Арлен Блюм «От неолита до Главлита»

«Если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что свобода ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей что ей не нужна вода»

М.А. Булгаков

.

Есть расхожее мнение, что цензура помогает творцам творить под гнётом лучше, сильнее использовать аллегории, выкрутасничать с метафорами.

Еще польза цензуры видится в том что умные мудрые специалисты будут ограничивать людей от пошлости и скабрезности

Примеры из истории показывают что всё это совсем не так. Ретивые исполнители начнут гоняться за фантомами, и стараться назапрещать как можно больше чтоб показать свою важность. В книжке Арлена Блюма кратенько рассказывается история становления цензуры в стране, она просто таки изобилует вопиющими примерами.

1701 — монахам в кельях запрещено иметь чернила и бумаги, писать разрешено только с разрешения начальства монастыря.

В 1721 году введена цензура печатных гравюр, портретов и лубочных листков.

В 1735 году за рукописную копию официальной оды Тредиаковского в честь дня коронации Анны Ионановны, посадили в острог двух священников Костромской губернии — ретивые исполнители просто не поняли латинское слово «императрикс», и на всякий случай арестовали смутьянов.

Павел I в Высочайшем повелении 1797 года предписывал вместо слова врач писать лекарь, вместо граждане — жители и обыватели, вместо отечество — государство, а слово «общество» вообще было запрещено, как и «республика».

С 1830 печатать сочинения можно только с подписью автора, анонимные публикации не допускались к печати.

В 1834 году московский митрополит Филарет жаловался Бенкендорфу на строку из Евгения Онегина

«и стая галок на крестах»

увидев в этом оскорбление святыни.

С 1837 года каждая журнальная статья рассматривалась двумя цензорами. Сверх того устанавливался контролер над цензорами.

За пропущенную крамолу цензора сажали на гауптвахту для разбирательства.

При попытке снять с себя обязанности цензора человеку грозили преследования в дальнейшей жизни.

Порой цензоры не пропускали в газеты заметки, одобренные к печати самим Николаем I.

Екатерина II на досуге писали пьесы под псевдонимом, и уже при Николае I в Симбирском театре запрещены были две ее пьесы — как пошлые и содержащие ругательные слова.

В 1847 Мусин-Пушкин, председатель СПб цензурного комитета, на собрании цензоров предложил им «совсем вывести романы в России, чтобы никто не читал романов».

1853 цензор Елагин не поверил что в Сибири ездят на собачьих упряжках и запретил книгу.

Цензор Ахматов запретил печатание учебника арифметики потому что в одной из задач помещен ряд точек — Ахматов подозревает какой-то умысел составителя.

Про советскую цензуру и так давно и все ясно, любопытны списки запретных тем, которые Главлит (основан в 1922) не пускал в печать. Списки были ежемесячными и ежегодными, как циркуляры. В 1920е запрещалось публиковать статистику о безработных, беспризорниках, сведения о санитарном состоянии тюрем, сведения об экспорте зерна, о самоубийствах на почве голода, сведения о партийном составе уголовных преступников, запрещено раскрывать само существование Главлита, и — sic! — не допускать в печать заметок о ремонте Большого Театра в Москве. Это вообще каким боком??

В 1922 «Конёк-Горбунок» запрещен как порнография.

На с.112-113 цитируется переписка подкомитетов Главлита по поводу запрета двух детских сказок в коих описываются классовые противоречия в пользу буржуазии. Одна сказочка — «Курочка-Ряба», вторая — «Белочка». Судя по тому что про белочку я не помню, ее таки успешно и наглухо запретили?

Диафильм 1941 года «Галоши и мороженое» (по рассказу М.Зощенко) изъять потому что в нём родители занимаются торговлей в присутствии детей.

В монографии Л.Добровольского «Запрещенная книга в России. 1825-1904» (М., 1962) зарегистрировано 248 названий. Плюс 14 названий не позволила включить в список цензура советская.

Для сравнения: за время существования СССР русских изданий, прошедших официальную цензуру но потом запрещенных, составляет около 5 тыс художественных произведений и десятки тысяч наименований книг общественно-политического характера.

Так как общий культурный уровень цензоров был крайне невысок (приводятся образцы записок с лютыми смысловыми ошибками), и самообразованием цензоры занимались из-под палки, то цензура в СССР работала по простейшему техническому принципу: изымались печатные издания в которых упоминались фамилии репрессированных — в любом контексте, в хвалебном, нейтральном, ругательном или просто в перечислении персонажей через запятую. Изымались даже книги, в выходных данных которых указывались типографии имени репрессированных лиц — например книга отпечатана в типографии имени Бухарина — всё, кранты, изъять. Таким образом счет шел на десятки тысяч брошюр любой разнообразной тематики.

Поэтому смешно и наивно выглядят мечты деятелей культуры о благоприятном воздействии цензуры на творчество — мол, «на оселке цензуры они оттачивали и совершенствовали своё мастерство, прибегая к эзопову языку и другим ухищрениям, цензура помогала воспитывать в читательской среде искусство метафорического чтения».

Ну да, а потом оказывается что корректор — однофамилец Берии, и весь тираж изымается.

В книжке есть немножко и про «Космическую Одиссею» Кларка (и про мировское издание 1970, и про Техинку-Молодеж 1984), есть и про переписку Джорджа Оруэлла с редактором журнала «Интернациональная литература» в 1937 году — из главлита пришла справка что Оруэлл троцкист(!) и печатать его нельзя. Этот ярлык троцкиста фигурирует за Оруэллом в секретных циркулярах до 1960х гг.

Радищев про цензуру очень хорошо написал еще в 1790 году:

«Ценсура сделана нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного. Но где есть няньки, то следует, что есть ребята, ходят на помочах, от чего нередко бывают кривые ноги; где есть опекуны, следует, что есть малолетные, незрелые разумы, которые собою править не могут. Если же всегда пребудут няньки и опекуны, то ребенок долго ходить будет на помочах и совершенный на возрасте будет каляка. Недоросль будет всегда Митрофанушка, без дядьки не ступит, без опекуна не может править своим наследием. Таковы бывают везде следствия обыкновенной ценсуры, и чем она строже, тем следствия ее пагубнее».