Книга сильно пострадала от личных трудностей автора. И именно как книга (жанровый фантастический роман)получилась... спорной. Слабый сюжет, неровное повествование , размытая генеральная идея. но в то же время, как компиляция идей и концепций, эдакий мрачный футорологический манифест — очень даже удалась. Мало «твердых» фантастов рискует опускаться в эти бездны. Уже за это стоит отдать Уоттсу дань уважения.

Мне кажется, причина многих негативных отзывов именно русских читателей на роман «Пражское кладбище» — это симптом тяжелой и затяжной болезни российского общества. Антисемитизм никогда до конца не исчезал из политической повестки этой страны — ни в царской России (черта оседлости), ни в СССР (безродные космополиты), ни в России современной. И дело даже не в том, что где-то там доминируют правые взгляды. Это уже словно часть мировсприятия. В отличие от Германии, Россия так и не получила соответствующей прививки и каждый раз с установлением диктаторского режима ксенофобия и антисиметизм просыпаются в обществе, выплескиваясь на поверхность пенной волной, и даже те, кто на словах не разделяет этих взглядов, чувствует себя некомфортно, сталкивася с их вскрытием и разоблачением. так и читатели этой книги — пробежавшись взглядами по обзорам можно легко увидеть, как страницы «пражского кладбища» жгут им пальцы и они начинают мучительно исскать причину, чем именно этот роман «не такой». А между тем, он очень четко демонстрирует обратную сторону того, что переживают обитатели России из поколения в поколение, с каждым только усиливаясь из-за отрицательной селекции. Антисемитизмомо пропаганда старательно подкрепляет любую ксенофобию — далеко ходить не надо, вспомним свежих «жидобандеровцев». Умберто Эко продемонстрировал это с невероятной точностью, очертив все характерные признаки, не упрощая и не передергивая. И именно эта прямолинейная правдивость, демонстрирующая, что настоящий враг любого народа — это не некий абстрактные заговорщики, а вполне реальные диктаторы, для которых сеять вражду — просто способ удержать власть — именно она и заставляет русских читателей беспокойно ерзать в кресле, потому что осознать правоту этой книги для них означает выйти из иллюзии, где во всех их бедах виноват кто-то другой, близкий но недостижимый. Евреи. Американцы. Украинцы.

Очевидный провал сценария, который от книги к книге становится все критичнее. Но при этом визуальные идеи — весьма на высоте, причем в большей части это касается «урбанистической пейзажности» с постапокалиптичным пересмотром известных видов Лондона и Парижа. В Персонажи проработаны плохо, образы отрывочны, развитие событий и мотивация — часто нелогичны и спонтанны. «Никополь» — визуальное пиршество, но если первый том пытается взять лавры «Вендетты», то второй и третий скатываются в рефлексию и поток сознания, где сюжет начинает существовать на уровне отрывочных идей и сцен, утрачивая какую-либо самоценность.

Неплохое проолжение первого тома, есть развитие персонажей и движение в сюжете. В целом — персонажи — это сильная сторона «Первого закона» именно они делают трилогию тем, чем она является. В отличие от первого этот том так же раскрывает историю мира, в основном ввиде простеньких экспозиций в виде усных баек некоторых героев. И леендариум мира, даже в таком виде выглядит интереснее, чем основной сюжет, наглухо избавленый от какой-либо интриги, оригинальности и неожиданных поворотов. В целом, второй том несколько хуже первого и под конец начинает утомлять. Завершение сюжетной арки с путешествием на запад и вовсе выглядит откровенным фейлом, когда несколько мощных завязок просто сливаются в унитаз, оставляя читателя недоумевающим и абсолютно неудовлетворенным. Старая Империя по итогам представлена в виде скудных набросков и диалогов между персонажами. Весь екшен откровенно пустопорожний и не заканчивается ничем (хотя в некоторых случаях просто обязан был)

Криповый визуальный стиль находится в сверхмощном диссонансе с сюжетным наполнением. то, что глазу кажется крутым сплаттер/боди-хоррором на деле оказывается комедийным сёненом переполненым затертыми штампами жанра и лишенным даже намека на оригинальность решений. тем не менее, некоторым остуствие жесткача в сюжете може помочь воспринимать жесткач в визуале, стушивать и сглаживать, балансировать друг друга. При этом нельзя не отметить насколько слабо связаны между собой эти две составляющие. местами настолько, что кажется, что каждая живет своей жизнью.

«Дорохедоро» — крайне необычное произведение, не идеальное, но без сомнения знаковое и уникальное как для манги, так и для графической прозы в целом.

Знаковое произведение, заложившее фундамент целого субжанра и на десятелетия вперед сформировавшее облик темного фентези. Аберкромби несомненно силен сгущением красок, и даже его характерный для восьмидесятых подход к миротворчеству (казалось бы вдребезги разбитый Мартином), когда в декорации условно-средневекового фентези просто переносится современна социальная структура и менталитет, отягощенные годами гуманистических философий, социалистических и либеральных течений, не особенно портит впечателние. Прямолинейность сюжета и картонная однобокость персонажей компенсируется искренним воодушевлением и энергией, с которым автор их вырисовывает. Здесь крайне мало неоднозначных решений и сложных характеров (если они вообще есть) в большинстве случаев сюжеты и персонажи одномерные, одновекторные даже, пускай и нарисованые в черном и багряном скорей чем в белом и золотом.

»

Комикс выпустило издательство, специализирующееся на комикс-адаптациях игр и фильмов. Т.е. автоматически это делает продукт вторичным, фактически без попытки какого-либо переосмысления или глубокой жанровой адаптации. Более того, сам роман-первоисточник очень слабо подходит под комикс-адаптацию, что сделало результат во многом неуклюжим и неестественным. Выбранный художественный стиль больше подошел легкой комедии или боевику. Он очень слабо передает саспенс оригинального произведения и безусловно проигрывает всем трем экранизациям в плане визуальных реений. Короткое резюме: данная вещь — скорее лайт-версия для входа в цикл произведений, способ быстро получить общее представление. А потом уже браться за книги.

Очень отрадно читать, как люди в отзывах жалуются, что «книга не смешная». Это тот самый момент, когда клон перестает паясничать и выдает что-то важное и серьезное, а зрители просто не в состоянии воспринять это и, либо просто продолжают бездумно гоготать, либо замолкают и корчат недовольные мины. Пародия — это всегда простое и приятное чтиво, которое цепляет знакомые и понятные темы, поднимая их условности и несуразности. но когда пародия вдруг перерастает оригинал и показывает эти самые несуразности уже совсем не смешными, а напроив — уродливыми, то становится некомофртно и неуютно.

Магнум Опус, подобного которому удается создать далеко не каждому автору. Невероятная глубина и масштабность, тщательная проработка во всем — автор щедро сыплет деталями: характеров, быта, событий, мест. нет ничего, чтобы мелькнуло в его книгах просто вскользь, всему он отводит место, всех одаривает должным раскрытием.Кропотливость такой работы просто поражает.

«Проклятые короли» описывают целую эпоху, скореедаже стык эпох, полжив в основу произведения сильнейшу и влиятельнейшую державу того времени, поднявшуюся в новозарожденном абсолютизме. Англичане тщетно пытаются усмирить непокорную Шотландию, Русь готовится встретить Батыево нашествие, испанский король водружает свое знамя над Гибралтаром, указывая, что Реконкиста уже лизка к завершению — а возведенная Филлипом Красивым абсолютная монархия рушится, повергая страну в хаос по причине того, что выстроенная вокруг единственного могучего правителя вся конструкция рушится, как только правитель сменяется слабым наследником.

Произведение Дрюона — это то, без чего немыслимы жанры не только совремнного исторического романа, но и современного фэнтези, а инструменты и решения можно найти во многих других, несмежных жанрах.

Проклятіе короли — эпопея, которая во многом стала почвой для многих современных авторов, не в последнюю очередь — фэнтезийных. Очевидно приходящий на ум Мартин сам сожалел, что не успел при жизни маэстро встретиться и пожать ему руку. И надо сказать, Мартину есть чему поочиться у Дрюона (и не только мартину). Франция 14-го века в книгах мастера — живая, невероятно глубокая. демонстрируя каждый ее кусочек, Дрюон не скупится на подробности, живописуя быт, нравы, повадки и ментальность. Ближайший из современных авторов, кто отображал эти моменты с равной глубиной — это Умберто Эко в «имени Розы» и «Баудолино», хотя великий итальянец и предпочитал живописать ключевые фигуры эпохи не главными персонажами, а фоном, описывая и деонмтрируя их в ретроспективе, на передний план же выводя персон внешне менее масштабных. Дрюон же берет столпы эпохи и выставляет их напоказ во всем величии — и вовсей неприглядности.

Прекрасная книга, великолепный старт серии, которая, впрочем, воспринимаэтся цельным произведением, которое не отпускает даже по завершению. Едиснтвенное что может смутить современного читателя — это несколько выспренное изложение, явно сделанное в подражание историческим романам 19-го века. Сегодня оно может показаться слишком неестетсвеным и даже устаревшим. Впрочем, это скорее вопрос вкуса, енжели объективная претензия.

Добротная, уверенная работа-компиляция, американская готика at its finest практически )

И хотя здесь нет настоящих откровений и вау-моментов, нельзя не отдать олжное мастерству Хилла-ремесленника, его способности выверенно и четко реализовать сформированный замысел, не допустив ни одного излишества, ни одной промашки или потери динамики. Прекрасно выдержан и сериальный формат — по сути завершив взятый сюжет, автор тем не менее припасает парочку моментов и уверенно обозначает вектор продолжения. И так каждый раз. Здорово, конечно, но это лакомство для тех, кто любит нескончаемые саги. Ценителям завершенных произведений такое может прийтись не по вкусу.

Увы, для меня заверщение трилогии по многим аспектам уступает первым двум книгам. Прежде всего, она слабее как художественное произведение: вынужденный завершать сюжетные арки и объяснять многие элементы мира, автор был куда более ограничен в свободе художественного выражения — потому в ней крайне мало по-настоящему сильных линий и сцен которые бы оставались в рамках именно этой книги, а не всего цикла. «общецикловые» вау-моменты же несколько блекнут, если не читать все три тома подряд, не отрываясь. так впрочем и надо делать — книги небольшие, разные по атмосфере, но все равно являют собой скорее три раздела одной книги, нежели три независимых тома.

Касаемо сэттинга и атмосферы: фокусом первого тома был Марс с его духом стим-панковского «Призрака оперы», второго арабская Земля, «Каузальный ангел» же софкусировался на зоку и Сатурне... и это была самая слабая из трех «сцен». Зоку хороши в первом томе, как приправа к основному метсу действия. Выйдя же на передний план они оказались... просто колоссальным нагромождением отыслок к нашему масс.культу, от масштабов обезличенным и абсолютно блеклым. Изначальная аморфная обезличенность Зоку сделала их плохими героями первого плана — их мир не очень интересно познавать и понимать, он слишком абстрактен. даже соборность, казалось бы, настолько же «оцифрованная» все же интересна личностями основателей, многие из которых, увы, остались без должного внимания.

Разделение линий Миели и Жана тоже не пошло на пользу книге — их «инь-янь» был драгоценным камнем в центре диадемы, каждый из двух характеров оттенял и двала четче вырисоваться другому.

Сюжетно все тоже не очень хорошо: да, закрыто большинство вопросов, но разрешение линий... Трудно придумать более банальные решения, чем «герой убегает в иной, лучший мир» и «все начинается сначала». А тут они две одновременно. Честно говоря, я ждал более изящного решения. Опять же, идеология «хитрого плана на хитром плане н хитром плане», которым объясняется в итоге мотивация Вора тоже крайне сомнительна. Нагромождение условностей делает его ен слишком веристичным. All D (не знаю, как его перевели, читал в английском) тоже выглядит ужасно примитивным антогонистом. Вирус, нацеленный на бесконечное самокопирование. Существо, по иде известное Архонтам и Саше, исчезновение которого из Тюрьмы Дилем просто проигнорировано. Короче, завершение переполненно банальностями, клише и сомнительными сюжетными решениями.

Парадоксальным образом книга и лучше и хуже первого тома. Она несомненно более прекрасна с точки зрения атмосферы, эмоционального окраса и миротворчества. Но вот в сюжетном плане, даже раскрывая многие моменты, заложенные еще первым томом, «Фрактальный принц» далеко не так впечатляющ и отточен, как «Квантовый вор». Нет той заложенной чуть ли не с первых строк интриги, грамотного развития, прекрасной работы с динамикой пвествования. Здесь присутствуют те же приемы, но как-то... менее ярко, что ли.

И тем ни менее, нельзя не отметить прекрасную работу с образами, фантдопущениями и мироустройством. Все персонажи без исключения, даже эпизодические — прекрасно проработаны и оставляют свой след в книге и читателе. Образность и живость языка поглощает целиком, так что оторваться не получается. Культурных отсылок и заимствований, кажется стало еще больше, в них здорово копаться, доходить до сути. Немного жалею, что моих познаний в физике недостаточно, чтобы по-настоящему оценить глубину технологичности мира. но даже та верхушка айсберга, которую удалось разобрать — впечатляет и восхищает.

Нельзя не отметить яркий и редкий для НФ антураж арабской культуры. несомненно, Герберт и Дюна всегда будут жить в наших сердцах, но именно Ханну удалось передать сверкающее, роскошное волшебство Тысячи и одной ночи, которое выглядит просто-таки антиподом пустынной аскезе дедушки Френка. «Для нас — это не Пустыня», как говорил Аксолотль.

Браво.

«Квантовый вор» прекрасный пример состояния современной художественной литературы. Слишком высокая плотность, чтобы появились новые жанры, и от этого — невероятное изобилие всяческих кроссоверов, скрещиваний и пересечений.

Если бы кто-то попросил меня назвать характерный пример такого редкого зверя, как сай-фай фентези, я бы не задумываюсь назвал трилогию Ле Фламбера. Да, несомненно, здесь вектор идет от НФ к фэнтези, не наоборот, как это бывает обычно. И вот эта отправная НФ-точка и отталкивает многих. Их смущает обилие авторских терминов, сложный мир, который никто не торопится объяснить, множественные технологии, открытия и прочие вещи, которые любой уважающий себя автор НФ стал бы долго и со вкусом расписывать. Но если посмотреть на это с позиции фентези, то все моментально расставляется по своим местам. И обилие авторских терминов. И сложный, мир со множеством рас, каждая из которых подается скорее как данность, нежели как весомый элемент. Описание мира без сложной экспозиции, а вплетенное в ткань повествования и разворачивающееся под нужды сюжета, интриги богов, в конечном итоге очень уж человекоподобных в своих характерах. Даже персонажи нормально вписываются в самый банальный набор архетипов «партии приключенцев». Это все фентези, чистой воды, и приемы, характерные именно для фентези. Но автор достаточно образован, чтобы не удовлетвориться простым «It's magic!», он подводит под все эти клевые колдунства и артефакты реальную научную основу и забавляется с этим так же легко и непринужденно, как обычно делают дети, адаптируя и интегрируя в свои игры все полученые в обозримом прошлом впечатления.

Это видно еще и в огромном количестве более понятных простому читателю отсылок к современной культуре, которыми текст густо пересыпан. начиная от базовых реверансов к авантюрным детективам начала двадцатого века, и кончая «Гарри Поттером», толкиенистами и прочими мелкими радостями.

По итогам текст выходит гиперконцентрированным, под завязку насыщенным в каждом абзаце. Кого-то это может напрячь, но это то, чего требует современная информационная среда. Плоский, «одновекторный» текст уже не удовлетворяет номрам восприятия.

Как прекрасно читать отзывы на этот роман. Это же просто репрезентативная статистическая выборка доказывающая клиповость и стереотипичность мышления. До момента прочтения построить устойчивые ассоциации, натужно и с мукой в глазах искать эти ассоциации во время чтения и по итогу обидеться, что их там не было. На призыв же «New weird? Somebody? Anybody?» слышно молчание под аккомпанемент далекого пения сверчка. Прекрасная мысль — оценивать один жанр мерками другого. Вирд 2010-х критериями НФ 70-х. А давайте хоккей оценивать с позиции фигурного катания, чего уж там! Не количество забитых шайб, а прокрутки, повороты, поддержки.

Увидев в аннотации что-то про «Зону», все автоматом вписывают роман в эпигоны самого раскрученного романа АБС. Ассоциация же, на деле демонстрирует только узость кругозора читателя. Я понимаю, что избавиться от сознательного (или даже подсознательного) сравнения невозможно — но ведь в какой-то момент становится очевидным, что это книга о другом, и если уж сравнивать ее с вещами АБС, то скорее с «Улиткой на склоне» (и то, понимая, что это не фундамент, а просто объект +/- в одной системе координат).

Узость, консервативность и зашоренность — увы, довольно типичные черты русскоязычного читателя. Даже, казалось бы, предпочитающего жанры, которые оные качества должны нивелировать самим фактом интереса к ним. И общий тренд отзывов и оценок «Аннигиляции» это наглядно демонстрирует.

Французские комиксы всегда стояли отдельной строкой в мире графических романов. Да, я в курсе, что оба автора «Блексада» — испанцы, но издавался комикс во Франции и на французском и имеет сильный отпечаток французской школы.

Его сила не в сюжете. Верно подмечено многими — это просто набор довольно штампованных нуарных историй, даже не таких сильных, как например, в Sin City Миллера. И даже рисовка не настолько впечатляющая, чтобы действительно встать из ряда вон. Сила «Блексада» — это удивительно точная архетипичная образность, «не животные как люди, а люди как животные». Это настолько мощно передает суть происходящего, что позволяет раскрывать характеры персонажей буквально в два-три фрейма — а это более чем достойно уважения. Нуар-стилистика США пятидесятых проявила себя в немалом разнообразии последующих вариаций, от прямого осовременивания жанра в нео-нуаре до кросс-жанров с киберпанком, мистикой и хоррором. И «Блэксад» снова-таки в этом ряду стоит на особенном месте.

А истории... да, они заслуживают обвинений в клишированности и стереотипичности. при этом, каждая рассказана максимально точным, лаконичным набором мазков, где каждая реплика и каждый фрейм работают на сюжет и атмосферу, вовлекая в себя читателя мощно и всерьез. Снова-таки, далеко не каждая нуарная история способна таким похвастаться. там же серия «Нуар» от DC (Spiderman Noir, Wolverine Noir, etc.) далеко не так хороша и уверенно держит себя только в паре ваншотов. В конце-концов, беря в руки нуарное произведение стоит понимать, что у него всегда достаточно жесткие рамки и пенять на их наличие в каждом конкретном случае — несколько... странно.

«Блексад» — значимый представитель нуарных комиксов, фактически обязательный к прочтению, как минимум для привития эстетического вкуса и расширения кругозора.

Когда вышла «Принцесса и королева», я был в восторге. «Вот оно, — думал я. — ПЛиО в миниатюре для ленивых, кому в лом читать многотомную сагу уже давно утратившую сюжетную интригу и растерявшую все нити». в «Принцессе и Королеве» было все от оригинальной саги — предательство, смерть главных персонажей, резкие сюжетные повороты...

Главное достоинство — и главная проблема — «Порочного принца» в том, что он делает все то же самое. И уже в нем все те очевидные недостатки которые были у «Принцессы и королевы»: сухость изложения, излишняя сжатость нераскрытые персонажи, все это, после утраты новизны и свежести момента, выпятилось и бросается в глаза, раздражая и мешая читать. Т.е. это тот случай, когда поговорка про «те же щи» не работает, а работает как раз та, что про «шутку повторенную дважды».

Внезапно, это одна из на мой взгляд, лучших вещей в ПЛиО. Ибо основная серия, при всех ее достоинствах превратилась в бесконечную жвачку, выверенную форму с выхолощеным до стерильности содержанием. очередные крутые повороты уже не удивляют и не воодушевляют, ведь все это уже читано и перечитано в предыдущих томах. В «Принцессе и Королеве» же, по сути вся основная линия пересказана ужатой до объемов повести на один вечер. Со всеми харакетрными фишечками Вестероса, без лишних растягиваний и натяжений. Отличная книга для тех, кому хочется сказать «Да читал я этого вашего Мартина», но нет времени или желания продираться через многотомье основной серии.

Прежде чем начать говорить о самом романе, надо признать простой факт:

<br>

Это Бернард Корнуэлл. От первой до последней строчки.

<br>

И воспринимать книгу уже исключительно с этих позиций. Поскольку является она эдаким «идеальным романом от автора». Идеальным — не в смысле линейным недостатков, а в смысле почти полной, достоверной передачи всех наработанных десятилетиями приемов и методов, характерных для Корнуэлла. И нельзя отрицать того, что автор свое дело знает крепко. Потому, Томас из Хокмуна однозначно рекомендован фанатам историко-приключенческого романа как такового и теме Столетней войны в частности. На самом деле он настолько шаблонен в сюжетных и художественных решениях, что местами даже может слегка горчить под языком от повторов, самоповторов и самоповторов в рамках этой конкретной книги. Главный герой типичен для автора и, счистив с него исторический антураж, вы едва ли отличите Томаса от Утреда из «Саксонских хроник». Шарп более самобытен за счет большей разницы во времени и более обширной биографии, но общих черт так же не мало.

<br>

Вполне логично, что поклонники автора увидят в «Арлекине» достаточно нюансов, чтобы выделить его из общей линейки произведений. Скорее всего – не в пользу оного. Чувствуется, что роман писался по некоему «остаточному принципу», став сборной солянкой из не пришедшихся ко двору в основных сериях идей и характеров. Да, Столетняя Война – благодатная тема, тут еще сэр Артур Конан-Дойл показал, как надо работать. Но «Арлекин» — не «Белый отряд», увы и ах. Точнее, это такое осовремененное подражание, с соответствующим эпохе понижением морального градуса текста.

<br>

Добротная развлекательная книга, способная скрасить пару вечеров. Но не спешите браться за второй том сразу после первого – оскомина набивается достаточно быстро.

Первое чем может взять белого читателя этот комикс — той самой «азиатчиной с человеческим лицом» Ну или «East meets West» если вам больше по нраву толерантные формулировки. Комикс действительно пропитан эстетикой манги, при этом вполне европеизированной, причесанной — и не только в плане рисунка, но и в отношении сюжетно-характерном. Персонажи, их мотивация и логика поступков вполне привычная по американским комиксам. Даже может былиже к европейским. особенно это чувствуется в первом томе, где прямо таки звучит отголосками немного смягченное эхо «Реквиема. Рыцаря-вампира».тут все менее откровенно, менее эпатажно и уж точно — в разы менее гротескно. Но некая «духовная» схожесть присутствует.

Вообще, первый том близок к шедевру. динамичный закрученный, насыщенный... Жаль, но во втором удержать взятый темп уже не получилось и дальше, резко затормозив, повествование снова начинает разгоняться — уже не так активно, впрочем.

В целом, достойная работа, способная удержать внимание читателя как визуальной составляющей, так и сэттингом и проблематикой. Не так оторвано, как в «Реквиеме», не так остро, как в «Саге», но все равно очень и очень хорошо.

Наверное, один из первых рассказов, наряду с «Зовом Ктулху», который назовет любой читатель, зайди разговор о Лавкрафте. Помню, при первом прочтении, много лет тому назад, он мне не понравился. «где сюжет? где экшн? Где ужас?» спрашивал я себя тогда. Со временем ответы на эти вопросы я нашел — пусть и не всегда прямые.

наверное тогда, с первого прочтения «Дагона у меня и начало складываться впечатление, что Мифы Ктулху — это не ужасы, а фэнтези, просто довольно экзотичное и мрачное. Древний ужас не столько пугает читателя, сколько будит в нем любопытство и рождает легкую дрожь восторга, от прикосновения к тайнам, лежащим далеко за пределами людских познаний и восприятия. Да, автор предупреждает, что приобщение к такому знанию уничтожит ваш разум, сделает вас безумцем. Но с другой стороны, он не пытается ломать «четвертую стену» всегда указывая, что такие последствия ждут героя, а не читателя. тут ведб как — каждый из нас переживал за Фродо и Сэма в Минас Моргуле, но никто по-настоящему не видел себя на его месте в этот момент. Нет, сейчас я предвижу вопли возмущенных толкиенистов, но то что я хочу сказать, что соль жанра ужасов — это прямая применимость к читателю. легче всего пугает именно то, что может случится с каждым, пот прямо через минуту, вот за тем углом. Но мы не найдем за углом культ древних и не встретим Дагона и Гидру. Это — элемент фэнтези, пусть и мрачного и замешенного на неравном противостоянии человека и сверхъестественного.

Вот таким надо видеть «Дагона». Это легкая и изящная зарисовка, одно из введений в мир Древних Богов, сложный, неструктурированный, запутанный и пахнущий чем-то совсем нехорошим для оказавшихся в нем героев. По-большому счету, Мифы — они почти все такие. Короткие введения, за которыми таится в темноте мир непознанного. Отстствие эпического размаха (исключая разве что «Хребты Безумия») не позовляет отнести Г.Ф. к фэнтези совсем уж полноценно. Но по сути — это фэнтези. очень яркое, самобытное и мрачное.

Только совсем уж ленивый читатель, наверное, не высказывался о «Замке» Франца Кафки. Его разделяли, препарировали под микроскопом, выискивали глубинные смыслы и строили предположения о том, что же на самом деле представляет из себя это произведение. Увы, роман не закончен и многое для нас останется неразрешенной загадкой. И, зная манеру автора, можно предположить, что и сам он не знал, куда выведет его эта стезя. Если же говорить о крупной форме автора, то я, пожалуй, поставлю «Процесс» выше «замка», хотя на общем литературном фоне это примерно как сравнивать Джомолунгму и Чогори, причем, стоя где-то у гималайских предгорий.

Рафиированное кафкианство «Замка» проявляется, возможно не так ярко, как в процессе, но само по себе тягучее и наполненное смысловыми оттенками повествование затягивает — медленно и постепенно, вызывая не столько дискомфорт и беспокойство, как в «Процессе», но скорее некий гипнотический транс, постепенное погружение в мир Замка, который обрастает вокруг тебя множеством причудливых ростков-деталей, укореняется, переплетается в итоге образуя непроходимую завесу. Кому-то в ней будет тесно, кто-то, напротив, найдет множество скрытых потоков и лазеек. Кто-то просто не сможет протиснуться сквозь эти плотные заросли и бросит все еще раньше, чем бросил сам автор.

Один из шедевров русского экспрессионизма и неординарный представитель Серебряного Века российской классики. Наряду с Мережковским — одно из тех произведений, в которых равноценны и смысловое наполнение и отточенный стиль, невероятная, непостижимо филигранная словесность. «Искариота» можно просто открывать на любой из страниц и читать произвольный отрывок — и с вероятностью 99% он будет самоценен и прекрасен.

вот например:

С высоты читателя 21-го века может показаться, что тема «Евангелия от Иуды» уже исписана вдоль и поперек. Можно говорить о свежести и уместности темы в момент написания повести... Но можно и обратить внимание на то, что при общем факте философского осмысления предательства Иуды в повести есть множество микроэпизодов, характерных черт и ситуативных описаний, которые придают тексту глубину особенную и достаточно самобытную.

Для меня же «иуда искариот» — прежде всего проза экспрессионизма, которую наряду с прозой Майриника и Кафки нельзя рассматривать с позиции школьного анализа: «тема/идея/композиция».

Один из любимых моих рассказов в Конаниане и в творчестве Говарда вообще. герметичное повествование, грамотно развивающийся конфликт и отсутствие излишнего пафоса и ненужной героики. Эдакое себе честное фэнтези из времен, когда и фэнтези как такового еще не было. Плохо, что многие последователи заложенные Говардом принципы забыли или отринули.

отличный рассказ-перевертыш в характерной для Гемана манере стилистического подражания. Точно отрегулированная композиция, по-аптечному дозированно выдаваемые детали и даже альтернативный мир, который легко и компактно упаковывается в малюсенькую коробочку рассказа не требуя вобщем ни расширения, ни добавления.Образец технического мастерства автора, который, впрочем, оставляет после себя вопрос: «А где же ты сам?». И иногда создается впечатление, что сам-то как раз Нил наш Гейман остался в далеком и светлом прошлом, а то что мы наблюдаем сейчас — только бессчетная череда отражений в зеркальном коридоре идеально отполированных поверхностей.

не буду видимо оригинальным, отметив, что данная история — просто интерпритация прохождения мужчиной различных «переходных возрастов» и риск потерять себя в каждом из них. Финал — своеобразная интерпритация факта о прохождении кризиса среднего возраста с разчарованием и превращением в безыдейного обывателя — закономерный тупик годами шедшей «не туда» жизни. Тут конечно можно посетовать на максимализм автора — но стоит помнить, что человек не умер — просто загнал старого себя «под мост» предоставив рулить неинтересной уже жизнью некой внешней силе. это ли не происходит со многими из нас после тридцати? Когда мечты не сбываются, надежды рушатся, а впереди — только холодная череда серых будней, беспросветных и однообразных. мост — это своего рода раковина, куда каждый из нас хоть раз да хотел спрятаться. Закрыться и просто наблюдать сквозь щелочку.

Хороший рассказ.

Я рассказы Павлова очень люблю. И эта моя привязанность, надо сказать, началась именно с «Рудника» — одного из сильнейших рассказов сборника «Хэллоуин» и практически единственного, которым я именно наслаждался. «Мост» парфенова — конкурент достойны, но слишком уж дискомфортный для читателя, чтобы от него «получать удовольствие» в прямом смысле этого слова. В «Руднике» же все иначе — здесь есть именно исмпатичные, сопереживательные герои, харАктерная глубина повествования и яркость бытописания. Кинг-стайл ужастик в теле рассказа — не то чтобы инородный предмет, но скорее некий вторичный элемент, средство, а не цель. Именно это и делает рассказ таким замечательным — блестящий выбор средств для достижения четко поставленных, нетривиальных целей. наряду с «засором» это одна из любимейших мною вещей автора.

гейма — это Гейман. Эта повесть никаких особых откровений по поводу него, как автора, несомненно не делает. По-большому счету, выбор темы довольно рискованный — только ленивый не писал фэнтези на тему сканднавской мифологии. Со стороны же авторского подхода — это просто продолжение эксплуатирования идей, успешно реализованных в «Кладбищенской книге».

Но Нил на то и Нил, потому что знает, что делает. В оригинале, как всегда, на месте блестящий авторский стиль, лаконичиный и емкий слог, грамотно, филигранно выверенная композиция. Повести очень легкая в прочтении, понятная в проблематике и в меру глубокая — и именно это делает ее отличным чтивом для подростков, не слишком перегруженным, не слишком легковесным — в самый раз.

Когда речь идет о книгах, объединенных общим, серийным названием «Самая Страшная Книга», то вполне естественно, что самыми статистически распространенными отзывами будет пара: «Мне было очень страшно»/«Мне было вообще не страшно». Это, в общем и целом, характеристика двух полюсов, Инь и Янь любителей жанра. Одни «идут в хоррор», чтобы испугаться, другие наоборот — чтобы доказать себе и окружающим, что «их так просто не возьмешь». Между двумя полюсами, не на прямой и даже не на плоскости, обретается большинство любителей ужасов. Каждый отдает предпочтение собственным страхам, каждый сам решает, чего он хочет бояться, а чему — противостоять. Где победить, а где — поддаться.

Работая над рецензией, я потратил немало времени, чтоб найти тот «ключ», способ подачи. Строить материал в виде набора коротких отзывов по каждому рассказу изначально не собирался. Хотелось говорить о книге, как о цельном произведении, о мозаичном портрете автора. И в этом отношении самая лучшая рецензия на «Зону ужаса» уже написана, и это — послесловие автора. Михаил дает спокойную и системную оценку собственного творения, и мне действительно трудно что-либо к ней добавить. Но есть с чем поспорить. Точнее не так. Не поспорить. Подискутировать.

Идеология хоррора — это страхи. Страхи поверхностные и глубинные, рациональные и иррациональные, интеллектуальные и неврологические. Страх, по словам темного отца нашего Говарда Филлипса — древнейшая из человеческих эмоций. Не буду оспаривать этот факт. Но не соглашусь с узостью определения в отношении творчества.

Где-то глубоко внутри себя я вообще не считаю что термин «хоррор» — верен. Он устоялся и принят большинством, но уже давно сфера, которую он охватывает, вышла за рамки изначального определения. И потому для меня вышеупомянутый термин звучит так:

Литература запредельного.

И чтобы не уходить в сухую теорию, постараюсь практически проиллюстрировать мое убеждение — критически разбирая «Зону ужаса», как один из наиболее разноплановых хоррор-сборников, мной прочитанных.

Действительно, первое, что для любого человека лежит за пределами дозволенного — его страхи. Они прячутся в темных углах сознания и скалятся из этой темноты, всегда довольные производимым эффектом. Начиная от банального проявления инстинкта самосохранения, заканчивая психопатическими фобиями вне человеческой логики. И ужас — как экстремум любого страха, состояние, когда не человек испытывает эмоцию, а эмоция управляет им.

Будучи истовым евангелистом Страха, Парфенов намеренно ставит его во главу угла каждого произведения. Страхи «Зоны ужаса» разные. Инсектофобия «Страны тараканов», технофобия из «В пыль», гипертрофированные бытовые фобии, как в «Гробе на колесах» и «Что тебе снится?». Страхи разные, но есть все же один общий для всех произведений, который как кусок ржавой проволоки пронизывает их все. Михаил всегда делит ужас своих произведений на две плоскости. Первая — та самая, хоть и присутствующая не во всех рассказах — плоскость страхов персонажей. Познаваемых или непознанных, сверхъестественных и рациональных, не важно. А вот вторая плоскость — куда более эфемерная. Именно здесь проявляется истинный талант автора. Парфенов легко, с первых страниц начинает вести диалог с читателем напрямую, отнюдь не принуждая его бояться вместе с персонажем. Он принуждает читателя БОЯТЬСЯ ПЕРСОНАЖА.

Кое-где эта работа очевидна — там, где, как в «Остановке у кладбища», сами персонажи не боятся, а действуют осознанно и целенаправленно. В других случаях, как в «Бабае», персонаж (источник страха реалистичного) демонстративно вступает в соревнование со страхом внешним, иррациональным, как бы состязаясь за испуг читателя. Что больше напугает: Лавкрафтовская Тварь-из-бездны или Бездна человеческого безумия от Томаса Харриса? И наконец, в третьем варианте страх читателя и страх персонажа сплетаются воедино, ибо персонаж, как и читатель, боится сам себя. «Благословенная тишина», еще в «13 маньяках» ошеломлявшая этим гиперэмоциональным симбиозом, и здесь выступает квинтэссенцией страшного, пиковой точкой книги. Судя по композиции и порядку рассказов, такой пиковой точкой автор все же полагает «Комнату Павлика» (вполне заслужено), но я оставляю за собой право на личное мнение.

Со страхом, кажется все. Теперь второй кит литературы запредельного — Отвращение. Сам автор в послесловии позиционирует Отвращение как оттенок ужаса, приводя довольно наглядный пример. Но все же я с ним не согласен. Отвращение — это самостоятельная эмоция. А смесь его со страхом порождает отдельное суб-чувство — Брезгливость. Т.е. боязнь соприкосновения, прямого контакта с отвратительным, варьирующееся от легкой фобии до панического ужаса.

Отвращение же — самостоятельная часть Запредельного. Шесть веков назад, соскользнув с кисти Иеронима Босха, в мировую культуру прочно и незыблемо вошло понятие «Эстетика безобразного». И «Зона ужаса» с этой эстетикой работает повсеместно. Ярче всего она проявляется нелицеприятным ню в исполнении престарелых персонажей («Что тебе снится?», «В пыль»), сюда же можно отнести образ Вани Штыря, а еще больше — беременной Яны («Конец пути») и постиндустриальный пейзаж «Моста». Эстетика безобразного, наряду с отрицательной харизмой — важный аспект Запредельного, без которого крайне сложно обойтись любому автору. «Зона ужаса» подает нам безобразное под разными соусами, иногда фокусируясь на нем, стараясь испугать им, а иногда — совсем субтильно, почти между строк, когда это самое безобразное по кирпичикам создает настроение «неправильности» мира, выпячивая его уродливую, но вместе с тем — естественную сущность.

Гротеск — такая же часть эстетики безобразного, только вызывающая нездоровый смешок, которого сам подспудно стыдишься. Как «Уродливая герцогиня» Квентина Массейса. У Парфенова есть своя «герцогиня» — Сигизмунд Подкарпатский («Корректура»), не вызывающий ни страха, ни сочувствия. Его первые появления — классический пример гротеска от литературы запредельного. Впрочем, тут безобразное смыкается со смешным, а о смешном речь пойдет отдельно.

«Страна тараканов» же как раз работает с брезгливостью — доведенной до пиковой формы, поставленной на ту безумную грань, где неизбежно рвется ощущение реальности. И это действительно мощный пример того, как отвратительное может пугать, пример синергии двух непреложных аспектов хоррора. Но вместе с тем, в повести нашлось место и чистому отвращению — бытовому, абсолютно реальному. Образ матери-алкоголички словно списан с картин Питера Брейгеля, эдакая «Безумная Грета» от литературы — и это яркий пример того, как должно работать Отвращение в литературе.

Ну и наконец, третий важнейший аспект после Страха и Отвращения (или впереди них, кому как нравится)… это, конечно же, Возбуждение. Фрейдизм определяет сексуальность источником всех человеческих мотиваций. Так это или нет — вопрос спорный, но литература Запредельного физически не может обойти сексуальность запретного стороной. Еще со времен «Жюстины» и «Сало» мир знает, каким сладостным может быть недозволенное. Степень вовлеченности широка невероятно: от латентной сексуальности отрицательных персонажей до откровенной порнографии, смешанной с ужасом.

«Зона ужаса» не оставляет этот аспект без внимания — хотя, пожалуй, уделяет ему несколько меньше внимания по сравнению с остальными. Стержневой идеей запретная сексуальность является только в рассказе «Каждый парень должен пройти через это» (что слегка очевидно уже по названию). Но уж эта вещь в прямом смысле «отдувается за всех», впечатляя многогранностью идеи и ярким гендерным аспектом. Более латентная сексуальность присуща и другим рассказам — очень хорошо она развивается и эволюционирует на фоне основного сюжета в «Корректуре», сплетается со страшным в «Комнате Павлика», с безобразным в «Что тебе снится?» и придает фотографическую реалистичность старту «Страны тараканов». Щемящий готический романтизм «Теней по воде» — замечательное аутро сборника, которое выносит сексуальность ужасов в иную сферу — более привычную девичьей аудитории, и для Парфенова — приятно неожиданную.

И вот сейчас самое время отметить определенный недостаток сборника.

По понятным причинам, рассматривая термин «Запредельное», нельзя апеллировать к переходу неких моральных границ или эксплуатации запретных тем. Но все же, я привел бы аналогию со спортивными единоборствами. Аристократичный, с вековыми традициями бокс прямо запрещает удары ниже пояса, локтями, укусы и прочее. Это — классическая литература, если позволите. Но в иных единоборствах понятие «запрещенный прием» заменено понятием «грязный прием». Т.е. допустимый, но формально не приветствуемый. И вот ужасы, продолжая аналогию со спортом, — это своего рода американский реслинг. Да, формально здесь не одобряют, когда противники дубасят друг друга стульями, удачно найденными битами и прочая. Но здесь важно не соблюдение правил. Здесь важно шоу. Шоу оправдывает любые средства.

Но применение этих средств тоже имеет свою обусловленность. Не правилами, но сценографией. Уместностью того или иного элемента. Его органичностью в течении (пускай и целиком постановочного) боя.

В литературе запредельного такой «грязный прием» — это дети. Он повсеместен и неизбежен, как смерть романтического героя в мелодраме или револьверная дуэль — в вестерне. Ребенок — априори беззащитное и чистое человеческое существо, и насилие над ним традиционно воспринимается острее, чем насилие над взрослым. Ввести ребенка-жертву — это такой себе чит, легкий способ «накалить обстановку». Но тут все по-честному — из слонобойки хорошо охотиться на слонов, а вот стрелять из нее по уткам — странновато, согласитесь.

Парфенов блестяще использует тему насилия над ребенком в «Мосте» — это стержневая идея, которая раскрывается медленно и в итоге заставляет цепенеть от ужаса произошедшего. И сексуальность этого стержня вызывает при прочтении особую панику, то самое меметичное «Я хочу это развидеть!» В том же ключе, пусть и менее сильно, работает аналогичный ход в «Бабае». Это два правильных, хрестоматийных фактически примера. Несколько в ином ключе, но тоже очень и очень хорошо выступают «Снежки», заставляя взглянуть на уже, казалось бы, вдоль и поперек изъезженную тему зомби-апокалипсиса глазами ребенка. Отлично работает нагнетание вокруг беременности Яны в «Конце пути». Не так круто, как в старшем кузене от мэтра Маккарти («Дорога» и ее сцена с поеданием новорожденного), но все равно щемяще и тревожно. И, конечно же, во многом центральное произведение сборника «Комната Павлика», где тема семьи и ребенка является основополагающей.

В то же время, в некоторых случаях дети выглядят заплаткой, намеренно нашитой на вполне добротную, цельную ткань рассказа. Такой заплаткой выглядит Маша из «Страны тараканов». Рассказ едва ли потерял бы и сотую долю своего очарования, не будь этого персонажа вовсе.

Ну и, наконец, слегка особняком от трех китов запредельного стоит юмор-за-гранью. Место в «Зоне ужаса» для него тоже нашлось. О смешном-безобразном я уже говорил и могу разве что добавить, что помимо явного воплощения в «Корректуре» оно обнаруживается, пусть и более тонко, в других рассказах — в том же «Гробе на колесах», придавая общему безумию эдакий тонкий привкус гротеска. Смешное-страшное гнездится в «Ампутации», пугая скорее абстрактно, умозрительно, нежели по-имажинистски, образом. Здесь смешное и страшное не соприкасаются прямо, это не смешение, строго говоря. Рассказ идейно перекликается с классическим «Того же и вам — вдвойне!» от мэтра фантастики Шекли.

Оба юмористических рассказа хороши, но, по большому счету, они кажутся скорее интермедиями, разбавляющими весьма непростое в моральном плане чтение, нежели самобытными произведениями. Парфенов обещает сборник юмористических рассказов в соавторстве с Максом Кабиром, чье тонкое чувство юмора читателям известно хорошо. Так что, эти два рассказа стоит считать скорее анонсом, нежели серьезной заявкой в жанре комедии ужаса.

Вот, пожалуй, и все. Завершающий вывод вполне очевиден: «Зона ужаса» — тот сборник, который вправе претендовать на титул «Экуменической Библии от Хоррора», красноречиво демонстрирующей глубину и разнообразие жанра. В этом она, пожалуй, обходит титульную серию «Самая Страшная Книга». Ежегодные сборники ССК, на самом деле, никогда не претендовали именно на жанровую всеохватность, поскольку в них, в первую очередь, отбирались авторы, а не произведения. А цель «Сделать антологию жанрово разнообразной» никогда не ставилась и не могла ставиться.

У «Зоны ужасов» все наоборот. Жанрово разноплановая, она объединена общей, узнаваемой стилистикой и набором характерных приемов. Это большая и многогранная работа, которая прекрасно демонстрирует Парфенова-автора, корнями уходящего к Парфенову-популяризатору. Это принципиальное отличие от уже ставшего культовым «Запаха», от тематических антологий серии «13». Мощная и самобытная работа, выходящая за пределы литературы — как, впрочем, и фигура автора.

Сверкнув последнее время яркими и мрачными историческими рассказами, Макс в этот раз встал на стезю иную принципиально, больше созвучную с миниатюрами из его «КЛНК» (интересная аббревиатура получилась, кстати… неужели так и задумывалось?)

Составитель сборника Илья Пивоваров назвал «Кожу» (я цитирую) «постмодернистским хулиганским анекдотом». И, черт возьми, это самое точное определение, которое можно дать рассказу. Назвать его хоррорным у меня язык, увы, не поворачивается. Согласитесь, есть некоторая разница между черным юмором и комедией ужасов. «Кожа» — она про первое. Причем, черный здесь даже не юмор – он как раз довольно тонкий и внезапно, интеллигентный. С приятными рефералами и языковым изяществом. «Черная» часть рассказа – это набор описательных, ситуационных средств. Здесь автор вообще не стесняется, и именно в них кроется смысл эпитета «хулиганский» из определения Ильи.

И вот это странное сочетание интеллигентности и хулиганства делает их рассказа эдакую практически иконопись «Русской бомондъ, бессмысленный и беспощадный». И даже вполне предсказуемая и довольно потертая развязка шарма рассказу не убавляет.

Если же копнуть немного глубже, можно, в определенной мере, назвать «Кожу» Макса Кабира зеркальным близнецом рассказа Дмитрия Костюкевича «На 180» (я, кажется, даже говорил это раньше). В обоих случаях боди-хоррор здесь – материализовавшаяся метафора, но только в случае Костюкевича – трагическая, а в случае Кабира – ироническая.

Признаюсь честно – для меня «Ежик» в девятке «Новой плоти» стоит как бы сам по себе, особняком. Он чем-то похож на подростка, оказавшегося вдруг в компании адалтов. Подчеркну – не автор, а рассказ. Это объясняется самой манерой подачи, построением сюжета. Это своего рода «мальчишеский ужас», в том отношении, что он не рассказывает о мальчишках, а подается с эдаким мальчишеским задором и легким налетом наивности. Ощущение от рассказа примерно такое же, как от боевиков эпохи VHS, которые в свое время пробирали нас до мурашек, а сейчас с смотрятся с той улыбкой и теплым отголоском внутри, который повторяет то самое, давнее чувство.

Эта ламповая, ностальгическая атмосфера рассказа – та самая «палка о двух концах», которая может вызвать в разных слушателях чувства диаметрально противоположные – от полнейшего неприятия до ностальгического, щенячьего восторго. Впрочем, мода на восьмидесятые, эдакое нео-ретро – она есть и ее нельзя игнорировать. Это «Кунг Фьюри» с «Неудержимыми» от кино, «Брофорс» и «Mother Russia Bleeds» от игровой индустрии, ретровейв от Dance with the Dead и «Perturbator». Наверняка и в литературе этот жанр как-то отметился, но я с его представителями не сталкивался – потому «Про Ежика» сначала вызвал у меня недоумение, и только потом, после более вдумчивого разбора, я сообразил, что сейчас не девяностые и я читаю не записанный в тетрадке в клеточку опус товарища-старшеклассника, а работу вполне состоявшегося автора. И тогда уже прочувствовал поданную автором мета-идею. Кстати, не в последнюю очередь помогла мне в этом музыка Ильи, очень созвучная с ностальгическим духом рассказа.

«Про Ежика» рассказ для меня довольно необычный и в чем-то притягательный. Это своего рода наив-арт, если проводить аналогии с живописью – только в реалиях хоррор-жанра.

Первым рассказом Михаила, который я прочитал, был «Рудник», попавший в антологию «Хэллоуин». Я никогда не был в Воркуте, но не понаслышке знаю, что такое шахтерские поселки и умирающие индустриальные центры. И мастерство, с которым Михаилу удалось передать ощущение подобного места, сделать его почти физическим… для меня это был тот веховый момент, когда я окончательно и бесповоротно уверовал в «новую волну» русскоязычного хоррора.

Михаил Павлов любит и умеет писать провинциальный ужас. Он великолепно чувствует и передает настроение, которым дышат маленькие, заштатные городки, затерявшиеся где-то между «нигде» и «никогда». «Засор» — это еще один такой городок, живой в своей упаднической мрачности бытия, в которую медленно вплетается, вмешивается нечто иное. Нечто, рожденное и оформившееся раньше, еще в «Фарше» — к моменту «Засора» оформившееся в некую трансцендентную почти сущность.

Если в «На 180» Костюкевича трансформации плоти были прекрасной, длящейся на протяжении всего повествования метафорой, на которую герой смотрел с истинно кафкианским чувством, как Йозеф К. из «Процесса», то в «Засоре» монструозная сущность – не иносказание, а вернее – не только иносказание. Тут причудливо переплелся характерный урбанистический ужас, эдакая городская легенда, с тем же современным городским ужасом, но только внутренним, психологическим. И это переплетение получилось настолько же странным, насколько естественным, взаимозамкнутым (вот как загнул, но правда не знаю, как еще это описать).

«Засор» можно считать продолжением «Фарша». Сознаюсь, «Фарш» я прочел уже после «Засора» и, честно, ожидал, наверное, иных взаимосвязей. Может быть, я что-то упустил, но рассказы показались мне связанными скорее сэттингом, нежели сюжетом. Но что более важно, «Засор» — это, как бы сказать… вызревший, matured «Фарш» . Сразу и в сюжетном плане и в мета-сюжетном. Психологическая сторона «Засора» в сравнении вышла более взвешенной, законченной, в конечном итоге продирая так, что за горло хватает.

В итоге, по моим впечатлениям, у Михаила получился самый эмоционально и характерно сложный рассказ проекта. Да, он уступает в драматичности «Ста восьмидесяти». Да, в нем нет той слаженной выверенности, которая делает «Плач и скрежет». Нет безумного хайпа «Адского блюза» и холодной отстраненности «Глафиры». Но есть совершенно безумная, многослойная смесь которую можно (и хочется) разбирать долго и вдумчиво, с каждым разом открывая для себя что-то новое. Браво!

«Кусочки вечности» (наряду с «Тсантсой») – рассказ, пожалуй, наименее относящийся к боди-хоррору. Очень характерная для творчества Александра работа, которая несомненно придется по душе ценителям «маньяк-прозы». Интригующая, поданная ретроспективно история в конечном итоге распутывается, ловко расставляя по полочкам все элементы, впрочем, немножко (с выверенной точностью) запаздывая, чтобы дать пытливому читателю самостоятельно выстроить картину происходящего – услужливо, но ненавязчиво указывая при этом на все нужные детали.

Тем не менее, для меня это – один из самых слабых рассказов проекта. «Новая плоть» изначально привлекает своей новизной, свежим взглядом на хоррор. Здесь же, история скорее типичная – все эти психопатические красоты и убийства как искусство уже раскрывали для нас множество авторов, сценаристов и режиссеров. Да, история затейлива и оригинальна, но даже если сравнивать ее не с книгами, а с сериалами — с теми же «Ганнибалом» и «Criminal Minds», то затейливость ее сразу как-то блекнет и возникает вопрос – реален ли психоз героя или «факты подтасованы» ради красивой метафоры?

При этом я вполне отдаю себе отчет, что как самостоятельная единица, рассказ заслуживает всяческих похвал. Мастерство автора несомненно и во мне говорит скорее желание услышать нечто принципиально новое, что раскрыло бы некую новую авторскую грань. Но как и «Тсантса», «Кусочки вечности» — это такая себе затравка, «устройство плавного пуска», если уместна будет электротехническая аналогия. Они создают определенный настрой и подготавливают читателя к падению в ту бездну запредельного, которая раскрывается в последующих рассказах…

Вот что не часто встретишь в жанровой литературе (а особенно в литературе ужасов), так это «поток сознания». Это вообще довольно сложный прием, который мы привыкли ассоциировать с Джеймсом Джойсом (в крайнем случае с Сашей Сенниковым) и содрогаться в ужасе вспоминая непроходимые «Поминки Финнегана» и Кортасаровские «62. Модель для сборки».

«Адский блюз» — это своего рода рассказ-перевертыш, который без всяких прелюдий обрушивает на слушателя мощный поток переплетающихся и расходящихся мыслеобразов, брутально-оголтелых, оглушает и сминает под собой, не оставляя шанса на освобождение. Боди-хоррор здесь – в большей мере форма, рамки этого потока, набор художественных средств (как бы странно это не звучало). Такой текст смело можно было бы отдать какой-нибудь гор-грайнд команде, чтобы та запилила такой себе эпик в жанре «спокен-ворд» минут на пятнадцать. И выпустила отдельным релизом. Особенно сильно это впечатление при первом прослушивании, пока развязка, словно рывок опытного травматолога, с озаряющей вспышкой боли не поставит «вывихнутое» восприятие на место. И не заставит слушателя, глупо ухмыляясь и смущенно потирая пальцами лоб, одни губами бормотать что-то беззвучное.

Отличная вещь, очень специфичная и самобытная, но от того еще более яркая и запоминающаяся, в хорошем смысле стоящая «вовне» остальных рассказов сборника.

Самый драматичный и самый честный рассказ сборника. Мотив искажения плоти в нем художественное средство, метафора, протяженностью в сюжет, которая странным образом по итогам прочтения переставляет рассказ из хоррора в магический реализм именно за счет внутренней сюжетной мотивации. Именно в последних абзацах кульминации, сразу после мрачного, бросающего в дрожь поворота, раскрывается истинная суть рассказа – и приходит окончательный «клик», соединяющий «верхний» и «нижний» миры рассказа. Сильным ошеломляющим ударом.

Что примечательно, боди-хоррор в рассказе сделан скорее как интригующий, затягивающий фактор, нежели как фактор страха. Пугает здесь не внешнее, но внутреннее состояние героев. Шокирующая пустота, перегоревшие души, под густым слоем пепла которых еще теплиться уголек человечности.

Отсылка к знаменитой «Метаморфозе» Франца Кафки неизбежно должна была появиться в этом сборнике. Но если в «Плаче и скрежете» Ильи Пивоварова она присутствует на мета-текстовом уровне, в логике и развитии персонажа, то Костюкевич подает ее нам прямо, даже прямолинейно. И вот в таком исполнении она смотрится скорее как эдакий бантик постмодерна, пришитый к конструкции от этого жанра весьма отдаленной. Впрочем, если предположить, что томик в руках Алхимика содержит не только «Метаморфозу», но всю тройку «Наказний», то можно найти в рассказе отсылки к двум другими повестям триптиха: «приговору» и «В исправительной колонии»

Костюкевич многим читателям знаком, прежде всего, как мастер соавторских рассказов, который раз за разом демонстрирует преимущества синергии. Но его «сольные» вещи более чем достойны похвал и внимания. И среди них «На 180» — одна из несомненно лучших. Наглядная демонстрация высокого мастерства автора и большая удача для «Новой плоти»

АНАТОМИЯ МИФОТВОРЧЕСТВА

Враг Хозяина Штормов (роман)

Автор: Марина Комарова

Жанр: мифологическое фэнтези, тёмное фэнтези

Издательство: АСТ

Серия: Легенды героев и магии

Год издания: 2016

Похожие произведения: «Хроники Вардсстоуна» Джозефа Дилейни, «Ведьмак» («Последнее желание, «Меч предназначения») Анджея Сапковского, классическое фэнтези («Властелин Колец», «Волшебник Земноморья»)

Враг Хозяина штормов – это второй роман, который должен был выйти в серии «Тёмное фэнтези» от издательства «АСТ». Серия, увы, не пока заморожена, но «Враг Хозяина Штормов», хвала высшим силам и настойчивым редакторам, таки увидел свет.

Что же мы имеем под обложкой? А имеем мы довольно редкого в наших широтах зверя – мифологическое фэнтези в его чистом, рафинированном виде. Миф и мифотворчество являются в романе основными сюжетообразующими факторами – со всеми вытекающими отсюда плюсами и минусами. Среди пюсов, несомненно, стоит отметить блестящую стилизацию этих самых мифов. Сплетая в себе легендариум скандинавов, карело-финов и прибалтов, Марина Комарова погружает читателя в живой, многогранный мир с таким обилием деталей, что с непривычки может зарябить в глазах. Такое впечатление, что рассматриваешь панно-панораму, с огромным количеством сцен и фигур на полотне колоссального размера. Эффект от масштаба усиливается прекрасной авторской подачей и отточенным стилем. Пани Комарова к русскому языку относится с любовью и трепетом и это весьма радует.

Путь сравнения одного произведения с другим всегда довольно скользкий, но хорошо подходит для того, чтобы читатель мог составить представление о книге и при этом не прочитал в рецензии ее краткий пересказ. Итак, мифология в романе занимает ключевые позиции. Не мир с его географией и политикой, не этника, не бестиарий и не физика. А это значит, что сюжет подаваться будет именно с позиции мифа, причем в основе своей довольно прямолинейно – герой вместе с читателем будет переходить от одного рассказчика к другому, слушая очередную древнюю легенду и раскрывая перед собой новые грани своего путешествия и окружающего мира. Такой подход чем-то напоминает манеру подачи в игре Dark Souls.

В Dark Souls основа подачи сюжета так же лежит в монологах персонажей и описаниях предметов – т.е. по сути, в мифологии мира. Но главное сходство даже не в этом. Во «Враге Хозяина Штормов» точно так же создавая свою историю мифами и преданиями, Марина Комарова оперирует событиями прошлыми относительно времени действия. Почти все ключевые моменты сюжета уже случились – и самые свежие из них относятся к детству героев, а самые ранние – к незапамятным временам и войнам богов и людей. В Dark Souls фактически так же – герой разбирается с прегрешениями дней давно минувших, только к финалу «выводя» их в настоящее время. Хорошо это или плохо – тут вопрос исключительно личных вкусов. Но есть существенная разница между объектами сравнения – в Dark Souls лор приходится откапывать и выстраивать самому, что прдаёт самому процессу некоторый азарт и приятное чувство открытия. Литература в этом отношении более прямолинейна. Так что, хочешь-не хочешь, приходится брать все, что дают. Даже тогда, когда хотелось бы выдохнуть и освежить динамику бодрым экшеном. Впрочем, экшен в книге тоже присутствует – на вполне достойном уровне, как и полагается, нарастая и набирая обороты ближе к концу.

Но одними мифами сюжет, само собой, не ограничивается. Вторым китом, на котором он держится, является нестареющий архетип «истории-путешествия». Да, герой сотоварищи всю книгу идет на север. С очень конкретной и оправданной целью, которую в таких случаях принято называть «Эпик квест». И не надо возмущенных выкриков типа «Опять!» и «Сколько можно!». Путешествие здесь – только одна из составляющих, причем не самая важная. Впрочем, все элементы, ожидаемые в этом случае, на месте и исполнены на надлежащем уровне: харизматичные и интересные спутники, внезапные повороты и опаснейшие препятствия. Герой вырабатывает привязанности, познает утраты, идет на риск… И все же этот стоп вышел слабее. Даже не слабее – просто «удельный вес» мифа в сюжете настолько высок, что странствию не всегда получается развернуться. Характер главного героя раскрывается хорошо и планономерно, но вот второстепенным персонажам, что называется, «негде развернуться». Возьмем в пример Рангрид Всегда предающую. Со всем уважением, но предает она за всю книгу дважды. Есть еще намеки на ее прошлые предательства, но они буквально вмещаются в пару фраз. Между тем, помня заветы Анджея нашего Сапковского про отсутствие золота в Серых горах, читатель подсознательно ждет, что Всегда предающая будет предавать всегда, т.е. на каждом углу и при любой возможности. Ведь мы узнаем, что Рангрид – Всегда предающая еще до того, как узнаем, кто она вообще такая — это название третьей (из семи) части романа! А предательства в этой части – нет!

Но причина не в том, что автор «не смогла». Здесь ребром встал вопрос расставления приоритетов и выбор, чему именно в книге уделить больше внимания. Из читательского восприятия этого самого разделения и вырабатывается отношение к книге. Если, увидев женскую фамилию на обложке, вы будете ждать фэнтези про большую и всепобеждающую (или всепожирающую) любовь – увы, нет. Романтическая линия тут имеется – вполне приятная и располагающая, но очевидно написанная скорее «между строк» с парой сцен, которые, если читать не вдумываясь, могут вызвать у читателя в унисон с героем восклицание: «Что простите?» Точно так же может обмануться читатель, возжелавший кромешно-тёмного фэнтези, на грани хоррора. Некоторая мрачность повествования здесь присутствует, но она вполне укладывается в рамки суровой мрачности любой северной легенды или мифа.

Так что книга, при всех ее несомненных достоинствах может понравиться (или не понравиться) в зависимости от того, насколько читатель настроен на неспешное и обстоятельное повествование. По мере чтения она формирует разные ассоциации – от первых томов «Ведьмака» и «Хроник Вардстоуна», до аллегорической «Сказки странствий» и «Хроник Мага» Ника Перумова. Кому-то даже слуга-тролль напомнит Эндрю Фейрсервиса из «Роб Рой» Вальтера Скотта. Но ни одну из ассоциаций не получится назвать всеохватывающей – исключая, конечно мифологические параллели с эпосом скандинавов, карело-финнов и прибалтов.

И естественно, нельзя говорить о книге «Враг Хозяина Штормов» и не упомянуть собственно Хозяина Штормов, здешнего локального Саурона (пусть никого не обидит такое сравнение). Образ Спокельсе (одно из имен злодея) нельзя считать целиком удачным. И это – обратная сторона мифологической, ретроспективной подачи сюжета и образов. На протяжении всей книги, шаг за шагом сталкиваясь с тем или иным злодейством, герой неизменно узнает, что к оному злодейству приложил руку Хозяин Штормов. Это происходит настолько часто, что испорченный постмодерном читательский мозг уже части к четвертой начинает строить конспирологическую теорию, что Спокельсе – совсем не плохой, просто кто-то его пытается подставить. Вдруг эти указания ложны или просто результат совпадений? Проблема здесь в некоторой архаичности подобного антагониста – как воплощения абсолютного, беспросветного Зла. По большому счету, таким «иедальным» злом в классическом фэнтези является тот самый Саурон. Это, наверное, единственный фэнтези-антагонист, который прямо не участвует в сюжете, но давит своей анти-харизмой так, что не выдохнуть. Ведь даже Мелькор – образ в чем-то трагичный и достойный некоторого сочувствия.

Вот потому сравнение Хозяина штормов с Сауроном весьма уместно. Совпадение образов почти идеальное. При этом, очевидно, что прямых заимствований нет. И может быть, получилось бы отнестись к Спокельсе более благосклонно, если бы не его прямое появление в финале. Вот тут образы расходятся и становится понятна логика профессора, который своего Тёмного Лорда обратил в прах, не дав выйти на Кромалленское поле и помахать чем-то тяжелым. Прав был профессор, чертовски прав! Даже в поражении Саурон остается непознаваемым темным Абсолютом. А Спокеьсе сам низвергает себя с темного трона, показавши себя с вполне понятной, человеческой стороны.

Итоговый вердикт таков: «Враг Хозяина Штормов» — достойная и довольно нетипичная книга, которая приятно впечатляет самобытным стилем и подходом автора. Но неприятие – темное альтер-эго самобытности. Роман, при всех достоинствах, нельзя считать «продуктом широкой аудитории». Он может настроить читателя на свой лад, ввести в приятный транс настроением северной сказки, не лишенной жестокости и мрачности наряду с суровой красотой. Но может и утомить – ровно теми же инструментами.

Пожалуй, стоит начать с того, что лучшим на сегодня представителем боди-хоррора лично я считаю не фильм и не книгу. На мой взгляд, суб-жанр раскрыт максимально многогранно и глубоко в первой части игровой серии Dead Space, 2008-го года. Потому, «Глафира» — будучи непреднамеренно и только частично повторяющей путь своего «конкурента из смежной области» — просто не могла мне не понравиться.

Я далеко от обвинений автора в эпигонстве и тем более – подражательстве. Тут, я уверен, как в типичном дисклемере — «все совпадения — случайны». Тем не менее, атмосфера резонирует почти идеально и очень много маркеров обозначивают родство «Глафиры» и «Ишимуры». Что, учитывая разные «отрасли», можно даже отнести к плюсам рассказа.

Как самостоятельное произведение, «Глафира» хороша той самой холодной, отдающей металлом и вакуумом атмосферой, которая так ценится любителями космо-хоррора. Чувство клаустрофобии и боязнь темноты постоянно нарастают, смешиваясь с классическим саспенс-приемом «кто самозванец?», доводящим персонажей до агрессивного безумия, а читателя – до зудящего, изнывающего любопытства. Концовка грамотно разрешает все поставленные вопросы и в итоге рывком расширяет масштабы происходящего с замкнутого пространства корабля до чего-то несоизмеримо большего. Единственное, в чем можно упрекнуть автора в этом отношении – в применении довольно избитого приема «персонаж-всезнайка сейчас нам все объяснит». Такое решении позволяет быть кратким (учитывая, что рассказ писался на ЧД-14 с ее ограничением по объему), но в «сольном» выступлении это не может служить оправданием. Иногда я жалею, что некоторые конкурсные рассказы авторами по завершению борьбы не редактируются, особенно с учетом некоторых, возможно, ценных замечаний критиков и жюри. «Глафире» пересмотр в части развязки пошел бы на пользу, причем, без кардинальных переделок, больше в сторону расширения действия. Снова-таки, трудно удержаться от параллелей с Dead Space, где постигшая «Ишимуру» напасть успевает примерить на себя и роль эпидемии, и кровожадного культа, и правительственного заговора, и даже персонального безумия героя.

«Глафира» отличный рассказ с холодной темнотой космоса в душе, чувством паранойи, безысходности и ужаса. С другой стороны – это неплохая «новеллизация» именитой КИ. С третьей – прекрасный образец, иллюстрирующий многогранность боди-хоррора, как жанра.

Рассказ от идейного отца, композитора и звукотехника «Новой плоти» Ильи Пивоварова, завершающий рассказ сборника. И один из лучших в нем.

«Плач и скрежет» — яркий пример грамотного совмещения отдельных частей, в целом неплохих, в единое целое, которое в итоге наглядно демонстрирует все сильные стороны и грамотно избегает слабых. Баланс составных – главное достоинство рассказа. Ни одна из частей не выпирает, не «перетягивает на себя одеяло», отчего текст в целом сильно выигрывает. Здесь нет безумного, в лучших традициях Вирджинии Вульф, потока сознания Колыхаловой, нет надрывного драматизма Костюкевича, металлопластиковой клаустрофобии Провоторова. И в то же время, есть какая-то синергия, эммерджентность ключевых идей и приемов, которая не присуща ни одному из рассказов сборника.

Первое что сразу западает в уши – рассказ, пожалуй, самый аудиально ровный. Он не спотыкается при прочтении. Текст идеально подогнан к звуку и это на самом деле сильно улучшает восприятие, потому как ничего не сбивает, позволяя целиком концентрироваться на сюжете и атмосфере. То же самое – к общей грамотности и стилю. У сборника не было литредактора и каждый автор представил свой чистый, «честный» текст. И здесь «Плач и скрежет» выглядит, пожалуй, лучше многих, демонстрируя очень вдумчивое и трепетное отношение к языку.

Второй плюс рассказа – его планомерная эволюция. Здесь нет какого-то резкого захлестывания, оглушения, он раскрывается – и накрывает – медленно и плавно, в конце подавая пару отличных плот-твистов, которые, вроде как, и не твисты вовсе, а скорее выход на следующий виток, повышение градуса. Автор работает в изначально очерченном круге персонажей и условий – и это здорово, тем более, что по итогам все выглядит натуралистично и закономерно.

Третий, плюс – Илья не пытается объяснить и рационализировать сюжет. То безумие, которым все оборачивается, имеет объяснение скорее метафорическое, которое грамотно подано перед кульминацией и, по сути, и есть один из важных сюжетных разворотов. В какой-то момент создается впечатление, что все, сейчас рассказ оборвется, повиснет буквально на полуслове сведя все к морализаторству – а ничего не кончается, все только начинается и это здорово ломает восприятие и переставляет акценты.

В сборнике есть рассказы, которые сразу пытаются «купить» слушателя, подцепить на зазубренный крюк и тащить за собой. У Пивоварова идея не слепит сразу своей яркостью и оригинальностью, напротив вырисовывается постепенно и тем интригует, заставляет гадать, порождая интерес не вынужденный, но осознанный, провоцируя на умопостроения. На первых минутах, вплоть до переезда в новую квартиру, я ждал что наступит утро и будет что-то вроде Кафкианской «Метаморфозы» (отсылки к которой ждешь почти в каждом расскае, но встречаешь только у Костюкевича), я ожидал иного поведения героя, иных реакций. А реакции, двигаясь в той же канве, что и у кафкианского героя, в итоге, абсолютно логично, вывели в другое совсем положение. По большому счету «Плач и скрежет» во многом резонирует с «Метаморфозой», но выворачивает ее суть буквально наизнанку.

Этот рассказ — мощный финальный аккорд, эдакое «торжественное закрытие» сборника, идейно выверенное и идеально подогнанное.