Далия Трускиновская «Ксения»

Далия Трускиновская один из лучших наших авторов, но в данном случае выставляю ей несомненную единицу. Не спасает ни прекрасный стиль, ни то, что на кляузную тему (христианский роман) Далия сумела написать достаточно выдержанный текст. Убивает другое: полностью безграмотные описания, какие может выдать только человек не имеющий ни малейшего отношения к Петербургу и к русской жизни XVIII века. Уже на первых строках повести я был убит фразой, что, мол, нынче строятся не на Петербургской стороне, а на Васильевском и Елагине острове. Не было в ту пору Петербургской стороны, была Мытня, были Зелейные огороды, татарское становище, Арсенал, Ситный рынок. Но в единое целое они ещё не объединились. На Васильевском острове активное каменное строительство началось в 50-х годах XIX века, после возведения Дворцового моста. А на Елагином острове и сейчас жилых домов почти нет, а двести лет назад никто там не строился, а был только болотистый лес. Ни одна улица из названных Далией Трускиновской не существовала в описываемую эпоху. Ни единая!!! Кареты по Васильевскому острову не ездили, проспекты и линии представляли собой гниющие каналы, которые были засыпаны только при Екатерине II. На Смоленском кладбище, которое ежегодно заливалось Невой, не хоронили аристократов. «Гроба с размытого кладбища плывут по улицам», — так Пушкин писал о Смоленском кладбище. Описывая какую-то из балерин Трускиновская умудрилась объявить, что у той были «стройные ножки». Увы, в ту эпоху ходили на балет, чтобы полюбоваться на полненькие ляжки танцовщиц. Первой пооразила петербержцев стройными ножками Мария Тальони через сто лет после смерти Ксении Блаженной. Пятачок, который носит при себе Ксения... вы видели эти пятачки? Их можно использовать вместо кастета! Пушкин знал, что делал, когда писал: «Мальчишки отняли копеечку», — во времена Бориса Годунова серебряная чешуйка была крошечной величины, не то, что медный елизаветинский пятак.

Ляпы можно было бы множить бесконечно, но я остановлюсь лишь на одном, ударившим меня в самую душу. Раз за разом Далия Трускиновская употребляет блевотный термин «сЫтный рынок». Я прожил на Петроградской стороне многие годы, и всегда рынок был Ситным. И лишь в 60-х годах ХХ века он был переименован. Приложил к этому руку Тимофеев-Еропкин, автор слезливых романсов и приблатнёных песенок. Перед смертью он возомнил себя филологом и принялся поучать народ, как следует говорить и писать. Тимофеев-Еропкин пытался переименовать Витебский вокзал в Киевский, что ему не удалось, а вот Ситный рынок он искалечил. Прежде всего, ситами на Ситном не торговали, там были обжорные ряды. Редок там был и дорогой ситный хлеб. Так почему же «ситный». Тимолфеев-Еропкин объявляет, что рядом находился «сытный двор» — «учреждение, в ведении которого было изготовление и хранение вина, пива, мёда и сыты (медового взвара)». Это, извините, полный бред. Рядом с Ситным рынком находились Зелейные огороды (там, где ныне улицы Большая, Малая и Глухая Зеленины). Там были свалки, куда везли отходы со всего города. Крючники стаскивали туда павших животных, золотари везли бочки с содержимым выгребных ям. Отходы и трупы сваливались в кучи, поливались жижей из туалетов, присыпались опилками и оставлялись гнить на пару лет. Затем кучи разгребались, то, что там получалось заливалось водой и кипятилось с поташом. В результате получалось «зелье» — калийная селитра, необходимая для производства пороха. Вот это производство и называлось зелейными огородами. Представляете, какой аромат стоял в округе? И, по мнению Еропкина там же хранились запасы для царского стола: мёд, заморские вина, пряности... На самом деле сытный двор стоял не у зелейного, а возле аптекарского огорода, там, где ныне Летний сад.

А как же Ситный рынок? Корабли, пришедшие в Петербург, останавливались — иностранные у стрелки Васильевского острова или у Тучкова Буяна. Отечественные суда либо у Адмиралтейства либо возле Арсенала, на Кронверке. Мужики, прибывшие на этих судах, кормились в обжорных рядах на Ситном. Помню, как я, четырёхлетний малыш спрашивал бабушку, когда мы шли на рынок: «А почему он Ситный?»

«Туда наши приезжали, волховские, — следовал ответ» — так они говорили: «там ситно поисть монна».

В топонимических названиях непременно сохраняются говоры. Никто не станет переименовывать Ситцев Вражек или Китай Город, а вот Ситный рынок переименовали. И когда я вижу это тошнотворное название, мне становится дурно, и я не могу выставить больше единицы автору, не посчитавшему нужным поинтересоваться, о чём он пишет.

Странно, но Дмитрий Володихин, бывший ответственным редактором при издании повести Трускиновской, повести, видимо, не читал, либо успел всё позабыть. Я четыре раза перечитал свой отзыв, но словосочетания «Царь на коне» не обнаружил. Так по поводу чего гневается рецензент? Что касается самого пятака, то хоть елизаветинский, хоть екатериненский, он весил 51,19 грамма. Таким вполне можно разбить голову. Сейчас положил на весы хранящийся у меня дома разбойничий кистень XIX века и екатериненский пятак. Пятак перевесил.

На Васильевском острове, конечно, отдельные каменные здания были (так называемый Петровский центр): Биржа, Здание 12 коллегий, дворец Меншикова, но, начиная со Съездовской линии и до самой Гавани видим только шведский кроншпиц на насыпном основании, выстроенный вовсе в XVII веке.

Господин Володихин лукавит, когда говорит, что проспекты Васильевского острова не были каналами. Как, спрашивается, могли существовать полтора десятка каналов, если бы не было водных артерий, несущих в них воду? Излишки воды эвакуировались с Большого через Косую линию (а как иначе — полтора десятка параллельных каналов и один косой, берущий начало на якобы сухом проспекте). Средний соединялся с Маркизовой лужей через Шкиперский проток (проток давно засыпан, но название-то никуда не делось!). Малый и сейчас упирается в речку Смоленку.

Каналы не засыпали, а только начали зарывать в 1767 году уже при Екатерине. Ксения, прожившая долгую жизнь, застала эти события, но в повести речь идёт о временах Елизаветы Петровны, умершей в 1761 году. Ксения в повести бродит в мундире покойного мужа и лишь на последних страницах она опамятовалась и переоделась в женское. Значит, основные события повести происходят до 1761 года. Историку в таких вещах надо бы разбираться.

Таинственные карты и открытки, упоминаемые Володихиным, оставляю на совести автора рецензии.

Вот такая сага о московских знатоках Петербурга.

Забавно читать современных авторов: по умолчанию от них не ждешь, во-первых, ничего хорошего, а во-вторых, ждешь какого-нибудь привычного космического зомби-треша — тем приятнее изредка бывает удивление, когда оба ожидания не оправдываются.

Я не потрудилась прочитать аннотацию до того, как открыла сам текст, так что то, что «Ксения» — это сюрреалистическая повесть о житии блаженной Ксении Петербургской, оказалось для меня полным сюрпризом. Причем формальная сторона этого жития вполне соответствует исторической действительности: действительно, была такая Ксения Петрова, очень любила своего мужа, певчего, а после его внезапной смерти вообразила, что она — это он, а жена его Ксения на самом деле умерла, и пошла слоняться по Руси, раздав свое имущество.

Удивительная и страшная история сама по себе, очень трогательная и страшная. Какая бывает любовь, что она способна не просто свести человека с ума, а еще и так свести, что его потом столетиями почитает вся Россия. В изложении Трускиновской это вышло очень сильно, очень — не то, чтобы натурально, но ровно с тем налетом мистики и странности, который пробирает еще больше. У нее в тексте есть ангелы, но нет Бога — и самим ангелам неизвестно, почему все происходит так, как происходит, и против этой упертой *свободной воли* они пойти не могут. И неясно, то ли эта блаженная и впрямь блаженна, то ли только умножает свои грехи. Впрочем, финальный аккорд и поворот — с объяснением и причин этого блаженства/проклятия, и искуплением — действительно, потрясающий.

Очень рада, что по счастливой случайности мне попалось прочитать эту вещь, которая иначе еще сто лет пылилась бы в моем списке «на потом» — она ну очень хороша и сама по себе, и особенно на общем фоне, необычностью своей и искренностью — прежде всего. Я упертый агностик, но мало что трогает меня настолько сильно, как удивительные дела, которые совершают люди из веры и за веру — а это как раз тот случай.

Надо еще почитать этого автора, пожалуй.

«Странно, но Дмитрий Володихин, бывший ответственным редактором при издании повести Трускиновской, повести, видимо, не читал, либо успел всё позабыть. Я четыре раза перечитал свой отзыв, но словосочетания «Царь на коне» не обнаружил. Так по поводу чего гневается рецензент? Что касается самого пятака, то хоть елизаветинский, хоть екатериненский, он весил 51,19 грамма. Таким вполне можно разбить голову. Сейчас положил на весы хранящийся у меня дома разбойничий кистень XIX века и екатериненский пятак. Пятак перевесил».

Ох, был бы странно, если бы в самой повести «Ксения» (отзыв ведь о ней написан, верно?) этот момент четко не разъяснялся, и если бы о Ксении не было хорошо известно (не только автору повести, который б этом четко говорит), что она не брала подаяния, помимо медных копеек с «царем на коне». Пятак тяжелый, у меня их полдюжины в коллекции, вот только «царя на коне», помимо малюсенького орлового средника, там нет. Ну, посмотрите.

«На Васильевском острове, конечно, отдельные каменные здания были (так называемый Петровский центр): Биржа, Здание 12 коллегий, дворец Меншикова, но, начиная со Съездовской линии и до самой Гавани видим только шведский кроншпиц на насыпном основании, выстроенный вовсе в XVII веке».

Ага, все-таки нашлись каменные здания. Даже «двенадцать коллегий» нашлись. Скоро, видимо, и Андреевский собор отыщется, скро-омненький такой по габаритам, незаме-етненький... И строили их, видимо, как-то неактивно...

Господин Володихин лукавит, когда говорит, что проспекты Васильевского острова не были каналами. Как, спрашивается, могли существовать полтора десятка каналов, если бы не было водных артерий, несущих в них воду? Излишки воды эвакуировались с Большого через Косую линию (а как иначе — полтора десятка параллельных каналов и один косой, берущий начало на якобы сухом проспекте). Средний соединялся с Маркизовой лужей через Шкиперский проток (проток давно засыпан, но название-то никуда не делось!). Малый и сейчас упирается в речку Смоленку.

Всё это чудесно. Но проблема-то в том, что под тот же, например, Большой проспект так и не отрыли канал. Першпективная улица, но никак не канал, вот какая досада. А вот УПИРАТЬСЯ в каналы они могли, но это ведь несколько другое дело. И, думаете, под один Большой проспект не прорыли канала? Рад был бы, но...

Каналы не засыпали, а только начали зарывать в 1767 году уже при Екатерине. Ксения, прожившая долгую жизнь, застала эти события, но в повести речь идёт о временах Елизаветы Петровны, умершей в 1761 году. Ксения в повести бродит в мундире покойного мужа и лишь на последних страницах она опамятовалась и переоделась в женское. Значит, основные события повести происходят до 1761 года. Историку в таких вещах надо бы разбираться.

А когда отзыв создавался, автор точно читал повесть? И точно — до конца? Ох, и увы мне, грешному историку! Вся вторая половина повести повествует о Екатерининском времени, там прямо так и сказано: Елизавета УМЕРЛА. И долго-долго рассказ идет о временам Екатерины II. Трудно не заметить. И — хороший повод перечитать.

Таинственные карты и открытки, упоминаемые Володихиным, оставляю на совести автора рецензии.

У Вас, в СПб., есть превосходная Библиотека, раньше Публичной называлась. Вы зайдите, проверьте, увидите сами. Да хоть в собрании газет, где в разделе «Хроника» излагаются разного рода события на СЫТНОМ рынке.

Есть у меня подозрение, что автору повести влетало не за «незнание истории», а за твердую принадлежность к христианству. Тут уж, как говорится, Бог судья.

Пару слов относительно отзыва почтенного Sawwin: кто бы кого поучал.

Сытный рынок на дореволюционных картах, открытках и в газетах писался именно так: Сытны, а не Ситный. Но кому-то больше нравятся свои гипотезы. Что елизаветинский, что екатерининский пятак (а речь в этом месте повести речь идет именно екатерининском времени, тут автор отзыва дал маху) не имеет сколько-нибудь крупного изображения «царя на коне» — лишь крохотный ездец на груди у двуглавого орла. Самая большая монета, несшая изображение «царя на коне» во весь реверс — две копейки (из нее кастета не сделаешь никак). Тут автор отзыва счастливо пошел в своих знаниях не дальше автора повести. «Активная каменная застройка» Васильевского острова началась существенно раньше сер. 19 века. Линии в пешеходном виде на Васильевском острове появились после того, как каналы зарыли в 1767 году, именно тогда, когда Ксения там бродила. А проспекты именно как улицы, а не как каналы, существовали задолго до того. Это когда Большой проспект был каналом, хотелось бы узнать? Что за чудо?

Ну что теперь: дамские ножки будем измерять?

Вот такая сага о знатоках истории и культуры СПб...

Пожалуй, я тоже напишу последний текст в адрес г-на Савина, дабы не ставить более в фокус внимания уважаемых читателей простейшую небрежность как стиль работы.

«Царь с копьем» есть в повести, как раз в том месте с монеткой, о котором пишет г-н Савин. Ведь это был отзыв о повести, верно?

Я нигде не причислял Андреевский собор к жилым домам, можно посмотреть всю нашу переписку.

В 1764 г. рухнул не собор, а только купол, собор же впоследствии (при жизни Ксении, кстати) счастливо достроили. И, чтобы уж закончить с «неактивным каменным строительством»: еще в 1745 г. рядом с большим старым деревянным Андреевским собором был выстроен каменный «теплый» Трехсвятский храм.

Теперь чудеса с Публичкой. Тут вот какое дело: «Сытный рынок» можно найти и на картах, и на открытках, и в заголовках газетных статей дореволюционного периода, а это уж точно газетный зал. Есть выбор, с чего начинать...

Вот уж, действительно, а судьи кто? И за что судят, стоит подумать...

Зря, всё-таки, модераторы позволили писать несколько отзывов на одно произведение. Это неизбежно должно было привести (и привело) к спорам и флуду. Это моё последнее письмо в адрес господина Володихина; писать далее значило бы кормить тролля. Володихин опять будет вещать про «царя с копьём», о котором у меня слова не было, начнёт Андреевский собор причислять к жилым домам. Кстати, каменный собор заложен в 1764 году, а в 1766 году рухнул; болотистая почва не выдержала веса здания, стены поплыли, и это привело к обрушению купола. Посмотрите, интереса ради: на Литейном стоит немало жилых домов XVIII века постройки, а на Васильевском мне не известно ни одного.

Ужасно порадовало предложение Володихина идти в Публичку, искать подтверждения его, Володихина, правоты. Нет уж, кто придумал, тот пусть и идёт, тем более, что карты хранятся в отделе картографии, открытки и реклама в отделе эстампов, а газеты в газетном зале, который находится и вовсе в другом здании.

И, наконец, завершающая фраза володихинской полемики: «Есть у меня подозрение, что автору повести влетало не за «незнание истории», а за твердую принадлежность к христианству». Вот, что по этому поводу я писал ещё в мае прошлого года: «Не спасает ни прекрасный стиль, ни то, что на кляузную тему (христианский роман) Далия сумела написать достаточно выдержанный текст». И кто после этого должен быть судьёй? И кому?

Недавно почерпнул у К. Маккалоу красивый афоризм: «Боги любят атеистов». До какой степени верно обратное, трудно сказать, но свидетельства тому, что честно верующим людям приходится тяжко, найти нетрудно. Повесть Трускиновской как раз о том, что дорога в рай не только ничем не вымощена, но и вообще в транспортные сети как-то не вписывается. И о том, что значит идти этой дорогой, не имея представления, куда она ведет. «Ксения» — повесть христианская, и пока читатель этого не примет, он будет разговаривать с автором на разных языках. Православие получилось без хоругвей и великодержавия, по-современному интимное, не желающее выставляться напоказ, по-женски взывающее к чувствам. Я не могу отнести себя к знатокам современной российской литературы и, если конкретнее, фантастики, но рискну предположить, что аналогов подобной религиозной прозы нет – не исключая цикла «В час, когда луна взойдет» Чигиринской — Кинн — Оуэн.

Не могу согласиться с утверждением, что «Ксения» — литературное переложение жития святой. Во-первых, собственно, нечего перекладывать – о юродивой до нас дошло разве что изустное предание. Жизнеописания как такового никогда не было, а потому автор выбирала для повествования те элементы, которые ей были нужны в первую очередь. Во-вторых, Ксения у Далии Мейеровны получилась почти что богоборцем, что с понятием «святой» в канонической интерпретации плохо увязывается. В-третьих, линия юродивой в повести отнюдь не единственная, что опять-таки непозволительная роскошь для жизнеописания. «Ксения» — это прежде всего притча, урок земной и небесной любви, женственный, задумчивый взгляд ангела. И одновременно – повесть об упорстве, сжатых зубах и самоотрицании – даже не самоотречении.

«Ксения» – повесть жестокая (среди героев практически нет счастливых людей), но без литературной грязи: ее вполне компенсирует грязь петербургских улиц. Что удивительно, при всем драматизме Трускиновская ведет повествование очень плавным слогом, имеющим вкус вишневой наливки и томика Куприна. Если вы считаете, что женская вера – это наивные старушки-богомолки, не откажите себе в удовольствии немного поразрушать иллюзии, возьмите книгу, почитайте о том, что женской вере присуща ярость там, где у мужчин возобладает смирение.

Я может немножко не по теме выскажусь. Вот намедни наш патриарх громил языческих богов и хвалил Владимира за то что тот привёл Русь в христианство. Всё это конечно хорошо только тогда на Русь пришла система (религия). Это был не народный Христос, а бог богатых и сильных. Тот же Христос для народа появился не сразу а потихоньку через проповедь, через остатки язычества, через поиски правды, через ошибки, поражения и победы.

Поэтому тот ихний Христос живёт в каменных церквях, а наш ходит по улицам. Может где нибудь в Москве или в Петербурге или в каком-нибудь ещё месте вы увидите его.

Фентези повесть на христианскую тематику, посвященная легенде о Блаженной Ксении... Чудится в этом некоторое противоречие, едва ли сочетание соленого с квадратным. Но автор, ни в чем не отступая от канонов легенды, сумела придать ей захватывающую интригу, психологическую глубину и достоверность, насытить цветами, звуками и запахами, показать картину дореволюционнного Петербурга, складывающуюся из множества ярких деталек.

Когда-то императорская певичка Анетка привезла умирающего мужа Ксении на своей карете, оставив ее после смерти мужа мучительно гадать — что произошло между ними? И произошло ли... Хотя они увидятся только один раз, спустя много лет, их судьбы тесно связаны с того самого дня.

За Ксенией бродит ангел, теряя перья со своих крыл, пачкая ноги в петербургской грязи, ожидая, когда она сможет простить Богу смерть своего мужа; и у них обоих — у Ксении и у ангела — нелегкая дорога.

Это удивительная притча, история духовного перерождения, написанная с драматизмом и интригой хорошего детектива.

Удивительно красивая и проникновенная история, написанная сочным, приятным языком.

То, что Далия Трускиновская является великолепным стилизатором было понятно еще по «Шайтан-звезде», но здесь ее изумительно богатый язык еще и переплетается с прекрасной историей о безумии и прощении. Каноническая истории Ксении Петербуржской завораживает, потрясает и пугает одновременно.

Великолепны образы ангелов-хранителей, их беседы, самопожертвование одного из них.

Великолепен и страшен образ блаженной Ксении.

Жалок образ Анеты, балеринки.

Написано, еще раз повторюсь, совершенно блистательно. Тонкий, умный и проникновенный рассказ, который стоит прочитать каждому.

Очень люблю этот роман посвященный св. Ксении Петербуржской. Писать христианские романы — дело неблагодарное, мало кому удается. Трускиновской удалось. Здорово удалось!