В этом блистательном рассказе Генри «Хенк» Чинаски, альтер-эго и любимый лирический герой Буковски, с уже свойственной ему афористической отточенностью формулировок и экспрессией, выходит на принципиально новый уровень, сходясь на ринге с папой Хэмом. В воображаемом диалоге с гениальным прозаиком отвечает на целую россыпь больных вопросов не только Литературы, но Творчества, человеческой художественной культуры в целом:

«You're a good man. Papa. Nobody wins them all. Don't blow your brains out».

Спасибо за науку, скверный старик! Ну и вообще спасибо.

Совершенно эпическая антология, окончательная победа сил разума на силами добра. Ну, или наоборот.

Если брать сборник в целом, это произведение из тех, где интонация рассказчика важнее, в широком смысле, даже того, что он говорит.

Это как в кинофильме «Хищник», когда персонаж Арнольда Ш. в какой-то момент окончательно устает от всей этой партизанщины и беготни в чаще леса и пляски лазерных прицелов по корягам и листьям. Берет, обмазывается с ног до головы глиной, вылезает на самую высокую скалу с факелом и принимается со страшной силой орать!

В наблюдении за тем, как простой великий писатель, устав от эзопова языка и тонкой сатиры про текст в тексте, который читает текст, и про фарминг колбасы и водки в пасмурном Петербурге Достоевского, в какой-то момент говорит: «да как же вы достали на самом деле!»

И ему сносит башню, и с характерным шипением активируется джедайский лайтсабер и понеслось...

В этом всегда есть что-то одновременно и немного нелепое, и страшное, и безумное, но это всегда очень величественно.

В такой момент, когда становится действительно не по себе, и мелькает мысль, как при просмотре какого-нибудь русского фестивального кино («они там что с ума посходили совсем?»), в этот момент и понимаешь, и откуда ананасная вода, и сколько во всем этом горькой самоиронии, и почему мы до сих пор не летаем к Поясу Астероидов.

Автор, довольно много времени посвятивший войне с закрытыми из-за недостатка финансирования ветряными мельницами, на лопастях которых читалось еще полустертое «с.с.с.р.», в тот миг, когда от мельниц, кажется, уже ничего не осталось — оборачивается, видит, что происходит вокруг... И занимает на этих мельницах, натурально, круговую оборону с пулеметом, потому что теперь вместо них противостоять надо такой зловещей и всеохватной хренатории, на которую одного сервантесовского копья и тазика будет маловато.

Освежающий, и, я бы сказал, катарсический эффект!

Это как если бы выяснилось, что никакой ядерной атаки «Скайнет» и бунта машин не было и не будет, а все давным-давно захвачено и поделено. В Сити-17 все под контролем, дроны ведут патрулирование по квадратам, зомби и хедкрабы поутихли, народ сыт, Альянс бдит, а Цитадель крепка, и вот вы включаете радио, но вместо традиционного обращения Администратора Брина сквозь шум помех доносится, например: «...this is John Сonnor, and if you are listening to this, you are the resistance...»

В этот момент понимаешь что-то важное про то, что происходит вокруг, и, главное, про себя.

История, написанная еще в те времена, когда по просторам Североамериканских штатов пылили всамделишные передвижные цирки и выставки диковин, в равных долях облапошивая наивных реднеков ужасами из папье-маше и ваты и отвлекая их от наглядных ужасов Великой Депрессии, наглядно иллюстрирует приписываемый патриарху этого бизнеса Ф.Т. Барнуму и воспетый панк-группой The Dickies лозунг: «there's a sucker born every minute» — «каждую минуту рождается по олуху». Остроумная, красочная и волнующая, она не только завоевала сердца читателей, но пробудила фантазию нескольких поколений титанов, от Брэдбери с его Иллюстрированным Человеком и пугающими до мурашек Людьми Осени до Даниеля Кнауфа с его «Карнавалом» и загадками Vitae Divina, на годы вперед закрепив в мистической литературе жанровый канон «Зло приходит в маленький городок».

Написанная еще во времена Культа Личности, австрийского аншлюса и боев на озере Хасан, эта блистательная история не теряет своей актуальности и по сей день.

С каждым новым прочтением рассказ гениального писателя, редактора и скандалиста Кэмпбелла (кроме прочего, ярого сторонника рабства, табакокурения и только набирающей в те годы силу хаббардовской дианетики) поблескивает новыми ледяными гранями, завораживая, как северное сияние и освежая, как пригоршня снега по щекам.

Читаешь ее — то как переживший три голливудских экранизации (все три — удачные) зубодробительный survival horror, то — как остроумную приключенческую НФ о торжестве инженерной мысли против хтонических сил. А в последнее время, все чаще, как исполненную постмодернистского ехидства аллегорическую историю неприятного, но харизматичного одиночки, сперва вынужденного постоянно лгать, крутить и изворачиваться, а затем и вовсе запертого социумом в сарай на отшибе, где он, вопреки всему, пытается выстроить ранец на атомной тяге из дерьма и консервных банок, чтобы свалить, наконец, куда-нибудь за океан, навстречу Мечте и Подальше Отсюда.

Великий роман мастера литературных перевоплощений Дэна Симмонса, способного с равной увлеченностью писать — что про папу Хэма на тайной войне спецслужб, что про музыкальное «мычание громадных зеленых псевдоящеров».

Начинаясь как триллер про чудище во льдах, маскирующийся под криптоисторическую головоломку, развивается ровным счетом наоборот. Излюбленную лучшими из соцреалистов псевдодокументальную тональность сменяет авангардная множественность точек зрения и «углов камеры» и, соответственно трактовок происходящего. Ближе к середине, вместе с красочными абстинентными флешбеками, в прямой пропорции со стремительно уменьшающимися запасами алкоголя в каюте капитана с разбитым сердцем, становится ясно: тут важнее всего не «что», а «как». Знакомая по школьному курсу литературы история про персонажей, попадающих в изначально крайне враждебную среду и пытающихся всеми силами преобразовать ее во что-то человеческое, в трактовке Симмонса наводит на неутешительные мысли — для того, чтобы уютно чувствовать себя в ледяном аду и не подохнуть, скорее всего стоит попробовать перестать быть собой. И стать кем-то, во всех смыслах, Другим.

Беллетризация телесериала живого классика Дэвида Линча «Twin Peaks», написанная его соавтором, сценаристом и писателем Скоттом Фростом («Дневник Габриеля», 2005) — своеобразная попытка исследования характера центрального персонажа саги, агента ФБР Купера, поданая в форме его дневника.

Читатель знакомится с героем, в исполнении Кайла Маклахлена ставшим культовой масс-медийной фигурой и ролевой моделью эпохи, когда ему — всего тринадцать, и имеет возможность проследить все этапы его взросления и становления.

Кроме понятных ностальгических соображений, возможности ненадолго вернуться в загадочный городок Твин Пикс, где сон мешается с явью, в мрачную и поэтическую метареальность, созданную воображением Линча, эта книга интересна прежде всего как попытка заглянуть во внутренний мир редкого для современной беллетристики архетипа — «Хорошего Парня», персонажа положительного до безупречности, в прямом смысле слова — «рыцаря без страха и упрека», в медийной культуре надолго закрепившего образ агента ФБР, как «желающего странного» идеалиста, в галстуке, мешковатом плаще и с фонариком, вступающего в неравный бой с силами Тьмы. Ярчайший пример этого развития — эпопея Криса Картера «The X-files», своеобразная энциклопедия постмодернистского хоррора и sci-fi в культуре девяностых-нулевых.

Беллетризация телесериала живого классика Дэвида Линча «Twin Peaks», написанная его дочерью, режиссером и сценаристом Дженнифер Линч («Елена в ящике», 1993; «Наблюдение», 2008) — впечатляющий экскурс в мрачную линчевскую метареальность и в смутно-тревожный внутренний мир девочки-подростка. Той самой Лоры, которой, как мы знаем, предстоит пасть жертвой первозданного Зла и таинственная гибель которой станет предметом расследования агента ФБР Купера и бесчисленного числа интерпретаций от поколений фанатов.

Повествование нарочито симплифицированное — простое, практически лишенное рефлексии перечисление событий, где повседневное соседствует со сновидческим, воображаемое — с действительным, трогательное — с отвратительным. Мрак сгущается, безумие наступает неотвратимо, напряжение растет с каждой страницей. Благодаря тщательно создаваему автором эффекту «документальности», книга блистательно справляется со своей главной функцией. Это, прежде всего, дневник обыкновенной девочки-подростка, где за романтическим флером скрывается страх пробуждающейся сексуальности, а в брэдбериевских солнечных бликах детства порой мелькают зловещие знаки надвигающегося кошмара. Это, прежде всего, повод вернуться и пожить еще какое-то время в городке Твин-Пикс, штат Вашингтон, где совы — не то, чем кажутся, между сикомор сокрыт путь в Черный Вигвам, а в кофейнике запросто может оказаться рыба.

«Дождливый вечер в эпоху победившего постмодерна»

XXI век, пригород Лондона, графство Аскот. Пасмурным вечером, в канун грозы, десять человек съезжаются на званый ужин в поместье Кэтрин Вайет. Как ни странно, среди них нет ни ее родственников, ни друзей. Почти нет.

Однако у собравшихся есть общая цель. Все они хотят сыграть в игру.

Единственное, что их, на первый взгляд, связывает – у каждого есть формальная причина умереть. Это более, чем уместно, поскольку ставка в запланированной на вечер игре – жизнь. От которой, надо сказать, весьма сложно избавиться в мире этой повести.

Мир повести «Вечер у Вайетов» пребывает в стагнации. Мир победившего постмодерна, где неприятие резких социальных изменений сталкивается с жаждой ускорения и перемен, олицетворенных «цивилизацией молодых».

Физическая безопасность индивида здесь возведена в абсолют, общественная философия предельно антропоцентрична, даже «бодицентрична», телесна — в прямой пропорции со знакомым «оязычиванием» постмодернистской культуры, в рамках которой мы живем сегодня.

Силовая структура «Служба жизни», олицетворяющая в повести излюбленный конспирологами и публицистами «новый мировой порядок», путем неусыпного контроля, работы широчайшей агентурной сети и старой доброй карательной психиатрии на корню пресекает любые попытки бунта, важнейшей (и знаковой) формой которого здесь является самоубийство.

Мир повести безусловно постапокалиптический, но не в привычной уже читателю эстетике постъядерных пустынь и бункеров, тускло освященных пыльными лампочками. Здесь другое. Здесь сонная оцепенелость, старение и тлен. Растянутое во времени умирание: «…Крыши тянули к ним обломанные руки телевизионных антенн, выли черными ртами из выщербленной черепицы, но всё никак не могли достать небо. Еще не время. Еще чуть-чуть. По стене за спиной Джека змеились трещины, вырастая в паутину, которая опутывала старые дома, сжимала их и превращала в груды обломков. С каждым годом нежилых зданий всё больше. Кто будет волноваться об их сохранности?..»

Это мир, в котором апокалипсис уже произошел, но прихода его никто, кажется, и не заметил. Здешнее время «вывихнуло сустав», но Шекспиров, способных вправить его, производить уже не в состоянии.

Структура повести ризоматична, местами фрагментарна. На первый взгляд, тут нет главного героя. Но если приглядеться — он присутствует повсеместно, он задает тон, он царит и главенствует над нарративом. Имя его — Игра.

Игра, ставшая доминантой культуры новейшего времени, и жизни в целом, во всех ее проявлениях – в политике и коммерции, в отношениях между людьми, в отношениях между мужчиной и женщиной. Реалити-шоу, компьютерные игры, смс-лотереи стали символами нашей эпохи.

У этой Игры, почти по Пелевину, нет имени. Она переменчива. Но ставка в ней – равна жизни.

Какова цена жизни? Что заставляет человека ставить ее на кон, будто стопку обтрепанных купюр?

Роберт Льюис Стивенсон, зачинатель мотива «клуба самоубийц», однажды сказал: «мир скучен для скучных людей».

Пресыщенность, избыточность современной жизни порождают скуку. Скука порождает апатию и равнодушие. Равнодушие, скука толкают общество к поиску новых острых ощущений, к отрицанию опыта предшествующих поколений, к саморазрушению.

Отсюда почти печоринское желание «сыграть на жизнь» – и не ради того, заметим, чтобы выиграть. Просто так, для куражу. Из скуки.

Здесь ярко проступает еще один важнейший мотив повести.

В пресыщенном мире, где телесное преобладает над духовным, а потребление и развлечения, окончательно одержав верх над производством и исканиями, становятся самоцелью – самое время появиться тому, кто в разные эпохи и у разных авторов старается держаться в тени, прикрываясь приличествующей ситуации маской. Его, впрочем, всегда что-то выдает. Красный камзол и петушиное перо на лихой шляпе – у Гёте. Черная голова пуделя на набалдашнике изящной трости – у Булгакова. След раздвоенного копыта в густой балканской грязи – у Павича.

Зло не может оставаться в стороне, наблюдая за обезличиванием человечества, за его скучающей безучастностью. Ведь если человек утрачивает веру в свое доброе, светлое начало, стало быть, отрицает и его темную сторону, отрицает само существование Зла.

Сила, «вечно совершающая благо», не может не вмешаться и на этот раз, оставляя за собой, с некоторой долей понятного тщеславия, председательское кресло и почетное право объявить заседание закрытым.

Жанровая принадлежность повести «Вечер у Вайетов» многогранна. Постмодернистская фантастика? Герметический триллер? Неоготика с киберпанковым привкусом кремния и электричества?

Здесь и грозовые всполохи за высокими ашеровскими окнами. И кафкианская вечеринка с парадоксальными, подчас абсурдистскими диалогами. И, конечно же, аппетитный хруст чайных чашек под зубами Безумного Шляпника…

Психологические портреты героев, их эмоциональные карты поданы в полном соответствии с поэтикой постмодерна. Целостная картина в таком контексте невозможна. Разум-законодатель, в стремлении к завершенности предмета, домысливает и достраивает пробелы, но полученная картина не идентична действительности. Поэтому в попытках уцепиться за прустовское «утраченное время», в дело вступает разум интерпретативный.

Поток памяти, сновидческие блуждания героев – череда нечетких, зыбких, зачастую расплывчатых картин-«флэшбеков». В духе фильмов Тарковского: клочки чувств, фрагменты вещей, голоса и запахи, отдельные лица… Сливаясь в некую фантасмагорию, на наших глазах «раскрепощается» и «воскрешается» истинная природа вещей.

Сны, чувства, воспоминания, интонации, детали…

И, конечно же, книги. Это повесть для тех, кто влюблен в книги. Для тех, кто не представляет своей жизни без Игры. Для тех, кому интересно искать и находить ответы.

В хорошем смысле ностальгический, тонкий текст, отзывающийся и классическими вещами, прочитанными в детстве, и аллюзиями на окружающую действительность, «Вечер у Вайетов» встречает вас неовикторианскими интерьерами, с виду – архаическими и сентиментальными, но под завязку начиненными электроникой и незаметными «гаджетами», готовыми откликнуться на каждое движение гостя-читателя. Исполненными внутренней жизни. Ждущими. Внимательно наблюдающими за читателем.

Как магические кольца героев, безотчетно напоминающие о блужданиях линчевских персонажей по лабиринтам Черного Вигвама, повесть может послужить пропуском туда, куда необходимо возвращаться каждому из нас. Хотя бы изредка. Хоть на короткие мгновения.

Вечное возвращение к самим себе.

Вспоминается Желязны: «такие минуты редки, такие минуты быстротечны, но всегда ярко светят нам, если сумеешь их поймать, измерить, сохранить, и потом, в тяжелые времена, возвращаешься к ним там, в светлых чертогах памяти, на фоне языков пламени...»

«Вечер у Вайетов» ненавязчиво напоминает: даже в мире победившего постмодерна люди остаются людьми. Всякая Игра что-то значит и у каждой свои правила. Но если и есть формальная причина умереть, причин, чтобы жить – всегда больше.

И если вы когда-нибудь окажетесь в том самом месте, где выпивка дешева, а табачный дым густ, и плечистый бармен, начищающий стаканы, сообщит вам взглядом: «Всё тленно», то помните, ответ неизменен: «Всё, но не я».