Лариса Бортникова «Мы рождены»

В этой истории как бы соединяются два излюбленных рецензентом жанровых мотива – «винтерпанк» и «некроготика». С одной стороны — тут белое безмолвие, северное сияние, строгая эстетика белых маскхалатов и закамуфлированных известью аэросаней, сплошной Джек Лондон, Симмонс и Каверин; с другой — характерный для эпохи, когда «щепки летят» и «новых нарожают», тусклый взгляд морозостойкой зомбопехоты, которая не «бздит и не гадит», мерный гул генератора «товарища Сталина» (без которого какая жизнь?), и наши мертвые не покидают нас и после боя, и сплошной Ким Ньюмен, Мьевиль и Копернин .

Главное, что есть в этом рассказе — про дурного лейтенантика из «золотой молодежи», которого за невосторженность мыслей заслали в заполярную задницу, про его сильно пьющего командира (на их роли как-то автоматически подставляешь артистов Пускепалиса и Добрыгина из покорившего берлинский кинофестиваль «Как я провел этим летом») и вверенный им контингент, искупивший кровью в буквальном смысле (вместо нее теперь в жилах какая-то химическая дрянь), и про затаившегося за торосами «условного противника», двумя-тремя строками поданного, но необычайно жуткого – главное, что в нем есть Дух Эпохи. Предельная достоверность деталей и реалистическая шероховатость характеров. Мрачный и блистательный век, растянувшийся между победным маем и траурным мартом, приметы которого еще можно уловить где-то в письмах из семейных архивов, на выцветших фотографиях, где-нибудь в «Анкоре» Тодоровского или «Хрусталеве» Германа. Концовка рассказа, в этом ключе, подобно орденоносному отцу лирического героя ставит такую жирную точку на целой эре русской истории, со всеми ее характерными картинами — страшными и мерзкими, поэтическими и трогательными, величественными, уродливыми, разными, настоящими, мертвыми, живыми... Что и добавить нечего.

Тема, заданная Лазарчуком, формировала декорации — лед и металл, тоталитаризм и надежда, холодный пробой электричества, ирония и печаль.

А дальше хороший грелочный рассказ превращается во внезапное соло посреди шумного многоголосого джаз-сейшена — вроде и линия не сменилась, компоненты те же, просто слушатель перестает чувствовать вкус вискаря и сигареты, исчезает тепло подруги, сидящей рядом, шум передвигаемых стульев в отдалении — остается только музыка и сердцебиение.

Вы будете почти до конца думать, что это стебный рассказ.