Леонид Андреев «Мысль»

Всё-таки Андреев как никто другой из русских классиков погружается в тёмные неизъяснимые глубины человеческой души, психики, человеческого естества. Вот этот рассказ – одно из подтверждений тому. Убийство. Исповедь убийцы, написанная им в сумасшедшем доме. И тут же чудовищная глубина и парадоксальность. Безумно интересен сам герой и то, как из раза в раз меняется восприятие его. Изначально кажется, что он – это тот же Раскольников, но Раскольников «у которого получилось», Раскольников «совсем не тварь дрожащая». Убил своего друга (как бы друга), убил из холодного, почти научного желания убить. Или есть в нем что-то от талантливого мистера Рипли? В любом случае он сам по себе достоин встать в ряд известнейших литературных убийц – как он показывает себя публике и «гг. экспертам», не выворачивая своё нутро, а будто выходя на свет софитов, под овации, но всё же потом – выворачивая… Тут и Кафка есть (ещё не существующий как писатель) – отношения героя с отцом, например. Но всё же узнаваемое Андреевское – бесконечное погружение в глубину, сквозь эгоцентричное, где четкость и холодность ужа сама вызывает ощущение ненормальности, сумасшествия. Так безумен или здоров? Так здоров или безумен? Само приближение к личности героя, его внутреннему существу (а смысл художественной литературы это отчасти и есть попытка срастить читателя с героем) заставляет и себя чувствовать безумно, странно, страшно. Очередной опыт (из чтения Андреева) похожий на соприкосновения с чем-то сверхъестественным. Опыт обжигающе холодный, выбивающий из спокойного равновесия своей неизъяснимостью, отсутствием точки опоры. В очередной раз прихожу к выводу, что Леонид Андреев (не весь, конечно, а такие вот его вещи) для меня как наркотик, который стоит потреблять лишь в маленьких дозах. Иначе изменения внутри могут быть весьма тяжелыми…

Вопрос оценки вменяемости преступника является, наверное, одним из самых сложных в уголовном праве. Как оценить психическое здоровье человека, совершившего насильственное преступление? Где грань, отделяющая рассудок здоровый от пораженного болезнью? Однозначного ответа на эти вопросы не существует. А, читая данный рассказ, понимаешь, что такого ответа в принципе не может быть.

Главный герой рассказа — врач и убийца. На стадии планирования преступления он собирался защитить себя от наказания имитацией безумия. И возникает вопрос, а точно ли безумие имитировал здоровый человек, или преступный замысел возник в изначально больном сознании, и лишь после трагического события, в тюремной лечебнице в сознании героя наступило просветление, и он ужаснулся мысли о собственном сумасшествии.

Герой подробно рассказывает, как и зачем он изображал психические припадки. Через какое-то время возникает ощущение, что таким образом он пытается убедить самого себя, что не болен, не сумасшедший, притворщик. Потом понимает, что убедить не может, даже себя не может, и начинает искать предпосылки болезни в своем прошлом, в наследственности. Находит. И замирает на грани. Ведь ни один факт ничего не доказывает наверняка. Такой дневник мог создать как сумасшедший, тщащийся найти объяснения своим поступкам и находящий его, так и имитатор с медицинским образованием, располагающий знаниями о симптомах нужной болезни и искусно их воссоздающий.

Вывод из рассказа просматривается лишь один: четкой границы между разумом и безумием не существует. Рассудок человека может находиться на грани — ни там, ни здесь, ни в полном здравии, ни в окончательной болезни.

Данный рассказ Леонида Андреева является своеобразным введением к Достоевскому. Андреев подводит читателя к пропасти, за которой традиционные научные оценки не работают, показывает вблизи нечто уродливое, на первый взгляд не поддающееся познанию, и при этом опасное, разрушительное. Однако свалится в эту бездну автор не позволяет, он крепко держит читателя за шиворот у самого края, и осторожно оттаскивает назад, на свою сторону. Явление обозначено, связанные с ним мысли сформулированы, значение их понятно. В жизни есть и такое явление тоже и с ним надо как-то жить.

В отличие от Достоевского, Андреев не оправдывает героя и не ищет спасения в любви. Здоров доктор Керженцев или болен, он убийца. Мотив его действий мелочен и не может служить поводом для нравственного оправдания. Любовь в сюжете присутствует в том же виде, что и безумие: она заявлена, но ускользает от взора. Видна лишь глубокая разъедающая обида и зависть.

Классическая литература — это особенные тексты. Теперь так уже не пишут. Яркий афористичный язык рассказа вызывает ощущение соприкосновения с чем-то прекрасным, стильным, вневременным. Смысловой элемент текста пугает, литературный доставляет удовольствие. Контраст смысла и формы многократно усиливает впечатление от этой работы, которая, на мой взгляд, является одной из самых сильных у Леонида Андреева.

Конечно, хочется отметить язык. Рассказ написан прекрасным литературным языком, образным, цельным. Читать одно удовольствие.

Теперь по сути.

Природа сыграла с человеком злую шутку. Разум, который изначально возник как дополнительный инструмент, как средство в борьбе за выживание, при недостатке реальных внешних стимулов начинает работать вхолостую, сбиваясь от непрерывного перекладывания одних и тех же фактов, от постоянного обдумывания одних и тех же мыслей. Это видно на примерах социально-оторванных людей: на необитаемом острове, в одиночном заключении, в психиатрической лечебнице. Частично это и происходит с героем.

Но значительно горше, когда человек сам, своими руками портит «инструмент». Начав с отстранённости в детстве, уничтожив в себе эмоциональную сферу, герой уже тогда, в молодости, «перекосил» свой организм. Сосредоточившись на себе, своём эго, своих «мыслях» (при этом даже тело своё не любит, только разум), он отсёк все здоровые внешние импульсы, которые должны питать мозг, а находясь в благополучном материальном положении (потеря денег ужасала его ещё в детстве, он уже тогда не представлял себе, как он смог бы чем-то заниматься ради выживания) он отсекает и те проблемы, для решения которых природой разум и предназначен. И при этом мозг стимулирует книгами — то есть становится мозговым наркоманом, если угодно. Можно выпить кофе, чтобы взбодриться и вскопать грядку картошки, а можно просто хлестать кофе с утра до ночи, мыча от удовольствия.

Что в итоге: чудовищно несбалансированный человек. Как миниатюрный автомобиль с непомерно раздутыми колёсами. Как детский велосипед с реактивным соплом. Чем заняться такому уродцу? Что ещё способно взбудоражить это утомлённые серые клеточки? Единственный слабый инстинкт, шевелящийся в этой мозго-туше, это инстинкт размножения. Увы, всю любовь героя к женщине можно описать именно так: интегрально-дифференциальный аппарат, брошенный на вычисление два плюс два. Получив отказ, он не может просто пойти и найти себе другую, нет, он убеждает себя в тех чувствах, которые не испытывает (привет книжкам!), зачатки эмоций прорываются извращённым образом (он слабо улыбается в ответ на её смех) и само признание, что помимо разума в нём, сверх-супер-человеке, есть ещё и эмоции, шокирует его настолько, что он испытывает желание унизить ту, кто невольно послужила этому прорыву эмоций. И вновь в гипертрофированно-извращённой форме. Что бы сделал нормальный, импульсивный, эмоциональный человек? Ну, плюнул бы бабе в харю. Или куртуазно обматерил. Или, рыцарски склонив голову, поклялся бы в вечной преданности. Неважно. Главное, без разума, эмоционально.

Но не таков наш перекаченный мозго-атлет! Единственно доступная ему сфера — это сфера чистого разума. А разум — это только приспособление. Это инструмент: скальпель или кувалда, микроскоп или маникюрные ножницы — но только инструмент. Данный человеку природой, чтобы выжить. Чтобы обхитрить, обмануть врагов, чтобы строить планы, как что-нибудь украсть или спрятать, разведать новое место или настроить ловушек для обороны своего жилища. Чтобы служить человеку. А чему служит человек? Самому себе, отвечает герой рассказа. Окей, говорит мозг-переросток, тогда давай поиграем в убийство. Убийство, которое должно унизить, растоптать женщину, которая тебя отвергла, и тем самым эта месть принесёт тебе радость. Ибо в этом предназначение разума — удовлетворять желания человека.

И вот тщательно продуманный план осуществляется — прекрасно. Но удовлетворение, испытанное героем-убийцей, фатально слабо. Нет, он не злодей. Он просто эмоционально пустой человек, не способный к чувственным переживаниям. Нелепо сравнивать героя с Раскольниковым. Ничего общего. Тут убийство скорее от скуки, от безделья, от интеллектуальной гиперпотенции, использующий повод (отвергнутая любовь) для своей бессмысленной деятельности. Многие находят в образе героя рассказа полемику с ницшеанством — безусловно, критику декаденства — несомненно, и всякое такое («Банкротство человеческой мысли» — газета «Курьер» 30 июня 1902 г). И основе всех этих отзывов можно найти одну мысль — бесцельность. Разум, не имеющий цели, подобен хаотично двигающейся газонокосилке. А перекаченный разум, не находящий себе применение, есть бульдозер, потерявший управление: мельчайший толчок — и стотонная махина несётся крушить и разрушать не ею созданное.

Итак, убийство произошло. И что же дальше? А дальше вновь пробивается инстинкт. Инстинкт самосохранения. Увы, но даже сверхчеловек, коим мнит себя герой рассказа, пока он ещё человек, а не робот-компьютер, не волен игнорировать инстинкты. И тут герой попадает в ловушку. Она всегда возникает у людей с подавленными инстинктами, привет доктору Фрейду!, вопрос только в том, в какой форме будет найден выход. Как правило, люди отделываются невротическими расстройствами, но бывает и хуже.

Неразрешимая проблема стоит перед сверхразумом героя. Для спасения нужно убедить окружающих (и экспертов, это архисложно!) в безумии, причём, как человек рациональный, герой выбрал безумие в виде эмоциональных припадков, ведь именно эмоциональность представляется ему как нечто противостоящее уму (а на самом-то деле, должен быть баланс, гармония, но... всё атрофировано с детства). И с ужасом герой понимает, что высвобождение настоящих эмоций доставляет ему бОльшую радость, чем рассудочная деятельность. Именно там, в психбольнице, заново переживая события своей жизни, в нём начинает просыпаться человек. Со всеми своими необъяснимыми разумом желаниями. В чудовищно детской форме, в зачаточно-животных проявлениях: повыть, поползать, разорвать на себе одежду. Его пугают такие желания, они же НЕРАЗУМНЫ. Но и притягивают, как притягивает воспоминание о сценке с пугливой девочкой и маленькой собачкой. Он пытается их проанализировать, препарировать своим сверхразумом. И...

Свихнётся ли он окончательно или выздоровеет? Понятия не имею. Скорее первое, так как в его рассуждениях до самого конца есть ошибочное мнение, что эмоциональность суть безумие (лист 8). И сцена в суде показывает его опустошённость, он мёртв уже потому, что не испытывает чувств. Но чего в жизни не бывает! Как сам герой признаётся: « Но в каторге я ищу другого, чего, я не знаю еще и сам. Меня тянет к этим людям какая-то смутная надежда, что среди них, нарушивших ваши законы, убийц, грабителей, я найду неведомые мне источники жизни и снова стану себе другом.» Возможно, подстегнув инстинкты сложными условиями нахождения на каторге, герою удастся нагрузить свой разум прямыми своими обязанностями — способствовать выживанию, и, возможно, тем самым высвободить эмоциональную сферу из подполья. (Я не пропагандирую каторгу как метод лечения сумасшедших, не-не! Но физический труд, как говорят, помогает наркоманам избавиться от зависимости. Тут скорее такая аналогия — переключиться).

В заключение хочу согласиться с мнением В. Мирского, который писал: «единственный недостаток „Мысли“ в том, что автор слишком подчеркнул психиатрические особенности болезни своего героя, сделав его таким образом на некоторых страницах интересным только для докторов.»

И, хотя сам Андреев подчёркивал, что сюжет «Мысли» имеет для него второстепенную, побочную роль, как и решение вопроса — безумен ли убийца, или только выдает себя за сумасшедшего, чтобы избежать наказания, однако декорации, в которые автор поместил рассудочного сверхчеловека, затмили философский посыл. Увы, я тоже скорее расцениваю истою как рассказ о распаде, вернее, «перекосе» отдельной личности, чем как критику ницшеанства или целого поколения обеспеченных бездельников. Слишком личное, слишком камерное повествование от первого лица, да ещё и в таких условиях.

Поэтому и не 10, увы.

Рассказ по своему стилю и содержанию с самых первых абзацев сильно напомнил мне Достоевского, и немного Чехова. Главный герой (Раскольников-лайт) рассказывает на страницах своего дневника о том, как он намеревался, планировал и совершил убийство своего приятеля, прикрыв все своим, якобы мним недугом. Герой подробно описывает причину – мотив, который побудил его к совершению преступления, рассказывает о нюансах подготовки к этому, о том, как старался показаться изначально нездоровым, а потом и прочно навести окружающих на мысль о своем сумасшествии. Он описывает это так, что по мере чтения, невольно встает вопрос: а мнимый ли его недуг на самом деле? Причем, этот вопрос становится насущным и для самого героя…

Рассказ не случайно называется «Мысль». Изначально, как мне показалось, задумка автора была как раз в том, чтобы показать зарождение, движение и развитие человеческой мысли. В этом случае – абсолютно безумной и ужасной, мысли об убийстве себе подобного. «Из всего удивительного и непостижимого, чем богата жизнь человека, самое удивительное и непостижимое – это мысль». И это интересная идея.

Но дальше автора больше увлекло описание психиатрических симптомов, которые должны навести читателя на мысль о сумасшествии героя. И именно этим деталям уделяется наибольшее внимание, из-за чего записи напоминают больше не записки сумасшедшего, а конспект врача-психиатра.

Наравне с клинической концепцией, между строк мелькает философская линия, которая ставит перед читателями ряд вопросов: а где на самом деле заканчивается норма и начинаются отклонения? Разве всякий, кто говорит правду – сумасшедший?

Отдельно хочется отметить настоящий классический литературный язык автора, который доставляет эстетическое удовольствие. Мне кажется, что например такое предложение, не может никого оставить равнодушным:

«Я люблю то, что я одинок и ни один любопытный взгляд не проник в глубину моей души с ее темными провалами и безднами, на краю которых кружится голова.»

В общем, рассказ произвел хорошее впечатление. В нем есть все, чтобы даже при своем небольшом объеме, быть цельным и фундаментальным литературным произведением.

Хотите заглянуть в себя? Без долгих лет обучений и практик. Но глубоко. Час – и вы уже погрузились в себя, так глубоко, как никогда.

“Преступник и преступление — это вечная ваша тревога, это грозный голос неизведанной бездны, это неумолимое осуждение всей вашей разумной и нравственной жизни” – говорит доктор Керженцев нам. Но это ещё не вход. Это отсыл автора к теме, авторитетам. Самого доктора больше заботит: “Притворялся ли я сумасшедшим, чтобы убить, или убил потому, что был сумасшедшим?”

И поскольку его, вроде, это интересует больше всего, то и я погружаюсь в это. Но ещё не в себя. Но уже начинаю рассуждать: это ли важно, или то, что доктор был безнравственным человеком? А что такое безнравственный человек? Разве я всегда совершаю нравственные поступки? Почему же не считаю себя безнравственным? Юный Керженцев украл у нуждающихся товарищей деньги. Гордится этим. Переступил черту, когда украл? Или потому что не стыдился этого? Совесть его не грызла – он гордился этим. Наверное, в этом дело – он гордился тем, что делал аморальное.

Почему гордился? Самый страшный грех, говорят, гордыня. Самый сладкий. Ты говоришь себе, что круче всех, лучше, умнее, смелее, свободнее… Почему ТЫ это говоришь себе? Может потому, что чувствуешь себя недооцененным? Да ещё отверженным. Вокруг тебя сплошь неблагодарные, а потому неталантливые (бедный друг), злые, мелкие, не способные на поступок. И ты приходишь к мысли, что именно поступок отличит тебя от них. Причём, самый крутой поступок. Тот, что подсказала твоя мысль, самая свободная, самая сильная. Убить мелкого, в открытую, на глазах любимой, но тоже мелкой – это всем покажет. И не только. Это в тебе что-то откроет. Раз ты совершил нечто за гранью, значит, что-то увидишь за этой гранью.

И какое разочарование – не оценили. И ты ничего не увидел. И пошли копания – был ли сумасшедшим до или стал после? Пошло самооправдание: да я бы не убил его, не будь он таким болезненным и хилым, иль будь крупным литературным дарованием. И разочарование в мысли – и своей и вообще. Не это главное, оказалось. Он мог подумать о главном, даже сказал себе: “Надо об этом как следует подумать”, но больше не подумал над мелькнувшей мыслью, что девочка и собачонка, солнце, так тепло светящее — “все это было так просто и так полно кроткой и глубокой мудростью, будто здесь именно, в этой группе, заключается разгадка бытия”.

А не подумал об этом – пришло разочарование миром с множеством богов, а нет одного, настоящего, мудрого, который…

Пока доктор закопался в себе, интересно взглянуть со стороны. Почему же совесть его не грызла? Только ли это позволило ему легко переступить черту? Выстраиваю для себя модель. Всё в мире подобно — один из основных законов мироздания, говорят. Всё имеет пару. На всех уровнях. Всему есть противоположность. Две противоположности — пара. И говорят, есть третье – синтез. Что за зверь? Для меня – это чёрточка на отрезке между двумя точками, двумя противоположностями. Чем ближе чёрточка к одному из концов отрезка – тем разбалансированнее пара. И сколько таких пар во мне – кто знает? И если сильно разбалансированы пары, да так, что дисбаланс одной не компенсирует дисбаланс другой, а наоборот усиливает, то жди доктора Керженцева, который, кстати, понял, что “всё можно” – это мир вседозволенности, в который он стремился и который разочаровал.

И что? Да ничего. Просто можно оценить в себе степень дисбалансов, хотя бы по тем парам, что вам интересны. А можно оценить соседа, начальника, любимую. Не хотите в себе порыться – не читайте рассказ. А вдруг вы как раз думаете, что всё можно? Тогда можно вспомнить доктора Керженцева.

А я не жалею.

История рождения и приобретения значимости и веса не живого существа, но лишь мысли, что может быть не менее интересна, чем биография. А мысль-то непростая, свербящая и режущая, недающая спать и радоваться жизни. Мысль о том, что есть сумасшествие, и, как самому человеку в нём разобраться и доказать одну из двух сторон обоснованно.

Странное и беспричинное убийство, совершённое странным и эгоистичным, раскрывающимся в своём дневнике и зажатым на суде человеком. Отталкивающий тип, не разобравшийся в себе и выносящий это на суд всех и вся. Похож на Раскольникова, но даже в дневнике не позволяет он приблизиться к себе, хотя казалось бы от первого лица повествование и читателю следовало бы. Воспоминания его не эмоциональны, грубы и жёстки. Поступки запутанны, не имеют логики почти и далёки.

Анализ болезни безумия, отравления разума. И в оправдании себя уже нет герою ничего.