Небезызвестный роман А. Кубина, о котором, скорее всего, говорят только в узких кругах, в частности, почитатели эпохи fin de siecle или символизма. Ввиду своего необыкновенного парадокса, (который наверняка заметит читатель не столько с широким кругозором, сколько с узко-специфическим) его сравнивают с Ф. Кафкой. Парадокс заключается в том, что духовная сторона романа завуалирована и открывается только тому, кому она интересна. Другой парадокс: при всей художественной образности, присутствующей в описании бытия мира грез, отчетливо улавливается вечное — бытие на небытии, она же двойственность демиурга.

Роман Кубина — с одной стороны, высоко духовный, с другой стороны, гротескный. Начинается с реалистичных духовных максим, продолжается гротескными пассажами, мало имеющих общего по своему стилю с абсурдом Кафки.

Интересно что не только по рисункам автора, например, Ганеши, но и по его зашифрованным высказываниям, понимаешь, что он изучал восточную мудрость, наиболее вероятно, — тибетскую, поскольку то представление о жизни, которому придерживается Кубин в романе, может быть найдено именно там.

Ошибочно полагают, что роман остался лишь культурно-историческим памятником своего времени. Хоть он и был написан в 1908 году, события, происходящие в нем, характерны и для нашего времени. Например, взять хотя бы духовную деградацию, поглощение материализмом человека, которое плавно разворачивается в романе; ведь неспроста одна из последних глав называется «Ад». А описание военных событий с точностью до деталей совпадает с происходящим в 40-е годы прошлого столетия.

Однозначно, роман получился пророческим. В заключительной статье Мичковского говорилось о том, что Кубин написал его в период своего неожиданного творческого подъема.

Самое красивое, что есть в романе — это то, что он подлинное дитя символизма. Как и должно быть, не важно, картина ли перед нами живописца или художественное произведение, в нем есть загадка, энигма, которая для каждого читателя будет найдена своя и которую захочется разгадать. Ввиду выдержанности стиля, роман предстанет перед каждым в своем ключе. Несравненный шедевр, который невозможно повторить, и гениальностью которого невозможно не восхищаться.

У Кубина была очень непростая судьба, много раз смерть представала перед ним не в самом красивом обличии...

И те душевные муки, что она ему подарила — ими роман пропитан насквозь. Увы, как это часто бывает: гении проносят сквозь свою жизнь величайшие страдания.

Интересная вещь, хоть не шедевр.

Фантасмагория с отчетливым символистским привкусом.

В гибели некой «страны грез» легко увидеть гибель старого мира, европейского преимущественно. Эти нарочитое упоение древностями и антиквариатом, эта экзальтация и психическая нестабильность населения, это увлечение удовольствиями и пороками весьма красноречивы. Над всем этим царит образ некоего господина Патеры, в котором угадывается образ традиционного Бога (Pater Noster — Отче наш). Где он, кто он, почему до него нельзя достучаться, почему вместо него по улицам носят восковую куклу — все это легко и однозначно толкуется. Еще одна символическая фигура — Американец, миллиардер-богоборец, возвышающийся до титанических, сопоставимых с Патерой размеров — олицетворяет нового человека, человека атеистического модерна в его либеральной ипостаси. Остальные ипостаси (коммунистическая и фашистская) более приглушены, что не удивительно в 1909 году. Понятно, что «грезы» тут нужно интерпретировать в отрицательном смысле, как майя, иллюзия, сансара, чему противостоят просветленные «синеглазые».

(proto-weird, ретро)

Бывший школьный приятель К., выигравший у судьбы счастливый лотерейный билет и разбогатевший до такого неприличия, что оказался в состоянии устроить целое частное государство, предложил переселиться в свою страну. Хотя предложение и смахивало на розыгрыш, К. — художник, чудак и визионер — находился в стеснённых условиях и вынужден был принять предложение. Жизнь в этом благословенном Царстве грёз, расположенном в Тибете и населённом преимущественно арийцами и европейскими эмигрантами, хотя и напоминала существование немецкого городка XIX или XVIII века, подчинялась странным правилам и вскоре приобрела кафкианские очертания — встретиться с приятелем, чтобы получить ответы на накопившиеся вопросы, никак не удавалось. А после причудливого сна и вовсе приобрела черты поистине сюрные и фантастические, напоминающие скорее истории Майринка, с его чудиками и доппельгангерами, или полотна Босха и Брейгеля-старшего...

«Другая сторона» — местами интересное, даже «странное» и пророческое для своего времени произведение, но имеющее теперь скорее культурно-историческую ценность. Времена уходят, и с этим, увы, ничего не поделаешь.

Произведение не слишком насыщенное, но многослойное: Первый слой — отношения автора со своим отцом (фамилия Клауса Патера говорящая) — от безразличия до гнева и восхищения. Второй слой, социальный — революция или, если угодно, фашистский путч — что, естественно, ни к чему хорошему привести не может — страна грёз рушится, под обломками гибнут не только люди, решившие создать идеальное консервативное общество, но и мечты. Сон разума пробуждает чудовищ, попытка забыть о времени приводит к Армагеддону... Хотя нежизнеспособность этого общества очевидна с самого начала: наличие в семьях бюргеров в среднем 1 ребёнка недостаточно даже для простого воспроизводства населения. Третий слой, визуальный — сюрреализм. Графика минималистская, краски темнеют, идиллия сменяется хаосом и разрушением.

Прочие ассоциации: «Los Caprichos» Гойи, «Кубла хан» Кольриджа, «Гражданин Кейн».

* * *

«То, что поездка по железной дороге — это целая беда, знает каждый. Начиная с Будапешта уже стал заметен легкий азиатский колорит. За счет чего? В интересах этой книги я не хочу обижать Венгрию.»

«В последние дни выросло число патологических явлений. Встречаясь на улицах, люди грез часто впадали в странное состояние: они начинали совершать одинаковые непроизвольные движения, воздевая руки и делая бессмысленные жесты. Через пару минут это внезапно проходило, и люди вели себя как прежде.»