Владислав Отрошенко «Шельмы гадские»
Умерший в начале весны сосед прадеда Гриши, пчеловод Николай Макарович, ругался с пчелами нещадно. Его любимым ругательством было «шельмы гадские». В день похорон Николая Макаровича прабабка Анисья потащила правнука к соседу в дом, попрощаться.
Входит в:
— повесть «Двор прадеда Гриши», 2000 г.
— антологию «Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе», 2000 г.
— сборник «Персона вне достоверности», 2010 г.
Отзывы читателей
Рейтинг отзыва
jamuxa, 24 января 2015 г.
Начало летописи из десятка рассказов, вспыхнувших в глубинах памяти – аж из пятилетнего возраста. Тем и определена краткость этих рассказов-фрагментов, с их необычайной рельефностью и сочностью красок: но по остаточному принципу – то что зацепилось, впечаталось, врезалось в память, а не домыслилось (уж если и домыслилось и осозналось: узнешь-запоминаешь, то что узнешь, то ещё тогда, давным-давно).
А в том и прелесть рассказов Отрошенко –ведь это не классически-книжные воспоминания о раннем детстве «больших» писателей, которые не более чем плод воображения: псевдовоспоминания, раздутые, разбухшие до сотенностраничных опусов, впитавщих и брызжущих взрослой «достоевщиной», т.е. осознанным понятием «добра и зла» и вписанными, во взрослую и правильную мораль и этику, категориями «плохо-хорошо» . Но, только это все не более как домыслы «постаревших, поседевших» псевдоотроков, отягощенных «злои» прожитых десятилетий. Сюсюканье.
Читаешь Орошенко и понимаешь – это рассказы совсем не о детстве, а из детства, фрагмент навеки утраченной фрески. Это как неповторимый артефакт из археологического раскопа: из давным-давно забытого, заросшего степной травой кургана (а что же есть на плоской как сковорода степи курган, как не богатырская голова?) извлекается не то что бы монета или глазурованный осколок, а скажем филигранная и чудовищно фантастическая по уровню исполнения фигурка, допусти скифского оленя (эстетический шок: подогнутые ноги лежаще-летящие на спине рога – летящий, как наконечник кем-то и зачем-то пущенной оттуда и навсегда стрелы, — тот образ когда уже никогда не забудется, не затеряется в анналах такой неверной памяти).
Быть может это и есть разгадка избирательности детской, да и не только, памяти – храним сокровища тех впечатлений, что переплавили в «звериный скифский стиль».
А что до шельмы – шельма это плут, мошенник, лжец… И если человек обижен, да навсегда на себя и собою же прожитую жизнь, то тогда всегда есть повод для шельмования и всех, и вся: ведь для него и ржавый гвоздь в чужих руках всегда из золота. А что уж говорить о прожитых другим годах: ведь шельмец, не иначе – уж правнуки сигают по двору, а всё смерть дорогу к шельме гадской не находит… Но Бог шельму метит. Смертью.