Волшебный цикл. Изумительный. Но не для всех. Кому нужны перманентный экшн, натуралистичные жесткость и жестокость, условная реалистичность на злобу дня — тем мимо. Не зайдет.

«Мастер загадок» — красивая взрослая сказка, очень поэтичная по духу, глубокая по смыслу. В ней содержательнее то, что между строк. А там — много чего! И многозначительное молчание, что ценнее слов, и детские чистота и непосредственность.

Наивность, прямолинейность тоже: разделение на «плохих» и «хороших», мастерски затененное сложными и по-человески понятными, сугубо личностными мотивами поведения, переживаний и чувств.

Да, автор-мужчина написал бы иначе. Однако он, скорее всего, не создал бы так проникновенно и тонко.

В отзывах сравнивают с «Волшебником Земноморья» Ле Гуин: читал его, но слишком давно, чтоб оценить сопоставление. И у меня ассоциации другие: «Мастер загадок» схож с творчеством К. Г. Кея — лиричностью, глубиной, внутренней поэтикой повествования.

«Мастер загадок» — это, фантазируя / сравнивая, результат пера К. Г. Кея, если б его написала женская ипостась именитого канадца, но без присущей тому бескомпромиссной жесткости.

Нет, сюжетно-событийные перипетии в данном цикле что надо. Однако трагическое — сглаживается, акценты расставляются на состояниях ГГ, которые, в свою очередь, подаются констатационно — и всё равно, несмотря на стойкий драматизм, не отпускает ощущение, что впереди — свет. Лиричность, музыкальность «ткани» истории, возведенные в степень.

Эффект призрачной дымки, очаровывающей и проникнутой «нутряным» волшебством мира.

И, что особенно зацепило, кристалльная целомудренность и чистота (отсутствие пошлости и всяческой «грязи»), составляющие специфику авторских почерка и задумки.

Да, вторую часть можно назвать проходной (условно): читатель, заинтригованный финалом первого романа, явно ждёт продолжения уровня накала уже ставших известными событий, но получает совершенно «не то». И лишь в концовке обретает искомые степень и качество впечатлений.

Однако третий роман вознаградит сполна: роскошнейшее в своей органичности завершение истории!

Есть образы, которые пленяют просто по факту их запечатления; в «Арфисте на ветру» таких — для меня — несколько, но каждый из них, как фото в старом альбоме: врезались в сознание и тянут шлейф ассоциаций, ощущений, впечатлений пронзительностью, тонкостью, точностью, аутентичностью.

Пожалуй, это именно та грань (по крайней мере, для меня), которая отделяет просто «классное, сильное произведение» от «произведения искусства».

Далеко не все книги готов занести в список «Для перепрочтения»: цикл «Мастер загадок» — в нем.

Если б советовал близкому по духу человеку, то это — лучшая рекомендация (сколь бы экзальтированно ни звучало).

И, благо (!), никаких даже намеков на современную «западную повестку». Кажется, по состоянию на сейчас за это должен быть отдельный плюс.

Как бы то ни было «Мастер загадок» — любовь (в цикле есть то, что из, увы, не частого попадания в созвучье личных струн души и что публично озвучивать не хочу; и да, трилогия содержательно музыкальна как в прямом, так и в переносном смысле).

Редкая, совершенно удивительная и уникальная Книга.

Полное впечатление, что роман написан исключительно ради соблюдения договора с издательством о тексте с определённым количеством знаков. Океан незначимых описаний, сонм не играющих на сюжет, пустопорожних деталей. Роман условно «про воду» — и в нем тонна «воды». Если подсушить до объёма повести, произведение бы сильно выиграло.

Но существенно лучше содержательно точно бы не стало.

Затхловатый, в блекло-серо-сизых тонах безыдейный и мелкий декаданс. Автор, явно умеющий писать хорошо, применительно к данному роману свое худ.-лит. мастерство реализовал весьма зряшно — ассоциация со сливом воды в унитазе (а данный образ здесь используется не редко).

Харрисон меланхолично тянет заунывную волыну рефлексий двух потерявшихся для себя и мира людей, разбавляя историю вкраплениями странного-и-непонятного. Хотя уже после первой четверти книги становится ясно, о каких именно — в общем и целом — загадочных существах идёт речь. Впрочем, они так и проскальзывают сквозь всё повествование — смутно, контурно и зыбко.

Жанр данного произведения — унылый псевдомагический реализм, чрезмерно разбавленный ниочемным многословием.

В очередной раз аннотация куда интереснее самой книги. Что, разумеется, оправдано конъюнктурой нашего времени: главное — товар продать, а какого он качества — другое дело.

Зашкаливающая образность описаний, действий. Колоссальнейшая экспрессия воздействия текста. Сюжет простой, но читать сложно: бьёт по восприятию нещадно, безжалостно. Умом понимаю, как, чем, благодаря каким именно приемам и особенностям стилистики автор добился такого эффекта, но от этого не легче. «Нельзя» так писать.

Кажется, я его «боюсь».

И, пожалуй, ранее никто из писателей не производил на меня такого впечатления: воздействие его слова, слога ощутимо чуть ли не физически.

IMAX-эффект. Ошеломляет.

Как говорится, амбивалентные ощущения.

Порадовало авторское худ.-лит. мастерство. Слог уверенный, размашистый, точный. Владение словом – прям как я люблю: свободное, лёгкое, с ритмикой текста, с подчёркиваем акцентов без подчёркивания. Автор умеет доносить мысли, чувства, образы, состояния не только в лоб, а и через контекст сцен, что говорит о завидной зрелости пера. В этом смысле «Чешуя ангела» заставила меня по-новому увидеть данного литератора.

В сценах, требующих психологичности, она присутствует. Причём ровно столько, сколько надо. Особо удачным, достоверным вышло повествование о блокадном Ленинграде. Отдельное спасибо автору за проявленное им Отношение, ответственное и чуткое. Правдивое.

И потому я откровенно не принял финальную сцену в главе «Тихвин», резко диссонирующую с практически документальной достоверностью описания военного времени. Конечно, понимаю, жанр романа – фантастика, но слишком радикальным вышел контраст. Он выбил меня из ощущения «верю» общей концепции.

Несбалансированной показалась и композиция романа. На мой взгляд, много условно лишних сцен из детства Тополька. Лишними я называю такие сцены, которые не работают на собственно движение сюжета. Для меня они наиболее оправданы в так называемых «больших романах», но «Чешуя ангела», думаю, создавалась без претензии на попадание в их число.

Безусловно, эти и такие сцены способствуют раскрытию образа мальчика, его родных, но, с учётом авторского мастерства, читатель и так всё необходимое ловит из условно «необходимых» сцен, их контекста.

Удались основные персонажи. Они разные, со своими характерами. Кто-то получился более ярким, кто-то менее. Но все – зримые.

Не понравилась считываемая схематичность сюжета, развивающегося в декорациях современного Города. Как-то заранее понятно, кто на каких клетках и позициях окажется, что примерно должно случиться. Словил себя в этой связи на ощущении герметичности повествования (хотя сеттинг этого вовсе не предполагал). Неожиданных решений и поворотов не было. В этом плане персонажи просто отрабатывали свои роли. Да, мне можно возразить: в литературе всегда так. Это понятно, герои ведь не сами себя пишут. Однако же не всегда складывается впечатление просматриваемости и предугадываемости их движения и развития. А потому мне немного жаль: учитывая, сколь убедительными получились герои, кажется, они заслуживали большего.

Вообще для некоторых сцен с участием Елизаветы и Игоря свойственна картинность, чего не люблю. А там, где они задействованы в Файнл Бэттл, и вовсе психологически-поведенческая недостоверность. Ну и развязка конкретно данной сцены – прям голливудский хэппи-энд. Не верю, что Отец, исходя из того, каким он показан в романе, прям мог бы отказать себе в удовольствии напоить кровью пчак. Уж, как мне кажется, если нужно оставить в живых героев, оказавшихся на грани, то спасение должно учитывать ключевые особенности характеров задействованных в сцене персонажей.

Есть, на мой взгляд, также некоторый дисбаланс в подходе с демонстрацией читателю антагониста и протагониста. Если Рамиля в романе не то чтобы много, но точно достаточно, то Конрада откровенно мало. Тополёк Топольком, но Конрада видно, в основном, в системе координат современного Города. А в свете легенды о Дом Зуммурад развитие протагониста весьма интересно.

Некоторое время казалось, что роман – эдакая большая инсталляция легенды, нежели что-то большее. Инсталляция объемная, панорамная, без выделения и без поименования какой-то частности в качестве как бы генерального конфликта. И это было «правильно» – в смысле сообразно духу, содержанию и посылу легенды. Но потом усилился акцент на идею «Русазии», которая прочиталась не в качестве «чего-то большего» (а я его ждал, ибо автор порадовал отношением к делу), а как исключительное воплощение противостояния условного «добра» с условным «злом» сквозь призму легенды. И вот именно в её контексте такое воплощение показалось мне мелковатым, что ли.

Некоторая сюжетная сконцентрированность вокруг и около «Русазии» отобрали внимание от Идеи, постулируемой протагонистом. Любовь к людям. В целом Любовь. Безотносительно условных «добра» и «зла». И это очень красиво. Вот только, как мне кажется, получилось без должного акцента. Или просто мне хотелось чуть большего в данном аспекте.

Жанрово роман эклектичен. Пока не могу определиться, мне это скорее понравилось или наоборот. Вопрос дискуссионный, что, наверное, само по себе благо. Другое дело, что некоторая картинность и психологически-поведенческая недостоверность отдельных сцен с Елизаветой и Игорем (особенно в четвертой части) – на фоне рельефной выпуклости и практически документальной суровости описания военного времени – невыгодно для романа упрощали и облегчали его, заставляя балансировать в моём восприятии между категориями серьёзной и несерьёзной литературы. Потому и такая оценка.

Тем не менее книга достойная, автору благодарен. Особо порадовала работа со словом-и-образом.

P.S. Так и не понял, а кто спас тонущего Тополька?

Понятия не имею, какой именно финал мыслил Фрэнк Герберт для цикла, но точно не сомневаюсь в том, что, даже если соавторы работали по конспектам Мастера, то воплотить достойно не получилось категорически.

Во-первых, язык изложения, стилистика, диалоги – всё «не то». Художественно-литературных мышц соавторам сильно не хватает. Диалоги перестали быть умными, интересными. Если «Охотники Дюны» еще как-то пытались выдавать потуги на «удержание планки», то «Песчаные черви Дюны» усилия в данном направлении прекратили.

Во-вторых, очевидно, первое потянуло за собой и второе: совершенно развалились характеры и образы основных действующих лиц (за исключением, пожалуй, Мурбеллы: она хоть и «пострадала» от соавторского пера, но всё же меньше прочих), особенно это заметно на примере персонажей Бинэ Гессерит.

В-третьих, от бесконечных повторов того, что было в предыдущих книгах, повествование воспринималось откровенно удручающе. Неужели так нужно было нагнать N-ное количество страниц? Повторы напрочь убили условную «серьезность» истории. Впечатление, будто соавторы видели в читателях маленьких детей, которым очевидное непременно надо вталдычивать.

В-четвертых, может, Ф. Герберт и предполагал расширение проекта «гхола», но, думается, вряд ли уж настолько масштабно. А что же до самих воссозданных героев «Дюны», то их реакции и поведение, даже после восстановления памяти, – это просто образец недостоверности, стократное «Не верю!». Впечатление как от весьма бюджетного кукольного театра, в котором героев озвучивают люди, ничего не знающие о характерах своих персонажей.

В-пятых, если в «Хрониках Дюны» песчаные черви весьма болезненно реагировали на изменение условий их обитания, то в «Дюне-7» черви – без каких бы то ни было пояснений и оговорок от соавторов – легко и непринужденно рассекают по Синхронии, не являющейся планетой, сопоставимой по климату с Дюной или Капитулом, либо хотя бы просто песчаной.

В-шестых, Дэниел и Марти, впервые появившиеся в «Капитуле Дюны», если обратиться к финальным главам вышеупомянутого романа, – это усовершенствованные, «новые» лицеделы, но никак не Омниус и Эразм. Соответственно, сложилось впечатление, что соавторам просто страсть как хотелось подогнать развязку семикнижия под сюжет их опусов по событиям до «Дюны». Типа так вот элегантно и красиво увязали-закольцевали. Но нет – эффект обратный: неубедительность, вымученность, беспомощность.

В-седьмых, вряд ли Ф. Герберт завершал бы семикнижие в таких розово-карамельных и слащавых красках, в каковых это исполнили соавторы. Концовки тех же «Дюны» и «Детей Дюны» выдержаны в сдержанной тональности. А финал «Дюны-7» залит патокой.

Читал из банальных соображений «узнать, чем кончилось». Потраченного времени, конечно, жаль. Тот случай, когда для желающих «узнать, чем кончилось», весьма уместна рекомендация пройти мимо «Дюны-7», ограничившись отысканием в сети ее краткого пересказа.

После прочтения первой – лучшей – книги цикла возникла мысль: а зачем нужны продолжения, история ведь рассказана, завершена? Этот вопрос («зачем?»), только уже с эмоциональной окраской, усилился с первых страниц «Мессии Дюны», где Пол стал истерить. Но, главное, в голове не укладывалось, КАК всего-то за 12 лет с момента событий «Дюны» мог совершиться Вселенский Джихад. По данному поводу на Фантлабе есть отдельная ветка форума, ознакомившись с которой, понял, нет, мне не показалось: всё просто – авторское усмотрение, такова воля Фрэнка Герберта. Ну а то, что данное допущение кажется недостоверным и малоубедительным – да мало ли, что кому кажется; автор решил так.

Очевидно, точку можно было ставить и после «Детей Дюны». В общем-то, в последних главах романа она как бы есть. Но лишь «как бы», ибо еще три последующие книги превратили ее в многоточие. Интерес к циклу не умер исключительно благодаря авторскому мастерству и умению Фрэнка Герберта строить умные диалоги (даже если брать мэтров, это мало у кого получается так здОрово).

Если «Дюна» – практически идеальный роман, в котором, на мой взгляд, ни единой лишней сцены, композиция выверена безупречно, точно расставлены акценты, динамика развития сюжета на великолепном уровне, то … чем дальше в лес, тем толще партизаны, воды всё больше и больше. Особенно влагою избыточности грешат три последних романа шестикнижия.

«Бог-Император Дюны» сюжетно топчется на месте. Перманентное воссоздание Дункана Айдахо в моих глазах лишь добавляло унылости. Если не все, то бОльшая часть умствований Лето II воспринимались бессодержательными. Вообще именно в этом романе отмечается наивысшая концентрация заигрывания с абстракциями, эдакое утрированное псевдофилософствование, но с претензией на практическую актуальность. Персонаж, вызывающий интерес, всего один – Хви Нори, как ни удивительно.

Хвала создателю, в «Еретиках Дюны» появился Майлс Тег, который – один – достойно тащил на себе читательскую эмпатию. В целом роман освежил цикл – за счет введения Досточтимых Матрон. Ход верный, ведь для того, чтобы история вызывала стабильный интерес, практически обязательно нужен Враг, противостояние с ним. Его почти не было в «Мессии», а в «Боге-Императоре» не было вообще. И потому пятая книга понравилась, несмотря на перегруженность малозначимыми диалогами, которые работали исключительно на количество страниц, и очередное воссоздание Айдахо.

Грешит излишним многословием и шестой роман, где динамика, так же, как и в «Еретиках», набирает обороты лишь ближе к финалу. Орден Бинэ Гессерит по воле автора окончательно превратился в кузницу мегасупер-женщин, навредить которым могут лишь гиперэкстра-шлюхи. Но в целом роман вызывает приятные впечатления – исключительно за счет авторского мастерства.

Заметка на полях. В «Хрониках» показано диаметрально противоположное отношение к женщинам: идее безупречных, сильных и совершенных Преподобных Матерей противопоставлена доктрина Бинэ Тлейлаксу о безвольных и безмозглых аксолотлевых чанах. Порочность последней обыграна сюжетно, в т.ч. через изложенную в «Дюне-7» историю возникновения Досточтимых Матрон. Тем не менее не покидает ощущение, что всё это «лишнее»: «Дюне», чтобы стать / быть шедевром, такие перегибы и извращения не понадобились.

Возвращаясь к «Хроникам». Да, цикл масштабный, значимый, удивительный. Но … в нем практически нет любви (или даже без «практически»), душевности, простых человеческих отношений. Можно сказать, в «Хрониках», за исключением «Дюны», вообще почти нет «простых смертных». Сюжетом рулят сверхлюди и глобальная политика. За «простого человека» в цикле отдувается Айдахо, однако чем дальше по серпантину истории, тем всё больше Дункан эту функцию утрачивает.

По-настоящему «простыми людьми» были фримены. Вольный народ – безусловная авторская удача! «Дюна» – это не песчаные черви (они – лишь броский, яркий атрибут, наиболее заметный маркер). «Дюна» – это, прежде всего, фримены, которые суть ее содержательность и, если угодно, душа. Но Фрэнк Герберт почему-то уже во втором романе оттеснил их на второй план, а дальше – вовсе превратил в песок истории. Это, на мой взгляд, самое существенное упущение автора.

Именно фримены, все вместе и каждый из них по отдельности, отыгрывали мощнейшую функцию «соли земли» «Дюны». Собирательный образ фрименов был тем критерием, в сравнении с которым наиболее выгодно смотрелись лучшие человеческие качества герцога Лето, Джессики, Пола, Дункана, Лайет-Кайнса. Именно культура фрименов построила для первого романа цикла фундамент естественности, гармонии и настоящности.

Уход автора в работу с высокими категориями и абстракциями задушил фрименов, они, предельно прагматичные и эффективные, мудрые и во всех смыслах «живые», человечные (в отличие от многих, а затем – и всех прочих), не смогли выжить в столь разреженной, бескислородной атмосфере.

Так что для меня и «Дюна», и «Хроники» в целом – это не история Атрейдесов или Золотого пути, а рассказ (увы, очень короткий; по сути, изложенный только в «Дюне») о фрименах, их глубокой, как синева глаз, самобытной культуре.

Есть такое слово «шлак». Цензурное и во всех смыслах допустимое к употреблению.

Именно оно, на мой субъективный взгляд, характеризует сборник Валерия Печейкина «Злой мальчик».

Автора не знаю и тем более с ним лично не знаком. О творчестве его ранее не слышал. Неприязни не имею, равно как и какого-либо иного отношения, которое бы могло выступить причиной / объяснением выставления «единицы».

Побудила к приобретению книги аннотация: «В книге мы вместе с автором собрали самые яркие и ироничные эссе и рассказы, в которых, как у Чехова (название книги не случайно!), люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни. … Парадоксальность мышления сочетается у Печейкина с авторским бесстрашием и верой в человека».

В общем, я ожидал от «произведений» книги наполненности, содержательности, того, что будут они умными и интересными, исполненными парадоксальности и гуманистического посыла.

А встретиться пришлось с пустопорожней ерундой, заметками а-ля «обо всём» = по факту «ни о чём», которые, сложилось впечатление, оценят высоко лишь родные / близкие / друзья-товарищи / подписчики автора. Приправлено всё это матком – не так чтобы густо, но исключительно по принципу «ради красного словца» (а потому – зряшно и как-то низкопробно, что ли; хайпово – так, кажется). Если бесстрашие автора – в этом, то он, безусловно, герой.

По итогу сборник (пустышка) оставил очень неприятное впечатление: претенциозная бестолковка.

На мой взгляд, никакого отношения к «магическому реализму» жанр данного произведения не имеет. Что не делает его хуже. Тем более, подача и исполнение на весьма и весьма достойном уровне (т.е. заслуги как автора, так и переводчика очевидны).

Если в общем проклассифицировать «Блюз перерождений» одной фразой, то я бы охарактеризовал так: «остросюжетный драматико-перепетийно-приключенческий роман с элементами предапока, НФ, с ярко выраженной любовной линией, философскими и тонкими жизненно-психологическими замечаниями и наблюдениями». Да, еще автор знает толк в том, что такое юмор и ирония (но это лишь тонкая приправа к основному блюду, никак не оно само).

О сюжете, не раскрывая его: герою, прожившему не одну тысячу разных воплощений, предстоит нужным образом завершить Путь становления и не потерять / вернуть Любовь. Казалось бы тривиальные фабулы разворачиваются в пёстрое, увлекательное, местами довольно жёсткое и жестокое (но без чернухи!) повествование. Отдельно благодарен автору за умение подать «жесть» без «натуралистичного» опредмечивания происходящего (которое понятно из контекста), чем очень грешит современный худлит.

Отдельные главы романа посвящены описанию ключевых инкарнаций героя, и потому роман содержит как будто несколько разножанровых и вполне самодостаточных историй. Среди них есть довольно провокативные и скандальные (например, о Будде), где невозможно дать однозначную оценку поступкам героя. А некоторые захватывают суровостью описываемых событий и развитием интриги (как локальной – по историям, так и магистральной – для романа в целом), в основном они исполнены в жанре «гуманитарной НФ».

События развиваются в системе координат отдельных воплощений героя и в загробном мире. Сколько-нибудь подробного его описания, законов, по которым существует, Майкл Пур не дает. Нужно сказать, что произведение в целом на описательность не богато; автор концентрированно (но умело, живо и зримо) предлагает читателю весьма интересную и небезыдейную цепь событий, проживаемых главным героем. Именно ввиду синтеза такой условной скупости на описательность и концентрированности действия роман – по моим ощущениям – можно назвать чуть ли не эталонным представителем «современной остросюжетной прозы».

Рекомендую произведение тем, кто:

- как минимум, не слишком критично относится к идее перерождений (или не против воспринять реинкарнирование в качестве фантдопущения),

- ценит не только увлекательность сюжета, но и «мысле-идейное» наполнение,

- требователен к собственно писательскому мастерству (с этим у Пура всё в порядке).

Да, произведение ни в коем случае не для детей, рейтинг 18+ оправдан.

Почему при всех достоинствах не поставил оценку выше: имею свое мнение (очевидно, разнящееся со взглядами автора) насчёт того, как бы стоило / не стоило вести себя и поступать герою, прожившему под 10 тысяч воплощений.

Впрочем, с удовольствием познакомился бы с иными произведениями М. Пура.

Конечно, Гейман прекрасный рассказчик. Талантливый, мастеровитый и любящий своё дело. Пожалуй, всё это и есть залог и составляющие любого успеха. Даже будь роман не обласкан критикой и читательским признанием, он бы определялся для меня как удачный. Из-за честности, безыскусной простоты (изыски тут ни к чему), всякого отсутствия претенциозности и педалирования моралей и месседжей.

Пришлась по нраву недосказанность и условная «взрослость» основных мыслей и размышлений глав.героя, за которыми видится автор. Возникло предположение: возможно, Гейману становится тесновато в рамках жанра, принёсшего ему знаменитость, и он, кто знает, на пороге написания по-настоящему «взрослых» произведений. По крайней мере, есть впечатление, будто Гейман — как писатель и рассказчик — становится всё более зрелым, хотя и явно не хочется ему расставаться с миром мифов и сказки. Возможно, что и к лучшему. В любом случае, сейчас мне по-настоящему интересно понаблюдать за дальнейшим развитием автора именно в этом направлении.

Не вижу смысла раскрывать содержание романа: на то есть аннотация и отдельные отзывы коллег по сайту. Насколько же произведение грустное, как о том принято считать? Не более грустное, чем воспоминание взрослого об ушедшем детстве. Мне же роман показался куда более лиричным и личным, чем грустным. Отдельное спасибо автору за то, что он не навязывает свою точку зрения.

Гейман просто рассказал историю, как обычно, интересно и мастерски. Оставил незапертыми двери для самых разных вариантов дальнейшего возможного развития событий, не исключая ни нового пересечения линий ключевых персонажей, ни их расхождения. И мне это по нраву. Так автор сохранил главное — свободное пространство для самостоятельной жизни истории. И ещё: люблю произведения, в которых после финальных строк хочется перечитать самое начало; данный роман — из таких. Возникает (надо полагать, того автор и добивался) эффект гармоничной связанности и завершённости.

Напоследок о том, за что я благодарен Гейману всего более. Это совершенно гениальный, многослойный и манящий образ Океана в конце дороги, обыгранный сильно и аллегорично. Да, единственное субъективное замечание к отечественному изданию: не отпускает ощущение, что куда удачнее и правильнее было бы не переводить кличку кошки; имхо, тот случай, когда оригинальное звучание — Оушен — важнее, действеннее и точнее (ассоциативно-фонетически), чем русскоязычное.

Произведение из числа тех, что много больше самих себя. А больше их делает каждый отдельный читатель, которого тронет история. Она задевает в нём что-то своё и, резонируя, становится больше, шире, глубже. Провоцирует на раздумья о том, как сам читатель поступил бы на месте героя и героини, что чувствовал бы; будит схожие надежды, предвосхощения, ожидания и душевную боль. А ещё — в зависимости от жизненного опыта — ворошит прошлое, заставляя, возможно, вспомнить о подобном событии в жизни читателя, сделанном выборе, последующих сожалениях. Или, напротив, наполняет радостью от осознания правильности когда-то принятого решения.

Жизненная, взрослая и печальная история о внезапной любви в декорациях занесённого снегом крестьянского дома, приютившего путешественников в метель.

А вот это — сильная в своей горечи история. Сложная, взрослая, жизненная. Без каскада событий, приключений, интриг. Но очень такая «народная» и душевная.

О двух простых людях, жене и муже («матушке» и «отце», «бабушке» и «дедушке»), живущих надеждой о потомстве, наперекор времени и злым языкам.

Автор — большой мастер. Погружая в быт и традиции, рассказывает о драме двух любящих друг друга людей, делает это с большим уважением и чуткостью. Создаёт сложный орнамент эмоций, чувств, состояний, описывая не столько сами эти переживания, сколько действия, их сопровождающие. Активно использует природу, когда ее элементы и явления попадают в фокус внимания персонажей, сферу их деятельности. И потому в повести щедрая россыпь символов, преподносимых и играющих столь естественно, насколько это вообще возможно.

В истории много быта, однако он не то что необременителен, но именно что интересен (в т.ч., конечно, благодаря пресловутому этно-колориту). Примечательна повесть не сюжетом, но тем, как он поведан, совершенно особенной авторской интонацией. Наиболее точную, на мой взгляд, характеристику дал переводчик Сухбат Афлатуни: «Проза с внутренним поэтическим дыханием; реалистическое письмо, подсвеченное пластом некнижного, живого фольклора; тончайшая психология, яркие, колоритные типы...».

Действительно, в самой ткани повествования — какая-то внутренняя поэтика (при совершенно невычурном языке, сила которого — в простоте, убедительности и точности).

Финал мощный, по-житейски мудрый, глубокий и капитально символичный. В целом: 9 баллов безо всяких «надбавок».

Интерес к книге возник благодаря, понятное дело, аннотации и обложке. Каждая из них говорит сама за себя, вызывая разные мысли, образы и предвосхищения. Ну и, коль уж автор мастеровит, и повести впервые издаются на русском ... В общем, совершенно не пожалел.

Что по делу. Узбекистан, не за горами конец эпохи Советов; в центре повествования – простой (во всех смыслах) житель кишлака, простой, да с характером, своими «тараканами». А еще – с красавцем-конем, Тарланом, который для героя – больше, чем просто конь. Как раз ситуационно-событийные перипетии, происходящие с ними (на свадебных скАчках, в быту), и составляют сюжетный каркас произведения.

Одну и ту же историю можно рассказать по-разному – в зависимости от того, как это делать. Естественно, в данном случае значим колорит пространственно-временной системы координат, а также особенности авторского слога. Если с первым всё понятно (по крайней мере, можно себе представить), то со вторым – надо читать. Так вот, насколько дает понять перевод (к художественной литературности которого нареканий нет), автор явно профи (и творит с душой, что чувствуется, равно как и то, что любит свою родину и народ). Другое дело, что работает – в данной повести – скупыми мазками, используя, в основном, недлинные предложения и уделяя дозированное внимание описательности.

На выходе – эффект простой, «народной», «сдержанной» прозы, очень во многом своим таким характером обязанный тому, что повествование – от лица главного героя, прямолинейного, грубоватого, но и не лишенного лиричности (песню сочинить и спеть – труда не составит).

О чем повесть? Да всё о жизни обыденной, правда, раз уж озаглавлено произведение «Тарлан», то через призму событий и отношений, связанных с конем. Поднимается и социальная проблематика, свойственная тому временному периоду, обнажаются отдельные человеческие пороки, конкретные поведенческие шаблоны и качества.

Собственно, автор в спокойной манере, совершенно без намерения воспеть или заклеймить, в отсутствие различного рода худ.-лит. прикрас и вензелей рассказал немудреную историю, привлекающую именно что своей простотой и сопутствующим фону колоритом (а здесь обычаи, нравы, особенности быта). Даже финальная сцена – сюжетно наиболее острая – и та подана без надрыва (внешнего; внутренний драматизм есть).

Произведение изначально не претендует на причисление к разряду выдающихся. Сила его – в простоте и естественности (что ли). Но повесть именно что небезынтересна. Один балл добавил за образ коня и всё, что с ним связано (к животным неравнодушен).

Прекрасная книга. Такая, которая лучше бы не заканчивалась.

Всё дело в том, что проникнута духом Рождества. От неё празднично на душе — так по-особенному, как бывает именно в Рождество.

Не знаю, то ли классики писали «чище» (в смысле: сердечнее, духовнее), то ли дело тут в чем-то другом (оправдании ожиданий, неком «резонировании»), но с рождественскими рассказами расставаться не хочется. Не случайно данный поджанр так популярен, ведь явление это совершенно удивительное. Так и распространил бы настроение «рождественских историй» на все другие дни года; от них на сердце как-то ясно, светло и радостно.

Не все рассказы данной антологии заканчиваются счастливо, и в этом нахожу только плюс. Создаётся палитра эмоций и чувств, красок и тональностей, образов и состояний. Некоторые произведения — повесть Н.В. Гоголя и рассказы Ф.М. Достоевского и А.П. Чехова — известны со школьной скамьи, но было приятно в очередной раз окунуться в их атмосферу. А отдельные истории стали лично для меня открытием (некоторые — так просто очень удачным).

Само издание под стать тематике: обложка яркая и красочная, страницы белые, приятные на ощупь, шрифт удобный для чтения.

Переворачивая последнюю страницу, отчётливо понимаю, что такие книги — нужны; очень порой не хватает в жизни ощущения светлой чистой радости и чуда.

Неожиданно получил большое удовольствие от прочтения. Поначалу подкупил язык повествования: точность, образность, плавность слога, даже мелодичность. А потом уже привлек — крепко так — сюжет, в котором, казалось бы, нет ничего примечательного, но просто он вышел из-под пера гениального Ф.М. Достоевского, большого мастера увлекательной психологической прозы.

Я читал эту повесть, словно динамичный приключенческий роман, наполненный экшн-сценами. Вот только в качестве последних выступили сложные межличностные отношения и острые поведенческие ситуации и перипетии. Место нашлось и триллеру, и драме, и комедии, и любовному роману, даже отчасти мистике, не говоря уж о филигранно выписанном реализме.

В итоге, несмотря на небогатое событийное наполнение, произведение получилось сильным, зримым, убедительным. Понятно, что и глубоким, и неоднозначным — это как бы очевидно. Одним словом, классика. Другим словом, интереснейшая. Третьим словом, «живая».

P.S. После этой повести захотелось плотнее ознакомиться с творчеством Ф.М. Достоевского.

Если заранее не знать (хотя бы в общих чертах) о содержании книги, то аннотация совершенно логично рождает предвосхищение, будто читателя ожидает погружение во вселенную Г.Ф. Лавкрафта, предлагаемое чуть ли не самим автором легендарного «Некрономикона», что положен в фундамент давно ставшего художественным феноменом мира о Великом Ктулху. По крайней мере, я ждал определенного – соответствующего – представления-мистификации.

По факту же есть все основания говорить о спекуляции (не думаю, что инициированной именно автором), уж не знаю, насколько коммерчески оправдывающейся, но, как минимум, заточенной на сугубо определенную аудиторию интересующихся творчеством знаменитого американского писателя. В общем,я купился. Теперь возвращаю «по заслугам» (в моем строго предметно-ситуационном понимании «воздаяния»).

Прежде всего, необходимо отметить, что Ктулху и некоторым другим обитателям вселенной Лавкрафта место в произведении нашлось, но далеко не центральное, а лишь постольку, поскольку эту нужно было автору для развития магистральной идеи, которая куда шире и глубже, масштабнее и глобальнее, нежели можно себе представить. Скажем так (дабы не спойлерить), Василий Рябинин рассказывает о поиске главным героем (а впоследствии – группой главных действующих лиц) всего того, что проливает свет на «тех, кто приходит и уходит» (собирательное поименование существ и сущностей, проникающих – прямо или опосредованно — в «наш мир» с целью стяжания особой энергии). А средь них, понятное дело, и Ктулху сотоварищи (в романе они сначала как объекты интереса и исследований, а затем – в роли антагонистов неявных и явных).

Надо отдать должное автору: в той части, в которой он увлечен (и это видно) творчеством Лавкрафта, образы и атмосфера, так или иначе присущие миру Ктулху, получились убедительными и, что называется, зримыми. Иной раз возникало ощущение, что отдельные сцены, характеристики и нюансы – вовсе не плод фантазии В. Рябинина, а результат отображения посетивших его видений: порой откровенно сложно было представить, что столь подробные и в то же время целостные картины описываемого можно придумать «специально».

Но! Впечатление портит язык произведения. Он, да простит меня автор, оставляет желать… лучшего. Частота употребления местоимений на условную единицу текста зашкаливающая, то же можно сказать и о глаголах «был (-а / -о / -и)». Предыдущий оратор отметил удачную стилизацию под арабские произведения, и поначалу я разделял это мнение, но потом решил, что стилизация эта весьма искусственна и строится, в основном, на использовании относительно длинных предложений и довольно большого количества прилагательных, в том числе несущих экспрессивную смысловую нагрузку. Вот, пожалуй, и весь секрет. Не сказал бы, что словарный запас так уж богат; он действительно небеден, но, правда, иной раз автор допускает употребление слов и выражений, которых мастера художественного слова категорически стараются избегать (ибо казенновато и канцеляристо).

В общем, огрехи исполнения – основная моя «претензия» к произведению, которое, не могу не отметить, к тому же излишне затянуто (при умелом <!> сокращении текста раза так в полтора роман лишь выиграл бы). Ощущение недостаточной прокачанности чувства меры – возможно, в том числе ввиду сильной увлеченности автора замыслом творения.

Книга отнюдь не пестрит разнообразием повествовательных средств и методов, технический арсенал в этом плане скуден, и читать (в целом) откровенно нудновато, повествование содержит минимум диалогов; по сути, этот роман – рассказ от первого лица, за исключением вложенных историй, которые подаются столь же однообразно. Из технических недоработок отмечу еще то, что все персонажи говорят (когда это все-таки случается) одинаковым языком, независимо от принадлежности к тем или иным социальным группам и т.п. Соответственно, по совокупности исполнительских маркеров делаю вывод о том, что В. Рябинин еще пока стремится к тому уровню мастерства, по достижении которого авторский слог технических нареканий не вызывает. Нет, всё не так плохо, как может показаться из этого отзыва – условно приемлемо (и привычно, если брать средний уровень непрерывно выплескивающейся на рынок отечественной беллетристики); просто к тех.составляющей я придирчив и требователен.

Тем не менее, готов простить произведению то, что получил совсем иное, нежели ожидал. Виной тому оказавшийся заразительным энтузиазм автора (хотя, чего греха таить, при освоении процентов так 80-ти романа я ровно тем занимался, что укреплял силу воли). Плюс мне безусловно понравились идейные посылы, вложенные в произведение: исключительно гуманистические, ориентированные на расширение границ сознания, накопление и углубление знаний и духовный рост личности и человечества в целом. Конечно, развивая подобного рода идеи, трудно удержаться от скатывания в наив. Грешит этим и «Некрономикон», однако, не сильно – всё же автор, по ощущениям, старался не учить и не постулировать очевидное, а показывать, иллюстрировать, но, главное, стремился увлечь читателя так, как постижением нового и неведомого был преисполнен главный герой.

Однозначно могу порекомендовать книгу интересующимся вопросами саморазвития, других (в т.ч. параллельных) миров, эзотерикой (тут она мягкая и позитивная) и в целом прогрессивными веяниями антропологической направленности. Касательно же вселенной Лавкрафта: автор именно что «вписал» (возможно, отталкиваясь от / фантазируя на тему) Ктулху сотоварищи в свое произведение, являющееся, в общем-то, довольно самобытным. В итоге у меня, как, может, ни парадоксально, осталось приятное впечатление от собственно романа: я закрыл глаза на спекуляцию с названием и все те «минусы» текста, о которых написал выше, но оценку ставлю с учетом.

P.S. Вот, кстати, не припомню, встречается ли хоть раз по тексту слово «Некрономикон», вынесенное в заглавие? Так что, да, название романа с указанием псевдоавторства – чистой воды надувательство. А жаль (мне), потому что идеи и мысли произведения не заслуживают того, чтобы люди после покупки плевались. Обманывать нехорошо. Если В.Рябинин к решению издателя ТАК преподнести читателю книгу непричастен, не представляю, как ему может быть обидно.

За вложенные в роман идеи, мысли, посылы, за сам акт трансляции вовне всего того прекрасного и высокого (соответственно, правильного и нужного), чем автор столь искренне увлечен, я говорю ему спасибо. И – успеха на пути развития (в т.ч. на худ.-лит. поприще)!

Блестяще!

Умная, тонкая, взрослая и многослойная комедия. Местами вроде бы грубоватая в прямолинейной провокативности, нарочито дерзкая, с вызовом. Вещь абсолютно в стиле автора, очень умного, талантливого и разносторонне образованного человека и писателя. Сейчас, кажется, так не пишут (или мне просто не попадались приемлемые аналогии): интеллигентно, отчасти камерно, но иронично, с добросердечной лукавинкой и грустцой, причём одинаково удачно и лихо на самые разнообразные темы. При этом всё очень жизненно, понятно и узнаваемо, без назидательности, озорно, но вместе с тем глубоко и метко. Невероятно подкупает насыщенный мыслями и смысловыми нюансами «сложный», будто бы витиеватый язык (на самом деле, просто крайне обстоятельный и точный, умный слог). Поклон переводчику, сумевшему показать автора как великолепного мастера слова и образа!

... И я даже не заметил, как невольно стал в целом охарактеризовывать все прочитанные мной на текущий момент произведения автора))

В общем, редкая, но очень изысканная птица, творчество этого Кейбелла! Восторг. Ощущение, что личность крайне интересная и незаурядная. Жаль, что так мало произведений автора переведено на русский.

Непростая книга. Пока читал, борол желание бросить: до того неоправданно нарочито серым, угрюмым и неприветливым казалось сюжетное полотно. Беспросветность, одновременно и простая, понятная, и в то же время какая-то алогичная, болезненная и потому неестественная.

Обложка книги казалась интереснее и ценнее ее содержания. Так продолжалось где-то до последней трети повествания, когда наметился очевидный сдвиг сюжета в сторону осмысленной борьбы персонажа за лучшее будущее (за жизнь вообще). Эта тема, особенно воспеваемая в США, неизменно подкупает. А как иначе: истории людей, сделавших себя из ничего, нравятся. Путь роста привлекательнее дороги упадка. Собственно, эту последнюю иллюстрировала первая часть книга (когда саморазрушение — не только вектор вниз, но и застой бездеятельной рефлексии, остановка движения), а вторая часть — условный пример приносящего плоды движения.

Чтобы раскрыть заложенные в произведении смыслы, автор задействовал давно обкатанную модель семейных саг, когда читатель наблюдает истории разных членов одного семейства. Но не всё так просто и очевидно: персонажи не знают своих корней, герои ищут своё место в жизни. Кто-то его находит, кто-то нет. Но даже первых гнетет чувство незавершенного поиска и пустоты внутри, которую не заполнить.

Антураж полотна: большая часть проникнута холодом Канады, меньшая — теплом Штатов. И этот доминирующий сеттинг накладывает свой особый, суровый и стылый, отпечаток на восприятие судеб героев и истории в целом.

В романе прямая речь не обособляется от авторского текста привычной атрибуцией. Поначалу всё думал, а чего автор хотел этим добиться? Наверное, монолитности повествования, растворения персонажей одновременно и в собственных мыслях-чувствах-переживаниях, и в истории в целом. Пожалуй, получилось.

Язык произведения изначально казался странным, каким-то недоотточенным, что ли, а образы — недожатыми, недопрописанными. Перетекание таких будто бы недооформленных сцен из одной в другую выступило особенностью повествования. И это, учитывая безрадостное и даже порой откровенно удручающее сюжетно-событийное наполнение, закономерно должно было привести меня к выставлению невысокой оценки (я честно не понимал, зачем всё это и именно таким образом).

Но случилась вторая часть книги, иная по тональности, но, как ни парадоксально, выросшая из первой. При сохранении означенной выше специфики повествования стали появляться весьма интересные, нетривиальные и тонкие мысли и образы. А благодаря общей сюжетной канве и развитию магистральных идей о поиске себя в мире, жажде самоидентичности и осмысленности своего бытия история заиграла довольно глубокими оттенками и в целом начала восприниматься «по-взрослому» убедительно. И теперь уже пресловутые обрезанность сцен и недосказанность стали казаться «фишками» автора, оправданными и даже правильными. Иными словами, я ему поверил.

В итоге автор спозиционировал себя довольно интересным художником слова, а созданное им небольшое и лишенное ажурных кружев грубоватое полотно — заслуживающим внимания. Но именно что рекомендовать эту книгу не буду: она довольно специфична, с непростым характером и к читателю, можно сказать, не слишком-то расположена. Она будто сама-в-себе, закрытая, но при этом достаточно самобытная и наполненная, чтобы вызвать и размышления, и отклик.

«Свидание»: какой сильный и глубокий смысл! Мать, чей сын умер, вновь слышит стук его сердца, родного, живого, отбивающего ритм жизни другого человека. Нет, уже никогда больше не чужого, но и не сына... Буря эмоций и чувств, их граней и осколков. Это искусство в самом своём пронзительном выражении.

Рассказ удивительной мощи.

Я бы отнес этот роман к постмодернисткой литературе. А что: повествование сплошным текстом, без отделения прямой речи от авторской (вербального общения тут, правда, крайне мало), причем, по большей части в настоящем времени. В результате имеем структурно монолитный, изредка разрываемый главами текст, несколько давящий своей однообразной манерой, пестующей усиленную вовлеченность читателя в описываемые действия. А стоило так? Автору, безусловно, виднее. Как по мне, слишком однообразно и оттого – ближе к концу – воспринимается довольно уныло (поначалу-то, понятно, было «свежо» — условно, ведь прием не нов).

Сюжет развивается вокруг колоссальной по масштабу и дерзости – в заданной системе координат – стройки. В данном смысле творение де Керангаль – производственный роман. Проект Моста (иначе, нежели чем с заглавной буквы, не стоит) как амбициозен, так и претенциозен. Гигант призван навсегда изменить жизнь небольшого города, и город не будет прежним. Мост – символ неотвратимых перемен, символ разрушения. Но и единения – это же мост. Можно искать и успешно находить разные метафоры и аллегории, но не сказал бы, что процесс этот здесь особо чем-то примечателен, всё довольно ясно и очевидно.

Автор высвечивает историю возникновения проекта, встраивая его в плоскость пространства и событий вокруг. Но основной упор делает на небольшом количестве персонажей, так или иначе вовлеченных в стройку. Стройка для них – новая жизнь (/ жизнь в принципе). Именно эти люди, их отношения – призма, через которую читателя ведут по истории. Герои достоверны и убедительны, «живы» — в том самом нужном для худ-лит. произведений смысле. Небезупречные, сложные, разные, узнаваемые и признаваемые, со своим ворохом комплексов и проблем, маленьких радостей и надежд. Героев среди них нет – обычные люди, но в жизни каждого может найтись место героизму (что простому, что незаурядному).

Финал тоже в духе постмодерна: логика развития истории диктует одно, а автор решает иначе, ставя акцент на мостах личностных и межличностных. Подводя итог, не сказал бы, что роман чем-то особо уникален и примечателен. Как образчик современной, с метким и красивым языком литературы – вполне. В этом романе, который более производственный, чем нет, обошлось без откровений, а равно – эмоциональных и интеллектуальных качелей. И, думаю, если б он был написан в классической манере (с четким разбиением на сцены, выделением прямой речи и ее соответствующим атрибутированием и в целом более разнообразно), оценку поставил бы выше. А так, как есть, вышло, на мой взгляд, уж очень монохромно и – по методу подачи – скучновато (впрочем, на вкус и цвет все фломастеры разные).

Великолепный рассказ!

Тот случай, когда цепляет сразу и до конца. Читал и опасался: вдруг автор испортит волшебную атмосферу каким-нибудь несоответствующим финтом. Но нет. Финал — абсолютно в духе всей истории — прекрасен.

Нет в рассказе, кажется, ничего выдающегося. И язык прост, хоть и гладок. Без изысков, но точен и образен. Важно, что он — живой. И сколько ни писано уже про домовых: проторена дорожка, и трудно что-то новое сказать, — автор соригинальничал самую малость, но сила рассказа не в этом. А в доброте и каком-то межстрочном волшебстве. Всё в рассказе как живое.

Шикарная, очень светлая и добрая, искренняя, какая-то редкая по совокупности образов-впечатлений история! Автору большое спасибо!

У издательства «Азбука» есть серия «The Big Book». «Византия сражается» М. Муркока издана, конечно, не «Азбукой», но этот лэйбл, как по мне, подходит первому роману цикла «Полковник Пьят» – такое книга произвела впечатление.

Почему эта книга большая? Ну, конечно, ввиду формата)) А если серьезно, то потому что влито в нее многое. Только сначала тщательно процежено, вытоплено, а потом уже влито – густо, концентрированно, по-взрослому. Большую книгу отличает от прочих то, что можно долго аргументированно спорить на предмет того, о чем же она. О детстве и юности главного героя? О гражданской войне в России и ее звучании в отдельно взятой Украине? О судьбах разнородных людей на фоне исторических событий и общественных потрясений? О человеческой низости и величии человека? Об искре прогрессорской научной мысли и кандалах узколобости? О том, что в столкновении идеологий и устремлений, кипении человеческих страстей не бывает правых и виноватых, в отличие от жертв? О человечности в человеке? О столкновении миров: духовного славянского, соборно-российского, и западного, разменявшего духовность на прагматизм? О поиске Византии, вере в ее возрождение?

Именно последние две мысли являются для романа ключевыми. Как призма, через которую преломляются события, герои, их мысли и переживания. Для меня персонажи – абсолютно как живые (даже второ- и третьестепенные). Настолько трепетно автор подошел к делу. По большому счету, у романа нет автора – есть рассказчик. И рассказчик этот – не Муркок и даже не Маским Пятницкий, от лица которого ведется повествование. Рассказчик здесь – Муркок-Пятницкий, живой, тонко чувствующий гуманист, любящий не столько патриархальную Россию, сколько идею России как пристани подлинной духовности, воспринятой от Христа.

При этом, как ни парадоксально, роман напрочь лишен религиозности, присущего ей пафоса и назидательности. А всё потому, что произведение – по сути, откровенное, доверительное и личное изложение переживаний-воспоминаний постаревшего Пятницкого, рассказывающего о своих детстве и юности языком взрослого размышляющего человека, умудренного жизнью, неравнодушного и пристрастного в своих суждениях. Это последнее у кого-то может вызвать отторжение: «всё было не так!», «хорошие эти, а не те!». Хотя книга, в том числе о том, что хороших нет, и все хороши по-своему. Именно пристрастность невероятно оживляет Пятницкого, и книгу воспринимаешь как мемуары, если и кажущиеся охудожествленными, то исключительно в силу литературно-писательского таланта Муркока.

Фон. Читая, восхищался автором! Сколько же надо было перелопатить разной литературы и как надо было вжиться в эпоху и полюбить воплощаемую идею! Читая, ловил себя на ощущении: нет, иностранец так написать о пред- и революционной России не мог! Киев, Одесса, Петербург, их население, знаковые места, нравы выписаны так, что не возникает сомнений – работал влюбленный в идею (в т.ч. идею о России-Византии) человек, который был / есть очевидцем событий. Это, на мой взгляд, не просто писательский талант. Тут, кажется, больше.

Так что же? А то, что большие книги не пишутся маленькими писателями. И для меня «Византия сражается» – это сначала открытие Муркока с новой, совершенно неожиданной стороны, а потом уже всё остальное. Сколь бы ни были эпохальными и признанными прочие циклы писателя, но цикл, отрываемый данной книгой, есть ощущение, чуть ли не opus magnum автора, его признание, его откровение, очень личное переживание на тему. Личный протест автора против того мира (со всей его идеологией), к которому он с рождения принадлежит. Это признание в любви к России (как воплощению славянизма), поиск самим Муркоком Византии, той самой Империи Духа, песнью которой, полагаю, и является цикл. Очень хотелось бы услышать эту песнь целиком. И для меня эта книга – прежде всего, разговор с самим Муркоком, человеком больших сердца, ума, таланта и глубины. Будто бы знакомство с «настоящим» Муркоком, проницательным аналитиком, щедро сыплющим в романе меткие наблюдения в разрезе исторических событий, острые и удивляющие охватом и проникновенностью суждения и оценки; но в то же время расточающим кажущиеся абсолютно неподдельными личные эмоции и переживания.

Можно по-разному относиться к достоверности описываемых в романе событий, искать неточности и несоответствия. Подобным можно прозаниматься всю жизнь и по любым поводам. Но прежде чем обвинять автора в возможных «искажениях» исторического материала, пожалуй, стоит задуматься вот над чем: а, например, кто из современников может поручиться, что достоверно и доподлинно осведомлен о том, что же в действительности происходит прямо сейчас? А уж затем, «разобравшись», оценивать истинность описания громадного котла событий столетней давности.

То же касается и «спорных» – с морально-этических позиций – моментов произведения. Употребление героем кокаина, неприязнь к евреям, отношение к сексу, «оправдание» (кавычки, разумеется, не случайны) всего этого – не более чем проверка на степень ханжества и зрелости читателя, широту и открытость его сознания, его человеколюбие, наконец. Последний пассаж может показаться неуместным (кому покажется – тому пусть кажется), но для меня это так. Если кто-то считает, что в жизни место лишь «правильному», роман, точно, не для такого человека. ///По секрету: книга ни к чему не призывает и ничего не пропагандирует; всё «агитирующее к “плохому”» в ней – лишь отражение комплексов, страхов и предубеждений самого читателя. А вот это уже поле для работы///

Если роман и провокативен, то более всего именно отношением чужеземца, англичанина к событиям в России начала 20 века и к идее России в принципе. И в этом контексте произведение крайне злободневное – такая мощная контра против современной западной риторики.

Но роман не о политике. Он о людских судьбах в смутную пору, о тоске по вечному во времена столкновения миров. О поиске Византии – как символа Империи Духа. Конечно, как и во всякой большой книге каждый найдет тут что-то свое. Или не найдет. Мне же было крайне интересно слушать незаурядного рассказчика.

Наконец, очень порадовало качество издания. Поклон издательству, всем причастным к выходу книги и, конечно, переводчику. Читал и получал удовольствие от языка изложения. Кажется, как и автор, переводчик подошел к работе не только с большим тщанием, но и с личным чувством. Всем – от автора до команды издателя – моя искренняя, пусть не лишенная экзальтированности, благодарность!

Всё началось с проклятия. Фуку. Первым от него пострадали дед Оскара, врач Абеляр Кабраль, и его семья. Был ли диктатор Трухильо дланью фуку, или его воплощением, однозначного ответа нет. Это, в конце концов, не важно, важно, как проявили себя люди в сложившихся условиях обстоятельств, места и времени.

Диас зримо рисует ту эпоху, погружая читателя в гнетущую атмосферу произвола диктатуры. При этом нет упрека в излишней натуралистичности: автор лаконичен – в описаниях, сценах, образах; соблюден принцип «необходимо и достаточно». И автор точен – нужного эффекта добивается.

Но в самом начале романа читатель ничего не знает ни о каком враче. В центре внимания – Оскар, страстный фанат фантастики и фэнтези, которые не просто увлечение, но жизнь. Заядлый книгочей, закомплексованный толстяк Оскар – неизменный объект насмешек и унижения сначала в школе, затем в институте. И ладно бы излишний вес – не редкость, в общем-то, но куда хуже его хобби, выросшее в глазах грубого и разнузданного окружения из простой чудаковатости в откровенное лузерство. Оскар – гик, достигший дна табели о рангах школьной / институтской молодежи. И друзей у него нет. Были, да отвалились, стоило им обзавестись подругами. Девушки для Оскара – самая больная тема. С детства пылкий и влюбчивый, сейчас парень испытывает от них только презрение, редко когда скрываемое. А как иначе? Толстяк и общаться-то толком не может – вечно изъясняется всякой литературно-художественной заумью; ни одна нормальная девушка с таким и минуты не вытерпит. Так и проходит жизнь Оскара: боль от беспрестанного столкновения с реальностью топится в уютных водах океана фантастики (во всех ее проявлениях – от «Властелина колец» до комиксов, любимые из которых – «Хранители»).

Автор очень органично и грамотно вводит фанткультуру в повествование, в его язык, в саму его ткань. Сравнение (с тем или иным произведением, героем, автором) здесь, образ там, метафора тут. Разного рода отсылки и ремарки, играющие на сюжет, иллюстрирующие мысли и, главное, весьма нетривиально раскрывающие персонажей и события. По большому счету этот роман не относится к произведениям фантастического жанра (изящно и современно исполненный роман-сага и роман-взросление в оправе реализма с легкими околомистическими вкраплениями), но именно читатели, сведущие в фантлитературе, смогут оценить его наиболее полно. Произведение это – отнюдь не гимн фант- и комикскультуре, оно просто о человеке, для которого фантастика и фэнтези стали отдушиной. Оскар страстно хотел стать писателем. И он писал. Сочинял любимую фантастику. Вплоть до последних своих дней.

Диас с самого начала не скрывает, что «в финале Джон умрет». Заявив об этом, автор добивается эффекта моментальной включенности читателя в судьбу Оскара, ведь образ доминиканца-неудачника такой, что ему просто невозможно не сопереживать. Никем не понятый добряк-фантазер подспудно вызывает симпатию и приязнь.

Диасу вообще очень хорошо дались персонажи. Я б даже сказал, что в романе нет «персонажей», есть люди, совершенно реальные и живые. Сложные и разные, выразительные, яркие, отталкивающие и притягательные. Настоящие, без «как». Создалось впечатление, что автор писал с конкретных людей, сам был частью истории. И вот это последнее впечатление очень и очень стойкое. Не только потому, что повествование изначально ведется от лица автора-рассказчика, но больше ввиду той пресловутой «интимной доверительности», с которой излагает историю Джуниор, созданный Джуно Диасом квази-автобиографический герой. «Сафа» – произносит он, что означает «чур меня» (как средство отвадить фуку). А еще этот Джуниор в самом начале романа обратится к читателю: «… И сейчас, когда я пишу эти слова, я спрашиваю себя: а может, моя книга – тоже сафа? Мое очень личное контрзаклятье». Что ж, роман таким и получился – близким, колоритным, живым и личным. «Персонажей» не только видно, их чувствуешь.

Эпоха диктатуры Трухильо – неотъемлемая и мрачная составляющая истории, поначалу показавшейся лишенной «тяжести», а по ходу развития сюжета всё более и более ее набирающей. Чтобы уже ко второй четверти не осталось ровным счетом никаких сомнений в том, что роман Диаса – произведение не развлекательное. Многоплановый и честный (по авторской манере подачи) роман о людях. О добре и доброте. Для них.

О чуткости. Против черствости.

О любви. Во имя ее.

С надежной на будущее. С верой в лучшее. Во всем. Прежде всего, в самих себе. Чтобы не быть «трухильями» (как бросила по случаю Лола, «Мы все – Трухильо!»).

В финале жизни Оскар, кажется, нашел средство, каким можно победить фуку. И даже написал инструкции. Вот только они не дошли до адресата. А мне по прочтении показалось, что главное наше фуку – это потеря памяти о том, кто мы на самом деле есть.

Это очень хорошая книга. Не откровение. Не событие. Не «ах!». Звезда ли пулитцеровского небосвода? Возможно, премия заслуженная, не знаю. Главное достоинство романа – он «доверительно-честный» и взывающий в человеке к человеку.

Сафа.

Недостойное продолжение «Дома странных детей»; банально слив и зарабатывание денег (да, читателей ожидает Продолжение! Уррра, товарищи!).

Начну с «фишки» «произведения». Фотографии не в пример беднее (прежде всего, содержательно), чем в начальной книге. Здесь они – исключительно «галочки» ради. Если в первом романе и сюжет строился на фото, и снимки, отдавая дань, работали на сюжет и атмосферу, то здесь – сильнейшее ощущение нарочитой притянутости изображений. Вот какие нашлись у автора фото в загашнике, такие и помещены в книгу. И не важно, что на снимках – ничего странного, загадочного (за редким исключением). Еще более не значимо, что зачастую фото совершенно «ниочемные». И что совсем уж скверно – вообще наплевать (прежде всего, автору), что сюжет пришит к таким фото самым прочным образом. Белыми нитками? Нет! Толстенной, мерцающей едкой белизной бечевой, фосфоресцирующей в темноте!

Литературных (ох, слишком громкое слово для этого произведения) достоинств у романа нет. Прочих, пожалуй, тоже. Персонажи не тянут, не хватает им достоверности; психологически-поведенческий неадекват, усиливаемый малопонятной наивностью (неужели расчет на аудиторию «12-»?!). Куда там – если «фишка» не в них. К сожалению, и не в истории. Пусто, попкорново, искусственно. Это последнее столь точно характеризует роман, что, кажется, имеет запах. Запах краски, напрасно потраченной на издание с ультра-модным приемом «сюжетоиллюструрующих» «странных» фотографий.

Тем, кому понравилась первая книга, и кто ждет от продолжения уровня / совокупности впечатлений не меньше, настоятельно советую: не тратьте времени на «Город Пустых». В названии очень «правильное» слово. Тут как раз справедливо.

Роман – представитель категории «young adult». Герою 16 лет, мировосприятие через призму сомнений и неуверенности, неопытности и некоторой закомплексованности. Первая любовь, подростковый самоанализ – кажется, стандартные составляющие книг подобного направления.

Издание подкупает аннотацией и зазываловкой «Для всех поклонников «Дома странных детей». От сходства с последним довольно много: категория, общие характеристики персонажей, особенности подросткового мировосприятия, пресловутая первая любовь, а также, что позиционируется как «фишка», атмосферные вставки-фотографии, прежде всего благодаря которым издатель провел параллель с романом Ренсома Риггза.

Маркетинговая политика в случае с «Приютом» основана именно на специфическом сеттинге, подкрепляемом фотоматериалом, которого не в пример меньше чем в «Доме странных детей», а сами фото будто бы подернуты бледно-зеленым туманом, что, очевидно, еще больше должно работать на атмосферу. Пожалуй, работает, но, кажется, далеко не в полную силу (и не так). Эффекта, сопоставимого с тем, который возымели снимки из романа Риггза, фото не производят: они не удивляют, позитивно влияя на воображение, а заставляют испытывать неприятные эмоции от лицезрения мрачных коридоров и комнат, пустых больничных коек, «больных» с искаженными от страха / злости / боли лицами.

Сюжет прочно завязан на сеттинге, эксплуатирующем образ психушки, где ставили опыты над преступниками с целью искоренения в них червоточины, сподвигающей на совершение злодеяний. Действие происходит, как видно из аннотации, в таком вот заведении, приспособленном для проживания обучающихся на развивающих курсах подростков. Соответственно, в наличии: запретный «медицинский» корпус с «операционными» (с засохшими пятнами крови на стенах и полу), палатами, кабинетами, картотеками, фотографиями; секреты и тайны с подоплекой полумистического (как кажется, если судить только по первому роману дилогии) свойства; а также загадочные убийства, жестокий маньяк, оставляющий жертв застывшими в определенных позах, отсюда в истории ощущение опасности и нерв.

Читается роман быстро: ввиду крайне невеликого объема и, нужно отдать должное, определенной напряженности сюжета. Последний без провисаний: всё по делу и в меру. К автору нареканий нет, со своей задачей – привлечь и удержать в поле истории на эксплуатируемом сеттинге – справился хорошо. Претензии к переводчику и редактору / корректору: за то, что, судя по всему, не старались избежать неоднократного в одном предложении (а также в смежных) слова «был» (с производными) и аналогичного речевого мусора, встречающего по тексту. Впрочем, это если придираться, потому что серьезных ляпов нет, а благодаря упомянутой напряженности сюжета огрехи перестают цеплять внимание.

«Оглядываясь» на трюк с фотографиями: их отсутствие не повлияло бы на общее впечатление от романа и оценку (в то время как в «Доме странных детей» снимки книге «веса» добавляют). Другое дело концовка: она воспринимается откровенно сыроватой, непроработанной и недостоверной (в части реакций и поведения некоторых персонажей, отдельных сюжетных решений); такое ощущение, что автор либо старался уместиться в заданный лимит текста, либо просто не позаботился о достижении правдоподобности в наиболее ответственных моментах развития истории. Ответы на вопросы перемещены, судя по всему, во второй роман дилогии, читать который не хочу (мастерства поддержать мой интерес автору не хватило).

Рекомендация: если описанные выше характеристики не оттолкнули, заинтересовали, роман до конца дочитаете. Откровений и глубин ждать не стоит. История простая по нагрузке, к читателю не требовательная, цель ее – завлечь и отпустить по окончании, не притязая на что-то большее.

Ух, чего же я ждал от этой книги перед прочтением, да!..

Но только не того, что во многом она окажется оправданием китобойного промысла – в смысле развенчания несправедливых (как на то обращает внимание рассказчик) домыслов о нем и изложения подробностей ремесла. «Производственная» часть могла бы для меня быть увлекательной, если бы имел аналогичное (производственное же) отношение к китам. Автор, с одной стороны, восхищается ими, с другой стороны, с невозмутимостью ветеринара описывает, например, предсмертное поведение животного и технику разделки туши. Именно подобное отношение, а не заблуждения и неверные представления, обусловленные временем создания романа, стало для меня неожиданностью.

Впрочем, Мелвиллом изображена именно что правда той далекой уже эпохи. Скрупулезное описание тонкостей промысла, что сродни документалистике, сочетается со старомодной тягучестью описаний, пафосом авторских размышлений, разговоров и монологов персонажей, некоторой наивностью оценок и суждений. В итоге получается весьма необычный коктейль из литературных стилей, приемов и средств, приготовленный в форме художественного произведения, выходящего за рамки классификаций. Содержательно же роман оказался много более прост, чем ожидал от него перед прочтением. Да, произведение и метафорично, и аллегорично; в нем бездна образов, «Моби Дик», можно сказать, проникнут символизмом (особенно в предфинальной и финальной частях; создалось даже ощущение избыточности). Роман сам – архетип в литературе и культуре (наверное, в этом основная его ценность). Он напитал собой коллективное сознание, и, прочитав произведение, такое чувство, что «Моби Дик» был знаком и «принят» на каком-то подспудном уровне еще до прочтения. Роман, конечно, составляет категорию «маст рид» – как базовый и естественный опытно-культурный пласт.

Есть произведения, в которых автора не «видно», он будто бы где-то «сверху» созданного им микрокосма, а есть такие, как «Моби Дик», где автор – непосредственный рассказчик, то прячущийся в образе одного из персонажей, то лично ведущий читателя от сцены к сцене, от одного знания к другому. Но к каким бы литературным приемам и ухищрениям ни прибегал Мелвилл, он не смог скрыть свою по-мальчишески пытливую натуру увлеченного исследователя, которому интересно буквально всё: от мелких, технических деталей быта на корабле, китобойного промысла, обычаев, традиций мореплавания, до поведенческих и психологических установок и реакций (считаю большой удачей автора образ Пипа (кто читал, поймет, в чем соль), вышедший очень и очень многозначным и характЕрным (характерным – для философской канвы произведения)). Собственно, философии в романе хватает: от идеи-противостояния «человек — Природа» до вопросов о смысле жизни и сути (и выражениях) добра и зла.

И невозможно не отметить Стихию, Море, Океан – один из главных образов полотна; образ этот бесконечно символичен (а выписан и преподнесен как живой); Колыбель Жизни; если уж чему и является «Моби Дик» песнью, то именно ей.

Книга неожиданно многоаспектная, задевающая за живое, вызывающая спектр эмоций, размышлений, переживаний и чувств (среди которых и восхищение, и гордость, и стыд, и горечь, и печаль). Заявленная как документалистика, читается как роман.

Место действия: Россия, Дальний Восток 1997 года. Поскольку автор иностранец, стало любопытно, каким окажется его взгляд на время и события. Сюжет: взаимоотношения «человек – тигр» как проявление противопоставления «человек – природа», но в заданном узком ракурсе. Центральный образ – амурский тигр, грозный хищник, находящийся на грани исчезновения.

Архетипичность данного образа удачно обосновывается в книге, равно как и его притягательность – через мифы, легенды и верования разных народов и народностей, а также результаты антропологических, биологических, социологических и психологических исследований. Одним из самых ценных – как в плане одного большого, но разделенного на фрагменты повествования об амурском тигре, так и освещения вопроса о балансе и гармонии в природе – стал опыт встреч и сосуществования с тигром отдельных жителей тех мест. Книга раскрывает целую систему взаимоотношений между человеком и зверем, сложных и тонких, опасных и порой совершенно удивительных. Пожалуй, нужно говорить о культуре отношений, которая, как то наглядно отображено в книге, разрушается, всё более отходя в прошлое.

Книга – больше, чем просто история на тему. Автор очень комплексно подходит к освещению объекта его исследовательского интереса, и свидетельством тому немаленькая «выборочная библиография». Писатель, начиная книгу с локальной, но стержнеобразующей сюжетной завязки, раскрывает читателю историю вопроса, корнями уходящую в века, историю заселения Дальнего Востока (не ради красного словца, но для обоснования некоторых мыслей по теме книги), высвечивая образы В.К. Арсеньева и Дерсу Узалы (есть фото, на которой они запечатлены), отдельных природоведов и охотников, чья деятельность так или иначе повлияла на развитие межвидовых отношений, приводит выдержки из высказываний политических и общественных деятелей СССР, характеризующих подход советской власти к освоению Дальнего Востока, и, конечно, отображает плачевную социально-экономическую, удручающую бытовую действительность в регионе середины 90-х годов прошлого века и первого десятилетия настоящего столетия. И автору веришь, потому как картина пишется судьбами и словами конкретных жителей, а также событиями, которыми пестрят злободневные репортажи о жизни людей на Дальнем Востоке. Тональность книги в этом плане, разумеется, горька.

Если постараться «отвлечься» от главной темы истории, то «Тигр …» – это роман и о людях, о людях в условиях безнадеги, у которой множество причин, и в т.ч. о людях, которые силой разных обстоятельств бывают вынуждены пересекать черту мирного сосуществования с тигром. А непосредственными главными героями книги, помимо собственно Тигра, являются конкретные жители описываемых мест. Совершенно обычные, простые люди, смотрящие на читателя с фотографий, живут или жили в действительности, живут и будут жить на страницах книги. Автор повествует об их судьбах, неразрывно связанных с судьбой страны и отдельно взятого региона и – так или иначе – с Тигром.

Первым, чем приятно удивила книга, стал язык изложения. Автор умело обращается со словом. Естественно, почувствовать это можно благодаря переводу, который иначе, нежели качественным, назвать не могу. С первых страниц читатель ощущает «колорит» встречающего его места действия: ночная заснеженная тайга, стволы деревьев трещат и лопаются от мороза. Тайга – полноправный персонаж истории.

В книге внушительный объем информации об амурском тигре – причем, не только биологического характера, но, что наиболее интересно, об особенностях поведения в разных ситуациях. Много примеров взаимоотношений с человеком, из которых (а также из пояснений охотников и коренных жителей, привыкших чтить полосатого хищника) тигр предстает в совершенно ином свете, нежели <лично мною> предполагалось: как способное абстрактно мыслить существо, обладающее удивительными способностями.

Жанр истории переменчив, но при этом она воспринимается органично и цельно. Местами автор погружает в атмосферу триллера, а иной раз от описываемых сцен становится жутко. Когда сознаешь, что приводятся достоверные события (задокументированные различным образом), понимаешь, что, в общем-то, живешь в совсем в другой реальности. Но, как справедливо расставляет акценты автор, зверь не потому проявляет изуверскую жестокость, что он – тигр, а потому, что его, что называется, довели, поправ все и всяческие законы природы и мирного сосуществования.

Книга не оставляет равнодушным. Она настоящая. Очень живая. Хотел бы еще, как минимум, раз перечитать. В книге много различных сведений, опыта, мудрости, а также боли и горечи. Но несет она свет и добро, призывает к ним. В этом смысле – книга-колокол. Разумеется, не зря в названии указание не только на месть, а и на спасение. Но с ним, как водится, всё слишком зыбко.

Искренняя и правдивая, книга по своим содержательным ценности и направленности, пожалуй, одна из лучших <для меня>. Да это и не книга вовсе – окно, выходящее на неумолимо разрушаемый мир, пока еще составляющий часть нашей страны, Природы в целом.

Жаль, что прочтение само по себе ничего не меняет… И стыдно за малодушие пытаться возложить что-то действенное на прочтение…

Язык романа точен и образен, льется легко и плавно. Однако, как указано в одной из статей, посвященных роману, в свое время язык критиковали за чрезмерное насыщение красивостями. Отчасти могу согласиться, но впечатления о выспренности и излишествах нет (в целом; местами, да, мог бы «упрекнуть»).

Автор проявляет себя как писатель, весьма тонко понимающий и умеющий достоверно и живо отобразить мотивы отношений, поведения, метаморфозы восприятия, их причины и следствия. Читать было интересно. Идеи, размышления и рассуждения подаются весьма живо и небанально. Учитывая, что объектом внимания выступает творчество, животворящий акт художественного творения (прежде всего, писательского), история привлекает своей «высокосферной» тематикой.

О сюжете, не раскрывая его. Известный писатель – литературный гений, обладающий невероятным магнетизмом, имеющий чуть ли не культовый статус и не упускающий случая пользоваться им, приглашает в свой дом <на временное проживание> молодого талантливого коллегу по перу – для культивации творческих потенций последнего. Намек на гомосексуализм? Пожалуй. Но именно что намек. Прямо автор об этом не говорит. Собственно, гомосексуальная «тема» в романе, если и отмечается, то лишь как подспудная, и если ее захотеть усмотреть. Да, кое-что в том, как автор рисует отношения между отдельными персонажами, указывает на это, или, вернее, может указывать. А может и нет – в зависимости от того, как истолковать, потому что, как выясняется, у героев были / есть любовные отношения с лицами противоположного пола, и это преподносится как совершенно естественное; самым непосредственным значением для развития событий обладает именно гетеросексуальная линия. Эротики (тем более, порно) в романе нет. «Дом вампира» можно спокойно воспринимать как «классическое» произведение, если не придавать значения вышеупомянутому намеку, который постепенно утрачивает какую бы то ни было роль, и на первый план выходят:

- собственно «вампиризм» (но, конечно, совсем другой, нежели привычный, оскомину набивший),

- его подача (надо сказать, весьма эффектно и сильно – имею в виду сцену, из которой читателю становится понятно, в чем именно вампиризм заключается),

- обоснование, замечания-отсылки в отношении отдельных знаменитых писателей и выдающихся личностей прошлого с выводами о значении «феномена» для человечества (поскольку всё это – из уст «вампира», то воспринимается органично),

- морально-нравственная проблематика,

- последующие сугубо сюжетно-событийные перипетии.

Надо сказать, что после условно обозначаемого раздела «обоснование вампиризма» автор, кажется, вдруг начинает спешить, скорее подводя к развязке. Смена психологических установок и реакций происходит как-то весьма быстро и, на мой взгляд, отчасти схематично. В предфинальной и финальной частях мне не хватило доскональности прописания и, как следствие, достоверности изображения происходящих с героем метаморфоз, не хватило прорисовки мотивов поступков, их обоснования, исходя из созданных автором образов персонажей, отношений между ними.

Американская критика, отзывавшаяся о романе после его выхода в свет, находила в «Доме вампира» некоторые параллели и отсылки к «Портрету Дориана Грея» Уайлда.

Безусловная удача Вирека – образ Реджинальда Кларка, притягивающего к себе всех, с кем сталкивается, силой и блеском своей личности. Удачным вышел и женский образ (Этель Бранденбург), правда, кажется, в полную силу не заиграл, но мог бы, мог бы.

Финал романа реалистичен (в рамках заданной автором системы координат), но из-за показавшейся мне торопливости и некоторой поверхностности в плане содержательного наполнения второй части романа финал и предфинальная части уступают первой половине истории.

На мой взгляд, в итоге идея и основные мысли произведения Вирека не заиграли в полную силу своего потенциала. Но именно из-за этих мыслей и идеи «Дом вампира» заслуживает внимания.

«По мотивам “Кентерберийских рассказов” Джеффри Чосера», серьезно? Пожалуй, натяжка на грани фола. Возможно, таким образом позиционирует роман сам автор (Акройд). С позиции творца ему сподручнее – авторское вИдение. Однако, на мой взгляд, наличие таких компонентов, как эпоха и место протекания событий (но и тут уже спорно – у Чосера много времен и мест действия), разнородный состав персонажей (+ некоторые совпадения соцролей) и отдельные заимствования-обыгрывания образов и речевых оборотов не превращают работу Акройда в «произведение по мотивам». И «Кентерберийские рассказы» понравились мне несравнимо больше «Кларкенвельских …». Первые – не только памятник мировой литературы, ставший источником вдохновения и заимствований, в частности, для У. Шекспира и А.С. Пушкина, но и собрание разных жизненных ситуаций, мудростей и поучений (что можно – с позиции современной литературы – поставить и в упрек, однако литературно-художественной ценности это нисколько не умаляет), проявление блестящего таланта стихосложения, то вторые – произведение, кажется, совершенно заурядное, ничем не примечательное, за исключением, пожалуй, одного.

Это последнее – документальность некоторых обстоятельств, если верить автору, ранее истории не известных. Собственно, «Кларкенвельские рассказы» – попытка воссоздания ряда событий, имевших место во время свержения Ричарда II и развивавшихся в Лондоне вокруг тайных обществ «Избранные» и «Доминус». И интересным роман может быть, прежде всего, любителям истории Англии той эпохи, названных тайных обществ.

Литературно-художественных заслуг у «Кларкенвельских рассказов», на мой взгляд, не много. Увлекательность отсутствует. Роман не из разряда запоминающихся. Притязание на «произведение по мотивам» не оправдано (дробление истории на повествования от разных персонажей и близко не играет так, как то у Чосера; и в рамках отдельных историй частенько нарушается фокальность, что только по формальным признакам выступает как несоответствие с работой Чосера). Учитывая громкость аннотации, «замах на рубль, удар на копейку».

«Легенда ...» — приятный сюрприз. А они не часто встречаются среди малоизвестных, обделенных вниманием публики произведений.

С самого начала роман подкупает по-настоящему оригинальными образами, созданными автором, живым, ярким, динамичным слогом и драматизмом ситуаций. В «Легенде…» есть жесткость и жестокость, но они именно что (за небольшим исключением) ситуационно-событийны. Личные трагедии персонажей заставляют переживать им, а драматизм обстоятельств и переплетения сюжетных линий создают напряжение, подстегивающее интерес. Тут есть и гибель героев (одних из главных), и сложные ситуации, когда положительный персонаж, которому сопереживаешь, поступает злонамеренно, но при этом персонаж вызывает сочувствие.

Минусы. Автору, на мой взгляд, не удались батальные сцены. Их в романе одна-две и обчелся, но написаны они неудачно. Есть в романе и наивность – редко, но обнаруживается. Также автор мало и скупо описывает облик героев.

На Лосином острове главное – красота! Это утверждение, раздающееся из уст персонажей, и то, что под ним понимается, – маркер, отображающий нелицеприятные качества общества, его характеристики – ханжество, закостенелость сознания, узколобость и ограниченность, серость и стремление принизить до собственного уровня, – довлеющие над разумом, добротой, искренностью, бескорыстием и истинной красотой. Автору отлично удалось – в штрихах, реакциях, каких-то диалогах, отдельных словах – показать читателю социум Лосиного острова, его ценности и настроения. А фраза «Ах, это…» в одной из финальных сцен – в контексте соответствующего диалога – просто «браво»!

Может сложиться впечатление, что после финала остается недосказаность. Однако если читать внимательно, то претензий в этом плане не должно быть. Финал абсолютно в духе и стиле основного содержания романа – подан так же емко и концентрированно. Имеют значение буквально отдельные слова в описании персонажей, какие-то, казалось бы, незначительные детали – чтобы понять, как завершились некоторые основные сюжетные линии. А вот о судьбах двух героев, которых сложно назвать второстепенными, читателю придется додумывать и допредставлять, что же случилось на самом деле. Автор так ловко выстраивает окончание сюжетных линий этих персонажей, что драма и счастливый исход для них возможны в одинаковой степени. Всё зависит от того, как понимать слова и реакции в контексте событий.

Роман наполнен подтекстами и аллегориями. Их выражение: от образов (как самих по себе, так и в контексте) до сцен и сюжетных поворотов. Подтексты и аллегории не сложны и не замысловаты, напротив, весьма просты, понятны, но красивы и убедительны.

По жанру «Легенда…» – это много менее фэнтези (здесь слово это несет больше атрибутики, чем наполнения), чем притча (ввиду пресловутого наполнения).

Особо благодарен автору за то, что «Легенда…» – очень доброе и светлое произведение (и в том числе поэтому такую высокую оценку ставлю). Доброе и светлое – вопреки всему: тенденциям и веяниям, конъюнктуре рынка, реалиям сегодняшнего дня. Оно несет посыл.

И, да, в итоге соглашаюсь с аннотацией («─ это захватывающее и глубокое по смыслу фэнтези, которое вправе считаться экологическим») – за тем изъятием, что это не столько фэнтези-роман, сколько перепетийно-событийный (слово «приключенческий» считаю не вполне уместным) роман-притча. Касательно глубины смысла: глубина есть, но не стоит искать марианских впадин; смысл понятен и прочитывается, произведение в этом плане берет тонкостью образов и их подачи, а еще – каким-то своим внутренним – гармоничным – звучанием.

Автор своими рассказами вызвал у меня ассоциации с творчеством одновременно Дансени и Кортасара, что было неожиданно и приятно. «Шестьдесят рассказов» — это сборник рассказов, большая часть из которых – притчи (есть и рассказы в привычном понимании слова – например, «Паника в “Ла Скала”»). Ассоциации с Дансени – как раз из-за притчевости и глубины, а еще потому, что оба писатели освещали одни и те же, либо очень близкие темы. Ассоциации с Кортасаром – из-за тонкой, ненавязчивой психологичности.

Хоть рассказы и разные, попытаюсь выделить основные темы сборника:

- пороки человека и общества, выпячиваемые на фоне то совершенно безобидных явлений и обстоятельств, то глобальных событий, то возвышенных образов, стремлений и чувств, то чего-то неведомого и непонятного (например, «И все же стучат в дверь», «Как убили дракона», «Третье “П”», «Конец света», «Собака отшельника», «24 марта 1958 года»);

- какие-то глубинные, дремлющие где-то под спудом повседневности переживания и состояния, вдруг пробуждающиеся и имеющие такую силу, что полностью завладевают человеком и ведут куда-то в неясную, манящую даль – туда, где мечта / либо потому что иначе уже не можешь (например, «Семь гонцов», «Стены Анагора», «Собственный город»);

- мудрость и внутреннее развитие, что – закономерно и узнаваемо – отдают грустью (например, «Исцеление», «Святые»);

- время и человек, быстротечность жизни и неуёмное, слепое и бесцельное по сути стремление обогнать время; важное и по-настоящему ценное в жизни, но сознаваемое лишь тогда, когда вернуться к нему поздно (например, «Курьерский поезд»).

А также россыпь других рассказов, для обобщения – пусть и весьма условного – которых не подберу родовых признаков, но рассказов ярких, богатых и запоминающихся (например, «Одинокий зов», «“Крушение “Баливерны”», «Маленький тиран», «Свидание с Эйнштейном», «Искушение святого Антония», «Летающая тарелка», «Любовное послание», «Линкор смерти»).

Буццати безукоризненно точно рисует психологическую составляющую историй, автору веришь. А иной раз в качестве выразительного и способствующего раскрытию идеи средства он использует парадокс и абсурд (например, «Семь этажей», «Капля», «Бомба», «Что-то случилось», «Запретное слово»). Есть в сборнике откровенно жуткий рассказ («Западня»), но причиной такого эмоционального дискомфорта в нем являемся мы сами, общество, его стадные бесчувствие и жестокость, нарочито утрированные в рассказе. А есть и страшный («Мыши»), в котором пугающий образ аллегоричен, и рассказ, по сути, о проявлениях человеческих качеств.

В сборнике нет безмятежных, радостных притч. Но «Шестьдесят рассказов» несут в себе свет, мягкий, мудрый. Выпячивая, например, ограниченность и узколобость, Буццати ни в коем случае не глумится, он только смотрит, грустно улыбаясь, не поучает и выводов не делает. Автор просто рассказывает свои притчи, которые красивы, аллегоричны и сильны – живостью образов, психологической тонкостью и достоверностью, мыслью.

У Буццати, как и у Дансени, в произведениях часто сквозят тоска и ностальгия – по утраченному / несбывшемуся / ощущаемому и желаемому, но несбыточному. И еще, как ни парадоксально это звучит, от них веет «тоской по мечте».

Есть рассказы, которых не понял, и те, которые понравились значительно меньше других, но в целом же сборник оставляет после себя по-дружески теплое, большое и глубокое впечатление. А отдельные из притч так и просто очень «близки».

Пусть избито и расхоже, но каждый найдет в сборнике что-то (или многое) для себя. А кто-то, возможно, откроет в Дино Буццати еще одного любимого писателя.

Перед прочтением невольно возникали ассоциации с «Домом, в котором…» Мариам Петросян, но общего между двумя этими романами практически ничего нет, за исключением образа дома, в котором живут необычные дети. В «Доме странных детей» нет инвалидов, как, впрочем, на мой взгляд, нет их и романе Петросян. Только в произведении Риггза дети не имеют увечий – ни в прямом смысле, ни на уровне аллегорий и средств для подачи и выражения образов. Собственно, «Дом странных детей» и «Дом, в котором…» совершенно несопоставимы.

Роман Риггза – приключенческое произведение, лишенное глубины и объема, присущих детищу Петросян. «Дом странных детей» — роман для всех возрастов (впрочем, думаю, чем более зрелый, искушенный читатель, тем больше недостатков он отметит в работе Риггза как создателя истории). Дом в романе – это здание в несколько этажей, стоящее на холме в безлюдной местности и которое заселяют дети, считающиеся странными потому, что обладают сверхъестественными способностями (власть над растениями, способность видеть пророческие сны, необыкновенная сила, способность создавать руками огонь, способность оживлять трупы и создавать гомункулов и др.) или необычной физиологией (невидимость – как неспособность быть видимым, левитация – как следствие невоздействия силы земного притяжения; мальчик, в котором живут пчелы, девочка, имеющая на затылке второй рот и др.).

Автору отлично удалось композиционное построение произведения: начало интригует, погружает в историю, в нем есть и загадка, и ключевое для романа событие, на котором далее строится сюжет; повествование без провисаний, автор умело разбавляет действие подачей разных составляющих внутреннего мира героя, шестнадцатилетнего парня по имени Джейкоб, от лица которого и идет повествование, логически, без натужности перетекающее в финал романа, где по делу выстреливают нужные ружья, и таким образом история характеризуется целостностью и завершенностью – для первого романа цикла. А должен быть, судя по всему, именно цикл.

Важное значение для романа имеют многочисленные фотографии. Вообще нужно отметить, что издатель, мягко говоря, не поскупился на краску, которой на книгу ушло откровенно много. Фотографии изображают, в основном, тех самых странных детей из названия книги. Есть и несколько графических вставок, иллюстрирующих, например, письмо, которое читает герой, или титульный лист книги с важными для сюжета пометками. На некоторых фотографиях надписи, сделанные участниками событий истории. Тексты писем и пометок, присутствующие, в том числе на фото, выполнены на русском языке, и потому читатель легко может представить себя на месте героя, хотя, на мой взгляд, для пущей достоверности и достижения эффекта документальности было бы лучше, чтобы все тексты писались на языке оригинала, а внизу страницы просто помещались бы сноски с переводом.

Вкратце о сюжете, не раскрывая его. Начну с того места, на котором обрывается аннотация. Герой вместе с отцом отправляется в далекое путешествие. В семье Джейкоба есть как сугубо личностные, так и межличностные конфликты, которые по-разному отягощают героя и его родителя, и в месте, куда приезжают отец с сыном, каждому из них придется либо признаться в существовании проблем, либо решить их тем или иным образом. Собственно, как сама проблематика, так и преодоление воплощающих ее трудностей довольно сложны и весьма неоднозначны, что придает истории серьезности и некоторой внутренней остроты.

Основные события романа разворачиваются на «далеком уэльском острове», где герой старается разыскать место, о котором ему рассказывал его дедушка. Здесь Джейкобу придется испытать воздействие петли времени (ход, с одной стороны, весьма заезженный в фантастике, но, с другой стороны, обыгрываемый в романе интересно и вписывающийся в историю органично, поэтому неприятия не вызывает), а также чувства любви, ответственности и долга. Действие разворачивается как в наше время, так и в начале Второй мировой войны, которая – либо отдельные ее проявления – имела (/-ет) важное значение в жизни персонажей. Однако роман совершенно не военный и не о Второй мировой. Есть, правда, подозрение, что продолжение будет более тесно связано с этим трагическим событием истории человечества.

Героя с самого начала окружают тайны, и по мере развития сюжета он, разгадывая одни, сталкивается с другими. Автор постепенно приоткрывает завесу непонятного, однако в некоторых местах, думается, мог бы избежать некоторой очевидности в ситуациях, предваряющих разгадку. По сути, приключения в романе сводятся к поиску ответов, преследованию, стремлению выжить, сберечь и защитить. Герою и близким ему людям противостоят опасные враги, с которыми (в лице отдельных сил противника) в финале Джейкоб вступает в открытую схватку.

Собственно, наибольшие претензии у меня именно к финалу, но не к событийному его наполнению (тут как раз всё нормально), а к диалогам, которые ведут действующие лица, и к выказываемым ими реакциям. Представляется, что в ситуациях мрачных, напряженных, тяжелых и жестких люди вряд ли будут вести себя так, как то показал автор. Здесь отметил психологически-поведенческую недостоверность, которая несколько выбила меня из истории. Еще, как кажется, автор допустил сюжетно-событийное несоответствие (либо попросту забыл оговорить одно обстоятельство), оставляющее после себя ряд вопросительных знаков, совершенно ненужных, досадных. Также нарекания к изображению автором поведения злодея — тут мое «не верю!».

Вернусь к фотографиям, которыми изобилует книга. Эти фото зачастую интересны сами по себе, поскольку на них запечатлены то разного рода странности, то вполне обыденное, но с нетипичных ракурсов. Некоторые снимки очень атмосферны, другие притягивают каким-то внутренним напряжением или откровенно необычными образами и действиями, в которых застыли запечатленные на фото фигуры. Малышка, одиноко стоящая у пруда, на поверхности которого отражаются две разные девочки. Два мальчика, наряженные в белые костюмы с масками, покрой которых создает ощущение странности и абсурда. И другие фотографии, по-разному воспринимаемые, но неизменно работающие на произведение.

На фото часто изображены действующие лица, поэтому читатель самым наглядным образом знакомится с ними, и таким образом история не только в буквальном смысле иллюстративна, но и будто бы реальна. Отличный прием, который работает во многом благодаря содержанию фотоснимков, их атмосферности и необычности. Фотографии не просто выполняют описанные выше функции, но и сами по себе вплетены в сюжет, имеют в повествовании свое значение, порой очень важное. Поэтому использование фото – безусловно удачная идея. И роман без снимков воспринимался бы совершенно иначе – обыденно и глуховато. Фотографии включены в роман настолько органично и играют такую роль, что без них «Дом странных детей» представить уже сложно.

К языку повествования нареканий нет. Всё гладко, точно, без излишеств и в меру. Автор пишет уверенно. Попадались, правда, корявости, которые не знаю, на чей счет отнести – автора или же переводчика: что-то типа «небо было застлано тонким слоем облаков», в целом же, повторюсь, претензий нет.

Подводя итог:

- роман интересный;

- весомую роль в восприятии истории играют фотографии, создавая нужные впечатления, эффектно и эффективно работая на сюжет;

- никаких откровений и поводов для восторженных эпитетов;

- не «обязательное прочтение», но и отсутствие сожалений;

- увлекательное приключение, продолжение которого я бы прочитал (кстати, как кажется, оно потребует от автора очень ответственного к себе подхода, поскольку, исходя из того, чем закончился «Дом странных детей», подразумевает суровость и жесткость ситуаций, в которых должны оказаться персонажи, а ведь с передачей достоверности их поведения в финале этого произведения Риггз справился, на мой взгляд, не лучшим образом).

P.S. Почти в самом конце романа автор описывает место, где на участке стены высечены надписи с несколькими сокращениями имен, среди которых, например, «Дж.Р.Р.» (а еще «П.М.» и «Х.Дж.») – видимо, автор хулиганит, намекая на Толкина (а остальные сокращения – на других писателей?), включенного таким образом в ткань истории Риггза.

Мне не просто найти слова для этого отзыва, а всё потому, что давит мощь романа. Хочется передать ощущения адекватно, хотя понимаю, что воплощение неизбежно будет мелковатым и грубым – в сравнении с тем, каким представляется ПРАВИЛЬНЫЙ, в полном смысле соответствующий роману отзыв. «Татарская пустыня» — произведение внушительных силы и глубины. Это роман-притча и роман-отражение, — предупреждение, — ориентир, — постижение. Зеркало, в которое если заглянешь, то увидишь себя в бурном потоке жизни и времени.

«Татарская пустыня» входит в личную библиотеку Борхеса, а «случайным» произведениям там, насколько могу судить, нет места. Роман Буццати по праву считается произведением мировой литературы. Но это всё ярлыки – вещь сама по себе наносная, искусственная. А роман, его наполнение – они Настоящие. По количеству страниц произведение сравнительно невелико, однако как же оно объемно по сути! Роман и аллегоричен, и жизненно-реалистичен.

Дино Буццати – особый для меня писатель. «Мой». Он пишет о том и так, что не просто находит во мне отклик, но резонирует и «звенит». Однако Буццати – писатель каждого. Потому что творчество этого итальянца, не сомневаюсь, затрагивает нутряное. Ибо не может жизнь человеческая не проноситься по неумолимым волнам времени. «Татарская пустыня» — роман о человеке во времени, роман о времени, что сначала течет незаметно и будто где-то в другой реальности, затем настигает, заставляя себя ощущать, и увлекает в своем потоке, а потом – в конце концов – уносится дальше, прихватив с собой, оказывается, жизнь. Оно уносится – таким, каким было всегда, неизменным, но изменившим.

«Татарская пустыня» — роман о времени, ежесекундно изменяющем жизнь, только сначала, до определенного момента, не замечаешь и не понимаешь этого, пребывая в иллюзиях, которые, думаешь, составляют Смысл, а затем – словно со стороны (и от этого еще обиднее и больнее) вдруг остро сознаешь, что, оказывается, есть Река, и она уже унесла тебя от слишком многого, но унесет и дальше. Вопрос только, от чего еще? От чего еще – важного и по-настоящему ценного, что можно пропустить, если вовремя (очень точное слово!) не спохватиться? Думаю, читать этот роман полезнее всего в возрасте от 17-ти до 23-х, когда «ничего не потеряно» и «всё впереди». Однако заглянуть в зеркало и – главное – принять и повзрослеть сущностно не поздно никогда. И это автор подчеркивает финалом произведения.

«Татарская пустыня» — это роман о личности, возможности ее внутреннего, духовного развития. Если скажу, что это произведение о жизненной трагедии, касающейся каждого, то буду в равной степени и прав, и не прав. Ведь достаточно принять Реку, осознать себя в ней, прийти в согласие с природой, как исчезнет свойство трагичности, а вслед за ним и чувство фатальной разрушительности времени.

В романе автор изображает мотивы и ожидания от жизни, движимый которыми человек сам загоняет себя в ловушку. Буццати показывает как силу убедительности, так и абсолютную бессодержательность и иллюзорность подобных устремлений. Вновь эффект зеркала. Автор очень точен и мудр. И заглядывает он глубоко. Потому и является произведение таким пронзительным и мощным.

Неоднозначное у меня впечатление от авторских характеристик чувства любви и соответствующих отношений, которые, впрочем, вплетены в повествование лишь вскользь. Есть подозрение, что Буццати не имеет ввиду именно настоящее это чувство, а говорит о том, что часто за него выдают – оболочку без должного содержания. Хотя возможна и иная трактовка, которая не влияет на органичность произведения и целостность его восприятия. Впрочем, всё в «Татарской пустыне» служит главной идее. И нет в романе лишнего: ни образа, ни эпизода, ни строчки.

Язык «Татарской пустыни» прост. Но как же точен! А это уже многое говорит о таланте автора. Сюжетная канва весьма скупа, произведение лишено событийной динамики. Но ведь это роман-притча. И читается он с интересом – не тем, который возникает, когда читаешь / слушаешь какую-нибудь занимательную историю, но интересом, свойственным процессу духовного познания, куда при этом примешиваются ощущения узнавания, понимания, сопричастности, выступающие своего рода условиями наложения – наиболее «правильного» и полного – содержания романа на восприятие.

И выходит так, что главного героя, Джованни Дрого, чувствуешь, видишь мир его глазами, ощущаешь то и так, что ощущает он. И Крепость, где служит герой, становится не просто местом действия, но той самой Крепостью, в одном из помещений которой стоит твоя кровать, и когда ложишься спать, слышишь, как «хлюпает цистерна», и еще звуки голосов перекликающихся солдат; а когда выходишь на стену и смотришь на север, туда, где безжизненным полотном раскинулась татарская пустыня, чувствуешь, как ворочается где-то внутри тянущее ожидание, готовое – стоит только увидеть хотя бы только признаки искомого, желаемого – пробудиться радостным волнением в предвосхищении близости в твоей жизни больших событий – тех самых, что ждешь всю жизнь, но о которых не говоришь и не скажешь никому. Потому что они – сокровенное. И ты, привыкший ждать и верить, верить и ждать, знаешь, что о подобном мечтает почти каждый в Крепости. И это тебя с ними одновременно и роднит, и заставляет относиться с настороженностью – вдруг шанс обрести мечту выпадет не тебе.

Глазами Дрого я видел Крепость изнутри и со стороны, испытывая те разные чувства, которые по воле автора владели героем. На протяжении повествования я был одновременно и Джованни, и самим собой, пропуская через себя мысли и переживания героя. Несколько раз перечитывал отдельные абзацы, восхищаясь поразительной, невозможной точностью характеристик, образов, состояний. Финал же читался очень медленно (и это было совершенно не намеренно) – потому что прочувствовалось – будто бы само по себе – каждое слово. А последние строки – как же в них много всего!..

…Много всего в романе, очень объемном, глубоком, мощном, Настоящем.

И вот еще что – Буццати ни к чему не призывает и не старается учить. Он лишь подносит зеркало.

Если честно, писать отзыв не хотел. Отзывы у меня возникают лишь когда мне настолько хочется / интересно поделиться своим впечатлением от произведения, что намерение выразить мнение, ощущения, эмоции формируется будто бы само собой. В случае с «Аингмом» этого нет.

Тем не менее. Что есть «Аингм»? Попытка автора создать глобальное, глобальное настолько, что идея существования второй Вселенной не просто вплетена в историю, но, судя по всему, будет развиваться в остальных, если не ошибаюсь, девяти книгах. Автор берется работать с очень крупным планом, забывая, либо же сознательно игнорируя то, что литературно-художественные истории привлекают возможностью погружения в них, а это применительно к роману практически невозможно (со мной было лишь в некоторых эпизодах). Виной тому не только (или даже не столько) масштаб, а стиль, особенности языка романа. Но обо всё по порядку.

Есть реальность – мир Земли двадцать четвертого столетия, где функционирует главный герой Роно Моуди, очень интеллектуально развитый молодой человек, который, однако, по воле автора выказывает порой такие реакции, что утверждение о его развитости значительно теряет в весе. Есть Куандерон – параллельный пласт реальности, находящийся в неразрывной связи с миром обычным. Переход туда доступен, судя по всему, очень немногим и крайне небезопасен: нужно преодолеть некий барьер, через который проходят сознание и душа, и адекватно инициализироваться, без потерь для, собственно, сознания и души. Мир Куандерона живет по своим законам, суть и выражение которых отчасти можно охарактеризовать фразой «мысли материализуются». Куандерон, насколько понял, мир духовного развития. Отмечу, идея Куандерона смотрится симпатично, интересна и кажется перспективной.

Несколько сотен лет Земля испытывает вторжение инопланетной расы, метод интервенции которой – внедрение себя в людей и последующая «тихая», но тотальная экспансия. В итоге человечество стоит у черты, а возглавить сопротивление может / должен лишь достойный, тот, кому ведомы причины и следствия происходящего, тот, кто способен, став на путь духовного развития, повести за собой остальных. Роно Моуди. Ключевое место в истории интервенции отводится русскому народу. От подачи его исключительности ввиду присущих ему уникальных духовных качеств мне, наверное, должно быть лестно. Можно догадаться, что подобного не испытал. Всё потому, что, соглашаясь в принципе с точкой зрения автора, не люблю крайностей. Эксплуатация же образов отдельных исторических личностей ничего, кроме раздражения, не вызвала – не потому, что плохо и не имеет права на существование (тут как раз всё укладывается в фантдопущение), а просто потому, что подобная интерпретация кажется мне слишком вольной.

Также события разворачиваются в советское время, накануне распада СССР – практически исключительно для того, чтобы показать рождение и определенное развитие другого героя, Александра (не могу назвать его вторым «главным» для романа, но для истории в целом, надо полагать, он один из ключевых). И есть еще где-то в Космосе мир Аингма. Его населяют сверхразвитые существа, смысл жизни которых – постоянное духовное совершенствование. И обладают они, разумеется, удивительными способностями <фраза лишена сарказма>, духовное, ментальное развитие достигает впечатляющих высот. Мир этот весьма интересен, описание его канонов выглядит целостно, фантазия у автора на хорошем уровне (и сам замысел Аингма, проработка принципов и особенностей жизни его обитателей заслуживают похвалы), но, на мой взгляд, в некоторых моментах автор явно перебарщивает (специфика вынашивания детей). Это с одной стороны. С другой – допускает очень существенный промах, когда задействует в описании понятия, образы, сравнения из жизни землян, а повествование при этом идет НЕ от лица персонажа-человека, только который и мог бы достоверно оперировать указанными средствами. Подача мира Аингма «глазами всеведущего автора» заставляла меня видеть этого самого автора и принимать на веру его слова. А читатель ведь вовсе не хочет наблюдать всезнайку-создателя, ему нужно самому погрузиться в историю, которая должна смотреться достоверно. Словом, прокол в методе. Хотя сама по себе идея, как бы взятая по модулю, интересна.

Мир Аингма дает читателю нового героя. Таким образом, их в романе трое. Надо сказать, выписать их объемно у автора не получилось. Может, пока, но представить их читателю наиболее приближенно, однозначно, стоило бы. А так – словно гипсовые фигурки на шахматной доске. Нет, автор старается сделать персонажей объемными – через подачу мыслей, переживаний, узнаваемых поведенческих реакций, но то, КАК он это делает, совершенно не способствует решению задачи. Виной тому неправдоподобность, чрезмерная тонкость и восприимчивость как черты образов. Но автор, однако, может объемно и достоверно изображать персонажей, что видно на примере старика Матвея. Вот этот характер получился отлично. Жаль, образ эпизодический. При этом он самый цельный и живой.

Сюжетные линии вокруг второго и третьего героев подаются как воспринимаемые первым. И коль события развиваются своего рода в трех плоскостях / мирах / временах (или в четырех – смотря как считать), автор намекает на «сферичность» истории: одно, одновременно, и внутри другого, и при этом равновелико.

Есть еще Игра. Даже не глобальная, а Глобальнейшая, которую ведут Высшие сущности. Да, те самые. И, видимо, Игра и будет ключевой темой последующего повествования. Покоробило меня объяснение от автора (в конце романа), на котором акцентируется внимание (курсивом – чтоб до читателя дошло наверняка): суть замысла, характеристика которого имеет красивое название «сферический реализм», постигнуть удастся лишь по окончании всей истории (и лишь при определенном условии – тут, надо полагать, намек на способность / готовность постигнуть).

Идеи, кажущиеся интересными и перспективными, испытывают суровое давление языка и стиля повествования. Да простит меня автор, но ему не хватает мастерства и чувства меры. Местами всё складно да ладно, но только местами. При разнообразии и очевидной небедности языка повествование:

- часто представляет собой хронику,

- содержит избыточное количество метафор (и они бывают неуместны, поэтому складывается ощущение некоторой фальшивости истории),

- не лишено (гхм, гхм) речевых ошибок (поначалу хотел привести отдельные ляпы, но потом передумал – автор, мне кажется, и сам всё способен увидеть при более внимательном прочтении, а читателям вполне может хватить выложенных в инэте отрывков),

- имеет пунктуационные и орфографические ошибки (такое ощущение, что текст достойно не вычитывался).

Предложения, как правило, длинные, изобилуют причастными и деепричастными оборотами. А ведь это, знамо дело, большой «не айс». Ощущение красивости от подобной оборотистой и метафоровой перегруженности, разумеется, лишь кажущееся. Я хотел верить автору, но такими вот особенностями текста автор мне постоянно мешал.

В итоге я отметил идеи, но ввиду характера средств их выражения, отметил «по модулю». Не знаю, может то, о чем напишу сейчас, обусловлено особенностями личности автора (тонкость натуры, например), но порой меня порядком раздражала недостоверность мыслей, реакций и поведения персонажей: слишком возвышенно / трогательно-наивно / совершенно несообразно ситуации. Да, еще по тексту разлит пафос. Отчасти он соответствует глобальности задумки, но лишь отчасти. От совокупности характеристик языка читать было не интересно, хотел поскорее закончить.

Завершить хочу на добром. Аннотация призывает руководствоваться светлыми чувствами, пускаясь в путешествие по мирам «Аингма». И действительно, роман проникнут не только идеей духовного развития, но добром и любовью. И потому жаль, что исполнение подкачало. А ведь есть в книге достойные, содержательно и качественно правильные, по-настоящему ценные посылы.

Искренне желаю автору удачи! У него хорошие идеи.

P.S. Акцентированно аховая реклама романа сильно ему вредит.

Сказка для взрослых. Готическая. Атмосферная. Увлекательная. Яркая. Насыщенная колоритными образами. Легкая по исполнению. Непростая по наполнению. Запоминающаяся (совокупностью характеристик). Западающая в душу (для меня – идеей, раскрываемой к финалу).

Гейман – мастер. Да, банально. Да, не новость. Но он мастер! Прочитав многое из его творчества, определил для себя струнку в его произведениях, благодаря которой – в том числе, или прежде всего – они нравятся, цепляют. Первое: автор пишет о простых людях из нашего мира, которые не на вершине социальной лестницы и не рыцари без страха и упрека. Пишет об обычных людях с узнаваемыми недостатками. И это касается не только главных героев, отчего истории становятся читателю ближе. Второе: у автора очень богатое воображение, живой ум, свой особый изящный стиль, незаурядная наблюдательность, позволяющая при описании выхватывать такие детали, которые сами по себе рисуют образы, точно и полно передают ощущения, состояния и чувства. Благодаря перечисленному фантастическое в произведениях Геймана словно живое, оно зримо и «достоверно». Третье: перипетии, происходящие с героями в фантастическом антураже, имеют помимо прочего рельефно обозначаемый жизненный подтекст, который придает историям серьезность, а подчас и глубину. И автор развивает своих героев, а развитие это, в свою очередь, логично и правдоподобно.

[собрался писать отзыв на конкретный роман, а получается чуть ли не разбор творчества =)] Собственно, всё отмеченное характерно для «Задверья», романа, считающегося одним из лучших произведений Геймана, романа, который в его начале абсолютно погрузил меня в мир и проблемы ГГ (в сцене с квартирой <там, где ГГ принимает ванну> мне стало жутковато), в середине расслабил авантюризмом ярких приключений (следил и наслаждался «картинкой»), а в финале встряхнул, легко подцепив мое восприятие на крючок основной идеи произведения <чему, надо сказать, я активно потворствовал>, потянувший за собой – вглубь «больного» для многих любителей фантастики вопроса о «конкуренции» миров реального и волшебного.

Идея эта, пусть и многажды обыгранная до Геймана, в «Задверье» звучит здОрово. Будит запрятанные где-то в сознании смутные ощущения, вызывает ассоциации и мысли, что сродни ностальгическим. За это благодарен автору.

В «Задверье» Гейману традиционно удались персонажи – не все в одинаковой степени, но всё равно они получились объемными. Безусловная удача – колоритнейшие образы господ Крупа и Вандермара. Есть в романе и то, к чему претензии предъявлял, но всё больше по мелочам (к некоторым сюжетным решениям и реакциям персонажей).

Эта сказка Геймана из разряда тех историй, которые остаются в памяти – потому что яркие, рассказаны умело и интересно и несут в себе нечто такое, что способно затронуть за живое.

Страшные они, эти колеса.

Страшно, когда с человеком такое…

Акутагава написал о том, что и как его преследовало и терзало. Написанное (чем? кровью души?), кажется, почти ощутимо. Только воспринимать такое страшно, а переживать, надо полагать, – и подавно. Невымышленный рассказ Акутагавы живее, мрачнее и тяжелее придуманных автором историй. Своей реальностью, бескомпромиссной и мучительной. Такое чувство, будто услышал исповедь. Словно вдруг приоткрылась дверь в мироощущение и сознание автора…

Этот автобиографический очерк написан всего за несколько месяцев до смерти. Рассказ проникнут чувством приближающегося конца, ощущением его неотвратимости.

Последние строки оглушают своей болью.

Зубчатые колеса всё зримее. Они крутятся, крутятся, крутятся… Перемалывают… Давят…

Акутагава, кажется, живет в этом рассказе.

Не надо предъявлять к роману требований, по которым судим о произведениях, привычно относимых к жанру фэнтези. «Дочь короля эльфов» — это фэнтези совершенно иного порядка. По «внешним», наиболее быстро улавливаемым компонентам (характер действия, полнота описаний персонажей, предметно-бытовая прорисовка мира) произведение, пожалуй, не впечатлит. Но берет-то оно совсем не этим, а чем-то нутряным, «настоящим». Творение Дансени волшебное «по-настоящему». В романе выражен дух волшебства. Пожалуй, это характерно для всего творчества автора. Читая, оказываешься в плавном, уютном течении красивых и поэтичных описаний природы, метких и тонких зарисовок и мыслей о явлениях человеческой жизни и жизни вообще. Но и это — не главное, хотя дорогого стоит.

Автор создает сильные аллегории, которые поначалу не кажутся таковыми, воспринимаясь как элемент предлагаемого окружения, часть мира истории; затем же образы вдруг начинают звучать и ощущаться иначе, приобретая, с одной стороны, глубину, с другой – явные очертания упомянутого литературно-художественного средства. И вот тогда произведение начинает играть в полную силу!

Дансени – автор талантливый и тонкий. Он мастерски использует смысловые намеки и полутона, причем делает это нарочито на контрасте с яркими и однозначными по смыслу образами и описаниями, из-за которых и складывается ощущение некоторой архаичности повествования. Лишь дочитав, понимаешь, что всё оправдано, и если б было по-другому, то уже не так по-особенному мелодично…

Дансени – человек наблюдательный и мудрый. Легкими, почти незаметными намеками и полутонами он поддевает читателя и ведет по истории, поучая, но так исподволь, что этого почти не улавливаешь. Автор погружает в ощущение ностальгии по волшебному (и по прошлому, по детству), и ощущение это очень объемное, сильное, затрагивающее за живое. Благодарен автору за столь глубокую подачу образов. «Дочь короля эльфов» дышит искренностью и чарующей атмосферой сказочного, уже потерянного или еще пока утрачиваемого.

Данный роман – произведение взрослое. Это не значит, что нельзя читать детям, нет. Произведение взрослое по идеям и мыслям, вложенным в него. В простоте повествования кроется серьезность. Роман многослойный. А этого я изначально от «Дочери короля эльфов» не ожидал. Слышал, что предтеча и чуть ли не первооснова для фэнтези как жанра, источник вдохновения для целой плеяды авторов, но вот многослойности не ждал. Позволил себе забыть, что автор – лорд Дансени.

«Дочь короля эльфов», безусловно, обладает вдохновляющим эффектом. Многие образы истории проработаны так ощущенчески глубоко, что, действительно, могут считаться в качестве источника, из которого – сколько бы ни черпали – не убудет. Этот роман – заключенная в прозу поэзия, проникнутая ностальгической тональностью, произведение многослойное и сильное.

Мой безусловный фаворит среди рассказов «синей» группы. Не согласен с теми, кто считает, что «Мотыльки» не соответствуют теме конкурса. Последние предложения рассказа практически прямым текстом объясняют соответствие. Но не наличие данного компонента ценно для меня здесь. А то, как подана и раскрыта идея. Тут укоряли автора в том, что он выдавливает из читателя жалость созданными им образами. Меня крайне удивляет такой упрек. Рассказ совершенно лишен нарочитости и искусственности, обычно свойственных подобному авторскому намерению.

С первых абзацев рассказа я был погружен в историю. Она держала внимание на ощущенческом уровне. Простыми словами автор создал по-настоящему живые образы и явственно чувствуемую атмосферу стылой площади, на которой скоро предстоит свершиться суду. В небольшом по объему рассказе автор описал жизненную драму и при этом сумел показать ее грани в том числе через окружение.

Безусловная заслуга автора в том, что он, не разжевывая, а намеками, отдельными словами прописывает идею, разворачивая ее умело и тонко. Образ меча выписан просто изумительно. Когда читаешь, не понимаешь, о ком / чем идет речь, но мысли и ощущения «героя» держат так, что ответ кажется не столь важным. А потом автор дает ответ, и хочется перечитать, а перечитав, находишься под впечатлением от того, как подается образ. Автор в небольшом объеме текста плотно и достоверно передал спектр эмоций. И еще очень понравилось, как выдержана тональность истории.

В данном рассказе меня впечатлило исполнение. Тот случай, когда пресловутое «как» — следствие таланта и мастерства, и благодаря этому рассказ просто дышит атмосферой и ощущениями. Автор, браво!

Вот, казалось бы, что оригинального в рассказе? Если разобрать сюжет, то практически ничего такого здесь и нет. В наш век искушенности произведениями разной степени ценности усмотреть свежую идею очень непросто, почти невозможно. Правда, в погоне за новым так легко отмахнуться от достойного. И стоит ли тогда это свежее да оригинальное того, чтоб за ним гнаться. Верно говорят, старый друг лучше новых двух.

Этот рассказ заставил меня вспомнить, что такое творчество Ф.М. Достоевского. Погружение в мир повествования – с первого абзаца. Ощущение такое, что всё видишь глазами мальчика, а окружение – живое, настоящее. Сцена у окна, где герой наблюдает за тем, как дети в доме играют у елки, запечатлевается в памяти словно фотография. То же самое и в предфинальном эпизоде (с куклами за стеклом), и, разумеется, в конце произведения.

Рассказ передает, естественно, не только визуальные образы, но и ощущения, состояния, атмосферу. Идея произведения раскрыта на сильнейшем контрасте образов. Тональность рассказа какая-то пульсирующая, а сам он – как волна, накрывающая читателя с головой, оставляя после себя стойкое грустное чувство.

Удивительная сказа! Удивительная, прежде всего, языком повествования. Тот случай, когда для меня почти не важны были сюжетные перипетии (сюжет довольно привычен для сказки, но не без интересных моментов), а хотелось наслаждаться ярчайшим авторским слогом. Шутка ли дело? Автор – Даль. Тот самый! Но словарь – это одно, а художественный язык автора – совсем другое.

В сказке столь огромное количестве русских пословиц, поговорок, прибауток и присказок, что возникло даже желание выписать их, посчитать, а затем и пользоваться при случае. Потом представил, сколько времени это занять может и от идеи отказался, хотя хочется перечитать сказку только ради того, чтоб вновь окунуться в тягучий и плавный поток этих выразительных средств. Даль не просто излагает пословицы, поговорки, прибаутки да присказки, он их так вплетает в сюжет, что повествование именно что состоит из них – не полностью, конечно, но столь во многом, что сказка воспринимается как совокупность этих красочных, точных, невероятно живых элементов богатейшего русского языка. Вот уж где, действительно, абсолютно обоснованный повод для гордости!

Поговорки, большинство из которых лично для меня новые, вплетены в повествование невероятно органично, и вскоре они воспринимаются уже как совершенно естественный элемент текста. Средства выразительности, что по отдельности, а тем более – в совокупности, несут в себе множество оттенков смысла и мощный энергетический заряд. Вот уж точно, язык – великая сила!

Читайте, наслаждайтесь, гордитесь!

Хочешь сказать об издании третьей книги цикла «Первый закон», скажи, что оно могло бы быть лучше. Причем, ОЖИДАЕМО могло бы быть лучше – на уровне изданий предыдущих романов. Первым, чем неприятно удивила книга, стала аннотация. Спрашивается, зачем в ней излагать то, что должно стать известно читателю только по прочтении половины первой части романа? Неужели чтоб пошатнуть интригу и интерес? Зачем приводить то, что читатель должен узнать лишь в середине второй части романа? Неужели чтоб заретушировать безусловный плюс, которым отметилось творчество автора, — неожиданность поворотов сюжета? Вопрос «Разве аннотацию нельзя было сделать с уважением к читателю?» остается, по всей видимости, риторическим. Словом, жаль, что вышло так. Вряд ли читатели заслужили такого к себе отношения. Впрочем, ситуация с аннотацией – вполне себе иллюстрация одной из самых проработанных идей романа («Никто не получает того, чего заслуживает»).

Второй камень в огород издания, о котором <камне> рассуждали в соответствующей ветке форума, – перевод. Смена переводчика не пошла книге на пользу. Если первые два романа цикла отличались живым, хлестким языком повествования, «приправленным элементами черного юмора», то «Последний довод королей» этого лишен. Еще одно урезание из достоинств творчества Аберкромби. Такое ощущение, что на этапе подготовки в печать роман прошел через Допросный дом, где безосновательно потерял важные свои компоненты. «Жизнь несправедлива», да…

«Зачем я это делаю?» — вопрос, который не задавал себе, читая роман. Несмотря на отмеченные выше недостатки книги, ждал, что автор проявит себя привычно достойно, несмотря ни на что. И тут не обманулся. Аберкромби остался самим собой. В первых двух романах он приучил к жесткости и жизненной реалистичности, когда, как правило, не бывает счастливых «вдруг», «неожиданно», «из последних сил» и т.д. и т.п., а у всего есть своя цена, и за всё надо платить (или расплачиваться). Однако думал, раз финал цикла, автор проявит элемент мягкости и даст своим героям то, чего они были либо изначально лишены, либо лишались по ходу повествования, или хотя бы намек на такое. Причем, уверен, это вышло бы у Аберкромби гармонично и достоверно. А этот циничный автор взял да и продолжил в прежнем духе, сумев при этом удивить – сухой, железной прагматичностью сюжетных решений финала, жесткой бескомпромиссностью происходящего с героями. Сделано это убедительно и как-то так звонко, с эффектом пощечины: мол, читатель, привыкнуть пора, что тут тебе не сказочка с хэппи-эндом, а история, в которой всё (или почти) проникнуто суровой (и, да, часто жестокой), грубой необходимостью.

В заключительном романе трилогии все ружья выстрелили. Да так, с одной стороны, неожиданно, а с другой – прагматически обусловлено привычным, универсальным набором стремлений и чувств персонажей, что назвать ружейный залп иначе, нежели мастерством Аберкромби-молодого-да-талантливого, не могу. Может сложиться впечатление, что история осталась неоконченной. Не думаю. История, рассказанная в «Первом законе», самодостаточна и цельна, наглядно и достоверно раскрывает вложенные в нее автором мысли. И потому, думается, автор заслуживает признания, а его произведения – внимания. И пусть одна из идей романа, указанная в первом абзаце данного отзыва, не находит воплощения применительно к Аберкромби и его творчеству.

Книга «Остаемся зимовать» – тот случай, когда форма почти так же важна, как и содержание. Содержание без формы не имело бы должного эффекта воздействия, а форма без содержания вполне вызвала бы непонимание и даже раздражение. В книге всего-то 160 страниц. При этом каждая страница, как правило, заполнена текстом далеко не полностью, а на некоторых – лишь по одному коротенькому предложению. Смысл тут в том, что каждая страница – определенная мысль (законченная или развивающаяся на следующих страницах), которая должна быть своего рода обособлена от других. Так достигается эффект нарочитой рельефности каждого эпизода. При всём этом повествование сюжетно последовательное, история воспринимается цельно и очень многогранно – за счет того, что каждая следующая страница отличается от предыдущей либо событием, либо персонажем, воспринимающим события, действующим, либо мыслью и образом.

Шрифты текста различны – как применительно ко всей книге, так и постранично (последнее используется умеренно часто). Некоторые слова, фразы выделяются жирно или подчеркиванием. Данные выразительные средства не спонтанны, каждый конкретный случай их применения имеет свой смысл, создающий атмосферу, подчеркивающий мысль, выделяющий образ. Прямая речь, мысли персонажей не обособляются от основного текста соответствующими знаками (только размерами шрифта, (и то, вроде бы, не всегда) да авторскими указаниями). В романе нет вопросительных знаков, хотя автор дает понять, что задан вопрос (простым словом-указанием «спросил (-а)»). Всё перечисленное создает непривычное, странное, но интересное и доносящее атмосферу романа впечатление.

Автор экспериментировал не только с формой, но и с содержанием. Прежде всего, создан необычный, очень удачный, может, даже гениальный образ Февраля. Как у Маркеса – голубая собака, у которой самое удивительное – ее глаза, так у Джонса – Февраль. Хотя поставить данные образы рядышком не могу. Что бы ни говорили, Джонс – не Маркес с его тонкостью, остротой чувствования, глубиной и пронзительностью. Но образ Февраля, конечно, сильный и интересный. Искренне аплодирую Джонсу, восхищаясь его фантазией.

Фантазия автора не бессмысленна. И в этом – ценность «Остаемся зимовать». Несмотря на небольшой объем романа, он насыщен идеями, мыслями и образами. «Остаемся зимовать» — это роман совершенно разных красок: от ярких и светлых до тусклых, мрачных и темных. Поначалу складывается ощущение, что полутонов нет, что история очень контрастна, однако полутона – на смене красок, на совокупности отдельных страниц и словно бы между ними. Роман ассоциативен, и в этом может показаться непростым. Ассоциации появляются и появляются, толкаются, наслаиваются друг на друга, — от этого можно устать. Но лучше – дать им полет, выпустить их, пусть летают и кружат, а потом – вполне рассядутся по местам, успокоенные, довольные. Роман надо читать единым махом, не оставляя «на завтра» или «на потом». Тогда он раскроется полнее. Я, правда, далеко не уверен, что постиг его полно и правильно, но и от воспринятого чувствую приятно-тяжелое удовлетворение.

«Остаемся зимовать» — это сказка, притча. Значит, упор не столько на персонажах, сколько на истории в целом, ее настрое, значении и посыле (а в нем – много граней и красок). Герои проявляются, прежде всего, в действиях, во вторую очередь – в диалогах, в третью – в мыслях и ощущениях, испытываемых ими. Т.е. как такового внутреннего мира действующих лиц читатель не видит (да это в «Остаемся зимовать» и не нужно; книга берет другим). Он чувствует персонажей через окружение, обстановку, происходящие события. В центре – не столько герои, сколько всё действо целиком, проникнутое разными смыслами, метафорами, аллегориями, образами для размышлений и для прочувствования. Вот этим-то книга и берет. А еще – наполненностью всего указанного.

Автором создан мир, кажущийся непонятным, лишенный логики устройства, несколько абсурдный (сравнение с Кэрроллом одновременно и уместно, и нет), словом, нереальный, но в то же время так похожий на наш, где упорядоченность порой слишком иллюзорна. Мир притчи воспринимается ассоциативно-ощущенчески и потому кажется пусть и странным, но живым.

Люблю приятные неожиданности. Эта книга из их числа. Хотя, казалось бы, неизвестный мне автор, отсутствие рекомендаций, невысокая цена за издание в книжном магазине (что часто свидетельствует о соответствующем же качестве чтива), довольно кричащее название (не ориентирующее на содержательность) – совокупность факторов, обычно исключающая приобретение мною книги. Но внимание мое к роману оказалось-таки привлечено. Виной тому – аннотация, предрекающая некоторую философскую тональность в антураже, показавшемся довольно интересным. Купил.

«Мертвые из Верхнего Лога». Пробуя название на ассоциации, представлял, конечно, мистику, а слова из аннотации – «мрачная философская сказка» – лишь укрепляли в подобном. Что оказалось? Оказалось, во-первых, аннотация весьма точна, хоть и скупа (как любая аннотация), во-вторых, содержание романа выдерживает притязание на философскую направленность. И психологизм (тут автор порадовал!).

Всегда казалось, главное в произведении не столько «что» описывается, сколько синтез «что и как». С первой страницы понравилось именно «как». Автор, оказалось, пишет грамотно, уверенно и красиво. Где-то встречал эпитет «мелодично» применительно к слогу Романовой. С этим абсолютно согласен. Автор мастерски пользуется метафорами. Значимо не их обилие, а, прежде всего, чувство меры и вкуса при работе с ними. С этим у Романовой всё отлично. Создается яркий, очень образный стиль, легкий и в то же время содержательный. Это последнее – потому, что автор средствами выразительности старается достичь не столько красивости, сколько наиболее правильного обыгрывания событий, ситуаций, героев, образов, рассуждений, мыслей и ощущений. Тут также важно отметить, что нет перегруженности текста, напротив, повествование именно что льется и именно что легко, а где-то и просто звонко. Был приятен сам процесс чтения.

Романова в «Мертвых из Верхнего Лога» проявила себя как тонко чувствующий человек и тонко и адекватно передающий состояния и настроения автор. Романова великолепно показала психологию героев, разложила внутренний мир многих персонажей на составляющие, сопровождая процесс меткими, точными, живыми и жизненными сравнениями и метафорами. В данном компоненте Романова – большой молодец!

О сюжете. Несмотря на то, что слово «мертвые» в фантлитературе воспринимается как штамп (что, впрочем, по делу), Романовой удалось главное – интересно обыграть этот образ. Добился такого эффекта автор во многом потому, что копнул глубже (чуточку или не очень), чем многие коллеги по цеху. Романова взяла нутряную подоплеку страха перед мертвыми как страха перед смертью, гнездящегося в каждом человеке. Романова эрудирована, начитана, увлекается эзотерикой и Алистером Кроули (так сказано в краткой «сводке» на обложке издания), что и позволило ей нетривиально и объемно донести и раскрыть многие мысли и образы.

Мертвые в романе далеко не доминирующая тема. Неожиданно для меня одними из главных оказались темы личностного и общественного развития, раскрываемые во многом через срез экзистенциально-эзотерический. Вопрос смысла жизни (от индивидуально-субъективного до социального и даже вселенского значений) интересно преломляется в сюжете, над которым, кажется, Романова работала скрупулезно. Композиция романа непростая (несколько сюжетных линий + экскурсы в разное прошлое), тщательно выстроенная. И, конечно, сильна в книге тема разнообразных межличностных отношений.

Автору удались герои. Они выписаны объемно, разносторонне и убедительно. Психология, ситуационные реакции обусловлены внутренним миром персонажей и адекватны жизненным аналогиям, благодаря чему создается ощутимый эффект достоверности. Герои разные, непростые, с достоинствами и недостатками, живые.

Из «минусов». Кое-где сюжетные ходы показались не вполне достоверными (вот доработать если, дообосновать, докрутить – тогда «претензию» снял бы). Иногда повторяется один и тот же (или родственный) оборот к определенному образу, хотя Романова с ее-то умением писать прекрасно могла бы, сохранив образ, разнообразить его характеристику; это, очевидно, более техническая недоработка. Автор создал текучий яркий и легко воспринимаемый стиль, однако местами (редко) в него проникли показавшиеся лично мне инородными слова-заимствования из английского языка; да, они стали уже частью нашей речи, жизни, да, они, эти слова, по смыслу повествования уместны и играют на сюжет, но, на мой взгляд, можно было обойтись и без них (это «вкусовое» замечание, но тем не менее).

Возвращаясь к наименованию романа. Мне показалось, что оно такое, какое есть только ради привлечения читателя к книге – чтобы купили (на волне популярности задействованного образа). Роман много глубже, чем его название, которое – просто ширма, и пусть она не оттолкнет, ведь книга весьма поучительна и обращена вовнутрь. Философская тональность, психологизм, экзистенциальная эзотерика – всё это в романе не просто есть, он ими пронизан. «Мертвые из Верхнего Лога» — ни в коем случае не история «про зомби». «Мертвые из Верхнего Лога» — роман, претендующий на определенную степень серьезного и вдумчивого отношения к его содержанию.

«Верю!» — слово, характеризующее восприятие романа. Оно – от поведенческих реакций, мыслей, поступков героев. Есть в книге главка под названием «Везение», которая очень реалистично отражает жизненный смысл этого понятия. «Я еще жив!» — часто говорит Логен. Иногда везение – именно в этом. Ценить то, что есть – порой наука.

Начитавшись разного фэнтези, задавался вопросом: ну что мешает писателям изобразить события, действия, персонажей более достоверно? Без излишнего пафоса, запредельного геройства, упрощенчества ситуаций, гипертрофированной красивости моментов? Аберкромби – автор, отреагировавший на вызов, порожденный ситуацией в жанре (пусть не первым, но достойно и ярко), и ответивший на него тем, чего я ждал от писателей фэнтези – прагматически-бытовой достоверностью и бескомпромиссностью в изображении «правды жизни».

Когда идут в бой, страшно. Если слишком самоуверен, поплатишься за это. У всего есть цена и свой закономерный исход. Так, в плане убедительности воздействия авторских решений показательны три правила боя, которым Логен учит Джезаля. Удивил поступок Веста в отношении Ладислава, неожиданный, но понимаемый и принимаемый – потому что показанное развитие характера офицера правдоподобно; заслуга автора здесь в том, что правдоподобность – в сломе мотивации и системы ценностей персонажа.

Аберкромби со своими героями не церемонится: ни сюжетно-перепетийно, ни психологически-эмоционально. В каждом человеке есть что-то темное, эгоистическое или обусловленное комплексами, и автор мастерски показывает, как и в каких ситуациях это может проявляться. В результате веришь и персонажам, и их создателю.

Ломает ли Аберкромби штампы? Да, и со звонким, приятным треском. За этим наблюдать интересно. Пожалуй, в сердцах можно сказать: «Эх, шельмец, порадовал!». В чем-то Аберкромби хулиган, но хулиган, появление которого, с одной стороны, обусловлено развитием жанра, с другой же – само способствует генезису фэнтези.

«Прежде чем их повесят» — крепкий роман с плотным, непровисающим динамично разворачивающимся сюжетом и, что для меня всегда важно, развивающимися образами основных действующих лиц.

Издание данного романа 2011 г. «РИПОЛ классик» – это целенаправленный обман читателей. И дело тут не в авторе. К нему «претензии» мало того, что совсем иного рода, так еще и сугубо субъективные (из области вкусов и пристрастий). Обман заключается в том, КАК эта книга преподносится. Очевидно, расчет основан на волне интереса к триллерам, мистике, и популярности «скандинавских» авторов, их модности. Расчет, надо полагать, оправдался, жаль только, что такие маркетинговые ходы авторам идут отнюдь не на пользу, а, скорее, во вред.

Итак, на обложке с лицевой стороны имеется мнение некоего Саймона Беккета: «Лучший шведский триллер после Стига Ларссона. И как только этим шведам удается создавать такие шедевры? Я потрясен». На обложке с тыльной стороны THE GARDIAN утверждает, что у «Ночного шторма» гениальная концовка (!). Но этого мало. Книга обернута в полосу красной бумаги с надписями: «“Лучший триллер года” по версии ассоциации британских писателей. Этот роман больше, чем мистический триллер, больше, чем детектив, и больше, чем готический роман». Как же при таких рекомендациях да отзывах не купить «шедевр»?!

Прочитав аннотацию и мнения авторитетных советчиков, я ждал от романа погружения в мир, где героями являются «не только люди и призраки, но изменчивое море, стелящийся туман, снежные бури и колючие зимние ветра» (Нинни Хольмквист). Мне изначально интересен был не столько триллер, сколько обещанная нордическая атмосферность. Прежде всего, из-за нее и брал книгу. Не знаю, то ли атмосферности такой отродясь в романе не было, то ли перевод не позволил ее передать, но совершенно ничего завораживающего / по-северному сурового и волнующего душу / доносящего соответствующий настрой в «Ночном шторме» нет. Да, море, ветра, снег, бури, холод присутствуют, но «героями романа», точно, не становятся. Нужного (или просто высокого) градуса атмосферности в романе лучше не искать.

Тогда, может, герои автору удались? Перед читателем совершенно обычные люди со своими проблемами, желаниями, тайнами и жизненными установками. Но они показаны довольно отстраненно. Я героев близко не принял, и запомнятся они вряд ли. Самый интересный образ – Мирья Рамбэ. Этот персонаж автору удался. К образу главного героя претензий несколько. Самая серьезная из них – поведение Йоакима в финале романа, в сцене разоблачения – вот не верю, что человек, столь сильно любивший свою жену и столь сильно тоскующий по ней (как то описано в романе), будет вести себя так хладнокровно и отвлеченно (будто он какой-нибудь детектив, раскрывший преступление, а не пострадавший, мир которого от преступления рухнул, что и показывается в «Ночном шторме»). Тильда: ее, как мне показалось, нарочитая «необходимость» для сюжета делает образ искусственным, женщина-полисмен не стала для меня частью истории, явилась лишь элементом композиции. В общем и целом, герои невыразительны. И дело тут не в том, что автор хотел показать «обычных людей», — даже «обычных людей» можно изобразить живо, точно и объемно, когда, читая, кажется, что ты с ними знаком.

Теперь по жанру. Конечно, это не триллер, не мистика и – тем более – не готика. Это, прежде всего, детектив с элементами мистики и триллера. Если угодно, мистический детектив, и именно это существительное – определяющее для романа.

О концовке. Гениальна ли она? Нет. Она неожиданна и, да, хороша!

«Ночной шторм» — книга, не прочитав которую, ничего не потеряете. По совокупности компонентов роман неплох, но и не более того. Назвать высококачественной прозой не могу, но и о потраченном на чтение времени, в общем, не жалею. Возмущаюсь только поступком издателей.

Стоит ли говорить, что по рекомендациям и отзывам книга была обязательной к прочтению? Стоит ли говорить, что ждал, учитывая содержание откликов, чего-то нового да интересного? Стоит ли говорить, что для человека, не знакомого с книгами серии «Дарк Фэнтези», вот это слово-приставка «Тёмное» подспудно вызывало предвосхищение чего-то мрачно-атмосферного, фэнтезийно-брутального?

Первые впечатления от начальных главок – недоумение и чувство того, что меня обманули. Автор держит читателя на такой дистанции от мира книги, что ни о каком «погружении» речи, конечно, быть не может. В ракурсе только герои, но и они преподносятся поначалу весьма отстраненно от читателя. Ощущение от прочтения первой сотни страниц сродни наблюдению за чем-нибудь через подзорную трубу: всё видно, понятно, но как-то уж очень далеко. Благо, написано языком живым и легким, и потому желания бросить чтение не возникало.

Оживили интерес сначала диалоги. Они подчас остроумные, ироничные, хлесткие и, самое главное, точно и ярко передают характер персонажей. Затем понравилось, как автор бескомпромиссно (так, что «веришь» и не возникает ощущение фальшивости) расправляется со многими штампами жанра фэнтези. Аберкромби так рисует образы, что они практически сразу приобретают и индивидуальность, и объемность. Конечно, выразительно смотрятся многие рассуждения и мысли относительно сути жизненных явлений, ситуаций и обстоятельств (поскольку они, как правило, окрашены в мрачные тона, и автор преподносит всё адекватно, отсюда, наверное, и пресловутое «Dark»). Кроме того, натуралистично и динамично Аберкромби прописывает боевые сцены. Последняя – с участием Ферро и Логена – просто захватывающая: по картинке, жесткости, динамике, напряжению. Плюс у Аберкромби отлично получаются неожиданные сюжетные ходы.

Сугубо положительных героев в книге нет (за исключением, пожалуй, Арди, которая, впрочем, не образчик женского фэнтези-персонажа «на стороне добра»), этим история привлекает. Действующие лица то отталкивают, то вызывают симпатию, чем достигается эффект достоверности. Как неоднократно отмечалось, герои – конёк автора. Что же касается морали, глубины романа, искать их в «КиЖ» не стоит. Книга, конечно, отвлеченно-развлекательная, но и не без интересных мыслей. Больше привлекают не идеи и сюжетные ходы, а то, как они автором обыгрываются и подаются.

Роман почти лишен описательности (этим, пожалуй, разительно отличается от привычных и полюбившихся фентези-историй). Автор не создает красивостей, не позволяет ощутить мир, не творит атмосферу, обычно присущую работам в таком жанре. Однако подобная скупость формирует особый антураж, который можно было бы назвать «ничего лишнего; ничего сверх того, что необходимо». Глуховатый рационализм, присущий времени. В этом плане книга вполне отражает развитие современного, продвинутого, циничного, исповедующего прагматизм западного (только ли его?) общества.

Дом, в котором… В котором что? Иной раз думаю, а как сама Мариам давала название книге? Сразу ли пришло известное нам? И что же для автора за многоточием? А потом ловлю себя на мысли – а надо ли мне это знать? Ведь для меня как для читателя «Дом …» — это глыба, это кусок плоти мира (переживаний, ощущений, мыслей, жизненных наблюдений) самой Петросян, прочувствованное и выплеснутое, часть души, в конце концов. А что тогда «Дом …» для нее… Произведением подобных силы, многослойности, живости, детальности, тонкости и глубины прорисовки автор, наверное, не может быть не выжат (по крайней мере, на какое-то время).

Я увидел Дом, в котором… Многое. Эмоции и чувства. Жизни и судьбы. Свой отдельный мир, ощетинившийся от вторжения в него мира нашего шипами недоверия и нескрываемой отчужденности, за которыми – столько всего по-детски непосредственного и наивного!.. Почему я «верю» Петросян? Да потому, что она хирургически точно вскрывает ощущенческие и психолого-поведенческие составляющие восприятия всего происходящего. Но дело больше в том, что при этом: 1) автора, как ваятеля, не «видно», есть исключительно творение, в которое вдохнули жизнь; 2) создается впечатление подсматривания, подслушивания за героями и восприятия мира как будто бы ими.

Герои знают, каждая секунда приближает конец привычной им жизни, в которой найдено свое место, где есть друзья, а у каждого мгновения свой вкус, где крупные радости – щедрой горстью, а мелкие – звонкой россыпью, но и горе с грустью и болью – так же полны и столь же пронзительны, – однако они преходящи (как и светлое), но они – часть Дома, и потому не так страшны, как Наружность, в которой, как известно, жизни нет и быть не может, а выброшенные туда – мертвы. Так «они» противопоставлены «нам», как цветное – черно-белому.

Герои романа очень чутко и объемно ощущают жизнь, – это при том, что они – согласно фабуле – ущербны! <хотя книга, конечно, не об инвалидах и их недугах; «пороки» персонажей – это, прежде всего, то, что базово отделяет героев от населяющих Наружность + средство индивидуализации, причем, может, более внутреннее, чем внешнее> Так кто ж тогда неполноценен: «нормальные» обитатели Наружности или жильцы Дома? «Дом…», очевидно, это обращение к нам как к людям Наружности. Только обращение ощущенческое, образное, объясняющее «как на пальцах» и доносящее – чтобы восприняли не столько умом, сколько нутром, чтоб не так понятно стало, как проняло. И ведь пронимает!

Хочу отметить одну, на мой взгляд, очень важную особенность книги: Петросян добивается такой живости любовно созданного ею мира, что, если читатель захочет / позволит, то смысл происходящего будет улавливаться из недосказанного героями, допускаемых ими недомолвок, приводимых единожды и вскользь переживаний и мыслей. От такого, конечно, полное ощущение погружения в мир «Дома…».

Роман учит чуткости, пониманию и добру. Произведение это – о нас, только немного (либо же – сильно) других нас – более открытых, непосредственных, чутких и отзывчивых.

Читать роман большими частями у меня не получалось, – нет, я не боялся пресытиться, напротив, не хотел недовкусить, ведь «Дом…» очень насыщен ощущениями и гранями восприятия, у каждого из которых свои притягательность и ценность. Через сутки после прочтения «Дома…» взял в руки новое для меня произведение, давно намеченное к прочтению <какое – не суть важно>; после «Дома…» новая книга показалась холодной, малосодержательной и, самое главное, пустой (лишенной смысловой, ощущенческой и настроенческой наполненности, присущей роману Петросян). Видно, нужно какое-то время, чтобы отвыкнуть (в полном смысле слова) от реальности «Дома…».

Каждый сам для себя решит, читать / не читать, но только лишь по той причине, что мир романа невероятно живой (и «как настоящий»), советую хотя бы на пару часов заглянуть в «Дом, в котором…», а там – может, и возникнет желание побыть незримым для героев очевидцем событий подольше, нарисовать на стене какое-нибудь существо (и по факту его появления Табаки непременно проведет свое расследование), посидеть в Кофейнике, послушать в Четвертой истории Ночи Сказок и даже, если позволит Дом, разгадать тайну Самой Длинной Ночи.

Секрет притягательности скандинавской мифологии и производной от нее литературы, может, кем-то и разгадан, но всё же думается, что тут, как и в вопросе поиска человеческой души, есть нечто совершенно неуловимое, но стержневое; эта составляющая скандинавских произведений воплощает в себе дух древних образов, передает его. Кажется, раз проникнув в сознание, легенды сурового нордического мира, прорастают в нем, зарождая чувство сродни ностальгическому. Образы и истории берут своей силой, яркостью, жесткой рельефностью и гротеском, за которым кроется неповторимое очарование. Скандинавским мифам и сказаниям на их основе присущ какой-то совершенно особый трагизм. И в итоге истории эти становятся частью мироощущения.

Легенды, образы мифологии пленяют своей мощью. Во введении к Песням, написанным Толкином, приводится лекция Профессора, в которой он сравнивает ощущения от поэзии древних скандинавов с эффектом молнии. Поразить <словно> молнией – вот задача сказителя того времени. Без изыска и витиеватости. Но с силой и блеском молнии. Стремительно и эффективно. Наверняка.

В таком стиле Профессор создал две Песни: «Новую Песнь о Вёльсунгах» и «Новую Песнь о Гудрун». С первых строк произведения властно завладевают воображением, унося в далекую-далекую эпоху, когда чувства были глубже, слова тяжелее, а поступки отчаяннее. Читая, пытался определить ощущение от строк, наполняющих строфы. Ответ пришел быстро и легко: ритмика Песней (именно так принято называть сказания) соответствует биению сердца, одна строка – на один удар. Гипнотическая четкость, магическая простота. Иной раз говорят «читается на одном дыхании», здесь – читается на ритм биения сердца, так естественно, как только возможно. Не удивительно, что Песни погружают в свой мир, и ты несешься в их мерной, суровой и сильной ритмике. Образы и смысл словно впечатываются в сознание.

После прочтения осталось восхищение талантом Профессора, новую для себя грань которого открыл в «Легенде о Сигурде и Гудрун». Остались образы-вспышки, высвеченные словно ударами молнии и так запечатленные в памяти. Остался звук. Ритм. Биение.

«…

До скончанья сроков

Слова не изгладятся,

Пока помнят потомки

О прошлой славе.

…

Духом воспряньте,

Девы и витязи,

Се – песнь печали

Прошлого времени.»

Рассказ неимоверно притягательный, глубокий, тонкий и будто невесомый. Как сон, с которым не хочется расставаться. Просыпаешься и понимаешь, что хотел бы видеть этот сон вновь и вновь. Ведь в нем что-то такое (а что именно – не упомнить, остались только ощущения), чего нет наяву, или есть, но не в тех выражении, пропорциях, или искаженное.

Рассказ грустный. Но и светлый, ведь есть не только прекрасное чувство (пусть грусть по его поводу тоже), но и надежда. Она – занавес, который опускается перед читателем в финале.

В столь небольшом объеме текста не просто затронуты, но мастерски изображены самые разные пласты жизни: от отношения общества к индивиду до сугубо личных иноматериальных струн человеческого существа.

Голубая собака с ее, бесспорно, красивыми, глубокими и немного печальными глазами – образ совершенно гениальный. И то, как он использован автором, подкупает моментально и безоговорочно. Слово «неповторимо» слишком скупо, «шедевр» — пафосно и где-то вульгарно; всего этого в рассказе нет. А есть – трогательно и даже нежно, по-доброму и мягко, пронзительно и по-настоящему.

Ценность рассказа еще и в том, что каждый увидит в истории что-то только для себя. Образ голубой собаки, смотрящей на мир с 1950 года, кажется, магический. Отчасти завидую тем, кому только предстоит попасть под его волшебство.

«Ты никогда не помнишь своих снов» — может, эти последние слова рассказа своего рода упрек-обращение?.. Каждый увидит что-то своё…

Рассказ такой и написан так, что задевает за живое. В историю веришь беспрекословно.

И хочется надеяться, что западающие в душу глаза удивительной голубой собаки когда-нибудь из грустных станут счастливыми…

Не буду оригинальным, сказав, что ожидал от этой книги большего. Произведения автора привычно вызывают самые обнадеживающие предвосхищения. Тем более в аннотации к книге сказано, что «Изабель» в свое время получила престижнейшую премию в мире как фэнтези-роман.

Может, дело в переводе. Хотя не люблю так говорить, не будучи специалистом. Скорее всего, всё же дело в самом произведении. Складывается такое впечатление, что автор писал в заданном кем-то лимите текста. Красивая история могла бы, на мой взгляд, заиграть более яркими красками, если б автор в присущей ему манере раскрыл персонажи Кадела, Фелана и Изабель. Этого в романе мне не хватило. Кроме того, повествование показалось несколько схематичным (это, пожалуй, самая подходящая ассоциация).

А что есть? Красивейший антураж Прованса, встречающий читателя памятными местами, весенней природой, переливающейся всеми красками апреля в ожидании Бельтайна. На страницах книги прошлое оживает, в буквальном смысле сталкиваясь с настоящим, с людьми, на месте которых, кажется, мог бы оказаться каждый из нас.

… Многое повидал Прованс. Это место проникнуто древностью, из глубин которой грозно смотрит в настоящее кельтская культура. Люди часто чувствуют свою сопричастность чему-то из прошлого. Будто что-то дремлющее внутри вдруг дает о себе знать, как только человек попадает в знаковое для него место. Автор здорово обыгрывает это чувство, усиливая его фантастическим элементом.

В центре романа – любовь и страсть, проходящие сквозь столетия. Вспыхивающие с новой силой в Бельтайн, этот священный кельтский праздник. Идея «любовь сильнее смерти» является одним из объектов внимания автора в этой книге. На протяжении двух с лишним тысяч лет три сущности, три личности вынуждены (и не хотят иначе, ведь иначе – пустота) разыгрывать действо, в центре которого это великое чувство. Между этими тремя – и любовь, и страсть, и драма. Великолепные характеры, которые автор, убежден, мог бы раскрыть много сильнее. Но и без того каждый из них запоминается, особенно Изабель (и особенно, наверное, для читателей мужского пола).

Прошлое, ворвавшись в жизнь главного героя, пятнадцатилетнего мальчика, меняет его. Он прощается с детством. Автор тонко и зримо показывает этот момент, момент перехода. За вот такие вещи и полюбил когда-то творчество Г.Г. Кея. В мальчике отзывается память, память крови, и он становится непосредственным участником стремительно развивающихся событий. Столкнувшись с прошлым, герой обретает себя в настоящем, и к концу книги мальчик предстает сформировавшейся личностью с понятными жизненными ориентирами.

Понравилось в книге и то, что ключевые персонажи у автора не плохие и не хорошие, а разные и сложные, как в жизни. К пониманию этого приходит и герой в финале романа, когда по его щекам льются слезы от осознания поступка, который собрались совершить вечные противники, кельт и римлянин.

Кельтская атмосфера в книге, герои той эпохи, ритуалы – далеко не только антураж для раскрытия автором идеи. История древности с определенного момента становится самодостаточной, и именно поэтому мне хотелось, чтоб она зазвучала бы в полную силу. Эта история красива и драматична, она во многом завязана на Бельтайне, и Бельтайн – символ и дух этой истории, олицетворение ее.

Бельтайн отгудел, а история живет. Завораживающая и мощная, как сам этот праздник, как та далекая эпоха, которую теперь только и можно что представлять. До тех пор, пока не отзовется память крови…

Изабель прекрасна и недостижима. «Изабель» могла бы быть лучше. А, как минимум, раз в год есть повод вспоминать красивую и грустную историю, рассказанную мастером Кеем.

Всё мне нравилось. Однако раздражала нецензурная лексика; уверен, для придания нужной атмосферы можно обходиться без нее.

Чем дальше, тем больше рассказ цеплял. Автор сумел создать атмосферу, сумел погрузить в мир описываемого. Всё казалось достоверным.

Язык хороший. Нареканий нет. Встречались ошибки, но мало и можно внимания не обращать.

Резкая смена образа жизни показана очень остро; в том, что такое меняет, ничуть не сомневаешься. Но недоверие вызвало слишком уж, как показалось, тотальное ожесточение Романа, ожесточение такое, в которое я не поверил. Это немного подпортило восприятие рассказа, но в целом произведение крепенькое, его идея импонирует.