Майкл Каннингем «Начинается ночь»

А поутру они проснулись...

Так могла бы быть озаглавлена рецензия-отзыв на книгу,

кабы эти слова раньше меня не придумал Василий Макарович Шукшин...

Напрасно беспокоились мои хорошие знакомые о том, как я восприму книгу на такую не слишком привлекательную для меня тему. Однако всё срослось и получилось, потому что тема мужского гомосексуализма вовсе не является центральной в романе. А просто помогает автору обозначить другие, более важные и значимые моменты. При этом сразу скажу, что вряд ли сумею озвучить все те мысли и чувства, которые мелькали и переменялись во мне во время чтения.

Прежде всего, это книга о нескольких людях из, наверное, не слишком типичных, но всё же и не чрезмерно незаурядных семей. Возможно, это более-менее классические средние американцы. Жители большого города (а всё действие происходит в Большом яблоке — в Нью-Йорке), они и живут совсем городской жизнью людей среднего возраста.

Каннингем, в общем-то, не сильно раскрывает внутренние механизмы появления в Питере вот этого явно гомосексуального влечения и чувства. Хотя как-то что-то пытается проговорить внутренним голосом своего героя. Но вот лично я так и не понял, с чего это вдруг у Питера стрельнуло вот это гомофильское, да ещё и в стадии «я тебя люблю» — не просто там «я хочу тебя», а именно проговорённое «я тебя люблю», — ведь, вроде бы, в его жизненной истории не было ничего такого, что явно намекало бы на скрытую или подавляемую им мужскую гомосексуальность. Или я просто этого в книге не заметил...

Но бог с ним, со всем вот этим. Лично мне гораздо более интересными показались внутренние метания Питера. Каннингем довольно много времени и места отводит в романе именно внутренним монологам Питера, совмещая их с какими-то внешними моментами из его жизни — с прогулкой по ночному Нью-Йорку, поездкой к клиенту, с вечерне-ночными бдениями. И вот как раз вся эта внутренняя кухня мне была интересней всего. Ибо Каннингему удалось, как мне кажется, ухватить многое из реальной внутренней жизни реальных людей. По крайней мере, многие эти движения души были мне близки и понятны. Пусть и не все разделяемы. Что именно близко и понятно? Ну, например, не помню кто именно, Ребекка или Питер, говорит, что то и дело ловит себя на мысли, что так и не стал взрослым, а просто научился притворяться им — тоже такие мысли мелькали в своё время в голове — зачётно! И вообще все вот эти внутренние брожения мужчины в возрасте «середина жизни» — у меня в этот критический период было очень острое и болезненное ощущение полного одиночества, и я врубал погромче «Калинов мост» на виниле и сидел на полу, переваривая свои внутренности вместе с мозгами (или что там у меня вместо них). Всё-таки прав был один не слишком известный доморощенный философ, произнёсший «Все мы по-разному одинаковые». И как раз в этой одинаковости и заключена способность понимать и чувствовать движения души другого человека.

Чтобы не раскрывать извивы сюжета, ограничимся только тем, что Питер, испытав все вот эти чувства и прожив описанные в романе события, обрёл в себе силы на то, чтобы заново попытаться выровнять вдруг покачнувшиеся семейные устои. Избрав для этого, наверное, не самый простой, но, вероятно, самый правильный путь — поговорить с Ребеккой открыто и обо всём. И мы не знаем, что ждёт этих двух людей — всё это осталось за кадром, за пределами книжной обложки. Но мы знаем, что оба они всё-таки преодолели внутренний личный кризис, что и мы, и они можем надеяться, что и семейный кризис тоже будет преодолён.

Ну а то, что автор использует в качестве заднего плана и фона этого романа, на самом деле представляет собой особый интерес. Это я о культурной составляющей. И Каннингем не единожды делает смысловые вбросы в виде аллюзий на те или другие произведения культуры — даже я при всей своей небогатой в этом смысле грамотности какие-то вещи узнал и вспомнил. Что касаемо того творчества, о котором идёт речь в романе — все эти псевдокартины и псевдовазы и псевдоскульптуры в моём понимании вряд ли являются по-настоящему культурными продуктами. Да, какими-то проявлениями личностей тех людей, которые сотворили и сотворяют все эти безделушки, являются, но что из всего этого станет шедевром, а что отправится на свалку (безусловно большинство) — это мы сможем узнать только по прошествии времени. Но вот я бы ни одно из описанных произведений в свою домашнюю коллекцию не взял — наверное, вкус у меня не тот, не подходящий… Всё равно, что пролёт уличного старого испещрённого подростковыми надписями и рисунками дощатого привокзального забора утащить и поставить на свой приусадебный участок — бр-р-р-р…

Считаю, что такую прозу надо рекламировать!

Читаю этого писателя с восторженным изумлением и неизменной легкой завистью. Кажется, что некуда уже быть таким одаренным, ан нет – с годами Каннингем, как вино, только становится лучше. Почему же я читаю его с такими огромными перерывами (последний – больше 10 лет)? Ответ прост: после я долго и мучительно отрываюсь от его книг. Каждая из них – откровение, и взгляд на мир под каким-то другим углом, и боль от его несовершенств, и радость от узнавания неких человеческих черт, присущих в том числе и мне. Я пишу сейчас эту рецензию по той простой причине, что хочется поскорей освободиться от всего этого.

Давненько, в «Доме на краю света», уже мимоходом всплывала тема «хищных грациозных юношей на Западных сороковых улицах». Но Каннингем не был бы собой, если бы не переосмыслил ее, придав мимолетной эротической грезе Джонатана фундаментальность и остроту подлинной трагедии. Болезненные мотивы Томаса Манна оживлены вкраплениями неуемного романтизма Мелвилла, основательного психологизма Толстого, исповедальной богемности Бодлера, смиренного любопытства джойсовского «Улисса», блестящего шика Фицджеральда и раздумчивости самого Каннингема. (Кстати, художник-подмастерье Тайлер в футболке «Сожри богатых», не усмешка ли ты в сторону Чака Паланика?) Такой пронзительной ясности, такой достоверности Донне Тартт не достичь никогда.

Итак, Нью-Йорк, наши дни. Главный герой, Питер Харрис, – типичный невротик. Под нашим неусыпным наблюдением за какую-то неделю он совершает свой путь от этапа клише до эксплозии. Его жена кажется счастливой, его несомненно любимая дочь чахнет на периферии в гостиничном баре (вспоминаем о мечте Джонатана заделаться барменом), его дело умеренно процветает. Питер движется от Ничто к Вечности по неизменным маршрутам: работа – дом – музеи – редкие вечеринки. Его в общем-то все устраивает, вот только чертова бессонница. Предательское сознание собственной заурядности, а заодно чувство, что жизнь проходит, не дают уснуть, и герой мечется по модной дизайнерской квартире, втайне желая, чтобы его ночное одиночество разделил хоть кто-то, и боясь этого.

Очень скоро его желание осуществится.

«Прелестный мальчик… мы с его бедной матерью были неразлучны… Забыла, чем он занимается… Боюсь, что ничем… Ах да, играет на рояле… Или на скрипке, дорогой мистер Грей?»

О. Уайльд

А вот и воплощенный идеал «нулевых» – радостно скалится Харрису из душевой кабинки. Сохранив роковую беспомощность Дориана, создатель также наделил его бледной прекрасностью и южным говорком Брика Теннесси Уильямса. Разумеется, Миззи-Диззи совершенно наплевать на заведенные здесь порядки, дважды покласть на жизнь приютившей оболтуса родни, а «болтовня старого дядюшки Питера» нужна ему «как прошлогодний снег». Он – полная противоположность хозяину дома. В свои 23 Итан Тейлор болтается без дела, походя разбивает сердца, плотно наркоманит и не видит в этом ничего такого. Впрочем, он хорошо воспитан, неглуп, умеет держать себя и даже способен вести беседу. Неудивительно, что все, с кем по ходу действия сталкивает Миззи Каннингем, считают его умным, значительным и «особенным». Как и «дядюшка», очарованный Миззи настолько, что в его глазах парень схож с ангелом. Тут читателю самое время вспомнить, что говорил о них бравый инспектор Глебски… Но мы забегаем вперед.

Неловкое возобновление знакомства перерастает в странные, мучительные для Питера отношения, чем-то похожие на поиски новых художников для галереи. Всю свою жизнь Харрис мечется между служением Красоте и погоней за чистоганом. Галерейное дело – та же коммерция, но с налетом избранности. Потому-то взрослый Питер так маниакально приценивается ко всему и всем, отмечает бренды, мысленно раздает характеристики. А от нечаянной встречи с посредственной картиной может и блевануть. Но Миззи с ходу оценить не получается. Итан похож на сон о самом себе, и чем дальше, тем больше он становится утонченным кошмаром. А заодно – индикатором общего непорядка в семье Харрисов. И странным катализатором, запускающим в мозгу Питера бурную реакцию, которая проявляет всю накопившуюся за годы скорбь, все неудобные воспоминания, все несбывшиеся мечты о недоступном и прекрасном.

То, что вытворяет в романе Миззи, – эстетическая проституция. Ни больше ни меньше. Но – с поправкой на нравы Западных сороковых. Красивый как изваяние Родена, бесстыдный как пан – и недоступный, как хентайные статуэтки. Достаточно вспомнить сцены с обнаженкой. Нагота в данном случае – иллюзия абсолютной открытости, призванная набросить покров на истинное содержание слов и поступков. Идеальный способ обезоружить собеседника, заставить его смотреть, но не слушать. Как яркая картинка в клипе, отвлекающая внимание от несовершенной звуковой дорожки. (К слову о ней: как и последующая картинка, обе были бы на месте в порнофильме, но мы-то смотрим добротную драму в галерейных декорациях.)

«…люди со сверхдоминантой отличаются высокой стеничностью. Например, наркозависимые в поисках дозы показывают железную волю к победе, бесстрашие, упорство и силу духа, они смеются в лицо опасностям и не склоняются под ударами судьбы, потому что у них есть высшая цель».

П. Бесчастнов

На первый взгляд все в романе так. Так, да не совсем. При рассмотрении любой, самой бесцельной жизни важна предыстория. И если взглянуть на детство Итана непредвзято, увидишь, что, в сущности, мальчик – конечно, мерзавец, но в то же время просто продукт своей среды. Хрупкая фарфоровая безделушка с каминной полки в обшарпанной плантаторской усадьбе. Ручной работы, красивая с виду, но с обширным внутренним браком. Лишенная ориентиров и элементарных связей с миром, пытающаяся «вклеиться» в него посредством наркотиков и увязающая все глубже. По первом прочтении я жутко злилась на Миззи. Жалость к Харрису застила мне глаза. Но, перечитав, я увидела, как этот ричмондский шалопай все же пытался быть с Питером честным. Плетя интриги, со скуки сочиняя многоходовку, изображая доступность – все же старался оградить от неминуемого разочарования.

Не могу сказать, что мне нравится Миззи, что как персонажа я его уважаю. И все же, отступив от картины чуть дальше, прочтя между строк намеки писателя, теперь я считаю Итана менее виновным в произошедшем. Он сделал то единственное, что ему оставалось. Можно любой ценой пытаться спасти свою задницу, но при этом сохранить остатки совести. Можно даже посадить кого-то на короткий поводок – только, увы, он способен мертвой петлей затянуться на твоей собственной шее.

Может быть, мертвым просто все равно, пусть даже они некой нематериальной частью своего существа и сумеют осознать свою смерть. Нам остается только продолжать нашу невозможную жизнь. Как можем: просто хорошо, слишком хорошо, более или менее.

Том и Дейзи Бьюкенены помирились. Я вижу в этом надежду.

Ведь, как сказал уважаемый мной психиатр, «концепция счастья в нынешнем виде – modern obsession, навязчивая идея современного мира. Это не всегда так (что совершенно не значит, что раньше было лучше). И, как всякая сверхценная идея, она имеет свои перегибы. Парадоксальным образом избыточная и безудержная концентрация на вопросах внутренней гармонии, душевного благополучия и психического комфорта оказывает дезадаптивный и вредоносный эффект на эти самые гармонию, благополучие и комфорт.

Любая сверхценная идея вредна, даже сверхценная идея об отсутствии сверхценных идей».

Мудрость психоаналитика, но что-то в ней есть.

З.Ы. Разумеется, все, написанное в отзыве, дано с точки зрения главного героя. А рассказчик из него ненадежный.