Хорхе Луис Борхес «Словечки для стихов»
Что определяет богатство языка? Стоит ли выявлять «бедность» или же «превосходство» одного языка перед другим по количеству слов в соответствующих словарях? И вообще, что такое этот самый «язык»?
Входит в:
— сборник «El tamaño de mi esperanza», 1926 г.
Отзывы читателей
Рейтинг отзыва
osipdark, 9 мая 2024 г.
Богатство языка измеряется смелостью его носителя.
А так я бы сформулировал «мораль сей басни», изложенной в «Словечках для словах» Борхеса, еще одной жемчужине из эссеистского омнибуса «Азбуки».
С первых строк носитель, умело и искусно использующий (как мне, не-носителю, кажется) свой родной язык, кичится над теми из его иных носителей, которые переходят в разряд «лингвистических шовинистов» или «язык-дарвинистов». Тех, кто превозносят свою языковую культуру над другими:
«Восхищаться выразительностью слов (помимо отдельных производных и звукоподражаний) – это то же самое, что восхищаться улицей Ареналес за то, что такая улица называется «Ареналес»... меня интересует главное: настойчивое утверждение касательно богатства испанского языка. А есть ли таковые богатства на самом деле?»
Далее писатель сомневается и издевается над идеей количественного измерения богатства или бедности того или другого языка по сравнению с остальными. Дело не в статичном и накопленном, а в марксистском «расширенном воспроизводстве»:
«Лично я верю в богатство испанского языка, но считаю, что мы должны не хранить его в ленивой неподвижности, а до бесконечности преумножать. Любую лексику можно усовершенствовать, и я намерен это доказать»
В оставшейся части эссе, вплоть до финишных фраз, аргентинский мыслитель, прибегая к своему любимому репертуару из идей (которые, судя по этим ранним эссе, с одной стороны, в фундаменте своем остались теми же — Юм, Шопенгауэр, Беркли и т. д. — а, с другой стороны, более тяготели не к культуре и литературе вообще, а к анализу и осмыслению феномена языка как того, что определяет наше понимание мира, т. е. к Витгенштейну и ко), доказывает необходимость и важность одного-единственного качества человека творящего — смелости. Смелости, выражающейся в устремлении к новому, в тяге к экспериментам, в преодолении старых границ и выхода за них к новым. И так снова, и снова, и...
«Внешний мир – это куча-мала из перемешанных ощущений. Зрелище неба над полем, аромат смирения, которым, кажется, дышат поля, насыщенная резкость табака, обжигающего горло, долгий ветер, бичующий дорогу, покорная прямота трости, отдающей себя нашим пальцам, – все это проникает в сознание всякого человека сообща, почти нераздельно. Язык – это действенное средство для приведения в порядок таинственного изобилия мира. Мы берем в руку шар, видим пятно света, подобного заре, нас радует пощипывание во рту – и мы врем себе, что три эти разнородные вещи суть одна и зовется она «апельсин». Сама по себе луна – уже выдумка. Помимо астрономических параметров, которые пока что нас не должны волновать, нет никакого сходства между большим желтым кругом, который сейчас отчетливо поднимается над стеной в Реколете, и тем розовым ломтиком, который я видел в небе на площади Майо много ночей назад. Всякое существительное – это сокращение. Вместо того чтобы перечислять «холодное», «отточенное», «режущее», «несокрушимое», «сверкающее», «остроконечное», мы произносим «кинжал»; заменяя удаление солнца и воцарение тьмы, говорим «закат»»
И, наконец:
«Я настаиваю на изобретательной природе любого языка и делаю это преднамеренно. Язык – создатель сущностей. Различные отрасли человеческого знания добились права на собственные миры, для описания этих миров существуют особые своды понятий. Математика разработала свой особый язык, состоящий из цифр и знаков, – по своему изяществу он ничуть не уступает другим языкам. Метафизика, естественные науки и искусство неисчислимо преумножили общую сокровищницу слов. Вербальный вклад теологии («покаяние», «первопричина», «бессмертие») трудно переоценить. И только поэзия – искусство откровенно вербальное, искусство играть с воображением посредством слов, как определил ее Артур Шопенгауэр, – только поэзия клянчит подачки от всех остальных. Поэзия работает с чужими инструментами. Авторы поэтик твердят нам о поэтическом языке, однако, если мы желаем его получить, они вручают нам несколько высокопарностей вроде «скакуна», «борея» и «багрянца», да еще добавляют «сколь» вместо «сколько». Да разве есть в этих словечках убедительность поэзии? Что в них поэтичного?»
Надо не бояться творить, обновлять и преодолевать. Так и богатеет язык, а вслед за ним и мы.