Пётр Павленко «Кавказская повесть»

К знакомству с творчеством едва ли не самого оболганного и ошельмованного — причем уже в постсоветское время — советского писателя Петра Павленко собирался я приступить довольно давно. Хотя долгое время первым кандидатом на прочтение было совсем другое его произведение, а именно написанный в 1936 году фантастический роман «На востоке» — об освоении Дальнего Востока и последующей войне с Японией. Причиной именно такого первоначального выбора были весьма заинтересовавшие меня хвалебные рецензии читателей на это произведение на фантлабе, идущие вразрез со всем тем, что можно прочитать об этом романе в различных постперестроечных справочниках, включая «Энциклопедию фантастики», где судя по всему, при написании статей господствовал бессмертный принцип «Я Павленко не читал, но осуждаю».

Именно тем, что имя автора было у меня давно на слуху, можно объяснить тот совершенно неожиданный и окольный путь, которым я пришел к «Кавказской повести». А началось все с моего знакомства с предисловием к роману Хаджи-Мурата Мугуева «Буйный Терек», автором которого был весьма почитаемый мною ученый-востоковед и этнограф профессор Илья Николаевич Бороздин. Сей уважаемый ученый муж, говоря о советской художественной литературе по истории Кавказа, отметил всего трех авторов — Тынянова, Голубова и Павленко. Всех остальных он посчитал не достойными упоминания, поскольку их произведения имеют различную ценность(а мы с вами знаем, что качество чего-либо бывает или хорошее, или разное), о чем и сказал честно в предисловии. Уже сам факт столь уважительного отношения к Павленко со стороны такого именитого эксперта, как профессор Бороздин, привлек мой интерес, который быстро перерос в желание немедленно приступить к чтению, особенно после того, как в процессе сбора дополнительной информации о книге оказалось, что на Павленко, как источник по истории Кавказа, ссылаются многие авторы, включая даже некоторых известных северокавказских историков в полемике между собой. Но тут оказалось, что разыскать «Кавказскую повесть» не так-то просто. Мало того, что ее нет в виде книги электронной, но ее и в бумажном виде не найти. Не вошедшая ни в одно собрание сочинений Павленко, изданная в 1958 году уже после смерти автора по рукописи, найденной в его архиве, книга — настоящая библиографическая редкость, которая иногда мелькает у букинистов, но в данный момент ее нет нигде. К счастью в очередной раз выручили «толстые» журналы. Оказалось, что «Кавказская повесть» печаталась в 1957 году в журнале «Новый мир», который найти было гораздо реальнее. Именно так и состоялась моя встреча с этим замечательным(это я уже забегаю вперед) произведением.

Помимо чисто художественных достоинств ценность книги в том, что Павленко довольно долгое время занимался историей Кавказской войны, результатом чего в 1942 году в Махачкале стала книжная публикация за его авторством биографии имама Шамиля. Кроме того особо значимо то, что автор успел застать участников тех событий и общался с ними: в конце концов в тридцатые годы прошлого века , когда Павленко собирал материал для книги, со времени окончания той войны прошло семьдесят лет, а столетний возраст для долгожителей-горцев, как мы знаем, — далеко не предел. Именно во время бесед с такими ветеранами родился у автора план романа, в котором главным героем станет не Шамиль или Хаджи-Мурат, а рядовой горец, чья биография стала в некотором роде собирательной, пусть и художественно переосмысленной в деталях.

И это становится заметно сразу, как только приступаешь к чтению книги. Видно, что Павленко очень обстоятельно подходит к следованию историческим фактам, не принося при этом в жертву увлекательность сюжета, а это именно то, что редко встретишь у современных писателей.

Действие повести охватывает период с 1847 по 1859 год, то есть мы видим заключительную фазу Кавказской войны. Среди героев произведения читатель встретит большое количество как реальных исторических, так и вымышленных персонажей, при этом география повествования весьма обширна — от высокогорного аула до Зимнего дворца в Санкт-Петербурге.

Обращаясь в повести к деликатной теме конфликта христианства и ислама, автор не идеализирует и не демонизирует ни одну из сторон. Его Шамиль сродни Саладину Вальтера Скотта, а сама книга неуловимо напоминает рыцарские романы последнего. Собственно сама история Кавказской войны дает повод для такой трактовки. Поразительна та лояльность, которую демонстрировали обе стороны к иноверцам. Да и ту безнаказанную легкость, с которой исторические действующие лица меняют сторону противостояния, можно отнести сюда же. В этом смысле, даже сами исторические факты, лежащие в основе повествования, могут дать фору любому художественному вымыслу.

Вот к примеру, действительный эпизод: Даниял-бек порывает с Российской империей и становится наибом Шамиля. Его за это предательство царское правительство сурово наказывает — отбирает царские награды. Через какое-то время он снова меняет сторону и возвращается обратно. И тут же получает награды назад.

Или еще один реальный персонаж повести: в девятилетнем возрасте отданный в аманаты (заложники) старший сын самого Шамиля Джамалуддин,, который становится поручиком русской армии и всерьез подумывает о переходе в православие. Правда этим планам, как и его женитьбе на Ольге Михайловне Олениной, дочери некрупного орловского помещика, было не суждено воплотиться в жизнь по независящим от него причинам.

Еще более удивителен тот факт, что на стороне Шамиля сражалось огромное количество беглых русских. Таков один из видных героев повести — мюрид Исмил, в прошлом нижегородский драгун Алексей Радомцев — личность историческая.

«... Исмил — бывший русский драгун. Этот собрал вокруг себя беглых русских солдат и дважды водил их в бой.

Русских против русских.

Те и те кричали «ура». Тут и там били барабаны. Позади беглых мюриды имама везли добытые в боях царские знамена и связки лент с орденами».

В одной только Солдатской слободке в столице имама Шамиля Ведено жили многие сотни русских солдат — беглых и пленных, перешедших на сторону имамата. Этот исторический факт тоже найдет свое отражение в повести Павленко.

Впрочем и на царской стороне тоже присутствовала так называемая туземная милиция, которую, как утверждает Павленко, горцы ненавидели сильнее, чем русских.

Но поразительнее всего — бизнес на так называемых «обратниках».

«В первой роте знаменитого на всем Кавказе Апшеронского полка слух перед самым походом вырос в заговор: пятнадцать человек рядовых, все больше солдаты пятого, шестого годов службы (тогда солдат служил двадцать лет), решили уйти в горы. Одни уходили навсегда, собираясь переменить веру и обзавестись в горах семьей, как драгун Радомцев — ныне мюрид Исмил; другие — но таких оказалось всего четверо — бежали в качестве «обратников», то есть рассчитывали пробыть в горах с полгода, вернуться назад и получить вольную. В законе был пункт, что солдат, бежавший из плена Шамиля, получал вольную, и темирханшуринские купцы завели даже тайные «конторы» для проводки солдат в горы на определенный срок и вывода их оттуда.

Брали за такую операцию от двухсот рублей серебром и выше. Половину — перед побегом, вторую половину — после возвращения с гор. Дело было недешевое, и идти на него могли одни богатые мужики».

Грабежами промышляли обе стороны и удивительного в этом ничего нет, такова логика практически любой войны, когда заложниками ее становятся обычные жители. Недружественные горцы нападали на русские станицы, грабили, угоняли скот. Маркитанты русской армии, в свою очередь, заключали фьючерсные сделки с подразделениями на добычу в богатых аулах, которые как правило разграблялись и сжигались(мечети при этом не трогали, что прекрасно укладывается в вышеизложенную концепцию).

Отсюда уже недалеко и до понимания того, что катастрофой для многих становится не сама война, а ее окончание.

«Покорение гор давно уже было единственным содержанием многих жизней, а для генералов являлось единственной школой войны и школой храбрости, без которой войска погрузились бы в сонный казарменный быт.

Победить так скоро и легко никто не хотел, ибо победа была концом веселой и опасной боевой игры, играть в которую привыкло целое поколение офицеров и солдат и без которой все они превращались в нечто обычное, серое, безыменное.

Победа делала их безработными и возвращала из гор в Россию, в бездну мирного быта, где не предвиделось ни орденов, ни выдвижений по службе, ни рискованной, напряженной жизни охотников с отважными приключениями, ни самостоятельности, ни, наконец, славы, потребность в которой была старой чертой кавказского военного характера».

И хоть автор об этом не пишет, но о противоположной стороне хочется сказать то же самое. Тоже война ради войны, какими бы высокими словами она не мотивировалась. «Война — дело молодых, лекарство против морщин».

Тем не менее формальная коллизия, хорошо знакомая нам из истории, в книге очевидна — противостояние исторически обреченного владения и Империи. Так было, например, у Дмитрия Балашова в «Марфе-посаднице», да чего уж далеко ходить за примером, «Сердце Пармы» Алексея Иванова, если снять с нее мишуру и дешевые побрякушки, тоже именно об этом. И в «Кавказской повести» можно наблюдать тот же феномен: волей-неволей читатель начинает потихоньку симпатизировать обреченной стороне, противостоящей безжалостной необоримой силе. Симпатизировать именно в силу исторической обреченности и безнадежности первой. Правда с началом Крымской войны симпатизировать горцам станет сложнее, так как на сцене появятся новые игроки, и прежде всего Турция, видевшая в Шамиле естественного союзника в борьбе против Российской империи.

Профессор Бороздин в уже упоминавшемся предисловии к роману «Буйный Терек» разбирает различные взгляды на роль Шамиля, господствовавшие в разное время. Кто он — герой национально-освободительного движения или проводник турецких интересов?

Сам Павленко в «Кавказской повести» склоняется к первой точке зрения. Тем не менее имевший место летом 1854 года и отраженный в книге набег горцев на Кахетию как минимум дает почву и для другого суждения. Собственно именно этот рейд и можно считать началом конца. Принеся Шамилю сиюминутную выгоду, в том числе возвращение из России в Чечню его старшего сына Джамалуддина, в долгосрочной перспективе обеспечило движению Шамиля серьезные имиджевые потери, давая аргументы противникам, представлять того, как проводника турецких интересов, да и даже в судьбе Джамалуддина его возвращение к отцу сыграло фатальную роль. С другой стороны на Тифлис, как того хотели турки, горцы не двинулись, ограничившись Кахетией.

Теперь, после того, как обозначен исторический фон повести, настало время сказать пару слов о ее главном герое. Это — удивительный человек, у которого три имени, который, если так можно выразиться, прожил три разные жизни: Алибек- Аполлинарий- Афилон. Впрочем перед глазами читателя пройдет лишь одна из них — последняя. Мальчиком девяти лет был он выдан аманатом от аула Гимры и вместе с другими детьми-заложниками отправлен на обучение в Ставрополь. Ходили слухи о его знатном происхождении, а кое-кто утверждал даже в свете этого, что он и есть тот самый сын Шамиля. И хотя его возраст не соответствовал, легенда осталась. Мальчик был окрещен Аполлинарием и под фамилией Аварского окончил кадетское училище. Затем, прослужив год юнкером в Чеченском отряде, был произведен в прапорщики. Но подчиняясь зову крови, он бежит через какое-то время к Шамилю, где получает имя Афилон. Собственно в этот момент читатель с ним впервые и встречается на страницах книги. Уникальность Афилона прежде всего в его принадлежности к двум столь разным культурам, которые переплелись в нем настолько тесно, что нельзя уже однозначно сказать, кто он по внутреннему стержню — горец или русский офицер. Кроме того особый, романтический ореол его фигуре придает тайна его происхождения.

Отдельно хочется отметить язык романа. Он лаконичен и многозначен, сочен и богат на метафоры, представляя читателю Петра Павленко, как незаурядного мастера слова.

Интересен авторский прием для описания гор Дагестана, которые в величии и неприступности уступают горам Грузии, что признает и сам Павленко. Он видит красоту их в другом. Необычайно поэтично на протяжении всего повествования автор уподобляет горы Дагестана застывшему морю.

«Хотелось запеть или сказать что-нибудь стихами. Каменные валы, один за другим, во много рядов, простерлись необозримым, мрачным, застывшим морем.

Окаменелый всплеск их напрягался в неустойчивом взлете.

Подобно чайке на оцепеневшей зыби, сверкала луна. И было так просторно, так широко, так вольно глядеть на море гор, так был силен и радостен глаз, так чутко ухо, так привычна к пространствам грудь, что уже в самой возможности переживать это таилось веселое и легкое счастье».

Помимо перечисленных выше достоинств, «Кавказская повесть» наполнена и богатейшим этнографическим материалом. Особенно интересны в этом плане зарисовки о традиционных художественных ремеслах Дагестана. Казалось бы что может принести осколок родосской вазы, зачем его везти из такого далёка и почему мастера платят за него большие деньги?

«На столике лежала груда мелких фаянсовых черепков. Ничего больше. Пожелтевшие, в трещинах, они еще сияли сине-голубым родосским рисунком. Тут были ручки чаш, носики кувшинов, краешки роскошных блюд. Рисунок то начинался на них, то проходил по обломку средней своей полосой, то едва мелькал среди трещин робкой конечной линией. Но он был весь — от края до края — виден глазам мастеров, которые по первым намекам узора уже схватывали его картш, его ритм, его повторение. Обломки звучали им, как первые аккорды мотива, за которым дальше следило одно воображение».

Вот так искусники находятся постоянно в поиске новых идей для своих орнаментов и узоров, которые впитывая чужие мотивы, уже в переосмыслекнном виде становились оригинальными и неповторимыми. И об этом я тоже впервые узнал из книги Павленко.

Подводя итог, еще раз отмечу, что в своей книге Павленко НЕ тенденциозен. С другой стороны я допускаю, что именно такой подход, может стать причиной резкого неприятия книги, независимо от того в какую сторону читателю хотелось бы видеть крен. Я же обязательно продолжу свое знакомство с творчеством талантливого и яркого писателя Петра Павленко. Его книги того стоят.

Пора уже реабилитировать автора, единственным «преступлением» которого являются четыре Сталинские премии в области литературы и искусства. А заодно вспомнить, что знаменитая фраза «Кто с мечом к нам войдёт, от меча и погибнет. На том стоит и стоять будет русская земля!» принадлежит на самом деле не историческому князю Алесандру Невскому, а всё тому же Петру Павленко — атору сценария и соавтору Сергея Эйзенштейна по работе над фильмом «Александр Невский».