Видела прежде экранизацию — именно потому прочла книгу, что осталась в недоумении и захотела разобраться. Что же... Либо я с возрастом делаюсь зашоренной, либо трогательные элементы здесь не так уж и трогательны. Читала скорее нетерпеливо, чем увлечённо: взаимопонимание с автором быстро улетучилось. Совершенный резонанс с моими предпочтениями и с увиденной экранизацией произошёл только под конец. А вот что было после — у меня уже не выходит назвать иначе, нежели тягомотиной. Последние десять страниц хотелось беспощадно отрубить, хоть мне было и немного жалко прямо сейчас заканчивать чтение. У начинающего автора (а Диана Сеттерфилд на момент выхода книги таковым и являлась) неизбежен этот бесконечный поток продолжений: вперёд и вперёд, вслед за строптивыми мыслями, в ту область творчества, кою будущему читателю уже не пристало видеть и чувствовать. В таких случаях целесообразно проживать продолжения в пределах собственной фантазии: а читатель на то и читатель, чтобы нафантазировать и навоображать дальнейшее. Не на пользу ему идут такие настежь распахнутые ворота в авторскую душу: иначе авторская душа заменит ему собственную.

Ещё что приходит в голову: кто не узнает себя в том писателе, который запихал в свою дебютную книгу тысячу с лишком прямых и кривых отсылок к творчеству любимых классиков! Уилки Коллинз и Шарлотта Бронте в воображении автора начали новую жизнь и переплелись с его собственными сказками, создав таким образом историю близняшек Анджелфилд. Последние без этих титанов не живут, не дышат; не способна на это и повествовательница — биограф и букинист Маргарет Ли. Первый фанфик ещё слишком первый — и даже слишком фанфик, к сожалению.

Литературная игра в «Тринадцатой сказке» не подчиняется тому правилу «компостной кучи», о котором говорит её главная героиня. Жаль, что так вышло: зато прохладное отношение к роману помогает о нём судить.

Я ждала разрешения коллизии: пристрастия Маргарет к, как она говорит, «правильным» финалам, — и гипнотически притягательная страшная сказка с отнюдь не счастливым концом, которая в итоге завлекла её. Увы, разрешения не случилось.

Повесть «Золотая гора» — тот Александр Беляев, которого мне рекомендовали ещё давным-давно: о Советском Союзе и журналисте, из Штатов попавшем в социалистическую Утопию. Поразило и тронуло, просто-таки переполнило волнением и нетерпеливым ожиданием: когда же, ну сколько же ещё ждать, пока журналист... поймёт, кто он такой на самом деле. Увы, фантастика двадцатых годов: здесь вам встретится и непогрешимая уверенность, что за границами СССР бушует сплошной океан Зла, и повальное превращение западных журналистов в бездушных и злонамеренных шпионов. Обидно куда больше за второе: я и за Беннета обижаюсь, когда его ругают капиталистом-дельцом, что уже говорить о XX веке, где одно дело о бумагах Пентагона чего стоит. Нет, мистер Додд, который от имени «Нью-Йорк Таймс» отправляет корреспондента добывать информацию, за которой стоило бы охотиться разведке, — отвратителен. Так и сам корреспондент!.. — автор постарался, чтобы представить нам его циником и эгоистом. Только, думается, не вполне получилось ни это, ни желанная эволюция нравственного «я». Прекрасен и трогателен контакт Клэйтона с чистыми и светлыми советскими учёными; бесценна буря, которую в нём поднял страшный выбор между этими людьми и безопасностью Родины. Но увы — ни перехода от политики к душе человеческой, ни нравственного совершенствования в повести не произошло.

Рассказ обрывается так, словно не допечатана ещё одна глава. И бьющий по глазам своей яркостью образ Микулина, титана, человека будущего, не даёт нам снова увидеть его в столкновении с образом Клэйтона, человека на распутье, человека, страстно жаждущего его расположения и тепла. Не о советской правде должна быть эта повесть! А о поиске, любви и человечности! О любви, кстати, здесь читается вскользь и с долей недоумения: девушка загадочна, лучше сказать, она просто не выписана как следует. И не верила я, что именно любовь перетягивает Клэйтона на строну русских: нет, он просто хочет быть среди этих людей, он подспудно понимает, что _там_ его место. Очень кинематографичная, захватывающая повесть. Показалась — недописанной. И картина у белого камня стоит того, чтобы встать рядом с ним ещё раз и встретить рассвет.

Уже окончательно собравшись купить эту книгу, наткнулась на материалы, ничего лестного о Прашкевиче и его труде не говорящие. Будучи большим любителем Жюля Верна, огорчилась — и решила для себя, что при заявленной репутации книги просто обязана её прочесть.

Для начала — и это главное, — и сама книга, и интервью, и обзоры оставили у меня стойкое впечатление неуёмного стремления раскрутить написанное. Раскрытые тайны? Скандальные подробности? Неизвестные страницы жизненной книги? Полноте! За кого нас держат!

Единственное действительно «скандальное» и противное в книге Прашкевича «Жюль Верн» — это описание отношений с мадам Дюшень. Основано оно на работах некоего Оливера Дюма. Я слышала имя этого человека, работ его не читала — однако судя по приведённым цитатам и откровенно пошлым комментариям к «Зелёному лучу» (к тому же ещё и необоснованным), просто нельзя не прийти к убеждению, что вся эта ересь вставлена нарочно. Да ещё и притянута за уши: в особенности это касается ахов и вздохов по поводу «Парижа в XX веке». И, видимо, делается это для того, чтобы держаться — читай: опуститься — до уровня читателя. О таком подходе свидетельствует и совершенно мне непонятное предисловие, адресованное неясно кому, неизвестно для чего написанное. Оно полно очевидностей и к тому же странных рассуждений, не имеющих к исследованию творчества Верна никакого отношения. Взять хотя бы упоминание теории «ближней фантастики»: как эти темы двадцатого столетия могут соотноситься с контекстом, с литературой столетия девятнадцатого?

Прочая скандальность... она просто отсутствует! В этой книге нет ничего нового.

Автор по-своему трактует деловые отношения Верна и Этцеля? Пожалуйста! — только лично я после Жана Жюль-Верна в иного Этцеля не верю.

Автор пытается рассуждать о персонажах «Необыкновенных путешествий» и ставит во главу угла Сайреса Смита, прочих объявляя либо не очень-то нужными будущему, либо закомплексованными мстителями? Да ради Бога! Лишь бы читающие его люди понимали, что это лишь одно из читательских мнений.

Всё, что писали в своё время Кирилл Андреев, Евгений Павлович и Жан Жюль-Верн, — всё изложено здесь, иногда пересказами, иногда прямыми цитатами. Я не советовала бы читать эту книгу. Никому — ни специалистам по Верну, ни вовсе современной аудитории. Она не несёт ничего нового. Довольно Брандиса и Жана Жюль-Верна: вместе с Москвиным информативно они дадут ровно то же самое. И даже меньше: о творчестве Мишеля над посмертными романами Прашкевич говорит куда менее охотно, чем о мадам Дюшень.

Язык у книги упрощённый, имитирующий приятельский тон. Порой занимательно и увлекательно читается. После предисловия и до самой женитьбы нельзя было бы найти ничего отвратительного. Да и в большей части пространства книги также. Много цитат, иногда невыносимо много: это скучно человеку, хорошо представляющему себе цитируемое. Цитируется не только проза, но и поэзия — как Верна в переводе автора, плюс «Марсовые» в переводе Михайлова, так и пришедшаяся кстати. И это, пожалуй, достоинство книги: поэзию, вызывающую стойкие ассоциации, приятно читать. Что действительно здесь хорошо — так это качественные фотографии.

До скандальной же эта книга — попросту не дотягивает.