Эмиль Золя «Земля»

Кесарю кесарево, а слесарю слесарево, богу богово, а йогу йогово...

Эмиля Золя совершенно заслуженно называют писателем-реалистом. Но так и хочется вопреки всяким литературоведческим канонам добавить — драматический реалист и даже трагический реалист. Драмреалист/трагиреалист. Понятно почему — наверное, в его ругон-маккарской эпопее нет ни одного романа, в котором не содержалась бы хоть какая-то трагедия, не говоря уже о драме. По крайней мере, среди прочитанных на сегодняшний день 18 томов (из 20) нет ни единого светлого пятнышка. Что вовсе не означает, что его романы мрачны или тягостны (хотя некоторые как раз и тягостны и мрачны). Тут как раз картинка интересная — несмотря на явный драматизм и порой доминирующий трагизм всё-таки от чтения большинства романов Золя остаётся чувство удовольствия — удовольствия от чтения качественной вкусной литературы. Т.е. сюжетные страсти отдельно, а литературные вкусности — тоже отдельно.

Не стал исключением из трагического/драматического правила и прочитанный роман «Земля». Хотя первая половина книги какого-то особого мрачного настроения не обещала, скорее наоборот, из-за обилия сексуально ориентированных эпизодов и фривольностей воспринималась едва ли не игриво и эротично. Однако по мере следования за всеми хитросплетениями сюжета стали усугубляться некоторые вполне драматические ситуации то с одним героем романа, то с другим его персонажем, пока в конце-концов отдельные моменты не превратились в самые настоящие человеческие трагедии. Голод и холод, и одиночество, и отвергнутая любовь и насилие в семье, и насильственные смерти и всё такое прочно поселились в этом романе и, естественно, подретушировали тёмненьким общий фон.

А в центре всего этого трагедийно-драматического действа, как водится, стоят простая человеческая скупость и стремление к наживе, тяга к владению движимым и недвижимым, страсть к обладанию тёплым-женским-мягким, и вновь деньги-дребеденьги, и снова жадность и скупость, и ещё раз похоть и так по кругу до самого конца.

А в финале, как и в начале романа, образ вспаханной и жаждущей оплодотворения земли, и фигуры сеятелей, столетиями выверенными движениями оплодотворяющих эту мать-кормилицу землю. Такова жизнь … и смерть … и снова жизнь.