Михаил Алексеев «Вишнёвый омут»

По аналогии с понятием «великий американский роман» хочется ввести понятие «великий советский роман». В советской культуре с самого начала был запрос на монументальные литературные произведения, которые показывали бы специфику советской личности и демонстрировали бы историческую необходимость перехода к коммунистическому строю. Если есть запрос, то будет и ответ, потому нет ничего удивительного, что подобных текстов было написано предостаточно. Причем писались они до самого распада Советского Союза. Авторы получали за них премии, а также положительную репутацию в глазах партийного руководства, эта репутация, конечно, не всегда равнялась той, которая приобреталась в среде коллег по цеху. В данном контексте важно понимать, что создание подобного романа обеспечивало труженику пера чуть ли не охранительный билет и благополучное будущее. Хотя и риски были, ведь цензура могла углядеть всякое неблагонадежное даже в кажущимся самому автору правильном тексте. Михаил Николаевич Алексеев во второй половине XX века занимал в литературной иерархии СССР достаточно влиятельное место, чтобы можно было бы поискать в его творчестве вот такой вот «великий советский роман». И он вроде бы легко находится. Это «Вишневый омут», книга, которая снискала не только официальное признание (именно за нее Алексеев получил в 1966-ом году Государственную премию РСФСР имени М. Горького), но и любовь простых читателей. Издания «Вишневого омута» в библиотеках можно было найти исключительно в обтрепанном виде, а в 1985-ом году вышла и экранизация. Но вот если внимательно присмотреться к этой книге, окажется, что перед нами не совсем «великий советский роман», хотя попытку написания подобной вещи Алексееву, как мы видим, засчитали.

При чтении «Вишневого омута» отчетливо ясно, что перед автором стояло несколько важных задач.

Во-первых, необходим был размах. Эта задача была решена за счет того, что роман охватывает изрядный исторический промежуток: начинается где-то во второй половине XIX века, а заканчивается после Победы 1945-ого года.

Во-вторых, необходим был простой, но при этом без всяких скидок одобряемый материал. Алексеев выбрал написать о жизни деревни, хотя тогда для него это была новая тема, предыдущие его книги были о войне. А дает историю автор через призму судьбы простого человека: Михаила Харламова. Молодым парнем приходит он в деревню Савкин Затон, чтобы построить в ней дом и сад. Светлые планы ведут его по жизни. Михаил всегда работает не ради себя, а ради потомков. И сад его становится именно что символом того самого светлого будущего. Через реку от него находится темный и мрачный Вишневый омут, который, наоборот, являет собой символ прошлого, тянущего назад, не дающего стать счастливым. Многое предстоит пережить Михаилу, его сыновьям и внукам. Будут и горести, и подлинные трагедии, и свои радости. И очень сложно при всем этом остаться человеком. Михаилу удается это. А вот среди его потомков не все такие. Если смотреть на «Вишневый омут» исключительно с событийной точки зрения, то читатель точно не заскучает, страсти тут так и кипят.

В-третьих, роман должен был быть идеологически выверенным. В этом отношении Алексеев идет предельно правильной тропой: сперва обличает ужасы жизни при царизме, потом описывает те перспективы, которые дал простому крестьянскому люду колхоз. При этом старается обойти все острые углы. Например, тему коллективизации дает быстро, почти скороговоркой. Разумеется, от раскулачивания страдают только отрицательные герои. А вот положительные, даже если они всему этому делу сопротивляются, конечно, будут прощены. Вот только, когда речь пошла про Великую Отечественную, оптимизм покинул Алексеева. Потому финал вышел мрачным, практически безнадежным. Да, в финале он попытался обрисовать перспективу благополучного возрождения не только отдельно взятой деревни, но и всей страны, но выглядит этот эпилог слишком уж искусственным, между строк так и читается подлинная горечь. Как бы автор ни старался, а скрыть это не удалось.

В-четвертых, надо было показать единение народа со своей Родиной. Это достигается через проходящую через все повествование мысль о связи крестьянина со своей землей. Потому будет много описаний труда в полях и садах, пейзажных зарисовок, введение в историю полноценными персонажами нескольких животных.

Согласитесь, каждая из задач масштабна и значима, каждая требовала решения. Решения автором найдены. Но все равно должного размаха не случилось.

Да, временной охват более чем большой, но семейной саги на фоне исторических потрясений как-то не вышло, «Вишневый омут», как начинался с истории Михаила Харламова, так ею и остался. Да и потрясения описаны порой нечетко, все-таки сама по себе деревенская жизнь более чем устойчива, меняется медленно, неохотно, потому только организация колхоза выглядит значительно. И не чувствуется в тексте движения народных масс. Крестьяне, по большей части, относятся ко всему скептично, с недоумением, нововведения принимают неохотно. Все-таки Михаил Алексеев, несмотря на ощущение заказного текста, которым так и отдает порой «Вишневый омут», остается в чем-то честным с собой и с читателем, стремится показать мир крестьянина таковым, каковым он и является.

Потому можно сказать, что «великого советского романа» все-таки не получилось. Но надо отдать должное Михаилу Алексееву, «Вишневый омут» до сих пор читается с интересом. Тут вам и превосходный стиль, и занимательная этнография со всеми этими обычаями и фольклором поволжских крестьян, и драмы простой жизни с любовью, ненавистью, давними обидами. В жизнь Савкина Затона погружаешься с головой, она бурлит и клокочет, хотя ничего по-настоящему экстраординарного в ней не происходит. Тут не так много запоминающихся персонажей, но те, кого Алексеев берется подробно выписать, останутся с вами и после того, как последняя страница романа будет перевернута. Все это вполне себе объясняет тот читательский успех, который обрел «Вишневый омут» среди советских граждан. Ведь у общества был запрос не только на великую литературу, а еще и на понятные истории жизни простых людей. И как раз с этим запросом Михаил Алексеев справился.