Исаак Бабель «Конармия»

Белое солнце пустыни 2. Польша.

Натура. (зачеркнуто)

Пустыня. Песок. Голубое небо. На одном из барханов лежит человек. (зачеркнуто)

Приближение. Мы видим, что это красноармеец в белой военной форме времён Гражданской войны. (зачеркнуто)

Натура.

Маленькая польская деревня. (узнать как отличить польскую от не польской). Гуляют гуси. Ходят бабы. Пасутся кони. Валяется седло.

Смена кадра. Интерьер.

Двое мужчин сидят за столом. Один молодой юный красноармеец, так и навевает сказать — Христос, другой старше в очках, понять кто он с первого раза не получается нет никаких отличительных знаков. Но одет по простому. Перед старшим лист бумаги он что-то пишет и дописав диктует молодому, как в подтверждение того, что с его слов записано верно.

За ними видно лавку, но размыто, там ещё двое людей — мужчина и женщина. Между ними происходит половой акт. Никто из разных групп на других внимание не обращает, может Молодой иногда взглянет и покраснеет.

В очках: «А еще скажу вам, разлюбезная Катерина Матвевна, что являетесь вы мне, будто чистая лебедь, будто плывете себе, куда вам требуется, или по делу какому, даже сказать затрудняюсь... только дыхание у меня сдавливает от радости, будто из пушки кто в упор саданул.»

Молодой: «Хорошо. А теперь про то как я живу. Но так же красиво!»

В очках усмехнулся, что-то написал и диктует: «Только знайте, любезная Катерина Матвевна, что классовые сражения на сегодняшний день в общем и целом завершены, и час всемирного освобождения настает...»

Молодой: «Ой, хорошо! И главное верно-то как! Сейчас передавим всех несогласных и домой...»

В очках дописывает и диктует: «И пришел мне черед домой возвратиться, чтобы с вами вместе строить новую жизнь в милой сердцу родной стороне.»

Написание письма прерывают стоны из соседней комнаты, видно старого закутанного человека в небольшую щель приоткрывшейся двери. Молодой качает головой подходит и закрывает дверь. Стоны не слышны и уже ничего не видно.

В очках продолжает: «Душа моя рвется к вам, ненаглядная Екатерина Матвевна, как журавль в небо. Однако случилась у нас небольшая заминка. Полагаю, суток на трое, не более.»

Интерьер. Камера крупный план на иконке в красном углу, лицо Иисуса сильно похоже на лицо человека, которого мы до этого видели в соседней комнате.

В очах продолжает читать написанное: «Отметить надобно — народ подобрался покладистый, можно сказать, душевный, с огоньком, так что ноги мои бегут теперь по земле польской в обратную сторону, потому как долг революционный к тому нас обязывает.»

Резкость на окно. За окном слышится красивый мужской на чьи-то жалобы. Видно морду кобылы и взметнувшийся плащ. Молодой отвлекается провожая глазами того, кому принадлежал красивый голос. В очках не замечает, что Молодой отвлёкся и читает дальше.

В очках: «Обратно пишу вам, любезная Катерина Матвевна, поскольку выдалась свободная минутка. И разнежился я от горячего, будто наш кот Васька на завалинке.

Сидим на лавках возле самого лесочка, ни в чем беспокойства не испытываем.»

В комнату входит хозяйка дома с горшком бульона, ставит на стол, горестно вздыхает.

Хозяйка: славный был гусь.

Растравляет на столе тарелки оглядывает развалившуюся на лавке пару убирает две тарелки. Уходит. В очках разливает бульон себе и Молодому. Подкидывает каждому в тарелку по гусиному крылышку. Возвращается к письму и читает последнее написанное.

В очках: «Еще хочу сообщить вам — дислокация наша протекает гладко, в обстановке братской общности и согласия. Идем себе и ни о чем не вздыхаем, кроме, как об вас, единственная и незабвенная Катерина Матвевна.»

Его прерывает шум за окном слышатся голоса людей и стук колёс. Двое мужчин за столом прислушиваются и Молодой улыбается.

Молодой: Тачанкка груженая. Хорошо. Пополнение нам.

В очках чуть задумался, достал из кармана аккуратно свернутую газету расправил ее пробежал взглядом по статье Ленина, улыбнулся и снова спрятал ее в карман. Вернулся к чтению письма.

В очках: «А еще хочу приписать для вас, Катерина Матвевна, что иной раз такая тоска к сердцу подступит, клешнями за горло берет. Думаешь, как-то вы там сейчас? Какие нынче заботы? С покосом управились или как? Должно быть, травы в этом году богатые.

Ну да недолго разлуке нашей тянуться. Еще маленько подсоблю группе товарищей, кое-какие делишки улажу и к вам подамся, бесценная Катерина Матвевна.

Простите великодушно, небольшая заминка. Докончу в следующий раз.»

На дворе раздаётся траурная музыка. Молодой и В очках выходят во двор на лицах их читается грусть. Пара с лавки наконец отлипает друг от друга. Мужчина даёт женщине монетку и выпихивает за дверь быстро одевается сам и выскакивает следом.

Интерьер комнаты. За окном темнеет. Музыка удаляется и смолкает.

Через некоторое время возвращаются В очках и Молодой, снова садятся за стол. Хозяйка молча ставит на стол кружки и бутылку самогона. В очках разливает и молча оба выпивают. В очках встряхивается и снова берётся за письмо.

В очках: «А ежели вовсе не судьба нам свидеться, Катерина Матвеевна, то знайте, что был я и есть, до последнего вздоха, преданный единственно вам одной.

И поскольку, может статься, лягу навечно, с непривычки вроде бы даже грустно. А может, от того это, что встречались мне люди, в последнее время, душевные, можно сказать, деликатные.

Тому остаюсь свидетелем, боец за счастье трудового народа всей земли, революционного пролетарского полка, красноармеец Сашка.»

Сложное произведение. И даже сейчас, спустя почти век от событий, описываемых в рассказах, входящих в этот цикл, оно вызывает неоднозначные чувства.

В 1920 году, Исаака Бабель под именем Кирилла Васильевича Лютова был направлен в 1-ю Конную Армию под командованием Будённого в качестве военного корреспондента Юг-РОСТа. Свои впечатления и воспоминания он отразил в коротеньких, но достаточно ёмких рассказах.

Интеллигент, закончивший юридический факультет, очкарик, у которого хватает мужества убить разве что гуся, попадает в самое пекло гражданской войны. Трудно представить ещё более неподходящего человека в подобной ситуации. Не смотря на ироничные нотки в некоторых эпизодах, в основном рассказы жестокие и желание посмеяться над происходящим абсурдом у меня не возникало — уж больно это похоже на горькую правду. От жестокости и чувства омерзения к «законам войны» не спасает даже вычурно цветастый язык Исаака Эммануиловича. Мне казалось, что контраст между красивейшими описаниями природы и чудовищными проявлениями войны лишь подчёркивал дикость того времени. Вот мы наслаждаемся величием ночи и звёзд и в это же время, в темноте, по случайности мочимся на труп. С утра Лютов восхищается стройностью ног и стати, какого ни будь казака, а через несколько часов вояка безжалостно рубит людское мясо. Было ощущение, что Бабель очень тонко провоцирует. Он открыто не осуждает сослуживцев и некоторых называет друзьями, но в то же время дистанцируется от них. Пытается стать своим среди грубоватых казаков, вести себя, вопреки своей природе и убеждениям, брутально, но идя в бой, не заряжает оружие. Показывая свою нелепость в этой бойне, Кирилл заставляет сочувствовать ему, тем самым лишая читателя беспристрастности, к которой подчёркнуто стремится сам Автор.

Хронология эпизодов не чёткая, но прослеживается, вызывая под стать времени и событиям некий сумбур. Центром внимания рассказов, часто выступает не сам Лютов, а его сослуживцы, их письма, истории о них. Есть очень сильные эпизоды, есть и те, которые меня вообще не тронули. Я несколько раз пытался даже бросить книгу, но она как засохшая болячка притягивала к себе. Во время чтения, у меня не редко возникали приступы стыда за животные повадки человеческого рода, ведь для многих война, как оказалось, это просто удобное оправдание, чтобы не делать усилия оставаться человеком.

Честно сказать, удивлён, как столь неприглядное описание Красной армии могли публиковать в то время.

Несомненно, цикл заслуживает внимания, а Исаак Эммануилович отменный рассказчик, но не ждите той лёгкости, что была в его «Одесских рассказах», это совсем другие истории, с иным настроением и энергетикой.

Летопись будничных злодеяний....

Не придумаешь и не скажешь лучше, чем автор короткой строкой припечатал это удивительное, ужасное и невозможное в своей искренности повествование.

Имя Бабеля конечно было мне знакомо, и тематику его, наверно, самого известного произведения я знал, но довелось мне прочитать только сейчас. Это к лучшему, это безусловно к лучшему. Будь я моложе, даже имея историческое образование, интересуясь тем периодом нашей истории, понимая, как думал до прочтения, трагизм происходившего и глубину пропасти в которую вверглась страна и люди, не понял бы, не прочувствовал насколько этот цикл выбивается, насколько он убирает шоры с глаз, давая возможность не в замочную скважину подглядеть, а телом, разумом, душой прочувствовать пришествие ада на землю. Ибо не чем иным назвать это нельзя.

Я даже не о боях, описании порубленных, пострелянных людей, уже мертвых или в горячке, бреду умирающих. Хотя и эти моменты, рассказанные неповторимым по образности, возможности передачи ощущений и в тот же момент передающем факты с точностью отчета судмедэксперта , языком, уже не могут оставить равнодушным.

Я о уникально переданной атмосфере казалось бы всеобщей утери той частички души, или, если угодно сущности, что делает человека человеком.

Удивительно, что подобное свидетельство очевидца могло хоть как-то просочиться, вырваться на отпечатанных страницах официальных издательств. Но, насколько я нашел, еще в 1977 году несколько рассказов было напечатано. Потом еще. И еще. Может и слишком пафосно, приходит в голову фраза «Правда всегда выйдет наружу». А то что Бабель пишет правду чувствуешь. С удивительной ясностью, отдавая себе отчет в каждом написанном им слове, Бабель пишет правду о себе, о войнах Первой Конной, о поляках, о простых людях, не участвовавших активно в этой всеобщей мясорубке, но так же придавленных неимоверной тяжестью выпавших испытаний.

А если хоть на миг задуматься... Не раз прикрывал я книгу, пойманный мыслью, что где-то в плену этого безумного водоворота гражданской войны кружатся мои прадеды, моя родня, даже не важно кого и за какое правое дело рубя, хватало и тех и тех, где-то стоят дома, с женами, сестрами и матерями, через которые волнами проходят осатанелые, отчаявшиеся, не видящие ни конца не краю войне, вшам и бесконечным дорогам необъятной страны, ввергнутой в хаос, мужики, по форме и речам которых не всегда поймешь за что и против кого они воюют, и воюют ли хоть за что-то, а не просто мстят всему еще хоть мало-мальски живому. Нет, Бабель не был свидетелем ужаса их, не было на галичине у меня родни, но разве в других местах было по другому? Разве один древний и многострадальный народ испытал на себе описанное автором. Нет, свидетельствует Бабель в пересказе письма, обыкновенного до ужаса, солдата к своей матери в какой-то хуторок на Кубани.

Так уж получилось, что эту книгу я прихватил из дому, не глядя, спеша на работу, что бы толкаясь в метро было что почитать. Не понимал до конца и не ожидал. Но именно это стало еще одним обстоятельством, а книга стала на какой-то период постоянным спутником, давшим повод поразмыслить. Очень странно мне было носиться по городу целый день в метро, по улицам, забитым машинами, магазинами, ресторанами, совершая по 47 телефонных звонков в день во славу мирового капитализма, и , вырывая момент, открывая старенький переплет, листая пожелтевшие страницы, особенно не уместно смотрящиеся на фоне гаджетов в практически каждой руке, ловить себя на мысли, что между деяниями, описанными автором, и окружающей действительностью наступившего будущего, есть прямые причинно-следственные связи, и мне, как человеку не чуждому истории, да и просто здравому разуму, они, в принципе, понятны. Но невероятность столкновения двух правд, правды свидетельства Бабеля и правды объективной реальности, каждый раз, когда глаза отрывались от строчек, буквально вопили « КАК»??? И дело даже не в материальном, хоть оно и первично. Просто, читая «Конармию» иногда, вопреки знанию, не видишь, не веришь, что для этих людей есть какое-то будущее, что из этого рукотворного ада уже не выбраться, и даже остановив кровопролитие не спастись.... Только безумие, только смерть... Но вот их потомки едут по своим делам, и

нельзя не то что описать их, сказать о них, рассказать о их жизни словами , языком Бабеля, даже в голову такое не взбредет. Какие-то вещи из не сопоставимых реальностей. Почему так? Где тут мостик, что соединит эти два мира?

Наверно он в тех мелких деталях, что раскрываются в некоторых рассказах. В тех мелких деталях, что показывают — идет борьба! По крайней мере в душе автора. Что видит он еще невыразимую красоту мира и пытается описать ее. Что хоть и просит малодушно у небес самого простого из умений — умения убивать себе подобных, но не убивает.... в том, наверное, что в последнем рассказе, о поцелуе, как бы не вопили моралисты, ощущается столько простого человеческого, что безумие окружающей войны куда-то уходит, теряется. В том, что старый Гедали — основатель несбыточного интернационала хороших людей идет в синагогу молиться, так как наступила суббота.

Оторвав глаза от пожелтевших страниц и посмотрев на людей, которые точно так же, как и я ехали по своим делам в метро — я понял! Да этих людей и эту материальную реальность нельзя описать языком Бабеля, ну никак. Но насколько же мало надо сделать, и насколько мы все близко к тому, что и о нас, и о наших делах, и о нашей судьбе будет можно рассказать с той же прямотой, с тем неизбежным надрывом, с той откровенностью, как это сделал Исаак Бабель.

Рассказы цикла зацепили. Сразу прочитал несколько, а затем не мог остановиться.

Правда жуткая о войне.

Конечно, автор в то время не мог полностью написать увиденное во всех красках, события немного завуалированные, но видна вся гадость гражданской войны, начатой по придури группы лиц.

И здесь события — это наступление в самой Польше. То есть уже завоевание чужой земли.

Человеческая грязь и мразь, свято верующая в призраки революции и готовая всех убить для счастья не знамо кого.

Массовое принуждение к войне. Мало, что сами нелюди, так же и других насильно втягивают в войну.

Дурь пропагандонов и массовый гипноз поддающихся на пропаганду. С такими людьми разговаривать невозможно. Они уже не люди.

Талант Бабеля проявился в этих рассказах впечатляюще.

Отличный цикл. Рассказы о нелегком походе Первой Конной против белополяков в 1920 году, о людях и их судьбах.

Особенно, что привлекает — очень емкий, точный, а временами — красочный и сочный язык Бабеля, полный неожиданных метафор и сравнений. Рисуя удивительные образы людей, подмечая необычных типажей, автор раскрвает перед нами почти библейскую картину войны, с ее жестокостями, своеобразной правдой, неожиданной злобой, простотой и ясностью, сложностью и философией.

Эти рассказы дышат живительной силой, в этом библейском Вавилоне смешались красноармейцы и пророки, казаки и торговцы, бедняки и паны, нищие и богатые духом, мерзацы и уроды, гномы и великаны ( в человеческом понимании).

Книга страшная — о том, как люди привыкают убивать, ненавидеть ближних своих, рушить, насильничать и сжигать.

В то же время у кажого героя своя правда, за которую он готов стоять горой.

Удивительная книга. Она, конечно, не отражает всю летопись Первой Конной, но показывает часть ее причудливой мозаики.