Владимир Винниченко «Записки Курносого Мефистофеля»

Когда в конце девяностых я готовился к поступлению на днепропетровский журфак, друг семьи, дама, долгие годы преподававшая украинскую литературу в школе, снабдила меня конспектом с творческими портретами украинских писателей, с которыми я ещё не был знаком. Сегодня я не могу вспомнить, о ком написала мне Оксана Леонидовна, помимо Владимира Винниченко, чья «літературна сільвета» произвела на меня поистине неизгладимое впечатление. Задолго до знакомства с десадовской «Философией в будуаре» я обнаружил, что в романах и пьесах может проповедоваться самый оголтелый аморализм, что популярный писатель способен убеждать аудиторию в разумности доведения до самоубийства опостылевших возлюбленных и умерщвления нежеланных детей. Неужели, спросил я у своей наставницы, там действительно такое написано? «Не знаю, -призналась Оксана Леонидовна, -я не читала».

Долгое время Винниченко, каким его изобразила Оксана Леонидовна, пользуясь, очевидно, выкладками советских литературоведов, волновал моё воображение как воплощение совместимости гения и злодейства- пока я наконец не смог приобрести его книги и не обнаружил, что приписывать Владимиру Кирилловичу подобные идеи можно не с большим успехом, чем утверждать (как, впрочем, многие и делают), что Достоевский призывал к убийству зловредных старух. Пожалуй, одной из наиболее характерных черт произведений Винниченко является именно интерес к проблемам морали, демонстрация отчаянных попыток заменить «старую», «буржуазную» мораль «новой», противостоящей социальному угнетению и освобождающей личность от пут мракобесных предрассудков, моралью, провозглашающей необходимым поступать так, как считаешь правильным и разумным сам, не подчиняясь общественным установкам, «быть честным с собой» (мантра множества Винниченковых героев)- и свидетельство краха этих попыток, особенно выразительно показанного как раз в связи с пресловутыми детоубийствами.

Ощущение растерянности, рождаемое отторжением прежних порядков и сомнительностью нового (косноязычный Корней из «Чёрной Пантеры и Белого Медведя», одной из самых популярных пьес Винниченко, говорил об этом: «Я знаю, что так, как было, нельзя, а как иначе? Кто скажет? Я?.. А, вот то и есть, что кто!»), в «Записках Курносого Мефистофеля» оказывается эмоциональным стержнем повествования. История второстепенного персонажа, Афанасия Павловича Кривули, пытающегося разорвать узы осточертевшего брака и уйти к любимой женщине, ханжество его деспотичной супруги, принуждающей его возвращаться (честное слово, читатель, не познакомившийся с романом, потеряет многое уже только из-за того, что не узнает, с каким эмоциональным накалом разрешается ситуация), весьма убедительно показывают необходимость пересмотра патриархального уклада. Приятель слабохарактерного Кривули Яков Михайлюк, собственно, главный герой повествования, в соответствии со своим вынесенным в заголовок прозвищем, искушает его предпринять решительные действия, а его возлюбленную Александру, из верности нравственным догмам отказывающую Афанасию Павловичу в близости до расторжения им брачных уз, уговаривает отбросить вздорную добродетель. Разумность доводов Михайлюка вроде бы очевидна, однако принять их с чистым сердцем мешает поведение самого Курносого Мефистофеля, среди прочего, за несколько страниц до произнесения проповеди Александре об абсурдности целомудрия радовавшегося, узнав, что покинутая любовница сделала по его требованию аборт, от которого едва не умерла.

Особенно же примечательно, что попытки Михайлюка выработать некую новую мораль оказываются проявлением кризиса идентичности, болезненного стремления смириться с несоответствием своего существования давним замыслам, амбициям и мечтам. Это несоответствие обусловлено не просто некими личными неудачами и интимными разочарованиями, или, как у помянутого Корнея, конфликтом личной реализации с долгом перед семьёй, а общественно-политической ситуацией, связанной с усилением реакции после революции 1905-го года, ситуацией, требующей от человека, который хочет сохранить верность своим убеждениям, проявления подлинно героических усилий, готовности к самопожертвованию (это, кстати сказать, придаёт роману особенную актуальность). По сути, именно неспособность достойно ответить на вызовы эпохи побуждает Михайлюка, бывшего участника революционного подполья, пересмотреть собственное мировоззрение, подвергнуть сомнению само существование неизменных моральных норм, отрицать и высмеивать убеждения окружающих и таким образом оправдывать собственную слабость и эгоизм.

Между тем, Михайлюк является одним из наиболее интересных, сложных и, пожалуй, привлекательных- во всяком случае, наименее отталкивающих, -персонажей Винниченко благодаря рефлексиям, уравновешивающим его гордыню, а также потому, что, предавая свои юношеские идеалы, он не способен в полной мере реализовать и свои нигилистические идеи, на что указывает уже его прозвище. «Курносый» изначально придаёт его образу ироничную окраску, подрывает веру в его способность выдержать романтически-инфернальную, байроническую, так сказать, позу, в чём сознаётся и сам герой. Михайлюк отмечает, что только производит впечатление «человека сильного, энергичного, насмешливого» благодаря своему высокомерию, в действительности же ничего не может довести до конца, страдает от необоримой внутренней раздёрганности и тоски, утраты смысла существования. Восставая против краеугольных норм «устаревшей» системы ценностей, он обнаруживает, что они неотделимы от его собственных чувств (очевидно, что и от человеческой природы в целом), и, чем решительнее он пытается преодолеть традиционные представления об обязанностях перед окружающими и преступить главные религиозные заповеди, тем большее отвращение к себе испытывает.

Тут можно увидеть сходство героя с Раскольниковым (влияние Достоевского заметно и в экстатических женских характерах и отдельных сценах, например, эпизод с Нечипоренко, который швыряет Михайлюку предложенные деньги, кажется парафразой соответствующей коллизии между капитаном Снегирёвым и Алёшей Карамазовым), а также с Туллио Эрмилем из «Невинного» Габриэля Д'Аннунцио.

Далее следуют СПОЙЛЕРЫ.

Сам же роман любопытно сравнить с написанной за семь лет до «Записок» (нужно оговориться, что в приведённых выходных данных, видимо, ошибка- считается, что «Записки» созданы в 1916-м) пьесой «Memento», откуда в историю Михайлюка перекочевала, помимо мелких деталей (к примеру, иные диалоги героя с Клавдией Петровной практически воспроизводят разговоры персонажей пьесы Кривенко и Антонины), движущая основной сюжет проблематика нежеланного ребёнка- при этом бросается в глаза, что, как и в «Memento», центральный персонаж «Записок» пытается разрешить проблему совершенно так же, как и герой «Невинного» (это очевидное заимствование не назовёшь плагиатом, ведь Винниченко придаёт происходящему принципиально иную психологическую мотивацию). И если в «Memento» воплотивший своё мировоззрение в детоубийстве герой оказывается психологически раздавленным, обнаруживая, к каким чудовищным последствиям привела его «честность с собой», Михайлюк, не сумевший воплотить злодейский замысел- как прежде он не сумел стать революционным борцом за лучшее завтра, -обретает подобие семейного благополучия и даже счастья. Счастья, конечно, драматически далёкого от его грёз и так напоминающего мрачные образы, которые он предрекал Афанасию Павловичу, малодушного буржуазного счастья, которое, между тем, помогает ему направить в верную колею пошатнувшуюся карьеру, позволяет оказывать посильную помощь ближним, и, главное, дарит общение с нежно любимым ребёнком- и при этом оставляет личное пространство для грёз. То малое- и то необходимое для большинства из нас, чтобы смириться с разочарованиями в мире и в себе самом.

P.S. Читал на украинском и полистал русскоязычное издание «Забытой книги». Русский перевод не только весьма удачен, но и содержит незначительные отхождения от оригинала- какой-то строчки нет, какая-то добавлена, в частности, немного более подробны заключительные абзацы.