографию, ежели в ней понадобится совместить несовместимое? Ведь Ленин был добрый, вот что самое главное. Он никогда не работал, не открывал зануду Маркса и считал его шарлатаном, любил деньги – но исключительно потому, что ему нравилось их проедать и пропивать… толстое лысое дитя, всегда готовое на шутку и розыгрыш, в разгар заседания Совнаркома вдруг срывающийся обучать кота прыгать через стул… Дитя, шутник, авантюрист, пожелавший шутки ради взять власть в России и избавить ее наконец от гнетущей скуки и взаимного мучительства…».

P.P.S. «…Где-то сейчас Ленин? Он идет, должно быть, по бескрайнему простору России в своих лапотках… или вечных потрепанных штиблетах… идет под дождем, неся узелок с небогатым обедом, ищет ночлега, а сам себе повторяет для бодрости: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить» …».

Пять лет спустя Алексей Кортнев спел: «…когда-нибудь дойдет. И всполошится царь, и поперхнется власть, и людям просто в дар земли и денег даст. Взойдет заря любви и засмеются все…»)))

Ах, как хочется, чтобы всё сразу и ужасти как драматично! Лирический герой, порвавший с прежней жизнью, сидит в поезде у окна и курит. Переживать без сигареты курящий автор не умеет, вот он и живописует эту нелепую сцену. Курить в вагоне запрещено, и попутчики жёстко прекратят подобное нарушение, но автору до того дела нет, мелодраматическая красивость требует сигареты, а загнать лирического героя с сигаретой в сортир — некузяво. В результате некузявым оказывается стишок.

PS. Отзыв этот за один день набрал один плюс и четыре минуса (ох, как много упёртых курильщиков в наших рядах!), но ни единый человек не прочитал стихотворения (а оно выложено в открытый доступ), не выставил оценки и не написал собственный отзыв. А минусомётом махать немного чести.

Никакая это не поэма в прозе, а обычный рассказ в жанре магического реализма, каких немало есть в нашей фантастике и около неё.

Хорошо написано, красиво, но ужасти как несбыточно. Илья Ильич Обломов так мог жить, но ведь у него четыреста душ крестьян было. А нонеча, не то что давеча, таковой жизни не бывать. Только и остаётся написать стишок и покорно ждать, пока мир рухнет

Не скажу, что я в восторге и предыдущий прочитанный мной роман автора «Оправдание» понравился мне гораздо больше. Но книга безусловно достойная. Хоть я не поклонник «литературы размышлений», когда в тексте гораздо больше самого автора, чем его героев. Я не разглядел на страницах Мишу Гвирцмана или Борю Гордона, их заслонил сам Дмитрий Быков со своими мыслями и взглядами на жизнь. По сути три представленные в «Июне» истории отлично смотрелись бы в формате рассказов. Но их растянули формой эссе до каких-то уж совсем нескромных размеров. Ещё есть у меня претензии к эротическим сценам. Нет, я не ханжа и очень люблю этот ваш секс, но такие эпизоды должны быть уместны, что как по мне, что здесь есть не всегда. Да и в их описании Быков далеко не Прилепин и уж тем более не Шолохов. Но всё равно самые нелепые эротические сцены на моей памяти — это к Аксенову.

Но чем Быков хорош — текстом и владением словом. И сцена свидания в лагере очень хороша.

Что понравилось безоговорочно, так это атмосфера надвигающейся войны и того самого июня. Войну ждут, войну обсуждают, войну зовут и боятся. Война всё спишет и всех простит. И ещё десять поколений будут жить её памятью. Это роднит книгу с повестью «Завтра была война» Бориса Васильева. Сороковой год был трудным, значит следующий должен быть очень хорошим.

Сейчас тоже много говорят о войне. Этого я не понимаю и очень боюсь.

Начав читать рассказ, долго не мог понять, что это мистика. Все искал логические объяснения описываемым событиям, тем более, что описывалась серьезная драма, с проработкой характеров и событий.

Очень психологичный рассказ, «трогающий струны», даже у явных циников вроде меня.

До этого читал несколько книг Дмитрия Быкова. Если точнее, то три написанные в разные времена книги. И диапазон оценок раскатился по трём базовым школьно-привычным уровням — три, четыре и пять. Но даже там, где была троечка, всё равно отмечалось искусство владения Дмитрием Быковым русским литературным языком. И потому ожидалось как минимум удовольствие, полученное от чтения этой книги автора. Однако, увы мне и ах, не случилось. То ли сказалось соавторство, то ли сам автор писал с легонцой и вальяжной ленью. В результате получилась этакая своеобразная фантасмогорически-сатирическая ода на тему соцреализма и совдействительности. Но хрен бы с ней, с темой, талантливую книгу примешь с любой темой. А тут вышла унылая невнятная мешанина-смешанина-дребедень. Которую хотелось поскорее дочитать и немедля забыть. Так и поступим.

В таланте Быкова, как писателя не может быть сомнений, но иногда его заносит и остановить, сдержать, по всей видимости, он себя не может. Так и в романе «ЖД. Поэма». Очевидно, что интересная идея, хорошая подача, есть классные шутки и неожиданные повороты, но сколько же тут лишнего текста, как будто специально автор все затягивал для своих каких-то непонятных целей. Может поспорил с кем-то, что способен написать книгу в 700 страниц.

Альтернативный взгляд на события сталинских репрессий. От этого не менее страшные события. Жертвы чекистов возвращаются через много лет к своим родным, а потом снова исчезают. Навсегда. Много писать смысла не вижу. Прекрасный роман.

Д.Л. по счастью после откровенно неудачных книг, из которых ценимый им Квартал является совершенным ужасом, вновь вернулся к свойственной манере идейного романа на историческом материале. Трехчастный Июнь и написан хорошо, и скомпонован по уму, так что три различных истории объединены водителем ну и темой предстоящей катастрофы. Быков в общем показывает скверну накануне войны и тот срам, которого мертвые не имут, так что Война как гекатомба в том числе явлена и грядущим некоторым очищением. Первая часть мне показалась написанной под сильным влиянием Достоевского, бо транслирована процедура падения интеллигентного подростка, его сползание к сладострастию и растлению вкупе с частичным упоением процессом. Д.Л. может сколь угодно признаваться в нелюбви к Ф.М., но карамазовская линия в первой части мне видится очевидной. В отличие от иных вещей, в этом романе Д.Л. много и хорошо расписанных плотских, натуральных постельных сцен, которые, понятно, сложны, но определенно удались. Вообще, первая часть, наиболее весомая, задает больше половины достоинств произведения, лучший сплав эмоционального и рациума. Справедливости скажу, что ангел второго плана — рассудочная девушка -друг сильно «из другой оперы» по манере исполнения сравнительно с иным окружением подростка Миши. Вторая часть — по существу плач об утратах — более рассудочная, но не проникнуться сценами расчеловечивания Али и мытарств Гуревича прямо невозможно. Финальная зарисовка как раз совершенно интеллектуальная полупародия на всякого рода конспирологические теории, милый пустячок, в котором центральный персонаж ну наименее похож на прототипа.

В общем, понравилось почти все. Мне содержательная часть, персонажи, сцены, мини-находки поинтересней авторского «идейного блуда» о судьбах Родины, но, как ни крути, базис под частные истории автор подвел, истории рассказал разные. Слог энергичный и бодрый, изобретательность на персонажей второго плана — какой славный получился начальник Вали — на высоком уровне. Высший балл мешает поставить то соображение, что Быков очень ярко стартовал и многое написал, так что некоторым образом его прекрасные романы будут являться клонами дебютного Оправдания, в котором содержательность еще и удивительным образом сочетается с недостижимым далее лаконизмом. Большой мастер, который когда в форме, понятно, претендент № один на всякие там литературные и национальные премии ( чего уж вспоминать славнейшего милягу Петра там Алешковского). Из того, что попадалось — лучшая русская художественная книга за год, превосходящая все-таки жанровые достойные криминальные романы Яковлевой.

Вообще, для писателя обычное дело, когда книга вырастает из ситуации, из нетривиального характера или некоего допущения, которое, словно песчинка, внедренная в раковину писательского воображения, обрастает сюжетом, деталями и композицией и становится в конечном итоге полновесным произведением. И где-то там, улучив минутку, писатель обязан прикрутить к очередной своей поделке некую идею, чтобы как у людей, чтобы оправдать и нескромное количество страниц, и претенциозную зовущую обложку, и главного героя (будь то супермен или рохля), и фантастическое допущение. В общем, движение от фактического к метафизическому распространено чрезвычайно. И очень редки книги, в которых автор начинает именно с идеи или с набора идей, под которые затем выдумывает и допущение, и персонажей, и сюжет. Роман Д. Быкова «ЖД» как раз и является ярким примером книги, выросшей из клубка идей. И я обязательно сравнил бы его с выросшим на веточке яблоком, прекрасном в своей экологичности и первозданности, но не могу, аналогия срывается, а просится на язык другое, не слишком-то для нас приятное сравнение книги с гомункулусом, выведенным в пробирке искусным и изощренным экспериментатором. Но обо всем по порядку.

Действие романа разворачивается в недалеком будущем в условиях разразившейся на просторах Родины гражданской войны. Война проходит вяло, если не сказать буднично, противоборствующие силы измотаны и обескровлены и занимаются, в основном, тем, что избегают прямых столкновений да шастают по окрестным деревням в поисках пропитания. Внешний мир происходящее на нашей территории не интересует: после открытия чудодейственного газа флогистона и обнаружения по всему миру (кроме, естественно, России) его богатейших залежей, у цивилизованного мира напрочь отпала всякая потребность в газе, нефти и прочих энергоносителях, а следовательно, и в нашей стране. И едва мы оказались предоставлены сами себе, как грянула междоусобная война. В романе Д. Быкова противоборствующими сторонами становятся две могущественные древние силы, уже много столетий безнаказанно угнетающие кроткий и многострадальный русский народ – это военизированные северяне варяги, выше всего ставящие внешнюю экспансию, захват ради захвата, концепцию смерти, и проповедующие стратегию ведения войн с максимальными потерями со своей стороны, и изворотливые иудеи хазары (т.н. ЖД), вечные поборники либеральных свобод, прав человека и личности, диссиденты и разрушители любой государственности, которые, впрочем, выстроить свое государство не могут категорически, как бы не пыжились. Русский народ (вернее – коренное население земель, названных русскими) – это архаическое, дохристианское, доперуново общество, пребывающее в тесной связи с природой, пораженное синдромом бродяжничества и занятое бессмысленным строительством великой кольцевой железной дороги, отделившей бы извечные русские территории от любого влияния извне. Коренное население не приемлет убийств и войн, зато оно достаточно терпеливо, чтобы сносить на своей шкуре гнет сменяющих друг друга захватчиков – варягов и хазар. И хотя в центре повествования формально находится война первых со вторыми, основная концепция книги лежит в области эсхатологии: сюжет иллюстрирует неумолимое сползание позднерусской цивилизации к концу света – к рождению нового мессии, призванного разорвать порочный круг русской истории и положить начало новой.

В романе нет как такового главного героя, читательское внимание распределяется по четырем парам персонажей, скомпилированных по простому принципу «коренной – оккупант». Это человек долга Громов и салага Воронов; губернатор Бороздин и туземка Аша; бывший историк, а ныне командир летучего отряда Волохов и хазарская комиссарша Женька; девочка Аня и бродяга Василий Иванович. Объединяет весь этот плавучий театр двойной или даже тройной агент Петр Гуров – личность настолько же важная, насколько и техническая. Впрочем, герои, хоть и являются носителями отдельных экзистенциальных концепций (священного долга ли, моисейства ли, или исконной хазарской земли) и вербализованных личностных качеств (непримиримости, милосердия), выглядят в своей массе картонно, особенно в сравнении с дико колоритными варяжскими воеводами – Колесовым, Плоскорыловым, Здроком (вообще, варягов Быков расчехляет со вкусом и знанием дела, недаром первая сотня страниц самая удачная и прочитывается на одном дыхании, а вот с ЖДами выходит как-то натужно и кисло). И вот весь этот ансамбль разыгрывает перед нами русскую вариацию локального конца света.

Следует сказать, что книга рассчитана исключительно на закаленного и опытного читателя, готового к разрушительной авторской иронии и прочим постмодернистским штучкам, потому как русский патриотический пафос в исполнении Быкова и сама концепция войны с ЖДами способны поджечь не один десяток неподготовленных стульев. Быков идет на эту провокацию сознательно, и надо отдать должное его смелости, т.к. очень легко представить какая волна обвинений в русофобстве и антисемитизме обрушилась на его несчастную голову после выхода книга.

Повествование в романе развивается в лучших традициях всех гениальных текстов – на четырех уровнях: личном (судьбы героев), общественном (элитизация Москвы и ссылка ненужных в окраины, живые питомцы васьки), историческом (попытка прервать закольцованность русской истории) и метафизическом (образ России как особого места, где действуют собственные, неподвластные логическому объяснению законы). Но как оказывается, гениальность текста определяется не только полифоничностью тем и количеством смысловых слоев, а еще и чем-то иным. Гомункулус, выращенный в пробирке, может быть, и похож на человека, но лишен чего-то основного и главного.

Книга щедро нашпигована любопытными концепциями и точными наблюдениями автора за гранями русской жизни, и многие вещи подмечены с блистательной точностью (как тот город, в котором постоянно перестраивали храм в магазин, а магазин в храм и без конца переименовывали улицы), но вот незадача – книга почти лишена сюжета и фабулы. Нет, сюжет, конечно, присутствует и какие-то телодвижения герои иногда совершают, но почти все, что они делают – рефлексируют и бегают по карте. И соизмеряя столь скудную фабулу с толщиной книги (а это, между прочим, шестьсот с лихом страниц), невольно вспомнишь, из чего обычно рождается много шума. Роман очень объемный, длинный и тягучий, как бубль гум, и ему явно не хватает действия. Он напоминает застоявшийся лесной водоем, который сначала цветет, а теперь и гниет потихонечку, превращаясь в мрачное болото. Кажется, Быков как раз из тех неутомимых авторов, которым С. Кинг советует резать и сокращать рукопись от всего лишнего, потому что лишнего, повторов и перифразов в книге, действительно, непростительно много, и я думаю, книга бы только выиграла, будь она короче хотя бы на треть. Книга читается и воспринимается нелегко, и потому, во многом, что она буквально наполнена безысходностью, закольцованностью, чувством бессмысленности происходящего и множащихся повторений. Безысходность льется с ее страниц, как болотная вода, и сама идея тяжкого поиска выхода из замкнутого круга чувствуется прекрасно, но это совсем не то чувство, которое хочется продлять до бесконечности.

Рассматривая концепцию варягов, коренных и хазар, в основе которой лежит социальное разделение простого народа, власти и интеллигенции, я не могу отделаться от ощущения, что Д. Быков заигрывается во всю ту же давнишнюю интеллигентскую идею о каких-то инфернальных злых силах, узурпировавших власть в стране и нещадно эксплуатирующих кроткий многострадальный русский народ. Как будто во власти действительно сидят иноземцы: кровожадные варяги и коварные хазары, а не обычные русские дураки. Ведь идея о том, что в наших бедах виноват кто угодно, кроме нас самих настолько вросла в наше национальное сознание, что даже в таком остро-сатирическом тексте ее никак не получается развенчать.

Полагаю, роман «ЖД» придется по вкусу далеко не всем, и даже поклонникам Дмитрия Быкова придется запастись терпением. В книге, бесспорно, щедро рассыпан жемчуг, но рассыпан традиционно по самому дну, и вопрос лишь в том, согласится ли читатель нырять в омут в его поисках и с каким выражением лица всплывет.

Похоже, в «Оправдании» каждый видит то, что ему хочется увидеть. Для меня это книга о современном мифотворчестве. Дмитрий Быков сам величайший мастер этого дела. Он и создаёт уникальные мифы, и тут же открыто издевается над ними, и сам немного в это верит. А кто сказал, что хорошо придуманный и многократно пересказанный миф не сможет стать реальностью?

По происхождению современные мифы делятся на две категории — рождённые в СМИ и властных структурах и рождённые в массах. Главным образом, в массах интеллигенции. В этой категории особенно популярны мифы с упоминанием спецслужб. Тут мы готовы поверить в любой бред. Тут оживает весь сложный комплекс чувств — и неприязнь, и страх, и лёгкий мазохизм, и вера в чужое всемогущество, и попытки объяснить свою слабость. Тут можно и жизнь положить, разыскивая подтверждение очередной глупости. Можно и положить, если эта жизнь никому не нужна. Вот не возникает почему-то сочувствие к Рогову, хотя получился образ великолепно, как живой. Чтобы прожить жизнь так нелепо, требуется исключительное старание. Сам Рогов этого не понимает, и теперь уже не поймёт.

Гегель якобы сказал, что история повторяется дважды, первый раз как трагедия, второй раз как фарс. «Оправдание» — это всё-таки трагедия. Через 12 лет вышли «Сигналы». Если «Оправдание» я читал с интересом, то «Сигналы» с восхищением. Идеальное решение. Проблемы современного мифотворчества можно решать только как фарс. Иначе это действительно может обернуться трагедией.

Я люблю книги Быкова. Но главный минус, который я нахожу даже в тех из них, которые мне безусловно понравились, это излишняя многословность. В «Июне» это особенно заметно. Не буду приводить примеры, их можно найти на любой странице. Там, где можно написать три слова, Быков пишет пять, там, где требуется пять-он выдает десять, а там, где достаточно обойтись десятью, он пишет двадцать, при этом еще иногда пытается объяснить, почему именно двадцать, и получается тридцать. Второй большой минус касается первой части. Ну не верю я, что восемнадцатилетние юноши и девушки могут говорить таким языком: сложным, вычурным, заумным. Так могут говорить люди, за плечами которых долгие годы жизни и горы прочитанных книг, например, сам Быков и его друзья-коллеги.

Про третью, финальную часть, даже и говорить не хочется. А вот что действительно понравилось и как-то вытянуло всю книгу, это условная вторая половина второй части. Настолько сильно психологически написано, что огрехи текста, которых не лишена и она, просто не замечаешь. Не знаю, вправе ли я давать такой совет, но я бы рекомендовал для прочтения только эту часть, как не связанную с двумя другими повесть.

Тут Быков вроде все правильно пишет. С этим его выводом трудно не согласиться:

Правда, с момента написания статьи Быков, видимо, пересмотрел свое отношение, и сам начал сотрудничать с «Эхом». Туманно объясняя это тем, что «оно изменилось». Да, действительно изменилось, но вряд ли в лучшую сторону: планка профессионализма ведущих упала еще ниже, ушли многие яркие личности, а руководство откровенно сделало ставку на скандалы.

«Июнь» состоит из трех независимых частей. Романа взросления, пытающегося напугать войной; любовной повести, пугающей эпохой; и постмодерновой магреалистической новеллы, ругающей власть эту, через власть ту.

Ругание выглядит так. «Хоть ты обвоюйся в Крыму, хоть подогни все окраины – это за войну не считается». (О неизбежности большой войны с участием России).

«Понятно, что вопрос о войне будет решать один человек. Понятно, что этому человеку война необходима, потому что в конце концов любой Вавилон упирается в войну. Сплочение нации, и все такое».

«Последняя война в человеческой истории могла быть начата только нынешним хозяином России…».

Впрочем, сколько не говори «халва», во рту слаще не становится. Так и у Быкова: сколько бы ни кликушествовали герои второго плана, сколько раз не повторяет автор слово «война» (зачастую – даже не к месту), никакого предчувствия у читателя не возникает. Не висит ничего грозового в воздухе. Как и в тексте. Да и дыхание эпохи не чувствуется, как бы ни старался Быков даже лексически.

Хотя саму войну он оценивает и характеризует, пожалуй, максимально точно. «Война отмывала, переводила в разряд подвига все, что угодно – и глупость, и подлость, и кровожадность; на войне нужно было то, что в мирной жизни не имеет смысла. И потому все они, ничего не умеющие, страстно мечтали о войне – истинной катастрофе для тех, кто знал и любил свое дело. Но у этих-то, у не умеющих, никакого дела не было, они делали чужое, и потому в них копилась злоба, а единственным выходом для злобы была война. На войне не надо искать виноватых – виноватые были назначены; на войне желание жить было изменой, и те, кому было чем дорожить, объявлялись предателями».

Крепкое, профессионально сбитое чтиво. Не бесспорное, как и положено профессиональной литературе. Лирика здесь пародийна, производственный роман – сатиричен, социалка – с издевкой. И только психологическая составляющая хороша без вопросов.

Книга о страшном и сложном времени. Но вышла ли она сложной, или страшной? Возможно, насколько хотелось Быкову, да. Для меня – нет.

Первая проба пера в жанре прозы у Дмитрия Быкова произошла в 2001 году. Молодой 33-летний журналист и поэт написал жуткий альтернативно-исторический роман про оправдание сталинских репрессий.

Кто бы мог подумать, что спустя 16 лет эта книга будет как-никогда актуальной. Восстановление памятника «вождю» и общественные дискуссии, обеляющие его светлый образ от скверны 90-х, ставят роман на первую полку.

Нынешний молодой человек, историк по фамилии Рогов разыскивает деда, репрессированного в 1938-м и якобы воскресшего ненадолго в 1948-м; случаев таких таинственных было несколько: в том числе при странных обстоятельствах объявляется в Москве и давно расстрелянный писатель Бабель. Сопоставив несколько загадочных деталей, молодой человек выезжает на изыскания в Сибирь, где и начинается настоящая жуть.

Деревня блаженных глухонемых, коммуна садомазохистов — Рогов сначала принимает их за остатки сибирского «Чистого», затерянной базы подготовки идеальных солдат, состоящей из репрессированных, но не сдавших и не оклеветавших себя на допросах. Об этой теории ему поведал старичок-лесовичок — сосед по даче, якобы узнавший про это из геологических экспедиций. И блаженных и садистов он оправдывает, находит для них объяснение и оправдание. В конце концов он понимает что ошибся — это не останки Чистого, но оправдания эти и есть ключ.

По формальным признакам очень западный, на самом деле быковский роман — о ностальгии по советской Империи. О кризисе молодого человека 90-х годов, который рад бы, да не может вычеркнуть из памяти свое детство: 28 панфиловцев, лыжники в вязаных шапочках на обложках «Юности», громадные радиоприемники, у которых должна же была быть цель и предназначение. Бывший советский мальчик, быковский герой переживает, что в три дня сплыла куда-то целая Империя с ее военными тайнами и с ее секретною силою.

Утверждение, что главными советскими и постсоветскими военными писателями были Стругацкие, представляется надуманным и сильно преувеличенным. Да и с фактами у Д.Быкова не все ладно:

«...перевоспитанный тоталитарий Андрей Воронин, которого для неведомого Эксперимента забрали в Град непосредственно из середины тридцатых».

Во-первых, не из середины тридцатых (в самом тексте ГО указана точная дата — 1951 год). Во-вторых, не понятно о каком там еще «перевоспитании» ведет речь Быков... Вроде бы мелочи, но весь пафос статьи как-то сразу снижается.

Первым произведением для знакомства с Быковым я выбрал его второй по счёту роман. До этого я был знаком с Быковым-журналистом, Быковым-публицистом, лектором, радиоведущим. Но как оказалось, Быкова интереснее слушать, а не читать. Я не отчаиваюсь, прочитаю полностью как минимум о-трилогию и биографию Маяковского, недавно вышедшую, но осадочек от знакомства остался неприятный.

Действие происходит в Петрограде, вскоре после Октябрьской революции. Главный герой по кличке Ять озадачен своим будущим и России в целом. Он газетчик интеллигент, в нём угадывается сам автор конечно же. И всё бы шло постепенно по одному месту, пока герой не решил непроизвольно ускорить расправу над всем «думающим классом». Озаботившись судьбами питерской профессуры, творческой интеллигенции и обычными работниками словесности, он идёт к наркому и размышляет с ним о создании некоего пансиона, в котором эти благородные люди смогли бы спокойно жить и трудиться на благо Великой Революции. Разумеется за еду дрова и какую-нибудь плату — ведь университеты и газеты закрыты. Ять не большевик и не коммунист, да и сочувствующим подобным идеям его назвать трудно — он просто обеспокоен здоровьем и благополучием стариков и друзей — интеллигентов. Нарком же понимает это по-своему и создает творческую коммуну​ и переселяет этих несчастных, не спросив согласны они или нет.

События эти происходят на фоне реформы орфографии упраздняющей правила правописания как средство угнетение рабочего класса. Вся книга — это переживание Ятя и его приключения в голодном и безумном Петрограде и сытом, но не предсказуемом Крыму. Книга, в целом, неплохая если смотреть с одной стороны, с другой же видишь высокомерие и пренебрежение автора к победившему классу. Я имею представление о взглядах Быкова, но такой топорныой «правды» и я не ожидал. Бедные интеллигенты, неспособность себя обогреть и прокормить — это, конечно, жалко и смешно. Особенно смешна сцена, когда им в этом помогают Матросики, которых они так неистово ненавидят. Но автор их больше жалеет. А все эти прописные истины о предпосылках революции, намёки на будущий сталинский террор поистине смущают. Все эти промахи я списываю на молодость Быкова — ему тогда было чуть за 30, но популярность этой книги искренне не понимаю

Отзывов было много и больших. Поэтому отмечу лишь один позабавивший меня парадокс этой книги. Наиболее детальному и относительно академическому литературному анализу Быков подвергает только плохих авторов (Панферов, Шпанов, Эренбург). Про хороших же авторов он пишет много буков, но всю эту отсебятину можно свести только к одному лозунгу: берите и читайте! Ну что ж, если воспринимать эту книгу «не как догму, а как руководство к действию» — почему бы ей и не быть?

Это был месяц тщетных попыток выпутать сюжет из красноречия. Я сделала три подхода и всё-таки осилила, хотя мне так не стало интересно. Сочный образный язык, нетривиальный взгляд на вещи, описываемая эпоха, ракурс и, черт возьми, моё представление об авторе сулили мне нечто потрясающее. Я приступила к чтению с каким-то мистическим трепетом. И, надо сказать, я получила всё чего ожидала, поэтому первый раз продержалась почти пол книги. А потом мне надоело. Прекрасно описанные персонажи, ситуации, чувства и впечатления никак не складывались в единое целое. Более того, я поняла, что местами тот самый «сочный образный» отвлекает меня от сюжета, не дает сосредоточится. Знаете как трудно выбрать из нескольких великолепных вариантов? Вот что-то в этом роде. Тогда я решила сделать перерыв. По прошествии времени, вернувшись к чтению я с удивлением поняла, что не могу найти место, на котором остановилась. Нехоженый, на первый взгляд, кусок текста сменялся чем-то смутно знакомым. Я начала с начала, но кроме атмосферы и персонажей почти ничего и не узнала из ранее прочитанного. К концу книги меня стал раздражать так очаровавший в начале язык. Я крайне удивлена тем, что такой ёмкий и точный в поэзии Быков, оказался таким словоблудным прозаиком.

Я не жалею, что прочитала. В глубине души мне понравилось. Сильно расширило эрудицию и дало некоторое эстетическое удовлетворение. Но удовольствия от чтения я не получила совершенно. Вот ни капельки.

Я не знаю, что писать про эту книгу. Она сама про себя всё написала: много и долго, порой метко, а порой расплывчато.

Это хорошая книга со вкусом хорошей литературы. Больше поучающая, нежели развлекающая (хотя и комического там хватает).

Её нельзя читать запоем, потому что вяжет язык и путаются мысли. Её лучше в день по чуть-чуть: не как лекарство, но как некий деликатес, который может вызвать тошноту, если съесть его слишком много.

Эта книга соткана из противоречий, она про сами противоречия и есть.

Мы — это то, как мы говорим, как строим фразы, как выбираем слова, как «проживаем мысли».

Хотя кажется, что абсолютно понятно, что же именно хотел сказать автор, но меня не отпускает мысль, что он намеренно сделал так, чтобы каждый видел в этом что-то своё.

Как и главный герой книги, я не люблю выбирать из чёрного и белого, предпочитая искать третий вариант.

Я не уверен, что мне захочется перечитать «Орфографию», но уверен, что ничуть не пожалею, что я её прочитал.

Это сумбурные мысли, но других у меня нет.

Сильная книга редко бывает позитивной — здесь то самое исключение. Помогает в трудную минуту. Это, конечно, по форме такие детские сказки, но из них льётся тёплый внутренний свет.

Пару раз в патетических местах прослезился, что у мужика 30-ти лет бывает не каждый день.

(Это всё о той части, которая «Зверьки и зверюши». Часть «В мире животиков» — никак сюжетно не привязана и гораздо менее интересна, можно смело пропустить — так, игры ума.)

попробуешь написать обстоятельный отзыв на это произведение, да и обнаружишь себя посреди стостраничного труда, который и не думает оканчиваться.

потому дам своей музе оглоблей по рукам, да и ограничусь кратким резюме.

роман — великий, грандиозный, трагичный, поэтичный, увлекательный, мудрый, словом — шедевр.

но тот же самый роман — рыхлый, расползающийся, графоманский, по-крестьянски постмодернистский, фельетонный, плакатный.

уф!, написал, все что хотел, все что у меня есть сказать про «Орфографию».

хочу только заметить, что эти два измерения, «черное» и «белое», сильные и слабые стороны в книге существуют не вопреки друг другу («талантливо, но рыхло», «фельетонно, но умно»), и не параллельно друг другу, а в неразрывном единстве.

неразделимы гениальный и графоманский пласты текста.

одно порождает другое.

быть может потому, что книга для Быкова очень уж личная.

полезно прочитать всем, кто не оставил еще мечты о собственном писательстве, для размышления над природой творчества.

ps. а историю Революции и Гражданской Войны изучать лучше по учебникам, а не по «Орфографии», которая есть роман-опера (последним определением автор как бы делает бесполезными все обвинения в чрезмерности, патетичности и отсутствии бытового правдоподобия).

к сожалению, в этом произведении публицистичность, фельетонность Быковской музы особенно сильно дала о себе знать.

и дело уже не в том, нравится, или не нравится вам мировоззрение автора, а в том, что перед нами прямолинейная, лобовая сатира, даже не старающаяся прикинуться художественным текстом.

конечно, публицистика имеет право на существование.

к тому же Быков пусть и «столичный» и «либерал» и конечно же «еврей», но самом деле Россию, которая не сидит в фейсбуке и не попадает в репортажи центральных медиа, знает получше многих фейсбучных страдальцев за Отечество.

так что его выкладки на тему параллельных, почти непересекающихся реальностей имеют право на существование.

но это меня неумолимо тянет в «политоту», а политота не имеет отношения к качеству текста.

текст же здесь стандартно-быковский, гладкий, легкий, остроумный.

вроде бы и герои при всей своей карикатурности «как живые», и скитания по «параллельным реальностям» потаенной, скрытой от глаза России увлекательны.

но вспоминается, ей богу, избитая шутка про ненастоящие елочные игрушки.

есть у Быкова вещи намного сильнее.

причем как в художественном, так и публицистическом измерении.

По формату называется стихотворением, а по факту представляет собой рэп-текст, таким образом он и воспроизводится Михаилом Ефремовым в «Гражданине Поэте». К слову, звучит это крайне ужасно, исполнитель паясничает, как это делали те самые рэперы начала 90-тых годов. И такое паясничество покатило бы для «Аншлага» или новогодних передач с пародистами, за которыми наблюдают люди, сами себе создавшие несколько стереотипов и неумело ими жонглирующие. Но вы-то позиционируете себя прогрессивными гражданами.. зачем же уходить в бородатое паясничество?

По смыслу идея ясна, но ее построение (даже изолируясь от исполнения) крайне жвачно и безынтересно.

Немного перенасыщенный частностями, но в остальном неплохой стих о том, какое же счастье (сарказм), когда на Ближнем Востоке идут войны, а наша нефть от этого дорожает. Кульминация с Судным днем — довольно весело. Остальное, конечно, в целом грустно.

На самом деле, не слишком важно, имеет ли эта сатира под собой хоть какую-то основу или не имеет. Важнее то, что власть наша устроена так, что подталкивает к самым разным подозрениям разной степени конспирологичности.

Хороший сатирический стих. Быков держит улыбку на устах читателя на протяжении всего текста, всё идет плавно, с небольшой интригой. В общем, выдержано чрезвычайно ровно.

А мне вот при прочтении вспомнилось, может и несколько не в тему политики, как раньше мои ровесники, оставшиеся жить в маленьком городке, проводили свои вечера, да и продолжают проводить сейчас: они берут папины машины, или уже свои «пятняшки»-«четырки», и паркуются где-нибудь возле парка или торгового центра. Стоят там полчаса-час, болтают возле машин, затем меняют место дислокации и едут в другое похожее, чтоб тоже поболтать, обсосать местные сплетни и так же постоять возле машин. На мой вопрос «А чего вы делаете? Неужели нет ничего поинтересней, чем заняться?» — отвечают: «Ну, а хрена ли еще делать?» Вот так-то. Ни фантазии, ни желания. Порой так горько от этого. Мне бы столько времени, чтоб стоять и тупить таким образом.

Стих Быкова здесь к тому, что он транслирует личную ассоциацию на высшие уровни власти, где всё точно так же, надо полагать.

Путин скушал эту дерзость

И ответил не по лжи:

«А чего ещё тут делать?

Ну не править же, скажи?»

Если пару, в принципе, безобидных анекдотов про Путина облачить в рифму и дать прочитать Михаилу Ефремову, то, конечно, получится забавно. Если убрать рифму, оставить Ефремова, то всё равно улыбнёт, потому как актёр он классный. А если убрать талантливого артиста, то даже рифма не спасёт от шуток уровня КВН начала 90-х. Хотя, что это я? В 90-х КВН ещё был смешной, ну или я смешливей.

Довольно опасное стихотворение, хотя не могу не признать, что написано талантливо. Особенно самая концовка про планы Путина вышла забавной.