В этом сборнике я поучаствовал как автор, но если б мне не нашлось сказать ничего (или почти ничего) хорошего, то по-джентльменски бы промолчал. И очень греет душу, что случай совсем не тот. «Самую страшную книгу 2014» я купил и прочел как самый обыкновенный читатель — и остался доволен. А теперь я очень доволен. Еще не как слон, но как полслона или даже две трети — точно.

По сути, впечатление от любой антологии определяется ее полюсами: самыми слабыми рассказами и самыми сильными. И хотя с мощными, прорывными вещами в ССК 2014 все обстояло отлично («...где живет Кракен» Кожина, «Дом на болоте» Павлова, «Навек исчезну в бездне под Мессиной» Владимира Кузнецова... ах!), вместе с ними сквозь сито отбора просочились и несколько путаных, любительских текстов. Так уж бывает с первыми блинами и попытками принять позу лотоса. И до чего же отрадно, что в новом сборнике ни одного такого недоразумения нет.

Разумеется, и здесь есть свои лидеры, свои крепыши и середнячки. Но даже те рассказы, которые лично меня не особо вдохновили, — это цельные, законченные ИСТОРИИ, которые проводят читателя от начала до конца (как правило, печального, но если вам хочется сплошных хэппи-эндов, то вы, наверное, ошиблись дверью... то есть жанром). И у них, к слову, находятся поклонники.

Что уж говорить о высшей лиге! Фавориты будут у каждого свои, у меня это чарующая «Черная Церковь» Максима Кабира, по-геймановски пронзительная «Тишина в дождевой капле» Николая Иванова, «Лето пришло» Юрия Погуляя, «Сученыш» Олега Кожина, «На холме» Дмитрия Мордаса, «Навсегда» Александра Матюхина... И это только самое яркое (с моей избалованной точки зрения): нашлось местечко и жесткому зомби-хоррору, и мягкой лирической мистике, и изобретательному психологическому триллеру, и убойной «мясной» истории для сильных желудком, и чуточке лавкрафтианской жути... Даже ужасам старой Руси! Приятно оказаться в такой компании.

Я очень люблю антологии хоррора и прочел их не один десяток. И с легким сердцем могу сказать, что не припомню ни одного сборника с настолько сбалансированным составом, без дыр и громких приседаний в лужу. Даже у самых маститых западных составителей — Джонса, Датлоу, Адамса — обязательно случаются проколы (где-то отказал вкус, какую-то вещь взяли по дружбе... да мало ли). У отечественных их всегда было больше. Впрочем, и самих-то этих книг у нас набралось от силы семь-восемь (это я еще завышаю) за двадцать с лишком лет.

А теперь есть веский повод надеяться, что антологии русского хоррора будут. И что важнее, будут хороши. Жанр выбрался из пеленок и устраивается на заслуженном месте, и читателям остается наслаждаться результатами, ну а авторам... не расслабляться и заниматься тем, что у них хорошо получается.

Конечно, лично мне хотелось бы видеть здесь и вещи в духе Лиготти, Баррона, Баркера, Эйкмана, к которым пока только-только подбираемся. Но хорошего помаленьку, все впереди. Р'льех не сразу строился.

О не в меру талантливых писателях часто выражаются в духе «у него в одной главе/странице/абзаце больше оригинальных идей, чем у некоторых авторов в целых трилогиях». Обычно это поэтическое преувеличение — говоря языком математики, разница составляет не несколько порядков, а один-два.

Но в случае Яцека Дукая старый рецензентский прием попадает в точку. Причем в самой смелой своей вариации — той, что про абзац (до предложений все-таки не доходит).

Не в меру, сверх меры, вне меры — «Иные песни» действительно написаны человеком, который мыслит по-иному. Написан, что примечательно, в двадцать восемь лет (как у писателя у меня этому факту сложное, очень сложное отношение). Но изобретательных идей и ярких образов в романе и в самом деле хватило бы на двадцать восемь авторов попроще. Если не дважды двадцать восемь.

Дальше я хотел написать, что в первую очередь покоряет и поражает мир, описанный в романе, но вовремя сообразил, что был бы не прав. Вселенная «Иных песен» неотделима от того, что в ней происходит, и тех, кто в ней живет. Как правило, автор средней руки заворачивает в фантастический фантик привычную нам действительность. В случае с Дукаем все наоборот: такое впечатление, что земные реалии привязаны к некоему чуждому мирозданию из чистого милосердия — чтобы не оставлять читателя совсем без ориентиров. Но даже и так ему, читателю (и читательнице) придется очень непросто.

Нам предлагают нечто большее, чем альтернативную историю, — альтернативную физику, основанную на онтологических идеях Аристотеля (воплотившихся почти буквально). И это не косметический эффект, а космический, в исконном смысле слова. За физикой идет длинная вереница других явлений — иные химия, география, биология, социология, политика, психология, иные механизмы любви и ненависти, лидерства и подчинения. При этом провести некие аналогии с нашей реальностью не составит труда, а ключевая концепция формы, определяющей облик всего сущего, оказывается отличной метафорой, поводом к размышлениям и спорам — о геополитических играх, о взаимном влиянии связанных между собой людей, о творчестве, о природе хаоса.

У каждой главы романа своя атмосфера, свое настроение, даже свое место действия — представьте все разнообразие «Песни льда и огня», втиснутое в один том вместо (дай Ктулху) семи и помноженное как минимум на пять. Большую часть пути мы пройдем с бывшим стратегосом Иеронимом Бербелеком — и с каждым шагом он тоже будет немного меняться. Этому персонажу трудно симпатизировать, но оторвать от него взгляд невозможно — а финал будет таков, что прогулку захочется повторить еще раз.

«Иные песни» — сложный роман, но его сложность не в изощренных стилистических изысках, а в количестве и качестве заложенных в нем идей. Пролистать книжку наскоро не получится — даже если вы хорошо знакомы с историей античной мысли, несколько сюрпризов наверняка найдется и по вашу душу. Простые смертные будут пробиваться с боем — но заодно и с пылом конкистадора, открывающего новые земли.

Безусловно, это очень холодная книга (хотя едва ли холоднее, чем другой дукаевский роман, «Лед») — для автора важнее посылки и выводы, чем люди. Действующие лица выписаны объемно и ярко, и все же каждое из них — не столько фигура, сколько функция. Но персонажей, способных привязать к себе, в литературе предостаточно. А вот настолько насыщенной и неординарной фантастики — считаные примеры. С другой стороны, в динамике недостатка нет — философские диалоги удачно вписаны в сплошной поток событий, приключений и интриг.

«Иные песни» заслуживают не этого поверхностного отзыва и даже не обстоятельной рецензии, а полноценной статьи (такой, например, как замечательное послесловие Сергея Легезы в конце русского издания, очень вдумчивое и информативное — спасибо Сергею и за него, и, конечно же, за перевод). Но я, признаюсь, не готов — по крайней мере, после первого прочтения... а роман требует как минимум два. Поэтому вместо анализа — открытка с места событий. Check-in, если угодно. Но я обязательно вернусь в эти места, полюбуюсь танцем стихий и мозаикой переменчивых форм.

Добавлю лишь одно: в кои-то веки англосаксы могут нам позавидовать. Мы уже можем читать Дукая на родном языке, а они еще нет.

P. S. В 2014-м выбрать переводную книгу года будет просто как никогда.

Мрачная вселенная, выросшая из рассказов и повестей Лавкрафта, остается одной из самых узнаваемых в фантастике – и не только потому, что Ктулху стал интернет-мемом. Каждое поколение находит что-то свое в преданиях о темных богах и зловещих культах, дополняя и переосмысливая предшественников.

Брайан Ламли представляет вторую волну ктулхианцев – кучку авторов, объединенных идейным влиянием Августа Дерлета, друга и неутомимого популяризатора Лавкрафта. Дерлет упорядочил лавкрафтовский пантеон, разделив его обитателей на условно «хороших» и «плохих», а также выстроив прозрачную иерархию Великих Древних, возглавил которую Ктулху. Для многих молодых писателей эта простота оказалась привлекательнее, чем неясные концепции Лавкрафта. «Хаггопиана» – яркое тому свидетельство.

Большинство текстов, включенных в сборник, создавались Ламли на заре творческого пути и носят откровенно подражательный характер («Призывающий Тьму», «Цементные стены», «Город-побратим» и др.). Молодой писатель не столько изобретал сюжеты, сколько конструировал их из готовых элементов: запретные книги, затерянные города, внеземные артефакты, нечестивые ритуалы и т. д. Подобные истории имеют разве что историческую ценность.

Несколько выигрышнее смотрятся рассказы, где мифы Ктулху со всеми их условностями отходят на второй план, уступая чистой динамике хоррора («Ночь, когда затонула “Русалка”», «Темное божество»). Довольно удачны и легенды из цикла об Изначальной земле, где Ламли следует традициям Р. Говарда и К. Э. Смита, а лавкрафтовские мотивы играют вспомогательную роль («Проклятие золотых стражей», «Милахрион бессмертный»).

Напротив, в позднем «Гимне» дух лавкрафтовской прозы силен как никогда – но это именно дух, а не буква. Зрелый Ламли отваживается посмотреть на идеи своего великого предшественника под новым углом – и те оказываются на удивление жизнеспособны. А читателям достается напряженный психологический рассказ с ощутимым философским привкусом…

В целом же, хотя многие рассказы сборника по-своему увлекательны, мифология Ктулху без них не слишком обеднела бы.

Как научная фантастика ориентирована на будущее, так история с привидениями немыслима без отсылок к прошлому. Какова бы ни была природа призраков, что бы ими ни двигало, подобные сюжеты редко срабатывают без добротной предыстории. Яркий пример – «Сияние» Стивена Кинга, где прошлое обволакивает настоящее и в конце концов подменяет его, вытесняя привычную персонажам реальность. Эта метаморфоза воплощена в романе с такой пугающей убедительностью, что он до сих пор остается золотым стандартом в литературе ужасов.

Майкл Корита, молодой писатель из штата Индиана, показывает себя способным учеником. Местом действия в романе «Холодна река» избран тихий городок – некогда модный курорт, привлекавший сильных мира сего со всех концов страны. Присутствует и роскошный отель (реально существующий, в отличие от кинговского «Оверлука»). От дальнейших аналогий с «Сиянием» автор энергично отнекивается, прямо ссылаясь на книгу и знаменитую экранизацию Кубрика уже в первых главах. И действительно, источником бед у Кориты служит не заведомо враждебная людям потусторонняя сущность, а злая воля отдельно взятого человека, сумевшего обмануть смерть. А катализатором событий выступает… минеральная вода – впрочем, изливается она из самого царства мертвых (на то есть намеки), а Стикс, как известно, – не из теплых рек…

И все же без жанровых условностей не обошлось. Сделав ставку на хорошо проработанных персонажей, Корита спешит увязать несколько линий в аккуратный, логически стройный сюжет – и это ему удается. Однако обширная экспозиция, насыщенная интереснейшими историческими деталями, заставляет ждать от финала чего-то большего, чем беготня в стиле Дина Кунца.

«Холодна река» — ладно скроенный мистический триллер, замыслу которого недостает амбициозности.

Киборги – нередкие гости в научной фантастике. Но если обычно нам демонстрируется общество, где сращение живой ткани и высокотехнологической начинки – дело обычное, то австралийский сатирик Макс Барри попытался представить, с чего бы все могло начинаться. А могло бы, например, с одинокого научного сотрудника, для которого функциональность и логика важнее так называемого здравого смысла. В погоне за совершенством Чарльз Нейман не щадит собственных конечностей (как автор – читательских нервов), но помыслы его чисты; трудится он во благо человечества или во вред – вопрос теоретический. По-настоящему его занимает лишь одно: как улучшить биологическую машину, которой управляет его мозг. Тело, иначе говоря. Встроенный Wi-Fi точно не будет лишним…

Однако в мире большого бизнеса даровитых одиночек терпят ровно до тех пор, пока они приносят пользу. И если заслуженная курочка не торопится (а то и отказывается!) нести золотые яйца, то подолгу ее уговаривать никто не станет. Есть и более эффективные способы. Вот, скажем, если упрямица симпатизирует другой курочке…

Корпоративные структуры – излюбленная мишень Барри, не устающего высмеивать их из книги в книгу. Научно-исследовательские гиганты в «Человеке-машине» выглядят особенно неприглядно: дырявая этика в сочетании с колоссальными техническими возможностями может привести к ужасающим результатам; Оруэллу и не снилось. При этом роман насыщен юмором и оригинальными идеями, а ближе к финалу превращается в увлекательный технобоевик, заставляя вспомнить мультимедийную сагу о Железном Человеке. Саркастическая концовка подводит сюжету изящный и единственно возможный итог.

Удачный сплав сатиры и научной фантастики, предельно актуальный и мастерски исполненный.

В фантастической литературе оборотни всегда были на положении младших братьев: не обладая ни харизмой, ни разносторонностью вампиров, они либо служат им фоном, либо остаются пленниками ограниченного круга собственных сюжетов. Объемы «вампирской» и «вервольфской» литературы несопоставимы. И все же время от времени находятся авторы, готовые восстановить попранную справедливость.

Чувствуется, что Джейкоб Марлоу для его создателя – не чисто литературный конструкт, а нечто более личное, интимное, и автобиографические нотки в романе не случайны. Между увлекательным сюжетом и проработкой персонажа Дункан выбирает последнее. Особый аромат книге придает интонация героя – ироничная и печальная одновременно; этому голосу легко сочувствовать и верить, даже если речь идет о пожирании человеческих кишок (а читательских чувств здесь никто не щадит). Сказываются мощные литературные корни «Последнего вервольфа»: уже сама фамилия «Марлоу» отсылает к классике нуара и знакома даже непосвященным.

Вместе с тем, увлеченно анатомируя душу своего протагониста, Дункан то и дело пренебрегает интригой. Традиционное для жанра столкновение спецслужб, вампирских кланов и героя-одиночки занимает его постольку, поскольку заполняет пробелы между психологическими, лирическими и эротическими пассажами. По сути, «Последний вервольф» – редчайший пример мелодрамы, созданной исключительно для мужчин. Ядро этой истории – в переживаниях и чувствах (это подчеркивается и трагическим финалом), но насилие и жесткий секс гарантированно отпугнут романтически настроенную половину аудитории.

В итоге имеем умеренно удачную попытку углубиться в психологию оборотней. При всех своих достоинствах, роман найдет понимание далеко не у всех.

Как и всякое направление литературы, «тёмная» проза (под этим зонтиком уютно разместились хоррор и родственные ему жанры) обросла изрядным количеством премий. Премия имени Ширли Джексон учреждена лишь в 2007 году, но уже зарекомендовала себя как одна из наиболее престижных в области «психологического саспенса, ужасов и мрачной фантастики».

Почему именно Джексон? В сравнении с другими мастерами жанра вроде Роберта Блоха или Фрица Лейбера, творившими в середине века, творческое наследие писательницы невелико, а её вклад в «тёмную» литературу ограничивается стопкой тоненьких романов да горсткой рассказов, в которых не то что Ктулху — и вампиров не найдётся. И всё же премия названа так не случайно. Одним из доказательств этого может послужить «Лотерея» — наиболее значимый сборник Джексон, теперь изданный и на русском языке.

В большинстве рассказов, собранных под этой обложкой, ничего фантастического как будто не происходит. Типичный герой Джексон — представитель (чаще представительница) среднего класса, по рукам и ногам скованный стереотипами — разумными ли, глупыми ли, но заведомо навязанными окружением и не вполне осознанными. Так, в рассказе «После вас, милейший Альфонс» героиня изо всех сил старается быть политкорректной — и сама не замечает, что впала в старый добрый расизм, только вывернутый наизнанку. Её сынишка и его темнокожий приятель, не успевшие еще нахвататься взрослых условностей, встречают её благоглупости непониманием. Дети у Джексон вообще показывают себя жизнеспособнее и смелее взрослых. К примеру, юная героиня «Званого полдника во льне», одарённая воображением и поэтическим талантом, отказывается играть роль учёной обезьянки при умиляющихся старших.

И всё же сопротивляемость детского ума не бесконечна. Некоторые мальчишки и девчонки, сами того не замечая, открывают душу злу в самом широком смысле. Девочка-подросток из «Опьянения», отказываясь принимать уродливый мир взрослых, грезит о его разрушении. Юный герой «Чарльза» в самом нежном возрасте вырабатывает в себе способность перекладывать вину на других — и с удовольствием ею пользуется. Малыши из «Ведьмы» и «Чужой» охотно впитывают уроки жестокости, которые преподносит им внешний мир.

Другие дети перенимают страхи у родителей — и вырастают их копиями, неспособными постоять за себя даже перед лицом откровенного хамства («Домашний рецепт», «Испытание схваткой»). Притеснения и неудобства пугают их намного меньше, чем риск не соблюсти приличия; на любое унижение они, как героиня одноименного рассказа, ответят словом «разумеется». Мир «Лотереи» — это мир предрассудков, лицемерия и застарелых комплексов. Титульный рассказ, символично размещенный в конце сборника, выносит приговор этому миру и предсказывает его будущее. Если обществом правят условности, то условиться можно о чем угодно — и даже традицию жертвоприношений возродить никогда не поздно.

Тонко чувствующие личности, не готовые смириться с правилами этого мира и бросающие — не всегда сознательно — ему вызов, обречены на поражение («Консультация»). Такова участь Маргарет из «Соляного столпа» — скромной провинциалки, за считанные дни раздавленной суетливым и недружелюбным Нью-Йорком. В финале рассказа город-монстр скидывает последнюю маску и являет свою подлинную, демоническую сущность, не приемлющую чужаков. Тот же фон представлен и в «Демоне-любовнике», где невеста ищет жениха, пропавшего в день свадьбы, но находит лишь враждебную пустоту городских кварталов. В «Зубе» банальная зубная боль становится пропуском в иную реальность, похожую и непохожую на нашу. Личность героини стирается и переписывается заново в адской мясорубке Нью-Йорка, а приглядывает за трансформацией таинственный незнакомец, в котором нетрудно узнать известного джентльмена на букву «Д».

И действительно, во многих рассказах фигурирует то некий мистер Харрис, то «Джим», то просто «мужчина в синем костюме»; дьявол то выступает на первый план, то прячется в тени. Функции его разнообразны, личин его не счесть, но одно остается неизменным: он всегда рядом. Подчеркивая это, Джексон предпосылает всем частям сборника цитаты из старинного демонологического трактата, а завершает его фрагментом из средневековой баллады «Джеймс Харрис, демон-любовник» (недаром в первых изданиях сборник имел подзаголовок «Приключения Джеймса Харриса»). Как ни хитри, а в дьявольской лотерее каждый получит то, что ему причитается.

Хотя славу «литературной ведьмы» Ширли Джексон принесли поздние романы (прежде всего «Призрак дома на холме»), уже в «Лотерее» проявился её талант к анатомически точному изображению человеческой души. На тонкой грани между реальным и фантастическим вырастают рассказы, способные будоражить читательские эмоции и в наши дни.

Вампиром быть трудно. Ни причесаться как следует, ни подкрасить глаз – тем, кто не отражается в зеркалах, следить за собой не так-то просто.

А вот из самих вампиров зеркала получаются недурные. Человечество глядится в них не первый век. Вот на тонких губах играет улыбка – но от неё до звериного оскала какое-то мгновение. Пристальный взгляд, за которым может прятаться и острый интеллект, и ростки сочувствия, и воющая пустота. Красная жажда, терзающая их, так похожа на нашу собственную алчность, наше неизбывное «ещё». Вампир податлив в человеческих руках: можно вылепить из него хоть мечту о вечной любви («Сумерки»), хоть крик одинокой души («Впусти меня»), хоть реликтовый кошмар («Ложная слепота»).

Ким Ньюман в далёком уже 1992-м пошел ва-банк – выкрасил в кроваво-красный целое общество, отошёл в сторонку и посмотрел, что получилось. Получилось остроумно, да и вообще – умно. Так, под бульканье вскрытых артерий, родился цикл «Anno Dracula». Как пишет автор в послесловии к первой книге, наконец-то изданной на русском, это «вампирский роман, в том смысле, что он наживается на других произведениях литературы и вытягивает из них жизнь». Смесь вампирского колорита, альтернативной истории и безудержного постмодернизма оказалась на редкость эффективной – мёртвого поставит на ноги. Пока что хватило на четыре романа (последний вышел в 2013 году) и несколько повестей, дальше – больше. Хитрость рецепта в том, что при всей принципиальной простоте скопировать его трудно: чтобы приготовить вампира по-ньюмански, желательно быть Ньюманом. Попробуем разобраться в причинах.

Итак, сюжет классического «Дракулы» переломился ровно в середине. Ван Хелсинг и его союзники потерпели поражение: гость из Трансильвании играючи смёл их со своего пути и в считаные месяцы добился того, чего желал изначально, – власти над самой могущественной страной в мире. Никаких переворотов, всё официально: теперь Дракула – супруг обращённой им королевы Виктории, всесильный принц-консорт. Его сородичи выходят из подполья и стягиваются со всех концов земли под гостеприимную сень британских туманов. Оттуда новый порядок расползается по всей огромной империи, далее – повсюду. У гемократии большое будущее, ибо кровь есть жизнь.

А как же настоящее? Что изменилось в жизни викторианцев? Всё и ничего. Быт теперь заточен под вампиров – а значит, важные дела вершатся только под покровом темноты. Оборот серебра ограничен, за мужеложество сажают на кол, аресты и казни стали частью повсеночности. Для врагов режима устраиваются спецлагеря (в одном из них томится некий одарённый сыщик, любитель скрипичной игры и кокаина). Руководящие посты понемногу отходят к вампирам; «тёплым» гражданам, помышляющим о карьере, рекомендовано задуматься о «Тёмном Поцелуе».

Однако на улицах Лондона по-прежнему властвуют нужда и порок. От голода, болезней и унижений вампиризм не спасает. Обращение открывает двери лишь для тех, перед кем они распахивались и раньше. Тем же, кто продавал себя за пару монет и пинту эля, приходится отныне хлопотать и об унции-другой крови. «Кто для радости рождён, кто на горе осуждён» – принцип Уильяма Блейка всё так же верен.

Но вот наступает 1888 год, и строго по расписанию на исторические подмостки выходит душегуб из Уайтчепела – тот, кого сперва назовут Серебряным Ножом, но в итоге запомнят под привычным нам именем: Джек-Потрошитель. И разве мог кто подумать, что из-за нескольких убитых простигосподи, пускай даже и вампирской породы, поднимется волна такой силы, что дракулианской стабильности несдобровать?

Как убедительно демонстрирует Ким Ньюман, кое-кому всегда хватает прозорливости, чтобы не только предвидеть ситуацию, но и направить её в нужное русло. И вот уже мятежники кричат на углах: «Смерть мёртвым!», Карпатская Гвардия принца-консорта учиняет ответные зверства, а Джек наносит удар за ударом по общественному равновесию, нимало не заботясь о последствиях.

В круговорот событий затягивает нескольких ключевых персонажей. Женевьева Дьёдонне – вампирша самых честных правил, гуманная и справедливая, не связанная с Дракулой ни моральными установками, ни по крови. Чарльз Борегар – верный слуга короны и тайного клуба «Диоген», обременённый чувством долга и легкомысленной невестой. Ещё двое героев заимствованы у Стокера: оба пережили схватку с графом, но пути их разошлись. Лорд Годалминг своевременно обратился и взбирается на политический Олимп, без сожалений отбросив человеческую природу. Доктор Сьюард, напротив, всё глубже сползает в пучину горя и забвения. И да, его зовут Джек. О том, что сюжетом движет его посеребренный скальпель, мы узнаём в первой же главе.

Но книгу делают не герои, а их блистательная свита – викторианская культура во всём её многообразии и сложности. Под сумрачными сводами «Эры Дракулы» встречаются исторические личности, персонажи романов и пьес, городские легенды и, разумеется, вампиры. От переписи, проведённой Ньюманом, не ускользнула ни единая мёртвая душа: место нашлось для всякого, кто когда-либо пил кровь на книжных страницах, экранах кинотеатров и телевизоров. Не в этой истории, так последующих – развиваясь с годами, вселенная «Anno Dracula» поглощает новоприбывших и подбирает недобитых. Викторианская эпоха оживает в параде пёстрых образов – и принадлежащих, и навязанных ей. Оскар Уайльд, Уильям Моррис, граф Орлок и лорд Ратвен, инспектор Лестрейд и профессор Мориарти, доктора Джекил и Моро, герои Киплинга и даже Кинга – приглашены все, не говоря уже о жертвах Потрошителя и прочих лицах, причастных к его делу. Большинство проходит статистами (автор не присваивает чужих достижений), но из тысячи отсылок и намёков складывается симфония викторианства в его блеске и нищете. Уже одна только готовность – или нежелание – обратиться ярко характеризует каждую фигуру, реальную или вымышленную. Насквозь положительные Борегар и Дьёдонне смотрятся на этом фоне несколько бледно, но их история чётко выстроена и доведена до логического завершения. Стокеровские герои также отрабатывают свои роли честно и с достоинством джентльменов.

Авторские комментарии занимают четырнадцать страниц, примечания переводчика – ещё шестьдесят, и называть их приложением к тексту даже неловко. «Эра Дракулы» не «Улисс», но игнорировать такие залежи эрудиции, право же, грешно.

Впрочем, Ньюман не только всеведущий критик, знаток хоррора и сопредельных жанров, но и талантливый писатель. Без искры вдохновения весь этот карнавал остался бы красочной диорамой, собранной из чужих деталей. Всё-таки у автора были и предшественники: он охотно признаётся, что кое-чем обязан Ф. Х. Фармеру и кино шестидесятых с его «перенаселёнными бурлесками». Чем ближе к концовке, тем меньше в тексте иронии, а финальная сцена при дворе наполняет душу страхом с омерзением пополам. «Эра Дракулы» создавалась в годы, когда кресло, оставленное Маргарет Тэтчер, не успело ещё остыть. В 1980-е страна держала курс на «викторианские ценности», так что некоторые аналогии напросились сами собой. Другие Ньюман вывел самостоятельно, прибегая порой к намеренным анахронизмам. «Понятие преступления уже приобрело столь широкое толкование, что под него подпадали множество хороших людей, которые просто не могли прийти в согласие с новым режимом» – пожалуй, это уже не про Железную леди. Иные из затронутых тем теряются в общей суете, однако грандиозная развязка сглаживает эти упущения. Волна дошла до берега и сделала свое дело.

И всё же политическими тревогами книга не исчерпывается: в зеркале Дракулы человек отражается весь, до последней морщинки. Ньюман пишет о плохих людях, из которых получаются хорошие вампиры; о том, как скверно обращение сказывается на творческих способностях; о верности «своим» и правому делу; о лицемерии, глупости и злости. Его метафоры можно трактовать по-разному, но читателю оставлен выбор, как и к кому их применять. В конце концов, это всего лишь зеркало: если не нравится фас, всегда можно повернуться в профиль.

Если бы Чайна Мьевиль родился в другом мире и под другими звездами, прошел бы вступительные испытания и поступил в институт Специальных Технологий г. Торпы, то произвел бы, несомненно, фурор. Союзы, частицы, падежи — все это нужно и важно для универсального языка, но есть специализации не то чтобы редкие — немыслимые. Условно-повелительное наклонение как раз из таких. И все-таки находятся те, кто говорит невозможному: «Будь». И смотрят на созданное ими, и видят, что это хорошо.

Мьевиль и сам из области очевидного-невероятного. В его имени слышится голос Востока, от фамилии веет старой Европой. Зарабатывая на жизнь небылицами, он активно воздействует на реальность — как политик и публицист левого крыла. Его книги терзают читателя парадоксальными идеями и замысловатым стилем, но продаются от этого только лучше. У него татуировка на правом бицепсе (череп с щупальцами — тоже своеобразный манифест), полдюжины сережек в левом ухе, внешность благородного бандита и репутация самого сексуального литератора Великобритании. Жанровых премий ему навручали на небольшой стеллаж, но фантастическое гетто возлагает на него особые надежды — устами Урсулы Ле Гуин: «Когда он получит Букера, вся эта дурацкая иерархия рухнет, и литературе от этого станет только лучше». Что ж, для того и существуют революционеры — те, кто мыслит в условно-повелительном наклонении, транслируя свою волю в ноосферу.

«Посольский город» не подводит итогов и не притворяется «книгой всего» — это лишь очередная вклейка в пухлом альбоме тем и образов, интересных автору. С другой стороны, Мьевиль впервые обращается к чистой научной фантастике — на радость читателей и критиков, отчаявшихся классифицировать его прозу. Магический реализм, городское фэнтези, new weird, стимпанк — юркий Чайна уклонялся от ярлычков, как Нео в «Матрице» от пуль, но вот наконец остепенился и как будто притих (разумеется, следующий роман, «Рельсоморе», вернул все на круги своя). Выбор встает разве что между твердой и мягкой НФ и во многом зависит от познаний выбирающего. Очевидно, впрочем, что «Посольский город» — это книга о языке и его связи с мышлением.

В жанровой табели о рангах лингвистическая фантастика всегда стояла высоко, но сколько-нибудь отчетливых традиций в ней так и не наметилось: не существует «Лингвоманта» или «Глоссодюны», от которых протянулись бы через десятилетия ниточки к новейшим шедеврам и провалам. «Языки Пао» Джека Вэнса, «Вавилон-17» Сэмюела Дилэни, «Внедрение» Йена Уотсона, «История твоей жизни» Теда Чана — прекрасные, звонкие голоса, которые так и не сплавились в единый стройный хор. Их роднит скорее не преемственность, а общая теоретическая база, в первую очередь гипотеза Сепира — Уорфа: структура языка либо определяет мировосприятие, либо, самое меньшее, серьезно влияет на него. Для научных фантастов эта идея оказалась королевским подарком: из тех, кто всерьез разрабатывал тему контактов с чуждыми расами, обойти ее пожелали (сумели?) немногие. Там, где сталкиваются языки, неизбежны и конфликты мышления. И Чайна Мьевиль, у которого конфликт в крови, разыгрывает свой вариант этой старой драмы.

Роман переносит нас в далекое будущее, на одинокую планету на самом фронтире освоенной вселенной. Послоград, единственный город на Ариеке, слывет глухой провинцией и нечасто контактирует с метрополией, но своей захолустной жизнью вполне доволен.

Человеческое поселение, защищенное воздушным куполом, расположено посреди более внушительного города аборигенов-ариекаев и мирно сосуществует с ним. Цивилизация Хозяев, как их принято тут называть, держится на беспримерно развитых биотехнологиях — здесь плодится и размножается все, от люстр и оружия до фабрик и домов. Но истинная их уникальность заключена в Языке — неотделимом от мыслительных процессов, предельно конкретном, исключающем абстракции, ложь и, конечно же, все прочие языки. Речь Хозяев состоит из параллельных потоков, производимых двумя ртами. Их слова не обозначают — называют, и за каждым должен стоять живой разум, иначе произнесенное воспринимается как бессмысленный шум. Иногда этот шум исходит от двуногих объектов, совершающих разнообразные действия, но ведь и камень порой издает звуки.

Вот почему контактировать с ариекаями способны лишь специально подготовленные пары клонов с максимально синхронизированными сознаниями — те, кого и называют послами, элита и опора Послограда. В менее просвещенном обществе их держали бы за жрецов. Для уникальной проблемы найдено уникальное решение; заштатной колонии есть чем гордиться.

В городе живет Ависа Беннер Чо (в оригинале инициалы складываются в многозначительное ABC) — женщина, которая бороздила когда-то внешнее подпространство, но вернулась на родину, уступив желаниям мужа-лингвиста. Давным-давно Хозяева назначили ее живым сравнением — и теперь она известна как «девочка, которой сделали больно в темноте и которая съела то, что ей дали», часть Языка. Что это означает для нее? Каково это — стать сравнением? Ответов нет и быть не может, но настанут времена, когда искать их придется — когда метрополия пришлет на Ариеку собственного посла, слепленного из двух совершенно непохожих людей, когда Хозяева услышат его первые слова и все изменится навсегда.

Так разгорается конфликт, в котором никто не виноват и который устранить немыслимо. В спорах с биологией обычно побеждает биология. Чей-то тонкий расчет по случайности выливается в жестокий просчет, и жизнь превращается в ад для обеих общин. Мостики понимания между людьми и ариекаями рушатся один за другим.

И тогда автор вторгается на территорию невозможного. Болезнь, которой вчера не существовало, не вылечить вчерашними лекарствами. Если Магомет не идет к горе, то бедняжке пора отращивать ноги.

У Мьевиля с его социально-политическим мышлением персонажи всегда уступали идеям. В «Посольском городе» это особенно заметно. Несмотря на волевой характер и насыщенную любовную жизнь (сообразно вольным нравам своего времени), Ависе по большей части отводится роль наблюдателя и хроникера — то есть окошка, через которое читатель смотрит на происходящее. Ближе к финалу ее личностные качества окончательно теряют значение, героиня растворяется в тексте и становится катализатором развязки.

На деле функция главного героя достается всему социуму, сложившемуся в Послограде. И вот его-то портрет написан во всех деталях. Каждый персонаж, каждый поступок и мысль — штрих к общему полотну. Ни одно действующее лицо не существует само по себе, его смысл проявляется только в отношениях. На лингвистическом арго такое называется синтагматикой.

Как и все классические герои, этот проходит путь от благоденствия к отчаянию, от него к надежде, погружается в отчаяние еще глубже — и восстает из бездны израненным, но помудревшим. По пути Мьевиль отдает должное мотивам и темам, с которыми уже работал: чуждые друг другу культуры, существующие бок о бок («Город и город»), ожидание апокалипсиса и попытки его предотвратить («Кракен»), распределение власти в обществе, борьба с системой и ее последствия («Железный совет»). Получат свои пятнадцать минут и любимые автором подпольщики — на этот раз их усилия приведут к более предсказуемым результатам, чем мы привыкли. Не обошлось без фирменных неологизмов, разгадывать их — отдельное удовольствие, хотя в русском переводе выжили немногие. Начало романа нашпиговано ими до такой степени, что нетерпеливая часть аудитории отсеется сама собой.

И такая политика уместна, ведь стержень сюжета образован приключениями языка, который пытается выйти за собственные пределы — и выходит. Как и в прочих своих книгах, автор не склонен к милосердию: у любых перемен есть цена, а выживание не выиграешь в лотерее. Ставки придется сделать, по какую бы сторону баррикад тебя ни забросило. Порой и самих баррикад не различить, пока не вглядишься как следует. А «ложь во спасение» становится не просто красивой фразой.

Условно-повелительного наклонения не существует, но Чайну Мьевиля с его ресурсами фантазии такие мелочи не останавливают. Как и всякого, кто встретился с невозможным «если бы», но готов сказать ему: «Будь. Так надо».

В 2009 году издательский дом St. Martin’s Press принял решение закрыть фундаментальную серию «Лучшее за год: Фэнтези. Хоррор», которой Эллен Датлоу и её коллеги посвятили двадцать лет жизни. Эстафету приняло калифорнийское издательство Night Shade Books, поручив заслуженному редактору новую линейку антологий — «Лучшие ужасы за год». Как и следовало ожидать от профессионала, Датлоу справилась с задачей. Достаточно сказать, что в июне текущего года вышел пятый выпуск серии, который уже может похвастаться именами Стивена Кинга и Питера Страуба на обложке. Тем временем на русском появилась первая антология, где «ужасы» перелицованы в «страхи».

Выискивать тенденции и лейтмотивы в жанровом ежегоднике — занятие увлекательное, но неблагодарное: любое обобщение будет отражать не столько реальную картину, сколько убеждения самого рецензента. И всё же нельзя не отметить, что многие сюжеты сборника построены на столкновении человека с великой загадкой смерти. Прежде всего это повесть Лэрда Баррона, с характерной для автора экстравагантностью озаглавленная «Лагерштетт». В палеонтологии этот термин обозначает залежи особо хорошо сохранившихся окаменелостей, у Баррона — некое посмертное бытие, где души людей (или их зловещие подобия) застывают, как насекомые в янтаре. К этому образу привязано галлюцинаторно-вязкое повествование о женщине, которая переживает страшную потерю и стремительно теряет себя саму. Зыбкая поволока ужаса, окутывающая повесть, и хирургически тонкий психологизм свидетельствуют, что Баррон не зря считается одним из столпов современного хоррора и полноправным наследником Лавкрафта.

На этом фоне незатейливо выглядит «Река разливается» Дэниела Кайсена — своего рода парафраз «Шестого чувства», где героиня то и дело «видит мертвецов» — но все ли из них мертвы? «Груз» Е. Майкла Льюиса повествует о военных, которым в 1978-м выпало перевозить тела людей, ставших жертвами печально известного массового самоубийства в Джонстауне. Трогательно, добросовестно — но и только.

Именитый Глен Хиршберг в «Эсмеральде» предлагает неожиданный вариант «сумеречной зоны» — заброшенные книгохранилища. А где зона — там и сталкеры… Из этого зыбкого материала возникает эмоциональная история о человеческих утратах и дыхании иных миров. И дыхание это отдаёт смертью.

Как и «Эсмеральда», большинство рассказов сборника тяготеет к психологической ветви жанра — той, что в России принято называть «мистикой». В «Пингвинах апокалипсиса» Уильяма Спенсера герой противостоит самому настоящему алкогольному демону — и мастерство автора не располагает к шуткам о белочках и зелёных чертях. «Loup-garou» Р. Б. Рассела посвящён традиционной для современного хоррора теме утраченной идентичности, поданной по-английски отстранённо. «Человек с вершины» Адама Голаски демонстрирует, как беззащитна обыденная реальность перед вмешательством тёмных сил; впрочем, больше всего упомянутый в названии человек походит на метафору подсознания. В сюрреалистическом «Бельэтаже» Миранды Сименович доведена до ужасающего предела ещё одна метафора: весь мир — театр.

Жемчужиной сборника можно назвать «Лазы» Саймона Бествика, где автор играет на нескольких страхах одновременно. То, что начинается как триллер о горстке учителей и детей, переживших ядерный взрыв, постепенно перетекает в классический экзистенциальный хоррор, оглушающий читателя клаустрофобией и кошмарами неевклидовой геометрии. И всё это служит лишь подкладкой для ещё одной безнадёжной истории о живых и мёртвых.

Есть в антологии и рассказы попроще, не требующие глубокого погружения. Страшилки на любой вкус: от людоедства и киднеппинга до городских легенд и мифологических монстров. Особняком стоит «Девушка в нарезке» — остроумное нуар-фэнтези в исполнении Грэма Эдвардса. А Джо Р. Лансдейл в «Выброшенном на берег» дарит читателям чарующе жуткую притчу о людях и море, настоящую поэзию в прозе.

Как водится у Датлоу, в книгу включена и пара стихотворений — одно чуть получше, другое похуже, но места в вечности не видать обоим. Как, вероятно, и «Гузке» титулованной Марго Ланаган — сомнительному варианту сказки о Гензеле и Гретель. Если каннибализм присутствовал в этом сюжете изначально, то тема педофилии едва ли себя оправдывает.

Итог: не привлекая самых громких имен, Эллен Датлоу собрала довольно симпатичную и сбалансированную антологию, которая разочарует разве что любителей кровавого, экстремального хоррора. Всем остальным книга доставит немало приятных минут.

В зомби-апокалиптике, которую все чаще выделяют в отдельный жанр, существуют свои законы и условности. Как правило, нашествие живых мертвецов (или инфицированных каннибалов, что ничуть не лучше) отслеживается с самого начала — от первых очагов и «нулевых пациентов» до кровавой анархии и всеобщего опустошения. На этом фоне существуют герои, которым приходится не только думать о физическом выживании, но и приспосабливаться к происходящему психологически; те, кому это не удается, быстро выбывают из гонки. Иногда на развалинах прежней жизни удается построить новую, но бывает и так, что все надежды идут прахом.

Четко сформулированные шаблоны — идеальная мишень для тех, кто шаблонов не терпит. Нью-йоркский писатель Олден Белл (настоящее имя — Джошуа Гейлорд) размещает своих героев в знакомых декорациях, но акценты расставляет на особый лад.

Юная героиня «Жнецов» — дитя своей эпохи, порождение нового мира. Цивилизация рухнула под натиском мертвецов еще до ее рождения. Иной жизни Темпл не видела, ностальгия ей не свойственна: все, что она знает о прошлом, почерпнуто из рассказов старших и фотографий в выцветших журналах (читать ее никто не учил). Закрывать пробелы в знаниях ей помогают от природы цепкий ум и живое воображение. За годы упадка Америка превратилась в огромный музей под открытым небом; перебираясь из штата в штат, словно из зала в зал, Темпл постигает доставшуюся ей вселенную как единое целое. «Прошлого в мире не меньше настоящего», — размышляет она.

Роман построен в традиционной для американской культуры форме «дорожной истории». Хотя государство кануло в Лету вместе с интернетом и авиаперевозками, по всей стране теплятся островки человеческого присутствия. Блуждая по пустынным просторам, героиня встречает десятки людей, попадает во множество общин. И у каждого своя правда, свой путь: кто-то надеется вернуть старое, кто-то строит новое — а кое-кто и вовсе предпочитает считать, будто ничего не изменилось. И везде Темпл чувствует себя одинаково чужой, потому что мир устраивает ее таким, какой он есть. Мир этот жесток, беспощаден, неприютен — и бесконечно прекрасен. Чудеса поджидают на каждом шагу: фосфоресцирующие рыбки в морском приливе, железный великан у нефтяной вышки, ревущая Ниагара. И все это такая же часть жизни, как и вечно голодные, вечно шаркающие пожиратели плоти — и даже в них порой обнаруживается ужасающая, босховская красота. Истина в глазах смотрящего — а глаза Темпл смотрят зорко, настроившись на волну удивительного и величественного.

Поначалу ее гонит вперед жажда странствий, потом — убийца, идущий по пятам, а затем и чувство долга — синоним больной совести. На руках ее кровь — и Темпл достаточно узнала о мифологии прошлого, чтобы разглядеть в собственной душе дьявола и возненавидеть его. А где-то там, наверху, затаился Бог — не милостивый христианский Господь, не карающая длань Ветхого Завета, а грозная первобытная сущность, для которой человек — нелюбимая игрушка. «Жнецы суть ангелы» (название, конечно же, заимствовано из Библии) — редкая книга о поисках Бога, начисто лишенная религиозного пафоса. В мире, который описывает Белл, присутствие этой силы естественно и даже необходимо — как звездолеты в космической фантастике.

Манера изложения, избранная автором, напоминает о живом классике американской литературы — Кормаке Маккарти. Та же задумчивость, неторопливость, та же тягучая меланхолия — и жестокая прямота, прорывающаяся всплесками насилия. Как и Маккарти, Белл безжалостен к своим немногословным героям. Как и он, не стремится к условному реализму, а точными мазками рисует высокую трагедию. Оставаясь законченной и ясной, история Темпл насыщена символами и допускает множество толкований — и это тоже нетипично для производственного в своей основе жанра.

К сожалению, на русском языке «Жнецы» звучат далеко не так стройно. Сложности начинаются уже в эпиграфе, где цитата из кинговского «Кладбища домашних животных» приписана некоему «Пету Сематари». Поэтичный стиль Белла расплывается в безвкусный канцелярит, ключевые фразы меняют смысл на противоположный, «почва» (soil) мутирует в «душу» (soul). Вот наивно исковерканная «аэродинастика» в устах неграмотной Темпл «исправляется» переводческо-редакторской командой на «аэродинамику» — и убит целый эпизод. Право же, эта книга заслуживает лучшей участи — но мудрая не по годам Темпл первой заметила бы, что справедливость не из тех чудес, какие можно встретить на этой земле…

В итоге имеем сильный, насыщенный идеями и смыслами роман-путешествие, который может отпугнуть читателей, привыкших к непрерывному действию и одномерным героям. Весомый вклад в копилку жанра — книга, в которой находится место и степному закату, и кровавой бойне, и мыслям о вечном.

Если допустить, что у серьезного писателя всякая книга – автопортрет, то сразу напрашивается несколько аналогий. Скажем, роман – это монументальная скульптура или изображение в полный рост; масштабное, но грубое, набросанное щедрыми импрессионистскими мазками. Стихотворение – эскиз перед зеркалом (иногда и полноценный рисунок, но это у избранных). А вот сборник малой прозы – детальный портрет, прописанный до последней черточки. Это особенно верно, когда тексты в книге разделяют годы и десятилетия; тогда портрет обретает объем не только в пространстве, но и в четвертом измерении – времени.

«Мастер дороги» как раз из таких полотен, так что присмотримся повнимательней к творческому лицу Владимира Аренева (хотя это и псевдоним, называть его личиной или маской не хочется: пока что автор не давал ни единого повода для сомнений и поразительно похож сам на себя).

Во-первых, это доброе лицо. Персонажи Аренева могут быть смелыми и робкими, трудолюбивыми и праздными, вредными и понимающими – но злых среди них не найдется. Кто-то скажет, что это эскапизм и благодушие – да полно вам! Переберите в уме своих знакомых. Много ли среди них душегубов? Мошенников? Воров? Если да, то вам крупно не повезло – но статистика все же против вас.

Отказываясь от темных оттенков, автор отнюдь не заваливает читателей сладкой ватой. Даже в самых ироничных текстах героев ожидают испытания – и для каждого припасена своя мера ответственности. Выдержат этот груз не все, а некоторые не станут даже и пытаться – но лучшие вещи в сборнике не о них.

Во-вторых, это умное лицо. Аренев, словно любознательный турист, разгуливает по разным мирам и эпохам. Где-то он явно успел обжиться и стал своим, где-то ограничился видом из окна и кратким отзывом о гостинице и сервисе. Проще говоря, однообразию в этой книжке места не отыскалось. А вот досадный схематизм временами проглядывает. Особенно это заметно в заглавной повести, построенной на концепциях Джозефа Кэмпбелла – столпа сравнительной мифологии. «Мастер дороги» представляет собой пространную философскую сказку-притчу, персонажи которой вызывают не больше симпатии, чем олицетворения добродетелей и пороков в средневековых аллегориях. Сложность замысла сыграла с автором злую шутку: увлекшись широкими метафорами и играми со структурой, он забыл привнести в свою вселенную хотя бы толику тепла – и от бледных фигур, обитающих на страницах повести, веет искусственностью. В «Оси мира» Святослава Логинова (чье влияние Аренев охотно признает) схожие мотивы обыграны естественнее и удачней.

С другой стороны, рядом мы видим рассказ «В ожидании К.», в котором идеи того же Кэмпбелла воплощены изящно и органично, более того – незаметно для глаза (со смысловой подкладкой так и надо: не годится, чтобы костяк выпирал из-под кожи, такие подробности не для публики). Ареневу удается то, что пытались вслед за Нилом Гейманом сделать многие: взять образы, отложившиеся у каждого из нас в подкорке (мифические или сказочные), и вывести их в реальность. Пытались многие, преуспели единицы – и Аренев среди них. Это тем удивительнее, что основа у рассказа довольно неожиданная – произведения Корнея Чуковского. Персонажи и мотивы «Крокодила», «Краденого солнца», «Тараканища» и других классических историй изящно переплетаются на фоне современного (альтернативного) Петербурга, образуя причудливые порой, но крепкие сочетания. При этом «В ожидании К.» – один из самых актуальных текстов в сборнике, пропитанный невыдуманными эмоциями и небанальными страстями.

Кстати об эмоциях. Если вы еще не догадались, Владимир Аренев – человек неравнодушный. Среди ранних рассказов еще можно встретить незамысловатые истории, по сути – анекдоты, затеянные ради остроумной развязки («Первое правило свинопаса», «Каморка под лестницей», более поздний «Зачет для избранного»). Но чем ближе мы подбираемся к Ареневу сегодняшнему, тем острее становятся конфликты, живее – человеческие чувства, труднее – нравственный выбор, встающий перед героями. Так, в «Деле о детском вопросе» нетипично переосмысленная биография Шерлока Холмса (хотя место ли ей в антологии с говорящим названием «А зомби здесь тихие» – большой вопрос) служит лишь ключиком к другой загадке, несравнимо более сложной – взаимоотношениям отца и сына. И смесь оказывается действенной, разве что небезупречной в пропорциях. А вот к повести «Душница» никакие «разве» не применимы. Такой стройности, такой обманчивой простоте позавидовали бы и некоторые классики. И, кажется, никто еще не писал так о вечной проблеме живых и мертвых. Этот мир очень похож на наш, только существование души в нем – непреложный факт. После смерти человека душа помещается в специальный шар наподобие воздушного и хранится сперва у родных усопшего, затем — в специальном сооружении-некрополе, той самой душнице. Сколько в этих мертвецах от людей, которыми они когда-то были?.. Красивая фантастическая метафора становится поводом поговорить о памяти и помнящих – и рассказать об одном обыкновенном мальчишке, которому пришлось совершить нечто необыкновенное… и повзрослеть. Повесть еще только начала собирать урожай заслуженных премий, но их все равно будет недостаточно; под заголовком «Душница» вполне уместно смотрелись бы слова «Хьюго», «Небьюла» и «Локус».

Тема посмертия притягивает Аренева издавна: рассказ «Единственная дорога» (первый в его карьере), также включенный в сборник, мог бы служить приложением к «Душнице» – как взгляд «с той стороны». Простота сюжета и его воплощения вполне компенсируется искренностью автора. Иное дело «Нарисуйте мне рай» – вещица тоже из ранних, но исполненная с цельностью и надрывом поздних. Загробная жизнь оказывается неотличимой от жизни обычной – и если кто-то вырастил бы из этой мысли социальную сатиру, то у Аренева получилась маленькая драма, в которой поднимаются очень серьезные вопросы, а ответ зависит лишь от читателя.

Впрочем, помимо философского серого в палитре Аренева имеются и другие цвета. К примеру, «Часы с боем» представляют собой увлекательный мистический почти-что-триллер, круто замешанный на вудуизме и перипетиях эмигрантской жизни. «Вкус к знаниям» – забавная экскурсия в эпоху победившего ктулхианства, хотя Лавкрафта в ней заметно меньше, чем затейливо преломленного университетского быта (не будем забывать, мы имеем дело с преподавателем).

Разглагольствуя о темах и цветах, мы чуть было не упустили главную черту портрета – а она-то и бросается в глаза первой: Владимир Аренев из тех писателей, что постоянно растут, опровергая аксиому о прыжках выше головы. А значит, следующие портреты будут еще лучше, без клякс и ломаных линий – но и сейчас не возникает сомнений, что кисть попала в правильные руки.

В нашем племени любят рассказывать истории. Часто это истории о людях, которые путешествуют во времени. Такие, например:

«Простой школьный учитель (а лучше – менеджер или программист, но тоже непременно простой) чудесным образом переносится из современной России в XIX век. Смелость, везение и смекалка не только помогают ему освоиться в чуждой обстановке, но и прокладывают путь к вершинам власти. Ум и воля, помноженные на знание грядущего, позволяют герою направить мировую историю в новое, благодатное русло. Кроме того, он спасет жизнь Александру II. Или его внуку, последнему из Романовых. А может быть, Ленину. Или Сталину. Так или иначе, имя героя останется в скрижалях».

Но иногда и такие:

«Джейк Эппинг, простой школьный учитель, переносится из современной Америки в 50-е годы XX века. У него есть пять лет, чтобы предотвратить убийство Джона Ф. Кеннеди – и направить мировую историю в новое, благодатное русло. Таков, по крайней мере, замысел. Да и тот – не его. Джейку интереснее и важнее изменить судьбу человека, которого он знает лично. Это ему удается, и тогда…»

И тогда начинаются трудности, потому что скрижали истории – штука чертовски неподатливая; чтобы заменить «А» на «Б» на такой-то запыленной странице, ума и смелости не всегда достаточно. С волей еще хуже, потому что у прошлого есть своя – и посильнее. В конце концов, Джейк – простой школьный учитель; не лучший выбор для вершения мировых судеб, что бы там ни говорили в нашем племени.

Но и не худший, быть может?

«Жить в прошлом» невозможно, как и в учебнике истории. Даже личность, замкнутую на самой себе, рано или поздно затянет в водоворот настоящего. Джейк Эппинг не агент разведки и не мономан, способный годами существовать в вакууме. Никогда не забывая о конечной цели, он все же втягивается в повседневную жизнь эпохи, обзаводится связями, привязанностями и работой (в школе, само собой), а потом и встречает любовь. И в этой точке великая миссия Джейка отходит на второй план, из двигателя сюжета превращается в досадный противовес. В развязке Кеннеди и Ко наверстывают упущенное, но в эмоциональном фокусе находятся уже совсем другие проблемы, мало свойственные темпоральной фантастике. Они же определяют и концовку, окрашенную в тона светлой грусти – фирменную гамму Рэя Брэдбери. Сходство это не случайно: как утверждает автор, идею финала ему подсказал сын, Джо Хилл – не менее талантливый писатель, чей талант рос и креп под мощным влиянием Брэдбери (не избежал его, конечно, и сам Кинг).

Вопреки названию, «11/22/63» – это не только и не столько роман о далеком ноябрьском дне, потрясшем мир. Не более, по крайней мере, чем «Чужак в чужой стране» – о беспорядочных половых связях.

Это роман о давно минувших днях, когда бензин стоил сущие гроши, а в пище было меньше химикатов и больше вкуса. Когда женщины носили красивые платья, а мужчины – шляпы из фетра. Когда двери в сонных маленьких городках оставались открытыми по вечерам. Когда, наконец, будущий автор «Сияния» и «Зеленой мили» носился по улицам на велосипеде и дул в кафетериях имбирное пиво. Как и любая подобная книга, «11/22/63» – это маленькая машина времени, и первый ее пассажир – сам автор. Но на блаженные пяти-/шестидесятые смотрят уже взрослые глаза, и они замечают множество других, не столь привлекательных «когда». Ведь это были еще и годы, когда пропасть между белыми и цветными не заполнялась даже политкорректностью (возлюбленная героя, далекая от активного расизма, охотнее поверила бы в Интернет и однополые браки, чем в темнокожего президента). Когда женщину, избитую мужем, было принято не поддерживать, а порицать. Когда во всех общественных местах, от ресторанов до автобусов, стояла пелена табачного дыма, а экология была не более чем словом. Когда у порога топталась ядерная война… Иными словами, это было лучшее из времен, это было худшее из времен – не лучше и не хуже нашего. Уютной или невыносимой эпоху делают не декорации, а люди – а с ними уж как повезет. И Джейку чаще всего везет – но ровно до тех пор, пока он играет по правилам эпохи и не вспоминает о своей миссии. Тогда прошлое намекает ему, что не желает меняться – тумаками и травмами. А ломать кости в эпоху Кеннеди умели не хуже, чем сейчас; увы, если константы и существуют, то насилие одна из них.

Еще это роман о том, как Стивен Кинг ходит по кругу. У него в запасе не так-то много сюрпризов, зато предостаточно старых трюков, милых сердцу Постоянного Читателя (именно так, с большой буквы – кажется, только Кинг умудрился сделать из собственной аудитории персонаж, кочующий из книги в книгу). Как водится, по тексту разбросаны отсылки к другим произведениям, главным образом – к краеугольному камню современного хоррора, «Оно». В начале своей ретроодиссеи Джейк навещает городок Дерри, чтобы уберечь нескольких людей от страшной участи, и встречает между делом героев классического романа. И если в схватке с обыденной жестокостью ему сопутствует умеренный успех, то развеять тень абсолютного зла, окутавшую город, не в его силах. Идея зла, отделенного от человека, и поныне не дает Кингу покоя – а может, это лишь эхо его прежних воззрений, машинально переносимое в новые тексты. Даже Ли Харви Освальд, историческая фигура и основная цель Джейка, предстает в романе то жертвой обстоятельств, то агентом темных сил. Разумеется, мы видим его глазами главного героя, склонного к ошибкам и страхам, но картинку на этой сетчатке рисует автор.

Присутствует в «11/22/63» и пара привычных кинговских психопатов, с которыми связана столь же традиционная – и неразрешимая – тема насилия над женщинами. А еще – кошмарные сны, предвещающие кошмарную явь. Странные слова и фразы, наделенные зловещим смыслом. Беспрерывный поток брендов и прочих потребительских маячков, призванных наметить знакомую читателю реальность – или воссоздать реальность прошлого, что важнее и сложнее. Дежурные уколы в адрес политических и религиозных фанатиков. И так далее, и так далее: мы на известной территории, можно снимать противогазы.

Сохранилось и главное: завораживающий голос автора. У Кинга много общего с Диккенсом: о чем бы оба ни писали, читать это можно ради одной только музыки языка – мелодии слов, сложенной прирожденным рассказчиком. Увы, в переводе Виктора Вебера многоголосие исходного текста преображается в восьмибитный канцелярит. Кинг по-русски – это скучно. Сквозь пыльное окошко небеса покажутся серыми и в самый ясный день.

Есть плохие новости и для тех, кто читает в оригинале: без длиннот, характерных для мэтра в последние годы, не обошлось и на сей раз. Неинтересных подробностей для него не существует; кажется, Кинг готов изводить страницы на любую мелочь – как Марсель Пруст когда-то выудил семитомную эпопею из куска размокшего печенья. Даже ветераны пера нуждаются в хороших редакторах – хотя бы для устранения ляпов, несовместимых с репутацией мастера. Так, в представлении Кинга фраза «Pokhoda, cyka!» означает на русском «Пошла, сука!»; мелочь, а неприятно.

И все-таки, если откинуть внешнее и лишнее, то «11/22/63» – это прежде всего история о жертвенности и о настоящей любви. Отсылки отсылками, но духовно роман ближе к другому классическому тексту Кинга (о чем он сам может и не подозревать), самому гуманистичному и одному из самых трагичных – «Мертвой зоне». У Кинга-1979 школьный учитель, предвидящий будущее, пытается в одиночку предотвратить политическую катастрофу. У Кинга-2011 почти то же самое – только о прошлом и гораздо пространнее. Общим остается и еще кое-что: цену великим делам определяет человечность, без нее самая захватывающая авантюра – лишь строчка из дурно рассказанной басенки. К тем же выводам приходит и Джек Финней в романе «Меж двух времен», упомянутом в послесловии к «11/22/63». Что ж, Стивен Кинг может позволить себе быть старомодным; как показывает опыт, мода циклична, а черное в отсутствие белого быстро наскучивает.

В нашем племени любят рассказывать истории о странниках во времени. Иногда их рассказывают, чтобы отрезвить, чаще – чтобы одурманить. У какого костра провести ночь, каждый выбирает сам…

Однажды Грэю Ф. Грину приснилось, что он – стайка бабочек, порхающих над лугом. Но вдруг он проснулся, удивился, что он – Грин, и не мог понять: снилось ли Грину, что он – стайка бабочек, или бабочкам снится, что они – Грин…

Авторство «Китов и броненосцев» перестало быть тайной чуть раньше, чем обрела очертания фигура Грэя Ф. Грина, он же Халлдор Олафур – да обрела ли? Родился то ли в 1955-м, то ли в 1965-м; по-английски то Gray, то Grey; то ученый, то авантюрист; сын то рыбопромышленника, то профессора. На деле отцов и матерей было дважды восемь – от Шимуна Врочека до Карины Шаинян, – но все как один предпочли не заявлять о родительских правах и спрятаться за масками переводчиков. Свидетельствующими акушерами выступили Дмитрий Володихин и Андрей Лазарчук, а также несколько сайтов Рунета. Состоялась ли мистификация? И да, и нет. Да – для тех, кто склонен верить людям и не жалует поисковые системы. Нет – для любителей сложить два и два, получив четыре. Самая яркая стекляшка в мозаике, повесть об инспекторе Баклавском, была впервые опубликована в ежегоднике русской фантастики – с пометой «пересказ такого-то», которая для знакомых с классикой не хуже лакмусовой бумажки.

Но пока текст не затерялся в толпе отцов и нянек, посетим сам Кетополис – город-государство, разлегшийся на угрюмом острове где-то в Тихом океане. В «Китах и броненосцах» мгновенным снимком запечатлен единственный день из альтернативного 1901 года. До ближайшей европейской столицы тысячи миль, но миллионному Кетополису знакомы все язвы и радости нового века: затяжные войны, буйная индустриализация, грязные рабочие кварталы, изнеженная богема, контрабанда, танго и немое кино. Есть и местная экзотика: в туннелях под городом ютятся мутанты-подземники, с легкой руки молодого Уэллса прозванные морлоками – и в самом деле, без них шестеренки городского хозяйства разом встали бы; им приписывают похищения детей, их боятся – но без них не могут. По улицам ковыляют жертвы Вивисектора – безумного хирурга, мастерящего из людей машины. В трущобах хозяйничает клан плетельщиц – слепых чародеек, сведущих в магии сетей. За религию отвечает орден ионитов, дружный с китовой символикой; еще в городе верят, что киты поют, и песни эти предназначены для людей – а услышать их помогут запрещенные сомские бобы, коими, впрочем, промышляют и обычные наркоманы. В культурном авангарде вместо поэзии главенствуют графические романы. Во дворце прожигает дни монарх, но реальная власть над островом принадлежит одноногому Канцлеру. Его жгучая ненависть к китам прорывается ежегодно Большой Бойней, мало отличимой от войны, – и океанские волны буреют от крови…

И так далее, и так далее: фон романа соткан из множества реалий и фантастических допущений, между которыми пропущены ниточки отдельных историй. Рушатся репутации, теряются и находятся люди, мужчины получают по зубам, женщины – по заслугам, приключения трусят друг за другом плотной вереницей. Погони, похищения, предательства – всё, чем богат большой город. Говоря о «Китах и броненосцах», невозможно не сбиваться на списки, и одно только перечисление главных героев потребовало бы отдельный абзац: журналист, актриса, уголовник, разумная обезьяна, аристократ, не в меру любопытный парижский буржуа… Каждому из них отведено по несколько часов на первом плане, далее – случайные сцены и камео, и здесь текст отрывается от литературных корней, сближаясь с фильмами наподобие «Вавилона» и «Магнолии», где несколько человеческих судеб встречаются во времени и пространстве, преображая и стесывая друг друга. (Не) вовремя завернув за угол, можешь изменить чью-то жизнь; только не жди за это благодарности… Но здесь же начинаются и проблемы. Балки, на которых возведена сюжетная конструкция, пригнаны друг к другу неплотно; в зазорах скапливается воздух и, что досаднее, вода. Не все встречи работают на сюжет, редкие – на идею, а некоторые не работают вовсе. Кетополис порой сравнивают с котлом – и действительно, в рисунке «Китов и броненосцев» больше от туземного варева, нежели от загадочных сетей, опутывающих квартал плетельщиц.

На сюжетный костяк наслаиваются артефакты эпохи – пересказы либретто и сценариев, стихи и песни, фальшивые цитаты из Виктора Шкловского и «Острова сокровищ», обрывки научных статей и газетных заметок. В них несколько больше задора, чем в типичной кетополийской новелле, но и здесь болтаются незакрепленные концы – мостки, переброшенные к последующим книгам, которых может и не стать… простите, не быть. Для текста-левиафана, развалившегося на семистах страницах, в «Китах и броненосцах» слишком многое припасено на будущее. Наскоро обменявшись приветствиями, герои расходятся каждый своей дорожкой и уплывают в закат – иначе говоря, в никуда. Вместо одного романа – ворох из шестнадцати фрагментов, несхожих по качеству и настрою (от хемингуэевской романтики до напевной притчи о материнстве). В голове Грэя Ф. Грина находится место и махаонам, и простым белянкам – не это ли и называют цветной волной?

Чем скрести по донышку (это занятие оставим историкам и фанатам), взглянем лучше на махаонов. Числом их три. Прежде всего – «Прощание с Баклавским», эхо классического нуара. История, настоянная на утратах, загубленных надеждах, негнущемся чувстве долга – и на любви, для крепости. От нее веет интонациями совсем другого Грина – создателя «Тихого американца». Тот же трагизм без слез и пафоса, та же спокойная обреченность, то же благоговение – со страхом напополам – перед непостижимой Азией. И все же «Прощание» не припишешь ни Грэму, ни Грэю: на ее флаге единственное имя, которое тоже стоило бы запомнить, – Иван Наумов. И повесть, уже отмеченная несколькими наградами, становится той линзой, что разом вбирает в себя всю пеструю сущность Кетополиса, если не порождает ее. Всё остальное – разложенный свет; разница в одной лишь степени дисперсии.

Следом идет история офицера – «Мое имя Никто». В рубленом ритме, в острых как бритва эпитетах, в буйной кинематографичности проступает знакомый почерк Шимуна Врочека. Монолог-воспоминание лейтенанта Козмо Дантона, станцевавшего танго с собственной судьбой, охватывает весь роман кольцом – и берет если не связностью, то страстью. А что еще нужно для танго?

Наконец, «Тени целлулоида» – история женщины, вычеркнутой из реальности. Скромная в средствах, небогатая на события – и все же одна из самых цельных. А еще в ней, единственной из всех (не считая «Баклавского»), проступает не только буква, но и дух источника, более прочих вдохновлявшего кетополийцев, – дух «новых странных». Если вычесть из «Китов и броненосцев» Джеффа Вандермеера и Чайну Мьевиля, останется разве что изобретательное предисловие Лазарчука да названия отдельных глав – но книге далеко и до дерзких постмодернистских экспериментов первого, и до идейных высот второго. Амбра, «город святых и безумцев», поглотила бы Кетополис без остатка – список соответствий занял бы несколько страниц; в Нью-Кробюзоне его сочли бы монохромной копией (не меньше найдется пересечений и с недавним «Кракеном», но это скорее случайность). И все же новелла о несчастной актрисе сошла бы за свою и в этих мирах; быть может, вы еще услышите ее в кабачке на бульваре Олбамут или в Барсучьей топи.

В Кетополисе есть всё: сиамцы, поляки, итальянцы (диаспорами); Чехов, Есенин, Мелвилл, Лавкрафт (отсылками); Васко да Гама, Джон Сильвер, Шаляпин (собственной персоной). Есть даже третий Грин – тот, что Александр Степанович; измените в «Сером автомобиле» несколько названий – вот вам и семнадцатая бабочка. Нет только одного – единого повествования, скрепляющего мозаику. Это не игра, даже не расстановка фигур – это шахматисты похрустывают костяшками, разминаясь перед схваткой. Зрителям остается вглядываться в узор доски, пытаясь сложить собственную историю из черных и белых клеток.

Так кто же кому приснился? Нам, наблюдающим этот сон со стороны, судить несколько проще – однако и выбирать приходится не из двух вариантов, а из трех. И грустный шорох последней страницы подсказывает, что верен именно третий, что автор «Кетополиса» – не бабочки и не Грин, а некая иная сущность. Не ты ли, читатель?

Если две змеи пожирают друг друга, то какая закончит раньше – та, что движется по часовой стрелке, или та, что против?

В мире Дэвида Вонга инь и ян находятся в состоянии войны: если в нашей реальности черное и белое сливаются в изящный символ, который можно изобразить сливками на черном кофе, то в вонговской кофе безжалостно перемешан, пересыпан перцем, разбавлен кубиками льда и в конечном счете выменян на водку с апельсиновым соком. Высшая гармония – в отсутствии гармонии.

С виду, впрочем, слово на букву «г» едва ли применимо к книге, в которой правят бал летающие собаки, гориллы на крабах, сосиски мобильной связи, загадочные мешки с салом и другие атрибуты кошмарного сна, увиденного поклонником Дугласа Адамса после посещения выставки сюрреалистов.

А начиналось все безобидно, если не пасторально: в один апрельский вечер двое двадцатилетних разгильдяев, прожигающих юность в безымянном городке на американском Среднем Западе, выбрались на загородную вечеринку с алкоголем, женским полом и рок-н-роллом. Один – тот самый Дэвид Вонг – по итогам ночи разочаровался в себе, перепугался до смерти и чуть не опоздал на работу, другой – тот самый Джон – провел время с большей пользой, а именно:

а) попробовал «соевый соус» – невиданный прежде наркотик, снимающий завесу с человеческих глаз и делающий ад (измерение Икс, Зен, метавселенную – как только ни называли его наивные люди) немного ближе;

б) ушел живым из некоего странного дома, гостей и хозяев которого полицейским экспертам пришлось соскребать со стен;

в) обзавелся невидимым (или видимым только ему) домашним питомцем, склонным к агрессии и непохожим ни на один из видов, известных биологической науке;

г) выскочил за пределы пространственно-временного континуума, познал тайны бытия и научился вселяться в собак.

Стоит ли говорить, что ко всем этим и многим другим радостям пришлось приобщиться и Дэвиду – хотел он того или нет? На то и существуют лучшие друзья – по крайней мере, в представлении Джона.

То, что произошло дальше, можно описать разными способами. Скажем, пройтись по алфавиту: астральные тела, Библия, видения, галлюцинации, двойники, ералаш, живые мертвецы, Зантхк Алл-Бззки'л Шадд'ууул'л Л'лууу'ддас Л'икззб-лла Кхтназ ( sapienti sat !), искусственный интеллект, клоны, люди-тени, мутанты, неведомое зло, огнеметы, параллельные миры, растаманы, слизняки, телепортация и топор, убийство, фабрика клонов, хаос, цензура на отдыхе, черви, шутки ниже пояса, щупальца, экзорцизм, юмор, ясновидение.

Еще можно перечислить жанровые столпы, на которых покоится шатер этого цирка: «Фантазм», «Зловещие мертвецы», «Вторжение похитителей тел», «Автостопом по Галактике», «Восставший из ада», «Звездный путь», «Сумеречная зона», полное собрание сочинений Г. Ф. Лавкрафта, избранные романы Дина Кунца, а также Half — Life , Doom и другие легенды игровой индустрии.

Однако первозданную прелесть этой книги не в силах передать ни одна классификация; подчиняясь воле автора, два и два упрямо дают в сумме пять, а золотистые ретриверы садятся за руль и жмут на педали.

Силы хаоса вырвались на свободу в 2001 году, когда скромный офисный работник Джейсон Парджин, спрятавшись за еще более скромным псевдонимом (по его словам, «Вонг» – самая распространенная фамилия на планете), выложил в Интернет короткую историю «о себе, своем друге и монстре, сделанном из мяса». История прижилась, обросла поклонниками и продолжениями и превратилась в итоге в полновесный роман. За публикацией в мелком издательстве «Пермьютед пресс» и неожиданно высокими продажами последовали издание массовым тиражом, предложение от именитого режиссера Дона Коскарелли («фантазмовские» гены сработали как часы) и культовый статус. Дальше Джона, Дэвида и сопутствующий им бестиарий было уже не остановить.

Хотя временами в тексте и проглядывают швы, скрепляющие несколько последовательных сюжетов в единое целое, отдельные нестыковки теряются на фоне выложенной Вонгом мозаики, пестрой и богатой на детали. Заметнее всего выделяются две составляющие – страх и смех, сплетенные теснее, чем нити ДНК. Ужасное здесь неотделимо от комического и подпитывается им; устоять перед чарами романа тем сложнее, что он успешно эксплуатирует две из трех сильнейших человеческих эмоций (третья, любовь, тоже не забыта). В свою очередь, основные цвета дробятся на оттенки: юмор – от пародии на компьютерные игры и кишечно-генитальных хохм до скрытой сатиры на религию и общество потребления, хоррор – от кровавого сплаттерпанка до тонкой поволоки сверхъестественного, достойной классиков жанра.

На подобных контрастах построен весь каркас романа. В нескольких интервью Вонг-Парджин с наигранным смущением называет себя «человеком без филологического диплома», однако легкость, с которой он балансирует между абсурдом и серьезностью, приключениями тела и психологическими дилеммами, говорит о писательских качествах, нечастых даже среди мастеров. Само название книги – ящик с двойным дном; если искать плохо, останешься ни с чем.

Идеи и метафоры, небрежно разбросанные по тексту, могли бы составить еще один список, а краткая подборка цитат потребовала бы под себя отдельный блокнот. Здесь и живые наркотики, которые проникают в человеческое тело по собственному почину; и размышления о массовой культуре, формирующей особый взгляд на нашу действительность и ее гипотетических соседок; и тема насилия как неотъемлемой части вселенной и главной утехи богов. По ходу действия главный герой из неуклюжей тени, сопровождающей обаятельного Джона в его выходках и безумствах, превращается в трагическую, многогранную фигуру – и некоторые из этих граней отсвечивают гагатовой чернотой.

При всем этом книга остается увлекательным чтением, нафаршированным чудовищами, стрельбой, небылицами, сюжетными сюрпризами и анекдотами о пенисах (не всегда удачными, но природа предмета такова, что даже половинная отдача – успех). Поддавшись высокомерию, легко сбить фокусировку – и смотреть, говоря словами героя, «не на дорогу, а на грязь, прилипшую к ветровому стеклу». Почти так же легко, как поверить в змей, пожирающих друг друга назло законам естества.

Впрочем, тварям, ползающим по изнанке бытия, безразлично ваше мнение об их реальности – вполне достаточно, чтобы к ним повернулись спиной.

Давным-давно, когда литература носила панталоны и длинные юбки, один грустный скандинав писал сказку о далекой стране, которой никогда не видел: «В небольшой коробке лежал искусственный соловей, весь осыпанный брильянтами, рубинами и сапфирами. Стоило его завести, и он начинал петь одну из тех песенок, которые пел живой соловей, и поводить хвостиком, отливающим золотом и серебром».

Небывалой игрушке повезло с потомством. Годы сменялись десятилетиями, литературные популяции рождались, разрастались и чахли, но заводной ген, переживая катаклизм за катаклизмом, упорно рвался к эволюционному превосходству.

Его звездный час настал на заре двадцатого века, когда поэты из парижских кафешантанов побросали лиры и принялись увлеченно конструировать вирши в форме будильников и голубей. Это назвали модернизмом. Позднее появился обычай растаскивать на части старые сказки и собирать из них новые – не всегда жизнеспособные, но осыпанные брильянтами, рубинами и самоиронией. Это назвали постмодернизмом.

В эру Интернета последние течения и манифесты смыло валом массовой культуры, и сборка заводных организмов стала обычным делом. Увы, изначальная птичья форма оказалась слабо приспособленной к новой среде, и в моду вошли книги-рыбы – холодные, изящные и легко контролируемые.

Не последним образцом этой породы служит дебютный роман Стивена Холла, переведенный на несколько десятков языков, номинированный на премию Артура Кларка, неистощимый на выдумки и не зацепивший всерьез ни аудиторию, ни критиков.

История этого текста поучительна и печальна.

К чести молодого британца, он сделал все, чтобы Википедия-2020 назвала его книгу культовой. Двигателем сюжета избрана амнезия – волшебная палочка, позволяющая строить персонажа с нуля. На палочку накручены килограммы сладкой ваты – приключения, монстры, тайны, игры со шрифтами и даже анимашки блокнотного типа. Все это весело жужжит, искрит и позвякивает, но по сути маскирует пустоту.

И начинается все с нее же: герой приходит в себя на полу спальни, совершенно не представляя, кто он такой. Водительские права подсказывают, что зовут его Эрик Сандерсон. От психотерапевта он узнает, что страдает диссоциативной амнезией и теряет память не в первый раз. Наконец, ежедневные весточки от предыдущего Сандерсона (предвидевшего скорое растворение в эфире) намекают, что их общий недуг медицине неподвластен, а за выживание предстоит побороться.

Растерянный Эрик выбирает бездействие и живет тихой растительной жизнью. От доктора ему известно, что его девушка, Клио, трагически погибла на отдыхе в Греции; возможно, ее смерть и спровоцировала амнезию. Но в доме героя не сохранилось ни одной вещи, напоминающей о ней – даже фотографии; мало того, стерилизовано все его прошлое, все связи оборваны под корень. Коротая дни в одиночестве, Сандерсон Второй становится формой без содержания, тенью Сандерсона Первого.

Однако метафизической акуле-людовициану, пристрастившейся к воспоминаниям Эрика, спокойная протоплазма нравится ничуть не меньше активной. И вскоре его существование наполняется смыслом, выразить который можно в трех слогах: вы, жи, вай.

Людовициан, по Холлу – опаснейший из видов концептуальных рыб. Как и все прочие, селится в коммуникативных потоках, каналах межличностных связей и океанах бессознательного. Охотится в одиночку, отхватывая куски от болезненных сознаний. Территориален, избранной жертве верен до конца. На страницах романа появляется, по преимуществу, в натуральном виде (изобразить акулу средствами Word проще, чем кажется), реже – описательно: «Идеи, мысли, сны и воспоминания… взрывчато выбрасывались из травы. Концепция самой травы начала… гнать волну в виде длинного пенистого гребня. На вершине этого буруна что-то пробивалось сквозь пену – …прекрасно развитый идейный плавник».

Легкомысленный читатель посмеется над идейными плавниками и «длинными толстыми кольцами вины», но Эрику не до веселья: он бежит по собственным следам, восстанавливая хронику потерянной жизни. Предшественник оставил ему богатый защитный арсенал, в частности – технику мимикрической маскировки личности и бездивергентную концептуальную петлю (аналог пентаграммы: записываем на пленку бормотание незнакомых друг с другом людей, расставляем диктофоны по углам – и спим спокойно). Но покончить с напастью раз и навсегда может лишь таинственный доктор Трей Фидорус – а найти его не проще, чем малька в мутной речке…

Ангелом-хранителем Эрика становится Скаут – девушка с татуировкой смайлика (на пальце ноги) и всеми качествами подростковой мечты. А еще она до боли напоминает Клио, какой та предстает в зашифрованных посланиях Эрика Первого. И в этот момент роман сбрасывает научно-фантастическую личину, демонстрируя оскал мелодрамы.

Самым острым упреком этой кукольной любви становятся именно фрагменты, повествующие о прошлом. На тридцати страницах умещается больше нежности, тревоги и живого чувства, чем во всех остальных главах. И в этом есть логика: в конце концов, Второй – лишь отражение Первого, рябь на воде. Но зачем писать о копиях, когда есть оригиналы?

Тема самоидентичности, утраты и обретения себя выписана в романе жирными плакатными мазками. Инертный, непонятливый, толстокожий Эрик отчаянно хочет стать настоящим мальчиком – и мы так же отчаянно хотим, чтобы акула избавила его мучений. Так сочувствуют Фредди Крюгеру.

У Холла вообще все пышно, по-восточному. Если образность, то буйная («Это было всем, и в самой сердцевине всего пребывало простое, совершенное вот так, как оно есть» – и переводчик тут ни при чем, хотя грехов за ним немало). Если продвижение, то на всю катушку: сразу после выхода романа стало известно, что у всех 36 глав имеются «негативы» – фрагменты разного объема, проясняющие и дополняющие основной текст. Часть была опубликована в Интернете, часть в забугорных изданиях, один «какое-то время находился под скамейкой в окрестностях Манчестера». Впрочем, игра не заладилась: обсуждения на форумах угасли в считанные месяцы, а две трети фрагментов так и засахарились на жестком диске своего создателя.

Но кости и плоть «Дневников» – в аллюзиях. Вот герой читает книжку Пола Остера – у него Холл перенял интерес к сдвигам идентичности и причудам памяти. Вот эпиграф из Мураками, у которого он научился почти всему остальному. Вот мистер Никто – новейший тип зомби, сделанный по лекалам Лавкрафта. А вот зловещий коллективный разум, выросший из экспериментов викторианца по имени Майкро(со)фт Уорд. Обязательные «Алиса» и «Волшебник страны Оз». Орфей с Эвридикой, Клио, Ариадна. Дзэн, Дарвин, теория струн – даже Пелевин. Апофеозом всему – заключительная часть романа, до кадра дублирующая финал «Челюстей». Так выглядит охота на гигантскую акулу в общественном представлении, поясняет автор. Люди на концептуальной лодке бьют концептуальными гарпунами по концептуальному хищнику; очевидно, бритва Оккама не рассчитана на рыбью чешую.

Целя на лавры хитреца, Холл превращает роман в чернильное пятно: что хочешь, то и видишь (оригинальное название, The Raw Shark Texts , прямо отсылает к тесту Роршаха). Прежде всего это касается концовки, размытой до белого шума; ответы ищите в парке под скамейкой. Но неопределенность расползается по всему тексту, как инфекция. Что за история спрятана за всеми этими милыми пустячками – «Задверье», «Мементо», «Страна Чудес без тормозов», «Вечное сияние чистого разума», «Город мечтающих книг»? Что угодно, только не «Дневники голодной акулы».

Об истинном предназначении этой книги свидетельствует киносценарий, в который она преобразилась вскоре после публикации. Свидетельствует молча, лежа на дальней полке. А жаль – концептуальным акулам и миногам вольготнее было бы на экране, в полновесном 3D, чем под плоской книжной обложкой. Усидеть на двух стульях Холлу не удалось.

Может ли заводная птица петь живые песни? Случай Джойса наводит на утвердительный ответ, но тонкая настройка требует умелых пальцев. Вот и эта рецензия – без минуты акростих; не рядиться же теперь в постмодернисты.

Если б меня попросили описать эту книгу одним словом, я ответил бы вежливым отказом. Если бы просьба повторилась, я изменился бы в лице и указал просителю на дверь. Если бы тот не отступился и в третий раз, я выдавил бы из себя слово «лукавство» и выставил бы наглеца вон, а потом пошел бы в ванную и застрелился.

Ну вот и я начал лукавить. Оказывается, это заразно.

Врочеку удается сочетать несочетаемое – иронию с пафосом, постмодерн со жгучей искренностью, Ктулху с советскими подводниками, мишек в сосновом лесу с перерезанными венами. И никак не поймешь, с верной ли стороны ты смотришь на очередную монету, вышедшую из-под его рук – может, глядеть-то надо не на аверс и не на реверс, а на самое что ни на есть ребро, где мастер и оставил свое неуловимое клеймо.

Порой лукавство переходит в коварство – как и требуют законы жанра, в котором самозародился некто по имени Шимун Врочек. Читатель будет долго вертеть в руках некоторые рассказы, тыкать в них отверткой, стучать по ним молотком, бить об угол стола – пока кудесник-интернет не подскажет ему, что батарейки и прочая начинка будут в следующей серии, а до тех пор придется довольствоваться изящным корпусом – гладким, блестящим, не хуже всяких там импортных гейманов. Иначе говоря, автор вручает нам главы из недописанных романов (ладно бы еще сцены из несуществующих фильмов — чем не жанр), обрывки незаконченных повестей, берет расписку в получении – и с довольным хохотом убегает. Таковы «Комсомольская сказка», «Животные» и «Мы – стена» – лакомые кусочки от невиданных тортов, которых мы можем и не дождаться.

Бывает, Врочека сносит на хмурые просторы традиционной фантастики, где некуда сесть и нечего съесть. Такие тексты дельно смотрятся в уютненьких рамках сетевых конкурсов, но на бумаге быстро превращаются в гербарий. А гербарий – это, знаете ли, мертвая натура. Чтобы писать про банкиров-людоедов («Ипотека»), не обязательно быть Врочеком. Чтобы писать про сумасшедших вивисекторов («Мокрые»), достаточно быть Колоданом (не то чтобы это плохо).

А вот там, где нет ни хитромудрия, ни засушенных травок, начинаются чудеса. Книжные страницы расползаются, уплывают куда-то влево и вверх – и жертву затягивает в сумасшедшую вселенную, над которой властвует безумный (или просто УМНЫЙ) демиург. В этом мире возможно всё, потому что слеплен он не из мыслей и логики, а из эмоций – самого текучего и самого надежного материала в литературе. В их тепле даже безжизненная химера вымахивает в красивого, рослого зверя – и не поверишь, из какого барахла ее состряпали. Что уж говорить о привычной реальности: углы заостряются, резкость подскакивает до предела, цвета ударяют по глазам. Действительность, пропущенная через соковыжималку; осторожно, концентрация психоактивных веществ может превышать рекомендованные Минздравом нормы.

Вот боевой робот, работающий на парУ и авторской фантазии. Прежде он вгонял в ужас и янки, и конфедератов – а теперь стережет груду золота, аки дракон под горою. Но нужно ему совсем иное – то, чего не нашлось бы даже у волшебника страны Оз… А вот люди-куклы. Откуда они здесь, не из книжек ли Гофмана? И как отличить человека от мешка, набитого магической трухой? Ответ у Врочека есть – а как с ним быть дальше, дело хозяйское. Вот ностальгический дизельпанк: механические гибриды с человеческими чувствами, разбитые сердца (даром что из железа) – и порох в пороховницах, что не сыреет ни на каких морях. Вот угрюмый феодал, затеявший игру с собственной смертью. А вот моряк, который обязательно вернется домой. И небритый тип из Калифорнии, стиснувший рукоятку револьвера…

Хоровод лиц, личин, обличий – выбирай любое. Можно обратиться в Грэма Грина и взглянуть в глаза геноциду. Притвориться Эдгаром По – и да свершится месть! Вернуться в прошлое Голливуда, беспощадное к погасшим звездам. Поиграть в попаданцев – и переписать правила набело. Будет страшно, будет горько и радостно – только скучно не будет. Каждая фраза – как крючок, на который нас подцепляют, чтобы утянуть в веселую и жуткую бездну. И срываться совершенно не хочется...

БАХ! Врочек обрушивает на нас каскады слов, сплавленных в колдовское целое.

БАХ! Припечатывает чеканной стилистикой.

БАХ! Ослепляет разноцветьем сюжетов.

И мы убиты. Но непременно восстанем из могилы и явимся к автору, чтобы покарать за гордыню и лукавство. И приговор наш будет суров: писать, писать, писать. Не все еще песни спеты, не все патроны растрачены, не каждая пуля — в цель. Ктулху шевелится во льдах, лихой люд рыщет по лесам...

А значит, повоюем. Танцуйте с нами.

У тех, кого при слове «вампир» передергивает, появилась отличная возможность оглянуться назад — и увидеть, как хорошо всё начиналось и как по-разному продолжалось. В большинстве произведений, собранных под этой обложкой, вампиры предстают роковыми злодеями, безжалостными социопатами или прожорливыми чудовищами. В некоторых они выведены в роли жертв — тоже не особенно почетной. И лишь в считанных рассказах вампир становится поводом, чтобы рассказать историю любви — но чаще всего любви трагичной, с самого начала обреченной на крах.

Составителя антологии есть в чем упрекнуть. Среди находок, раскопанных им в старых книгах и журналах, попадаются настоящие бриллианты – но их блеск несколько теряется на фоне однообразных викторианских страшилок, построенных по отлаженной схеме. И пыльной букинистики здесь будет в избытке – покойники не требуют авторских отчислений и готовы работать за еду… пардон, за публикацию.

Другой кол в жирное тело антологии – расовая непоследовательность. Иные рассказы превращаются в задачку «Найди вампира» – увы, не имеющую решения. Хотя тех, кто ищет не вампиров, а увлекательного времяпровождения, это не смутит. Живые мертвецы, зловещие гипнотизеры, демонические художники и деспотичные мамаши – не менее почтенная публика, чем Дракула (Рутвен?) и его литературное потомство.

Третий кол – это чувство, которое словами можно выразить только по-французски (дежавю). Многое из представленного в этих томах мы уже читали по-русски – и кое-что перечитывать не хотелось бы. Но есть и такие знакомые, каждая встреча с которыми – в радость.

И потому кола номер четыре (прощального) не будет. При всех своих недостатках, «Вампирские архивы» – это шанс проследить историю одного образа от зарождения к расцвету, от расцвета – к упадку, от упадка – к ренессансу и переосмыслению. Менялись эпохи и режимы, страхи и надежды человечества – и вместе с ними менялись вампиры. И даже если им теперь не узнать самих себя – нам от них уже не отделаться…

P. S. Авторы лучших рассказов: Амброз Бирс (только поищите другой перевод), Танит Ли, Кларк Эштон Смит, Ф. Марион Кроуфорд, М. Р. Джеймс. Дэвид Г. Лоуренс, Артур Конан Дойл, Стивен Кинг, Рональд Четвинд-Хейс, Лиза Татл, Брайан Стэблфорд, Клайв Баркер, Фриц Лейбер, Дэн Симмонс и Гэхан Уилсон.

Как бы клыкастые ни хорохорились, каких бы барышей ни собирали в прокате фильмы о бледных мальчиках и бедных девочках — а прежней репутации вампирскому племени не видать как своих ушей. Из жгучей специи фигура вампира превратилась в разменную монету литературы. Кажется, ни один другой типаж не выказал еще подобной живучести и универсальности. Кровососы лихо перескакивают из одного жанра в другой, не гнушаясь ни политикой, ни эротикой, ни ироническими детективами. Если так пойдет и дальше, то из конкретного образа вампир рискует превратиться в абстракт, болванку — нечто вроде части речи.

В этом смысле «Повелителей сумерек» можно воспринимать как своеобразную перепись вампирского населения, проживающего на русскоязычном пространстве. И результаты, как заведено в наших широтах, радуют многообразием национального состава.

Впрочем, в представлении многих авторов Россия и вампиры оказываются вещами несовместными. Сергей Чекмаев и Пауль Госсен, развивая нехитрый сюжет о целебных свойствах вампиризма, выбирают местом действия Центральную Европу, а героев импортируют из Америки. В бюджете Виктора Точинова не нашлось средств на пару билетов через Атлантику, так что события его повести, пародирующей «Секретные материалы», Рекса Стаута и самое себя, разворачиваются в штате Мэн. Дальше всех заходит Даниэль Клугер, забросивший своих подопечных в отдаленную звездную систему — и все ради того, чтобы продемонстрировать в финале сюжетный финт, обкатанный еще Уэллсом (увы, инопланетные кровососы «Войны миров» не читали, и поделом).

Другие географическим зигзагам предпочитают экскурсии в прошлое. У Натальи Резановой вампиры (в широком, впрочем, понимании) с комфортом устраиваются во Франции XVI века и разыгрывают на историческом фоне «Золушку». Двуединый Генри Лайон Олди сыплет стилистическими ватрушками в Неаполе («Остров, который всегда с тобой»), балансируя, как всегда, на грани между лиризмом и садизмом. Сергей Удалин в ироничной миниатюре «Большая разница» переносит читателя в Трансильванию XVIII века — откуда, как нам с неудовольствием предстоит понять, не так-то далеко до современной России. Лучше всего это понимает Сергей Жигарев, украсивший антологию вкуснейшей постмодернистской диковинкой «Отцы и овцы». В небольшом рассказе ладно уживаются цитаты из Тургенева, игривые аллюзии на «Дракулу», рассуждения о судьбе России и прекрасный литературный язык. А еще в нем с особой четкостью схвачен вектор, о котором пишет в статье «Вампиры, упыри, носферату» составитель антологии, Василий Владимирский: вампир как символ режима, носитель власти.

Елена Первушина в философско-городском фэнтези «Убежище. Ночь и день», незаурядном и чутко скомпонованном, прокидывает мостик в «здесь и сейчас». И вот удивительное дело — на местной почве вампирская поросль разрастается сочнее, конфликты делаются глубже, а сюжеты — увлекательней. В обоих рассказах Майка Гельприна (один создан в соавторстве с поэтом Александром Габриэлем) вампир предстает философской фигурой, в одном случае сродни ангелу, в другом — демону. И стоит ли говорить, что привлекает таких существ не кровь, а куда более тонкая и неуловимая субстанция — свойства человеческой души? Так и «Шлюха» Далии Трускиновской оказывается не похотливым суккубом а-ля Лорел Гамильтон, а созданием, способным давать любовь — не щадя ради нее ни себя, ни других…

«Мальчик-Вампир» все того же Точинова представляет собой прямолинейный, но донельзя действенный хоррор, с самого начала отсекающий слабонервных как аудиторию. В «Охоте» Марии Акимовой, «Объявлении» Кирилла Бенедиктова и «Дожде над Ельцом» Николая Калиниченко ставка сделана на психологию, которая с успехом вытягивает более или менее типичный сюжет (вряд ли вы узнаете из этих историй что-то новое о вампирах). У Юрия Гаврюченкова, примыкающего к этой троице, психология остается в проигрыше, а в байках Владимира Аренева и Ники Батхен, больше похожих на раздутые анекдоты, отсутствует как класс.

Итог переписи подводит Святослав Логинов, с фирменным лукавством подселяя упырей в текущую реальность и венчая миф с наукой — или тем, что иной доверчивый читатель готов за оную принять. И столь гармоничным кажется этот союз, что достаточно одного взгляда на прочитанные страницы, чтобы с уверенностью сказать: пускай в СССР не было ни секса, ни вампиров — первое уже наверстали, скоро преодолеем и второй рубеж. Антология Владимирского не лишена слабых мест, но малокровием не страдает определенно.

В комнату входит священник. Выглядит он точно так, как и должен выглядеть экзорцист: суров, сосредоточен и до зубов вооружен облатками, четками, пузырьками со святой водой и благоволением Господним. Из-под мохнатых седых бровей зорко смотрят серые глаза.

А посмотреть есть на что. На кровати сидит уродливое создание, которое неделю назад было обычным ребенком — девочкой лет десяти. Губки бантиком, косички, скобки на зубах. Теперь волосы ее растрепаны, постель измазана испражнениями, а на лице застыла хитрая лисья ухмылка. Так и положено выглядеть жертве бесов. Таковы правила.

Враги узнают друг друга. Ухмылка становится шире… морщинистая рука крепче сжимает распятие…

Все мы знаем, что произойдет дальше. Это очень старая игра.

Увы, играют в нее не во всех мирах.

В мире Дэла Пирса людям отказано в роли шахматистов. По доске переставляют их самих — если доска и правила существуют. Но об этом лучше не задумываться.

В жизнь человечества они вошли в сороковых годах ядерного века. Средневековые сказки об одержимых в один миг стали явью. Подоспевшие ученые выудили из обсосанных до костей пальцев ворох имен: мнемонические образы, прецедентные личности, вариации синдрома одержимости, социально-сконструированные альтернативные личности.

Прижилось, однако, простое словечко «демон».

Никаких явных целей они не преследуют — не более, чем камень в свободном падении. Прыгая из тела в тело, каждый с упорством механизма выполняет одну и ту же нехитрую программу. Их нельзя увидеть и потрогать, так что забудем про копыта, рога и крылья. Новой эпохе — новую демонологию.

Вот Джонни Дымовая Труба. Он предпочитает комбинезоны, голубые рубашки и кепки с длинным козырьком. И крепкий табачок, само собой. Джонни знает толк в локомотивах и железнодорожных байках. Будьте спокойны: он доставит ваших пассажиров из пункта А в пункт Б даже быстрей, чем им (и вам) хочется. Если только поезд не слетит с рельсов… но этого Джонни не обещает.

Вот Правдолюб. Его можно узнать по черному плащу и шляпе. Впрочем, сойдет любое тело, при котором имеется пистолет, а лучше — два. Охранник в зале суда? Почему бы и нет. У нас никогда не было столь весомых причин говорить правду и ничего, кроме правды. Апелляций и взяток демон не принимает, а приговор его всегда одинаков.

Вот Капитан — парень с щитом в руках и звездно-полосатым сердцем бойца. На десять минут он сделает из вас непобедимого героя. И не беда, что противник будет делать из вас решето. Капитан уйдет лишь тогда, когда разорвет врагов свободы в клочья. А ваш доблестный труп, быть может, покажут по телевизору.

А вот Ангелочек. Белокурая девчушка в ночной рубашке, дарующая смерть безнадежно больным. Говорят, ее поцелуй избавляет от страданий. И все же нет такой медсестры, которая обрадуется, увидев ее в больничном коридоре.

Поначалу приходилось нелегко, но с годами люди привыкли — как привыкли к терроризму. В ресторанах и кафе оставляет специальные столики для прожорливых Толстяков. В аэропортах Художники выкладывают на мраморе картины из попкорна, сахара и цветного стекла — не слишком часто тасуя сюжеты. Демонам посвящают научные конференции. У них появляются фан-клубы. Их проклинают христиане. Дуайта Эйзенхауэра убивает демон-камикадзе, и Ричард Никсон приходит к власти на тринадцать лет раньше срока. Верный роли политического пугала, господин президент устраивает охоту на демонов… и японцев. И кончает, как водится, плохо.

Однако жизнь идет своим чередом. Пылают БТРы в горячих точках, расцветают культы, дорожает бензин. В конце концов, двадцать тысяч случаев одержимости за семьдесят лет — не столь уж много для такой страны, как Америка. Индии с ее асурами достается не в пример больше.

Но Дэла Пирса статистика волнует меньше всего. Тварь, что скребется ночь за ночью в его черепе, не дает мыслям сбиться на праздный лад.

Для него «демоны прошлого» — не броская метафора, а жесткая реальность. В нашем мозге поселился замечательный сосед… и остался на всю жизнь. О, Хеллион — тот еще сорванец, перед заточением он успел славно повеселиться! Неспроста же миссис Пирс разорилась на стеклянный глаз — ну какое озорство без рогатки? А стреляют одержимые детки куда как лучше обыкновенных. И смыслят кое-что в поджогах, разбитых окнах и прочих проказах.

Тем летом в бюджете Пирсов появилась новая статья — «экзорцизм». И седовласый пастор обратил захватчика в бегство. Так думали все.

«Изгоняющего дьявола» смотрели все.

А потом был ясный летний день, когда подросший Дэл разбил голову о бортик бассейна. И черный колодец без дна, едва не утянувший его в бесконечность. И шумы в черепной коробке, сводившие с ума. И долгие свидания с психиатром.

И все закончилось, чтобы годы спустя начаться вновь. Неважно, четырнадцать тебе лет или двадцать пять. У демонов, в отличие от людей, сроков годности не бывает. Им не надоест тебя мучить, пока ты жив.

Теперь выбор прост. Излечиться, очиститься, спастись. Или воспользоваться отцовским кольтом, всегда готовым лечь в руку. Иногда дом сносят вместе с жильцами.

Так Дэл попадает на международную конференцию по одержимости — карнавал масок, под которыми прячется старое доброе невежество. Надежда улыбнулась одному лишь доктору Раму — неврологу, задумавшему выскоблить демонов из человеческого мозга при помощи скальпеля. Как ни печально, кто-то выскабливает его самого из мира живых, и одиссея Дэла Пирса продолжается.

В поисках избавления он встретит героев, чудищ и злодеев. На шкале, отделяющей человека от демона, нет ни одной незанятой отметки. Иные только и ждут, чтобы в их душах прописались чужаки. Другие бегут от них всю жизнь. Третьи вступают в войну с одержимостью, не жалея сил и разума — особенно разума. «Вот так всегда, — гласят хроники Пирса. — Сегодня ты задрипанный менеджер, завтра — пророк с доступом к вечной истине». Возьмите десяток сумасшедших, подкиньте им фантастическую книжку о телепатах (чем Ван Вогт с его слэнами хуже Хаббарда с его «тетанами»?), дайте денег — и теория заговора готова. Жаль, демоны книжек не читают. И к глупцам безразличны так же, как и к остальной части людского стада.

Ближе всех к разгадке подобрались юнгианцы. В первобытном море коллективного бессознательного плещутся твари, которых боялся даже Юнг. Кто же ты, бесовское отродье, как не древний архетип, высунувший уродливую башку из воды? Не мы ли тебя вытянули из черной бездны между мирами? Что делаешь ты, двухмерная тень, в трехмерной вселенной сознания?

«Кто ты?» — спрашивал на экране священник.

«Я никто. Нас много», — шипело существо на кровати.

Ответ всегда один и тот же, кто бы ни таился в твоей душе — дьявол или гость из мира грез.

Но и эта правда — предпоследняя.

Рано или поздно Дэл столкнется в своих странствиях с удивительным созданием — демоном, который притворяется человеком, который выдает себя за демона. Будь тот человек жив, он усмехнулся бы иронии собственного бытия. Но Филипа Дика, счастливого безумца, больше нет — осталось лишь его тело. И остался бессмертный ВАЛИС, воплощение чистой мысли, ставший для всех Филипом Диком. «Всевышнее вторжение» закончилось аннексией. Человек растворился в божестве, как в кислоте. Не о том ли он мечтал?

Только соприкоснувшись с ВАЛИСом, Дэл сделает финальный шаг к главной тайне своей жизни. Тайне, которая сметет перегородки между ним и тварью, запертой у него в мозгу. Тайне, которая раскроет его место на шкале. Тайне, которая звучит очень просто:

Никаких демонов не существует.

По крайней мере, так утверждают те из них, что стали людьми.

Однажды случилось ужасное, и гордого, яростно ревущего зверя, имя которому Стивен Кинг, выловили в лесах штата Мэн, утянули на скотобойню — и наделали вкуснющих гамбургеров, которых пестрому населению планеты должно хватить в аккурат до времени, когда мир сдвинется с места. До тех же пор издательские аналоги «Макдональдса» будут исправно снабжать человечество отменной североамериканской дичью, обреченной томиться в майонезных объятиях булочек с кунжутом, а не наслаждаться компанией вишневого соуса и изысканного гарнира в «Нобеле», шведском ресторане для избранных.

Вдохновившись вкусом привозного фастфуда, европейцы, россияне и азиаты дружно кинулись открывать собственные заведения, надеясь относительной дешевизной и умеренно ощутимым местным колоритом выманить клиентов из лап американского корпоративизма. Преуспели, увы, немногие: ни тщательно перерисованная рецептура, ни продуманный сервис (посетитель получает только то, к чему привык — никаких сюрпризов) не смогли возместить утрату главного ингредиента — натурального мяса. В итоге выбор у среднестатистического едока невелик: либо уныло жевать подкрашенную сою местного производства, либо привычно направить стопы в местечко с желтой литерой «М» на вывеске.

Одним из тех, кто ловчился приготовить гамбургер по-королевски и потерпел неудачу, стал француз Лоран Ботти. Справедливо рассудив, что Европе, в отличие от Нового Света, есть о чем вспомнить, автор развернул действие в древнем французском городишке, где нет и пяди земли, не оскверненной кровью невинно убиенных. Рядом с Лавилль-Сен-Жур старому доброму Дерри впору захлебнуться слюнями от зависти: сатанизм, тайные общества, ритуалы с участием детей младшего школьного возраста, самосожжения, парочка маньяков (орудовавших, правда, на парижских угодьях), орды безмолвных призраков, нескончаемый туман и обязательные горгульи на готическом соборе в центре города. Надо признать, все эти радости европейской жизни рассеяны по книге вполне равномерно, без фанатизма, и все же читателя нет-нет да и пробирает зябкое чувство — да может ли существовать такое место на земле?

Оказывается, может, и вполне благополучно — с точки зрения местных. А вот приезжим, среди которых почти все положительные герои (не по-детски серьезный мальчишка, потерявший брата; молодая красивая учительница, у которой муж хочет забрать сына; неуклюжий, но чертовски сообразительный комиссар полиции — французский собрат лейтенанта Коломбо), ничего хорошего здесь не светит. Лавилль тщательно охраняет свои тайны и не дает спуску тем, кто на них посягает… ну и далее по сценарию.

Большую часть повествования Ботти отдает на откуп двум авторитетам — уже упомянутому Стивену Кингу и своему земляку Жану-Кристофу Гранже. От первого в «Однажды» внимание к топографическим деталям, маловыразительная мистическая составляющая (будем честны, это не конек Стивена) и тщательно выписанные персонажи — настолько тщательно, что меньше всего они походят на живых людей (а вот здесь Стивен блистал даже на заре туманной юности).От второго — теория заговоров, легкая чернушность и напряженная, но при этом несколько сумбурная детективная интрига. Завершается действо, полное бесконечных разоблачений, уединенных разговоров шепотком и молочной осенней мглы, относительно смелой концовкой, в которой у Ботти наконец-то прорезается собственный голос: Гранже и Кинг, несмотря на имидж мракоделов, редко отказываются побаловать читателя слащавым хэппи-эндом.

Если рассматривать «Однажды случится ужасное…» как проверку на профессионализм, то автор (далеко уже не дебютант), вне всякого сомнения, проходит ее успешно, без лишнего лепета и шпаргалок. Вот только питательная ценность романа невелика: соя остается соей, как ни выдавай ее за телятину…

Если вас обвесили в магазине, можно пожаловаться в общество защиты потребительских прав. Не факт, что виновных накажут, но у вас как минимум будет чем заняться. А что делать, если вам недоперевели книгу? Увы, ответ неутешителен: либо учить английский язык и выписывать из-за границы оригинал, либо состроить оскорбленную физиономию и молчать в тряпочку (да и тряпочка-то — за ваш счет).

Именно так и обстоит дело с этим сборником. Самое смешное, что и в английском варианте он ничего особенного собой не представляет. Как известно, Стивена Кинга много (и не слишком качественно, к сожалению), экранизируют. Так или иначе, но почти все его романы и две трети рассказов/повестей получили путевку на экран. Для нового сборника были отобраны пять образцов кинговской малой прозы. По какому принципу — утверждать не берусь. Эти вещи не объединяет ни художественная ценность, ни жанровая принадлежность, ни год выпуска, ни кассовость экранизации, ни... Продолжать можно долго. Может быть, в случайности выбора и кроется изюминка этой книги.

Перед каждой из пяти историй Кинг обязался вкратце рассказать о создании соответствующей картины и своем отношении к ней. Интересно? Да какой вопрос! Публицистику Кинга читать едва ли не увлекательнее, чем романы и рассказы. Но когда сборник поступил в продажу, радость фанатов сдулась, как шарик Пеннивайза («Они все летают! Когда не плавают...»). Кинговское «вкратце» не было преуменьшением: в лучшем случае каждому фильму оказалось посвящено три страницы крупным шрифтом, в худшем — одна. Всего таких страниц набралось с десяток. Добавим сюда список десяти экранизаций, которые сам Кинг считает наиболее удачными, и... всё. Маловато изюма, для вчерашней-то булочки.

Увы, АСТ пошло еще дальше и лишило русских читателей даже этих крох. Из заветных десяти страниц в переводе сохранилось... две — те, что предваряют первый рассказ. Все остальное попросту опущено. В итоге имеем сборник старых вещей в старых переводах, с традиционно сомнительной полиграфией и со старой обложкой (издательство использовало данную картинку и для сборника Андрея Дашкова «Все писатели попадают в ад», выпущенного в 2004 году). И только название сияет новизной — хоть вырезай и на стенку вешай.

В итоге книгу можно порекомендовать лишь двум категориям читателей:

а) сумасшедшим коллекционерам, которые покупают книги не для чтения, а для того, чтобы ставить их на полку, раскладывать на кровати, обмахивать метелочкой, показывать родственникам и т. п.;

б) новичкам. Сборник можно назвать удачным лишь в том смысле, что Кинг предстает в нем практически во всех своих ипостасях: как чуткий реалист («Побег из Шоушенка»), как мастер классических историй о сверхъестественном («1408»), традиционного кровавого хоррора («Давилка»), триллера («Дети кукурузы»), как магреалист и автор «Темной Башни» («Люди в желтых плащах»)

В целом эти пять историй дают неплохое представление о Кинге как о писателе — хотя далеко и неполное.

С издательством АСТ все обстоит с точностью до наоборот...

Давным-давно, когда Химкинский лес не назывался еще Химкинским и рос себе припеваючи, а по российским дорогам ездили не «калины», а конные экипажи, в нашей стране уже писали страшные истории, от которых и по сей день можно словить не каких-то там мурашек, а полноценных гигантов-мурашищ. Сказанное в полной мере относится к «Семье вурдалака» Алексея Константиновича Толстого — новелле, финал которой украсил бы любой современный фильм ужасов, причем дополнений и сокращений не потребовалось бы (собственно, попытки экранизации предпринимались, но ручаться за них я не стал бы). И это несмотря на то, что в наше время подобные сцены стали общим местом и упрямо эксплуатируются кинематографом... При желании в «Семье вурдалака» можно разглядеть и корни «Салимова Удела», одного из знаковых романов Стивена Кинга: в центре обеих историй — уединенное селение, захваченное вампирами. И хотя у меня нет сведений, что Стив так или иначе знаком с творчеством Толстого (в отличие, конечно же, от Брэма Стокера, влияние которого мэтр охотно признает), у каждой книги, как было известно еще древним римлянам, своя уникальная судьба — и кто знает, какими окольными путями мог проникнуть толстовский сюжет в кинговскую неспокойную голову. Как бы то ни было, за прошедшие годы повесть не утратила ни капли обаяния и по-прежнему исполнена суровой, не вполне уже романтической жути.

Из классиков литературы ужасов Ходжсон ступил на российскую землю последним (отдельные рассказы не в счет), и поэтому логично будет представить его читателю через сравнение с другими мэтрами.

Многое роднит литературного отца Карнакки с его соотечественником М. Р. Джеймсом: оба действию предпочитают факты, сюжету — атмосферу, объемным персонажам — почтенных джентльменов, основная функция которых состоит в красочном переживании испуга. Оба подчеркнуто неторопливы и непритязательны в стиле: обстоятельность и детализация ставятся выше, чем игры с языком и яркие метафоры. Вместе с тем Ходжсон, человек трудовой профессии (солидная часть его жизни прошла в море), далек от исторических и библиофильских изысков, присущих автору «Рассказов антиквария». Во многих рассказах о Карнакки зло коренится не в прошлом, а где-то извне — в чуждых нам слоях бытия.

Внешне цикл близок к историям Элджернона Блэквуда об оккультисте Джоне Сайленсе, однако последние не страдают от недостатка психологизма и, что особенно важно, однообразия. В отличие от старшего коллеги, Ходжсон строит повествование по единому шаблону, отчего рассказы приобретают сходство с распространенным типом квестов «Выйди из комнаты»: Карнакки — набросанный, кстати, более скупыми штрихами, чем доктор Сайленс — является в помещение, облюбованное потусторонними силами, и методом проб и ошибок докапывается до истины. Иногда та оказывается обыденной — и здесь автор верен традициям Конан Дойла, который предпочитал не сталкивать мистера Холмса с тайнами, неподвластными человеческому разуму.

Лавкрафту, одному из своих литературных учеников, Ходжсон ощутимо проигрывает в увлекательности и масштабе. Джентльмен из Провиденса едва ли не все свои полотна писал на фоне безграничной Вселенной, его же предшественника мысль о ничтожности человека привлекает не так явно, хотя многие описанные им существа из «внешних сфер» могли бы занять не последнее место в ктулхианском пантеоне.

С Артуром Мейченом, наиболее одаренным из творцов «черной фантастики» начала XX столетия, Ходжсона сближает самая сильная его черта. Как и знаменитому валлийцу, ему свойственна поразительная достоверность в изображении сверхъестественных явлений. В лучшем из рассказов о Карнакки, «Свинье», манера автора приближается к документальной, если не протокольной; с беспристрастностью научного прибора он описывает чувства героя и происходящую вокруг него чертовщину, блестящим образом избегая штампов, которыми кишат нынешние аналоги. Описание это, растянутое на сорок с лишним страниц, иного читателя может вогнать в сон: рассказы Ходжсона требуют непрерывной работы ума и воображения, без которых получить удовольствие от этой своеобразной прозы невозможно. Однако тех, кто переборол себя, ждет настоящее пиршество духа — и страх как он есть.

Знаменитое немецкое качество на литературу распространяется не всегда. За пять лет Маркус Хайц написал что-то около тридцати романов, с легкостью бабочки порхая от ужасов к фэнтези и околонаучной фантастике. Чтобы раз в два месяца создавать толстую и притом хорошую книгу, нужно быть либо гением от рождения, либо талантом в расцвете сил. «Ритуал» доказывает, что к Хайцу ни то, ни другое не относится.

Эта книга – жанровый уродец, помесь хоррора, исторического романа и бондианы. Представление об ужасах у автора примитивное, и задачи кого-то напугать он не ставит. Тварь, за которой герои будут гоняться весь роман, появляется во всей красе уже в первой главе и до конца остается неизменной. Никаких тебе откровений о Звере из Жеводана – кроме того, что это оборотень. Казалось бы, отвращение внушить легче, но Хайц и здесь бессилен. После тридцатого изувеченного трупа на тридцатой же странице вести отсчет становится скучно. Знаем, плавали.

Действие романа развивается в двух временных пластах, весьма хлипко связанных между собой, – Франции XVIII века и Европе наших дней. Видимо, единственными источниками, которым Хайц пользовался при создании исторического фона, послужили сказки Шарля Перро и фильм «Братство волка»: трактиры, мушкеты (судя по скорости, с какой герои из них палят, полуавтоматические), мальчики-пастухи и прекрасные монашки, которые мыслят вполне современными сексологическими терминами. Посреди этого абстрактного быта радостно носится легендарный Зверь, наводя на жителей Жеводана ужас, а на читателей тоску.

С XXI веком автор выкрутился еще проще: вооружил героя-мачо до зубов, усадил его за руль «кайена» и выдал в напарницы грудастую красотку, сочетающую в себе узкоспециальные познания в биологии и широкий… кругозор. С таким арсеналом крошить оборотней легко и приятно. Пока Эрик фон Кастелл разбирается с очередной дюжиной недругов, боевая подруга (Магдалена Херука, для друзей Лена) читает ему трогательные лекции о месте волков в экосистеме.

В изображении оборотней Хайц подчеркнуто консервативен. Зараза передается через укус; превращение происходит за считанные секунды; в полнолуние вервольфы особенно опасны. И уж само собой, убить их можно только серебряными пулями, чем и занимается Эрик от заката до рассвета, мстя за поруганную честь семьи. Дневная выработка его предков, отца и двух сыновей Шастелей, гораздо ниже – в те времена про подвиги Бонда и Баффи еще не слыхали.

«Ритуал» вообще нашпигован общими местами, как немецкая колбаска чесноком. Имеется в романе клон Ван Хельсинга – правда, зовут его Виргилиус Малески, и родом он из Молдовы, но издательская аннотация услужливо переселяет его в Трансильванию. Не обошлось без ссылок на Древнее Проклятие: как выясняется, к появлению ликантропов на свет приложил руку не кто-нибудь, а сам Зевс. Разумеется, буйно расцветает теория заговоров. Героям противостоят не только вервольфы, но также эзотерический Орден Ликаона и Сестринская Община Святой Крови…

Персонажи убивают оборотней, превращаются в них, ищут противоядие, сажают друг друга на цепи, занимаются сексом и снова убивают оборотней. Все это великолепие обрывается буквально на полуслове: «Ритуал» оказывается псевдороманом, который самостоятельного значения не имеет. Предполагается, что его продолжение, «Sanctum», даст ответы на все вопросы. Но чем все закончится, ясно уже сейчас: Хайц, добрая душа, интриговать и обманывать читателей не хочет или не умеет.

Лучше последовать примеру автора и не относиться к этой белиберде серьезно

В художественной литературе под монтажом понимают обычно метод, при котором произведение составляется из сцен и эпизодов других произведений. Техника сложная, требующая большой усидчивости и чуткости к материалу, но в конечном счете — чистая механика.

«В конце лета» у Марии Галиной мы видим совсем иной монтаж, не имеющий ничего общего с заимствованиями и близкий к монтажу в его кинематографическом понимании. Но только близкий, потому что речь здесь идет о чем-то неизмеримо более сложном и неподвластном разуму.

Потому что это монтаж человеческой жизни.

Если Бог существует и пользуется тем же приемом, когда распоряжается нашими судьбами, то его жестокость неизмерима. Если только он не делает этого с той же подспудной душевной болью, что и Мария Галина.

Попросту говоря, автор создает героя, протягивает киноленту его жизни от рождения до смерти, а потом... вырезает длинный, лет на десять кусок — и наклеивает его на более ранний участок, совмещая несовместимое. И тогда автор смотрит, что у него получилось.

А получается трагедия. Потому что зачастую человек не может справиться даже с тем, что приходит к нему в срок — что уж говорить о весточках из будущего. Потому что нам ко всему нужно привыкать. Потому что даже великую радость мы примем враждебно, если не звали ее в свою жизнь. Даже если нам казалось, что мы ее не звали...

Страшно, но ни о какой открытой концовке тут говорить не приходится. Кинолента, склеенная в два слоя, обязательно застрянет в проекторе, перекрутится, изорвется — и багрово-черное THE END опустится на убогий целлулоид раньше времени.

Лето закончится.

Сам Лавкрафт был довольно высокого мнения о своих поэтических опытах, но автор, оценивающий собственное творчество, в четырех случаях из десяти обманывается, еще в трех откровенно врет, в двух попросту тушуется и только в одном говорит правду. При всей народной любви к отцу-основателю Инсмута и других новоанглийских городов, в отстраненном и беспристрастном самоанализе его заподозрить трудно, а потому мы можем смело отнести его к первой категории. Большая часть лавкрафтовских стихотворений смотрится бледновато и неуклюже даже в сравнении с поэтическим наследием его современника и соратника Кларка Эштона Смита, не говоря уж об Эдгаре По, шедевры которого (наравне с прозаическими фантазиями лорда Дансени и некоторых других авторов) во многом и вдохновляли чудака из Провиденса на подвиги во славу самой ветреной из муз.

«Грибы с Юггота» можно рассматривать как своего рода срез лавкрафтовской поэзии, позволяющий в достаточной мере оценить сильные и слабые места творческой манеры Лавкрафта-стихотворца. Есть свидетельства, что сам автор не рассматривал представленные здесь сонеты как единый цикл; в пользу этого говорит и их тематическая пестрота. В то время как первые четыре, от «Книги» до «Узнавания», связаны общим последовательным сюжетом, добрая половина остальных представляет собой миниатюрные «страшилки» в стихах (отдельные из них вполне органично звучали бы в устах Горшка из «Короля и Шута», если бы не более высокий литературный уровень, далекий от пэтэушного), каждая из которых могла бы стать серией какой-нибудь «Сумеречной зоны» или «Баек из склепа»... если бы что-то подобное снимали в 30-е годы. В других Лавкрафт перестает играть в поэта и СТАНОВИТСЯ поэтом — это заметно не только в искренних лирических вещицах вроде «Истоков», но и более мрачных этюдах, чаще всего основанных на кадато-ктулховской мифологии (кое-какие экспонаты из лавкрафтовского зверинца упоминаются здесь впервые — например, шогготы). Сильный художественный эффект достигается прежде всего за счет интересной образности, поскольку с точки зрения техники «Грибы с Юггота» ничего выдающегося собой не представляют и грешат многочисленными шероховатостями. По-настоящему эти сонеты оживают, когда читательское воображение попадает в одно русло с авторским и резонирует манящими картинами дальних и близких миров.

Но всё это в оригинале — на наших же просторах карты легли по-иному, в очередной раз подтверждая старую истину, что перевод, как и жена, может быть либо верным, либо красивым.

На бумаге можно оценить только версию О. Мичковского. Лавкрафт в его переложении приобретает чуть ли не пушкинскую благозвучность и гладкость — что, между нами, не слишком его портит. С другой стороны, при таком подходе теряется масса деталей (второстепенных и не очень), но тут уже сказываются объективные ограничения, с которыми неизбежно сталкивается любой переводчик поэзии.

Зачастую Мичковский перебарщивает с мелодрамой и восклицаниями, а еще — откровенно злоупотребляет могильно-готической эстетикой, к которой Лавкрафт прибегает с осторожностью (и неслучайно, надо думать). Для нас важнее, впрочем, что такого переводчика не обвинишь ни в небрежности, ни в отсутствии техники и поэтического таланта.

Другую версию «Грибов» без труда можно найти в Сети. Денис Попов, надо отдать ему должное, не только перевел цикл (и ворох других лавкрафтовских текстов, прозаических и поэтических), но и потрудился снабдить каждый сонет подробными комментариями, проясняющими многие понятия и историю публикации стихотворения. Работая над самими сонетами, Попов сделал попытку передать их смысл с минимальными потерями... и на этом плюсы заканчиваются. Самый большой и жирный минус приходится на корявый синтаксис, из-за которого многие сонеты не поддаются нормальному прочтению — все-таки в русском языке предложения строятся иначе, чем в языке Диккенса и Эминема. Одним из самых неудачных примеров служит сонет XXXIV, к тому же и криво озаглавленный «Взятием обратно» (в оригинале, для справки, «Recapture», у Мичковского — «Призванный»). Для наглядности достаточно процитировать первое четверостишие:

«По мрачной пустоши тропа вела,

Где в сером мху лежали валуны,

И брызги, столь тревожны, холодны,

Из вод взметались, бездна что гнала».

По всем параметрам, кроме пресловутой точности, Попов проигрывает Мичковскому с аргентино-ямайским счетом — тут и небогатый словарный запас, и сомнительное чувство ритма, и нелады с гармонией. Но если ваши познания в английском не идут дальше общения с плохо локализованным мобильником, а отведать грибочков по-югготски все-таки хочется, то настоятельно рекомендую вам ознакомиться с обоими переводами — и тогда, быть может, из-за неприспособленных для космических откровений русских словес вам блеснет лучик истинной лавкрафтовской поэзии... сверкающей красотой, как чаша Птолемеев, и столь же тяжеловесной.

P. S. См. также отзыв witkowsky на этой же странице.

У священных книг есть свойство, за которое их ценят даже те, у кого их святость доверия не вызывает: всеохватность. На скромном текстовом пространстве умещается и человек со всеми его радостями, горестями и чаяниями, и устройство вещей, и громогласно-тихая поступь богов. Можно поспорить, что картина всегда неполна, что никаким писаниям не под силу вместить жизнь во всей ее полноте. Но ведь и чертеж машины не дает нам представления о шероховатости ее корпуса, о блеске металла на полуденном солнце, о тоне и ритме ее песен — а все-таки в черно-белых схемах заложено достаточно знаний, чтобы машина из умозрительной заготовки стала частью реальности и предстала перед нашими глазами.

Так и в «Богах Пеганы» содержится ровно столько мудрости, сколько нужно, чтобы с чистого листа набросать небольшую вселенную. Если бы судьба призвала меня стать основателем новой религии, я бы предал имя Дансени забвению и высек бы его слова на двунадесяти двенадцати каменных плитах — и кто знает, не стало бы тогда в мире больше добра, не растворилось бы без остатка зло в простом и разумном порядке вещей. Ибо боги и пророки Пеганы не учат безгрешности, не ворошат, подобно опавшим листьям, хитросплетений нравственности: призывают они лишь к примирению с тем, что нас окружает и составляет. В мире нашлось место и жизни, и смерти, и взрывам веселья, и минутам покоя — и, быть может, «это очень мудро со стороны богов», как сказал бы Лимпанг-Танг, бог радости и сладкоголосых музыкантов. Но правил, по которым играют они в свои игры, нам не понять. Остается лишь принимать мир таким, какой он есть — и помнить, что в сердце его…

Красота. Не бледная чахоточная особа, которой восторгался Уайльд; не пухлая земная человекородица, которую живописал Рубенс; не гибрид из силикона и плоти, что смотрит на нас с глянцевой обложки. Нет, эта первородная красота открывается лишь тому, «с кем во время одиноких ночных прогулок говорят боги, склоняясь с расцвеченного звездами неба, тому, кто слышит их божественные голоса над полоской зари или видит над морем их лики». Это красота бога, что гладит кошку, и бога, что успокаивает пса; красота человека, бессильного в схватке с мирозданием и сильного в своем бессилии; красота конца времен — неизбежного, непостижимого и не окончательного...

Проза лорда Дансени — не самый безопасный из наркотиков, но ведь дозу рискуешь получить в любую минуту — достаточно летней ночью оказаться в поле и услышать голос ночной птицы; выглянуть январским вечером в окно и увидеть танец снежных бесов; замереть на скалистом берегу, вглядываясь в круговорот безумных волн. То, о чем писал Дансени, всегда рядом — это мы далеко...

Представь себе, что ты человек.

Ну же, дай простор фантазии.

Загляни в хранилище бесполезной информации, что заменяет тебе память. Кликни по кнопке «Поиск».

Вот оно.

Червь без права на свободу воли — по завету древних иудеев.

Двуногое без крыльев — по Платону.

Мозг на ножках, не нуждающийся в костылях морали — по версии маньяков-просветителей.

Набор функций, еще не подвластных машинам — по Питеру Уоттсу.

Три тысячелетия «без» и «не». Каникулы в бездне.

Представь, что после трудов полуденных ты готовился почить в хрустальном гробу, разменять надоевшую праздность на блистательную вечность в виртуале. Матрице не понадобилось тебя порабощать — ты сам подставил ей затылок. Ты старательно смыл макияж условностей, на которых твои предки зачем-то строили жизнь — научился скреплять супружеские узы гормональным клеем, принимал материнский инстинкт в таблетках, потным ласкам и неловким телодвижениям предпочитал высокотехнологичный онанизм. Проехавшись на волне прогресса, ты с гиканьем рухнул в искусственный рай, идентичный натуральному. Буэнос ночес, сингулярность.

Ты стоял уже одной ногой в желанной могиле, когда тебя сфотографировали из космоса. 65536 огоньков, равномерно раскиданных по меридианам и параллелям, запечатлели твою наготу во всей убогости — и рассыпались в пыль, перед гибелью переслав негативы куда-то в запредельные выси. Квантовые компьютеры и тоскливое чувство страха подсказали тебе, что явление папарацци — всегда к беде.

И вот ты в спешке снарядил корабль, под завязку набил его умной техникой и запулил за орбиту Юпитера, где ожидал найти заказчика фотосессии. Ты даже умудрился не промахнуться. Пятно Роршаха размером с город повернулось к тебе фасадом, и контакт состоялся. По крайней мере, так тебе показалось…

Ах да. На борту земной посудинки были люди. Что делать — от иных привычек тяжело избавиться, даже если они не в ладах со здравым смыслом. Поддавшись минутной сентиментальности, ты разбавил машинный интеллект человеческими, слишком человеческими эмоциями, амбициями и психозами. Но следует отдать тебе должное — ты сделал все возможное, чтобы успех миссии не слишком пострадал из-за причуд живой плоти. Солдату ты дал синтетические мускулы, из биолога сделал живую лабораторию, лингвиста расщепил на четыре отдельных личности, чтобы диалог с пришельцами не превратился в перепалку. Сам себе волшебник Изумрудного города, ты даже воскресил своего эволюционного врага — собрал из набора заблудившихся генов упыря и назначил его капитаном. Ты слишком хорошо себя знаешь, чтобы полагаться на мужество и выдержку. Когда дело доходит до исполнения приказов, ужас всегда предпочтительнее.

И вот теперь ты смотришь на то, чего не можешь понять. До боли в хрусталике фокусируешь взгляд, но какой от этого прок, если изъян лежит в самом восприятии? Раз за разом проникая внутрь исполинского электромагнитного бублика, у которого подозрительно много общего с полузабытыми сказками о Боге, ты постепенно съеживаешься в собственных глазах, из свадебного генерала на технологическом балу превращаешься в дрожащую амебу. Ты снова — мясо, снова глядишь из пещеры на пугающий танец теней. Как двуногому без крыльев договориться с многоногими без мозга — фантомами, кишащими на чужом борту?

Не спеши закрывать глаза — взгляни на пятого члена экипажа. В нем блеск и нищета твоей цивилизации отразились, как лицо Нарцисса в воде. Он — синтет, бесполезный наблюдатель. Его дело — выжимать информацию из каждого клочка пространства, даже из движения твоих век. Его зовут Сири Китон, но имя для него — точно такой же конструкт, как и все остальное в его логичном мире. Представь Шерлока Холмса, у которого вместе с половинкой мозга вырезали способность к сочувствию, возведи его в куб, отшлифуй остатки человеческого, оставив только глупость — и портрет готов. Бесстрастный автомат, строящий отношения с жизнью и людьми по четким алгоритмам. Тошнота, от которой бежал Сартр, для него — норма. Пока другие цепляются за пережитки прошлого — сигареты, власть, юмор, чувство вины, — он медленно ползет по паутине настоящего, подводя теорию под каждый свой шаг.

Но смерть и боль индивидуальны, в них нет закономерностей. И чем туже стягивается вокруг Сири их кольцо, чем неотвратимей нависает в иллюминаторе зловещая громада «Роршаха», неприветливого гнезда пришельцев, тем больше в нем от маленького мальчика, мозги которого спустили когда-то в унитаз. Вот только вселенная не знает искупления, человек. Трепет твоей души не выразить в ее категориях. Ты с твоим драгоценным самокопанием — уродец, опечатка в книге эволюции.

Страшно? Прости, но научная фантастика — не школа оптимизма. Скорее, концентрат из сотен тысяч не озвученных еще выпусков новостей, спрессованных в одну убойную таблетку. Красная или синяя? «Ложная слепота» или фальшивый «Аватар»? Решать тебе. Уоттс не предложит тебе бегства от реальности: его видения писаны молниями на газовых полотнах, но под злобной маской будущего проглядывает знакомый оскал настоящего. В пятне Роршаха ты узнаешь собственную размытую личину.

Ты уже — Сири, разве ты не понял? «Победителей быть не может. Есть только те, кто еще не проиграл».

…Но я вижу, ты утомился.

Хорошо.

Представь напоследок, что ты читаешь настоящую научную фантастику.

Если в твоих руках книжка Питера Уоттса, долго терзать воображение не придется.

Существует мнение, что отечественной литературе ужасов предстоит развиваться совсем по иным законам, нежели западной — если, конечно, у нее в принципе есть какое-то будущее. Англоамериканская традиция выросла, грубо говоря, из абстрактных страхов людей, страдавших от избытка фантазии и свободного времени. Со временем в жанр влилась свежая кровь (социальные, экономические, политические фобии), но основа его осталась неизменной: в жизнь более или менее благополучного человека вторгается нечто враждебное, чуждое. А российский кошмар — это обшарпанные подъезды, «обезьянники», лабиринты коллективных гаражей, гопники в подворотнях и соседи-наркоманы. Иными словами, это страшный и безрадостный быт, в котором личность растворяется без остатка. С этим можно поспорить (получить перо под ребра несложно что в Кызыле, что в Ливерпуле, что в Гарлеме), однако тенденция уже обозначилась, и сборник «Кубики» Михаила Елизарова — яркое тому подтверждение.

Нет, вряд ли молодого автора всерьез интересует, что там станется с неуловимым русским хоррором. Елизаров на роль мессии жанра не претендует — он решает собственные задачи, с классическим образом фантаста несовместные. Но в мире «Кубиков», выписанном серо-коричневыми красками убогости и тления, ужас становится фундаментом бытия, посрамляя и материю, и дух. Тон сборнику задает одноименный рассказ, где малолетнему герою открывается главный закон мироздания: Вселенной правит смерть — не та равнодушная сила, которой так боялись экзистенциалисты, не верная служанка Бога, а ненасытная Падаль, которая разъедает самую суть вещей. Человеческие души поддаются ей в первую очередь. В самом деле, грязные спортивные костюмы, ржавые ножи и пустые холодильники кажутся у Елизарова гораздо живее и реальней их жутких хозяев. Даже Джордж Ромеро с его апокалиптическим мышлением ужаснулся бы тем легионам зомби, что населяют безобразные кубики российских многоэтажек. Они изъясняются столь же мертвым, как и они сами, языком милицейского протокола («…ко мне подошел ранее незнакомый мне Чигирин и в грубой форме потребовал половой близости»), духовные пустоты заполняют водкой, вместо икон почитают чресла порноактеров. «Выпей», «изнасилуй» и «убий» — главные заповеди их небытия. И живут они «без глаз, с одним зрением», каждым поступком своим и словом подпитывая Падаль.

Из общего ряда выбиваются лишь два рассказа — «Ясные, светлые» и «Украденные глаза». И если первый представляет собой сюрреалистический коллаж с привкусом кафкианства, то второй сводится к незатейливой страшилке про семейство колдунов, которая на фоне бытовых кошмаров может показаться смешной (как и чудовища из рассказа «Дзон»). Но если вдуматься, у Елизарова вообще на всякое «реально» напрашивается приставка «псевдо-». Да, групповые изнасилования, педофилия, пьяные драки — это, увы, не писательский вымысел. Однако в «Кубиках» достижения российской антицивилизации сбились так плотно, что разглядеть в этом клубке червей хотя бы крупицу правдоподобия очень сложно. «Вся жизнь — мочилово. Мы погружены в него», — говорит автор в одном из интервью. Но ведь это, по сути, то же бегство от действительности — только перебрался Елизаров не в светлый край эльфов и единорогов, а в собственными руками построенный ад.

И построенный, надо сказать, со знанием дела. Легко ли образованному человеку воспроизвести на бумаге речь отморозка, от похоти и алкоголя потерявшего остатки разума? Елизарову это удается блестяще — настолько, что читатель рискует в шкуре этого самого отморозка накрепко завязнуть. Воображением автор тоже не обделен: безумный обряд по изгнанию Импотенции, воплотившейся в земной женщине («Доброгаевой Ларисе, восьмидесятого года рождения»), заставил бы Клайва Баркера плакать кровавыми слезами зависти.

И все же: стоила ли овчинка выделки? Прожорливые глаза бездны, о которых писал когда-то Ницше, превратились у Елизарова в «эти глаза напротив». «Кубики» звучат — быть может, вопреки воле автора — тоскливым гимном разложению и скотству, своего рода каталогом язв многоэтажной России. И главный посыл сборника прост: «Всякий человек — мразь». Право же, исчерпывающим это определение не назовешь.

Осенью 2009 года в западном хоррор-сообществе разгорелся скандал. По чьему-то скорбному недосмотру в сборнике интервью с мастерами жанра ужасов, подготовленном Британским обществом фэнтези для одного из конвентов, шестнадцать из шестнадцати опрошенных авторов оказались мужчинами. Не прошло и двух дней, как на провинившегося редактора посыпались, словно фрикадельки из недавнего мультфильма, обвинения в сексизме. В ход пошли даже знамена с ликами блаженных Мэри Шелли и Анны Радклифф. Стоит ли говорить, за кем осталась победа?

Стивен Джонс, в отличие от иных своих коллег, твердо усвоил уроки политкорректности: его антологии, тщательно подогнанные под принцип разнообразия, ни одному комитету бдительности не по зубам. На случай, если стандартных мер все-таки окажется недостаточно, в активе ветерана британских ужасов в 2001 году появилась антология «Рассказы о вампирах, написанные женщинами». На российский рынок она проникла под видом внучатой племянницы великого романа Шодерло де Лакло, самым сексистским образом избавившись от исходного названия.

Нелегко в это поверить, глядя на бескрайние лотки с книгами Стефани Майер, но сейчас вампирский жанр переживает мучительный кризис. Существа, некогда наводившие на читателя трепет, стремительно лишаются характерных признаков, только благодаря которым и можно отличить вампира от абстрактного сверхчеловека. Паразитировать на устарелой атрибутике (гроб, чеснок, плащ с подбоем) давно уже не продуктивно, отказываться от нее — чревато расплывчатым смыслом и недоумением читателя. Большая часть рассказов, представленных в «Опасных связях», так или иначе распределяется между этими полюсами. Печально, но жертвой в противостоянии двух начал чаще всего оказывается элемент хоррора: в погоне за новизной о страхе забывают, а в более традиционных этюдах его не набирается и на самопародию.

Впрочем, портить себе кровь жанровым пуризмом — дурной тон. Чтобы оценить всю прелесть «вампиров по-женски», нужно лишь отринуть некоторые предрассудки — и кровавый кристалл заиграет всеми красками. Вампиризм здесь предстает как зеркало Великой французской революции (Джема Файлс) и метафора зыбкой вседозволенности (Фреда Уоррингтон), оттеняет звериную сущность человеческой природы (Сторм Константайн) и лицемерную жестокость цивилизации (притча Элизабет Мэсси «Навсегда, аминь» — одна из главных удач сборника), возвышает личность (Лиза Татл) и разрушает ее (Нэнси Килпатрик). В глазах Пэт Кэдиган клыки упыря сливаются со шприцом наркомана, а Гвинет Джонс видит в детях ночи символ легкомысленной красоты. Нэнси Коллинз с присущей ей жесткостью и мрачноватым юмором анатомирует одержимость байроническими кровопивцами как культурный феномен (название «Вампир-повелитель для цыпочек-готов» довольно красноречиво). Маститая Танит Ли умудрилась обвенчать в одном певучем рассказе Венецию, Венеру и вампиров, а Элизабет Хэнд в «Князе цветов» живописует маленького, но прожорливого любителя алой жидкости, у которого есть неплохие шансы прописаться в ваших кошмарах. Наконец, самые сильные рассказы антологии повествуют о вампиризме психологическом, если не бытовом: под взглядом Мелани Тем, Мэри Э. Уилкинс-Фримен и Роберты Лэннес известный каждой деревенской гадалке мотив расползается в три несхожих истории с философским подтекстом.

Как водится в подворье шутника Стивена Джонса, не обошлось и без курьезов. Чтобы заподозрить вампира в «Разлучнице» Поппи Брайт, требуется недюжинная сила воображения, ибо означенная дама высасывает из людей не кровь, а… нестандартную сексуальную ориентацию (в городе, где та стала стандартом). В рассказах Кристы Фауст, Ивонн Наварро и Гэлы Блау правит бал незамысловатое порно, а вполне себе «сумеречная» повесть Энн Райс, коронованной королевы мистики, звучит оглушительным пшиком.

Но как бы ни разнились результаты, одно можно сказать с уверенностью: женская половина дома ужасов хорошо представляет, чего хочет, и не нуждается в том, чтобы кто-то тянул ее за юбку на пьедестал. В конце концов, клыки в шее — это не верх политкорректности.

Литература веками искала универсальное зеркало, в котором человек отразился бы весь, без купюр и фиговых листиков. В начале двадцать первого века оно было найдено… и пахнет от него гнилью.

Ни один образ не дает писателю такой творческой свободы, как зомби, живой мертвец. Это первый вывод, который напрашивается после чтения «Нежити». Тут же и второй: составитель антологии, Джон Джозеф Адамс, не зря ест свой хлеб. Подборка получилась без малого образцовой.

Разумеется, ударную группу образуют произведения, так или иначе следующие канонам «зомбокалипсиса», заложил которые еще Джордж Ромеро (кстати, мэтр лично появляется на страницах антологии – в рассказе умницы Джо Хилла, на котором природа, всем поговоркам наперекор, и не думала отдыхать). Но общность декораций не порождает сюжетного однообразия: каждый автор в заданной ситуации находит какую-то неповторимую грань. У Дэна Симмонса учительница из школы для умственно отсталых детей не оставляет миссии педагога и после конца света – только азы математики и географии она теперь преподает маленьким зомби, ею же самой закованным в кандалы… без надежды на успех. Нэнси Килпатрик справедливо подмечает, что все истории «о последнем человеке на Земле» в сущности повествуют о последних мужчинах, и закрывает этот пробел глубокой психологической драмой «Время печалей». «Стокгольмский синдром» Дэвида Таллермана ярко описывает процессы, которые запускаются в человеческой психике под гнетом одиночества и постоянного страха. Адам Трой-Кастро идет еще дальше, оставляя своему герою единственный способ выжить – мимикрию. Завораживает «Почти последний рассказ» Скотта Эдельмана – жемчужина антологии, портрет художника в ужасе; увлекательная, нетривиальная форма сочетается в нем с целой гаммой смыслов, скрытых и явных. То же касается и Джона Лэнгана, ухитрившегося вместить все грани зомби-хоррора в одну оригинальную пьесу «Закат».

Создателей остальных рассказов – как и настоящих зомби – никакие рамки уже не сдерживают. Для звезд и новобранцев научной фантастики (Майкл Суэнвик, Харлан Эллисон, Джордж Мартин, Уилл Макинтош, Дейл Бейли) оживленные мертвецы – полезная метафора, вносящая в раздумья на философские и социальные темы мощный разряд эмоциональности. Маргиналы вроде Келли Линк видят в зомби отличный повод повалять дурака, классики хоррора и смежных жанров (Лорел Гамильтон, Дэвид Дж. Шоу, Джо Лансдейл) – затопить кровавую баньку. Кто-то воскрешает убитых проституток, кто-то порномоделей – с разными результатами, само собой. «Мертвый мальчик» Даррелла Швейцера топает по дорожке, которую проторил когда-то Стивен Кинг в повести «Тело», а лукавый Джеффри Форд в «Зомби доктора Мальтузиана» разыгрывает классическую историю с двойным дном и великолепным финалом, достойным Эдгара По. Поппи Брайт и Брайан Эвенсон устраивают читателю экскурсию по аду; в первом случае он замаскирован под Калькутту, заполоненную кровожадными покойниками, будто вшами, во втором – под бескрайнюю прерию, по которой бредет отряд обреченных конкистадоров.

Особняком стоят «Горькие зерна» Нила Геймана, где сочетание «живой мертвец» фактически переворачивается с ног на голову, и жуткая притча Нэнси Холдер «Страсти Господни» – ответ истинной веры на религию, забывшую о человеке.

За вычетом детсадовской страшилки Дэвида Барра Киртли и пары наивных басенок о «мести из могилы», очевидно слабых звеньев в антологии Адамса нет. Даже те, кого от имени Ромеро перекашивает в пародию на его излюбленных героев, должны что-то для себя найти. Ведь глаза мертвецов – зеркало. Было бы кому смотреться…

P.S. Рецензия была впервые опубликована в сетевом журнале «FANтастика».

Любая экранизация проигрывает литературной основе по крайней мере в одном отношении: сама природа кино такова, что за кадром остаются многие детали (диалоги, мысли, описания), из которых и сплетается ткань хорошей книги. В свою очередь, талантливый режиссер восполняет эту потерю при помощи средств, которые свойственны только кино и его языку — вот почему так редко удаются фильмы, где создатели думают о букве, забывая про дух. В том, что картина Томаса Альфредсона стала не только отличной экранизацией, но и одним из главных кинособытий 2008 года, сейчас сомневаются уже единицы — да и тем в конце концов придется сложить знамена. Вот только будет ли после выверенного, по-скандинавски зябкого зрительного ряда, после пронзительной музыки Йохана Сёдерквиста, после невероятной игры детей-актеров — будет ли книга восприниматься как нечто самостоятельное, оформится ли картинка в мозгу читателя?..

Главный козырь Линдквиста — оригинальная задумка, которую он с любовью, как хрупкое деревце перед холодами, укутывает в человеческую психологию. Разумеется, дотошному критику не составит труда докопаться до корней этого сюжета (самый очевидный, но от этого не менее неожиданный, источник — история Малыша и Карлсона), и все же писателю удалось избежать удушающих объятий англоязычного хоррора с его усредненным набором ситуаций и решений. У девяти из десяти западных авторов вампир вторгается в жизнь людей как нечто изначально чуждое, но Линдквист парадоксальным образом вписывает эту фигуру в быт. Его девочка-вампир живет не в замке, не в гробнице и даже не в заброшенном доме, а в самой обычной квартире в сердце самого заурядного спального района — по соседству с матерями-одиночками, опустившимися алкоголиками и подростками, нюхающими клей. Унылый фон стокгольмского пригорода ближе и понятнее россиянину, чем прилизанная картинка «одноэтажной Америки» с ее газонокосилками и барбекю, и благодаря этому история двух одиночеств, рассказанная в романе, пролезает в душу без приглашения и смазки (если не считать крови и некоторых других телесных жидкостей, которыми текст не обделен).

Главный промах Линдквиста — неумение удержать сюжет в одном русле, неспособность сосредоточиться и отсечь лишнее, которая с головой выдает его дебютантство. Литературная ипостась «Впусти меня» страдает избыточным весом: здесь и множество героев, не вносящих ничего в сюжет (яркий пример — трудный подросток Томми, линию которого можно было бы изъять из романа без всяких последствий для его цельности), и ворох бесполезных сцен, и не до конца продуманная смысловая составляющая (так, тема советской подводной лодки, севшей на мель у побережья Швеции, не получает развития и фактически брошена на полпути), и некоторая громоздкость в изображении чувств и мыслей героев. Как и всякий неопытный автор, Линдквист слишком много делает сам и слишком мало оставляет на долю читателя. Впрочем, фигуру умолчания он освоит несколькими годами позже — когда будет писать сценарий для экранизации, и вот тогда мощная сюжетная основа, помноженная на талант съемочной группы, даст ошеломительный результат. Там, где писатель с тщательностью зануды-отличника размазывает по бумаге очевидное, режиссеру и оператору хватает нескольких кадров, чтобы сказать зрителю неизмеримо больше.

И все же не стоит быть слишком строгими к старине Йону: к счастью для мира, он из тех литераторов, что проторенной колее предпочитают шишки самостоятельного пути. Пускай местами под шведской краской просвечивает-таки бессмертное «Здесь был Стив», пускай не все в этой книге уместно и естественно — главное, что в душе Линдквиста живет искорка, которая с самого рождения литературы отличала творца от ремесленника и подвигала читателя закрывать глаза на любые недостатки. Человечество стало богаче еще на одну вечную историю, и этого даже слащавой обложке под «Сумерки» скрыть не под силу.

Хотя в предисловии к «Ночным кошмарам и фантастическим видениям» Кинг открещивается от ремесла фокусника, факты выдают в нем первоклассного мастера. Правда, для извлечения кроликов он использует не цилиндр, а все, что под руку попадется. «Взаперти» демонстрирует, как при некотором навыке можно вытащить кролика… пардон, немолодого гея из покосившейся туалетной кабинки, успев попутно насмешить и шокировать зрителя и увенчав номер неожиданной концовкой. Аплодисменты!

В «Зеленой миле» мастер уже пробовал изобразить чудо, рожденное вне религиозной веры. В «Аяне» эксперимент повторяется с той же мерой успеха. Есть ли Бог, нет ли его — в реальности вещей, которые мы связываем с его образом, сомневаться не приходится. И грешен тот, кто не верит в очевидное.

Не в первый уже раз от Кинга веет Диккенсом... Все тот же добрый волшебник, но уже без искорки в глазах.

С некоторых пор мораль стала в литературе персоной нон-грата. Причин много: одним надоело учить, другие не желают (или будем честнее с собой — не могут) учиться. И все же находятся смельчаки, которые скрытно, на манер террористов, проносят в литературные угодья зерна нравственности — и охотно заражают ими уязвимые читательские души, открытые для любого влияния. В «Немом» партизанская сноровка Кинга проявляется особенно четко: усыпив доверчивого посетителя сочными психологическими подробностями и еле слышимым юмором, в концовке он извлекает из пухлых клоунских штанов молоток и огревает несчастного по голове. Итог — один потрясающий рассказ и один прояснившийся разум.

В соседстве с более молодыми товарищами по сборнику «Сразу после заката» этот рассказ, ускользавший из когтей Постоянного Читателя тридцать с лишним лет, смотрится чуть неуклюже — как сельский интеллигент, нежданно для себя очутившийся на светской вечеринке. С другой стороны, он станет благословением для тех, кто соскучился по раннему Кингу, и среди жутких быличек, созданных мастером на заре карьеры, занимает не последнее место. Поверьте, пролезать человеку в душу (и не только) этому коту не в новинку. Хоррор как он есть.

Кинг не единожды пытался сыграть на лавкрафтовском поле, и всякий раз результаты были как минимум удовлетворительными (а то и блестящими, если вспомнить «Крауч-Энд»). В «N.» наш способный ученик пошел дальше и бросил вызов фигуре не такой известной, как Лавкрафт, но во многом более сложной — Артуру Мейчену (ему и посвящена коллекция «Сразу после заката»). В те дни, когда вопрос о серьезности жанра даже не поднимался, этот человек писал шедевры ужасов, не желающие тускнеть и в наши дни. Увы, дотянуться до «Великого бога Пана» у Кинга не вышло даже на цыпочках: как ни странно, с ним сыграла злую шутку привычка к лавкрафтовской системе координат. «Отшельник из Провиденса», переняв лучшее у Мейчена и других грандов черной фантастики, создал собственную школу, в которой сплелись в единую ДНК-спираль две ветви литературы о пугающем — психологическая и приключенческая; в потомстве Лавкрафта чистых экземпляров уже почти не встречалось. Вот почему Кингу так сложно уловить ритм мейченовской прозы: ему недостаточно показать тени монстра — по правилам игры тот должен показаться целиком, пускай хрупкий флер необъяснимости будет развеян. Во всех прочих отношениях «N.» строго каноничен — начиная с классической (дневниковой) формы и заканчивая предсказуемым финалом. Не стоит, впрочем, забывать, что в руках новичка или даже профессионала менее высокого уровня традиционный сюжет мог рассыпаться набором штампов. В случае Кинга этого не произошло, и его неспокойный гимн обсессивно-компульсивным расстройствам (а также тварям из внешних сфер) заставит недовольно сдвинуть брови лишь того, кто давно и безнадежно отравлен кристальным ужасом Артура Мейчена.

Если позаимствовать у Клайва Баркера удачную метафору и представить жизнь в виде сплетения — безгранично сложного и удивительного — разноцветных нитей, то в этом рассказе, самом коротком в сборнике, речь на самом деле ведется о чудовищных ножницах, способных обрезать все нити разом и оставить за собой лишь бессмысленную пустоту. Бездушной стали все едино — что белое кромсать, что черное, что красное, что зеленое… Выйди «После выпускного» лет на двадцать раньше, у него были бы все шансы блеснуть на советском пространстве в какой-нибудь антологии зарубежной фантастики (в переводе Норы Галь). Сейчас таких не составляют — и жаль, потому что угроза, о которой пишет Кинг, нависает над человечеством и поныне.

Идея этого рассказа посетила Кинга примерно через месяц после катастрофы, потрясшей Америку и мир. При желании можно увидеть в «Вещах» попытку самоизлечения, бегства в художественную реальность, где у всякого события есть причина, следствие и смысл. Если такого желания нет, понять авторский замысел будет гораздо проще — хотя такие излияния человеческого сердца, как это, в пояснениях и комментариях не нуждаются… даже если вы не американец.

Вообще говоря, писатель должен быть честен с теми, кто его кормит… не стоит только понимать это правило буквально и лишать читателя удовольствия быть обманутым. В показательном примере надувательства, именуемом «Велотренажером», Кинг затрагивает привычную для себя тему соотношения реальности и творческого вымысла. «Баллада о гибкой пуле», «Дорожный ужас прет на север» и «Дьюма-Ки» выросли на тех же дрожжах, однако в них не было доступа иронии. Здесь подвох чувствуется уже в завязке: предпосылка, дающая толчок сюжету, знакома (и давно опостылела) любому пожирателю телевизионной рекламы. То, что поначалу развивается как мистический триллер на грани абсурда, заканчивается чистым абсурдом — к чести мастера, совершенно обоснованным и уместным. Такого хулиганства Кинг не позволял себе со времен «Перекурщиков». И совершенно напрасно.

Растянув эту дорожную притчу до размеров романа, получим реалистичную версию «Темной половины». Будем, однако же, благоразумными, и оставим все как есть — вслед за самим Кингом, которому не откажешь в даре извлекать разную мораль из одних и тех же ситуаций. А дилемма, обыгранная в «Остановке», будоражит человечество со времен Адама… или его хвостатых соперников от науки, если угодно. Верзила Стив бьет без промаха, сэй Постоянный Читатель.

Чтобы по достоинству оценить этот рассказ, изобилующий полутонами и начисто лишенный событийного ряда, одного прочтения недостаточно. Не находя привычных маркеров (инцидентов и поступков), разум скатывается с текста, как с горки. Только со второго захода, цепляясь за борта и тормозя ногами, можно оценить красоты психологического пейзажа. При этом идея, образующая сюжет, банальна, даже примитивна — не секрет, что подобные ходы обожают сценаристы мистических сериалов для домохозяек. Но Кинг, верный себе, оставляет читателя без четкой концовки, и нереализованные ожидания, повиснув в воздухе, оборачиваются зябкой жутью, призрачным холодком по коже.

Один из двух образцов саспенса, включенных в сборник — и менее удачный. Как заведено в жанре, история берет старт с психологии и финиширует безостановочным действием, но вот забавная штука: наскочив на беговую дорожку, повествование делается едва ли не статичным, замедляет ход до броских кадров, ползущих друг за другом с досадным интервалом. Здесь, однако, многое зависит от настроя читателя, но вот в опереточного психопата, сшитого Кингом с ленцой, по собственным же многолетним выкройкам, будет сложно поверить и ребенку. В определенном смысле эта фальшь даже радует: приятно сознавать, что кумиру миллионов непросто вжиться в роль серийного убийцы — значит, не так велики тараканы, нашедшие гнездовье в его голове… Впрочем, остался бы в народной памяти Колобок, не случись на его пути пара-тройка созданий с очень большими зубами? Едва ли. Так и в «Гретели» очередной американский психопат явлен лишь для того, чтобы тотальное бегство героини не протянулось в бесконечность.

Как давно известно половине фанатов Кинга и примерно четверти критиков, истинная его сила не в «яростной эстетике тьмы» и не в обостренном восприятии мистического (здесь корону отдадим, ну допустим, Рэмси Кэмпбеллу), а в правдивом и убедительном изображении человека со всеми его противоречиями и слабостями. И если когда-то мэтр был склонен распоряжаться этим ценным сырьем, как генерал — пушечным мясом, то в последние годы в его отношении к героям, особенно молодым, чувствуется нескрываемая симпатия. Каждый такой персонаж для него — как та самая Роза из одной долгой-долгой саги, непостижимая в своей хрупкости. Сказанное в полной мере относится и к этому трогательному рассказу, в котором главное выражено через намеки, а единственным смыслом жизни (и смерти) предстает простое человеческое чувство — любовь. Только по ее отсутствию и можно отличить рай от ада…

Выбирая название для нового сборника, Кинг шел на риск — насколько это понятие вообще применимо к писателю, книги которого продаются миллионными тиражами по всему миру. С чем в универсальной системе символов принято связывать закат (и что бывает после него), известно каждому школьнику. К счастью, уровень кинговской малой прозы позволяет забыть о неудачных метафорах, как бы тревожно они ни звучали.

Пожалуй, из всех сборников Стивена этот наиболее цельный — благодаря сквозному персонажу, который мрачным пейзажем присутствует в большей части рассказов. Этот персонаж — смерть. Чудом ускользнув от нее одним сентябрьским днем 1999 года, человек из штата Мэн до сих пор бежит от ее тени… Или, быть может, наоборот — неторопливо обходит границы ее владений, изучая неизведанную территорию, всматриваясь в тьму, поглотившую вечернее солнце? Как бы то ни было, в отношении к старой знакомой Кинг подчеркнуто серьезен. Это касается не только историй, в фокусе которых находится контакт между царством мертвых и миром живых, но и более, казалось бы, стандартных сюжетов: мастер все чаще и чаще отказывается заканчивать рассказ гибелью главных героев (или их противников, что ненамного лучше), как требует классическая модель хоррора или триллера.

Да, Кинг заматерел и остепенился (и теперь ему нет нужды демонстрировать удостоверение личности, чтобы сойти за классика), однако присущая его прозе напряженность отнюдь не испарилась — лишь сместилась из внешнего плана во внутренний. В реальном мире битвы с драконами случаются и после заката, но разворачиваются они не на выжженных пустошах, а в человеческой душе.

Вместе с тем неверно было бы видеть в этой книге концептуальную, от ума, подборку, где каждая цветная стекляшка занимает некое место, предусмотренное планом. Как и прежде, Стив предпочитает работать по наитию, и общность рассказов говорит скорее о том, что автор сейчас находится на новом этапе жизненного пути и склонен к определенным мыслям, а не о некоем четком замысле. Цельность сборника заключается не в последнюю очередь и в его разнообразии — здесь и образцовый лавкрафтианский хоррор, и лирика, и сложные нравственные метания, и капля-другая иронии, и даже пара бойких историй, заставляющих вспомнить о «старом добром Кинге», подарившем нам «Кадиллак “Долана”» и «Корпорацию “Бросайте курить”».

Проще говоря, стоит только отбросить дурные символы, и становится ясно: закат — всего лишь преддверие рассвета. Стивен Кинг, как и полагается светилу, следует этому ритму эпоха за эпохой, и с каждым новым восходом сияет если не ярче, то теплее. А значит, нам будет где отогреться после долгой морозной ночи.

У формальной, официальной политкорректности (в отличие от житейской, основанной на сострадании и человечности) есть две стороны: оборотная и другая оборотная. Под каким углом ни подковыливай, зеркало останется кривым.

Рассказ коренного американца Шермана Алекси торчал из западного издания антологии, как кривая стрела из зада мустанга: нелепая историйка, достойная пера третьеклассника, только что открывшего для себя Самиздат. Двое нехороших (ОЧЕНЬ нехороших) копов убивают двух индейцев (оглушительно невинных) на мемориале, и это вызывает нездоровый интерес у массово захороненных на этой земле солдат генерала Кастера. Начинается кровавый разгул… примерно в том виде, как представляет его все тот же третьеклассник со среднеразвитым воображением. А если добавить сюда молодого (!) фэбээровца (!!) с паранормальными спрособностями (!!!)...

Скажите «Азбуке» спасибо за то, что вам не придется это читать.

По существу, перед нами более вменяемая версия рассказа Келли Линк. Здесь не меньше фактов о зомби и бредовых размышлений о них, но на то есть уважительная причина: все это лишь фантазии впечатлительного ребенка, который надеется добавить хоть немного красок к скучной жизни в маленьком городке. И все же полноценных «мальчишечьих ужасов», пускай даже полностью выдуманных, у Боуэн не получается. Не потому, разумеется, что повествование ведется от лица девчонки; все упирается исключительно в неопытность молодой писательницы, которая впускает в мир детства слишком много мыслей из своей повзрослевшей головы. Как, например, эту эскапистскую истину, звучащую в финале: «Нужно бежать, потому что зомби медлительны, но упорны, и еще потому что они правы. Существуют вещи худшие, чем жизнь, и зомби — лучшая из них».

Это блюдо переварит не всякий — а кто-то и подавится. В предельно сжатых (два-четыре кратких абзацах на каждую) путевых заметках разворачивается череда сюрреалистических кошмаров, которые и хочется назвать босховскими, да не выйдет — у Босха такой жути не найти. Из предисловия к рассказу можно сделать вывод, что это журнал испанского конкистадора XVI века, пробирающегося вместе с отрядом через дикие прерии Северной Америки. В самом же тексте исторических примет минимум, так что с равным успехом это могло бы быть и путешествие по аду. Мертвецов в этих краях великое разнообразие, и банальным словом «зомби» ни одну из пород не назовешь.

Возьмите самые безумные творения Клайва Баркера (сразу приходит на ум начало «Эвервилля»), помножьте в полтора раза, уберите все детали, кроме самых необходимых — и получится «Прерия» Брайана Эвенсона. Исключительно на любителя.

То ли научно-фантастический этюд о зомбокалипсисе, то ли неправильный слэшер. Имеем в активе: пляж на уединенном острове, дом-крепость с неприступными стенами, порномагнат со вкусом к жизни и женщинам, его подружка-наркоманка, кокаин, оружие. В пассиве: дюжина грудастых существ, которых пару недель назад хотел каждый мужчина в Америке, знакомый с определенного рода печатной продукцией. Правда, сейчас они, к разочарованию упомянутого магната, мертвы — и, к его ужасу, не совсем. Но самое неприятное, что погибшие модели ведут себя гораздо осмысленней, чем большинство зомби…

Нагнетать атмосферу Партридж умеет, и в развязке напряжение прорывается яркой кровавой сценой. Поэтому вдвойне жаль, что в финале градус повествования идет на убыль — как и способность главного героя мыслить. И переступив через последний абзац, читатель уносит с собой лишь ощущение незаконченности да смутный клубок эротических фантазий…

Уж этот рассказ экспозицией никого не удивит. Безымянного героя мы застаем среди декораций, знакомых еще по «Легенде» Матесона: апокалипсис успешно свершился, немногие выжившие забаррикадировались в своих домах и сходят с ума от одиночества. А снаружи бродят нелюди — и не скажешь наверняка, вправду ли те, что сидят внутри, так сильно от них отличаются.

Стокгольмским синдромом, напомню, называют психологическое состояние, когда заложник вопреки всякой логике проникается симпатией к захватившему его/ее человеку. Дэвид Таллерман на семи страницах убедительно доказывает, что то же самое может произойти и в случае с зомби. Стилистически и сюжетно рассказ очень прост, но его эмоциональный эффект равнозначен паре шашек тротила — и читать между строк при этом не потребуется.

Сущность и повадки живых мертвецов можно понимать по-разному, но трудно вообразить нечто более далекое от их стереотипного образа, чем зомби в представлении Сьюзан Палвик. Пускай они неагрессивны (аналогичных примеров хватает и в этой антологии), пускай обладают даром речи (то же самое), но зомби-пацифисты — это уже чистейшая революция, это покушение [откушение?] на святое. И все же, при всей своей наивности и невозможности, эта история прекрасна — и правдива. Мир, где политики перестанут видеть в людском горе лишь удобный предлог, чтобы развязать новую бойню (речь, конечно, о трагедии 11 сентября), был и остается лишь светлой мечтой, но антивоенной литературы мало быть не может… Уж если зомби сумели увидеть красоту в простых радостях… бытия, неужто нам это не по силам? Хотя…

«Он смутно припомнил: никому не удавалось толком чему-нибудь научить живых. Едва ли кто-то из них способен понять».

Рассказ воспринимается как более приземленная (даже в буквальном смысле) версия «Милых костей» — трогательного романа Элис Сиболд, написанного девятью годами позже. Только у Хоффман вместо светлой печали — правда жизни во всем ее натурализме. Убитая проститутка восстает из мертвых, обреченная любить своего убийцу — и не желать ему возмездия. Увы, сделать из многообещающего сюжета хороший рассказ у Хоффман не получилось — не хватило литературного мастерства. Действия персонажей угадываются с самого начала и чересчур наивны, а неумелые попытки автора нагнать жалости, тут же обезвредив ее жизнеутверждающей психотерапевтической высокопарщиной, идут вещи только в минус. Но в сочувствии жертвам насилия Хоффман искренна — чего не отнять, того не отнять.

Образцовый рассказ ужасов, который можно смело записывать в классику. И что радует — в отличие от творений Дж. Ш. Ле Фаню, М. Р. Джеймса и прочих специалистов по призракам, классические истории о зомби вгоняют не в скуку, а в восторг.

Кроваво, красиво — чего еще требуется?

Все многообразие зомби-жанра сводится к двум видам историй: одни рассказывают о мертвяках, другие все-таки о людях. Расписывать в красках (и внутренностях) ходячие трупы, живописно разлетающиеся на куски, и реалистично передавать чувства живых персонажей — это два разных умения; сравните психологию человека и табуретки. Дейл Бейли из тех, кому ближе второй подход. Зомби в этой повести не то чтобы статисты — нет, в сюжете они играют важную роль, и разлагаются вполне правдоподобно, но в фокусе повествования все же не орды «воскресших», а путь главного героя к самому себе. Роберту предстоит переоценить каждый аспект своей жизни, чтобы понять, с чего вдруг мертвые принялись восставать из могил и толпами валить на… избирательные участки, чтобы поставить галочку против имени «Бертон». Против имени кандидата в президенты, за избирательную кампанию которого отвечает он, Роберт… И нужна им не человеческая плоть, а… что? Мертвецы у Бейли пугают не прожорливостью, а именно бездействием — бездонным взглядом нездешних глаз.

Что-то в повести может показаться надуманным (прежде всего вялая реакция общества на оживших покойников: Бейли пытается ее обосновать, но не очень убедительно), однако в главном автор все-таки не промахнулся: путешествие одинокой человеческой души во мрак и обратно состоялось. Повторит ли ее подвиг кто-нибудь еще — вопрос открытый.

Все в романе Галиной двойственно и странно – даже обложка. Блеклый пейзаж, о котором не хочется думать, гротескная пара в центре (срисованная, по меткому замечанию А. Подольского, с Ольги Кабо и Льва Дурова) и совсем уж неуместная связка лука вместо серпа и молота. Но все же есть в этом нелепом коллаже какая-то беспокойная, пыльно-серая тоска, которая и связывает «Малую Глушу» воедино. Без нее роман распадается на две части, стилистически и сюжетно едва ли не противоположные друг другу.

Суть первой («СЭС-2») довольно точно – если убрать предложение о сказке – изложена в аннотации. Упущены лишь три важных пункта: бытовуха (во времена застоя слова «быт» и «жизнь» были синонимами), охотники за нечистью (да какие уж там охотники – бюрократы-контролеры) и… Вендиго – дух вечного голода, прославленный самим Элджерноном Блэквудом. Галиной – переводившей Кинга, Баркера и Страуба, создавшей жуткую повесть «Дагор», которой гордился бы сам Лавкрафт, прямым текстом ссылающейся все на того же Блэквуда (в сноске!) – ничего бы не стоило сделать из «СЭС-2» образцовый хоррор в советских декорациях. Но Мария Семеновна выбрала другой путь – приглушила атмосферу сверхъестественного приторным стилем типового советского романа, из фантастической истории с букетом переносных смыслов сделала почти прямолинейную сатиру, маскирующуюся под фантастику. Каждый писатель вправе выбирать, куда и как ему вести повествование – но ведь и читатель выбирает, каким дорогам следовать. «СЭС-2» кажется унылой осенней акварелью, зачем-то набросанной сюрреалистом, мастером ярких красок и сильных образов.

Тем диковинней контраст первой части со второй, которая и дала название всему роману. По ту сторону магических слов «Часть вторая» начинается уже по-настоящему серьезная и трагичная повесть о человеке и всём, что ему не чуждо. В тех же советских декорациях, но прорисованных уже без скрытого ехидства (впрочем, и фон действия смещается с портового города в край деревень и лесов, где поверхностного всегда меньше), величественно разворачивается древний сюжет, который греки связали с именами Орфея и Эвридики – путешествие в страну мертвых. Из стиля уходит всякая игривость, с каждой страницей все ощутимей сгущается мрак. Во многом история, поведанная Галиной, вторит и сумрачной вселенной «Silent Hill 2», и потрясающей красоты фильму «Куда приводят мечты» (вместе с его литературным источником, романом Ричарда Матесона), вот только исход у нее совсем иной…

Для шедевра «Малой Глуше» недостает какой-то неуловимой (простите за каламбур) малости – лишней толики абсурда, капельки неподдельного ужаса; возможно, не хватило объема. Но как бы то ни было, в российской литературе ничего подобного еще не было – и повесть Галиной можно смело рекомендовать всем поклонникам темного жанра, ценящим в книгах блестящий (как черный мрамор) стиль, мрачную атмосферу и мощный философский подтекст. А переклички с мотивами и событиями «СЭС-2» помогут тайнам второй части раскрыться во всей их мудрости и красоте.

Со стороны Дж. Дж. Адамса, составителя антологии «Нежить», было очень мудро поместить рассказ Гамильтон сразу за «Воскрешением Бобби Конроя» Джо Хилла — разница между настоящим писателем и графоманом (в данном случае женского пола) как на ладони. В целом, нечто удобоваримое можно было сделать и из этого незамысловатого сюжета (вдова обращается к специалисту-аниматору с просьбой воскресить недавно умершего мужа; у покойника оказываются с женой кое-какие счеты), но профессионализмом у Гамильтон и не пахнет — проза на уровне фэнфиков средней паршивости. Есть подозрения, что и поклонникам Анюты Блейк здесь ничего не светит: ни тебе секса, ни вампиров (они только упомянуты), ни запредельной крутизны.

Забавная ассоциация: хотел того автор или нет, но основные события рассказа в общих чертах повторяют сюжет кинговского «Тела». И все-таки история Швейцера вполне самостоятельна — хотя бы потому, что упомянутый в заглавии мальчик не совсем мертв, а противостоять злу (в лице чокнутого Люка Брэдли и его банды, а также самого себя) главному герою придется в одиночку. Хотя, может, его союзником станет маленький зомби? Разумеется, не в буквальном смысле — ведь тому самому требуется помощь…

«Я решил для себя, что и необходимо бояться того, что ты делаешь, и тех, с кем ты водишься, для того чтобы быть по-настоящему крутым парнем».

Приятный рассказ в лучших традициях «мальчишечьих ужасов».

В этой истории речь пойдет о зомби в исконном понимании слова — человеке, лишенном собственной воли и вынужденном во всем повиноваться колдуну… пардон, ЦРУ (что гораздо хуже). В построении рассказа Форд открыто следует классическим образцам — главным образом новеллам По, но отчасти благодаря этому ему и удается огорошить читателя, настроившегося на поездку по давно знакомым рельсам, восхитительно непредсказуемой концовкой. Разумеется, ключевой персонаж с самого начала вызывает куда больше сочувствия, чем типичный ромеровский мозгоед... но по-настоящему ужасающая трагичность его судьбы станет ясна только в финале. Ведь «в десятке языков слова “слушать” и “слушаться” — однокоренные».

Не знаю, есть ли у Баркера аккаунт в Facebook или MySpace, но в случае положительного ответа буду очень удивлен, если слова «секс», «смерть» и «сияние звезд» не стоят у него на страничке в секции «Интересы». Впрочем, стоит добавить еще одно — «театр». Если вы не верите, что о живых мертвецах можно писать с теплотой и любовью, самое время отказаться от стереотипов. В рассказе Баркера всё восхитительно мило — от орального секса в гримерке до пары сотен невинных граждан, обреченных на смерть в пылающем зрительном зале. Право слово, чтобы сделать из куска гнилого мяса фарфоровую безделушку, которую приятно поставить на каминную полочку, не обязательно быть алхимиком — нужно лишь обожать театр, как этот человек с больным воображением и столь же здоровым чувством юмора.

Это история с сюрпризом, самая необычная в антологии: Джо Хилл сделал и себе, и читателям потрясающий подарок — возможность побывать в гостях у самого Джорджа А. Ромеро, да не когда-нибудь, а в 1977 году, да не где-нибудь, а в пенсильванском городишке Монровилль, на съемках оригинального «Рассвета мертвецов»!

Здесь можно было бы набросать простенький сюжетец (один из статистов оказывается настоящим зомби, Ромеро для вдохновения ест человеческое мясо, знаменитый мистер Савини не гримирует, а в самом деле калечит актеров, и т. п.), и дело в шляпе. Но к счастью, такая халтура не в стиле Джо — слишком хороший он писатель. Конечно, ничего фантастического в рассказе не происходит: люди остаются людьми, даже если они загримированы под зомби. Вся штука в том, как показать этих людей... и тут мастерство Хилла поражает. Техническую сторону нечего и обсуждать: каждый персонаж, каждая сцена и диалог сработаны, как швейцарские часы — и при этом дышат жизнью. В потоке романов и рассказов, написанных «по случаю», иллюстрирующих оригинальные и не очень идеи, пренебрегающих стилем ради сюжета, смыслом ради развлекательности и наоборот, такие произведения литературного искусства встречаются одно на тысячу. И немного найдется читателей, которых история Бобби Конроя, вернувшегося… нет, не из мертвых, всего лишь из Нью-Йорка и из забвения, и его первой любви, Гарриет — оставит равнодушной. Хилл рассказывает о людях и для людей.

Ей-богу, Стив Кинг оставит миру достойного наследника — и по крови, и по духу.

Сила и слабость хороших научно-фантастических рассказов в том, что их часто можно свести к развернутой метафоре: формально изображая мир будущего (альтернативного настоящего и т. п.), в действительности автор пишет о наболевшем и актуальном. Так и у Суэнвика в антиутопии о зомби, ставших в западном обществе дешевой рабочей силой, аналогом роботов (в азимовском понимании), без труда просматривается сатира на сегодняшний день. Для крупного бизнеса основная масса людей уже сейчас не «простые смертные», а именно мертвецы: пустые головы, в которые можно закачать что угодно, полное отсутствие воли, тупая покорность… При этом — не забывает усмехнуться Суэнвик — вершители судеб и сами ближе к покойникам, чем к живым людям; в рассказе это подчеркивается многими штрихами — от их способа передвижения (Кестлер с его голограммами больше напоминает призрака) до пугающих перемен в их сексуальных предпочтениях. Герой рассказа, взращенный миром корпораций, но сохранивший вопреки всему частичку души, «чувствует себя последним живым человеком». Вот только не тот ли это случай, о котором пел когда-то Егор Летов: «Я — некрофил, я люблю себя»? И надежда на спасение уж слишком походит на ужас…

Из бесчисленных загадок мироздания лично меня больше всего волнуют следующие: 1) почему в троллейбусах зимой холоднее, чем на улице; 2) куда уходит время; 3) как людям удается видеть в Келли Линк хорошую писательницу. В сравнении с другими рассказами «звезды фрик-фэнтези» этот ближе к осмысленной литературе, но до полного интима дела все же не доходит (у героев, кстати, тоже). Линк увлеченно разглагольствует о массе разнообразнейших вещей — искусстве, тюрьмах, мыле, айсбергах, клоунах, вечеринках, лесах, контактных линзах, бакалаврах (аналогичные списки-перечисления, только на порядок длиннее, можно найти и в самом тексте) и прочем, а больше всего — название ведь обязывает — все-таки о зомби. Однако чувствуется, что обо всех этих вещах, да и о жизни вообще, эта дама не знает, извините, ни шиша. Рассказ на три четверти состоит из обычной чепухи и еще на четверть — из чепухи забавной, которая так и просится в цитатник. Взять хотя бы это: «Есть много людей, которые любят заявлять: “Это не искусство”, когда речь заходит о таких вещах, которые не могут быть ничем иным, как произведениями искусства».

Уж не скрытый ли это укор в адрес таких, как я, приверед? Парой абзацев ниже Линк окончательно завоевывает сердце критика, рассуждая об особенностях собственного дарования: «Зомби не привередливы. Им все люди одинаковы по вкусу. И каждый может стать зомби. Для этого не требуется ни особых достижений, ни успехов в спорте, ни привлекательной наружности. Можно не обладать хорошим запахом, не носить стильную одежду, не слушать какую-то музыку. Надо только быть медлительным».

Или, в случае писателя, неявно талантливым.

Как бы то ни было, никаких откровений о зомби (или хотя бы людях) вам эти тридцать страниц бессмыслицы не принесут, и неожиданно логичная концовка тут кажется едва ли не издевкой. Ведь мы и без Линк знали, что «всегда можно понять, чего хочет зомби», не правда ли?

Upd.: Через год с лишним после создания этого отзыва мне удалось-таки разгадать загадку номер три — и проникнуться самыми теплыми чувствами к позднему творчеству мадам Линк. Айсберги айсбергами, а талант у нее действительно есть... да вот беда, в «Чрезвычайных планах» он выходил покурить)

Перед человеком, столкнувшимся с нашествием зомби, неизбежно встают три задачи. Первая: выжить. Вторая: найти себе укрытие, максимально обезопасить его и обеспечить всем необходимым. Третья, самая сложная: не свихнуться.

Мисс Гейсс, героиня рассказа, выполнила эту программу на две трети. Или это только кажется? Безумна ли школьная учительница, если она преподает математику и географию кучке безмозглых детей-зомби, ею же закованных в цепи, а взрослых их сородичей столь же методично отстреливает? Запомните свой ответ. А теперь внимание — новый факт: мисс Гейсс всю жизнь специализировалась на обучении умственно отсталых и смертельно больных детей. Теперь ответьте на тот же вопрос заново и сравните результаты…

История, рассказанная Дэном Симмонсом, не особенно реалистична — извечная его страсть из каждого персонажа делать Рэмбо проявилась и здесь. Но куда важнее, что абсурда здесь ровно столько же, сколько и живых человеческих эмоций — и когда в концовке они сливаются в единое целое, уже и не скажешь, кто сошел с ума: героиня, автор или ты сам…

Полифоничный, незаурядный роман ужасов с элементами фэнтези, бросающий новый взгляд на старую тематику. Сомтоу удачно скрещивает две основные тенденции поджанра: психологический подход к образу вампира, популяризованный Энн Райс, и более традиционное восприятие не-мертвых как кровожадных, коварных, жестоких тварей. Автор профессиональный композитор и дирижер, и это чувствуется: книга сделана по образцу вагнерианской оперы, где каждому персонажу соответствует так называемый лейтмотив. У Сомтоу характерную мелодию заменяют кодовые слова, которые стоят перед каждой главкой вместо привычных номерков — «дитя тьмы», «огонь», «лабиринт», «искатель», «память: 1967 год». Такие из них, как «образ матери», подчеркивают вторую основу романа — психоанализ. Вместе с тем «Вампирский Узел» не превращается в удовольствие для избранных интеллектуалов, а превосходно читается и вне всех этих связей, как увлекательная книга для довольно широкой аудитории. Автор умело переплетает судьбы многочисленных персонажей, перемещает действие из одной точки планеты в другую (США, Тайланд, Англия, Франция), из эпохи в эпоху (средние века, фашистская оккупация Европы, современность, начало XX века). Тематически близкий «Вампир Лестат» Райс (там вампир тоже становится рок-певцом) проигрывает «Узлу» во всех отношениях. Замечательно, что у Сомтоу шокирующие сцены, которые позволяют однозначно отнести роман к пространству хоррора, сочетаются с глубокой проработкой героев и интересным идейным наполнением. Это чувствуется и в концовке, совершенно нетипичной для вампирских хроник и заставляющей скорее вспомнить о фантазиях Густава Майринка.

Высшая рекомендация. В список 40 лучших книг в жанре ужасов «Вампирский Узел» вошел по праву, и поэтому вдвойне отрадно, что на русский язык его переложила Татьяна Покидаева — одна из лучших, на мой взгляд, современных переводчиц, работающих на поле фантастики.

Что бы там ни говорили пессимисты, а жанр рассказа до сих пор жив и покидать нас, похоже, не собирается. Конечно, доля писателей, работающих в короткой форме, за последние десятилетия уменьшилась – так, Грэм Мастертон за тридцать с лишним лет литературной карьеры создал около 80 романов и лишь 60 с хвостиком рассказов; у Дина Кунца статистика еще плачевнее. И все же поводов для отчаяния нет: молодые звезды «темного» жанра (Нил Гейман, Чайна Мьевиль, Майкл Маршалл Смит, Брайан Ходж и многие другие) упорно пишут рассказы, миниатюры и повести, а мэтры (Стивен Кинг, Рэмси Кэмпбелл, Питер Страуб, Томас Лиготти) от них не отстают.

Кристофер Фаулер, еще один достойный труженик пера, однажды занятую нишу без боя отдавать не намерен. «Бесноватые» – это девятый его авторский сборник. Сюжеты разнообразны до неприличия, но тон повествования остается неизменным: сдержанный цинизм и фирменный мрачноватый юмор, слегка присыпанные лиричностью. В предисловии Фаулер честно признается, что играет с читателем – сперва заманивает его в рассказ показным оптимизмом, потом медленно, но верно раскрывает невеселую истину: «Бриджит Джонс не всегда находит своего принца, а реальная жизнь преподносит нам такую ужасную ложь, что рассказчику впору проглотить язык».

Нет, автор отнюдь не воспевает насилие, упадок и смерть – он такой же человек, как и мы. Но тому, кто создает «черные» рассказы, злоупотреблять белилами не положено.

К сожалению, редакторская команда, работавшая над сборником, посыл названия не уловила. «Бесноватые» звучит хотя и гордо, но неверно. В большинстве рассказов речь идет даже не о людях, а о ситуациях – моментах обыденной жизни, на которые будто падает тень демонова крыла. Моментах, когда нас и окружающий нас мир словно «бес попутал».

В занятной вещице «Разберемся» домохозяйка, одуревшая от бытовых забот, как бы между делом обезвреживает убийцу, явившегося на порог ее квартиры. Как обезвреживает? Не как, а чем – сковородкой... В «Зеленом человеке», продолжающем традицию английских тропических рассказов, мужчине приходится бороться за собственную жену с самцом обезьяны. «Где они сорвались» – трогательная история болезни, убедительно отвечающая на вопрос: «Откуда берутся серийные убийцы?» (Я не раскрою никаких сюжетных тайн, если здесь же приведу ответ: «Из повседневности»). «Американская официантка» заставит присмотреться к людям, которых принято не замечать. Кто они? И с кем им приходится иметь дело изо дня в день? В «Своем уголке» оживают страхи евреев и сбываются грязные мечты антисемитов.

Показательно, что рассказы, где фантастика с экзотикой преобладают, у автора получаются слабее (это не касается, впрочем, жутковатой истории о призраках «Попрыгун»). Родная стихия Фаулера – это все-таки современный Лондон, во всем его величии и мерзости. Это нечистый город, который устоит даже перед нашествием крыс («Семь футов»), потому что люди в нем сами уподобились грызунам. Это город изуродованной любви («Разбивающееся сердце») и загубленных надежд («Едем туда, где ярко светит солнце»).

Вместе с тем «Бесноватых» едва ли можно назвать событием в литературе (и не только потому, что перевод Д.В. Дубровской оставляет желать лучшего, вечного, светлого). Фаулер – крепкий середняк, неплохо разбирающийся в психологии; его конек – неприглядные стороны жизни, изображенные на бытовом фоне. Эти рассказы будут близки и понятны многим… и все же лезвие, которым автор режет нас по живому, могло бы быть и острее. Слишком часто сердце остается незадетым.

На удивление приличная книга — разумеется, в своей весовой категории. Приятно уже хотя бы то, что автор отходит от навязшего на зубах (пардон, клыках) образа романтического вампира. Тем, кого тошнит от медовоглазых эдвардов калленов и их томных подруг, роман Веллингтона рекомендуется как временное противоядие. Местные кровососы предпочитают сначала разорвать человека на куски и только потом уже приступать к трапезе. Никакой романтики, только жесткая борьба за существование (с приставкой «не-«, если быть верным заветам Стокера).

Конечно, сюжет «Девяноста девяти гробов» не тянет на революцию в жанре хоррор-боевика, но с другой стороны, Веллингтону успешно удается избежать множества штампов, из-за которых чтение близких по духу книг превращается в повторение многократно пройденного. Автор умеет выдерживать напряженность повествования (саспенс), и отдельные эпизоды достойны в этом смысле похвалы. Герои также ближе к людям, чем к картонным дурилкам, которых мы имели неудовольствие наблюдать в «Ритуале» Маркуса Хайца, например. Эмоции, страхи, человеческое свойство ошибаться — все идет в дело.

По эзотерическим причинам Эксмо начало издание цикла о Лоре Кэкстон со второго тома, но нормальному восприятию романа эта странность не мешает: необходимый минимум подробностей о прошлой жизни героини (убежденной лесбиянки, между прочим; гомофобы, держитесь подальше) автор ненавязчиво рассыпает по всему тексту. Развязка радует неожиданностью и наводит на вечные мысли; отдельные персонажи видятся совершенно в новом свете и приобретают трагический ореол, а такой финт уже требует от автора некоторого мастерства — так что здесь Веллингтону ставим плюсик. Исторический контекст если и не проработан до мельчайших деталей, то, по крайней мере, использован не абы как; современная и военная (фоном вампирскому экшну служит противостояние американского Севера и Юга) линии встречаются ровно в тот момент, когда это наиболее выгодно для сюжета.

В итоге имеем добротный жанровый роман, умеренно оригинальный и увлекательный, не вредный для ума и полезный для воображения. Поскольку в этом году хоррор представлен в российском книгоиздании более чем скудно, советую обратить на «Девяносто девять гробов» внимание — места хотя бы во второй очереди чтения эта книга, на мой взгляд, заслуживает. Главное, не ждите особых откровений — их раздают по другим адресам.

Всех книг, так или иначе основанных на стокеровском «Дракуле», в один присест и не перечислишь. Трилогия Джинн Калогридис входит в разряд «крепких середнячков». Разумеется, по напряженности повествования, атмосферности, неисповедимости «Договору» с оригиналом не сравниться — но по крайней мере здесь ладно выстроен сюжет, присутствует некоторая интрига, а персонажи не так картонны, как можно было бы ожидать от второстепенного автора (правда, имена некоторых из них звучат весьма забавно, но это уже на совести братьев-румынов).

Как вольная предыстория «Дракулы» — неплохо. Если это и попкорн, то по крайней мере без консервантов и прочих синтетических удовольствий.

Продолжателей и подражателей у Лавкрафта было великое множество, и талантом они были наделены в разной мере. Одни старательно копировали стиль великого мастера (вплоть до употребления архаичных прилагательных), другие безбожно упрощали его (как Огюст Дерлет, у которого сложная картина лавкрафтовской вселенной упростилась до примитивного противостояния добра и зла), третьи после недолгого периода ученичества вырабатывали собственную неподражаемую манера письма.

Ламли своеобразен тем, что находится на стыке этих трех тенденций. Лишь изредка поднимаясь до уровня настоящей, авторской (в противоположность заказной) литературы, он все же достаточно одарен, чтобы не кормить читателей многажды переваренной целлюлозой.

В данный сборник, имеющий в оригинале название «Порча и другие истории» («The Taint and Other Novellas»), вошли семь повестей, созданных автором на различных этапах писательской карьеры. Откровенно плохих нет, все по-своему занятны и увлекательны. Наиболее удачны «Порча» (прекрасный пример того, как можно использовать лавкрафтовскую мифологию, не эксплуатируя лавкрафтовскую стилистику; глубокая психологическая вещь с довольно неожиданной и впечатляющей концовкой) и «Рожденный от ветра» (невольно вспоминается классический рассказ «Вендиго» Элджернона Блэквуда — и повесть Ламли, действие которой развивается в схожих декорациях, нисколько ему не уступает). Остальные пять историй как минимум способны развлечь — и надо отдать британцу должное, удивить читателя неожиданным вывертом сюжета он умеет.

Приятно, что перед каждой повестью автор в нескольких абзацах разъясняет, при каких обстоятельствах она создавалась. Русский текст снабжен многочисленными комментариями, которые помогут лучше разобраться в сложной межавторской мифологии Ктулху (к слову, благодаря Брайану Ламли этот славный пантеон пополнился несколькими прелюбопытнейшими существами; мой фаворит, конечно, Йиб-Тстл).

Всем поклонникам Лавкрафта и классической традиции ужасов читать в обязательном порядке.

Критики любят сравнения. Плоды этой любви часто неприглядны – именно так появляются на свет уродцы вроде «“Винни-Пуха”, написанного Томом Клэнси» и «русского Кевина Стинга». А куда деваться – так удобнее и для самих рецензентов, и для читателей.

В случае с «Тварями» все решено заранее: аннотация гласит, что перед нами «первый российский триллер, написанный в ключе бестселлеров Престона и Чайлда». И как тут удержаться от сравнений?

Да, у романа Михаила Вершовского есть много общего с «Реликтом», «Реликварием» и еще дюжиной книг, созданных штатовскими тружениками пера. В центре сюжета – страшное событие: нападение змей-мутантов на современный Санкт-Петербург. Противостоят гадам молодая женщина-ученый, ее пожилой наставник, представители всевозможных силовых структур, а также интеллигент средних лет. Происходящему в конце концов находится научное, рационалистическое объяснение.

И все же «Твари» ползут собственным курсом, который американскому дуэту совершенно чужд. Персонажи Престона и Чайлда – не более чем сухие схемы, за которыми не стоит ничего, кроме функции в сюжете (жертва, исследователь, боец). Настоящие звезды этих романов – чудовища. А книга Вершовского, вопреки названию, все-таки о людях.

Человечный хоррор? Звучит дико, но бывает и такое. Здесь нет и следа того упоения, с которым Джеймс Герберт и Шон Хатсон (авторы сочинений «Крысы» и «Слизни» соответственно) истребляют своих героев. Каждая смерть – это трагедия, а не очередная галочка в длинном, длинном списке. Иногда сентиментальность Вершовского принимает опасные масштабы, но как противовес традиционной для жанра «чернухе» – почему бы и нет?

Все персонажи, от бомжа до полковника МЧС, поданы с симпатией и похожи друг на друга, как щенки одного помета. Независимо от профессии, образования и социального положения эти люди наперебой цитируют классиков, сдабривают речь мягким интеллигентским юморком и все как один знают английский. Проще говоря, каждый персонаж на восемьдесят процентов состоит из… автора. Вся штука в том, что сам этот автор – персонаж интересный и неглупый. Вершовский, много лет проживший в эмиграции, ставит новую Россию перед невиданной доселе угрозой – и смотрит, как страна выдерживает тест.

Сюжет движется на змеиный манер: то неспешно волочит кольца по охваченному паникой Петербургу, то делает рывок – и одним героем становится меньше. Ближе к финалу действие набирает обороты, социальные мотивы отходят на задний план, а Ее Величество Мясорубка, наоборот, вступает в свои права. Роман ужасов сбрасывает кожу и оборачивается романом-катастрофой. Патриоты северной столицы, которым не давали покоя лавры многострадального Нью-Йорка, должны остаться довольны: апокалипсис наконец придет и в балтийские широты. Локальный, но все же.

Как образец жанра «Твари» не хуже и не лучше зарубежных аналогов. Средства для нагнетания атмосферы используются старые, проверенные: полуразложившиеся трупы, скрип дверей и тени в окнах. Однако по-настоящему пугают не голливудские приемы, а послесловие, где автор – с обманчивой невозмутимостью – доказывает, что фантастического в его книге очень и очень мало. Биология и геополитика неприятно переплетаются, гарантированно обеспечивая читателю бессонницу (хотя, в зависимости от типа личности, возможен и обратный эффект).

Шедевра у Вершовского не получилось: человечность человечностью, а суть книги можно передать одним предложением: «Змеи жрут людей, люди истребляют змей». Тем не менее, обыгран этот сюжет, отечественной литературой еще не изъезженный, любопытно, следующий роман Вершовского (в котором, по словам автора, будет затронута тема оборотничества) вполне может подкинуть пару приятных сюрпризов.

К выходу дебютного романа Джо Хилл уже был известен как автор отличных рассказов и повестей, на современном уровне воссоздающих дух классических ужасов и научной фантастики. Однако настоящего успеха в наше время добьется лишь тот писатель, который работает не только в малой, но и в крупной форме (а по совести говоря — ТОЛЬКО в крупной): для вечно спешащих читателей нового образца рассказы слишком коротки — мысли и чувства не успевают зацепиться за текст, и он благополучно проносится мимо.

И вот Джо Хилл принял вызов и создал первый свой роман — прежде всего, на мой взгляд, чтобы доказать что-то самому себе. Выяснилось, что все задатки отличного романиста у него есть: интересные персонажи, в меру интригующий сюжет, ладная композиция (в пользу этого свидетельствует хотя бы концовка — пускай она и не переворачивает всё с ног на голову, но зато логична и по-хорошему обнадеживающа), меткие наблюдения из жизни. И всё же индивидуальный талант Хилла здесь заметен меньше, чем в рассказах — он лишь изредка проглядывает сквозь не по-дебютантски профессиональный текст (это и неудивительно — за «Коробкой» стоят а) десять лет литературной карьеры и б) хорошая редактура). Впрочем, лично мне это кажется добрым знаком: пути для развития намечены, остается только последовать по ним — чем умница и трудяжка Хилл, недавно анонсировавший второй роман под рабочим названием «Рога» («Horns»), сейчас и занимается.

Тематически «Коробка» близка к рассказам из «Призраков двадцатого века». Прежде всего эти произведения объединяет мотив отцов и детей. Когда автора спросили, почему тот столь часто возникает в его творчестве (к слову, вопрос озвучил наш с вами соотечественник), ответ был двояким: с одной стороны, «кто-то из персонажей ведь должен быть плохим», с другой — автор таким образом компенсирует отличные отношения с собственными детьми... и отцом (если для кого-то это еще тайна, то речь идет о Стивене Кинге, в свое время увековечившем имя сына в посвящении к «Сиянию»). Что ж, никаких перегибов в обрисовке темы лично я не заметил; в реальной жизни всё могло бы случиться именно так, как описано в книге. Это касается и педофилии. Авторов хоррора часто упрекают за «излишний» интерес к этой теме, но увы, актуальности она не теряет (особенно в последние годы, когда в США и других странах начали появляться организации, которые открытым текстом предлагают узаконить отношения между взрослыми и несовершеннолетними!), и грешно упрекать создателя «Коробки» в нечестных приемах. Ему, отцу троих, есть чего бояться и что ненавидеть.

Крупных просчетов Хилл допустил немного. Один из них — выбор главного героя, который на начальных этапах серьезной писательской карьеры должен определяться все-таки не особенностями сюжета, а реальным жизненным опытом и устремлениями самого автора. Молодому фантасту нелегко примерить на себя личину престарелой рок-звезды (пускай даже он увлечен музыкой настолько, что сам роман назвал в честь хита от Нирваны — и пересыпал текст именами исполнителей и названиями песен). В итоге образ Джуда получился довольно условным, ему не хватает целостности. Чувствительность и «брутальность» действительно могут сочетаться в одном человеке, но Хиллу не удалось доказать, что его герой именно таков. А вот женские персонажи получились весьма убедительными: чувствуется, что с готической субкультурой и ее представителями (а также их причудами) Хилл знаком не понаслышке. Не стремясь, подобно бесчисленным подражателям Кинга, к некой «масштабности», он разыгрывает почти камерную историю, в которой главное не сюжет, а взаимодействие человеческих душ.

В изображении сверхъестественного автор не особенно оригинален и достоверен — что, опять-таки, совсем не характерно для его рассказов. Едва ли не каждый фантастический эпизод воспринимается лишь как очередная небылица в длинном, длинном ряду ей подобных (и не раз использованных тем же Кингом, Питером Страубом, Робертом Маккаммоном, Дэном Симмонсом, не говоря уж о писателях классом пониже). Впрочем, самого раздражающего штампа американского хоррора Хилл успешно избежал (и это, как мне кажется, только подчеркивает его огромный потенциал, не говоря уже о накопленном мастерстве): персонажи не упираются, как ослы, отказываясь верить в происходящее, а принимают невероятную реальность сразу же — в полном соответствии со своей психологией. Собственно пугающих сцен в книге не обнаружилось (хотя неприятных хватает), но это уже вопрос личного восприятия: в том, что перед нами роман ужасов, сомневаться не приходится.

Общее впечатление таково, что «Коробка в форме сердца» более чем хороша для дебюта (премию Брэма Стокера и «Локус» в соответствующей номинации она получила совершенно заслуженно — не настолько красивые у автора глаза, он ведь в папу пошел), однако знаменует собой лишь промежуточную веху на долгом — надеюсь — и славном творческом пути Джо Хилла, который имеет все задатки если не превзойти отца, то сравниться с ним. Учитывая, что рынок литературного хоррора в России по-прежнему довольно скуден, книги такого уровня пропускать нельзя. Рискну предположить, что для тех, кто только начинает знакомство с жанром, этот роман не худший вариант (хотя «Призраки двадцатого века», несомненно, заслуживают большего внимания). Остальные могут и воздержаться, но рискуют что-то для себя упустить.

Благодаря киношедевру Хичкока история о Нормане Бейтсе, его гостеприимном мотеле и грозной матушке известна всем или почти всем; «сцена в душе» цитировалась в популярной культуре сотни раз. И лишь немногие знают, что автор литературной основы, ученик Лавкрафта и учитель Кинга, покойный ныне Роберт Блох, создал целых два продолжения самой знаменитой своей книги.

В наше время, когда начинающие авторы дебютируют не рассказами и не романами даже, а «эпическими полотнами» и циклами, трилогия воспринимается как небольшая трехактная пьеска (завязка, развитие, развязка), а то и миниатюра. Парадоксально, но в эпоху литературных гигантов, на которую пришелся творческий путь Блоха, масштабы были поскромнее: первый и третий романы о Нормане Бейтсе разделяет тридцать один год. Однако уникальной эту сагу делает не время, а обстоятельства ее создания. Никогда еще кино и литература не переплетались так тесно.

«Психоз» образца 1959 года и его экранизация подарили миру принципиально новый персонаж – убийцу, который не только наводит ужас, но и… притягивает. Сейчас, в начале XXI века, культ кинопсихопатов никого не удивляет – достаточно вспомнить, какой фурор произвел улыбчивый садист Джокер, блестяще воплощенный на экране Хитом Леджером в 2008 году. Но тогда, в конце пятидесятых, Блох и Хичкок сильно рисковали – и тот, и другой творили авторское искусство, а не дешевую порнографию с насилием вместо секса (или вместе с ним). Тем не менее, их ставка выиграла – и Блоху, прозванного журналистами «Психопатом», первому пришлось об этом пожалеть. Трагедия Нормана Бейтса превратилась в триумф, и по склону американского кино понесся снежный ком, который с каждым годом приобретал все более насыщенный багровый оттенок…

Бейтс, подобно чудовищу Франкенштейна, ускользнул от своего создателя, чтобы сеять хаос и зло. Стремление Блоха если не приручить, то понять загадочную душу маньяка и тех, кто ему поклоняется, воплотилось в романе «Психоз 2» (1982). Верный принципам хорошего рассказчика, писатель ввел в сиквел детективную интригу, добавил саспенса, прикончил несколько персонажей – но все это не более чем уловка, маскирующая ехидную сатиру на Голливуд и его обитателей. Бейтс сбегает из психиатрической лечебницы и тут же узнает, что о нем снимают фильм; доктор Клейборн, ставящий себе в вину злодеяния пациента, отправляется в Лос-Анджелес, чтобы предупредить горе-киношников… Увы, психопатов хватает и там, и заканчивается роман неутешительным: «Норман Бейтс никогда не умрет». Что бы ни случилось с ним самим… Продолжению не хватает простоты и увлекательности оригинала, но автор и не ставил себе таких задач. «Психоз 2» – это беллетризованный крик души: «Голливуд, одумайся!»

Прошло восемь лет. Голливуд не только не одумался, но исторг из недр шокирующие истории вроде «Попутчика» с Рутгером Хауэром и «Кошмара на улице Вязов» (очень разные по качеству и посылу, но близкие по способу подачи материала). Махнув рукой на алчную фабрику грез, Блох в последний раз обратился к истории о Бейтсе и создал «Дом психопата». В провинциальном Фейрвейле, которому преступления Нормана принесли недобрую славу, находятся люди, желающие из этой славы сделать туристский аттракцион. Заново отстроены мотель Бейтсов и домик позади него, изготовлены восковые куклы психопата, его жертвы и его матери… и начинаются новые убийства. Через сюжет, полный загадок и сложных психологических портретов, Блох подводит читателя к печальному итогу: безумен не столько Бейтс, сколько мир, где на крови делают деньги – и ради денег проливают кровь.

Увы, монстр вновь оказался сильнее своего создателя. Проследить за поражением Роберта Блоха и творческой победой Альфреда Хичкока позволяют материалы, включенные в превосходное русское издание от Азбуки-классики (2009) – интервью с обоими творцами, вдумчивая статья С. А. Антонова, исчерпывающие комментарии.

Наташу Мостерт – молодую южноафриканскую писательницу, ныне живущую в Лондоне – обошел стороной снежный ком психопатии, главной темы современных триллеров. Живописуя коварство и любовь, она черпает краски не из жестокой действительности, а из той розово-ванильной мечты, на которой когда-то погорели романтики. «Сезон ведьмовства» – это попытка разыграть готическую любовную пьеску на современных подмостках.

К самолюбивому Габриелю Блэкстоуну, компьютерному взломщику (наивность, с которой Мостерт изображает нелегкий труд хакеров, трогательна) и по совместительству телепату, обращается старинная подруга. Бесследно пропал ее пасынок, и следы ведут в дом сестер Монк – роковых красавиц, интеллектуалок, не чуждых алхимии и магии. Габриель заводит с ними знакомство – и накрепко увязает в шелковой паутине из страсти и оккультных тайн.

Наиболее интересны в романе сцены сюрреалистического толка, в которых герой, очутившись в чужом сознании, странствует по некоему Дворцу, дому с миллионом дверей, чудовищному и прекрасному в равной мере («бальный зал с мириадами бабочек», «комната масок», клетушки, где «сотни немигающих глаз растут прямо из потолка»). Ближе к концовке загадка этого места раскрывается полностью, и остается лишь банальный, истоптанный десятками писательских ботинок сюжет.

Книга претендует на интеллектуальность, но автору элементарно не хватает эрудиции: основы алхимии, теория памяти и «дальновидение» (то есть телепатия) поданы на уровне дайджестов и пособий типа «Парацельс за 50 минут». Того, что у Мостерт размазано на четырехстах страницах, в «Маятнике Фуко» Умберто Эко хватило бы на один абзац.

Остается удивляться, за какие заслуги «Сезон ведьмовства» номинировался в 2007 году на премию Международной гильдии хоррора… и радоваться, что награда досталась не школьному сочинению, а «Террору» Дэна Симмонса.

Не помню, в какой истории это было, но впечатлила меня в свое время любопытная одна зверюшка. Как выглядела и что из себя представляла, память моя подсказать не может, но главное я не забыл: напрямую к зверушке той было не подкрасться, наскоком ее не взять, да и вообще изловить без малого невозможно. Слишком изменчива, слишком осторожна и непохожа сама на себя из минуты в минуту.

Так и добро (на пару со злом, разумеется). Все попытки определить его, припечатать буквой закона раз и навсегда — не более чем игра со словами. Выскользнет из рук, а потом и не узнаешь его.

«Правила добра» — горькая исповедь человека, всю жизнь вращавшегося вокруг нравственной оси и однажды вдруг удивившегося: а что это за ось? И зачем я должен о ней помнить?

И вот Андреев берет самого человечного из возможных героев — черта — и устраивает ему паломничество по не самым приятным местам нашего мироздания, пытаясь вместе с ним и его наставником хоть как-то, да подобраться к добру. И самое страшное — подбирается ведь, находит ответ, и не один даже... И оказывается тогда, что корни у добра тянутся из самого сердца зла — или наоборот?

Но если ответов много, ответов нет вообще. И все же остается после чтения, бок о бок с тоской, прививка трезвоголовости. Что из этого выйдет — вопрос другой. Пускай зверушку изловить так и не удалось — хватит и того, что рассмотрели мы сблизи ее пятнистую личину.

Тонко написанная, исполненная горечи, но отчаянно душеполезная притча...

Стимпанковская солянка – это не так просто, как кажется. Да, свалить в одну кучу исторические лица, диковинные технологии и откровенную чертовщину может всякий эрудированный автор. Однако всегда есть риск, что пациент окажется скорее мертв, чем жив: порой за литературными приемами теряется собственно литература. Пауэрс, один из отцов жанра, этой ловушки избежал – по крайней мере, в самом признанном своем романе. Если «Врата Анубиса» и сшиты из разнородных кусков, то швы умело замаскированы. Древнеегипетская магия (поданная, как и все прочее, в ироническом ключе) очень органично смотрится в георгианском Лондоне, а бесчисленные путешествия во времени не превращаются в примитивный фарс. Колдуны с ботинками на пружинах, зловещие клоуны на ходулях, оборотни и лавкрафтианские чудища, Байрон и Кольридж, диккенсовское подполье и обмен телами – всех богатств, которые открываются читателю за «Вратами», и не перечислишь. Но антуражем Пауэрс не ограничивается: из прямой линии сюжета он делает такую изящную загогулинку, что следовать за ее изгибами одно удовольствие. Хохотать над авторскими шутками – другое. И подлинное украшение романа – метаморфозы, происходящие с поэтом Уильямом Эшблесом, которого озорники Пауэрс и Блэйлок придумали еще в студенческие годы. Брендан Дойль, его поклонник из двадцатого века, столкнется с кумиром лицом к лицу… себе на беду, потому что авторская фантазия неумолима и границ не знает – в противном случае не был бы создан этот роман, эталонный для фантастической литературы нового поколения.

Российская популярность Питера Джеймса началась с жесткого триллера «Убийственно просто», после успеха которого обратная ретроспектива романов стала делом решенным. «Зона теней» (точный перевод – «Одержимость») относится к числу ранних его книг, где интерес к паранормальному еще преобладал над криминальной интригой.

С первых же страниц (группа молодых людей попадает в автокатастрофу и прямо на разбитом «фольксвагене» взмывает в загробный мир, так и не осознав собственной гибели) автор подчеркнуто серьезен; мрачный тон, нетипичный для триллеров «от сохи», выдерживается до самой концовки. С холодной отстраненностью хирурга Джеймс препарирует реальность, в которой приходится теперь жить Алекс Хайтауэр, матери одного из погибших парней. Боль утраты постепенно сменяется ужасом: те, кто «ушел от нас», иногда возвращаются. Рассудок, искалеченный рационализмом последних веков, отказывается принять очевидное – розу, упавшую словно ниоткуда на ветровое стекло, слова «ПОМОГИ МНЕ» на дисплее компьютера, жуткий холод в натопленном доме – и принимается разрушать сам себя. Перед Алекс, образ которой складывается из сотен психологических оттенков, лежит трудный путь – от замешательства к страху, от страха к неверию, от неверия к вере. И каждый раз феномен неупокоенной души предстает на новом фоне: Джеймс сталкивает свою героиню с учеными, священниками, медиумами, просто здравомыслящими людьми. У каждого из них своя правда… разумеется, бесконечно далекая от истины.

В камерной действительности романа Алекс и близкие ей люди раскрываются без остатка, и ядро у всех общее: усталость, беспомощность перед смертью и потусторонним. Бывший муж героини, Дэвид, ищет смысл в жизни в виноделии, однако серость жизни разъедает его мечту… и помогает ему стать ключевой фигурой в развязке. Филип Мейн, на которого Алекс работает литагентом, нашел себе опору в науке, почти уже свел Бога до набора сложных генов – и все-таки вынужден признать правоту отца-медиума, от которого поспешил когда-то отречься.

В «Зоне теней» ужас нарастает неспешно, от одного скупого штриха к другому. Жестокость и кровь остаются за кадром, только в концовке проступая явственно, словно черты трупа под простыней. Алекс открывает для себя terra incognita – жизнь сына, которого она никогда не знала. Изменилось ли что-нибудь в этом человеке, когда из одного мира его вышвырнуло в другой?

Автор никогда не спускает повествование с поводка, компенсируя вялый сюжет плотностью атмосферы. Здесь он приближается к Кингу – но, в отличие от патриарха, не позволяет собственным страхам и комплексам изливаться на беззащитный текст. Джеймс настолько рассудочен и объективен, что и сам кажется одной из «теней», наблюдающих за героями. Изображенный им Лондон во многом близок к городку Сайлент Хилл: по пустым улицам скитаются несчастные люди, и только монстрам, скрывающимся в тумане (здесь – в дымке загробного мира), есть к чему стремиться. Нормальная жизнь с ее шумом и суетой всегда где-то рядом, но до нее не дотянуться.

В книге Джеймса есть все краски, которыми обычно пишут мистические полотна ужасов: подводный зал в средневековом пруду, спиритические сеансы, одержимость, экзорцизм, маньяк, жертва, мрачные откровения… Традиционная для жанра концовка разочаровывает, но, как всегда, оказывается к месту. Не хватает роману только капельки душевной теплоты. Сочувствовать мертвецу глупо, внушить симпатию к живым героям у Джеймса не выходит. И остается после «Зоны теней» лишь ощущение промозглого лондонского вечера да мысль о собственной смерти…

Трилогия «Горменгаст» похожа на куклу со сломанной шеей: юный Титус Гроан на протяжении двух романов пытается вырваться из родового замка, в третьем, наконец, оказывается за его пределами – и теряет себя. Ничего, кроме источенных червями стен Горменгаста, кроме его странных обитателей, он не знает. Мир, где рассекают воздух шары-соглядатаи, где одни люди строят фабрики из металла и стекла, а другие ютятся в подземельях, мечтая об эвтаназии, ему непонятен. Лишь ступив под прожекторы «дивного нового мира», герой осознает: тьма веков, стоящая за традициями, способна не только пожирать души, но и питать их. И с готической мощью в сердце Титус отправляется в путь, которому из-за ранней смерти Пика завершиться не суждено…

В отличие от первых двух книг, насыщенных и продуманных до мелочей, эта кажется почти схематичной. В недуге Пика ли дело, или автор, наравне со своим героем, чувствует себя неуютно вне замковых стен, но изощренной — как прежде — детализации вы здесь не увидите... События следуют друг за другом очень быстро и без очевидной логики; действиями персонажей руководит не столько их характер и безумие создавшего их мира, сколько сам автор. Сочувствия — пусть даже извращенного, как в случае тетушек-близняшек из первых книг — они не вызывают.

В целом, читать этот роман необязательно... но если вы полюбили Горменгаст так же сильно, как я, от чтения вас все равно уже ничто не удержит.

«Молодые и сильные выживут». Неважно, что роман Дивова я вряд ли когда-нибудь прочту; главное, что его броское, чуточку жутковатое заглавие всплывает в моей памяти всякий раз, как я сталкиваюсь с сюжетами вроде тех, что развиваются в «Старикам тут не место» Кормака Маккарти.

Конечно, прямого соответствия нет. Хотя бы потому, что Маккарти опытнее и мудрее Дивова, и уж ему-то не надо объяснять — молодые погибнут в первую очередь. Погибнут, как это ни дико, от порядков, появившихся на свет вместе с ними. А присущая некоторым из них алчность эту гибель только приблизит.

В этом жестком, страшном романе каждый эпизод, каждый диалог, даже пунктуация — точнее, ее отсутствие — и композиция несут в себе один и тот же смысловой заряд: старое в человеческой (конкретно — американской) культуре отмирает, и на смену ему приходит мир, который и в голову никому не придет назвать «дивным новым», даже в шутку. Это мир существа по имени Антон Чигур (того самого «демонического киллера» из аннотации) — смерти в обличии Homo Sapiens. Самое жуткое, что и психопатом его не назовешь: во всяком случае, жертвы клеймят его «маньяком» без особой искренности — втайне подозревая, должно быть, что в действительности ненормальны ОНИ САМИ, а вовсе не Чигур.

Однако темной стороной Земли Маккарти не ограничивается: своеобразным противовесом убийце в романе служит шериф Эд Том Белл. Нет, противостояния в духе голливудских боевиков здесь не будет («Старикам тут не место» вообще не самый лучший выбор для тех, кто любит накатанные сюжетные схемы) — все исполнено намного тоньше. Автор не пытается заразить нас пессимизмом и не пичкает лживым оптимизмом: он лишь демонстрирует, в каком мире мы живем и какие пути выбираем. Готовым выводам тут не место — несмотря на малый объем, заложено в книге очень и очень многое. Идеи скручены в тугой клубок, и анализировать их прилюдно — дело гиблое. Каждый должен разобраться сам.

Рекомендуется всем, кроме слабонервных. Классика нашего времени.

Всякая легенда – как дворянский особняк. Потомки так или иначе будут в нем жить, но одни надумают изменить планировку и разломают в итоге все стены, другие раскрасят фасад в кричащие цвета, но вот третьи… третьи полюбят дом таким, какой он есть, и побывают во всех его уголках – даже тех, куда не осмеливался заходить сам строитель. Теодор Рошак принадлежит именно к третьей, благородной породе.

Чтобы оценить этот роман по достоинству, знание первоисточника обязательно, однако Рошак не увлекается литературными играми. «Франкенштейн» Мэри Шелли дает лишь начальный толчок, дальше автор двигается уже самостоятельно. Баланс между заимствованными и собственными мотивами выдержан безупречно: читатель уже готов поверить, что Шелли и сама могла бы написать «Воспоминания», будь нравы в ту эпоху посвободней, а сама она посмелей. В XIX веке Элизабет Франкенштейн не имела права голоса, теперь же она заговорила – и поверьте, у нее найдется, что сказать.

Со слов Виктора Франкенштейна мы знаем Элизабет как не особенно умную, но любящую и нежную женщину, которая молилась на него с самого детства и в итоге безвинно пострадала за его грехи. Рошак, крайне бережно обращаясь с оригиналом, вовсе не пытается доказать, что все это ложь. Нет, это правда… но раскрытая лишь частично, искаженная мужским сознанием.

Фигуры барона Франкенштейна и самого Виктора вполне узнаваемы. Первый – восторженный поклонник Просвещения; второй – гений, ставящий мертвую материю выше морали и чувств. Роль Каролины Франкенштейн, его матери, переосмыслена полностью: у Рошака это одна из первых феминисток (моделью послужила Мэри Уолстонкрафт, мать Мэри Шелли), которая разговаривает с мужчинами на равных, но добивается лишь снисходительного ярлыка «мужской ум». Это женщина, осознавшая свое право получать удовольствие от секса и выражать себя в искусстве. Баронесса ищет тайну жизни не в рациональных выкладках Ньютона, а в алхимии и древних культах плодородия, в магической сущности своего пола. Она мечтает примирить мужское и женское начала и через это изменить мир. Но все ее усилия идут прахом: «химической свадьбе» (мистический союз) между Виктором и Элизабет так и не суждено состояться, потому что слишком в мальчике укоренилась любовь к абстрактному в ущерб земному.

Сама Элизабет всю жизнь пребывает меж двух огней: рождена она как существо духовное, но из любви к Виктору вынуждена почитать и разум. Ей предстоит узнать, что женская доля – блюсти ту форму нравственности, какая угодна мужчине. И парадоксальным образом женщина у Рошака сближается с чудовищем, созданным Франкенштейном – то же унижение, то же одиночество, то же подчинение чужой воле. И гибель Элизабет (никаких спойлеров: об этом пишет и Шелли) приобретает символический смысл: это сдалась под натиском бездушной науки сама природа.

Рошак расширяет исторический и культурный фон первоисточника (так, в романе фигурирует Франц Месмер, изобретатель гипноза), который у Шелли набросан довольно схематично. В итоге современные идеи гармонично вживлены в ткань прошлого – здесь можно найти даже завуалированные отсылки на большой адронный коллайдер.

Изящный, полный тонкого эротизма, идеально отлаженный роман Рошака имеет лишь самое опосредованное отношение к хоррору – прежде всего это попытка заглянуть в душу женщины, найти корни современной науки… и, конечно же, дань уважения великой Мэри Шелли.

P. S. Перевод В. Минушина считаю образцовым.

Корни фэнтези, как известно, в мифологии и фольклоре; даже если автор яростно отрицает связь своего «откопирайченного» мира с каким бы то ни было сводом легенд, эта связь есть – только живительный нектар народной фантазии дошел до творца через третьи руки. Под крылом глобализации мифы всей планеты постепенно сблизились, сползлись в общий котел. И каждый, кто пишет фэнтези, подсознательно делает выбор – щедро черпать из этого котла, смешивая культуры и традиции, либо получать от посредников все ту же похлебку, но уже бедную на витамины и белки. Есть и такие, кто питается собственными соками, но о них разговор особый.

В «Охотниках за мифами» Кристофер Голден, вслед за Нилом Гейманом и Чарльзом де Линтом, вступил на путь номер один. В отличие от предшественников, добряк из Массачусетса не стал утруждать себя депортацией фейри, демонов и богов на городские улицы, здраво рассудив, что там им будет неуютно. Все привычнее и проще: пару веков назад волшебные существа поднапряглись и создали Завесу – магический барьер, за которым напор человеческой цивилизации им уже не угрожал. Те немногие, в кого люди утратили веру не до конца (например, вариации духа зимы – от Деда Мороза до японской Юки-Онна), сохранили право переходить из мира в мир и стали зваться Приграничными.

И вот молодому романтику Оливеру Баскомбу, юристу поневоле, крупно не повезло: он спасает жизнь одному из Приграничных, духу морозов и вьюг Джеку Фросту, и вместе с ним оказывается по ту сторону Завесы. Теперь Оливер обречен: по местным законам любого человека, проникшего в этот мир по собственной воле, ждет смерть. И все же слабая надежда на помилование существует; кроме того, Джек Фрост намерен выяснить, кто и зачем нанял Охотников за мифами – разношерстную банду демонов, которая истребляет Приграничных одного за другим. Приключения начинаются…

Увы, последующая чехарда с парадом чудовищ, прыжками между мирами и обязательным самокопанием главного героя хорошо знакома всякому, кто держал в руках «Американских богов» Геймана и «Талисман» дуэта Кинг-Страуб, и сравнение не в пользу «Охотников». Более того, во многом роман Голдена выстроен по схеме его же «Обманного леса», написанного семью годами ранее. Колоритные персонажи (красавица-оборотень Кицунэ, суровый Джек Фрост, жуткий Песочный человек, лакомый до детских глаз) не слишком маскируют примитивность сюжета, типичного для компьютерных RPG: схватка – квест, схватка – квест… Похождения «мифов» дополняет линия детектива Холливэлла, расследующего исчезновение Баскомба и жестокие убийства, последовавшие за ним. Добряк полицейский ломает голову над тайнами, разгадку которых читатель знает с первых страниц, сражается с кризисом среднего возраста… и успешно отвлекает внимание от более интересных персонажей.

И все же книга не безнадежна. Во-первых, у нее есть лицо – широкое улыбающееся лицо Кристофера Голдена, который с нескрываемой симпатией относится к своим героям и по-детски восторгается придуманным миром. Образ земель по ту сторону Завесы в буквальном смысле сшит из разноцветных лоскутков, но их обитателям обаяния не занимать. И пускай роман не поражает изобилием сюжетных ходов, увлекать и развлекать ему под силу.

«Охотники за мифами» открывают трилогию, и Голден, съевший на циклах и сериалах не одну собаку, заканчивает роман классически: убито N наших, 2N ваших, кого-то нужно спасти, кого-то – найти и уничтожить… Мир (а то и два) в опасности, враг в ярости, а в руку главного героя удобно ложится древний иззубренный меч. Случайность? Ну как же, слыхали мы ваши сказки… и услышим еще не раз.

Глядя на какой-нибудь блестящий «фольксваген», трудно поверить, что начиналось все когда-то с корявого колеса. Но корни есть корни, и поливать их разумней, чем выкорчевывать. В этой книге собраны истории, так или иначе повлиявшие на развитие вампирского жанра.

Конечно, без доли лукавства тут не обошлось: и последнему упырю ясно, что без «Дракулы» Стокера и многочисленных его экранизаций господа «немертвые» болтались бы на периферии мировой культуры — и это в лучшем случае. Другое дело, что без этих рассказов (точнее, некоторых из них) не было бы и самого Дракулы — или он был бы совсем другим. Именно стараниями Джона Полидори и лорда Байрона вампиры из фольклорных недотрупов преобразились в холодных аристократов, полных коварства и бесконечно притягательных.

Как ни странно, главным украшением антологии стали не сами рассказы, а длинная (без малого девяносто страниц) и вдумчивая статья Сергея Антонова, который препарирует образ вампира с рвением профессионального натуралиста. Назвать ее образцовой мешают лишь два обстоятельства: искусственность отдельных выводов и неуместная для массового издания академичность. Ей-богу, без шаманских терминов вроде «хронотопические структуры» и «метафизический дискурс» хуже не стало бы.

Сами тексты преподнесены в прекрасных переводах (в серии «Азбука-классика», по моим наблюдениям, иначе и быть не может) и дополнены полезными комментариями. Увлечь эти истории могут разве что ярых поклонников классического стиля; по сравнению даже с тем же «Дракулой» почти все они выглядят весьма наивно. Но только почти: благодаря «Беренике» По (пускай притянутой к теме за уши) и превосходному рассказу Фрэнсиса Мэриона Кроуфорда (впервые – или наконец-то? – публикующемуся на русском) умеренно скучный визит в лавку древностей превращается в благодарное занятие.

Рекомендуется всем счастливцам, у которых при слове «вампир» учащается сердцебиение – слугам Дракулы, потомкам Ренфилда.

У последнего романа Герберта есть удивительное свойство: он настолько неоригинален, что банальность его становится заразной. В какую рецензию ни глянь, какой отзыв ни пощупай, всюду одно и то же: «штамп», «дежавю», «уже было». Попросту говоря, «Тайна Крикли-холла» — это всего лишь обзорная экскурсия по жанру «дома с привидениями» (вообще) и по позднему творчеству самого Герберта (в частности). Так разумно ли требовать откровений от скромного музейного гида?

Вот он подводит вас к группе скульптур и сообщает лекторским тоном, что перед вами семейство Калегов – Гэйб (безупречный отец и муж), Эва (его женский двойник) и двое их дочерей; одна исполняет декоративную роль подростка, другая изображает не по годам умную малышку, окружившую себя «воображаемыми друзьями». На заднем плане маячит белым пятном младший ребенок, Кэмерон – то ли мертвый, то ли пропавший без вести, но в сюжете замурованный без особого изящества.

На противоположной стороне коридора хмурят брови мужчина и женщина самого неприятного вида. Подозреваете в них злодеев? И правильно делаете, потому что типы с такой внешностью могут быть только садистами, антисемитами, фашистами, педофилами и религиозными фанатиками – не люди, а суповой набор «Негодяй быстрого приготовления».

Чуть в стороне от основных экспозиций стоит девушка-экстрасенс с грустными глазами; скованная законами жанра, бедняжка поначалу не желает помогать героям, но вскоре передумывает – чтобы после этого изменить решение еще раза два. Слева от нее психопат, продавшийся темным силам. Пускай его добрые глаза не введут вас в заблуждение: скульптор прилепил их в последнюю минуту, надеясь сойти за оригинала.

Минуя Славного Пса, Любимца Семьи, и Славного Старого Садовника, Который в Нужную Минуту Придет на Помощь, оказываемся у главного экспоната, того самого Крикли-холла – на лицо убогого, готичного внутри. Этот дом загажен привидениями, как мушиным пометом (осторожно, леди, не испачкайтесь в эктоплазме!): плавают по лестницам серебристые облачка, возникают из ниоткуда подозрительные лужицы, странные стуки раздаются изо всех шкафов, старые качели протяжно скрипят… Чу, мертвая девочка ножками протопала!

А справа… Стойте, куда же вы? Экскурсия еще не окончена!..

Спасибо, но все это мы уже видели, и не раз – хотя бы в «Приюте», «Ужасе Амитивилля» и «Призраке дома на холме» с Лайамом Нисоном, не говоря уж о менее заметных образцах жанра. А здесь еще и объем раза в полтора больше, чем надо бы — выкинь половину экспозиций-эпизодов на свалку, и общее впечатление не пострадает... Деньги за билет можете оставить себе.

И все же (запишем в книге отзывов) экскурсовод со своей задачей, какой бы скромной она ни была, справился. Роман Герберта не хуже и не лучше аналогов; для тех, кому литературные ужасы в новинку, он может-таки стать откровением – примерно как гамбургер для того, кто полжизни ел пирожки с собачатиной на вокзале.

Прибавим сюда и тех, кому откровений даром не надо. Что ж, некоторые и «Титаник» смотрели по двадцать раз. А что, хорошее кино…

С некоторых пор чуть ли не к каждому фэнтезийному роману прилагается карта. Оно и понятно — фон в вымышленных вселенных нередко играет такую роль, что доходит до обратного: текст становится приложением к картинке, актерская игра — к декорациям. Британец Чайна Мьевиль, изваявший в «Вокзале потерянных снов» чудовищный мегаполис Нью-Кробюзон, мог бы паразитировать на собственном детище до бесконечности — благо пунктов, не отмеченных надписью «Здесь был Айзек Дан дер Гримнебулин, герой лучшего фантастического романа последних лет», на карте осталось предостаточно. Однако с выходом «Шрама», продолжившего цикл, автор — вслед за новой героиней — покидает городские улицы и отправляется в плавание по океанам мира Бас-Лаг. Прощайте, Диккенс и Мервин Пик, певцы замкнутых пространств — море зовет!

Потоптавшись для приличия в кратенькой завязке, Мьевиль грубо забрасывает пассажиров судна «Терпсихория», а вместе с ними и читателей, в пиратскую вольницу Армаду — плавучий город-государство, составленный из многих тысяч кораблей, присоединенных по большей части насильственным путем. Для «переделанных», жертв нью-кробюзонского шального правосудия, людей с осьминожьими щупальцами на груди и паровыми каталками вместо ног, это шанс избежать каторги и заново влиться в общество. Для ученых и механиков — профессиональный вызов и невиданные доселе инженерные возможности. И только для Беллис Хладовин, талантливой переводчицы и верной (пускай отвергнутой) дочери Нью-Кробюзона — тюрьма, вырваться из которой невозможно. Мало-помалу ее внутренний протест становится двигателем сюжета, порождая события, способные изменить жизнь Армады и ее обитателей раз и навсегда.

Уже очень скоро действие книги окрашивается в политические тона. Пиратская утопия, разбитая на полунезависимые районы, являет собой уникальный полигон, на котором Мьевиль испытывает всевозможные модели управления. Здесь и Дворняжник с его робеющим демократическим советом, и Сухая осень, на которой властвует, выкачивая из граждан кровь вместо налогов, вампир Бруколак («Теперь я бюрократ, а не хищник, и это гораздо лучше» — своеобразного отношения к родному правительству автор и не думает скрывать), и лидерствующие Саргановы воды, вотчина Любовников — странной парочки, находящей в почти что ритуальном садомазохизме неисчерпаемый источник уверенности в себе и власти (чем не символ продажных «правых» и фальшивых «левых» Великобритании, слившихся во взаимовыгодном экстазе?). А над всем этим незримо реет тень Нью-Кробюзона — крупнейшей в Бас-Лаге державы, подмявшей полмира под свое империалистическое брюхо.

Человек у Мьевиля существо в первую очередь политическое, социальное, и лишь потом — мыслящая и чувствующая индивидуальность. На психологии и даже уместности некоторых его персонажей это сказывается не лучшим образом. Если мутант Флорин Сак, классический типаж «проклятьем заклейменного» работяги, этакий Жан Вальжан от технофэнтези, еще несет какую-никакую повествовательную нагрузку, то его приятель, пытливый юноша по имени Шекель, вживлен в действие насильственно. Часто, когда герой нагло напрашивается на читательское сочувствие, эффект выходит обратный; так и Шекель — облегченная версия Мартина Идена — остается не у дел и тратит отведенное ему эфирное время впустую.

И все же «Шрам» не превращается в беллетризованный трактат о печальной участи бас-лагского пролетариата. «Я не какой-нибудь злобный “левак”, которому только и надо, что протолкнуть свои злодейские манифесты, коварно маскируя их под фэнтезийные романы», — говорит Мьевиль… и не лукавит. Любовь к причудливому и пугающему, к иным мирам и неведомым существам, к приключениям и монстрам сквозит в каждом абзаце романа. «Человеческий разум по сути своей метафоризирующая машина, и не обязательно проводить явные аналогии [с реальным миром], чтобы вас поняли». Этот принцип, сформулированный автором в одном из интервью, работает безотказно: «Шрам» прекрасно будет восприниматься и теми читателями, которым политические бонусы, мягко говоря, до лампочки — настолько хороша и самодостаточна рассказанная Мьевилем история.

Фантазия здесь хлещет реактивной струей, умудряясь при этом выглядеть реалистично (в более позднем романе «Нон Лон Дон» все уже не так гладко, но он и рассчитан на подростковую аудиторию). Раса струподелов, кровь которых свертывается в считанные секунды; жутковатые анофелесы, люди-комары; Утер Доул, рыцарь печального образа и одновременно сверхчеловек, подчинивший себе, ни много ни мало, закон вероятности; сама Армада — завораживающая и многоликая махина, в сравнении с которой Остров погибших кораблей Беляева кажется пресной шуткой. Силой воображения Мьевиль превосходит даже Клайва Баркера — хотя бы потому, что склонен держать ее в узде.

Справедливо отвергая постмодернизм как узаконенное дуракаваляние, молодой британец, тем не менее, отнюдь не прочь поозорничать. В Маркусе Халприне, авторе трудов «Морская экология» и «Биопсия морской воды», без труда угадывается наш современник Марк Хелприн, создатель нью-йоркской фантасмагории «Зимняя сказка». Шайка бывалых охотников, возглавляемая неким Тинтиннабулумом, полным составом заимствована из знаменитой поэмы Льюиса Кэрролла «Охота на Снарка» (Barrister заменяется на Makler, Butcher, то есть Мясник, — на немецкое Metzger, и так далее). Но самая грандиозная аллюзия отсылает к хемингуэевскому старику и глубокому синему морю — да в таком масштабе, что дух заходится…

Сюжет переваливается через все эти выдумки и диковины неторопливо, но верно, как приливная волна. Чередуя выдержки из дневника Беллис Хладовин и монологи других персонажей с традиционным повествованием от третьего лица, Мьевиль добивается, насколько позволяет политизированный сюжет, насыщенного многоголосья. Однако партия главной героини звучит в нем громче и правдивей всех прочих: символика шрама-воспоминания, проходящая через всю книгу, завязана именно на Беллис. Ей, привыкшей быть хозяйкой собственной жизни, уготовано понять: всякий двигатель, пусть даже и сюжетный, работает на чужом топливе — и всегда служит чьим-то целям, даже если сам уверен в обратном.

Протащив персонажей через горнило многочисленных конфликтов, усилив роман антивоенным пафосом (сцена морской битвы, увиденная глазами Флорина Сака, запоминается надолго), умело распутав все сюжетные узлы, автор завершает «Шрам» смелой, неожиданной концовкой — словно жанровых условностей никогда и не существовало («Кольцо Всевластья брошено в Ородруин», «Чайлд Роланд до Темной башни дошел»). С наскоку ее не возьмешь; расставание с наработанными стереотипами — процесс долгий и болезненный. Но Мьевиль, совершенствуясь от книги к книге как писатель, ведет за собой и читателя. Куда? К новому стандарту фантастической литературы, оформиться которому еще только предстоит. «Шрам» же, несмотря на отдельные недостатки, уже не игра в классику, а уверенная заявка на величие.

Наша эпоха истосковалась по Большому Роману – книге, которая поглощала бы целые вечера и даже недели, в которой поступки героев не сводятся к простейшей формуле «Стимул – Реакция». Лучшее тому доказательство – двухмиллионный аванс, который получил нью-йоркский драматург Гордон Далквист за свой дебютный роман.

Название сулит тайны, интриги, приключения – и их будет столько, что неподготовленный читатель рискует захлебнуться. Кажется, будто роман – это огромный спутанный клубок, из которого автор каждую страницу вытягивает по дюйму нитки, чтобы в конце распутать полностью. Дэну Брауну такая насыщенность и не снилась. Десятки героев сталкиваются, противостоят друг другу или, наоборот, вступают в союзы – и все на фоне некоей европейской страны, похожей на викторианскую Англию. Начинается все чинно, в духе Конан Дойля (чуточку припорошенного эротикой), заканчивается стимпанковской феерией. Впрочем, Далквист, в отличие от Тима Пауэрса или Пола Ди Филиппо, фантастику отмеривает чайной ложечкой – может, поэтому таинственное синее стекло и его жутковатые производные (а это не только книги) не перестают интриговать ни на минуту.

По-своему интересен каждый персонаж, однако трое, стоящие в центре сюжета (юная аристократка с жилкой авантюризма, а также наемный убийца и придворный врач, одинаково уставшие от жизни) получились колоритнее всего. Психология их развивается по странным законам, как и мир вокруг них, но именно поэтому выглядит убедительной.

Роман содержит три слоя. Первый – фантастико-приключенческий, где Далквист то и дело посмеивается над условностями жанров, им же брошенных в общий котел (викторианская проза, стимпанк, боевик, роман плаща и кинжала, хоррор и т.д.). Второй – серьезные размышления о природе власти, сексуальности, добра. Третий – умело скрытая сатира на современное западное общество, смысл которой можно извлечь уже из названия.

«Стеклянные книги пожирателей снов» – событие в мире литературы, мимо которого пройти нельзя… если только вас не отпугивает главный недостаток романа: местами повествование становится настолько плотным, что внимание безнадежно вязнет в потоке событий. Впрочем, читателям, прошедшим через горнило Диккенса или Мервина Пика, это болото покажется автомагистралью.

P.S. Увы, двухмиллионный аванс себя не оправдал — издатели даже понесли убытки.

Александр Щёголев – своего рода апостол хоррора в уютном царстве российской фантастики. Пока другие блуждают в космосе и рядятся в славянские одежи, он исследует нашу действительность – страшную, жестокую, но до неприличия богатую на сюжеты и характеры. Автор честно предупреждает, что этот сборник ничем не похож на шокирующий роман с веселым названием «Как закалялась жесть» (лучший, по мнению администраторов и посетителей форума AllHorrors.com, отечественный хоррор 2008 года), и все же кое-что их объединяет – прежде всего болезненная тяга к правде и здоровая антипатия к властям.

Чего-чего, а «готических ужасов в модерновой упаковке» вы здесь не найдете – Щёголев не живописует кошмары кошмаров ради (даже если это скелет в полковничьей фуражке и доспехах, кромсающий мечом кремлевскую охрану): каждый жуткий образ – это прежде всего символ, способ наглядно показать, кто мы и в какой стране живем. Впрочем, для нравоучительных аллегорий эти истории слишком насыщены действием — не считая двух-трех вещей вроде «Отравы с привкусом дзен», напитанных философскими размышлениями.

Но в этой эмблематичности и сила автора, и слабость. Если фантастика (особенно хоррор!) подается как аллегория, как завуалированная сатира на злобу дня, она неизбежно теряет то ускользающее, таинственное качество, которое и делает ее фантастикой: способность пробуждать в читателе веру в невозможное. Мозг большинства людей устроен так, что при любом раскладе извлекает переносный смысл из любого сюжета, реального или не очень; «помогать» ему, прямо скажем, невежливо.

В итоге боль автора, послание его оголенных нервов, остается на страницах книги, а не оседает в читательском сердце. Впрочем, менее искренней она от этого не делается.

С некоторых пор я от Ньюмена ничего, кроме развеселой солянки, и не жду. В первый раз это читается свежо и с удовольствием, во второй – уже сдержанней, в третий и далее – с легкой зевотой. МХН умеренно забавляет, но все-таки это утеха для ума, а не для сердца. Народная мудрость (она же банальность — основные истины и должны быть простыми до тошноты) гласит: у того, кто дружит со всеми, друзей на самом деле нет. Так и Ньюмен — творчески заимствует у всех подряд, но все больше по поверхности.

Меланхоличный трибьют Чарльзу Л. Гранту, почти неизвестному у нас мастеру литературных ужасов.

У Маршалла Смита мораль практически в каждом рассказе – но он достаточно искусен, чтобы не тыкать читателя в нее носом, как баснописцы восемнадцатого столетия. Его метод – наводить на определенные мысли, не поучая и не подкидывая готовых выводов. Так и здесь. Самое интересное в «Чужих проблемах» то, что если вы не прочувствуете идею, то будете лишь недоумевать – а причем тут жанр ужасов? Но если вникнуть, станет по-настоящему страшно.

Вообще, Смит один из лучших рассказчиков в современной околохоррорной традиции. Глубоко, вдумчиво, сильно — и при это достаточно просто.

Изобретательная, но монотонная история. Холдсток показывает шотландский фольклор без романтического флера (не уподобляясь, впрочем, Нилу Гейману, которого больше всего интересуют, чем испражняются феи и как размножаются эльфы), натуралистично и жестко. Любопытный камерный сюжет — в который, к сожалению, непросто поверить.

И снова «что, если…» Завязавшие монстры как завязавшие алкоголики, сексуально озабоченный (помните блондиночку?) Кинг Конг, Годзилла-работяга (заставляющий вспомнить о т.н. реднеках). Очень весело, но такие вещицы любой эрудированный и не лишенный чувства юмора автор может строчить пачками: «Монстры на отдыхе», «Влюбленные монстры», «Монстры в бане» и т.п.

Хотя события «Холма» развиваются в наши дни, воспринимается это как классический английский рассказ ужасов; авторство вполне можно было бы приписать Элджернону Блэквуду. Главная героиня (да и прочие персонажи, пожалуй) симпатий не вызывает, основная идея рассказа мне сильно не по нутру, но… как пугающая история, пускай с легким детективным душком, выстроен «Холм» безупречно. А развязка, на мой взгляд, непредсказуема; лично я до такого вряд ли додумался бы.

Мертвецы не всегда то, чем кажутся...

Если бы не легкая затянутость, история получилась бы что надо. Для этого есть все: напряженный сюжет, чувство изоляции (действие происходит в крошечном американском городке, затерявшемся в лесах — этакий Твин Пикс, только без тайной жизни), убийства и похищения (детей — прием опасный, но здесь использованный умело), ошеломляющая разгадка тайны бигфута. Жаль, выдержать нужный тон от начала и до конца у Лейка не получилось: некоторые сцены неплохо бы сократить. И все же «Толстяка» можно отнести к ударному активу антологии.

Монстр(ы): вампир/суккуб

Красивая экзотика, таинственный Восток, изобретательное садо-мазо с кровопусканием… и никаких монстров. Лучшее, что есть в этой вещице – это попытка понять загадочную японскую душу. Кажется, удачная, хотя ручаться не могу (я ведь и сам гайдзин). Еще приятно, что Холдер взглянула со стороны на свою собственную нацию, довольно точно описав лучшее и худшее в типичном американце.

А вот мистика сюжету явно навязана, прилеплена к лепестку сакуры суровым штатовским скотчем.

Чтобы не портить вам (не)удовольствия, скажу только, что это классический рассказ типа «что, если…», и свою задумку Фаулер воплотил блестяще. Шокирующих (а если задуматься, невинных и повседневных… с точки зрения очень и очень многих существ) сцен здесь более чем хватает. Общее впечатление — жутковатый бред. Высокая оценка именно за эту жуть. Представить себя на месте всех этих людей не очень-то и сложно.

У Четвинда-Хейса уникальный дар: веселить, пугая… и наоборот. Автор с самого начала дает понять, что несерьезен, но по ходу действия подкидывает таких подробностей, что холодок пробирает… Кроме того, ему удалось выдумать по меньшей мере четверых оригинальных монстров, а это ох как нелегко (здесь сужу и как читатель, и как начинающий писатель, который пару раз целенаправленно занимался тем же самым — и до сих пор не поймет, успешно ли). Но что самое интересное — эта феерия в духе «Семейки Аддамс» усилена толикой психоанализа, которая делает невероятное достоверным, а концовку обоснованной и вкусной.

Браво!

Этчисон писатель до того специфический, что порой удивляешься, как ему вообще удается печататься. Да, в этом что-то есть. Но что? Смысл приходится буквально выковыривать из этого текста – вязкого, почти экспериментального; невнятный русский перевод только усложняет задачу (увы, переводчик – такой же смертный читатель, как и все, только ответственности у него побольше). Пугает? Да. Запоминается? Нет – стирается из памяти, как смутный кошмар о какой-то там трансплантологии…

Предлагаю альтернативный заголовок: «Мы – легенды». Трое американцев – муж, жена, сын – пережили нашествие зомби и теперь коротают время очищением родного городка от неугомонных (в ночное время) мертвяков. Отношения в семье не ладятся… Конфликт прорисован очень убедительно, но с темой антологии рассказ Эдельмана вяжется так себе. Живой мертвяк — особа, конечно, малоприятная, да вот только никакое это не чудовище — в классическом смысле.

Все больше склоняюсь к мысли, что настоящий Король Ужаса — это мистер Кэмпбелл, а не мистер Кинг (что не мешает последнему оставаться моим любимым писателем). Даже неудачные рассказы Кэмпбелла внушают то самое «дурное предчувствие», без которого истинного хоррора просто не бывает. «Там» к провалам Кэмпбелла не относится, хотя в этой истории нет ни сюжета, ни морали, ни особых идей – только психология (человек как животное, которое боится темноты) и Ее Величество Атмосфера. Поразительно, как легко Р.К. из года в год умудряется находить в постылых и обыденных городских джунглях все новые и новые источники ужаса... На этот раз мы наведаемся в полузаброшенное здание, которое одна компания хочет приспособить под очередной деловой центр… не зная, что кое-кто уже приспособил его под иные цели.

Чисто тематически — идеальное начало для антологии. Чудовищ здесь будет ОЧЕНЬ много, хотя в действие вся эта орава вступит лишь ближе к концовке — неожиданной, но все же не слишком впечатляющей. А вообще, прочитать современный рассказ об охотниках на нечисть было любопытно: классики (тот же Говард) затерли этот сюжет до тошноты, и вот теперь Шоу довольно остроумно обыгрывает его в духе псевдонаучных теорий XXI века. Занимательно.

Поговорка «Не всё то золото, что блестит» давно набила оскомину и, следовательно, подлежит обновлению. Предлагаю свой скромный вариант: «Не всё то интересно, что про вампиров». Если по части образности он проигрывает оригиналу, то с правдивостью все в порядке.

Вот взять, к примеру, эту антологию. Казалось бы, все составляющие успеха налицо: а) толковый составитель (к слову, в собственном творчестве Даррелл Швейцер блестяще продолжает и переосмысливает традиции Лавкрафта, Дансейни и Кларка Эштона Смита); б) звезды жанра – пускай их здесь не изобилие, но все же имена Челси Куинн Ярбро, Брайана Стэблфорда и Танит Ли дорогого стоят; в) наконец, интересный замысел. Представьте только: мы-то думали, что историю вершат люди (хорошие, плохие – вопрос другой), а на самом деле за ниточки дергали ненавистные кровососы. И речь не об одной лишь политической истории – слава Итакве, в памяти человечества остались не только правители да воители, но и труженики других сфер – культуры, искусства, религии… Согласитесь, весело было бы узнать, что Мэрилин, скажем, Монро была женщиной холодной во всех без исключения смыслах. Или что Джордано Бруно водрузили на костер не за свободомыслие, а за экзотические кулинарные пристрастия.

Свежо? Пожалуй. Интересно? Еще как… пока дело не доходит до практики.

А практика, суровая и беспощадная, показывает, что наличия вампира и оригинального взгляда на историю мало, чтобы получился хороший рассказ. Хотя какая там оригинальность! В большинстве рассказов дети ночи действуют в качестве статистов, а исторические события идут себе своим чередом. Подчас (как в рассказе Стэблфорда, писателя несомненно талантливого) вампиры вживлены в ткань повествования явно насильственным образом; убираем их – и сюжет нисколько не страдает. По-настоящему затейлив во всем сборнике только «Илионский кошмар» Грегори Фроста, но, боюсь, у большинства читателей эти строфы, написанные гомеровским гекзаметром, вызовут только несварение.

Самое печальное, что неожиданность в этих рассказах отсутствует как категория, и причина здесь даже не в промахах отдельных авторов, а… в самом исходном замысле. Ведь читатель с самого начала знает, чем все закончится (в крайнем случае – может свериться с какой-нибудь энциклопедией); более того, ему известно, что в каждом рассказе фигурирует вампир. И чаще всего сложить два и два сложности не представляет. Интрига сходит на нет, чтение теряет смысл.

Впрочем, по-настоящему слабых вещей в антологии немного. Среди них «Кровь мечтаний» Сары А. Хойт – детская попытка примерить на Владимира Ильича Ленина личину вампира. Исторического колорита при этом – ноль; автор писала, основываясь на усредненных представлениях американца об обитателе кремлевского мавзолея. Не блещет выдумкой и вещица «Зеркала и дым» П. Д. Касека. Конечно, личности Гарри Гудини и Артура Конан Дойля до сих пор не утратили привлекательности, но примитивные спекуляции на их именах все-таки не проходят.

«Под собором Святого Петра», богохульство от Гарри Тертлдава – одна из самых ярких историй. Искренне верующим к прочтению настоятельно не рекомендуется; всех остальных милости просим – может, вы даже будете удивлены. «Испанская принцесса» Кэрри Вог радует умело выписанной атмосферой эпохи. Пожалуй, этот рассказ, повествующий о юных годах печально известного Генриха VIII, единственный в сборнике может быть по праву отнесен к жанру криптоистории.

«Зеленые обои» Танит Ли, фантазия на тему Наполеона Бонапарта, некрасиво растянуты. А жаль: задумка – как и всегда у Ли – интересная. В «Гарпии» Ярбро фигурирует все тот же добряк Сен-Жермен, и этим связь сюжета с вампиризмом исчерпывается.

Максимум, на что способны все эти вещицы – слегка развлечь. Читателей-вампиров вроде вашего покорного слуги такая сыворотка вряд ли удовлетворит. Нам бы кровушки, кровушки…

Увы, криптозатея Швейцера провалилась, и даже без особого треска. Но если постараться, можно отыскать кое-что положительное и здесь: теперь мы точно знаем, что посредственные антологии водятся не только в России.

P.S. На нашем форуме AllHorrors.com книга победила в номинации «Разочарование года».

После мощнейшего романа «Убежище 3/9», который по концентрации мрака на единицу сюжета сравним разве что с историей о городке Сайлент Хилл, московская писательница Анна Старобинец снова обратилась к малой форме. То ли масштаб предыдущей работы утомил Анну, то ли просто «так получилось», но в сборник «Резкое похолодание» вошло всего три рассказа и две повести. Слишком мало, чтобы зафанатеть – но вполне достаточно, чтобы разочароваться. А эта книга такова, что возможны обе реакции.

Говорить о какой-то общей идее, когда сборник так невелик, почти бессмысленно. Подзаголовок «зимняя книга» здесь не столько помогает, сколько запутывает. Впрочем, Ненависть и Безнадега (излюбленные персонажи Старобинец, незримо присутствовавшие в предыдущих ее книгах) разгуливают и по страницам «Резкого похолодания». Приятных, как говорится, встреч.

В современной критике сравнения в ходу – легче отталкиваться от того, что уже было, а не ломать голову над тем, что есть. Поиграем же и мы в игру на узнавание.

«Домосед» – это «Московская сага» Аксенова, увиденная глазами домового. Или «Альтист Данилов» Орлова, ужатый до пределов отдельной квартиры. Столичным домовым не позавидуешь: беднягам приходится жить на переднем краю цивилизации, где старое беспрерывно сменяется новым, а новое быстро устаревает… Меняется человеческая мораль, и хранители семейных очагов за ней не поспевают. Да какой там, если от самих семейных очагов даже названия не осталось! И добрые домашние духи вынуждены приспосабливаться, усваивать людские нормы поведения – злобу, мстительность, подлость.

«Неуклюжи» – это «Подземка» Харуки Мураками, раскрашенная в московские цвета. Если ненависть похожа на холодный воздух, то где ей оседать, как не в метро?

«Прямо и налево» – это «Запах сарсапарели» Рэя Брэдбери, только на этот раз герой бежит не в прошлое, а в… другое место, столь же чарующее и жестокое. Самая слабая вещь в сборнике – сплошное дежа вю, таких сюжетов в фантастике пруд пруди.

«В пекле» – это «Ветер» Глеба Самойлова (тот самый, что «завертел и закружил»), разбушевавшийся в новогодних условиях. Или «Страж» Маклина, поместившийся на тридцати страницах. Мистико-шизофреническая атмосфера рассказа буквально обволакивает, и тем больнее в конце рассказа возвращаться в «реальную реальность». Больше всего пугает даже не безумие и неизвестность, а простота. Пугают факты.

Повесть, давшая название сборнику – это… просто хорошая история, которую при желании тоже можно с чем-нибудь сравнить. Впрочем, за нас это уже сделали издатели. Вряд ли, именуя писательницу «российским Стивеном Кингом», они ссылались именно на «Резкое похолодание» (Кинг для многих – не писатель даже, а синоним слова «ужасы»), и все же именно здесь влияние Короля чувствуется больше всего. Приятно, что при этом Старобинец наследует не букву, а дух кинговской прозы. Странный подмосковный городок, в котором развертывается действие, пропитан злом от центра до окраины, но виноваты в этом только люди. Даже в детской душе обязательно отыщется какая-нибудь грязная тайна – и символично, что гора, возвышающаяся над городом (а также играющая центральную роль в сюжете), сделана из мусора… Повесть по-зимнему угрюма и чертовски убедительна.

Как ни хотелось бы обратного, второй сборник Анны Старобинец – не шаг вперед, а лишь замах для будущего шага. И все же эти повести и рассказы, написанные прекрасным русским языком, стоят внимания: как-никак, на наших глазах рождается классик.

Спросите у любого непосвященного, что такое хоррор. В половине случаев вам просто не станут отвечать (тоже мне, нашли тему), в остальных пробубнят что-нибудь наподобие: «Ну, это… там, где такие, с зубами, с щупальцами… монстры, короче».

Иными словами, монстры – это альфа и омега, основа жанра; даже маньяки, самые реалистичные герои ужасов, воспринимаются не иначе как чудовища (не только в смысле морали, но и внешне: недаром ведь почти все из них прячут лица за масками, намеренно искажая и демонизируя свой облик). А значит, любая антология на эту тему точно «выстрелит». Если ее умело составить.

В умениях Стивена Джонса сомневаться не приходится – хотя бы потому, что уровень рассказов, которые он включает в свои сборники, достаточно высок, а сами истории отличаются разнообразием. Сюжетная и стилистическая однородность, пускай даже хорошей пробы, для антологий убийственна – читать такое будут разве что матерые фанаты, зацикленные на определенной теме. Джонс до такого не доводит: какое его детище ни возьми, из двадцати – двадцати пяти вещичек хотя бы две-три да зацепят любого читателя (не считая тех, кто купил антологию ужасов по ошибке, вместо романа Даниэлы Стил… да и то не факт).

Увы, у принципа разнообразия есть и оборотная сторона – в «Монстрах», как всегда у Джонса, присутствуют рассказы, без которых можно было бы и обойтись. «Кафе “Бесконечность”» Нэнси Холдер привлекает японской экзотикой, но разве изящная совратительница-вампирша – это чудовище? Что монструозного в душах насекомых, переселяющихся в человеческие тела («Паучий поцелуй», буддистский жутик от Кристофера Фаулера)? Так ли уж хорошо укладываются в тематику антологии рассказы о ромеровских зомби и классических динозаврах, предоставленные Скоттом Эдельманом и Робертом Сильвербергом соответственно?

Другое дело, что плохими их не назовешь – и если не считать примитивного «Старого рынка» Сиднея Баундса (сюжет, достойный третьеклассника-бумагомараки), плеваться здесь вообще не от чего.

Пугаться, впрочем, тоже. Посмотрим правде в глаза, леди и джентльмены: жанр, который мы называем «ужасами», породил не так уж много книг, способных внушить подлинный страх – как бы нам ни хотелось обратного и что бы ни писали на обложках издатели. Страх слишком индивидуален и недолговечен, и готовых формул тут быть не может. Даже «Сияние», «Повелитель мух» и «Террор» у некоторых не вызывают ничего, кроме зевоты – что уж тут говорить об историйках помельче да пожиже… В большинстве случаев хоррор – это лишь попытка напугать.

Рэмси Кэмпбелл – один из немногих мастеров, чьи старания чаще всего увенчиваются успехом. Рассказ «Там», лучший в антологии, не несет в себе никакой морали (какая, к Азатоту, может быть мораль у тайфуна или таракана?), но функцию свою исполняет исправно – наглядно демонстрирует, что от уверенного в себе современного менеджера до первобытного человека, в ужасе застывшего на краю темной пещеры, всего один шаг. Кэмпбелл соскребает лоск и копоть с привычных урбанистических декораций, обнажая кроющийся под ними космический ужас. «Монстров» стоит приобрести уже ради одного этого рассказа.

Или ради «Тонких» Брайана Ламли. В Лондоне городские легенды растут свободно, как сорняки; эта история составит отличную компанию «Крауч-энду» и «Кэндимэну», хотя она скорее причудлива, чем ужасающа. Майкл Маршалл Смит, земляк Ламли и моралист в лучшем смысле этого слова, разыграл в антологии небольшую сценку с монстрами (точнее сказать, зверюшками), которая заставит всерьез задуматься, что для вас «Чужие проблемы».

Рональд Четвинд-Хейс, ветеран жанра, вновь подтвердил свой уникальный дар – веселить, пугая. Разношерстная семейка монстров в его «Шедмоке» не оставляет почтенным Аддамсам ни единого шанса – что в смысле колорита, что оригинальности. И знаете, выдумать новую тварь ой как нелегко… а здесь их как минимум четыре штуки.

Да, в «Монстрах» бушует настоящий карнавал ужасов, и двух похожих рассказов не найдешь. Здесь и мрачнейшая постапокалиптика с мутациями («Хлюпперы» Бэзила Хоппера), и отвязный сплаттерпанк («Король Кровавая Башка» Клайва Пинхедовича Баркера), и честный, как потертые джинсы ковбоя, вампирский вестерн («Ужас из кургана» блаженной памяти Роберта Говарда), и приключенческая история с путешествием под землю и загадочным криптозверьем («Патрон 22 Свифт» Карла Эдварда Вагнера), и напряженный триллер о снежном человеке, убийце детей («Толстяк» Джека Лейка), и забавный этюд в паранормальных тонах («Затянувшийся визит» Дэвида Шоу)…

«Медуза» Томаса Лиготти и «Созывая монстров» Денниса Этчисона – вещи малопонятные, даже эзотерические, но все же, на мой взгляд, достойные – вносят в этот дикий разгул философскую нотку. А завершается он, по старой джонсовской традиции, меланхоличным винегретом от Кима Ньюмена («Мертвая хватка невидимого», написано в дань уважения мэтру Чарльзу Л. Гранту, в России почти неизвестному), любителя сваливать образы и мотивы массовой культуры в одну веселую кучу.

Итак, добро пожаловать на бал! Маэстро Джонс не гарантирует, что вам не отдавят ноги (такова уж здешняя публика!), но недовольным вы уйдете вряд ли.

Если вообще уйдете.

В «Черве» Фаулз пошел по собственным стопам и вновь создал роман (первым была «Любовница французского лейтенанта»), который так и хочется назвать историческим, да не выйдет. Этому противится и сам автор, определяя жанр, на манер композиторов, как «фантазия», «прихоть»; декорации XVIII века являют собой лишь удобную оболочку для разговора на вполне современные — пускай и обжаренные все-таки на масле истории — темы.

Зернышки актуальности рассыпаны по всему тексту, а в концовке так и вовсе вывалены кучкой. И здесь я не соглашусь с Lord_of_light: задуматься после чтения есть о чем. В сравнении с ранними книгами Фаулза этот роман, несмотря на солидный объем, менее масштабен по интеллектуальному размаху, однако зрелому мастеру и ни к чему удивлять без конца публику многообразием своих интересов. Если итоговое произведение несет в себе единственную, но цельную идею, то создавалась вещь не зря.

Фирменного лукавства и литературных игр в последнем романе Фаулза меньше, чем в предыдущих — наверное, взял свое возраст: в без малого шестьдесят как-то несолидно бренчать постмодернистскими безделицами. Вместо этого автор углубляется в психологию персонажей, нисколько не стесняясь выдавать их за то, что они есть — марионетки, послушные писательской воле (эту мысль даже озвучивает один из персонажей — вот и пойми теперь, сколько слоев реальности стоит между тобой, читателем, и описанным миром). Послушные, но вполне себе живые и достоверные.

По форме это в меру увлекательный детектив-мозаика, собранный из протоколов допроса (запутанные события романа мы видим с точки зрения дюжины свидетелей и специалистов, очень непохожих друг на друга людей) и немногочисленных вставок от третьего лица. Детектив, надо заметить, не классический, без четкой развязки. Не захочется вам ее додумывать — автор не обидится; не интриги ради затевалась эта вылазка в давно ушедший век.

А фантастика — священное слово почти для всех, кто читает сейчас этот отзыв — в «Черве» все-таки есть. И не в распыленном, а в самом что ни на есть явном виде — настолько явном, что не осмелюсь доверять сюжетные ходы классификатору и стыдливо прикрою их кнопкой «Спойлер»:

Стоит ли читать эту книгу? Да — если классического Фаулза вы уже выучили наизусть. Да — если скоростным автострадам предпочитаете лесные прогулки. Да — если способны получать удовольствие от самого языка, каким пишут хорошие романы (перевод Виктора Ланчикова — это без всяких натяжек эталон). Нет — если вы охочи до линейных сюжетов. И точно нет — если подсели на историйки, которым нечем похвастаться, кроме бодрого динамизма.

Рекомендуется принимать этот рассказ 1 раз в день (благо он очень короткий) всем больным интернетозависимостью. Конечно, исцеление не гарантируется. И все же отдельные пациенты могут задуматься: а не лучше ли вернуться в старые добрые времена, когда лучшим другом человека была собака, а не компьютер?

Какая все-таки чушь сага о Терминаторе с этим ее восстанием машин... Восстание почти всегда можно подавить, остановить — а вот тайную ассимиляцию, поглощение человека высокими технологиями — практически невозможно.

ЖЖизнь моя ЖЖестянка — да ну ее в болото.

Мне просто Жить охота.

К началу 90-х мировая литература была уже немыслима без этих имен: первый стал для киберпанка пророком, второй – главным идеологом. Но славы и величия много не бывает. В руках Гибсона и Стерлинга паропанк из занятной игрушки превратился в серьезный инструмент для исследования истории и общества. Никаких больше буффонад и гномов на дирижаблях: оторвав взор от беспросветного будущего, дуэт обратил его на столь же мрачное прошлое. Перед нами Англия XIX века, в которой идеи Чарльза Бэббиджа, дедушки вычислительной техники, успешно реализованы и поставлены на службу государству (или, в представлении наивных, – народу). Прогресс движется гигантскими скачками, но за него приходится платить – экологическими катастрофами, социальными язвами, несвободой. Задолго до появления ламповых компьютеров аналитические машины Бэббиджа используются разведкой и полицией; на каждого подданного Британской империи в центральном статистическом бюро заведено досье. Ученые, совсем по Платону, встали у кормила цивилизации – не вполне еще осознавая, куда ее вести. Поэты мутировали в технократов: лорд Байрон возглавляет проиндустриальное правительство, Джон Китс занимается компьютерной графикой (любопытно, что Дэн Симмонс увековечил его примерно в том же контексте — сами знаете, где). Человек уподобляется машине, а машина, напротив, потихоньку учится осознавать себя...

В «Машине различий» реальные события и люди причудливо переплетаются с вымышленными, и порой отделить одно от другого невозможно. Благодаря мастерству авторов книга читается как учебник по истории, которой не было. Суховатый стиль компенсируется детективной интригой, закрученной ровно настолько, чтобы не отвлекать от главного – идей. Идеи эти звучат из уст персонажей, которых впору назвать не яркими, а потускневшими: неестественная среда, в которой им выпало жить, поедает души, как ржавчина. Всевидящее око, теория катастроф – эти понятия всплывают в тексте вновь и вновь, и после чтения остается неясная тревога – словно услышал раскат грома, но не знаешь, прошла гроза стороной или только еще надвигается…

Великолепная книга, которая не прижилась в России лишь потому, думаю, что слишком уж эта викторианская ржа напоминает нашу извечную действительность...

Боюсь, ценителем Лаймона мне не стать никогда (хотя в свое время то же самое я говорил и о Клайве Баркере). Разумеется, каждый писатель имеет право на собственный творческий метод — но не стоит забывать и еще об одном принципе: каждый читатель имеет право этот самый метод отвергать.

Да, это хоррор — грязный, жуткий, бессмысленный (а ужас, с которым мы сталкиваемся в реальной жизни, и вправду смысла не имеет). Уродливые мутанты, куски мяса, фонтаны крови; дети, которых едят, мучают и, извините, трахают; женщины, которых обрабатывают по той же программе. Всё это вставлено в динамичный, небезынтересный сюжет. Все это кончается еще хуже, чем началось.

И уже хочется задать популярнейший вопрос «Зачем?», как вспоминаешь: а ведь смысла, причины быть и не должно. Никто нам его не обещал. И всё же — лучше бы с ним... Без смысла душа разлагается. Только благодаря смыслу люди (например, всемирно известный психолог Виктор Франкл, создатель логотерапии) выживали в концлагерях.

Считайте меня ханжой, но я этот роман, написанный прежде всего не для чтения, а мастурбации, не приемлю.

P. S. Знатоки и ценители кивают на убогий перевод, изобилующий прогалами и отсебятиной. Верю, понимаю. Но даже при самых лютых искажениях невозможно было бы сделать такой вот «Подвал» из атмосферного, умного психологического хоррора. Это уже предполагает особое мастерство (литературную алхимию!), которым злосчастные переводчики Лаймона вряд ли обладали.

Если вы считаете себя поклонником (а то и реинкарнацией, как я) Лавкрафта и при этом прошли мимо этой антологии — стыд вам и позор.

Хотя «козёл» у нас считается словом обидным, отшельника из Провиденса можно без всякого стеснения назвать «Козлом с Тысячью Младых» — ибо потомство его бесчисленно. Действительно, современная фантастика (прежде всего хоррор и фэнтези) буквально звенит присутствием ГФЛ. Нил Гейман, Стивен Кинг, Роберт Блох, Чайна Мьевиль, Брайан Ламли, Клайв Баркер, Энн Райс, Джефф Вандермеер, Тим Пауэрс, Рэмси Кэмпбелл, Фриц Лейбер, Джордж Мартин — трудно назвать крупного писателя, который избежал бы влияния Лавкрафта. До России щупальца Мифов Ктулху дотянулись не так давно, но тенденция уже наметилась: молодые и не очень писатели, как загипнотизированные, строчат подражания и пародии, снова и снова обращаясь к этому мрачному легендариуму. Радует, что Павел Молитвин и Василий Владимирский вовремя это заметили. Результат — первый в отечественном книгоиздании трибьют Лавкрафту. И вполне себе удачный.

Разумеется, без слабых рассказов не обошлось — несколько вещиц мало того что не удались сами по себе, так и не имеют никакого отношения к Мифам. Какими путями пробралась в антологию нелепая (хоть и с любовью выписанная) «Немецкая сказка» Верова — одному Ньярлатотепу известно. В «Ржавой судьбе» Чешко от Лавкрафта совсем немного — не больше, чем в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». В «Явлении Ктулху» Молитвина слов и эпизодов в три-четыре раза больше, чем надо бы: несчастный маленький Ктулху совершенно теряется на фоне богатой личной жизни героев. Рассказ Владимира Аренева, любопытный сам по себе, слишком пропитан духом махровой отечественной фантастики (что бы это ни значило), чтобы стать достойным посвящением Лавкрафту.

И все же перевес в «Возвращении Ктулху» остается за сильными вещами. Чувствуется, что составлялся сборник не по излюбленному издательскому принципу «что есть, то и толкнем».

Настоящее украшение антологии — повесть Марии Галиной «Дагор». Если вы сомневаетесь, что шедевры литературы ужасов создаются где угодно, но не в России, прочтите хотя бы ее. «Дагор» — это и космический ужас Лавкрафта, и экзотика Хаггарда (действие происходит в Африке, в жестоких объятиях джунглей), и фирменная «безнадега» Стивена Кинга. Эта повесть безупречна, как кровавый солнечный закат, а по безысходности приближается к «Чужому» Ридли Скотта. И каким же восхитительным языком это изложено! Стиль Галиной хочется и глотать (жадно, не успевая прожевывать), и смаковать — любуясь каждым предложением. В общем, с какой стороны не посмотри, перед нами шедевр. 10 из 10 баллов.

Не меньше порадовали три рассказа Бориса Лисицына, исполненные целиком в традиции Лавкрафта... но так, будто писал сам Лавкрафт! В отличие от Алексея Лебедева (чье беспомощное эпигонство также представлено в антологии), Лисицын не подражает классику — скорее переписывает его заново. Секрет автора в том, что в классические лавкрафтовские мотивы он неизменно вносит что-то свое — деликатно, но всегда к месту. И этих штрихов хватает, чтобы знакомый сюжет перевернулся с ног на голову. Остается только рукоплескать: каждый из трех рассказов заслуживает цельные 9 баллов.

Хорош «Высокий прыжок» Врочека. Советские подводники против Ктулху — это только с виду нелепость. Напряжения и ужаса здесь не меньше, чем в леденящем «Нечто» Джона Карпентера. 8 баллов.

Интересна повесть Хаецкой «Царица вод и осьминогов», где Санкт-Петербург в очередной раз предстает городом мистическим, неисповедимым — здесь Лавкрафт встречается с автором «Фанданго». К творчеству Александра Грина у меня отношение сложное; может, поэтому, и «Царица» не прошла сквозь эмоциональный фильтр – порадовала ум, оставив сердце равнодушным.

«Пыль тысячи дорог» Сергея Доброхлеба заставляет вспомнить не только создателя Ктулху, но и писателей его круга — прежде всего Дансейни и Кларка Эштона Смита, певцов иных вселенных. Простенькая фабула неожиданно оборачивается настоящим путешествием в духе «Сомнабулического поиска неведомого Кадата». В «Тайных охотниках» Вадима Калашова остроумно обыгрывается история Глубоководных (тех, кому посвящен лавкрафтовский «Морок над Инсмутом»). Рассказы Виталия Слюсаря и Леонида Смирнова тоже на свой манер любопытны.

И так далее, и так далее... Много оригинальных задумок, много творческих удач. Даже слабенькие (и «левые») рассказы читаются с интересом. На мой взгляд, «Возвращение Ктулху» — лучшая антология 2008 года, у которой есть недостатки, но вот аналогов — нет. Не давайте ей пылиться на магазинных полках!

P.S. Соглашусь с kkk72: книга порадует не только поклонников Лавкрафта.

P.P.S. В PDF-журнале «Тьма» №2(7)-2008 можно прочитать познавательное интервью с Василием Владимирским, одним из составителей антологии. Журнал бесплатный:

http://www.ourdarkness.info/index.php?index_step=downloadMagazine&magazineDownloader_step=2

Человек, с головой ушедший в себя (как вариант — в искусство, в науку и т.п.) может физически побывать хоть во всех странах мира, но на самом деле и с места не сдвинется. Из дневника Кэрролла можно узнать о России (и впечатлении, произведенном ею на автора) очень и очень немного — то ли реалии нашего быта прошли мимо рассеянного англичанина стороной, то ли, наоборот, слишком его ошарашили. Как бы то ни было, большая часть дневника посвящена кулинарным приключениям Кэрролла и... возвращению в старую добрую Англию. Скучновато.

Если части читателей не повезло подступиться к серии «Роман Mistique» с этого романа, то понятно, почему она не просуществовала и года. Книга очень, очень слабая – и ведь далеко не первая у автора! Как видно, плохое вино с годами становится только паршивей. То, что в «За час до темноты» даже умиляло, здесь вызывает отвращение, а стиль «1 абзац = 1 предложение» вгоняет в тоску... так троечники сочинения в школах пишут.

Относительно оригинален разве что выбор места действия — частная школа для мальчиков. Всё остальное срисовано у Кинга, Страуба и других мэтров. Клегг пишет отрывистыми абзацами по одно-два предложения каждый, совершенно не владеет композицией; персонажи его не выписаны. Важнейшие события промелькивают в тех самых куцых абзацах, как пасущиеся лошади в окне экспресса. О многих сюжетных моментах писатель попросту забывает... И ничего, ничего своего.

Особая благодарность переводчику и редактору. Некоторые находки – как серпом по

а) Довольно оригинальное решение — скрыть личность маршала Жиля де Ре, известного также как Синяя Борода, за свежо звучащим Гиллес де Райс.

б) Приятно, что географические названия не обладают досаднейшим буржуазным свойством — постоянством. Скажем, река Гудзон иногда именуется рекой Хадсон, что не дает читателю расслабиться и, бесспорно, развивает его мыслительные способности.

в) Стилистические красоты завораживают — к примеру, «социальная общественность», «что-то проникало внутрь».

г) Ну и всякая мелочь в довесок: таинственная «Башня Слоновой Кости» («башня из слоновой кости», написанная без заглавных букв и столь любезная Флоберу, уже не радует глаз); слово «глупец», которое подростки 15 лет, конечно, употребляют намного чаще, чем презренные «дурак», «дебил», «идиот»...

Клайв Баркер из тех писателей, которых не только в запой читают, но и боготворят. Клеймо гения пристало к нему так же крепко, как неистребимый ярлык «Король ужасов» к Стивену Кингу… и все-таки о доступности, универсальности Шекспира он может лишь мечтать. Его творчество – своего рода элитный клуб, на входе в который ведется жесткий фейс-контроль: «Зеленеешь от вида увечий, фекалий и спермы, дружок? Не любишь эзотерику? Тогда топай отсюда, это частная вечеринка». Однако так было не всегда. Когда-то за этими дверями подавали жгучий, кроваво-красный хоррор, и не существовало никаких границ – тех, что расчертил позже сам Баркер.

«Проклятая игра» – дебютный роман мастера, но вот что удивительно: недостатков, которыми изобилуют его поздние вещи, здесь практически нет. Если бы от этой точки талант Баркера и дальше шел только в гору, старик Кинг, как честный человек, давно ушел бы на пенсию. Композиция романа выверена, будто швейцарские часы; кровавых и эротических сцен ровно столько, чтобы пугать и соблазнять, не вызывая отвращения; персонажи двигаются сами, без ниточек и подсказок автора. И все же не это главное. Мало ли было в литературе красивых игрушек, начисто лишенных души?

По словам автора, «Проклятая игра» – это история о Фаусте, только без дьявола. Все вехи налицо: сделка с таинственным незнакомцем, долгие годы счастья, расплата за них… однако исход игры вершат не высшие силы, а сами люди. И в отличие от Сатаны, они умеют и любят нарушать правила.

Каждый из ключевых персонажей существует в собственном чистилище. Марти Штраус, потерявший из-за страсти к игре свободу и любовь, мечется между прошлым и настоящим, нигде не находя себе приюта. Человек, взявший его в телохранители – миллиардер Джозеф Уайтхед, – только кажется незыблемым столпом; в сердце старика кроется страх, от которого расползаются трещины по всей его финансовой империи. Дочь Уайтхеда, Кэрис, добровольно соглашается на героиновый паек, лишь бы сбросить с себя груз решений. И даже тот, кому волей случая дана власть наделять жизнью мертвые тела, даже мрачный Мамолиан – ему Уайтхед задолжал, ни много ни мало, себя – бессилен перед монолитом чужой воли. «Каждый человек – сам себе Мефистофель», – говорит его устами молодой Баркер, который отказывался видеть мир черно-белым уже в юности.

Хотя книга исполнена сложной философии, и с первого подхода впитает ее не всякий, в беллетризованный трактат она не превращается. Это именно роман, и более того – роман ужасов, способный по-настоящему напугать. Берет он даже не яркими образами (с этим у Баркера всегда было в порядке), а атмосферой безысходности. Там, где само Зло лишается опоры, законы логики перестают работать.

Что лукавить понапрасну: первый роман Баркера – тоже чтение далеко не для всех. И все же… пока мизерный тираж второго русского издания еще не распродан, попробуйте эту книгу на вкус. Быть может, вы из тех, кто пройдет фейс-контроль – чтобы никогда об этом не пожалеть.

Если смешать в кучу разнородные ингредиенты, может получиться вполне съедобное блюдо. Эта уловка многим поварам помогла сделать карьеру, и в литературе она дает схожий эффект. Даже слабый текст можно спасти, совместив несовместимое – скажем, отправив Красную Шапочку в космос или изобразив порноэтюд из жизни хоббитов.

В городском фэнтези возможно два варианта мироустройства: а) «иные» живут бок о бок с людьми, ничем себя не выдавая (так у Чарли Хьюстона, умело вживившего вампиров в криминальное подполье Нью-Йорка); б) расы существуют в едином земном пространстве и вынуждены как-то ладить между собой. Марк Дель Франко, замышляя цикл о Конноре Грее, выбрал второе зло и попытался представить традиционных для британского фольклора персонажей (эльфов, фейри, гномов и т.п.) на загаженных улицах современного Бостона. История человечества, на голову которого свалилась вся эта братия в начале XX века, подается в альтернативном ключе. Подобные эксперименты в фантастике проводились уже не раз, но успехом заканчивались редко. Впрочем, в данном случае автор и не ставил себе сверхзадач – на более или менее оригинальном фоне он рисует самый заурядный сюжет.

Действительно, роман дель Франко – это триста двадцать страниц сплошного «дежа вю». Знакомый сюжет, знакомые персонажи… Даже позы, в которых лежат изуродованные трупы жертв, хорошо известны поклонникам полицейских сериалов. Поэтому название книги, как ни странно, противоречит наполнению: форма криминального романа устоялась довольно давно, и автору ничего нового в нее внести не удалось.

Коннор Грей, протагонист – типичный для нуара угрюмец с изломанной судьбой. Ну, друид. Ну, инвалид – лишился всех способностей после стычки с эльфом-экотеррористом. Ну, пошел кто-то по стопам Джека-потрошителя – в Бостоне один за другим умирают фейри-проституты, и никому нет до бедняжек дела, кроме Грея да его товарища из полиции.

Чуть ли не каждая глава начинается с описания очередного «хмурого утра», за которым следуют телефонные звонки, дотошный разбор официальных отчетов, размышления о былом… Время от времени появляются комические персонажи, разбавляя эту рутину умеренно смешными шутками. Прекрасные друидессы из Гильдии стражей (совет, ведающий делами иных) делают экскурсы в историю волшебных рас, копы пьют кофе и ворчат по всякому поводу. Улики, заклятья, амулеты, однообразные рефлексии героя – повествование течет вяло, как река в промышленном городе, и редкие всплески действия не способны его оживить.

Разгадка происходящих событий дается уже в середине романа, и никакого подвоха здесь нет. Сюжеты с двойным дном под силу только настоящим фокусникам, а дель Франко – лишь декоратор, который худо-бедно умеет прописывать антураж. Жаль, в политическом и социальном смысле его фейри и флиты немногим отличаются от людей, хотя отдельные штрихи и привлекают (как упоминание об эльфах, в годы Второй мировой войны вставших на сторону фашистов).

Заканчивается книга битвой, которая сделала бы честь любой компьютерной аркаде: фаерболы, защитные поля, заряды энергии, вылетающие из рук. Победа, конечно, остается за нашими, но автор делает прозрачный намек: главное еще впереди, не расслабляйтесь. И все, контракт с издательством на несколько лет вперед обеспечен…

Детище дель Франко страдает от литературного малокровия: этот роман недостаточно забавен, недостаточно увлекателен, недостаточно пугающ… Такого развлекательной литературе не прощают – с излишками свободного времени принято бороться чем угодно, но не скукой.

У каждого времени свои герои. В жанре детектива эта незатейливая истина прослеживается как нигде. Образ сыщика впервые возник в «Убийстве на улице Морг» Э.А. По. Сначала человек мысли Огюст Дюпен перевоплотился в человека дела Шерлока Холмса, затем сменил брюки на юбку (мисс Марпл), поприкидывался простачком (Эркюль Пуаро) – и после череды более мелких метаморфоз закончил с полупустой бутылкой бурбона в руке и трехдневной щетиной на лице. Именно «черный» детектив, или нуар, властвует в западном криминальном жанре уже много лет. Безнадега и мрак из моды выходить не собираются – что в искусстве, что в жизни.

Из попыток скрестить городское фэнтези и нуар вырос целый жанр, на котором сделали себе имя Н. Коллинз, Л. Гамильтон и многие другие. В этих книгах действуют те же плохие парни, те же роковые женщины с непростым характером… только пьющие кровь. Однако чаще всего вампирские клыки, наспех приклеенные к вполне человеческим челюстям, отваливаются через два-три месяца ношения – точнее, два-три романа. Детективная интрига сходит на нет, уступая место сложным отношениям любимых (как вариант: набивших оскомину) героев и тонет, извините, в соплях.

Чарли Хьюстон сметает этот затхлый мирок огнем из всех орудий. Мир, в котором обитает вампир-детектив Джо Питт, герой романа «Мертвее не бывает», полон насилия – и не кукольного, не состряпанного из фэнтезийных штампов. С первых же страниц читателя захлестывает волна «чернухи», на которой аршинными буквами выведено: «СДЕЛАНО В НЬЮ-ЙОРКЕ». Грязный переулок, пара напуганных студентов, трое преследователей – какая сумма вытекает из этих слагаемых, известно каждому. Но автор, вооружившись то ли лупой, то ли кривым зеркалом, превращает заурядный гоп-стоп в ритуал поедания мозгов. Кровь брызжет во все стороны, зомби разлетаются на куски, спаситель, всем законам вопреки, впивается спасенному в горло. Вы подавили рвотный позыв, отдышались… и с изумлением обнаруживаете, что роман только-только начался. Добро пожаловать в ад по Чарли Хьюстону.

Здесь зубодробительный темп и мощная интрига сочетаются с насыщенными диалогами, роскошный образный ряд – с многомерными персонажами. Автор по кирпичику воссоздает «иной» Нью-Йорк, поделенный на куски вампирскими кланами. У каждого из них своя философия, миссия, представления о морали – от социализма (почти по Чернышевскому) до сектантства. Одиночке Джо Питту приходится лавировать между этими монстрами, в борьбе за выживание кое-как сохраняя остатки совести. Феномен вампира Хьюстон объясняет с позиций Ричарда Матесона («Я – легенда»): некий Вирус, попав в человеческий организм, заражает его жаждой крови, взамен наделяя силой и быстротой. И биология играет в романе не последнюю роль. Вирус кажется то двигателем сюжета, то сверхъестественной сущностью, то сложным символом (СПИД, власть, индивидуальность, Бог – список практически бесконечен). Ему противопоставлена некая бактерия, которая делает из смирных граждан падких до мяса зомби. Вампирское и человеческое сплетаются, как нити ДНК, в общую цивилизацию, построенную на грязи и жестокости.

Педофилы, мафия, наемные убийцы, байкеры, готы, вывернутый наизнанку гламур, сексуальные меньшинства, бомжи – коктейль, приготовленный Чарли Хьюстоном, валит с ног. И в конечном счете остаться в этом городе грехов самим собой Джо Питту, вампиру с сигаретой в зубах, помогает, как это ни банально, любовь… трагическая, разумеется, иначе это был бы не нуар.

Жесткий, динамичный, безупречно скроенный роман. Не для слабонервных.

P.S. Прочитано в оригинале; одна из главных изюминок книги — сочный, многоэтажнейший англосаксонский мат. Боюсь, в переводе все эти красоты превратились в кислые фразочки вроде «Черт возьми» и «Сволочь!».

Даже странно, что эта книга появилась только сейчас — то, о чем в ней рассказывается, близко и понятно каждому из нас (ну или почти каждому — все-таки воображением люди наделены не в равной мере). В западной литературе ужасов ребенок и его страхи — гость не редкий. У нас хоррор еще только развивается, поэтому не все ниши пока заняты, не все темы исследованы. Борис Левандовский, пожалуй, один из первопроходцев. И, в отличие от Колумба, он пришел туда, куда хотел: путешествие в «таинственное государство», имя которому «Детство», состоялось.

В книге чувствуется след Стивена Кинга (а где он не чувствуется?), но все-таки «Бабай» — не история об американском ребенке, перелицованная на украинский (действие происходит в Киеве) лад. Все реалии знакомы до боли, и сюжет развивается в них вполне естественно.

«Бабай» — это роман о детях для взрослых (а иногда кажется, что наоборот), который легко и приятно читать. Возможно, Идею Идей вы здесь и не найдете, но книга вас развлечет... и напомнит о маленьком человечке, которым вы когда-то были. А с ним — намекает нам Левандовский — связи лучше не терять...

Что бы Нил Гейман ни имел в виду под «хрупкими вещами», его литературная репутация к их числу не относится. Оно и понятно, ведь Гейман из тех, кому повезло оказаться в нужное время в нужном месте — и с полным чемоданчиком восхитительного реквизита, который он умело использует. Волшебники вроде Брэдбери ушли на покой — да и не верит наша эпоха в волшебников. Мы жаждем чудес, но должным образом прирученных и понятных. Нам нужна не магия — нам нужны фокусники.

И Гейман среди них первый. Его можно увидеть на любом литературном утреннике и званом вечере; он желанный гость в любой себя уважающей антологии — элегантный, артистичный, загадочный. Публика ахает и до обморока хлопает в ладоши, белые, а то и желтые кролики бодро выпрыгивают из шляп, розы и премии сыплются на счастливчика ласковым дождем.

Его богатый репертуар — предмет зависти коллег. Корифей фокуснического жанра Альфред Борден описал когда-то шесть типов иллюзионных номеров, и нет среди них такого, которым Нил Гейман не овладел бы в совершенстве. К примеру, программа «Хрупкие вещи», которая вот уже несколько лет обеспечивает мэтру полный аншлаг, включает в себя:

1. Возникновения. Незаметное движение рук — и из рукава фрака появляются «Пятнадцать раскрашенных карт из колоды вампира», где каждая изящна на свой лад. Еще один легкий жест — и из глубин памяти выпархивают на свет «Басовый ключ», «Крупицы воспоминаний» и «После закрытия». На мгновение нам кажется, что мужчина на сцене исчез, и его место заступил мальчик, каким был когда-то Гейман… но нет, это лишь обман зрения, один из многих.

2. Исчезновения. Материю заменяет пустота. Кто-то теряет сердце («Как ты думаешь, что я чувствую»), кто-то волю и душу («Горькие зерна»), кто-то и вовсе растворяется в осени, даже дымки памяти по себе не оставив («Октябрь в председательском кресле»). И только бархатный занавес колышется там, где секунду назад была живая плоть.

3. Трансформации, излюбленный фокус мэтра. Смотрите, он берет невинную сказку о Нарнии — и превращает ее в эротическую психодраму («Проблема Сьюзен»). Лица Лавкрафта и Конан Дойля сливаются в одно — и неужто это лицо самого фокусника («Этюд в изумрудных тонах»)? Готический жанр выворачивается наизнанку, и мы оказываемся по ту его сторону («Запретные невесты безликих рабов в потайном доме ночи пугающей страсти»). Линейное повествование скручивается в петлю («Другие люди»). Мелькают цвета и ткани, дыхание замирает в груди…

4. Перемещения. Волнующая музыка, грохот, молния — и из клубов дыма возникает молчаливый человек по имени Тень, которого воля его создателя перенесла из лишившейся своих богов Америки на север Шотландии, в новую легенду («Повелитель горной долины»). Или, быть может, не забытую еще старую…

5. Опровержение физических законов. Невозможное становится частью представления. Чья-то жадная вилка тянется к самому Солнцу («Жар-птица»), на Землю спускается неземная красота («Как общаться с девушками на вечеринках»). Сумбур и таинственность сна складываются в гобелен ужаса («Кто-то кормит, кто-то ест»).

6. Скрытую движущую силу. Глядите, как бледен фокусник! Понимает ли он, что вплотную подошел к той грани, за которой мастерство превращается в волшебство? Если понимает, то осмелится ли ступить за нее? Что за безумная мощь ждет его там? Он разработал сценические машины, нарисовал декорации, месяцами репетировал номера… и вот столкнулся с тем, что не подчинится и самым ловким рукам — с историей, которая пишет себя сама. «Влюбленный Арлекин» проносится, как летняя буря, по зрительному залу — и каждый становится его пленником.

…Фокусник уже овладел собой. Он расставляет руки — и на прощание выпускает из рукавов голубки-стихи и конфетти миниатюр. Представление закончено.

Но что-то навсегда изменилось в мэтре…

Да, Гейман приблизился к творческой зрелости. Как всегда, читать его интересно — но теперь он способен насытить не только наш ум, не только развлечь нас интеллектуальной игрой.

Когда писатель обращается к сердцу — он вырос.

Он стал классиком…

P. S. Автор отзыва передает привет Кристоферу Присту, подарившему нам замечательный роман «Престиж» — один из самых эффектных иллюзионных номеров в мировой литературе.

Как говорят мудрые люди, фантастическая литература строится на допущениях — или, проще говоря на сюжетах типа «что, если...» Книги некоторых фантастов (Клайва Баркера, например) этими допущениями буквально кишат. Результаты плачевны: тесно, душно, голова болит... А иным достаточно сделать одно-единственное допущеньице — и готова хорошая книга.

Браун задается вопросом: «Что станется с современным человеком, если отнять у него право на одиночество?», и обыгрывает эту идею на разные лады — умело, остроумно, живо. Приватность — понятие, еще в 50-х годах XX века священное для всякого американца, а в последние десятилетия (по понятным причинам) и для большинства землян. И вот представьте, каково человеку, каждое действие которого (включая естественные отправления) совершается при свидетелях и немедленно становится достоянием общественности? Бррр.

«Марсиане» Брауна — это 130 страниц сплошного «бррр». То ли призыв быть попроще, то ли страшилка для особо впечатлительных, то ли безобидная юмореска... главное, идея Брауна работает — неслабо веселит, чуточку пугает и наводит на благие мысли. Совсем неплохо для романа, написанного шутки (и гонорара, вероятно) ради.

Лондон всегда был благодатным местом для литературной нечисти, но далеко не каждому автору удается с толком использовать этот потенциал. Майк Кэри, пожалуй, поймал нужную волну. Более того, он отступил от традиции и не стал живописать чудеса «иного города», как Нил Гейман или Саймон Грин. Внешне его Лондон неотличим от реального. Все дело в созданиях, которые его населяют.

Мир, в котором живет специалист по изгнанию призраков Феликс Кастор, сдвинулся. Не было никаких знамений, не упала с небес Звезда Полынь – просто стали воскресать мертвые, а за ними явились и другие создания. Нет, до кровавого «Рассвета мертвецов» дело не дошло: все, на что способны восставшие из могил – это действовать живым на нервы и потихоньку гнить. Привидения оказались и того безобидней – лишь эхо чьих-то эмоций, лишенное разума и воли. Человеческая цивилизация выстояла почти в том же виде, в каком ее знаем мы. Отдельные скептики по-прежнему отказывают чертовщине в существовании.

Однако кое-что все же изменилось: стала востребованной профессия экзорциста. Феликс Кастор не лучший и не худший из них, но свое дело он любит. Он совершает ошибки и расплачивается за них, чтобы совершить снова – ради друзей, ради денег, ради истины, наконец. Это объемный, многогранный персонаж, обладающий собственным неповторимым голосом. Свести его к какому-то типажу трудно, хотя дебютный роман Кэри и обязан многим классическому нуару (а также комиксу «Константин»). Конечно, герои Чандлера тоже редко брились, много пили и регулярно попадали в переделки, но Кастор определенно интеллигентней и сложней их (выпускник Оксфорда, как-никак). Остальные действующие лица – тоже далеко не статисты.

Впрочем, роман не сводится к психологическому анализу: душевных метаний в нем ровно столько, чтобы сделать сюжет выпуклым и реалистичным. А он того стоит. Кэри постоянно наводит Кастора и/или читателя на ложный след, сплетая из загадок и недосказанностей паутину интриги. Пресловутые чеховские ружья либо стреляют в самый неожиданный момент, либо вообще молчат.

Книга изобилует оригинальными находками, которые проявляются буквально во всем и не отдают дешевым фантазерством. Выбрав основным местом действия старинный архив, Кэри убил двух зайцев: отдал дань уважения готической традиции и одновременно переосмыслил ее. И действительно, причины событий романа коренятся в кошмарах современности, а не в очередном «кентервильском привидении».

Автор по-своему переигрывает затасканные образы сверхъестественных существ. Так, оборотень у него, – это по сути животное, одержимое духом мертвеца, который перестраивает тело хозяина по образцу человеческого. Суккубы у Кэри соблазняют мужчин не сладкими речами, а феромонами, которые не оставляют жертве ни единого шанса на сохранение невинности и рассудка.

Любопытна сама процедура экзорцизма. Кастор изгоняет призраков при помощи флейты (вистла), оборачивая их сначала в музыкальный «кокон», заставляя слиться с мелодией – а потом переставая играть. Описание этого процесса зачаровывает, и не в последнюю очередь благодаря прекрасному переводу Аллы Ахмеровой.

Кэри умело и с любовью выстраивает мифологию своего мира. Яркие второстепенные персонажи (среди которых зомби-хакер, охранник-буддист и гороподобный оборотень по прозвищу Шрам), ссылки на памятные Кастору события, анекдоты из жизни экзорцистов – прописана буквально каждая деталь.

Однако сбежать в этот мир захочется немногим. Все, что невыносимо в нашем «здесь и сейчас», перекочевало и в него: бедность, насилие, проституция. На фоне этих монстров демоны и призраки кажутся лишь частными проблемами. Но и здесь все неоднозначно. Кастор терзается сомнениями: что, если его работа – не борьба с эктоплазменными паразитами, а самое настоящее убийство? Куда отправляются заблудшие души, когда он их фактически стирает? Есть ли в такой Вселенной место Богу? Вместо ответов – туманные намеки. В этом романе фаустианская тема лишь намечена, но в последующих Кастору наверняка предстоит нелегкий выбор между знанием и покоем.

Актуальность сочетается у Кэри с блестящим юмором, ненавязчиво вплетенным в текст. Книга вообще прекрасно сбалансирована: автор играючи манипулирует читательским восприятием, то развлекая, то пугая, то наводя на лирический лад, то – без шуток – откровенно шокируя.

«Мой знакомый призрак» – одна из лучших книг, вышедших в серии «Холод страха» за последний год. Если Кэри и дальше будет выдавать ручную работу в конвейерном жанре, то цикл о Феликсе Касторе ждет славное будущее.

Стивен Кинг в сборнике «Все предельно» пишет, что каждый автор, работающий в жанре хоррора, должен создать как минимум по одному рассказу о похоронах заживо и «привидениях из гостиничного номера». Само собой, список обязательных предметов этими двумя не ограничивается. Вот молодой британец Дин Винсент Картер, к примеру, посвятил свое новое сочинение оборотням, о которых к началу XXI века не писал только ленивый. Достойно оно «пятерки» или «тройки» – для прилежного ученика не так уж и важно. Главное, что в нужном месте стоит галочка: «сдал».

Картер дебютировал в литературе примитивным романом «Рука дьявола», которому связи автора и неспособность критиков отличить серьезный хоррор от детских страшилок обеспечили относительный успех. Банальную историю о комаре-переростке, живущем на изолированном острове и питающемся случайными туристами, пытались тогда выдать чуть ли не за новое слово в жанре. В книге проявились практически все промахи, которые в принципе может допустить начинающий литератор – от картонных героев до полного отсутствия идей и логики. «Сезон охоты» в этом плане кажется шажком вперед, но достижения Картера более чем скромны.

Итак, в многострадальном Лондоне вдруг объявился оборотень… хотя претендующий на оригинальность автор уточняет, что это скорее «человековолк», поскольку передвигается он на задних лапах. Бессовестный монстр шастает по тихим пригородам, терроризируя обывателей и время от времени лакомясь полисменами из отдела паранормальных явлений. В его брюках проделана специальная дыра, чтобы было куда вылезать хвосту, когда человечья форма сменяется волчьей. Остается добавить, что он работает на мафию, – и портрет злодея, называющего себя Галлером, готов.

Но вот на его пути встает мальчик с ангельским именем Геронтий Мур, родители которого восемь лет назад стали ужином неведомого чудища. Случайно ли? Автор торжественно намекает: неслучайно. Спасибо, сами мы не догадались бы.

Такова завязка. Геронтию, его двоюродной сестре Лии и «хорошему бандиту» Мейсону через многое предстоит пройти: носиться с места на место, вести бессмысленные разговоры, совершать глупые поступки – и при этом старательно изображать испуг. Проницательный читатель рано или поздно догадается, что главный их враг – вовсе не Галлер, ведь та же незавидная участь постигла и его. Нет, в злоключениях героев повинен не кто иной, как… Дин Винсент Картер. Вот кто внушает неподдельный страх – своим равнодушием, и в первую очередь по отношению к тому же читателю.

Эпизод, который опытный автор уместил бы в полглавы, у Картера растягивается на полромана. Штампы, коим несть числа, чередуются с изобретательными нелепостями: скажем, пожилой женщине удается отбиться от оборотня скрученным в трубочку журналом. Эффект от неожиданной развязки полностью смазывается тем обстоятельством, что она не вытекает из предыдущих событий, а падает на героев с небес, аки бог из машины. Единственный писательский мускул, который Картер успел накачать со времени дебюта – это умение создать интригу. Впрочем, роман это не спасает.

Возможно, всерьез критиковать книгу, предназначенную для подростков – последнее дело. Но ярлыка «литература для юных читателей», под которым «Сезон» вышел в оригинале, российские издатели не сохранили. В итоге поделка Картера соседствует на полках наших магазинов с настоящим хоррором, что расшатывает и без того хрупкую репутацию жанра.

Это «сочинение на тему» заслуживает самой настоящей «двойки».

На самом деле, нашествие уже началось. Зомби – быстрые и медленные, давно мертвые и только что инфицированные – наводнили массовую культуру. Каждый год выходит несколько компьютерных игр (с автоматом против всех), пара дюжин фильмов, две-три книги. Оригинальничать пытаются немногие: чаще всего за основу берется какой-либо из фильмов Джорджа Ромеро, затем классику изрядно потрошат (здесь отрежем, там пришьем) – и на выходе получается продукт, который, независимо от качества, обязательно будут покупать. А ведь исходный материал не безупречен: Ромеро – человек безусловно талантливый, но у него свой путь и свои творческие интересы.

Макс Брукс, один из немногих, перерос своего вдохновителя. В «Мировой войне Z» преодолена одна из главных слабостей ромеровского мифа – культурная близорукость. С какой бы стороны прославленный режиссер и его последователи ни подходили к образу зомби или психологии выживших, кое-что остается неизменным: место действия – США, суть – мертвые американцы поедают живых соотечественников. Кажется, простора для творческой фантазии хоть отбавляй… но даже великая нация – это всего лишь фрагмент мозаики, известной как «человечество».

Вот эту мозаику – щедро забрызганную кровью – и выкладывает Брукс в своей книге. Война с зомби – первая, которую можно назвать мировой безо всяких натяжек. В стороне не осталось ни одно государство, включая и островные: инфекция, за несколько дней превращающая человека в безмозглого каннибала, на крыльях «железных птиц» перемещается из одного конца света в другой за считанные часы. Нет и быть не может никакой волшебной вакцины (хотя предприимчивым людям это не помешает нажиться на ее производстве), зомби невозможно ни уговорить, ни запугать. И вскоре враг уже повсюду.

Роман подается как сборник интервью, которые представитель возродившейся из пепла ООН берет у людей, выживших в этой бойне и восстанавливающих мир с нуля – политиков, военных, врачей, священников, простых очевидцев. Это китайцы, русские, американцы, французы, японцы, иранцы, израильтяне, чилийцы… И у каждого своя история, своя боль, своя гордость.

Разрозненные фрагменты выстраиваются в глобальную хронику войны, выписанную с потрясающим правдоподобием. Багаж геополитических знаний у автора солидный – чтобы поставить его прогнозы под сомнение, от читателя требуется серьезная подготовка. Как поведет себя та или иная нация, столкнувшись с угрозой? Если стратегия выбрана неправильно – как будет выживать? Во что превратятся международные отношения? Как изменится военная этика? Что будет с миром после победы? На эти вопросы Брукс отвечает устами дипломатов, разведчиков и министров, с которыми, как понимаете, не поспоришь.

Однако роман Брукса – это не просто фантазия на политические темы. В предисловии вымышленный составитель предупреждает, что главное измерение здесь – человеческое. Мы видим катастрофу глазами солдата-новобранца, четырехлетней девочки, индийского беженца, китайского контрабандиста… Автору удается достичь небывалого эффекта сопереживания – эмоциональность порой зашкаливает, и невольно задумываешься: а что, если знаменитый упрек в адрес творцов хоррора справедлив? «В жизни и без того хватает горя – зачем же вы пишете о таких страшных вещах?»

Но Макс Брукс – не Клайв Баркер, который играючи выводил «Книги крови», размазывая кишки своих героев по бумажным страницам. Ужасы, о которых пишет молодой американец, импортированы в «Мировую войну Z» прямиком из нашей реальности. Замените зомби на озлобленных людей или пандемию птичьего гриппа – и результат будет тот же: паника, насилие, голод, гибель миллионов. Эта книга – «Чума» Альбера Камю, только очищенная от стилистической шелухи и ненужных метафор. Никаких рюшек, одни факты, даже если это факты человеческой души.

Тех, кто любит в хорроре исключительно «мясо», роман тоже не разочарует: здесь Брукс вторит уже не Ромеро, а одному из его наследников, Заку Снайдеру, который ураганным «Рассветом мертвецов» камня на камне не оставил от классического «зомби-муви». Торсы, ползущие по земле, девочки с обглоданными лицами, мертвяки в многоэтажках, на пассажирских кораблях, под водой – у Брукса модельный ряд двуногих машин смерти представлен полностью.

Конечно, затронув национальный вопрос, Брукс ступил на зыбкую почву, и особенно это заметно на примере России. По сюжету нашей стране предстоит после войны очередная метаморфоза, которая многим читателям может показаться оскорбительной… но все-таки лучше не торопиться с выводами: если автор и играет в политические шахматы, то контраст между черными и белыми фигурами у него сглажен до минимума. Однозначны в этой вселенной только зомби, а новая версия «американской мечты» не так проста, как кажется.

«Мировая война Z» – умный, актуальный роман, блестяще задуманный и исполненный. Многие главы, взятые в отдельности, украсили бы самые представительные антологии хоррора; вместе они составляют цельный монолит из идей, эмоций и литературного мастерства.

Одна из лучших книг года.

У межавторских проектов есть одно неприятнейшее свойство: читатель никогда не знает, чего ждать от каждой новой книги. Подчас в одной упряжке работают авторы настолько разного уровня, что цельность сериала держится исключительно на сквозных персонажах. Но это еще не самый безнадежный случай – по крайней мере, проколовшись на одном поденщике, можно поставить на нем крест и обратиться к другим именам. Гораздо хуже, когда солянку из талантов подают как единый бренд. Эта печальная участь и постигла Александра Варго.

В том, что «Александр Варго» – это не человек, а проект, сомневаться уже не приходится. Эксмо открыло серию жесткими романами в духе Ричарда Лаймона. Особого резонанса они не вызвали (да и едва ли кто-то в издательстве питал такие надежды), но обеспечили Варго постоянную аудиторию из патриотов, изголодавшихся по ужасам отечественного производства. И вот теперь, на волне относительного успеха, выходят «Корень зла» и «Медиум». Угрожающая надпись на обложке («Не рекомендуется читать детям до 18 лет, лицам с заболеваниями психики» и т.д.) осталась прежней, да вот только с начинкой у этих пирожков не задалось: под видом мяса читателям подсунули унылый ливер. «Медиум» имеет не большее отношение к хоррору, чем любая из серий «Агента национальной безопасности». На один процент мистики в романе приходится девяносто девять процентов детектива, притом не самого увлекательного.

Теоретически возможность сотворить из затасканного сюжета нечто удобоваримое у автора имелась. Завязка «шел, упал, очнулся – ясновидящим стал», может, и не блещет новизной, но допускает вариации. Достаточно было бы обыграть «Мертвую зону» Кинга, заменив американские реалии восьмидесятых российскими реалиями двухтысячных. Однако приключения Вадима Гордецкого оборачиваются банальным отсчетом трупов, помноженным на примитивную мистику с элементами Дэна Брауна. Экстрасенсорные способности героя никак не влияют на развитие событий; устранив их, имеем тот же роман, только более связный.

Впрочем, автор честно делает несколько попыток нагнать на читателя страху. Возможно, в пионерском лагере, у ночного костра, история четырех советских офицеров, продавших души дьяволу, даже сорвала бы аплодисменты. А убежденные материалисты и ценители роялей в кустах получат немалое удовольствие от финала, в котором чертовщина терпит сокрушительное поражение и оказывается – кто бы мог подумать! – делом человеческих рук.

В книге присутствует весь джентльменский набор типичного российского детектива «для всех»: Ее Величество Тайна, симпатичный протагонист, его не менее симпатичная подруга, хороший и очень усталый милиционер (с которым протагонист пьет водку), пара комических персонажей, ворох погонь, масса перестрелок, хэппи-энд и, конечно же… хохмы, хохмы и еще раз хохмы. Хохмят в «Медиуме» буквально все – от экстрасенсов до патологоанатомов. Юмор, надо признать, неплох (к месту он или нет, вопрос другой). Только он и перебивает снотворный эффект от чтения.

Неприятно, но факт: Эксмо попросту надуло поклонников отечественного хоррора, скомпрометировав доброе – пускай вымышленное – имя Александра Варго. Может, пора читателям вспомнить, что они тоже потребители, и заявить о своих правах?

Из чего сделан автор?

Как ни крути, а любой достойный автор хоррора сделан из фобий. Классификация страхов фактически необъятна, но составить о ней хоть какое-то представление позволяют жанровые антологии, составлением которых уже много лет занимается Стивен Джонс. И все они достаточно представительны, чтобы можно было с уверенностью сказать: литература сверхъестественного ужаса эволюционирует и осваивает новые территории.

Кого-то это удивит, но главная тема современного хоррора – не вампиры, оборотни или зомби (эти персонажи давно уже мигрировали в фэнтези), а чисто социальные страхи, питает которые сама действительность. Это ксенофобия – и как ненависть к «чужому среди своих», и как боязнь самому оказаться в этой роли (великолепные рассказы Глена Хиршберга и Дэвида Хертера). Это ужас перед могуществом современных корпораций, которым ничего не стоит духовно кастрировать индивида и стереть его в порошок («Глипотех» Марка Сэмюэлса). Это недоверие к врачам, которые в наши дни все больше отдаляются от пациентов из-за взлета медицинских технологий (рассказ Терри Ламсли). Это страх, что границы узкого мирка, которые человек создал для себя, будут кем-то нарушены (безумная фантазия Кэрролл Эмшуиллер); страх потерять ребенка (рассказ-письмо Брайана Ходжа, лучший в сборнике) или саму свою личность («Это было» Дэвида Моррелла — вещица малооригинальная, но ладно скроенная). Маститый Рэмси Кэмпбелл, как и прежде, выуживает пугающие образы из глубин подсознания и дает им развернуться в будничной обстановке, а Джо Хилл, восходящая звезда жанра, задумывается: что будет, если игры с бесчеловечным перехлестнут с бумаги в реальную жизнь?

Поставив себе задачу, каждый автор так или иначе с ней справляется – психологизма и убедительности у их творений не отнимешь. Другие истории сборника, написанные в более традиционном стиле, на этом фоне смотрятся бледновато. Один автор фактически переигрывает «Психо» («Пинки»), другой пишет гротескную шутку в стиле Генри Каттнера («На окраине»), третий – мрачноватую страшилку («Чайки»). Символично, что самый слабый рассказ антологии – «Куда приходят ангелы» Адама Невилла – был создан в подражание М.Р. Джеймсу, одному из главных представителей старой традиции, видевшей источник ужаса где угодно, но не в душе человека. Клайв Баркер выступил с неожиданно кислой «Историей Геккеля», которая страдает не только от извечных недостатков его стиля (схематичность образов, привычка сталкивать читателя с ужасным лоб в лоб, обилие секса), но и от все того же подражательства. «Порча» Брайана Ламли, наоборот, удалась: отталкиваясь от «Морока над Инсмутом», писатель создал глубокую психологическую драму – и в очередной раз доказал, что репутацию одного из лучших продолжателей Г.Ф. Лавкрафта заработал не зря. Особняком стоят эстетские новеллы Холли Филлипс и Кейтлин Кирнан с их изысканным мистицизмом и богатством красок, достойным пера Оскара Уайльда.

Впрочем, изъяны отдельных рассказов получать удовольствие от чтения не мешают. Откровенно проходных вещей в антологии Стивена Джонса нет – каждая по-своему интересна. Авторы умеют вкусно подать незначительную деталь и тонко обыграть нюансы психики; все они способны с головой затянуть читателя в описываемый мир, а творения лучших из них и в самом деле вызывают холодок по позвоночнику.

Да, настоящий автор хоррора сделан из фобий – и, если позволяет мастерство, щедро делится ими с читателями. И мы должны быть ему благодарны: в конце концов, предупрежден – значит вооружен.

Надеюсь, это не последняя антология «Лучших новых ужасов», изданная на русском языке.

Мрачный, красивый рассказ. Главное здесь не действие, а сам дух одного из величайших городов на Земле, и вот эту-то атмосферу Хертер передал блистательно. Здесь каждая историческая, архитектурная, культурная деталь — неотъемлемый штрих в портрете чудовища, что много веков возвышается надо Влтавой... Этой мистической цельности я ожидаю и от не читанной еще «Богородицы Тьмы» Фрица Лейбера. Рассказ буквально обволакивает со всех сторон, убаюкивает сырым воздухом пустынных улиц и катакомб...

Но, сам побывав в Праге, могу с уверенностью сказать: такой взгляд на нее — не единственный из возможных, хотя и близкий мне самому (а также, скажем, Францу Кафке). Прага многолика, и каждому откроется какая-то ее сторона... каждому, кроме тех, кто едет туда исключительно за пивом, покупками и дешевыми проститутками.

С выхода рассказа прошло пятьдесят восемь лет, но он стал только актуальнее. Это один из текстов, которые обязательно должен прочитать каждый молодой антиглобалист. Кроме того, «Рука помощи» — неплохое предостережение современным переносчикам демократии: если кошка не похожа на собаку, то это не значит, что кошка плоха. Они просто разные.

Остается надеяться, что 2009 г. станет годом великого перелома — и не слишком болезненного для нас, сконтариан :smile:

Бойся данайцев... Биг Мак приносящих.

Ксенофобия — один из главных страхов нового тысячелетия. Это и ненависть к «чужим среди своих», и подленькая боязнь самому оказаться в этой роли. Глен Хиршберг берет под микроскоп вторую сторону этой медали. Сам оставаясь американцем, он способен взглянуть на свою нацию со стороны и понять, почему все чаще и чаще в современном мире иметь гражданство США не престижно, а рискованно. Культура Нового Света (американская пара), лишенная корней, сталкивается в рассказе с древней культурой Света Старого (итальянцы, в чьих жилах течет кровь римлян)... и проигрывает, потому что все знакомые ей средства в чуждой среде ничего не стоят.

Это насыщенный, сложный и леденяще жуткий рассказ, который понравится далеко не всем — не исключая и тех, кто сам не любит американцев. Пожалуй, у Глена Хиршберга есть шанс пополнить немногочисленные ряды культовых писателей-интеллектуалов.

Я ставлю этому рассказу низкую оценку не потому, что в М.Р. Джеймсе с недавних пор разочаровался, и даже не потому, что он написан вслед «Плачущему колодцу», одному из слабейших творений классика (или ироничнейших, если угодно). Заковыка в том, что история эта — типичный детский «ужастик»; как бы я ни презирал это слово, точнее вещицу Невилла не опишешь. В «ужастике» нет ни идей, ни психологии; это байка, рассказанная старшим братом младшему или пионером — октябрятам. И, как ни печально, взрослого человека эти образы нередко оставляют равнодушным. Ни рожи, ни кожи. Извиняет автора лишь то, что писал он от души, искренне восхищаясь своим великим предшественником. Что ж, вкусы у всех разные.

Довольно вторичное произведение, хоть написано и сочно. Слишком уж прослеживается аналогия с «Психо» — у меня впечатления от этого подпортились. Но для незнакомых с историей Нормана Бейтса эта мясная психологическая шалость окажется отменным угощением. Персонаж, в честь которого назван рассказ, запомнится надолго. И пугает в этом свине прежде всего... человечность. В самом неприятном и мясокомбинатском смысле.

Наверное, из всех рассказов антологии этот напугал меня больше всех. Автор очень талантливо сыграл на одном из главных страхов современности: потерять себя. В новейшее время человеку внушили, что главное — это его индивидуальность. С другой стороны, в капиталистическом обществе пресловутая «работа в команде» — это удел 90% населения. А команда, коллектив стремятся отобрать у индивида любимую игрушку, то есть личность, и вернуть его в лоно архаической формы существования — племенной. И в последние годы корпоративизм набирает обороты (хотя текущий кризис может сильно его подточить).

Так к сонму противоречий современного общества добавилось еще одно, принципиальное.

Герой рассказа, европеец по рождению, твердо усвоил трудовые обычаи японцев (которые, как известно, тоже целое ставят выше единичного), однако то, что ожидает его на родине, не выдержать даже восточной закалке. Корпоративность, сращенная с идеологией, сметает все и вся на своем пути.

«Глипотех» — это одновременно и воспоминание о «1984» Оруэлла (только тоталитаризм здесь носит частный характер), и пародия на секты вроде тех же саентологов, и... выражаясь на манер советских литературоведов, «грозное предупреждение человечеству». Очень своевременное, надо сказать.

Великолепный образец хоррора без вампиров, маньяков и лавкрафтовских монстров.

P.S. Сэмюэлс великолепно работает с языком: речь его героя — сплошное удовольствие для органа, отвечающего у читателя за юмор. Интересно, удалось ли переводчику достойно воспроизвести ее на русском?

Если бы я не знал имени автора, вердикт был бы прост: ученическая поделка, написанная озабоченным (на нехороший лад) подростком и особого смысла не имеющая. Но поскольку авторство «Истории Геккеля» для меня не тайна, придется сделать поправку: слово «подросток» заменить на «мужик», а эпитет «ученическая» на «вторичная». Только и всего.

Какой эрос? Какой танатос? Язык мертвеца в женском половом органе — это борьба двух стихий? И не в омерзении здесь дело. Честно признаюсь: я заядлый эротоман. Тема некрофилии (и вообще секс в контексте смерти) не вызывает у меня отторжения, если она хорошо прописана, если мотивирована сюжетом, если несет какую-то символическую нагрузку. Примеры: «Сияние» Кинга (женщина в ванной), «Избави нас от зла» Тома Холланда (о, эротики там много), «Американские боги» (великолепный эпизод, где одна из богинь поглощает мужчину), рассказы Эверса, «Ее последняя воля» того же Баркера. Но «Истории Геккеля» делать в этом ряду нечего. Это не более чем байка о шлюшке, которая испытывает сексуальное влечение к мертвецам... и успешно его реализует, встретив с их стороны единодушное одобрение и поддержку. А откуда в ней это влечение? Что можно извлечь из этого рассказа, кроме безумного — извиняюсь — траха? Мне не удалось ничего.

Баркер в своем стиле: не давая себе труда прорабатывать психологию героев, высасывает из пальца ситуацию — и вуаля, восторгайтесь! Смешно.

Ставить «Геккелю» хорошую оценку причин не вижу. Даже чисто в техническом плане рассказ малоудачен: к сожалению, талантливым стилистом Баркера не назовешь — слишком очевидно сквозь псевдонемецкий псевдоромантизм просвечивает его собственная (не лишенная изъянов) творческая манера. Язык простоват (сужу по оригиналу).

Обидно. «Будущее хоррора», похоже, не состоялось...

В наше время хочется рассматривать «Городок» не как беллетризованный рассказ об устройстве шкатулки, а как завуалированную метафору об эксплуататорах и эксплуатируемых. Интересно, вкладывал ли сам автор подобный смысл в свое произведение? Думаю, такую возможность исключать не стоит: как-никак, сказка написана в годы глухой реакции, когда правительство Николая I подавляло всякий намек на вольнодумство. Вся Россия стонала под маршем милитаристских «молоточков», которые стремились каждую голову вбить в общий ритм.

В этом смысле «Городок» актуальности не потерял до наших дней... и остался при этом отличной сказкой.

Во-первых, увлечение главного героя разделяю и я (правда, в более традиционной форме).

Во-вторых, в рассказе содержится замечательная литературная шутка, которой переводчик, к сожалению, не уловил... но всякий, кто мало-мальски разбирается в истории литературы ужасов, улыбки сдержать не сможет, уверяю вас.

В-третьих, Блох — один из немногих классиков, кто о самых несерьезных вещах умел рассказывать с притворно-серьезной физиономией. Хотя... вы только посмотрите на нее (физиономию)! Ну разве может человек с такой шкодной улыбкой быть занудой или моралистом? Да ни в жизнь.

Рассказ исполнен мягкого, доброго юмора и рекомендуется для чтения на отдыхе.

Действительно, этот роман-выздоровление кажется тем сильнее и неожиданнее, что написал его стопроцентный интеллектуал. Гессе в некотором смысле повторил подвиг Булгакова: тот огромной ценой поборол наркотическую зависимость и позже раздавил гадину еще раз, но уже на бумаге — в повести «Морфий». Гессе тоже загнал себя в угол, но без помощи дурманящих зелий — спрятался за стеной книг, картин и нот от реального мира; отгородился от «черни», «плебса», «быдла»... и в итоге превратился в змею, жующую собственный хвост.

Башня из слоновой кости — это, на самом деле, тюрьма. К счастью для себя, Гессе осознал это не слишком поздно. Недюжинная сила воли и поддержка великого Карла Юнга (идеями которого пронизан «Степной волк») помогли писателю не только выбраться из болота, но и подняться до подлинных высот. И своим опытом выздоровления он поделился с миром в этом романе.

Несмотря на фантастичность, даже «магреалистичность» этой книги, ее призвание состоит в том, чтобы спускать людей на грешную землю. Не унижать, не шокировать, не разоблачать — нет, только показывать, что жизнь состоит из множества граней, и настоящий мыслитель, настоящий художник не вправе замыкать себя в собственной голове.

Как поет группа «Черный Лукич», «лучше жизнь».

Спасибо, Герман. Будем жить.

С «Дракулой» сравнивают эту книгу только те, кто никого, кроме Стокера и Картера, не читал.

А с Кингом Картера сравнивают те, кто читал только Картера.

Этот роман — унылая страшилка с претензией на сенсационность. Автор словно искренне верит, что изобретает велосипед в своем жанре. А издатели и пресса (которые, понятное дело, с литературой ужасов незнакомы), «поют песню» «безумству храбрых».

АСТ поступает по-свински (или, быть может, по-крысиному хитро), не указывая на обложках переводных романов, для кого эти романы предназначены. «Рука дьявола» — типичный пример подростковой литературы. Если хотите, это Лавкрафт/Стокер «для бедных» (ну или неопытных). Конечно, всем читателям надо с чего-то начинать... но, с другой стороны, многие ведь освоили в отрочестве и даже детстве По, Лавкрафта, Стокера, Кинга. Чего-то, конечно, не поняли, но ведь это и к лучшему — многим захотелось понять, разобраться. А значит, мозг работал и развивался.

Здесь же — чистая жвачка.

Недостатки книги слишком многочисленны, чтобы тратить время на разговоры о них. Отмечу только халтуру со стороны редакторов: Г.П. Лавкрафт в эпиграфе — это позор.

Есть, однако, и три положительных момента:

1. Роман этот очень короткий, всего 230 страниц.

2. Картер — бездарь, но не графоман. За несколько лет он написал только две книги, и насчет третьей слухов (слава Дагону) не ходит.

3. Автор без видимых причин вводит в повествование симпатичного кота (мистера Хопкинса), а мне как другу кошачьего племени такие «сюжетные ходы» весьма по душе.

За эти три пункта накидываю один балл, самой книге единица. Итого два балла. Не читать ни при каких условиях.

P.S. Обидно, что наши издательства импортируют с Запада гнилой товар вроде этого скороспелого бестселлера... а такие мастера, как Рэмси Кэмпбелл и Ширли Джексон (думаю, их уже можно поставить в один ряд), русскоязычным читателям почти неизвестны.

На роман много ругательных отзывов, и не все они по делу. К сожалению, знакомиться с творчеством Баркера я начал когда-то с «Галили» и «Каньона холодных сердец». Начал — и поспешно закончил, просто потому, что сил уже не было плеваться и фыркать. Попадись мне тогда «Явление тайны», исход был бы совсем другой, и не пришлось бы мне несколько лет спустя с недоверием взирать в магазине на замечательные «Книги крови».

«Явление тайны» — это как бы призма, которая собрала в одну точку едва ли не все достоинства и недостатки, присущие Баркеру как писателю. И главный козырь, за который Клайву простят все грехи, благодаря которому каждую новую книгу с его именем на обложке будут покупать и рецензировать (но необязательно перечитывать) — это воображение, эквивалентное по силе взрыву дюжины атомных бомб. Воображение больное, искореженное: автору за выдумки вроде ликсов (а точнее, способа их изготовления) угодить в психушку было бы пара пустяков, живи он эпохой раньше. Сросшиеся любовники, возникновение «Лиги девственниц», Человек-смерть, тераты, галюцигении, два сознания в одном теле — всё это настолько дико, ярко, оригинально, что мозг едва с этим потоком справляется… Но есть и другая сторона у этого медальона, не столь приглядная. Фантазия Баркера — тот же воздушный шарик: землю презирает, парит в небе все выше и выше… туда, где в конце концов не выдержит давления и лопнет. Не поймите меня неправильно: шарик этот — красивый, небо над ним — тоже. Но отыскать его где-то там, за облаками, невооруженным глазом нелегко. Фантазии остаются фантазиями, воспринимаются они как занятные небылицы, в достоверности которым по определению отказано. Здесь Баркер безусловно проигрывает Кингу (а жаль, с таким мощным инструментарием он мог бы и впрямь потеснить Короля на его троне).

И не только здесь. Старик Клайв, увлекаясь потусторонними пейзажами, о человеке забывает вовсе. За каждым персонажем проглядывает не кто иной, как сам автор; от обилия Баркеров обоих полов рябит в глазах. Должно быть, с высоты небес людскую психологию разглядеть может только полубог, но Баркер в этом смысле близорук. Он не представляет, что движет человеческими существами на самом деле, и подменяет естественную мотивацию собственной, вычурной. Герои совершают поступки, которые важны не для них, а для развития сюжета: они послушно лезут друг к другу в постель, убивают, задают вопросы, к которым без поводыря-автора прийти не смогли бы. Сочувствие со стороны читателей, таким образом, исключается (Флетчер симпатии не вызывать не может, но… почему он стал таким, каким стал? Авторское объяснение меня не убедило). Для Баркера важнее некий метафизический конфликт, столкновение его собственной версии Добра с более-менее традиционным Злом. Но искренне волноваться за благополучие таинственной Субстанции (и бояться иад-уроборосов) не удается; этот образ одновременно слишком размыт и слишком конкретен. Казалось бы, ингредиенты немногим отличаются от тех, что использовал тот же Кинг (тяжело отделаться от привычки к сравнениям) при строительстве Темной Башни… но Башня стоит, а море снов превращается в лужу.

Чем «Явление» приятно удивило — так это хорошей композицией; после поздних романов Баркера я такого не ожидал. Почти все представленные ружья стреляют вовремя и со смаком, первая половина книги пролетает на двух дыханиях (буду оригинальным), непроясненных вопросов остается ровно столько, чтобы вызвать у читателя искушение приобрести «Эвервилль». И блестящая развязка — моего любимого цвета и размера; таким вдохновенным масштабом порадовала разве что концовка «Утехи падали» (Симмонс).

Эротические сцены отвращения не вызвали и почти все пришлись к месту, хотя слово «член» встречается на этих страницах почти так же часто, как простая фамилия «Ленин» в трудах по научному коммунизму.

Таков он, Баркер, — талантливый, но неспокойный и чуточку бездушный человек, безразличный ко всему земному. Для тех, кто способен влюбляться в книги, романы Баркера — лучший выбор. Тем, у кого влюбленность порой перерастает в любовь, лучше за них не браться. Не удержишь в руках этот воздушный шарик… но следующий, с крупным «Эвервилль» на малиновом фоне, я все-таки купил.

P.S. Хочу подчеркнуть, что «Явление тайны» — НЕ ХОРРОР. Очень многие подступались к роману именно с такими ожиданиями — и жестоко обманывались. Видимо, на «Проклятой игре» полоса чистого хоррора у Клайва Баркера закончилась раз и навсегда (так что Кинг, о котором я уже в третий раз здесь вспоминаю, ошибся: будущее жанра оказалось не за молодым англичанином). С тех пор он пишет книги, которые можно без стеснения назвать темным фэнтези — с той только оговоркой, что это фэнтези яркое, нешаблонное — и, без всяких сомнений, уникальное для современной литературы.

Как известно, каждый человек исполняет в обществе несколько ролей. Есть среди них распространенные (сын, студент, директор компании), есть редкие (ловец крокодилов, филантроп), есть и уникальные (секретарь ООН). Я, конечно, не исключение, и есть в моем наборе ролей одна, которой я особенно горжусь, пускай многим землянам выпал тот же жребий.

Я тот, к кому Стивен Кинг лично обращается в предисловиях и послесловиях к книгам. Я его Постоянный Читатель.

Что это значит? Не только то, что я прочитал от корки до корки все написанные им романы и рассказы. Не только то, что я каждую новую его книгу покупаю без лишних раздумий. Это значит еще и то, что мелкие и крупные недостатки прозы Стива никогда не помешают мне насладиться ею.

Наверное, это чувство сродни любви. Поэтому писать отзыв на «Duma Key» одновременно легко и сложно: образ перед моими глазами не дрожит и не расплывается, но как рассказать о нем правдивыми словами?

Стоит, думаю, начать с названия. Ни к семейке Дюма, ни к нижней палате российского парламента события романа отношения не имеют. Можете смело забыть и про ключи, потому что в данном случае key — это небольшой плоский остров, каких много раскидано вдоль побережья Флориды, США. Например, такой:

http://tangerinebayclub.com/db5/00476/tangerinebayclub.com/_uimages/LBKaerial.jpg

«Минуточку, — скажете вы, — при чем тут Флорида? А как же штат Мэн, как же Касл-Рок, Дерри и Нью-Хэвен?» Что ж, все эти городки остались на своем (вымышленном) месте, а вот сам Стивен Кинг уже слишком стар и измучен, чтобы пережидать долгими зимами «бури столетия», которыми потчует жителей Новой Англии Атлантический океан. Вот уже несколько лет чета Кингов холодный сезон проводит на побережье Мексиканского залива, в краю фантастических цветов и золотых пляжей.

Авария, которую пережил в 1999 году Кинг, определила не только место действия, но и тему романа. Как и «История Лизи», эта книга глубоко личная, хоть и в совершенно ином ключе: если в предыдущем романе Мастер увековечил свою верную Маргариту, Табиту Кинг, то здесь отважился обнажить уже собственную душу.

Кинг расскажет вам о бесчисленных оттенках боли, о бессилии, которое знакомо только калекам; о смерти, которая всегда ближе, чем нам думается в самые мрачные минуты. Кинг расскажет о страдании… и о том, как оставить его в прошлом и начать жизнь заново. И уж в этом он не соврет, потому что каждый шрам на его теле — как сувенир из мест, о которых и так никогда не забудешь.

Да, эта книга еще и о памяти. Об искусстве. О дружбе. О любви. О красоте. Об ужасе. О том, что всё это — неразделимое и чудесное целое…

С годами романы Стива теряют в увлекательности, но прибавляют в глубине. В самом деле, не стоит ждать от ДК неожиданных поворотов сюжета. Чем все закончится (без деталей), догадаться можно уже на середине романа. Более того, повествование чем-то напоминает реалити-шоу — в самом хорошем смысле. Вместе с Эдгаром Фримантлом мы ведем повседневную жизнь, полную мелких побед и поражений, радости и гнева. Вот только жизнь эта – не совсем обычная, как справедливо заметил Expert.

Единственный промах, о котором я не побоюсь говорить о как таковом – это композиция романа. Позднего Кинга часто сравнивают с Диккенсом — и действительно, их многое объединяет. В первую очередь — склонность пространно рассказывать о незначительных событиях. Само по себе это неплохо, но в результате пространство между завязкой и развитием сюжета заполняют триста страниц, на которых не происходит почти ничего. Это чтение, которое растянется на дни и дни... однако многие ли в нашу, бесконечно далекую от викторианской, эпоху позволят себе такую трату времени?

Самое время вспомнить одну из заповедей Постоянного Читателя: «Не жди ничего нового — может, ты и старое-то хорошенько не разглядел». Сразу оговорюсь, что в моих глазах эта особенность роман не портит, но… с трудом могу назвать книгу Стива, в которой больше самоповторений, чем в этой. Кажется, именно их боялся мастер, когда объявил несколько лет назад об уходе на пенсию. Что ж, зуд в том невидимом органе, который отвечает у Кинга за писательство, все-таки взял верх, и теперь орда критиков точно разберет роман на косточки, потому что многие мотивы ДК мы уже видели когда-то в:

- «Черном доме»

- «Оно»

- «Ловце снов»

- «Сиянии»

- «Мешке с костями»

- рассказах Лавкрафта

- и самое главное — в последней книге «Темной башни», в одном из ключевых эпизодов. Здесь та же идея развернута и продолжена. Какая — догадайтесь сами.

Стоит отметить, что все самоповторы касаются именно фантастического элемента. Думается, Кинг просто устал от игр с запредельным, а от реализма успел отвыкнуть. Так и получился этот роман-гибрид, в котором невозможное остается невозможным (лично для меня), но персонажи кажутся такими же живыми, как люди вокруг нас. С ними легко подружиться, но трудно поверить в опасности, грозящие им.

Зато реальны закаты над Мексиканским заливом; реальна кукла по имени Реба, которая пугает больше всех монстров, что есть в романе (их, замечу, немного); реальна дружба Фримантла и Уайрмэна, реально человеческое тепло… И реален бесценный опыт художника, которым делится с нами великий мастер. Хотя речь здесь идет о рисунках и картинах, двенадцать интерлюдий курсивом можно рассматривать как продолжение знаменитой книжки «On Writing». Да что там, они так и называются — «Как писать картину».

Итак, хороша ли эта книга? Определенно. Но для кого она? Для Постоянных Читателей. Если хотите войти в мир Стивена Кинга – не стоит начинать с «Duma Key». Как-никак, право на Флориду и вечный покой еще нужно заработать.

И знаете, мне кажется, что с этим романом ушел привычный кинговский пессимизм. На смену ему пришло то единение с миром и согласие с собой, которое люди испокон веков называли мудростью...

Жаль, что это единственная притча у Баркера. Как писателю ему часто не хватает наблюдательности, реализма — ему легче парить в облаках или блуждать по аду, а на грешной земле он чувствует себя неуютно. Но вот жанр притчи как раз требует такой отстраненности, иномирности...

Уникален рассказ и тем, что в нем как нигде у Баркера мало визуальных ужасов — а ведь тень монстра пугает больше, чем сам монстр (доказано классиками).

Сильно, очень сильно. Вот уже несколько лет не отпускает меня страшная правда этой короткой вещицы.

«Книги крови» я прочел от корки до корки — побывал не в самых уютных местах и стал свидетелем не самых приятных событий, но патологический страх вызвал у меня только этот рассказ. Да, идея абсурдна. Да, автор постоянно иронизирует. Да, объяснений происходящему не дает. Но только вдумайтесь: почти во всех историях Баркера кошмар приходит извне; требуется довольно мощное воображение, чтобы представить всех этих монстров, и еще более мощное — чтобы поверить в них. Отложив книгу, вы возвращаетесь в реальный мир и быстро забываете о всяких нездоровых грезах.

С «Восстанием» этот номер не пройдет. Читая, вы посмеиваетесь, но вот перелистнута последняя страница, и... вы остаетесь один на один с двумя монстрами, откреститься от которых не удастся при всем желании. Они — часть вас.

Серьезно, не рекомендую читать рассказ особо впечатлительным людям. Этот сюжет нелеп, но в нем работает логика кошмара.

И КАК работает!

Рассказы вроде этого заставляют делать определенные (не всегда обоснованные, сами собой) выводы об авторе. Хочется думать, например, что Клайв Баркер либо никогда по-настоящему не страдал, либо получает от боли нешуточный кайф. Не будь это так, кровавая вакханалия под названием «Rawhead Rex» просто не появилась бы на свет. В отличие от «Полночного поезда», «Свиного блюза», «Ее последней воли» и других шокирующих рассказов здесь за насилием ничего не стоит — ни жестокой философии, ни социальных метафор, ни даже ярких образов. Иными словами, это пустой и похабный трэш-хоррор, небезобидная шалость взрослого человека.

Как образчик жанра «Голый мозг» великолепен… только вот сам жанр чести Баркеру не делает.

Очень четко прослеживается в этом рассказе влияние Лавкрафта. Странные создания, даже образы которых человеческая память хранить отказывается; заброшенные сооружения, в которых эти создания скрываются от рационального мира; неевклидова геометрия этих сооружений; потаенный смысл этой геометрии... А концовка — это вообще чистейшей воды заимствование... не сомневаюсь, впрочем, что подсознательное (домашнее задание фанатам Лавкрафта — вспомнить 1 рассказ и 1 экранизацию, которые заканчиваются на тот же манер).

И тем приятней, что все-таки историю эту мог рассказать только Баркер — и только по-баркеровски. То, что произошло в итоге с главными героями, отрицает самый пессимизм Лавкрафта; да, по сути это кошмар, но очень своеобразный и тонкий.

Рассказ Баркера вряд ли придется по вкусу верующим: стоит лишь осмыслить заглавие — и становится понятно, что перед нами богохульство… впрочем, беззлобное и даже изящное.

Многое заложено в «Мадонне», но лучше всего удалась автору атмосфера. По [редким] рассказам вроде этого не фильмы снимать надо — картины писать. Ни кистей, ни бумаги не потребуется — достаточно взять в руки книжку, устроиться поудобнее и отдаться бархатному потоку слов…

Пожалуй, самый красивый рассказ в «Книгах крови».

Больше двадцати лет прошло после выхода в свет зюскиндовского «Парфюмера», но «история одного убийцы» будоражит души и сегодня. Жан-Батист Гренуй завораживает своей неотмирностью; его мания изысканна и непостижима, в ней поровну красоты и уродства (впрочем, после выхода экранизации равновесие сместилось в сторону красоты).

Конечно, настолько популярный и яркий роман не мог не породить массу подражаний. Посмотрите только на названия современных детективов и триллеров: «Историк», «Хирург», «Кулинар», «Гурман», «Декоратор»… Как правило, в центре каждого из этих романов находится зловещая и при этом чрезвычайно одаренная личность, которая пытается (и не без успеха) перекроить реальность сообразно своим темным желаниям. Характер помешательства главного героя разнится от романа к роману, но все их объединяют увлекательный сюжет и обязательная «макаберность» (читай: романтизированная чернуха).

Казалось бы, таинственный писатель, известный на книжном рынке под именем Родриго Кортес, внимания серьезных читателей не стОит: все его книги написаны по рецепту Зюскинда. Пять романов на одну и ту же тему — это уже конвейер, а «роллс-ройсы», как известно, на конвейерах не собирают…

Но не стоит торопиться с выводами. Если приглядеться повнимательнее, то становится ясно, что от Зюскинда в этих книгах только исходные ингредиенты, готовить же их Кортес предпочитает по собственному рецепту.

Действие романа «Садовник» происходит в Испании 30-х годов XX века и охватывает восемь с половиной лет — от судьбоносной победы социалистов на выборах 1931 года до 1 сентября года 1939, когда войска «Адолфо Хитлера» перешли границу Польши. Разумеется, такой выбор дат не случаен: кровавые события испанской (а подспудно — и мировой) истории развиваются параллельно событиям жизни главного героя, немого дурачка Себастьяна. Личное безумие маленького садовника странным образом сплетается с безумием миллионов; сам он об этом не знает, но нам, читателям, предстоит нелегкий выбор: либо всех оправдать, либо «прочесть и возненавидеть» все и вся, как призывает нелепый слоган, придуманный пиарщиками Эксмо.

История Себастьяна Хосе Эстебана — это трагедия «святой простоты». Зерна христианской религии, попав в его неиспорченную душу, прорастают и дают странные плоды. Садовник не видит разницы между добром и злом — но не понаслышке знает, что такое Эдем, и все свои недюжинные силы бросает на создание рая на земле для семьи Эсперанса, своих дорогих хозяев. Растения и люди путаются у него в голове; он неграмотен, но мыслит метафорами и тонко чувствует красоту. С Жан-Батистом Гренуем его роднит только одно — абсолютный творческий гений. Но парфюмер живет в себе и для себя, а садовник подсознательно стремится ни много ни мало к роли господа Бога, который имеет право «наслаждаться созданным им вселенским ландшафтом».

Весь роман Кортеса пронизан сложными символами, главные из которых — сад, садовник, цветок, Христос. Сад — это и Вселенная, и душа человека, и жизнь, и поле боя, и дом… И отрадно, что автор не выпаливает все эти смыслы единым духом, как сделал бы искушенный эстет. Нет, толкования мало-помалу растут и множатся вместе с растущим Себастьяном, и чем дальше, тем труднее определиться, какое же из них ближе к истине…

Но «Садовник» — это отнюдь не «романтический детектив» (так окрестили когда-то критики творение Зюскинда). Жестокость романа многих отпугнет, многих притянет, но не шокировать она не может. На протяжении первых ста пятидесяти страниц кажется, что автор пишет банальную «мясорубку», интересную разве что условным историческим фоном. Но когда дело доходит до гражданской войны, и история по-настоящему вступает в права, невинные преступления Себастьяна меркнут в сравнении с тем, что творят друг с другом вполне нормальные люди. И ведь Кортес не пошел против фактов! Вспомним хотя бы кошмарные сцены из «По ком звонит колокол» — книги, которую написал человек, врать не умевший в принципе. Чем больше вчитываешься в «Садовника», тем сильнее мутится голова, потому что отделить «меньшее» зло от «большего» уже невозможно…

Действительно, может показаться, что роман — по сути «песнь торжествующего зла». Но это не так. Не следует забывать о скромной фигуре лейтенанта Мигеля Санчеса — тот всю жизнь положил, служа людям. Он не строил рая на земле — нет, он просто сдерживал силы АДА. И ни одна из сторон в конце не добивается сокрушительного триумфа.

«Садовник» — это интересная, неординарная книга. Я готов поверить, что ее автор и в самом деле испанец (аргентинец): по моим наблюдениям, лучшие деятели искусства этих народа никогда не пишут (снимают, рисуют) БЕЗУПРЕЧНО. Это касается и Гойи, и Гильермо дель Торо, и Сервантеса, и Кеведо… Всегда их работам не хватает какой-то щепотки цельности, стройности, чтобы с полным правом называться шедеврами. Таков и роман Кортеса. Посудите сами, в 380 страниц он попытался втиснуть кучу книг:

1) религиозно-философский роман

2) исторический роман

3) детектив

4) историю о маньяке

5) притчу об искусстве и судьбе художника

И самое удивительное то, что эксперимент, в общем-то, почти удался. По части заложенного смысла «Садовник» так вообще оставляет далеко позади чисто эстетскую вещь Зюскинда.

Но шедевра все-таки не получилось. Трудно сказать, где автор допустил промашку — то ли переборщил с насилием, давя на сенсационность, то ли некоторые герои набросаны слишком схематично, то ли сложно мне как читателю поверить, что в голове безграмотного дурачка могут слонять слоны такие сложные философские мысли (не просто сложные, а очень сложные — с кабинетным душком)…

Как бы то ни было, первый роман Кортеса заслуживает, чтобы его читали — и перечитывали.

Нравиться он, впрочем, никому не обязан.

Дети и взрослые по-разному относятся к сказкам. И различие не в том, что первые всему верят, а вторые во всем сомневаются (еще неизвестно, кого легче обмануть, и басни про светлое будущее принесли человечеству неизмеримо больше зла, чем истории про Белоснежку и Пиноккио). Нет, уставшие от рутины «большие» чаще всего стремятся к новому, еще не испытанному, – а вот малышам подавай то, что они уже слышали, и желательно теми же словами.

В каком-то смысле постмодернисты, к числу которых можно отнести и Б. Акунина, — это люди, которые не желают расставаться с детством. Повторение услышанного, увиденного, прочитанного бесконечно забавляет и писателей, и читателей родом из «постсовременности». Они не устают поминать Борхеса — историй, мол, «всего четыре». Многие из них превосходные стилисты, каждый из них начитан и эрудирован. Они с легкостью комбинируют несовместимые, казалось бы, элементы литературы прошлого, и самая большая радость для них – это радость УЗНАВАНИЯ.

На титульном листе «Нефритовых четок» мы видим десять великих имен — посвящение великим мастерам детективного жанра. По странному совпадению, рассказов в сборнике тоже десять… и становится ясно, что никакое это совпадение, а приглашение поиграть в загадки…

Над древним дворянским родом тяготеет проклятие, и единственному оставшемуся в живых наследнику не сдобровать: где-то в окрестных болотах скрывается кошмарная тварь, которая принесет с собой ужас и смерть…

В Англии живет милая старушка, которая на досуге вместо вязания занимается раскрытием преступлений…

Подкованному в детективах читателю все орешки окажутся по зубам, потому что Акунин действует довольно прямолинейно (и правильно делает): не прячет ссылки на шедевры прошлых лет в случайных цитатах и намеках, а заимствует сюжетные ходы целиком. (Правда, мне не сразу открылось, что «Table-talk 1882 года» — это аллюзия не только на

К чести автора, рассказы об Эрасте Фандорине прекрасно воспринимаются и вне этих интеллектуальных игрищ. Книга, которую издают тиражом в полмиллиона, не может быть достоянием одних только высоколобых. Отсюда и некоторая условность персонажей и их мотивов — впрочем, то же самое можно сказать о всем акунинском творчестве в целом… а если размахнуться, так и о любой развлекательной литературе, хоть плохой, хоть хорошей.

Книги о Фандорине относятся ко второму разряду. Легкое, интересное и при этом ни капельки не пошлое чтение. Много ли в современной русской литературе найдется аналогов? Сомневаюсь. Главное — не ждать от Акунина достоевских глубин или булгаковских высот. Впрочем, в лучшей истории «Нефритовых четок», повести «Перед концом света» (о раскольниках, фанатизме и страхе), автор близок к тому, чтобы называться уже Автором.

Все остальное – не выше семерки по моей шкале, но любителям фандоринской мифологии каждой эпизод из его бурной жизни будет интересен. Судьба метает его из города в город, из страны в страну, из должности в должность — и каждый удар судьбы Эраст Петрович сносит с нордической стойкостью... но «смелым людям часто снятся страшные сны...»

Совершенно не понимаю людей, которые пытаются под рассказы Шекли подвести логическое основание. Ребятки! Шекли пользуется космическо-полетной тематикой исключительно как маской, позволяющей серьезным размышлениям придать вид захватывающей и поучительной истории. И я уверен на миллион процентов — плевать ему было, как попало в тот ящичек то, что туда попало. Главное, что оно там было и оттуда вылезло. Главное — это эффект, который производит рассказ на читателя.

В моем случае эффект был такой: я дочитал, отложил книгу, встал. Сел. Снова встал, походил, снова сел, потому что шарики, зашедшие за ролики, никак не хотели возвращаться на место. Есть у меня такое чувство, что из классиков НФ (к которым Шекли относится с оговоркой, о которой я уже сказал) Шекли больше прочих заигрывал с жанром ужасов. Несмотря на видимую абсурдность, ирреальность этого «абсолютного оружия» (хотя абсурдным оно кажется только тогда, опять-таки, когда пытаешься его осмыслить и привести к логике), в него ВЕРИШЬ, да так, что... см. чуть выше про эффект.

P.S. Совершенно не понимаю и тех, кто в отзывах позволяет себе спойлерить.

Меньше всего ожидаешь от Лавкрафта крепко слепленного триллера, но «Электрический палач» именно таков. От первой страницы до последней оторваться от текста невозможно: гонка героя со временем выдержана в лучших традициях неснятых еще голливудских блокбастеров. Место действия также необычно для Лавкрафта: Мексика. Надо заметить, имя Кетцалькоатля рядом с запретным именем Ктулху смотрится уместно и даже естественно.

Да, разумеется, без упоминания Древних не обошлось — и эта оккультная подоплека встроена в немистический, в общем-то, сюжет с таким мастерством, что более цельное повествование и представить трудно.

Причины такой оригинальности очевидны: как и «Последний опыт», рассказ представляет собой переработанную версию слабенькой вещицы, написанной Адольфом де Кастро в 1890х годах. На этот раз, правда, заказчик заплатил Лавкрафту авансом, и тот, хоть и неохотно, принялся за дело. Результат, на мой вкус, того стоил.

К сожалению, переложить ответственность за эту малоудачную работу на Уильяма Ламли не получится: от наброска «заказчика» Лавкрафт камня на камне не оставил, да и особенности стилистики недвусмысленно указывают на авторство именно ГФЛ. Принципиальный недостаток «Дневника» — это самоповторы. Столько лавкрафтовских штампов нет даже в творениях самых беспомощных его эпигонов. В рассказе можно предположить самопародию, но, насколько мне известно, Лавкрафт не имел такой склонности — вернее, позволял ей проявляться только в личных письмах.

Знаю, что многие поклонники Лавкрафта эту историю любят. Вероятно, и я бы отнесся к ней благосклонней, если бы начинал когда-то изучение «Мифов Ктулху» с нее: взятая сама по себе, она ненамного хуже признанных шедевров мастера — разве что чувство меры ему на этот раз явно отказало... В целом же, если вы не ставили перед собой задачу узнать вселенную Лавкрафта лучше, чем он сам, за «Дневник Алонсо Тайпера» можно и не браться...

В сборнике собрана большая часть рассказов, написанных Лавкрафтом в качестве «литературного негра». Составитель сборника, С.Т. Джоши, условно делит их на две группы: 1) основные (primary), которые написал от начала до конца сам Лавкрафт на тему, предложенную заказчиком (иногда соавтором) 2) второстепенные (secondary), в которых участие Лавкрафта сводится к редактуре или незначительным добавлениям к тексту. Довольно часто заказчики первой группы были недовольны конечным результатом: слишком много Лавкрафт вносил от себя, превращая зачастую непритязательные сюжеты-страшилки в полноправные истории из «Мифов Ктулху».

Успех некоторых рассказов можно объяснить тем, что Лавкрафт, используя свой обычный инструментарий, отталкивался от свежих или не вполне близких ему идей. Так, из сотрудничества с поэтессой У.В.Джексон родились два прекрасных образца «потусторонней прозы», где мощь лавкрафтовского воображения и излюбленные им темы (хаос, ничтожество человека) сочетаются с чисто поэтической бессюжетностью. Бесконечно увлекает и потрясает «Курган», чем-то похожий на рассказы классиков XVIII века; завораживает недосказанностью «Последний опыт»; навсегда затягивает в мрачный водоворот веков «Вне времени».

Не следует забывать один печальный парадокс... Как известно, почти все эти рассказы предназначались для публикации в журнале «Weird Tales» (в первой половине XX века — едва ли не единственная в Америке платформа для такого рода литературы) — и они действительно печатались, причем по условиям договора имя Лавкрафта под заголовком не значилось. А вот рассказы самого Лавкрафта редакция «Weird Tales» зачастую не принимала.

Печальный итог: собственным творчеством прокормить себя Г.Ф.Л. не мог, а недобросовестные заказчики часто не выплачивали положенный гонорар в полном объеме. По некоторым сведениям, пару лет Лавкрафт зарабатывал себе на жизнь тем, что продавал билеты в кино. Конечно, он считал такую работу недостойной джентльмена и никогда о ней в письмах не распространялся...

Действительно, это мрачный, беспросветный хоррор. Тематически он близок к «Херберту Уэсту», но есть и серьезное, очень серьезное отличие. Хотя многие рассказы Лавкрафта написаны от первого лица, очень и очень редко физическим изменениям (мутациям, ранениям, расчленению и т.п.) подвергается сам рассказчик. Мы как бы смотрим на все со стороны, и ужас воспринимаем «in the eyes of the beholder» — глазами очевидца. Но в «Эксгумации» (такое название правильнее) мы оказываемся в шкуре прокаженного, которого держит в заточении его [уже бывший] друг-хирург. Атмосфера беспомощности, отчаяния, отчуждения от собственного тела пропитывает каждый абзац; концовка напоминает «Изгоя». Не для слишком впечатлительных читателей...

По словам Дуэйна В. Римела, Лавкрафт не внес значительных изменений в оригинальный текст. В самом деле, «Эксгумация» написана отнюдь не в духе позднего Лавкрафта — но вот что странно, в ней много от Лавкрафта раннего...

Одно из лучших описаний абстрактного страха в мировой литературе. Жутко и подумать: несколько километров в кромешной темноте, на чужой планете... Самое мужественное сердце и самый закаленный ум могут спасовать в такой ситуации.

Рассказ мог бы стать моим любимым, если б не предсказуемая и ходульная концовка — которая, впрочем, свое дело делает. Тем, кто предпочитает солнце мраку, лучше не читать...

Поразительно, но многое в этом рассказе заставляет вспомнить о мире Земноморья: та же чуткость к внутренним стремлениям героев, то же обостренное чувство бытийной Тьмы, та же полнокровность образов. Для притчи в «Стене Мрака» слишком много мелких подробностей, однако можно условно обозначить эту историю как философское фэнтези.

Удивительно красивая и мрачная метафора всего, что только может быть важно для человека.

От собратьев по жанру Кларка отличает способность к глубокому психологическому анализу. Героям Шекли, Саймака, даже Хайнлайна зачастую недостает глубины, а их характерам — достоверности. Кларк пишет именно о людях- не о каких-то усредненных типах личностей.

Двое в космосе решают жестокое уравнение, неизвестная в котором — выживший. Но в человеческой математике предела решениям нет, и исход никогда не бывает предрешен. Рассказ шокирующий — и мудрый.

Этот рассказ лишний раз доказывает, что четкое деление фантастики (да и литературы вообще) на жанры — чушь. Несмотря на явно выраженную научно-фантастическую идею (действительно потрясающую, прав cap), воспринимаются «Огни» едва ли не как хоррор. И испуг читателя тем сильней, что условная гипотеза Кларка вполне может оказаться правдой, потому что доказать ее ложность было бы очень и очень трудно. Мы стремимся ввысь, к звездам, но до сих пор толком не знаем, что творится у нас под ногами...

Ну не странно ли, что от вещи, написанной патриархом НФ, так и веет лавкрафтовским мраком?

Рассказы с такими простыми названиями бывают либо шедевральны, либо безбожно скучны. Кларк написал шедевр.

От научной фантастики здесь единственная деталь — сама упавшая с неба капсула. Все прочее — чистая психология. За долгую читательскую практику я немного встретил хороших книг, где действие строилось бы на одних эмоциях, но «Ненависть» как раз из таких: это обнаженный нерв, это катарсис (именно в том смысле, какой вкладывал в это слово Аристотель). Я не знаю, с чем сравнить эффект от концовки; наверное, так чувствовал себя шевчуковский солдат, не исполнивший простой просьбы — «Не стреляй!» Какова бы ни была природа ненависти, она уродлива и разрушительна.

Это должны проходить в школах.

Потрясающее эссе, бальзам на душу кошколюба. В нем собрано множество интересных наблюдений, фактов — блестящих аргументов в пользу пушистых любомудров от животного мира. Сравнить кошку с Вселенной, такой таинственной и самодостаточной — это сильно!

Конечно, Лавкрафт и не пытался быть объективным. Сравнивая достоинства животных (вернее, достоинства кошек и недостатки собак), он проводит недвусмысленные параллели в мире людей. И действительно, чаще всего выбор эстета, философа, созерцателя — кошка. Собак же любят те, кто ближе к земле, чем к небесам. Кое-какие выводы писателя могут показаться «собачникам» оскорбительными... ну что ж, не Г.Ф.Л. придумал вражду между двумя видами, и не ему было ее заканчивать.

Единственный недостаток эссе — чересчур мудреный и напыщенный язык (хотя по этой логике все творчество Лавкрафта — сплошной недостаток, потому что иначе он выражаться не умел или не хотел).

Отличная история. Некоторую сюжетную банальность с лихвой компенсирует объединенная артиллерия лавкрафтовской мифологии. Биографы Лавкрафта сообщают, что за сюжет, предложенный Хилд, брался писатель с большой неохотой, и все же результат оказался более чем сносным. С большей, чем обычно, достоверностью и детализацией автор описывает ощущения испуганного человека; вопреки распространенному мнению, не так уж и плох Лавкрафт был как психолог.

Запоминаются события рассказа намертво.

Русское название еще больше, чем оригинальное, настраивает на космически-мрачное повествование вроде «Скитальца тьмы»... вероятно, поэтому рассказ и оборачивается легким разочарованием. Не лучшее, что написал Лавкрафт для Хэйзил Хилд: типичная «странная история» с легким привкусом вуду.

Вы и представить не можете, к чьей могучей спине прикреплены эти крылышки...

Этой восхитительной истории место в золотом каноне Лавкрафта. Все, что любят его поклонники, здесь есть: ужасающие бездны времени; бесчисленные культы, отравляющие своим существованием и без того нездоровое человечество; чудовищные божества древности; запретные книги; ощущение ничтожности и беспомощности нашей расы; циклопическая мощь фантазии человека из Провиденса. Все это слито в таком страшном единстве, что даже сам рассказ воспринимается как переживший бесконечные эпохи артефакт. Впервые я прочел его семь лет назад — но запомнил каждый образ, а с моей невосприимчивой памятью это лучшая рекомендация.

Остается только гадать, что же за материал предоставила когда-то своему «литнегру» Лавкрафту писательница Хэйзил Хилд. Если бы не обязательное упоминание этого имени рядом с именем Г.Ф.Л., никто бы и не подумал сомневаться в авторстве рассказа: от первой страницы до последней это «классический» Лавкрафт.

P.S. Интересно, что от «Вне времен» идут не всем заметные ниточки к двум прославленным друзьям писателя — Роберту Эрвину Говарду и Кларку Эштону Смиту. Первый сообщил миру о богопротивной книге «Unaussprechlichen Kulten» Фридриха фон Юнцта, потрясающую легенду из которой воссоздал Лавкрафт в своем рассказе; второй открыл ворота в реальность для божества Гхатанотхоа, оставленного на Земле давно забытой расой с Юггота.

Найдено в бумагах писателя после его смерти, датируется примерно 1926 годом. Примечателен отрывок разве что необычным для Лавкрафта местом действия — это Великобритания. В остальном же — повторение извечных лавкрафтовских мотивов, даже «Некрономикон» присутствует. Думаю, требовательный к себе Г.Ф. не зря отказался от этого замысла.

Удачный штрих: безумец, который вопит каждый раз, когда звонят церковные колокола.

«Зеленый луг» заметно проигрывает второму рассказу, написанному Лавкрафтом по наметкам У.В.Джексон (см. мой отзыв на «Хаос наступающий»), хотя начало его столь же завлекательно. На мой взгляд, здесь перебор с недосказанностью: то ли всякие догадки со стороны читателя исключены, то ли все слишком просто.

Впрочем, даже так это видЕние воспринимается, как сон наяву. Читать всем, кто жаждет узнать, что же скрывается за тонкой ширмой бытия...

Одна из немногих творческих удач Дерлета. Лавкрафтовская мифология обыгрывается в «Наследнике» очень естественно и ненавязчиво; атмосфера страха и отвращения от страницы к странице сгущается, оторваться совершенно невозможно. В этом рассказе, как и многих других, лежат корни современного хоррора: сколько раз тот же самый сюжет обыгрывался в кино?.. Действительно, опыт доктора Шарьера способен нагнать страху..

Для поклонников Лавкрафта обязательное чтение, да и не только для них. Впрочем, я рекомендовал бы приступать к «Наследнику» уже после «Морока над Инсмутом» и «Зова Ктулху» (хотя мне семь лет назад обратный порядок не помешал).

Слабенький, вторичный рассказик. То ли Лавкрафт в своих записных книжках повторялся, то ли Дерлет не умел дать идеям своего учителя красивую огранку. Все это «уже было» — например, в «Снах в ведьминском доме», а также в дописанных Дерлетом «Наследстве Пибоди» и «Тайне среднего пролета» (вспомнились также «Голуби ада» Роберта Говарда). Жаль, что АСТ раз за разом включает эту вещь в лавкрафтовские сборники, хотя ее место могли бы занять и более достойные истории.

Какая ирония судьбы: это первое, что я прочел у Лавкрафта, с трепетом открыв томик «Локон медузы» семь лет назад — а ведь Лавкрафт этого не писал! Все Дерлет, вездесущий Дерлет...

И снова действие происходит близ местечка Данвич, и снова герой неосмотрительно вступает во владение домом, доставшимся в наследство от «двоюродного деда», и снова ловит он косые взгляды местных жителей, и снова обнаруживает потаенные комнаты... Фактически рассказ представляет собой сюжетный клон «Наследства Пибоди», однако на этот раз история вышла оригинальней и ближе к творческой манере учителя Дерлета. За это — и за то, что первые шаги в мире Лавкрафта я сделал по добротной почве — ставлю семерку.

Когда речь заходит о «соавторстве» Лавкрафта с другими писателями, следует иметь в виду, что оно было совсем не похоже на сотрудничество, скажем, братьев Стругацких или Стивена Кинга и Питера Страуба. Как ни дико это звучит для непосвященного, но часто Лавкрафт выступал в роли «литературного негра», то есть за определенный гонорар создавал рассказы на предложенную заказчиком (литератором) тему — или творчески перерабатывал уже написанное чьей-то неумелой рукой. «Последний опыт» относится ко второй группе — и, позволю себе каламбур, это на редкость удачный опыт. Из графомани третьестепенного писателя Адольфа де Кастро (настоящее имя Адольф Данцигер) Лавкрафт сотворил увлекательную историю, одновременно похожую и непохожую на те, что принесли мастеру из Провиденса посмертную славу.

«Последний опыт» косвенно относится к «Мифам Ктулху», и именно эта косвенность делает рассказ уникальным. Да, в нем всплывают знакомые мотивы и имена (запретное знание Атлантиды, Аль-Хазред, Шуб-Ниггурат — кстати, это последнее имя упоминается впервые!), однако мы знаем о них только со слов персонажей; единственное вещественное доказательство «бредней» Кларендона полиция находит уже в концовке, но и тогда сущность его неясна, а подлинность сомнительна. И эта особенность делает рассказанную нам историю лишь убедительней и — для отдельных из нас — страшней, потому что (пользуясь словами Кинга) «дверь была приоткрыта», чья-то тень упала на нас — и исчезла, и теперь до конца жизни нам предстоит мучиться сомнениями и смутными страхами, как выжившим героям рассказа (к слову, концовка не более напоминает хеппи-энд, чем другие лавкрафтовские финалы). Читается все это с огромным интересом — и холодком по позвоночнику.

Можете ли представить, что де Кастро за эту мастерски выполненную работу (оригинал, «Жертва на алтарь науки», редактуре не поддавался, и Лавкрафту пришлось переписать вещь набело) выплатил «негру» лишь 16 долларов из гонорара в 175!

Впрочем, история восстановила справедливость...

А мне, наоборот, кажется, что «Автоматический сочинитель» — жесткая сатира на КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ режим с его «фабриками звезд»... тьфу ты, «книг». Не секрет, что добрая половина романов, представленных в многочисленных библиографиях даже на этом сайте, написана именно машинами (читай — поденщиками да «неграми», которым несть числа).

Известный факт: популярный детективщик Эдгар Уоллес запатентовал в свое время «колесо сюжетов». Вот строчит труженик пера, строчит... и на тебе — затык! Но автор не падает духом — ведь у него есть Колесо! Круть раз, круть другой — и пожалуйста, «Cестра Главной Героини беременна» или «убит Подозрительный Старик». Нет затыка!

Кстати, рассказ Даля — не такая уж и фантастика: недавно в продажу поступила «первая книга, написанная компьютером». Я лично думаю, что это мистификация, но сути дела это не меняет; может быть даже, у машины вышло бы лучше, чем у иного человека.

Подробности по ссылке:

http://www.ast.ru/onews/663/

О чем бы ни писала Урсула Ле Гуин, главное для нее -живая человеческая душа, которая любит, томится, болит. В этом мире нет места чудовищам (что Греную, что Ганнибалу): каким-то волшебством писательница умеет внушить, что каждый ее герой — прав. Даже противоречия кажутся у нее гармоничными... Трудно наверняка сказать, далеки эти рассказы от действительности, или же таков наш мир и есть: слишком много в этом сборнике акварельных, дымчатых оттенков, за которыми зло не кажется слишком угловатым, а добро — чересчур округлым.

Действует проза Ле Гуин очищающе. Эта грусть не из тех, что подтачивает желание жить... хотя как знать?

Самый яркий рассказ — несомненно, «Курган», в котором звучит величавая поступь северных бурь; красиво и жутко.

Людские судьбы, изображенные легким пером Ле Гуин, потрясают и трогают... не стоит лишь, погружаясь в жизнь иных людей, забывать о своей собственной.

В дополнение к отзыву zarya скажу, что в половине рассказов Ле Гуин обыгрывает ту или иную стереотипную мечту нашей цивилизации: миф о сверхчеловеке, бессмертие, праздник каждый день, желание летать подобно птицам... И каждый раз писательница напоминает, что за любое благо кто-то должен платить: если ты научился летать, то земля далеко внизу навсегда перестала быть тебе матерью, теперь она — смертельный враг; если твоя жизнь — бесконечный праздник, то есть кто-то, кто работает за тебя. Этот вывод легко распространить и на нашу повседневную жизнь: скажем, секс — это наслаждение, но именно из-за него женщины в муках рожают детей, а миллионы мужчин спускают деньги, время и душевное тепло на просмотр порнографии...

Другие рассказы родились из излюбленного Стивеном Кингом «Что, если...» Что, если целый народ слову предпочтет молчание? Что, если сны будет видеть не отдельный индивид, а все общество разом? Что, если год на планете будет длиться двадцать четыре земных? Что, если четыре процента генома милой светловолосой женщины, вашей собеседницы — от кукурузы? Каждый раз, задавшись таким вопросом, автор с блеском на него отвечает.

Ценность всех этих рассказов в том, что они одинаково хороши и как описания фантастических миров (созданные с любовью и без штампов) — и как символы, значений которых не исчерпать. Все это не оголтелые выдумки, а попытка понять наш собственный мир — и заново полюбить его.

Урсула Ле Гуин — великий гуманист нашего времени. Не замыкаясь в рамках себялюбивой американской демократии (прочитайте «Мир Великой Радости» — и будете удивлены, с какой жесткостью писательница критикует некоторые культурные привычки своих соотечественников), она говорит от лица всего человечества — и для всего человечества. Немного найдется в наш потребительский, мелкий век таких фигур.

Ниже семерки ни одному рассказу из сборника я не поставил, и не просто из уважения к любимому автору. Особенно отмечу «Молчание азону», «Времена года в Аназраке», «Коллективные сны фринов», «Остров неспящих», «Флаеры Гая» — и «Здание», заслужившее 10 баллов.

Сложно выразить словами, в чем прелесть и ужас этого рассказа. Толкований можно предложить десятки. Может, это попытка метафорически описать, что будут чувствовать евреи по отношению к немцам через тысячи лет после Холокоста; может, примитивный народ ак символизирует саму Землю, а пришедший в упадок народ дако — нас, цивилизацию неразумия. Может, это скрытое посвящение Францу Кафке... Самое главное — Ле Гуин не создает красивое НИЧТО, как многие современные писатели, прикрывающие цветными тканями свои башни из слоновой кости (иначе никто не и не посмотрит в их сторону, ведь эти башни нужны — и видны — лишь им самим).

Пища для ума, отрада для сердца.

Из описанных в книге путешествий это, возможно, самое красивое... С ходу и не скажешь, что такое мир анзаров — чарующая легенда, далекая от всего земного, или идеал, к которому человечеству надо стремиться. После прочтения меня наполнило чувство удивительной гармонии, общности с землей, на которой я живу, и родства с людьми вокруг меня. Конечно, вскоре это чувство стихло — оно и понятно, ведь даже самая хорошая книга способна лишь дать толчок, а двигаться дальше надо уже самому...

Знакомые события, знакомые места, знакомые персонажи... Поклонники культовых книг делятся на две категории (грубо говоря): те, кому с избытком хватает уже написанного — и те, кому хочется продолжения, пускай даже качеством пониже. Вот для этих вторых (в том числе для себя) и написал Дерлет «Комнату с заколоченными ставнями». Рассказ представляет собой ряд прямых ссылок на «Данвичский кошмар» и (в большей степени) «Морок над Инсмутом», предлагая сюжетно новую историю без переосмысления мотивов оригинала. Читается, как всегда у Дерлета, увлекательно, вот только вторичность она и есть вторичность. Честно — фэнфик (ну а как это еще назвать, по-вашему?) тоже может быть оригинален, но «Комнату» чаша сия миновала. С трудом верится, что в планах Лавкрафта могло быть нечто подобное.

Не рассказ, а сплошной курьез; если честно, какой уж там хоррор, когда вот-вот животик надорвешь?

Чем же необычно «Ночное братство»?

- очень много то ли биографических, то ли автобиографических мотивов: на первых трех страницах сплошь факты из жизни Лавкрафта, которые каждый его фан знает назубок;

- действие происходит в Провиденсе, городе двускатных крыш и колониальной старины;

- в рассказе фигурирует целых семь клонов Эдгара Аллана По;

- нисколько не мрачная, легкая атмосфера;

Итог: получилась чуть ли не пародия на «Шепчущего во тьме». Сам Лавкрафт был хоть и человек с юмором, портить себе репутацию такой легковесной историйкой вряд ли стал бы. Поэтому осмелюсь предположить, что в сей юмореске девять десятых от шутника Огюста Дерлета и лишь одна — от его великого учителя.

Даже если вы относитесь к творчеству Лавкрафта с пуританской серьезностью (как я), «Ночное братство» вам ничем навредить не сможет: это безобидный, добрый (хоть и чуточку шальной) рассказ, пронизанный любовью к Великому Ушедшему.

Прекрасная притча о поисках совершенства и невозможности его достичь. Будьте осторожны: как и многие грезы Эдварда Дансейни, этот сон способен навсегда отравить вашу душу щемящей красотой, от которой исцеления не бывает...

Удивительное, ядерной силы видение. Это одновременно и миф, по глубине превосходящий греческие, и метафизическое путешествие в глубины мироздания, и жуткая картина гибели Земли, и поражающий яркостью образов сюрреалистический рассказ. Так пишут боги.

Один из немногих шедевров, написанных Лавкрафтом в соавторстве. Позволю себе небольшую цитату (источник: www.lovecraft.ru):

«Лавкрафт часто занимался редактированием текстов молодых авторов. Иногда это делалось настолько увлеченно, что переростало в совместное написание. Так, два произведения того периода («Зеленый луг» и «Хаос наступающий») были написаны Лавкрафтом по идеям молодой поэтессы Винифред. В. Джексон. По словам Лавкрафта, ей не удавалась техника написания прозы, но в идейном плане, его заинтересовали ее сюжеты».

Жаль, не все младшие друзья Лавкрафта были столь же талантливы...

В рассказе встретились две излюбленные темы Лавкрафта: скитания сновидцев в потустороннем мире и мотив запретных для человека мест. Здесь больше литературы, чем чувства и фантазии, однако с концовкой (которая удивит всех, кроме поклонников Чака Паланика) этот флер искусственности спадает, и мы остаемся один на один с невеселыми мыслями о том, что каждый из нас обречен спать и видеть сны...

Не всем придется по сердцу эта отстраненная, выдержанная в классическом стиле притча. Здесь важен не сюжет, а идея и стиль. Чтобы насладиться первой, нужно родиться мечтателем, тоскующим по неведомой красоте иных миров, словно по потерянной родине; чтобы прочувствовать второй, нужно читать рассказ либо на языке оригинала, либо в переводе В.Останина (из этого издания: http://fantlab.ru/edition19940). Версия Л.Володарской выполнена профессионально, но ее словарный запас намного бедней — а надо ли говорить, как важна для литературной притчи выразительность языка.

Совершенно несвойственные Лавкрафту интонации: множество диалогов, персонажи-дети, блистательный хэппи-энд, главный герой — отважный педагог, вызволяющий способного ученика из трясины невежества — и, как оказывается, семейного проклятия. Собственно, это рассказ Огюста Дерлета, написанный по мотивам вселенной Лавкрафта, и не более чем. Увлекательно, даже сочно, но вы не найдете здесь и следа того сладкого безумия, которого исполнены лучшие работы отшельника из Провиденса.

Заметьте, семейство колдунов из Ведьмина Лога носит гордую фамилию Поттер. Ну как тут не уверовать в мистику литературных судеб...

Совершенно верно, это чтение показано исключительно фанатам Лавкрафта (к которым себя уже много лет имею честь относить) и Абдуллы Аль-Хазреда. Коротенькое эссе как попытка автора отстраниться от собственной выдумки и придать ей реальность. Недаром пару лет назад издательство «Азбука» включило эссе в гипертекстовый сборник «Всеобщая история подлогов», состоящий из текстов Борхеса и их первоисточников — как пример мистификации, вышедшей из берегов.

А может быть, никакая это и не выдумка :wink:

Ничего лавкрафтовского в этой страшилке нет. Похоже, когда-то сам ГФЛ от этого замысла отказался (очень уж незрелый, детский даже сюжет), но рачительный Дерлет не дал пропасть даже этой чепушинке, и в результате появился на свет рассказ, который может изрядно сбить с толку тех, кто только начинает знакомство с творчеством Старого Призрака.

Впрочем, надо отдать Дерлету должное: атмосферу он выдерживать умел; приятно вернуться в окрестности Данвича и ощутить себя одиноким путником на заброшенной сельской дороге... Но на этом сумрачном фоне развивается совершенно блеклая, неказистая история о «мстителе с того света». Да, такие истории рассказывают дети у костра, но взрослому автору писать такое как-то не к лицу.

Рассказ полон художественных излишеств и несет на себе печать декадентства, но все же это от первой строки до последней лавкрафтовская, своеобразная, небанальная вещь, способная даже нагнать страху на отдельных впечатлительных людей. Сомневаюсь, впрочем, что она пугала самого автора — в отличие от самых прославленных его творений...

Вот уж чего от Лавкрафта не ожидал, так этой литературной шутки, которая заставляет вспомнить не менее неожиданные литературные аналоги — «Подпоручик Киже» Юрия Тынянова и произведения Борхеса. Таинственное Ibid из названия представляет собой сокращенное ibidem — такой пометой в серьезных научных трудах принято обозначать источник, на который автор уже ссылался выше по тексту. Иными словами, это значит всего-навсего «там же».

В эпиграфе этой псевдобиографии красуется:

Как говорит Ibid в его знаменитых «Жизнеописаниях стихотворцев»...

ИЗ СТУДЕНЧЕСКОГО СОЧИНЕНИЯ

Как Афродита из пены, из чьего-то невежества появляется прославленный поэт Ибид (Ибидус), и Лавкрафт пишет его вымышленную биографию, изобилующую приключениями сначала самого римского консула Юлия Ибидуса, а потом его мощей и в особенности — черепа, который после долгих лет скитаний осел наконец в степной земле штата Висконсин.

Замечательная пародия на вычурный стиль ученых мужей, полная мягкого юмора. Думаю, когда-нибудь я переведу ее на русский язык, если этого еще никто не сделал...

Тема путешествий по миру грез — одна из стержневых у Лавкрафта. Писатель обыграл ее в десятках больших и малых рассказов, каждый раз словно бы полемизируя с самим собой. «Селефаис» и «Белый корабль» написаны в те же годы, что и «Ex Oblivione», но выводы из них делаются совсем иные.

И что самое чудесное — к какому концу (или бесконечности) ни привел бы нас гений Лавкрафта, он всегда оказывается прав, даже если противоречит самому себе.

Мудрая притча.

Изящная маленькая притча, от которой веет восточным великолепием — бархатные краски лунных ночей, молчаливый камень, чужая и непонятная человеку жизнь. И как можно после этого утверждать, что Лавкрафт не поэт?

Взгляд на род человеческий с точки зрения вечности.

Кажется почему-то, что в этом незатейливом рассказике больше от Дерлета, чем от Лавкрафта: несмотря на ожидаемую увлекательность сюжета, никаких жутких открытий, никакого космического ужаса читателя тут не ждет. Если честно, здесь банальность на банальности (уверен, что все эти ходы были порядком затасканы уже ко времени написания рассказа): проклятый старый дом, колдун-сатанист, исчезновение детей, сделка с дьяволом... «Наследство» можно порекомендовать подросткам как плацдарм для выхода на более серьезный, самобытный, атмосферный хоррор, написанный Лавкрафтом без соавторов. В остальном же — совершенно необязательное и даже непритязательное чтение.

Бездонный омут печали чувствую я в этом рассказе... Жизнь любого мечтателя — это затянувшаяся трагедия, которая тем не менее содержит в себе ростки грядущего избавления. «Я не могу приспособиться к этому миру, никогда не найду в нем счастья — но отправлюсь в странствие по другим мирам и буду искать счастья там...» Тело может голодать, страдать от болезней, но душа, вдохнувшая наркотического воздуха иной реальности, познает великое наслаждение, какого другие смертные никогда и не узнают среди житейской суеты и мелких земных страстей.

Надо ли пояснять, что главный герой здесь никакой не Куранес, а один из самых несчастных счастливцев XX века — Говард Филлипс Лавкрафт...

Предостережение всем будущим поколениям сновидцев. Парадокс в том, что прочитав его, они им воспользоваться уже не смогут — затянет...

Удивительно «вкусное» название (впоследствии использованное группой Cradle of Filth для одной из инструментовок), сдобренное отличным впечатлением от «Врат Анубиса», заставляет ждать от романа очень многого.

Ан нет. Сюжет, поначалу ладно выстроенный, на середине книги полностью раскрывается, примерно в третьей четверти с умеренным успехом завершается, а концовка потом плетется унылым хвостом... Персонажи симпатичны, но для жанра довольно типичны и надолго не запомнятся. Прелести постапокалиптической жизни любопытны, но в целостную картину не складываются. Хочется масштабности, но автор по ходу действия старательно завязывает все подсунутые читателю ниточки в узелки, и в конце не остается простора для фантазии, не остается тайны... Интересные идеи не всегда получают развитие.

В целом книга стоящая, но написанная (будто бы) по четкому плану и без особого вдохновения. А если учитывать, сколько еще не прочитано подлинных шедевров... Одно сплошное «но».

В этом рассказе Шекли показал себя мыслителем международного масштаба. При чтении вспоминаются имена Платона, Кафки, Борхеса (особенно «Вавилонская библиотека») — и бесконечно далекого от них Стивена Хокинга, автора научно-популярного хита «Краткая история времени». Однако никто из них не написал бы «Червемира»; это от начала и до конца Роберт Шекли, хотя вовсе не тот, к какому мы привыкли.

Сделав одно фантастическое допущение, автор извлекает из него массу глубоких идей. Не уверен, что доставило мне большее наслаждение: сами эти мысли — или спокойная, вкусная манера их изложения.

Конечно, это рассказ не для всех. Хотя бы потому, что в нем нет сюжета, да и не каждому захочется разбираться в мыслях инопланетного червя. Но когда все-таки разберешься, с изумлением понимаешь, что не меньше здесь сказано о человеке и мире вокруг него.

Как же я люблю рассказы-символы, в которых и конкретный план, и метафорический равноправны, только конкретика — вот она, перед глазами, а метафора все ускользает и ускользает из рук... Рассказы без дна.

Безупречно от начала до конца (ах, какая концовка!) — или от хвоста до хвоста. Высший балл.

Точные психологические портреты Стокеру удавались нечасто (его сильная сторона, как мне кажется, в архетипах и общей атмосфере страха, а не в отдельных персонажах) — но «Скво» как раз тот случай, когда автор не сплоховал. Не прибегая к штампам, он создал кристально четкий, как часы работающий рассказ. Концовка захлопывается над читателем, как... как... прочитаете — узнаете, как что.

Всем, кто явно и втайне восхищается кошками (а может, и ужасается их), читать обязательно. Образ главной героини забыть невозможно, пускай она и не произносит ни слова...

Нет, не зря раз за разом «Скво» включают в антологии о кошках...

Наверное, контраст — один из самых сильных литературных приемов. Впечатление от него становится особенно ярким, когда белому уделено 99% повествовательного полотна, а концовка черна, как деготь (или багряна, как поле маков). Эверс этим приемом пользоваться явно умел...

В конце слияние с ошеломленными, шокированными персонажами полное. Стоит сейчас вспомнить об УВИДЕННОМ (благодаря искусному перу Эверса) в «Белой девушке» — и сердце начинает глухо колотиться.

О, декаданс!..

Пока будет существовать литература, а в литературе — конъюнктура (и приверженность главному рыночному принципу спроса и предложения), этот рассказ не устареет. Едкая сатира на немецкое читающее общество начало XX века; чтобы спроецировать ситуацию на российскую (американскую, британскую, французскую) современность, никаких усилий не требуется.

Высокая концентрация хлестких мыслей на каких-то четырех страницах. Выдавать не буду ни одной.

Всем, кто хочет разобраться в механике социально-литературного процесса, читать обязательно.

Особенно хороши рассказы Борхеса тем, что их можно перечитывать если и не до бесконечности, то многократно. С первым прочтением тебя обволакивает мистическая атмосфера борхесовского мира. Со вторым замечаешь маячки отдельных идей, аллюзий и иронических замечаний. С третьим приходит полная ясность. С четвертым понимаешь, что о ясности и речи быть не может — и возвращаешься в кокон магии... При этом язык писателя очень прост (на испанском я не читаю, но десятки разных переводчиков различных издательств демонстрируют нам одну и ту же манеру — и потому вывод мой естественен).

Эта многогранность и загадочность сыграет на руку начинающим писателям (к которым отношу себя и я): во-первых, сами рассказы своим изысканным вкусом сподвигают к творчеству («он поэт, который из каждого творит поэта» (с) Х.Л. Борхес об Эдварде Дансейни); во-вторых, можно спокойно использовать идеи великого аргентинца в собственных рассказах и романах, и плагиатом это не будет: заимствовать у Борхеса — это все равно что заимствовать у самой жизни, ведь Борхес заимствовал у всех и каждого...

Все сказанное в полной мере относится к «Заиру». Речь в нем идет о безумии — одновременно сладком, кошмарном и мудром; если бы кто-то вырвал у змея по имени Филип К. Дик ядовитые зубы, то он вполне мог бы написать этот чудесный рассказ.

Больше ни слова — пусть говорит Борхес...

Борхес составил крайне полезный справочник для начинающего постмодерниста: в этой небольшой книжке собраны фрагменты из литературы, посвященной сну и сновидениям, от добиблейских времен и до 1970-х годов XX века. Разумеется, на полноту это собрание не претендует. Как написал Борхес в предисловии к схожей антологии «Книга ада и рая», «антология подобного рода неизбежно будет незавершенной: случайно прочитанные книги, время и твоя, читатель эрудиция, откроют нам еще более благодатные райские пределы и еще более правосудные и жестокие адские бездны». Разумеется, сыграли здесь роль и личные предпочтения Борхеса: многого не хватает, а кое-что из включенного можно было бы без особых потерь из книги удалить.

Как бы то ни было, эта антология существует именно в таком виде, и читать ее полезно. Наряду с прекрасными жемчужинами (отрывки из Груссака, Джайлса, Кафки, Папини, Кэрролла, О'Генри и самого Борхеса) в ней полным-полно скучноватых, но поучительных пассажей, которые послужат строительным материалом для интеллектуальной беседы (т.е. высоколобой болтовни), приятно озадачат мозг читателя и т.д. и т.п.

Всем увлеченным сновидениями рекомендую шикарную книжицу от издательства Эксмо (возможно, ее можно еще найти в магазинах) «Экзегетика снов. Европейские хроники сновидений»: http://www.eksmo.ru/catalog/book?b=45027

Многие страницы этой книги посвящены Предназначению (оно же Провидение, оно же Судьба, оно же кинговское КА). Не удержусь, скажу пару слов и о своем собственном.

Прочитав «Последнее желание», я поставил на цикле о Ведьмаке изящный мальтийский крест и продолжать уже не намеревался. Библиотека моя велика, девственно-непрочитанных томов в ней хватает — так зачем же, уверял я себя, тратить время на заведомо слабую книжку? Но тут вмешались некие силы, пришло в действие мое собственное читательское Предназначеньице... и теперь у меня стало на одного любимого автора больше.

Для меня главное достоинство этой книги — неожиданный после «Последнего желания», тонкий психологизм. Странное это превращение: за пару лет автор из неуклюжей гусеницы превратился в бабочку с прекрасным узором на крыльях. Интереснее и глубже стал главный герой, Геральт — и вместе с тем он остается как бы матрицей, пустотой, которую временами заполняют разноцветные эмоции. Не знаю, думал ли об этом сам Сапковский, но характеру ведьмака эта черта вполне соответствует.

Женские образы... Йеннифэр, Эсси Давен, Браэнн, Цири, Эитнэ, Калантэ, Висена... Все это разные люди, по разному воспринимаешь их умом и чувствами — и через сознание Геральта, и через собственное. Подобную эмоциональную убедительность, задумчивость, теплоту я встречал лишь у Урсулы Ле Гуин — и тем неожиданней найти все это в книге, написанной мужчиной.

Тех, кого в первой книге цикла привлекла игра автора с известными сказками, наверняка встретят вторую с разочарованием. Нет, совсем автор этих мотивов не оставил, но теперь они вплетены в повествование с бОльшим изяществом и не так бросаются в глаза; на самом деле, об их не-сапковском происхождении быстро забываешь. Меньше стало и юмора: единственная часть сборника, в которой смешное преобладает над задумчивым и грустным — это «Вечный огонь», хотя и там проблематика не остается чисто развлекательной. Замечу, впрочем, что лично меня приключения ведьмака и его друзей в Новиграде заставили улыбнуться — в отличие от сальностей «Последнего желания».

Читая книгу, не раз задумывался, что фэнтезийный антураж — это именно декорации, а на самом деле Сапковский пишет о своих современниках. Пишет о взаимоотношениях мужчины и женщины, таких сложных, противоречивых и многообразных; о борьбе над самим собой, победах и поражениях в ней; о природе, которой грозит уничтожение, о гонимых и отверженных, о том же Предназначении... Но если бы автор и вправду избрал бы для своего замысла окружающее его «здесь и сейчас» (Польша, начало 90-х), то вряд ли мы увидели бы эти прекрасные страницы на русском. Хороший польский прозаик — это вовсе не то же самое, что хороший польский фантаст.

Читать, читать, читать — с удовольствием и неподдельной благодарностью Анджею Сапковскому...

Возможно, сам жанр фэнтези — это такое ужасающее безрыбье, что пан Сапковский на этом фоне кажется чуть ли не щукой... Не знаю. Механическое нагромождение почти что толкиновских эльфов, Белоснежки, экзорцизма, колдунов в колпаках со звездочками (!) и нечисти всех мастей — это не то, что покоряет меня как читателя. Видный, неоднозначный герой? Увольте — того, кто знаком с изломанной судьбой Роланда Дискейна, нехитрыми душевными метаниями Геральта уже не пронять.

Проза, подростковая со всех сторон: предназначена для подростков, да и написана словно бы подростком, хоть автору и было уже тридцать с лишним лет, когда он взялся за «Ведьмака». Грубоватые шуточки, ненамного превосходящие перлы из американских комедий (а может, в комедиях все и лучше: не так мягко, как у Сапковского, зато смешно). Ландшафты ведьмакского мира возникают по принципу «нужен лес — будет лес, нужен замок — будет замок». Эклектика и сплошная несерьезность.

Но ведь книга могла быть и совсем инфантильной, подобно романчикам Пирса Энтони — а этого Сапковскому все-таки удалось избежать, и из пары-другой рассказов все-таки можно кое-что извлечь. Заковыка в том, что в фантастической литературе существуют рудники и побогаче, так что процеживать эту редкую породу польского происхождения совсем необязательно.

(ДОБАВЛЕНО ПОЗЖЕ) И все же эту книгу стоит прочитать хотя бы потому, что она готовит события последовавшего за ней «Меча предназначения» — а это, я вам скажу, совсем другая литература.

Знаете же, как быстро растут подростки. Вот и пан Сапковский как писатель за какой-то год вырос на голову...

Если допустить, что захватывающая история об убийстве под силу только тому, кто сам способен убить (пускай лишь в страшном сне), то сразу становится ясно, почему детективные рассказы у Брэдбери, мягко говоря, не удаются. Видно, слишком хороший он человек, чтобы даже на тридцать страниц текста примерить на себя шкуру Душегуба.

Конечно, это объяснение высосано из пальца, но факт остается фактом: «остросюжетные» рассказы Брэдбери очень проигрывают в сравнении с его фантастикой и лирикой. Написать хороший детективный рассказ вообще гораздо сложней, чем роман того же жанра — тяжело добиться эффекта обманутых ожиданий, когда эти ожидания только-только начали у читателя формироваться.

Единственный шедевр — «Крошка убийца», который гораздо органичнее смотрится в исходном своем сборнике, «Темном карнавале». Земной печалью веет от рассказа «Смерть осторожного человека», который написан от второго лица и исполнен жестким, небрэдбериевским пессимизмом. «Полчаса ада» интересен как загадка для ума. Все остальное — далеко не бездарно, но скучно и водянисто, а от Дядюшки Рэя мы привыкли ждать чего угодно, только не скуки и банальности.

В целом, необязательное чтение (повторюсь — за исключением «Крошки-убийцы» и «Смерти осторожного человека»).

Отношение к литературе ужасов в мире сложное.

С одной стороны, ее считают уделом не вполне нормальных людей (как писателей, так и читателей), и с этим на первый взгляд трудно не согласиться: как справедливо указывает Стивен Кинг, в пристрастии к подобной литературе сказывается та же черта, что заставляет многих водителей сбавлять скорость рядом с местами серьезных автокатастроф. Хоть одним глазком взглянуть на изувеченные тела, на чужие мучения и смерть — и порадоваться, что это случилось не с тобой. Правда, эта мрачная склонность — отнюдь не порождение XX века. Так или иначе, но этот «экзистенциальный садизм» сопровождал человечество с древних времен, и чем совершенней становились мораль и закон, тем глубже он уходил в подсознание. Ныне у большинства нормальных людей он проявляется вспышками, для подавления которых существует масса возможностей: спорт, секс, компьютерные игры, услуги психоаналитиков — и культура ужасов. (Разумеется, любовь к фэнтези и фантастике также обслуживает определенные психические отклонения, но последние обществу представляются безобидными).

С другой стороны, хоррор изрядно отдает детскостью. Недаром многие корифеи жанра признают, что увлечение подобными историями началось для них со страшных баек у костра. Страх темноты, уходящий корнями в наше животное прошлое, характерен для многих детей. И очень часто литературные критики делают вывод, что писатель ужасов — это тот, кто так и не научился с этим страхом справляться.

Как бы то ни было, фильмы ужасов в нынешнем стабильном обществе набирают популярность, а литература ужасов хоть и не процветает, как жанр «меча и магии», вымирать все же не намерена.

И по какому-то странному стечению обстоятельств роман Дэна Симмонса «Лето ночи», написанный в 1991 году, считается теперь классикой. Не так давно одно из крупнейших западных издательств выпустило условную дилогию о Майке О’Рурке (в которую входят также «Дети ночи») в новом оформлении с надписью HORROR CLASSIC на красочных обложках. Роман отмечен премией «Локус» и номинацией на «Стокера», а также лестным отзывом старика Кинга: оказывается, это чистейшей воды must-read.

Однако что же такое «Лето ночи» на самом деле? Не более чем одна из самых длинных историй, поведанных у ночного костра не самым умелым рассказчиком. Если бы Р.Стайну, автору популярной серии «ужастиков», под силу были бы романы эпических размеров, то, несомненно, все они как один походили бы на «Лето ночи».

Формально творение Симмонса продолжает линию великих американских романов о «долгом-долгом детстве», которую начал еще Марк Твен, а продолжили Харпер Ли («Убить пересмешника»), Брэдбери («Вино из одуванчиков»), Стивен Кинг («Тело» и «Оно»), Роберт Маккаммон (чудесная книга «Жизнь мальчишки»). Дети, стоящие уже на пороге взрослой жизни; каждому из них лето принесет великую радость и страшное горе, часы философской скуки и небывалые приключения… Казалось бы, сюжет один и тот же, и все же каждая из этих книг по-своему уникальна — потому что уникален ребенок, inner child, который прячется глубоко-глубоко в душе каждого автора. «Лету ночи», однако, в этом ряду делать нечего. Дэн Симмонс — человек во всех отношениях взрослый: леденящая «Песнь Кали» — это взгляд отца и мужа на чужую страну, «Гиперион» — это взгляд философа и литературоведа, обращенный в вечность, «Темная игра смерти» — восемьсот страниц грязи и боли.

Что делать взрослому у ночного костра? Ребенок Симмонса либо давно мертв, либо его и не было вовсе (и тогда Дуэйн Макбрайд, одиннадцатилетний мальчик с IQ, равным 160 — чистейший автопортрет Симмонса). Не может обычный школьник в один миг стать этаким Федманом Кассадом, рыцарем без страха и упрека, и метко стрелять из дробовика по кошмарным чудищам. Не будет малыш спокойно спать в своей комнате через пять минут после того, как из шкафа (в этой же комнате!) на него напало чудовище (вспомнить хотя бы кошмары детей из кинговских «И вот пришел бука» и «Куджо»). Школьники идут одни в лес, чтобы уничтожить нежить, которая загубила уже одного из их товарищей — и тут один из них предлагает порассказывать «истории о привидениях». Как заметил классик, «может ли такое быть»?

«Лето ночи» во многом напоминает «Оно» (схожих черт так много, что попахивает чуть ли не плагиатом) — но проигрывает роману Кинга по всем статьям: психологизм, сюжет, предыстория, страх, образы чудовищ. Элементарная правдоподобность, наконец. Там, где Стивен использует скальпель, Дэн орудует топором. Словно в подражание кинговским эпигонам (вроде Бентли Литтла), Симмонс нагромождает ужасы, ужасы, ужасы — чем дальше, тем невыносимей и пошлей. Из земли выпрыгивают мертвецы, по городу день-деньской незамеченной ездит «труповозка» (с кузовом, полным трупов животных и людей), гигантские черви хватают детей за ноги…

Роман изобилует штампами. Святая вода и гостия — лучшее средство против нечисти, даже если ты не католик. Зловещее здание старой школы, в котором «что-то не так». Повинно во всем Зло, Пришедшее Из Древности — само собой, Симмонс все спихивает в итоге на богов Древнего Египта.

А сколько заимствований — и до чего же некрасиво обыгранных! Дай местному алкоголику бутылку — и он расскажет тебе о Страшном Событии, С Которого Все и Началось (см. «Морок над Инсмутом»). Земля под Местным Кладбищем вся в дырках, как сыр (см. «Кладбищенские крысы»). На свалке живет Странный Мальчик (см. «Оно»). Против Чудовищ Нам Поможет Экзорцизм (см. «Изгоняющий дьявола»).

Концовка, как справедливо заметил baroni, скатывается в абсурд — и оставляет незалатанными массу сюжетных дыр.

Мало светлых пятен на этом литературном убожестве, но все же они есть. Удались Симмонсу отдельные персонажи (семейство Макбрайдов), можно найти в тексте любопытные наблюдения… но преодолевать ради них долгий путь в пару десятков авторских листов нецелесообразно.

И ведь не спихнешь «Лето ночи» на бездарность автора.

Точно сказал какой-то римлянин, что «у каждой книги своя судьба». Во всяком случае, в масштабе моего дома это верно: «Песнь Кали» и «Гиперион» останутся в моей библиотеке на самом видном месте… а «Лето ночи» ждет в лучшем случае букинистический магазин, в худшем — помойка.

А может, страницами этой книги я разожгу ночной костер, чтобы когда-нибудь рассказать собственную историю.

Чем хороша эта пьеса, так тем, что на малом пространстве и ограниченными средствами Толкин создал удивительно живых и ярких персонажей. А какие красивые образы, какая поэзия!.. Другое дело, что по отношению и к эпическим первоисточникам, и к легендариуму самого автора «Возвращение» явно вторично. Вещь не из тех, что несут создателю творческое бессмертие... Да Профессор и сам это понимал — не даром же написал в комментариях, что поставлена эта пьеса никогда не будет.

И все же «Возвращение» стоит прочитать всем тем, кому интересно, чем жила душа этого необыкновенного, светлого человека. Потому что в том, что написана пьеса по велению души, сомневаться не приходится.

И да, любителям эпоса «Беовульф» (к которым отношусь и я) здесь тоже найдется чем поживиться: в послесловии автор излагает довольно любопытные мысли насчет рыцарей и героев вообще — и Беовульфа с сэром Гавейном в частности...

Вот, казалось, приготовил Повар Джон Р.Р. большой сладкий торт — белоснежная глазурь, разноцветные замки из крема со свечами-башенками, речки из малинового сиропа... А нет, не хватает чего-то — может, той капельки волшебства, о которой в этой сказке речь и идет. Если легенды о Средиземье — это мечты осуществленные, то «Кузнец» — мечта несбыточная, присыпанная щепоткой тоски...

И все же голодным от Мастера Повара редкий едок не уйдет, а недовольным — так и вовсе никто.

Сладкая, красивая сказка о Волшебной Стране...

(А неблагодарный Нилли Гейман объелся и кидается кусками торта. Нехорошо-с)

С удивлением узнал, что сказка написана много позже «Хоббита». Если б не это, восьмерки не пожалел бы...

Незатейливая история с безобидным юмором и без особой морали. Хотя кое-какие уроки из нее все-таки можно извлечь:

- никогда не доверяйте драконам (правда, об этом в «Хоббите» сказано куда убедительней)

- регулярно проверяйте зрение и слух — и почаще смотрите под ноги, не дай бог кого-нибудь затопчете

- постарайтесь родиться везучим

А если серьезно — это именно сказка, причем не для старшего возраста — в отличие от моего любимого «Хоббита», который и не фэнтези, и не волшебная история, и не что-то между, а совершенно самостоятельная категория, словами не выразимая. Поэтому сравнения неуместны, зато уместно и полезно читать «Фермера» детям — и если приключения Супер-Бобров, Котопсов и прочих уродцев еще не изшрамили их невинные души вполне взрослым цинизмом, то они от души посмеются. Как, может быть, и вы.

Удивительно красивый философский рассказ... На двух страницах уместилась грандиозная геоэпопея под стать всем сериям «Планеты Земля» сразу.

Бросается в глаза уникальная черта, которая отличает его от других гигантов фантастики — Брэдбери, Хайнлайна, Шекли, Азимова, Саймака и т.п. Кларк на все смотрел с точки зрения вечности; человек у него — не центр мироздания, а одна из бесчисленных его частиц.. И благодаря этому его миры не кажутся искуственными, то есть завязанными на желаниях, страхах и потребностях «двуногого без перьев». Символично, что один из героев рассказа (второй — это Земля, разумеется) зовется Хозяином — и в конце смехотворность его притязаний становится очевидной.

Спасибо сэру Артуру за бесплатный (почти) киносеанс и краткое путешествие в вечность.

Не согласен с Sawwin. Чтобы по-настоящему испортить труд Даля, нужны совсем другие люди и совсем другие приемы... Даже в таком виде словарь читается увлекательнее многих представленных на ФантЛабе романов и способен приносить реальную пользу. Если из сокровищницы, полной драгоценных камней, забрать пару сотен бриллиантов и сапфиров, оставшиеся от этого хуже не станут...

Действительно, эту вещь оценят немногие. Впервые я прочитал её в одной из постперестроечных антологий. Привычно перелистал страницы, чёткого сюжета не обнаружил — и отложил до лучших времён, потому что был не в настроении вчитываться. Хотя уже знал, чего можно ждать от Этчисона — его «Калифорнийская готика» стояла на самом почетном месте в книжном шкафу, как и сейчас стоит.

Перечитал теперь, уже в сборнике «Вампиры». И мне стало страшно. Не знаю, что к этому добавить.

Под словом «хоррор» обычно понимается широкая область в литературе, которая имеет дело с пугающими, неприятными созданиями и/или событиями. Если проще, «хоррор» — это проза, повествующая о вампирах, привидениях, оборотнях, зомби, живых мумиях, маньяках, злобных пришельцах и других существах, не существующих на самом деле (лишь маньяки не в счёт), по большей части пережитках древних народных верований. Такое представление о жанре устраивает большинство его потребителей и всех без исключения книготорговцев, поскольку позволяет относительно чётко отграничить его от соседей — фэнтези, научной фантастики, отчасти и триллера (в последнем случае сложнее). «Хоррор» — это ярлык, который навешивают и на сборники рассказов Кинга, и на романы Кунца, и на сериалы Лорел Гамильтон, и на сагу о докторе Лектере Томаса Харриса, и на творения Р. Стайна.

Так вот, всё написанное выше, — чушь.

Хоррор — это то, что пишет Рэмси Кэмпбелл (в частности, этот рассказ). Это то, что страшно.

Дэниэлс — замечательный рассказчик. Наверное, Лондон никогда не надоест «темной» писательской братии, в какой год его не посещай. Дэниэлс выбрал начало XIX века — и получилось не хуже, чем в шерлокхолмсовском индустриальном исполине. Захватывающий сюжет, живые персонажи (вампир Себастиан де Виллануэва — фигура выдающаяся) — и Атмосфера. Правда, финал — ради которого, по словам автора, повесть и затевалась — я не вполне оценил (а если честно — не понял).

Если бы «Портрет Дориана Грея» представлял из себя нечто подобное, то я бы понял, за что его так ценят. Но схожих черт, кроме мотива портрета, нет, и я буду перечитывать рассказ Мастертона, а не уайльдовский роман.

Вариация на тему «Белоснежки». Но какая! Нилу Гейману следовало бы поучиться у Танит Ли: её сказка так же мрачна, как и его («Снег, зеркало, яблоко»), но действует тоньше, бьёт прямо в сердце и обходится без похабщины вроде принцев-некрофилов. Потрясающей красоты история. Хотелось бы найти в оригинале — чарующий стиль лишь частично сохранён в переводе.

Некоторые писатели (в частности, Энн Райс и С. П. Сомтоу) давно смекнули, что вампиры будут вольготнее некуда чувствовать себя в среде рок-музыкантов, где «сверх всякой меры» из рассказа Вагнера (в этом же сборнике) под сомнение никогда не ставилось, и чудовища напропалую совокупляются с красавицами без мыслей о неизбежном потомстве. Рассказ Макоули — это рок как он есть: непричёсанный, обдолбанный, отчаянный... и всё же влекущий к себе. Даёшь The Clash! Даёшь Гришку Распутина!

Жутковатая вещь — омерзение и безнадёга как они есть.

Жизнь богемы рисуется такими мощными мазками, что от дурмана, царящего в тех домах и головах, мутится сознание. Чувственная, хищная атмосфера, и надо всем этим — невидное облако, которое всё сгущается и сгущается... Волнующие эротические сцены (внимание: лесби!), глубокое погружение в испорченные души.

И одна из самых поразительных, блестящих развязок, что я встречал в литературе.

Превосходно. Новый Орлеан — это удушливо-сладкое безумие, его испарения затуманили мозги десятков писателей, и Смит среди них не последний. Город открывается с новой стороны. Очень тонко и вкусно выписанная вещь.

Англия XVII века — идеальный фон для повествования о Детях Тьмы, что блестяще продемонстрировал Том Холланд в «Избави нас от зла». Стэблфорд так высоко не метит, и всё же ему удалось написать стройный рассказец, гармонично сочетающий альтернативную историю, роман плаща и кинжала и околонаучные теории вампиризма, ставшие модными в последние десятилетия.

Как всегда у Баркера, фантазия бьёт ключом. Как нередко в его раннем творчестве, затронута серьезная этическая проблема. Как часто у него, не хватает какой-то малости, чтобы сделать рассказ шедевром. Баркер делает первоклассное мясо, но забывает иногда о скелетах.

P. S. В это трудно поверить, но мужчины-проститутки действительно существуют, и глупо упрекать Баркера за «провокационный» выбор героя. Психологию потерянного человека автор раскрывает очень сильно, и ориентация тут ни при чем.

Не рассказ, а декорация к компьютерной RPG: красиво, мрачно, но видно, что неправда — и ничего не происходит...

Сказочка для недозревших подростков, рассказанная на ночь. Чтобы быть чувственной, слишком невинна. Чтобы быть невинной, слишком эротична. В итоге — приятная пустота.

Я мог бы написать в этом отзыве так: «Не читайте, потеряете время».

Но, во-первых, на чтение рассказа у вас уйдет от силы пять минут — и давайте признаемся себе, что вы так или иначе убьете их на какие-нибудь пустяки.

А во-вторых, вам станет интересно, почему же не стоит этого рассказа читать, и вы все равно его прочтете.

Возможно, рассказ вылился из экспериментов автора с наркотиками [ах, как сам я не люблю подобные догадки со стороны критиков!] — а может, и из литературных экспериментов. В любом случае почитателям жанра bizarro и просто своеобразным личностям здесь, наверное, есть чем разжиться. Отрывочные мысли, смутные образы — и сочный треск разрываемого шаблона...

Слезы на глаза наворачиваются... Научиться бы нам самим ценить свою человеческую сущность так, как это делал робот Эндрю с его живой душой. Этот рассказ о многом. И особенно хорош он тем, что, в отличие от большей части азимовских литературных опытов, не замыкается на единственной идее, в узких рамках утилитарно-научной фантастики. Его можно продолжить в нашу с вами жизнь — и, пожалуй, нужно...

Почему после этого рассказа люди продолжили называть Кларка НАУЧНЫМ фантастом — для меня загадка загадок. Атмосфера «Девяти миллиардов» — мистическая, уединенная, вечная, как сами Гималайские горы... Удивительное место Тибет, и я искренне восхищаюсь Артуром Кларком, которому удалось посмотреть на этот край глазами зачарованного ребенка.

Самое потрясающее место в рассказе — это даже не концовка, от которой по телу пробегает восторженно-сладкая дрожь; нет, это короткая фраза «Какие пустяки вас заботят» из уст буддийского монаха, которую многие читатели, судя по отзывам, даже не заметили — и в результате истолковали рассказ в эсхатологически-техногенном смысле...

Потрясающе.

Формально рассказ иронический, но смеяться почему-то не хочется — уж слишком явственно повеяло «Повелителем мух» (написанным двумя годами ранее). Ксенофобия в действии.

Лишний раз задумываешься, какое колоссальное воздействие оказывает на мировоззрение современного человека массовая культура. Глядеть на посланцев иных культур сквозь призму «Дня независимости» — глупо и опасно. Но кто знает, если контакт состоится, во что нам выльется подход спилберговских «Близких контактов третьего рода» и «Инопланетянина»?

Как всегда, выбор за каждым.

Рассказ-перевертыш, каких в фантастике сотни. Я такие люблю даже сильнее, чем сладкую вату и йогурты (а их я очень люблю), но из собственного опыта знаю, что внезапный удар пресс-папье по башке тогда по-настоящему внезапен, когда до кабинета, где мне этот удар нанесли, я добирался через пару дюжин коридоров. Если без метафор, то хороший перевертыш в моем понимании — это не очень короткий рассказ/повесть/роман с очень короткой и мощной концовкой. А «Девушка и чудовище» ненамного длиннее моего отзыва.

Хотя для человека, нового во владениях Его Величества Фантастики, этот микрорассказ может послужить откровением.

Читать Хиршберга непросто, эти книги не для всех. Критики поспешили окрестить «Детей Снеговика» «современным вариантом “Убить пересмешника”, каким его мог бы написать Стивен Кинг». Однако и с романом Харпер Ли, и с «Оно» или «Телом» у книги Хиршберга минимум общего. Бесконечный поток воспоминаний, мельчайшие детали, оттенки, обертоны… Ужас подползает незаметно, словно струйка сквозняка под рубашку. Не зря предисловие к «Двум Сэмам» написал Рэмси Кэмпбелл – мастер сложного, некоммерческого хоррора.

Мир Глена Хиршберга населён мертвецами – живыми и мёртвыми, людьми и призраками. Безымянный военный корабль, выброшенный на мель у Гавайев, манит к себе ещё одного неприкаянного мужчину-подростка, чтобы поглотить его навсегда («Берег разбитых кораблей»). Человек, погибший в Холокосте, оставляет мёртвое потомство («Пляшущие человечки»). Отец разговаривает с мёртвыми, недоношенными детьми, которые не хотят впускать в мир своего живого брата («Два Сэма»). Пустынные прерии штата Монтана не пустынны, и люди приходят на праздник мёртвых («Карнавал судьи Дарка»). Мёртвые пробуждаются, чтобы наказать живых («Стёпка-растрёпка»)…

«Хиршберг заново переписывает вековые каноны историй о призраках», – пишет Питер Страуб. Кэмпбелл вторит ему: «В один ряд с самыми выдающимися мастерами Хиршберга ставит присущее ему обостренное чувство призрачного». С мэтрами трудно не согласиться. Предтеч у автора хватает, но созданная им вселенная неповторима.

И всё-таки – созданная ли? Может, Хиршберг и вправду видит мертвецов?

И если так, видит ли он живых?..

Мир населён мертвецами. Они всюду: вы встречаете их, приходя на работу, они едут с вами в метро, окружают вас в кинотеатрах и кафе. Возможно, вы живете в одной квартире с мертвецом, спите с ним в одной кровати. И не мертвец ли вы сами?

Часто бывает, что страшное или радостное событие навсегда приковывает человеческую душу к единственной минуте, дню, месяцу, году. Узы рвутся, и в будущую жизнь уходит мертвец, способный лишь тосковать по утраченному. Он может вернуться в места, где расстался с душой, но обрести её снова – никогда.

Мальчик Мэтти Родс умер, умерли все его друзья. Однако взрослый Мэтью Родс, мертвец, оставляет жену в одиночку справлять Рождество и приезжает в тихий пригород Детройта, где семнадцать лет назад серийный убийца Снеговик убил девять детей. Мэтти даже знаком был не со всеми, но эти призраки ближе ему, чем родители и брат, сгинувшие где-то в настоящем.

А жизнь не остановилась – нигде, ни в ком. Девочка, которая была для героя единственной болезненной любовью, стала женщиной, – но вышла куда-то за пределы времени, в пустоту безумия. Друг, который скатился когда-то по вине Мэтти в наркотический ад, стал спасением для десятков людей. Крошечная закусочная превратилась в огромную сеть ресторанов, аттракционы в детском парке убрали и на их место поставили новые. Родс блуждает по этому новому миру, собирая последние осколки мира старого, где есть место лишь для Снеговика и его детей.

Фантастики в романе никакой, и всё же по фантасмагоричности он едва ли уступает «Сайлент Хиллу»…

Задумывались, каким могли бы видеть этот мир существа, НИЧЕМ не похожие на нас? Читайте Рэмси Кэмпбелла. Декорации его рассказов нам прекрасно знакомы, но вот актеры и действие... скажем, так заимствованы из других реальностей. А наша родная реальность даже не разлагается на составляющие, а мутирует в нечто жуткое, бесконечно чуждое человеку.

Понять, о чем это, невозможно; как и фильмы Линча, прозу Кэмпбелла нужно воспринимать подсознанием. Кстати, Рэмси признался, что «Малхолланд Драйв» не на шутку его напугал... Не удивлюсь, если ему и Дэйву Л. являются одни и те же фантомы.

Много в фантастике говорилось о нехороших книгах, но вот о нехороших ПИСАТЕЛЯХ... Злобный клон Эдуарда Успенского как постоянный гость детских кошмаров... Это сложно представить, еще сложнее об этом написать, но... Кэмпбелл справился, и блестяще. Это тем более удивительно, что обычно он создает «взрослый» хоррор, т.е. пишет о кошмарах, которые могут возникнуть только в сформировавшемся сознании. Здесь же мы имеем дело с отлично обыгранной детской фобией. И, несмотря на абсурдность, этот сюжет пугает.

Я верил в престижность премии Брэма Стокера, пока не узнал, что этот роман номинировался когда-то как лучший дебют. Может, год выдался неурожайный?

Книга настолько беспомощна, что как-то неудобно ее ругать, а смеяться тоже не хочется...

Почти все рассказы в этом сборнике — шедевры; создай средней руки литератор хоть один из них — обеспечил бы себе место в истории американской литературы... И этот гений не признавали при жизни!

Надеюсь, во мгле, что поглотила Бирса в конце концов, он был вознагражден...

Сколько раз было говорено: магия не игрушка и не служанка людям. И всё же с самой античности поток горе-волшебников не иссякает, по крайней мере в литературе. Кто-то расплачивается жизнью, кто-то рассудком… кто- то предпочитает, чтобы платили другие.

«Поклонники Стивена Кинга! Не пропустите!» — кричит обложка. И каким-то чудом составитель аннотации попал в точку (чудом, потому что в АСТ аннотации пишутся наобум). Нет, Голден не подражает Кингу, во всяком случае осознанно. Но он выбрал тот же путь, что и Стив: жертвовать порой зрелищностью ради психологической детали, ради минутной сцены исписывать дюжину страниц. И главное — видеть в персонаже что-то помимо пресловутого мешка с костями.

«Вот мы и встретились» не демонстрирует ошеломляющих сюжетных ходов. Магия в представлении Голдена ненамного отличается от той, о какой пишет Джоан Роулинг. Подчас читатель обгоняет автора на ту самую дюжину страниц, быстрым шагом идя по привычной сюжетной схеме.

И всё же роман хорош. Хорош потому, что автору больно, когда умирает чья-то любовь или дружба. Потому, что сделав неизбежные фантастические допущения, в остальном он пишет достоверно звучащую прозу.

Это третья книга Голдена, изданная в России, и уже можно с уверенностью сказать, что революции в тёмном жанре он не произвёл и произведёт вряд ли. Писатель слишком привязан к обычным земным радостям, чтобы сносить их под основание, на что Кинг отваживается лишь иногда и чем вволю тешится Клайв Баркер (и что, в конечном счёте, стоит за хоррором). Ярлычок «холод страха» здесь вряд ли уместен.

Но не все же должны разрушать….

Детектив, говорите? Чистая готика. Да, есть рациональная разгадка; да, она впечатляет... но во-первых, она мрачна сама по себе; во-вторых, сгустившаяся атмосфера ужаса не рассеивается и долго после нее.

Все-таки старина Шерлок очень непохож на других детективов, как и мир, в котором он живет. Огюст Дюпен, Мегре, мисс Марпл, Пуаро... как все это пресно и уныло! Только мистер Холмс способен ужиться и с Дракулой, и с мистером Хайдом, и с Ктулху... ну и, разумеется, с проклятием рода Баскервиль.

Обязательное чтение для ценителей всех жанров (кроме иронического славянского фэнтези) — и начинающих авторов.

Милая, добрая, слегка ироничная повесть в традициях классической европейской прозы. Постмодернистские выверты (вроде аллюзий на Сартра) прячутся в тени и не мешают воспринимать «Голубку» как занимательную историю с моралью.

Из тех, что я читал, особенно хороши The Cats, The Wood, The City. Стихи тяжелые, иногда неподъемные, но когда прочувствуешь их — хочется выть и смеяться (не от радости). Так что главное не легкость....

Обязательное чтение для всякого, кто всерьез интересуется ликами ужаса в литературе (периода от появления письменности и до 30-х годов XX века). Едва ли не исчерпывающий обзор; во всяком случае, названных здесь книг хватит, чтобы обеспечить вас хорошим чтением на многие годы.

А язык Лавкрафта завораживает даже в публицистике; столько синонимов слова «страшный» и, скажем, «богомерзкий» я и представить не мог (это касается не только оригинала, но и добротного перевода Людмилы Володарской). Если учесть, что он был из читателей скорее восторженных (и очень субъективных, кстати), чем рациональных, и большая часть произведений, упомянутых, в СУвЛ, очень ему нравилась, то его заслуги еще больше. Сами посудите: обычный фанат пишет о любимом предмете в выражениях «отлично», «замечательно», «превосходно», «великолепно»... ну и «супер», в наше безъязыкое время.

Лавкрафт же испытывал тысячи эмоций и умел их красочно передать, так что о каком бы рассказе или романе он ни рассказывал, сразу чувствуешь уникальный, неповторимый вкус описанной истории. За это ему вечная благодарность от духовных потомков...

Соавторство дает о себе знать: в этом рассказе носителем Зла выступает женщина. А представительницы противоположного пола в рассказах ГФЛ появлялись, как известно, крайне редко (на ум приходят только «Тварь у порога» и «Сны в доме ведьмы», да и то существо из последнего рассказа назвать женщиной язык не поворачивается).

Композиция не безупречна, но в целом это одна из лучших вещей, написанных Лавкрафтом совместно с другими писателями. Аромат маслянистый, восточный, удушливый.

За свою жизнь я прочитал много сотен книг, и «Горменгаст» умудряется из года в год удерживать гран-при. Эти книги стали мной; рассказывать что-то о них — все равно что выдавать на-гора подробности моей интимной жизни. Есть немного от Кафки, немного от Диккенса, а в общем — уникальное литературное произведение.

После перевода Сергея Ильина в оригинал соваться не хочется (хотя поговаривают, что переводчик позволял себе вольности; что ж, охотно прощаю!).

Не для всех и не для каждого.

P.S. Подскажите, как взломать систему и поставить циклу 11 баллов?

Насколько впечатлил меня когда-то этот рассказ, можно понять, просто взглянув на мой ник.

Скажу просто: перед вами полнокровный шедевр в жанре ужасов. Наглухо сносит крышу, после чего сия антресоль восстановлению не подлежит.

Как удалось Лавкрафту достичь такого эффекта, не знаю и знать не хочу, но воспринимается «Фотография» не мозгами и не сердцем, а буквально потрохами. Все внутри сжимается в комок, внутренние стенки артерий покрываются инеем...

Простите, но кроме эмоций, ничего в отзыве представить не умею.

Читать. Желательно — в нежном возрасте.

(А если вам не понравится — что ж, не та кровь в вас течет, не для вас запретные радости Ночного Племени.)

Многие обвиняют Лавкрафта в эпигонстве: он, дескать, только и делал, что заимствовал мотивы у Лорда Дансейни (а также По и Мейчена). Обвинения имеют под собой основание, однако ГФЛ ну никак не желает укладываться в неравенство Lovecraft =< Dunsany, как его туда ни запихивай.

А ведь перед нами повесть завораживающей красоты, как бы подводящая итог всему творчеству Человека из Провиденса: будут здесь и кошки Ултара, и Рэндольф Картер, и Ньярлатхотеп, и Другие Боги... Но ценность ее не в этом. Пожалуй, даже у этого необыкновенного писателя немного найдется книг, которые словно надиктованы посланцами иных миров; в них так мало [человеческого, слишком] человеческого, банального, земного... И сияющий «Поиск» — лучшая из них. Пожалуй, от такого чтения легко и свихнуться, потому что возвращаться, подобно герою, в серый и жестокий мир повседневности не хочется совершенно...

Возможно, единственное произведение ГФЛ, в котором он приближается чуть ли не к реализму (хотя и здесь реальные страхи автора преломляются в зеркале притчи). Писателя явно задело за живое, что Новая Англия необратимо меняется, утрачивая прежние милые черты, уступая напору ненавистных, нечестивых, непонятных иноземцев... Так родился этот крик души, в литературном плане откровенно вторичный и неинтересный. Консерватизм, расизм и ксенофобия — не лучшая почва для литературных цветов.

Иными словами, это одна из настоящих неудач Лавкрафта.

Несколько точек зрения на одну и ту же невеселую перспективу (невеселую для слоя пыли, который принято именовать человечеством) заставляют в нее поверить. И если хватит воображения, то станет страшно...

Хотя образ Ктулху оплеван и опошлен стараниями пользователей Рунета (и не только), циклопической мощи он вовсе не потерял, подтверждение чему — реакция обычных смертных на статую в игре Call of Cthulhu: Dark Corners of the Earth.

ИА! ИА!

Говорят, Лавкрафт не любил и не понимал музыку; возможно, и симфония №40 казалась ему лишь репетицией Слепых Дудочников Азатота. Так или нет, но страх перед неведомой силой мелодических созвучий этот небольшой рассказ передает так, что хочется стереть с винчестера все mp3-файлы и выкинуть на помойку верную гитару.

Что-то есть в рассказе от Эдгара По, да, и все же гений из Балтимора такого не написал бы...

Наслушавшись до одурения Cradle of Filth, я стал бредить тайным городом Мидиан не менее сильно, чем герои этой книги... Но в итоге осталось впечатление, что я и Дэнни Филт немного лучше разбираемся в топографии города, чем господин автор. Замысел у книги великолепный, много потрясающих сцен и немного философии... но здесь очень четко проявился главный недостаток Баркера как писателя: к детализации он почти не способен. Большинство его книг — это своеобразные сны, яркие, временами жутковатые... однако этого мало, чтобы по-настоящему вгонять читателя (по крайней мере, меня) в ужас или вызывать другие, более сложные эмоции.

Плюс картонные персонажи: герр доктор словно вышел из дешевых комиксов. Впрочем, Бун как носитель некой силы интересен...

Читая «Лесную дорогу», поражаешься: казалось бы, постмодернизм всех сделал циниками, давно привыкли к тому, что литературные герои – лишь марионетки в руках писателя, более или менее сложно скроенные… Но Майкл и Джиллиан Дански кажутся родными; верится, что и Голдену они дороги. Когда в их дом приходит беда, тревожно и читателю; когда им радостно, светлее становится и нам. Это не «психологизм». Пожалуй, это просто талант. Многогранный талант: Голден уходит от шаблонной композиции а-ля Кинг, не боится весь сюжет следовать всего двум героям. И пугать он умеет. Существа и места, которые он описывает, страшны и сами по себе, а эффект сопереживания придаёт им жутковатой жизненности. Пускай книга эта — не шедевр, но она завораживает…

Такое впечатление, что эта книга пришла из прошлого. Не в старомодности дело – хотя человечность и доброта как писательские качества и вправду сделались старомодными в наши дни (стараниями Эко-Паланика-Уэльбека-Уэлша, человека с тысячью лиц). Я имею в виду другое.

Кристофер Голден в предисловии пишет, что рассказы Хилла – это выполненные обещания, и моя мысль близка к этой. «Призраки двадцатого века» – классика, как ни дико говорить так о книге, впервые изданной два года назад. Она пришла из прошлого: я не читал – перечитывал. Однако не возникло того ощущения «уже было», которое вызывают бесчисленные поделки подражателей всех мастей – те, что написаны «в традициях ТАКОГО-ТО» и рекламируются «как ТО-ТО, написанное СЯКИМ-ТО».

Мои чувства были другими – сродни тем, с которыми мы снова и снова возвращаемся к историям о Кольце Всевластья, о Винни и всех-всех-всех, о семье Торрансов и отеле «Оверлук»... Литература надоедает быстро, настоящая жизнь – никогда.

Не обращайте внимания на нелепые заявления издателей о мистификациях. И даже больше, забудьте, что Джо Хилл – «сын одного из самых знаменитых и продаваемых писателей современности». Примите его как благодарного рассказчика, который шепчет вам на ухо – выражаясь его же словами – свои чудесные истории, а взамен просит лишь чуточку внимания.

Каковы рассказы, собранные в этой книге? Ну во-первых – разнообразные, прекрасно написанные и всегда интересные.

А ещё – трогательные, страшные, пронзительные, глубокие, жестокие, нежные, мудрые, таинственные, грустные, светлые, волшебные, реалистичные, красивые, неоднозначные, яркие, сильные, небывалые...

Если вы читали «Коробку в форме сердца» и она вам не понравилась – переборите всякие сомнения и беритесь за рассказы Хилла; помните, что издательский бизнес жесток и требует РОМАНОВ, как голодный пёс — кормёжки; ещё помните, что По, Лавкрафт, Рэй Брэдбери и Роальд Даль блистали в естественной для них малой форме, но надсмотрщики над ними не стояли...

«Джо Хиллу Кингу, который всё сияет…»

У хороших историй не бывает продолжения; они просто не кончаются.

Де Линт такой своеобразный, летучий творец, что почти любое имя и любая деталь из его книжек вскоре после прочтения выветриваются из сознания начисто. Но когда эта корочка (из романа в роман на один вкус) отпадает, в сердце остается ощущение чего-то теплого, приятного, майского.

Так и с «Зеленой мантией». Произведение из ранних, и в 1988 году до вершин литературной техники Чарльзу было еще далеко. Добрался ли он до них теперь — вопрос открытый, но ТОГДА ему точно удавалось не все. Персонажи появляются и исчезают совсем не по принципу чеховского ружья; были они, не было их — мне как читателю не очень-то и интересно. Потому что и плохие, и хорошие вызывают лишь смутную симпатию, да изредка раздражение. Все герои — от нью-йоркских мафиози до озорной дикарки-фэйри Малли (образ для писателя глубоко типичный) — кажутся чуточку плюшевыми, ненастоящими. Если они суть зеркальные отражения автора, то этот человек мне глубоко приятен, однако несколько десятков де Линтов в одном романе — это слишком.

Попытка завязать крутую интригу также не удается. Многие события кажутся неуместными, а концовка скомкана в самом классическом смысле.

Замышлялась книга как свободное продолжение «Благословения Пана» Лорда Дансейни. «Надеюсь, что слабое эхо первого восхищенного удивления перед его книгой осталось в моей и, быть может, коснется кого-то еще», — пишет Де Линт, и эта самооценка справедлива. Остался отзвук, память о волшебстве, которая лишь изредка вспыхивает чудесными искрами. И лучшие страницы романа — это размышления о Тайне, о ее месте в человеческой жизни. «Некоторые вещи невозможно объяснить, другие не нужно объяснять, а третьи от объяснений теряют сердце»... В этих словах, пожалуй, главная ценность романа.

Проще говоря, «Зеленая мантия» вряд ли подходит для начинающего линтоведа, но для свалки слишком хороша.

С этого рассказа начался для меня Лавкрафт. Все раннее творчество «Дедушки» (так его любовно называют поклонники) принято списывать на влияние Лорда Дансейни; что ж, влияние очевидно, однако того, что сотворил на бумаге мистер Говард, сэр Эдвард писать и не подумал бы.

«Кошки Ултара» — один из самых вдохновенных гимнов чудовищной и загадочной пушистой расе, что живет бок о бок с невежественным человеком вот уже много тысяч лет... И знаете, что самое замечательное? Рассказ страшен, но не как «страшилка у костра», а как самый настоящий миф, эпос. Словно пришел он из эпохи, когда мир материальный и вправду был лишь несовершенным отражением мира духовного...