Фидбэк на болезненную, травмирующую, как теперь стало понятно, инъекцию поп-культурой, которую мы получили в 90-е, когда телевизионный контент менялся настолько стремительно, что лучше всего здесь подходит глагол «мутировал» — не случайно черепашки-ниндзя стали одним из символов тех времен (в книге Солдатова их, кстати, нет). Интересно, что в общую ткань, образованную образами из видеоигр, фильмов и телешоу, время от времени, как своего рода баг, инсталлированы осколки советского (Анискин, какой-то детектив с Бурковым, мультфильмы про Чебурашку и т.д.) – словно бы имитируя взбесившуюся телесетку тех лет, когда зарубежные программы беспощадно заменяли утратившее смысл родное, а всё новое было чем-то вроде закладок (загляни в программу, чтобы узнать время и место).

Современная Москва, куда Джилл попадает из мира «Резидент ивил», несравнимо фантасмагоричнее любой видеоигры. Знакомые локации обросли галлюцинаторными реальностями, опустевшие станции метро, отели, покинутые людьми дома и небоскрёбы Москва-сити, площади с чёрными озерами, напоминают мир лавкрафтианского киберпанка – совсем не постчеловеческий, а скорее бесчеловечный.

Текст-интоксикация, глитч-фикшн, (поп)культурная сыпь.

Впервые, за долгое время прочитал что-то у Мамлеева. «После конца» — поздний его роман, который вполне себе поспорит с существующим мнением, что поздний Мамлеев – исключительно на любителя. Роман, при этом, остросюжетный, чего, кажется, у Мамлеева никогда не бывало (или бывало редко). Роман о мире победивших «шатунов», куда по вселенской прихоти занесло нескольких «нормальных» русских (ну а каких же ещё) людей. «Шатуны» (как и кое-какие рассказы советского или американского периода) были написаны более умелой рукой, с чисто литературным вниманием к деталям, «После конца», если сравнивать, кажется лубком, наивным искусством, он более небрежен, но и более прихотлив. Здесь нет «причёсок, похожих на загробную диссертацию», зато есть бесконечные и паразитарные «полу-«, «даже», «между прочим», «прямо», «действительно» и т.д., с помощью которых Мамлеев исключительно эффективно занимается «обезумниванием» слов и предложений. Мамлеев – автор «надъязыковой» — доводит до крайней степени свое «умение» ставить неправильные слова на неправильное место, попадаются целые (и довольно продолжительные) куски текста, едва ли не целиком состоящие из таких вот неправильных слов. Однако, то, что у другого писателя было бы не более чем диким (мамлеевское слово) приступом графомании, у Мамлеева складывается в достаточно связный (насколько этот вообще возможно в описании мира, где действует исключительно логика бреда) и стройный текст. При этом тебя не оставляет ощущение, что слова вышли из-под писательского контроля и прорастают друг из друга, игнорируя все законы языковой ботаники (опять же попадаются довольно большие фрагменты, где едва ли не каждое слово – по меньшей мере неочевидно). Ассоциации примерно те же, что и много-много лет назад, когда я впервые открыл книжку Мамлеева – совсем не Платонов (сравнение если и не ошибочное, то уж во всяком случае не безусловное), а Сологуб (как и Мамлеев, один из главных в русской литературе спец по чертям). Что еще важно – поймал себя на мысли, что чтение Мамлеева, какие бы ужасы он не описывал, поднимает настроение (во многом из-за авторской интонации, которая не смотря на наив, кажется предельно издевательской).

Пока читал книгу, я сделал следующие записи (которые изначально планировал объединить, но, вероятно, лучше оставить их разрозненными – в каком-то смысле это соответствует духу романа)

Почти тотальная экзотика иного

Бесконечная одиссея метаморфоз, воплощений и эманаций

Герои теряют себя, и читатель теряется вместе с ними

Наиболее близкое произведение – «Мифогенная любовь каст», текст сомнительный с художественной точки зрения, но зато с большим размахом воображения, написанный одновременно поразительно и поразительно плохо.

Ещё одна параллель – «Чёрное течение» Уотсона о земном путешествии, которое оборачивается едва ли не странствием души по вселенной, чередой перерождений и трансформаций

Книга из разряда тех, для которых и придумали слово «удивительная». Пожалуй, так не удивляли даже новые странные в далекие нулевые. «Оникромос» страннее и Вандермеера, и Мьевиля, и прочно забытой Свэйнстон (и, пожалуй, всех их вместе взятых). Даже поздним вещам Вандермеера (каким-нибудь «Мертвым астронавтам»), где автор пускается во все тяжкие, практически нечего противопоставить матрёшке из реальностей Матушека. Впрочем, справедливости ради, некоторые романы Лафферти, например, опубликованная совсем недавно «Эллиптическая могила», содержат ничуть не меньший, а то и больший заряд «странности» при значительно более скромном объёме

Сходство с Мьевилем заканчивается, как только Друсс покидает Линвеногр

Иногда кажется, что роман имеет форму веера

При всём своём слоёном повествовании, «Оникромос» читается, как приключенческая фантастика

Эпиграфы из Бретона и Кроули – в книге есть и сюрреализм Бретона, и оккультизм Кроули

Каждый новый мир содержит эхо предыдущих

Речитабельность книги

Не собирался её покупать, но почему-то поддался аннотации и прочел в три захода (тот случай, когда книга сама тебя находит). Сам роман, при этом, скорее разочаровал (глобальный апокалипсис с божественным языком творения, ангелами-чудовищами и пугающей мистерией, в которую погружается герой, оборачивается апокалипсисом личным, пусть и изящно обёрнутым в мифологию, религию и мистику). Поначалу роман кажется несколько вторичным (мир как текст у Холла превращается в мир, как повествование) с вкраплениями оригинальных авторских идей (буквы-ангелы). Ближе к концу книга и вовсе становится какой-то надуманной и неочевидной (удачна разве что метафора осени, реализованная на нескольких уровнях). Опавшие листья, состоящие из фрагментов текста – совершенно очаровательны. Вот так и всё, что автор нагнетал на протяжении многих страниц в финале опадёт, подобно осенней листве, обнажив совсем не то, что ожидаешь (но это не тот случай, когда неожиданность будоражит).

Говоря коротко, «Мать железного дракона» гораздо ближе к первой книге цикла, чем ко второй. Здесь тоже есть эта чуждость иного мира — чуждость, которая никаким образом не преодолевается и не становится ближе или понятней. События, образы, обрывки фраз не дают приблизиться к себе, превращаясь в сюрреалистическую чехарду — эпизод с приемом родов у божественного паровоза, выглядящего как гигантская женщина, в лоно которой мы попадаем вслед за главной героиней, появление в автобусе таинственной незнакомки, оказавшейся на поверку куском небытия, явление богини в виде швейной машинки (теофания в лотреамоновском духе), даже диалоги, кажется, тяготеют к абсурду. Весь роман — череда событий, встреч, явлений, разговоров и случайностей, которые не случайны, а логичны и закономерны. Во многом такой «событийный вихрь» объясняется жанровой принадлежностью «Матери железного дракона» — это такая «роад стори», движение из точки «А» в неизвестность (и обратно). С другой стороны, чуждость не мешает Суэнвику инсталлировать в психоделическое полотно детали из жизни современной Америки. Тут, разумеется, есть отсылки к высказываниям Трампа (не удивлюсь, если узнаю, что они есть и в Библии, изданной в США в 2019 году), а ещё, например, выдержки из инстаграма Тейлор Свифт. Обо всём этом читатель может узнать, заглянув в комментарии, но в данном случае как раз лучше оставаться в неведении — так это лишь усиливает дикость происходящего. Появляются в «Матери» и герои прошлых книг. Вилл Ле Фей в младенчестве. И Джейн, точнее её пустое тело-оболочка, которое, впрочем, не до конца утратило связь с покинувшей его душой, так как служит чем-то вроде приёмника, настроенного на частоту «Голоса Америки» (здесь, правда, есть некоторые сомнения, так как «Дочь железного дракона» я специально не перечитывал и могу ненароком ввести в заблуждение). Роман производит впечатление калейдоскопа, узор в котором постоянно меняется (иногда кажется, что и сам Суэнвик не понимал, что ждёт дальше его героиню). Думается часть поклонников самого первого романа будут довольны нескончаемым буйством «Матери» и ровно по этой же причине другая часть поклонников будет плеваться от книги.