Алла Ситовская «Общая жизнь»

Прекрасная вещь. Очень рада, что мне она досталась на почитать по знакомству (хорошо быть фантастом!). Мне кажется, сборниково-конкурсном мире очень много хороших вещей с сюжетом, но мало живых героев, которых видишь своими глазами, и в которых веришь всеми пятью (или шестью, если верить в «попой чую!») чувствами. Я вот, как увидела первую страницу, сразу поняла — надо хватать! И, естественно, тут же это и сделала.

Я люблю читать, а тут автор дает мне полную возможность сделать это со вкусом — погрузиться вглубь, с концами, и дать мне возможность никуда не уходить. Очень люблю камерные вещи про живых людей, так что большое спасибо за эти мои впечатления... которые, впрочем, сейчас вот и последуют. И конечно же, с радостной руганью, как же без нее!

Я выросла в маленьком городке, где мимо девочек с разорванными ртами в гаражах проходят обычные мужчины и идут домой, к детям, проходят опять же мимо этих детей (достали!), включают телевизор, смотрят хоккей, и так далее. Поэтому я краем глаза, конечно, заметила табличку «ужасаться вот тут!», но извиняйте, кошмаров не будет, потому что это, ну... эээ... как бы так поделикатнее-то... жизнь же! Нормальная. (то есть слава зайцам, я-то так не живу). То есть они, герои, действуют абсолютно естественно, согласно человеческой природе и, что немаловажно, окружению, и ужасаться тут можно только по контрасту. А какие контрасты, если так живут девять десятых населения этой прекрасной части земного шара? Вот то-то и оно. (Кстати, читаю и вспоминаю сюрреалистическую сцену с похоронами недельной давности, когда несколько вменяемых женщин — полностью близких мне в обычных обстоятельствах, с высшим образованием, тонким знанием искусства и прочей нефизической культууры) десять минут подряд обсуждают, как хорошо выбрали венки и какое неплохое меню на поминках. Мне было в ту минуту по-настоящему страшно, но не потому, что, мол, как они могут (прекрасно могут, и молодцы, организм так справляется со стрессом, и главное, без слез и истерик), а потому, что мне было чудовищно одиноко, и никого, с кем можно было бы об этом поговорить, не было рядом). И вот респекты автору за то, что одиночество героя (не чудовищное, но осязаемое) он тут прекрасно воплотил...

... с одним кавеатом, в смысле, с оговоркой, но об этом позже.

Про фантдоп. Как мне нравится, что он тут не объясняется, кто бы знал! Люди ведут себя совершенно естественно, словно не знают, что за ними наблюдает моя читательская камера, и это прекрасно. И все ж понятно: есть некая наружность (привет Петросян и так далее), и туда нельзя, никак нельзя, потому что смерть. Но есть дежурство, которое не совсем наружность, но почти — безопасное место придется покинуть. И вот эта самая короткая спичка (случайно ли, думаем мы с первых страниц) досталась нашему герою. Отлично.

Пару раз текст таки провисает стилистически. Телеграфность (разрозненные короткие фразы), да, но в основном стилистика-канцелярит, потому что местами перестаешь верить. Навскидку, где это было: сцена с воспоминаниями про мужика, что метит в ректоры, и Светка, когда казенным бюрократическим языком говорит про «отошла на второй план» (так нельзя, точно говорю, как кулек!), и даже ништяки не вполне спасают положение. Вот это дело я бы крайне настырно зачищала в следующих вещах, ибо надо: без них впечатление от текста будет безукоризненно, можно будет даже на премию какую-нибудь выдвинуть, а премии — штука хорошая и денежная, премий мы хотим!

Так вот. Вопрос, который незримо поднимает автор, называется «какого черта?» и «доколе?» Почему все эти люди живут недолго и несчастливо, что с ними такое происходит, когда это началось, и когда оно закончится? Зачем, за что, почему нельзя дружить, быть добрыми к ближнему и любить друг друга, как завещал один длинноволосый хипстер (или хиппи? Я вечно путаю субкультуры).

И, сознательно или нет, но на этот вопрос с первых же страниц начинает и продолжает отвечать лирический герой повести. То бишь рассказчик.

Посмотрите на его реакции — почти везде. Гнев, ненависть, отвращение, отторжение. (Будь тут какой-нибудь социальный ворриор, он бы вставил чего-нибудь про фэт-шейминг и шовинизм, но меня не тянет, я и сама за даешь диету и что мальчики вкуснее девочек, это где-то в подкорке сидит). Своими реакциями он каждый раз подчеркивает, почему эти не самые плохие в мире люди (да самые обычные, боже ж мой, в любой электричке их навалом, только в скоростную не садитесь, там лохи вроде меня, которые платят за билет) живут так, как живут: потому что их никто не принимает и никто не жалеет. Включая героя. Светка рассказывает, например, совершенно типичную для старшей девочки историю — младший брат, ему достается вся ласка и любовь (включая, держу пари, полное бесконтрольное «делай что хочешь, солнышко», ой, как оно ему аукнется!), она еще не рассказала УжасУжасУЖАС про «оставила брата в коляске на балконе» (кстати, привет из детства, со мной делали то же самое тридцать с лишним лет назад, вот фиг знает. оттуда пошел мой хронический зимний насморк или нет) — она всего лишь назвала брата парой ласковых слов. Че делает герой? Прааавильно, он немедленно начинает осуждать, очень подчеркнуто удивляться, то есть опять же осуждать, то есть нет никакого безопасного места, где эта девочка может высказать свои чувства. Никому. И она просто даже сама не может осознать своего одиночества, потому что она не представляет, что это такое, когда тебя любят и понимают. А герой... ну, блин, он не Христос же, он не умеет жалеть, понимать и принимать, он всего лишь несчастный парень, который идет на дежурство в страшное место, и которого тоже никто не жалеет и не понимает. Конечно, он не будет жалеть эту девчонку, он ее еще и пришибет в своей голове уничтожающей мыслью. И она презрительно покосится на кого-нибудь, что она, собственно, и делает. И пока все всех вот так вот поливают всякими субстанциями в головах друг друга...

(А вот если салатиков, да под водочку, да сказать им, какие они хорошие... чорт, каждый день-то водочку вредно! А на конкурс фантастических рассказов их не затащишь, да и обидятся от злобных рецок-то...)

И ничего не поделаешь. То есть герой себя, конечно, остервенело убеждает, мол, это все отбросы, а я такой пушистый и психологию учил — тоже себе вполне механизм защиты (как это называется, когда на войне не относишься к противникам, как к людям? Дегуманизация? Блин, забыла уже все). Но помогает это, надо сказать, слабо, да и что поможет, когда вокруг ни одной родственной души, одни, блин, сенсорные эти самые?

Так, ладно, с глобальными проблемами мироздания разобрались, то бишь корень социального зла вычленили, про что бы еще сказать?

Наверное, все-таки пережимание. Вот с неродившимися грачиными детенышами это самое. Отличнейшая сцена, вызывает всякое праведное негодование и вообще класс, я очень люблю эту часть повести (вообще про детство героев — всегда здорово, тут и персонаж раскрывается, и себя вспоминаешь же!), но вот чуть-чуть пережать — и готово, читатель из рассказа высунется и осуждающе покачает каким-нибудь органом (лучше приличным!), потому что все мы человеки, и нам бы лишь бы осудить чего. Нет, тут ничего критичного, но вот на грани «автор давит слезу», и если этим злоупотреблять, то вещь может сильно пострадать (ну, не эта, а какая-нть следующая, мало ли) — как мне кажется.

(Если взять какого-нибудь коварного классика, они, эти товарищи, очень буднично описывают все эти вещи. никакого пафоса про мир в бездну и «себя я наказал сильнее», ненене. Вон, я помню, один товарищ писал про замерзающую в снегах девушку, так она ни разу ж не вставала в героическую позу, максимум — могла выругаться, если там сервомотор в экзоровере не работал. И как оно действовало? Правильно, здорово и хотелось сопереживать, потому что ты сам решал, что плохо, а что хорошо, и кому дать в глаз, и потому что без пафосных фраз молчаливого героя больше уважаешь. А тут вот у читателя такая возможность есть не всегда, потому что решают за него, и это опасно. Очень сильный моральный посыл, раскрученный, как цепь, может и по носу попасть).

Самая яркая и сильная, буквально зашкаливающая эмоция в этом (отличном!) тексте — это, пожалуй, агрессия. Всегда, везде, в каждой сцене — из героя она льется, его собутыльники, пожалуй, будут поспокойнее, потому что у них чуть другие кнопки — но фон действительно дикий, стрессовый. Воображаю, как тяжело это было писать, да еще и выдерживать дистанцию — респект автору.

Вот про бесконечную вселенную, темную тварь и кровавый урожай и потустороннюю жуть я боюсь, что заценила не совсем до конца. Я вижу сильную картинку, но мне не хватает личной ноты, личной связи с героем. Месть, ненависть. принятие, отторжение — похоть. непринятие, что-то из детства, что-то фрейдистское, что-то юнгианское — что-то глубоко внутрь, чтобы меня тоже зацепило. Вот именно тут, может быть, место тому самому страшному финальному открытию (=будущему всех его однокурсников), потому что потом, в чуть затянутом диалоговом финале тебя уже не шарахает — ты перегорел, когда героя вышибли обратно темноту, то бишь в реальность. Впрочем, это я так, мысли вслух — вещь закончена и вещь хороша.

(дайте кульку возможность порецкать, и естественно, он будет долго ругаться, он же кулек!)

Очень много ненависти. Очень много отторжения. Очень обычные и очень живые люди — прекрасный портрет, особенно, наверное, в первой части повести, до дежурства. Может быть, абсурд (все, что касается комнаты с «человечиной» и явным исчезновением людей из общаги) был немного для меня внезапен, потому что выбил из текста, но загробный мир — дело такое, пусть даже его кусочек. Без абсурда тут, пожалуй, и не обойтись.

Хорошей жизни всем нам) Вот, гм, не такой, как у однокурсников Славика. (И не у самого Славика, если подумать-то)).

Очень-очень круто, от и до! Яркие, запоминающиеся герои, пусть и не положительные, но фактурные, увлекательный сюжет, который не отпускает до последней страницы, неожиданная развязка, после которой ходишь ещё какое-то время под впечатлением и продолжаешь думать о произведении.

Одна из лучших вещей в антологии

Поначалу это выглядит как неплохое подражание Глуховскому. Катастрофа, остатки людей, скрывающиеся от нее и т.п. Правда, довольно быстро наскучивают однообразные флешбеки из жизни «животных». На Антоше уже хочется, чтобы действие в настоящем двигалось хоть как-то.

Дальше действие двигается, но, к сожалению, в сторону неприглядной бытовухи. Причем чем дальше, тем непригляднее. В итоге концовка из серии «это ему все привиделось», к сожалению, ничего хорошего повести не добавляет.

Не могу не сказать о том, что открывая раздел «Координаты чудес», я все-таки рассчитывал там увидеть фэнтези.

Жесть какая-то. Видимо, что-то из разряда С. Кинга.

Не люблю такие произведения — нет ни одного персонажа, кто вызывал бы хоть чуточку симпатий или сопереживания.

А начиналось-то довольно неплохо: сюрреалистическая картина единственного оставшегося в мире здания. И здание это — общага, в которой собралась разношёрстная компания. Но автор тут же напихивает сюда целую пачку каких-то отвратительных мужиков и баб, которые пьют жуткое пойло и рассказывают друг другу страшилки, как кто и кого грохнул на той стороне...

Зачем, спрашивается? Дежурство, каннибальские сцены, шествие мертвецов — зачем всё это? Я не понял, но видимо, законы жанра подразумевают. А ведь сама идейка-то хороша —

однако путь реализации, как мне кажется, выбран ошибочно. Не стоило так, через грязь и кишки, через... фу, даже вспоминать не хочется.

Есть, наверное, поклонники у такого жанра, любители почитать про тёмную сторону человека. Но я такого не понимаю и не приемлю. Пытался найти в повести хоть что-то положительное, но, увы, выше 5 выставить не получается, как ни крути. Да и пятёрка тут — оценка явно завышенная.

Я читал эту повесть ещё задолго до выхода на бумаге, в частном порядке. И рад видеть её в печати.

История главного героя — который совсем не герой — печальная, жёсткая и надломленная с самого начала. Повествование никуда не спешит, да ему и некуда — это камерная повесть, замкнутая вместе со своими персонажами в тёмном, прокуренном, безвыходном пространстве. Почти безвыходном.

Здесь есть много чего близкого мне: липкая атмосфера дурного сна, ледяная нота лавкрафтианства, один из моих любимых мотивов — касание потусторонней жути, которое было и прошло, а ты остался; и финал, который вроде бы и даёт объяснение, но оставляет по себе главное — ощущение тайны.

Но высокую оценку я ставлю не только и не столько за это, а за сцену с Антошкой, которая цепляет меня и не отпускает.