Бертран Рассел в своей известной «Истории западной философии» видит философию как ничейную область между теологией и наукой, а в самом философском дискурсе выделяет два направление, две противопоставленные тенденции. Одна мистическая, орфическая, а другая рационалистическая, деление на которые начинается еще с античности. Хоть подобный взгляд и интересен, но он слишком упрощает такой феномен, как философию. Различных течений, оттенков и соперничающих направлений в ней гораздо больше, чем думает формалист, пусть и великий, Бертран Рассел. Гораздо важнее, на мой взгляд, деление философии на условно пессимистическую и жизнеутверждающую, меланхолическую и активистскую. А одним из главных имен первой философской линии, упаднической, как раз и является Артур Шопенгауэр.

Одна из спорных фигур классической немецкой философии, Шопенгауэр был сложной, одинокой, но безусловно талантливой личностью. И все эти перечисленные составляющие создали изящный, грустный и уникальный узор в европейской философской линии. Не школу, но направление, даже не ход мыслей, а чувствования, ощущения, который в Ницше выразится в известной фразе «Бог умер!», а в Толстом (для Льва Николаевича немецкий философствующий пессимист был необычайно важной личностью и культурным явлением) преобразится в радикальное безбожное христианство и революционную идеологию. Антинаталист, один из первых, если не первый, защитник прав животных, необычный пантеист, критик-интерпретатор христианства, первая весточка встречи Запада и Востока, разумеется, пессимистический, аргументированный по-философски, взгляд на жизнь, Вселенную и род людской. Жуткий и едкий, почти как дедушка Ленин, но по-жестче, критикан своих философствующих современников, особенно отца вершины диалектической мысли, Шопенгауэр занял свое почетное место среди первооткрывателей афористичного, то есть литературного и понятного обычному читателю стиля написания философских работ. Артур был одним из тех, кто чувствовал грядущие кризисы, выгорание Европы, открывающуюся тщетность и пустоту существовавших общих взглядов на мир, жизнь и смыслы. Оттого мало удивительна атмосфера его самой известной работы, «Мира как воли и представления», которая хоть и не стала началом некой школы или течения в общепринятом смысле, но заставила будущие поколения, в том числе и нас, внимательнее обращать свои научные и философские очи на окружающую повседневность.

Сразу скажу, что с полнейшим чистым листом в области философии вторгаться на территорию этого и любого другого философа нельзя. Не потому что Шопенгауэр, германский педант и ревностный сноб, не забывает напоминать нам в многочисленных примечаниях о том, как важно и нужно прочесть Канта, Платона, Упанишады, а также Локка, Юма, Лейбница (отмечу, как забавляют запутанные сноски друг на друга «Мира как...» и критики Канта, идущих в одном томе, которые столь спутаны советами дотошного Шопенгауэра, что не ясно, а что же логичнее прочесть из этих двух трудов сначала). Философия — это особая область знания, одну из основных элементов которых составляет ее генеалогия. История философии. Поэтому, как минимум, прочитайте томик-другой истории философии Фредерика Коплстона. Можно и Бертрана Рассела, но его изложение гораздо беднее в силу сжатости материала и иных причин (лучше читать оба взгляда на историю философии — и атеистический, и теологический, плюс другие, но по желанию). И потом приступать к базовым аутентичным источникам — диалогам Платона, работам Аристотеля, некоторым софистам, стоикам и далее. При знании основных вещей из антички, особенно Платона, можно приступать и к Шопенгауэру. Поверьте, платоновские диалоги помогут вам справиться с текстами этого великого пессимиста как никакие другие.

О чем и к чему, собственно, великий немецкий иррационалист? Поклонник Канта, Спинозы, стоической школы, Платона, индийцев (как замечает один из современных исследователей Шопенгауэра, у последнего имелся достаточно недостоверный, платонизированный перевод «Упанишад»), Артур составляет одну из последних глобальных и универсальных философских систем. Начиная с теории познания и физики, философ упрощенно доносит до нас почти не измененные взгляды Канта, говоря, что мир с его причинностью, временем и пространством есть всего лишь наш способ видения мира. То есть перед нами всегда не суть вещей, а явление их — искаженный образ, в котором суть вещи находится очень далеко от нас. Здесь же Шопенгауэр на пальцах объясняет отличие человека от животного и сущность абстрактного и рассудочного мышления (второе напрямую работает с восприятием и образами, позволяя вам творческим взглядом увидеть табуретку в куске дерева и сделать ее, а первый позволяет перевести эти образы в понятийный язык и научить еще кого-то делать табуретки). Устройство нашего сознания и тела просто не позволяет увидеть мир таким, какой он есть. Далее рассуждения мыслителя приводит нас от мира как представления к настоящему содержанию мира, вещи в себе, которая поначалу может показаться слишком отдающей солипсизмом. А именно вещь в себе — это мы сами, точнее желающее, хотящее и жаждущее, побуждающее начало в нас. То есть воля. И все в мире, живое и неживое, есть ее объективация, то есть различные проявления воли как стремления жить. И тут пригодится знание о платоновской философии, чтобы увидеть вселенную по Шопенгауэру как некую восходящую и усложняющуюся структуру к вершине в виде наиболее полного воплощения воли как стремления жить. Проще сравнить волю и материю, подчиненную ей, как цветок, растущий от света солнца. А коль все, кроме чистой воли, есть иллюзии, Майя, пелена, как множественность Платона, то все живые сгустки воли, животные и люди, равны и одинаково ценны между собой. Здесь уже начинается этика мыслителя, которая приводит нас к концепту воли как не просто стремления к жизни, но стремления к страданию. Ведь жизнь — это страдание, ибо жизнь состоит из бесконечного и утомительного утоления потребностей (страданий), которые никогда не будут удовлетворены до конца. И вообще всех нас ждет страшный и вечный конец. И тут уже включаются параллельные Будде идеи Шопенгауэра, которые включают и одну из первых атеистических интерпретаций христианства. Ибо спасение от суетности скоротечного бытия и власти требующей страдания воли философ видит в интуитивном или познавательном подходе сначала к этим мыслям, открытиям, а после к целенаправленной практике самоотречения от себя и жизни. Усмирения воли с последующим ее приручением и направлением против самой себя. Отрицания воли, которое приведет к полному аскетическому идеалу и свободе от телесности, а значит и воли. Ибо есть только материя, и по сути воля она и есть. Путь спасения, как и в «Чапаеве и Пустоте», таким образом, лежит в пути самобичевания, отказа от деторождения и переходе в Ничто. И постепенном вымирании человечества, желательно. Ну, а нам, людям простым, как добавляет в конце Шопенгаэур, остается как путь к спасению эстетический опыт временного освобождения от желающего начала воли при чтении великих произведений литературы. В том числе биографий тех, кто таки добился нирваны...

Примерно такой мне предстала главная работа Артура Шопенгаура «Мир как воля и представления». Повторюсь, что хоть данная книга и требует наличия некоторого философского опыта, тем не менее он не такой огромный, как того требует Артур. Плюс достаточно простой и красочный язык автора, хоть порой и перерождающийся в многословные с частыми повторами мысли текстовый строй, тем не менее позволяет почти любому довольно легко погрузиться в эту книгу. Напоследок скажу, что вдохновитель Ницше и Толстого был очень печальной личностью со своей сложной психологической историей, которая не могла не отразиться на его философских взглядах. Последние и его система в целом, как и многие другие, не лишены противоречий и лично для меня не до конца убедительны. Жизнь, конечно, как таковая вряд ли имеет четкий смысл. Но это не значит, что мы не можем его создать и воплотить, наделить мрачную вселенную такого пессимизма жизнью и смыслом. Человек прирожден изменять к лучшему все, включая свое социальное бытие. Но об этом писали уже другие мыслители...

«Путь Прилива» Майкла Суэнвика — это не самый удачно выстроенный, но манифест. Джихад против стабильности, закоснелости, штампов и Бытия. Это, по сути, фантастическая ода Становлению и свободе, революционный в разных значениях гимн, но не без своих нот невпопад.

Своей структурой, и сюжетом, и иными гранями роман прямо-таки кричит «я против!». Майкл Суэнвик тут явный контркультурщик, дитя, выросшее во взрываемой идеями, противоречиями и кризисах всех возможных сфер Америки. Хотя бы взять ту прекрасную, местами просто замечательно нарисованную, психоделическую атмосферу. Некоторые эпизоды магии, которая, по большей части (но не всегда!) наркотическое опьянение мозга или хорошо подстроенные фокусы, или все это сразу, заставляют читателя и впрямь удивиться, увидеть в образованном сюрреализме красоту и воскликнуть от непонимания «да что ж это такое!». Таких сюжетных ходов в книге несколько и все они максимально ставили меня в полное отсутствие ясности событий и приводили к восхищению. Так что внедрение психоделической революции (которая, на самом-то деле, была инструментом подавления настроений решительной и леворадикальной молодежи в Америке, но об этом не здесь!) в литературное пространство у Суэнвика вышло на ура. Но что ж там такое с демонстративными «я против!»?

Каюсь, не успел пока прочитать статью Майкла «Постмодернизм в фантастике». Но видел споры по ее поводу, мол, не так понимает писатель «постмодернизм», а потом выясняется, что имел он в виду только «постмодернизм фантастический», то есть идущий после «фантастического модерна», не включенный в парадигму общепринятого понимания постмодерна... В общем, поняли вы, о чем я! Так вот, хоть статью еще не успел прочесть, но зато читывал «Танцы с медведями» автора и не только. И, скажите, чем вам не стандартный и общепринятый смысл постмодернизма? Как минимум деконструкция литературных (и кинематографических) штампов и, простите, «мемов-пугалок» там хоть отбавляй. И это не считая черного юмора, иронии, пародия пародии, некоторые игры с читателем имеются. Так что Суэнвик порой постмодернист не только с фантастической спецификой, но и постмодернист вообще (правда, больше в нем уже метамодерна, но не об этом здесь!). В «Пути Прилива» постмодернизм вообще виден в форме повествования — роман делится на небольшие, не совсем самостоятельные, но и не на зависимые пазлы. Также ощущение паранойи, психоделические штучки, детали магического реализма, момент наличия безумной Системы и сродные штрихи напоминают о литературном, а не только фантастическом послесовременном жанре. Даже если такие черты романа не делают его полноценным постмодернизмом вообще, то как минимум добавляют «я против!». Подобными штрихами, в особенности разрубленным цельным повествованием, как ни странно, довольно пустыми героями (хотя, даже если таков замысел, для меня это один из минусов книги), слабые объяснения фантастического фона, пессимизмом по поводу прогресса и фантастических черт будущего (грустный, межпланетный и бюрократический «Бегущий по лезвию»), Майкл Суэнвик восстает против классической архитектоники научной фантастики.

Другое «я против», на мой взгляд, более важное и достойное внимание. И заключен он уже более в содержании, а не в форме, и тут уж, простите, будет борьба интерпретаций. Как по Ницше, как в постмодернизме вообще. Это совокупность различных посылов против разных закоснелых консервативностей и статики. Даже само название романа как бы намекает, что все оттенки «я против!» сплетаются в единый крик: вперед, напролом, сломим старое, мертвенное, стальное и недвижное. Прежде всего тут важна фигура чиновника. Главного героя, настоящее имя которого мы слышим только пару-тройку раз, так и не успев его запомнить никак иначе «чиновника». Посланный прогрессивными орбитальной цивилизацией людей сравнительно далеко будущего, раскинутой на несколько планетарных систем для поиска выдающегося в магии, неотличимой от фокусов и наоборот, а также в харизме и научных познаниях злодея. Ведь у последнего в руках есть запрещенная технология, с которой далеко не все так просто (кстати, обыгрывание имеется сюжета, созданного вокруг макгаффина). В этом чиновнике виден довольно серый, скучный, незамысловатый бюрократик средних лет, чья горячая молодость, которая на деле лишь слегка теплая, давно прошла. Он винтик огромной, на самом деле нелогичной и глупой, запутанной Системы. Прямо по Кафке с Оруэллом. Что-то по типу «Вечности» азимовской, только без машины времени. Всеобщая цензура, запрет социального и технологического развития, вездесущий контроль, по итогу дающий скучные, угрюмые и несчастные, мелкие жизни — вот один из оттенков «я против!». В другом, развивая высказанный, можно углядеть трансгуманистскую тоску по вечной, непрекращающейся эволюции своей самости. То бишь по Технологической Сингулярности и, возможно, Социальной и Биотехнологической, кои в этой книжной вселенной были в свое время жестоко пресечены. И тут слышится яростные слова «против!». Сюда же вплетается апологетика и природной воли, грядущего Прилива, силы и красоты естественного порядка, который не есть тоталитарная Система. В конце романа главный злодей показывает еще один контекст «я против!». А именно против Судьбы и врожденного предначертания. Грегорьян пытается бороться с генным и вообще Фатумом, и (спойлер!) весь роман, по сути, весь сюжет — лишь одинокая борьба одинокого и поломанного человека со своим якобы предрешенным будущим. Но Майкл Суэнвик, как и любой достойный и великий писатель-фантаст (да и вообще писатель), еще и против такой вещи, как серость будней, скука бытия и бледные мечты. Воображайте красками и великое, до чего никогда не доберетесь вы сами, но кто-то после вас — возможно! Этот жизнерадостный крик, уже без негативного «против», но с положительным «за!!!» слышится отчетливее всего до самого финала «Пути Прилива». Мечтайте, вершите абсурд и неожиданности для самого себя, создавайте приключения себе, ищите подлинную любовь и неподдельный интерес, не бойтесь терять лишнее и не оставляйте самое ценное — вот она, самая настоящая, почти что как от Клиффорда Саймака, воля к лучшей, красивой и фантастической жизни здесь и сейчас, до самого последнего завтра.

Тем не менее, несмотря на подобную глубину, порой очень качественные писательские решения, «Путь Прилива» отличается довольно блеклыми персонажами. Да, диалоги между ними бывают на высоте, прошлое многих из них показано довольно детально, но герои все равно кажутся не до конца оживленными. А пусть и интересный, но сюжетный финт с главным злодеем, развернувшийся в самом конце, как-то измельчил и этого самого злодея и всю остроту сюжета. Также жаль пропуски в обрисовке фантастического пейзажа — особенно Дворца Загадок. И, самое главное, отсутствие некоторой атмосферности, что ли, какого-то зерна, которое в итоге прорастает в книжный экстаз и взрыв эмоций. Как у Саймака или того же Суэнвика в других книгах. Чего-то тут не хватает и порой слишком много против, против, против, деконструкций... Верните модернистскую чувственность! Ничего, в «Танцах медведей» будет оной в самый раз. А пока не пропустите красивой, пусть и не идеальной песни Становления и Свободного Пути от одного из лучших фантастов современности.

Лишь тень от эпистолярной «Монголии» и любопытного «Это — я...».

Пигмей пера по сравнению с гигантами прошлого русской литературы — Толстыми, Достоевскими и Другими Великими — это Эдуард Лимонов. Но посреди иных, современников, соотечественников и коллег по печатно-пишущей фабрике книжного рынка нашей печальной страны, авантюрный путешественник и художник задушенных революций родом с южной Украины, он безусловно титан мысли, смелости и слова. Во всяком, он таким бывает от одной книги к другой, периодически, в некоторых своих стихах без особо постоянного ритма и рифмы. Я уже разбирал его работы, такие как «Монголия», «Другая Россия», «Мрачные пророчества», сборник «СССР — наш Древний Рим», «Это я — Эдичка». Самая сильная из прочитанных мною лимоновских книг, безусловно, первая из этого ряда. Крайне любопытный, порой очень теплый, трогающий душу сборник гибридов эссе публицистических и литературных рассказов. Приятный и достойный внимания постмодернизм, зрелая и уверенная современная проза. «Другая Россия» для понимания сумбура молодой федеративной России, который продолжается до сих пор, для осознания народного, нового утопизма политико-духовного характера, также довольно хорошая и интригующая книга. «Это я — Эдичка», несмотря на все свои порой слишком экстравагантные, позёрские, вызывающие сцены, представляет собой интересную автобиографию одного из многих разочаровавшихся в Стране Советов, а после и в Западе и вновь вернувшегося на Восток, где все уже не то и не так.

«Дневник неудачника» пытается, на мой взгляд (плевать, что в хронологию написания это не укладывается), объединить то лучшее, что появилось в итоге в самом известном романе Эдуарда Лимонова и его «Монголии». Афористичная, хаотичная, постмодернистская манера повествования, козыряние и выпендривание чернушными, пошлыми и порой ну совершенно не к месту подробностями постельно-уличной жизни. Совершенная лишенность чувства хоть какого-то такта, черные тонкости люмпен-маргинальной жизни политэмигранта, литературная намеренная безалаберность. Пощечина общественному вкусу, которая отлетает от того, к кому она летит ударом, назад, к «ударителю». Ибо ничего, заслуживающего внимания, кроме разве что двух интересных сцен и сравнений, я в этом словесном поносе, «борьбе с пафосом», найти не могу. Да, это опыт, который породил довольно твердые и добротные, даже хорошие книжки Эдика. Но некоторые черновики, на мой взгляд, все ж не стоит выставлять на показ. Так что «Дневник неудачника» это слишком надменная и грубая литературная («литературная»?) потуга, поиск своего слова, стиля, пропорций искренности, низкого и высокого в стилизации и т.д. На мой взгляд, пока столь же поспешная и неудачная работа, как и «Мрачные лекции о будущем», недавно вышедшие в свет. Читайте хорошие и зрелые книги, а на эти наброски будущего величия не стоит обращать значительного внимания.

«Инсектоидный тоталитаризм,

или сказка про пчелку, которая смогла!»

В отзывах здесь и на иных ресурсах упоминают некую рекламную, агрессивную, кампанию, которая и привлекла их к книге Лалин Полл. И вызвала у ее потенциальных читателей самое страшное чувство из возможных для будущего потребителя культурного продукта — чувство завышенных ожиданий. Не знаю, как других, а я наткнулся на роман благодаря «Мемориальной премии Джона Кэмпбелла». Всех ее реальных и неудавшихся обладателей я как минимум подробно изучаю, а как максимум читаю. В принципе, полноценные победители этой зарубежной и, видимо, последней объективной литературной премии по фантастике на Западе, меня никогда еще не подводили. К примеру, роман «Первые пятнадцать жизней Гарри Огаста» Уэбб я причисляю к своим любимым книгам и лучшим достижениям в жанре хронооперы. С другой претенденткой того 2015 года, Лалин Полл, все обстоит несколько иначе...

«Пчелы» — анималистический вариант классической антиутопии с элементами христианских подтекстов и эксплуатацией типичной истории о «непохожем на всех, гонимом герое, который таки стал местным мессией-мошиахом». Как мне казалось изначально, до прочтение книги, автор постарается сделать как только возможно менее антропоморфический вариант нашей обыденности, конечно, не без критики человечеков и человековых проблем, но значительно отличный от мира вокруг. Как можно более пчелиную, не человеческую антиутопию. Именно это мне хотелось увидеть, а не, пусть и более зрелые варианты старых мультиков «Дисней» о муравьях и прочих букашках. Да, да, сама по себе книга, по сюжету, героям, напряженности атмосферы и интереса от сюжета, достаточно недурна. Это не плохая литература, и даже недетская, в хорошем смысле этой фразы. Но новаторского запала и экспериментаторства маловато. Серьезно, история Флоры-717, уродливой мутации породы-уборщиц, которая родилась в трудный для не одного ее улья год, и стала вовлеченной в необычные и кошмарные для стандартизированного быта пчелок события, слишком простая и штампованная по своей структуре зарисовка. «Не родись красивой и породистой», которую не уничтожают, а ставят на различные должности повыше, для удовлетворения снобистских опытов высших каст, пока она, оказываясь по несколько раз на грани гибели, не спасает всю колонию от неизбежного конца света. Не знаю, слишком это все предсказуемо.

Ну, и под конец, выскажу еще одну мысль. В этом легком, но не примитивном и интересном в целом чтении, я углядел и совсем исчерпавший себя жанр антиутопии по шаблонам оруэлловских тоталитарных псевдосоциалистических кошмаров. Вот, все человеческие варианты их реализации, в книжках, конечно, испробованы, даже в анималистических вариациях, например, тот же «Скотный двор» Оруэлла, а теперь добрались до последней ниши воплощения классики тоталитаризма — в инсектоидные миры. Дальше, по мне так, некуда уже эти отжившие свой век идеи перевозить от одной фантастической антиутопии до другой. Давайте уже концепты критики капитализма эксплуатировать, и в принципе индустриальной цивилизации. Или новейшего, информационного капитализма, его смешения с нарождающейся имитационной демократией и ресурсами зверских диктатур... Как минимум для дальнейшего использования остаются актуальные схемы Брэдбери и Хаксли. Об этом я подробнее упоминал в рецензии на польскую альтернативку-антиутопию в виде сериала от «Нетфликс».

Таким образом, перед нами порождения последних дней старой антиутопии — чуть более взрослая сказка о пчелках с человеческими, слишком человеческими ликами. Тем не менее любопытная, и которую я посоветую при отсутствии более перспективных кандидатов для прочтения.

«Американский Апокалипсис,

или феминистический психоанализ против капитализма»

Роман британской писательницы Анджелы Картер «Страсть новой Евы» — книга непростая и явно не для всех. Особенно если вы не очень любите «политоту» и «этих назойливых феминистов». Впрочем, сама нижеследующая рецензия пропитана леворадикальным воинствующим мировоззрением и историческими ссылками, а потому тоже не обещает быть легкой. Так что либо проходите мимо, либо оставайтесь для понимания того, под каким соусом предстают романные «политота» с «феминистами» и кому книжка Картер будет интересна.

Итак, если одной фразой про сюжет, то перед нами книжная версия «Кожи, в которой я живу», только с постапокалиптическими пейзажами, но без Антонио Бандераса. Притом ароматы и картины конца веков не являются столь уж фантастическим атрибутом «Страсти...», а реальной обстановкой в самой центровой из стран центрального капитализма второй половины минувшего столетия. То, что настрой на скорые (тогда) кровавые и темные перемены имел место быть, можно учуять и по атмосфере фантаста с более знакомым российскому читателю именем — Филипу К. Дику. По таким его романам, например, как «Время, назад» с рассказом-прототипом и «Вторжение с Ганимеда», где появляются персонажи, как бы намекающие на вполне себе настоящие леворадикальные вооруженные группировки афроамериканцев. Тех же «Черных пантер» и не только. И вообще в диковских романах ощущается стилистика конца 50-ых — начала 70-ых — «новые левые», психоделическая и сексуальная революции, противостояние с буржуазным государственным империализмом, чувственная теория тоталитарной Системы, которая, как двуглавый орел, имеет две головы — американскую и советскую... Но больше в романах Дика, конечно, не политики, а откровенной метафизической, извращенной, а оттого и крутой психоделики.

«Страсти новой Евы» же имеет психотропные нотки, но они в нем не главные. Больше у Анджелы Картер сюрреализма, транслирующего реальность в гипетрофированных, готических и антиутопических акцентах на страницы ее книги. Реальные черные маоисты, новые феминистки, сексуальные секты наподобие Чарльза Менсона (привет «Однажды в Голливуде») и христианские фундаменталисты с легальными гранатометами («Противостояние в Спэрроу-Крик») в художественном универсуме преображаются в успешных, но трагичных сепаратистов, в псевдорелигиозных медицинских маньяков с амазонскими замашками, в диковатую, омерзительную коммуну одноглазого шизофреника с культей и стихами на животном языке и новые крестовые походы детей. В общем, на образы с прототипами в действительности небольшой роман Картер крайне богат. Но порнографические зарисовки, сцены непристойностей, порой доходящие до некрофилии, изнасилования и прочая бесовщина — разве не оттолкнет такое нормального читателя даже от столь интересной литературной картины? На самом деле, думаю, не оттолкнет. Вспоминаю себя, только начавшего путь читающего субъекта. Я очень щепетильно и критически относился к излишне жестоким в сексуальном и не только планах сценам. Потом, видимо, обтесался и теперь могу сказать, что все указанные мной вещи на удивление читаются... легко, без отвращения и даже кажутся красивыми. Думаю, тут явно тот случай, когда переводчик смог на должном уровне передать красоту и органичность авторского стиля. В этом красота «Страсти новой Евы» — все гадости и чернуха смотрятся в книге без выпячивания, не сознаются как пошлый эпатаж или что-то вроде этого. Все кусочки в сюжетной мозаике складываются крайне аккуратно и со вкусом. Но кое-чего книге не хватает.

Как ни странно, радикализма! История о выносящем мозг превращении мужчины в женщину на фоне разрушающейся от черных и феминистических партизан-боевиков Америки не столь леворадикальна, как могла бы быть. Слишком тут силен психоаналитический элемент, а политико-аналитический, марксистский или какой угодно другой, явно проседает. В этом вообще беда «новых левых», в том числе и современных, западных. У нас их, в отличие от «забугорий», не имелось раньше (практически) и не имеется сейчас. Молодые экспериментаторы левой мысли послевоенной Европы и Америки пробовали разные формы организации, теории, романтических идеалов. Лучше всего и раньше остальных «новичков» вышло у заслуженно легендарного Че. И вообще у всех тех, кто помнил цитату Маркса «никогда оружие критики не заменит критики оружием», получилось больше. Поэтому вооруженные герильи, даже проигравшие, как «Фракция Красной Армии» («РАФ») и иные городские (и не только) марксистские и анархистские партизанские бригады значат для грядущей (надеюсь, что все еще грядущей) Мировой Революции и подлинной справедливости и блаженства на Земле гораздо больше, чем советские партийные бонзы (отказавшиеся от необходимой передачи власти сверху вниз и ставшие современными буржуазными политиками и/или просто олигархами) и все осколочные, ненасильственные, цветниковые «общественные движения» с измененными состояниями сознания, странными (квази)религиозными увлечениями. Но, самое главное, эти недореволюционеры, реформистские митинголюбы стали защитниками шкурных интересов всех, кого не лень, но только не угнетаемого класса, имя которого почти стерлось из учебников по социологии и политологии. Ну, а про то, что они стали частью Системы, которую так силились изничтожить, я лучше умолчу. Вот и феминистка Картер хоть и неплохо рисует тогдашние кризисные Штаты, но плохо показывает причину того расползания по швам первейшей экономики планеты. Не эдиповы комплексы, не фрейдистские бессознательные тому виной! Почему хотя бы не намекнуть о социальном расслоении, эксплуатации «третьего мира» и собственного населения... Теории, теории мало. Впрочем, у «новейших левых» ее тоже маловато. И это еще одна, архиважная, проблема левого движения сегодня. Ну, и его вездесущая антирадикальность тоже.

Таким образом, могу сказать, что роман «Страсть новой Евы» достаточно экзотичен, но все-таки в меру, а красивый, лаконичный и интересный язык сделает его прочтение быстрым и увлекательным. Как я упомянул, даже самое экстравагантное содержание книги благодаря мастерству автора не кажется пошлым и мерзким. Единственный минус для меня — слабая левизна и радикальность, отсутствие некоторой теоретической глубины в явной критике капитализма с вполне себе еще человеческим лицом, но на грани перехода в неолиберальную фазу. Кстати, коль дух романа о разгульных и экстремистских 60-ых и 70-ых, с Кубой, Красным Маем и РАФ, советую статью российского социолога, политолога и просто постмарксиста Александра Тарасова «1968 в свете нашего опыта». И вообще рекомендую людям с гуманитарным духом и все еще помышляющим о загадках советского «коммунизма» и всего такого ознакомиться с научным творчеством этого исследователя. Думаю, многое откроете для себя о марксизме и Стране Советов.

Если никто не против, внесу ложку скепсиса и критиканства в общий чан положительных отзывов.

«Восхождение Сенлина» Джосайи Бэнкрофта, на первый и поверхностный взгляд хотя бы на издательскую аннотацию, представляет собой как минимум любопытную попытку библейского стимпанка. Именно на один из библейских мотивов, который фигурирует в заглавии цикла, и именно с элементами такого фантастического жанра-декора, как стимпанк. Сколько за историю человечества или одной лишь западной цивилизации, да и нашей, восточноевропейской, было попыток, плохих, хороших, гениальных или просто как таковых существующих, тем или иным образом эксплуатировать мотивы из (пока еще — конкуренты в виде поттерианы, Корана и остатков марксистов имеются) Самой Читаемой Книги На Земле. Из Старого Завета, да и Нового. В том числе старания создать новейшие заветы... Ох, сколько их, что и не счесть! Но представить миф о Вавилонской Башни с щепоткой стимпанка — это меня удивило! И неминуемо привлекло к роману. Но, как показывает грустный опыт, красивая аннотация и просто интересная идея далеко не всегда гарантируют качественное содержание.

Так обстоит дело и с «Восхождением...». Задумка классная, кто спорит. Сколько копий сломано об литературные думы о Вавилонском зиккурате, но постараться перевести их в легкий и мягкий стиль стимпанковского романа, насколько мне известно, до Бэнкрофта никто еще не осмелился. Но на такой щедрейшей почве, где можно было б составить сочащиеся красотой, возможно иронией или хотя бы интригующим пафосом описания архитектурной мифопоэтической гордыни человечества, вышла довольно блеклая водичка. Местами, в самом деле, попахивает графоманией, ибо описаний чересчур много, а эффекта от них маловато. Меня, во всяком, лишь иногда привлекали характеристики мелочей и крупностей от Рынка до Нового Вавилона. В основном же что Рынок, что Цоколь, что Купальни и далее смотрятся как-то уныло и без того греховного размаха человеческой мысли, которая покушается на божественный замысел. Башня на удивление в интерпретации Бэнкрофта кажется однообразной и серой, хотя, признаюсь, некоторые элементы и детали любопытны. Например, теория Сенлина о тайных механизмах первых уровней, театральный этаж и некоторые другие мелочи. В основном же читать о вавилонских пейзажах было тоскливо и скучно. Но и главный герой, Томас Сенлин, тоже подкачал. Вроде бы и есть развитие у персонажа, и, черт, сколько автор места уделяет описаниям его мыслей, прошлого, черт характера, а он все равно смотрится как-то плоско и одномерно. Не прям до уровня книжной функции, но и не слишком далеко от нее. Для меня он как был скучным учителем из провинциальной школы, так и остался. О других героях как-то особо и не приходится говорить. Возможно, товарищ по вину и веселью в Купальнях оказался ничего, да и художник заинтересовал, но не более. Точкой в моем, возможно, нелепом и неоправданном нападении на это литературное произведение станет определенная стилистическая нелепость. То есть не с языком что-то не так — и переводчик, и, видимо, автор постарались в хорошем смысле слова. А вот сливание реалий нашего мира в виде виски, житейской атрибутики, профессий, бизнеса, шоубизнеса, сленга, паровых мать их автомобилей — это в условиях шумерских полисов для меня стало все-таки излишком. Да, изначальная идея — объединение стимпанка и вавилонской легенды. Но не вставление же в условно наш, условно современный мир с паровыми игрушками Вавилонской же башни. Я не ощущаю в этом всем чего-то чуждого нашему времени, даже с паровыми протезами.

Так что, резюмируя, выходит, что идея-то крайне интересная и перспективная. Играть с библейскими сюжетами и мотивами все еще мейнстрим, хотя, как правильно замечали люди на этом форуме в комментариях к книгам, по возрасту близким к Библии, существует еще не початый край иных религиозных нарративов, которые только и надо что найти да включить в новую книжку. По звучанию мысль об объединении стимпанковского и библейского даже звучит весьма андерграундово, что ли, но ее реализация для меня получилась не то, чтобы плохой, но и далеко не хорошей. «Восхождение Сенлина» читается более-менее на одном дыхании и без всяких трудностей, но интереса лично я проявлял крайне периодически к этой книге. Для меня это более разочарование и видимость первых литературных опытов, чем действительно достойная и крутая книжка. Но всегда остается возможность того, что это не мой жанр и не мой автор. Тем не менее прочесть вторую и третью книги серии я рискну.

Книжный эпос о расколотом на две части мире... Мужском, диком и патриархальном и женском, демократическом и феминистическом. О странном явлении природы или чего-то совершенно неестественного — Черного потока, который диковинным образом разорвал человеческий род и уготовил мужской его части участь сухопутных крыс. И, наконец, эта литературная трилогия о героях, которые решили рискнуть и таки перевернуть игру, объединить разорванное целое и узнать, что же лежит за природой Червя и вселенной вокруг их родного мирка.

Наверное, по этим трем предложениям можно вообразить, что цикл Йена Уотсона, не самого последнего фантаста на Западе, является чем-то как минимум интригующим, необычным и интересным. Тем более сравнение и рекомендации, отсылающие некоторые составляющие трех романов автора к, не побоюсь этого слова, великому и классическому циклу Фармера «Мир Реки» как бы намекал мне вот уж пару лет, что прочитать эти несколько небольших книжек надо обязательно. И вот, оказавшись впервые в горах, в студенческом туристическом лагере, в осетинских красотах на целых семь дней, я отдался семидневному же запою, который в горной местности отметает всякое дурное опьянение. Самовольные экспедиции к ледникам, веселые шумные вечера, отличная компания, романтика, немного любви и безудержное веселье — время было занято до самых последних минут ночи. Но тем менее когда выбор лежит между Шопенгауэром и книжками Уотсона, я подумал, что перед сном лучше все-таки для должного усвоения почитать последнего. И знаете, даже откидывая алкогольные путешествия и празднества, горы Осетии, люди и юмор, которые я пережил за семь дней, дают просто небывалый разгон и удовольствие по сравнению с чтением «Черного потока» Йена Уотсона, ибо романы его — откровенная скука. Нудный слог, непонятно какая целевая аудитория у сего творения, скучные и медленно тянущиеся события, неинтересные двухмерные герои — что в первой, что во второй книге. И впервые за свою жизнь, я нарушил святое для себя правило — плюнул и не дочитал до самого конца. Решил отринуть третью, заключительную книгу «саги». Ничего из заявленного эпохального и фантастического на страницах двух книг я не встретил. И дело тут не в переводчике. Главная героиня никакой симпатии не вызывает от слова совсем. Поначалу она обычная вздорная девчонка с радфемскими замашками, потом резко повзрослевшая особа, потом — просто функционал автора для «развития» сюжета. Еще в первой книге есть ее брат, который хочет выйти на другой берег, но почти сразу там умирает, а она идет за ним, но почти сразу про него забывает, и еще дает тамошним плохим белым цисгендерным парням способ поработить свой мир — ну, чисто случайно, не со зла. И весь сюжет оставшийся в первой книге и во второй, самой большой из трех, примерно такой, как в моем кратком пересказе. Действия просто идут, герои просто что-то делают, забывают как-то развиваться и интересовать читателя.

Единственное, что я ставлю плюсом — некоторая фантазия автора. Все-таки очертания мира, шаблон, так сказать, неплох и мог бы стать чем-то интересным. Также большой плюс за неплохую идею сциентистской религии у патриархального берега, а также за ту реальность, которую она отражает. В остальном крайне скучное чтиво для непонятно какой аудитории с не проработанными персонажами. К сожалению, лично меня эти книги не смогли никак увлечь, развлечь и предоставить какую-либо эстетическую сладость. Лучше съездите в Осетию, нашу, северную — укромный и безумно красивый уголок, который незаслуженно остается далеким от российских и любых других туристов. Эти виды стоит узреть, а вот прочитать данный цикл Уотсона — все-таки нет.

*в обзоре книги отсутствует намеренное оскорбление чувств верующих, а любые возможные намеки на подсудную тематику связаны только с материалом рассматриваемой книги*

Меньше недели назад нас с другом, философствующих на лавчонке среди центральной аллеи, застали врасплох неожиданным вопросом. А именно парочка молодых ребят спросила: «что вы знаете об Иисусе Христе?». Вопрос странный для обычного летнего вечерка. Вполне возможно, в теперешнюю эру «образования» он мог поставить в тупик, ведь и самые простые библейские сведения оказались в тени социальных сетей и новой мифологии by «Марвел». Но мы, двое книжных червей с «набором интеллигента» и самообразованием, ответили на все вопросы типа ЕГЭ о Новом Завете на «отлично» и высказались о том, кто есть Христос сегодня. В итоге завлечь нас на тусовку новой квази-секты у «экзаменаторов» не вышло, но сподвигнуть меня на прочтение «Автобиографии Иисуса Христа» Олега Зоберна — да.

Разумеется, Иисус Христос, был он или нет как человек из плоти и крови (скорее всего был), стал личностью культурной и исторической — мировым феноменом. Христианство, искусство, политика, общественная жизнь, наука и иные пласты жизни большей части мира и человечества так или иначе «заражены» его присутствием. Притом я не применяю ни апологетический, ни уничижительный смысл в таком взгляде на роль основателя европейского мироздания. Я занимаю нейтралитет и осторожность в позиции и словах в такой теме. Тем не менее масштабы фигуры Иисуса и затерянность ее в веках и пространствах привела к множеству интерпретаций и веяний. Как религиозного содержания, который я постараюсь не затрагивать, так и культурного. Но отражения образа Искупителя, Учителя и Богочеловека из первого века нашей эры в культуре принимали порой радикальные отличия от каноники любой конфессии. И все началось с гностических апокрифов, десятков непризнанных Церковью «откровений». Именно эти сожженные в пожарах для «нечистого слова» и дошедшие до сегодня в урывках и фрагментах писания породили новый жанр литературы. Книги об Ином Христе, недогматическом и живом. Неважно, правдивая, шутливая, ироничная, антирелигиозная или мистическая такая литература. Важнее ее лучшие представители, которые заставляют задуматься о унесенном рекой времени пророке из Иудеи две тысячи лет назад. Жозе Сарамого, Михаил Булгаков, Лев Толстой, Ренан, Филип Дик... Не беру интересные версии атеистических богословов. Жанр апокрифического изучения Сына Человеческого жив и сегодня, и в России. Например, из зарубежного могу вспомнить фильм «Человек с Земли», а из книжного и российского — новейшее «евангелие» Тима Скоренко. Правда, с творениями Еськова и Лазарчука в подобной области я слабо знаком, но весть о рассматриваемой книге в виде альтернативной истории (или, лучше сказать, фантастической фолк-хистори аля альтернативное богословие?) меня привлекла. Поэтому взглянем на один из ответов на вопрос who is Иисус в постсекулярном мире? К которому и Россия относится, как бы кому не хотелось.

Итак, кто же, по мнению широко не известного автора, Зоберна, Иисус Христос? Точно не Сын Божий, да и не особо пророк, если последним считать глубоко верующего в Бога и свою миссию. Наоборот, в словах Йесуса Нацеретянина частенько звучат неуверенные фразы вроде «бог, если он существует». И анти-теистические метафоры о божестве как драконе, который поедает души мертвых и причиняет страдания живым. А потому, по словам зобернского Иисуса, Его должно убить. Это одаренный, не через край, юноша, которому не шибко люб физический труд, но тянет чтение, образование, странствие и философия. Ему хочется необычной жизни, в которой слава была бы уместной, но не первостепенной. Он чувствует призвание стать бродячим учителем-толкователем. Ему не чуждо сомнение и тяга к знаниям, которое идет из эллинской философии, знания иудейского Закона, Эпикура и стоицизма. Но и женская ласка с вином ему не безразличны. Не обходится книжный Иисус и без знаний римской медицины. Более того, к концу романа он желает совсем отказаться от мессианства и пророческой мантии, чтоб целиком податься во врачевание. Иисус Зоберна не кровожаден, но и не за этику ненасилия. С ораторскими способностями, но без божественного очарования. Не боится легкого и не всегда законного дохода, но и не стремится к богатству. Без вопиющего шарлатанства, но с «ловкостью рук и никакого мошенничества». Правда, мистические видения будущего, полеты сознания и магические исцеления имеются. Слегка анархист, но без антиримского настроя. В общем и целом, Иисус здесь — обычный человек. И ему нравится свой образ жизни, к которому он отлично приспособлен. Он умеет находить выход из трудного положения, порой эпатажничая. Он не особо патриот, но хочет облагородить свое отечество и избавить народ от нелепостей веры предков с мешающими благоденствию предрассудками. Иисус старается и хочет быть милосердным, порой покуривает наркотическую травку, произносит временами пессимистичные к жизни фразы о суетности и преходящем характере всего, чуть ли не обращаясь то ли в платонизм, то ли в буддизм. Он бродячий философ, которому хоть и не чуждо ни что человеческое, но главный герой «Автобиографии...» старается держаться умеренности во всем. И повествование книги постепенно показывает все эти стороны и грани выдуманного Христа, характер которого на протяжении романа развивается и остается неоднозначным и динамичным. Произведение наполнено как интересными вариациями о рождении архетипических черт «культурной тени Иисуса», так и забавными случаями из его жизни и встреч с людьми. Лично мне понравились и сатира на попов с блатом из России, и предсказание о расколе и борьбе ветвей христианской веры, и своеобразная версия «вино — кровь моя», и взгляд на грубую и чрезмерную аскетичность и суровость житейского регламента ессеев как на родителей Церкви Христовой, , а также метафора на природу человека через творение голема из глины и человеческих страстей...

Все эти любопытные детали и красивые подробности не освобождают «Автобиографию Иисуса Христа» от минусов. Притом серьезных. Во-первых, наличие излишней чернушности и грязи. Искусство должно быть свободным, я агностик и политический радикал, да и вообще за повсеместную секуляризацию. Но даже меня смутили некоторые не просто антирелигиозные, а именно грязные выпады. Не слишком хорошо из Магдалины делать шлюху, притом НАСТОЛЬКО вольно-распущенную. Насчет авторского образа Иисуса все понимаю, но можно было бы и совсем-совсем грязь тоже не вставлять. Главный изъян, вменяемый мною «Автобиографии...», правда, не в единичных случаях посредственной пошлятины. У меня другой вопрос — а в чем идея, сверхзадача? Я понимаю желание пофантазировать на апокрифическую тематику, да. И осознаю, что глупо постоянно искать слишком глубокое и высокое в любых книгах. Но я все-таки спрошу — какая цель книги? Неужто банальный антирелигиозный выпад? Думаю, что не совсем. Роман лежит где-то на стыке такого выпада-пародирования-осмеяния и попытки нового интерпретирования первого христианина. То есть творчество Олега Зоберна где-то между антирелигиозной воинственной смешилкой и евангелием для современности. Повторим, прежде чем рассматривать вторую крайность вокруг книги, какого же Иисуса выписал автор. Человек, со страстями, некоторым смирением, идейно эклектичный, малость гедонист, сомневающийся, сладострастный, с мелькающим манихейством в видении мира. Но, самое главное, непоследовательный, трусливый, не доводящий до конца, без должной ответственности, с отсутствием цели. Идеи фикс, ультима туле и вообще какого-либо конечного желаемого. Убеждения, жизненные, ближние и дальние, задачи зобернского Иисуса постоянно меняются, но сам он не находится в живом поиске желанных плодов существования. Он решает отдельные ситуации, но идти к большему боится и не хочет. Так что, на мой взгляд, нерешительный, не желающий Цели, ради которой можно жить и должно умереть, без твердых взглядов (добродетелей), даже с целым рядом правильных идей (умеренной аскезы, разумного милосердия, отсутствия ханжества и запретов на половую жизнь), такой Христос никому не нужен. Может, узкой группке каких-то либеральных (в плохом смысле) любителей диких инсталляций или совсем уж посредственному обывателю. Религиозному или атеисту фигура Христа притягательна ригоризмом, неизменными добродетелями, причастностью к большей идее, самопожертвованием, разумной толерантностью, силой воли. А для левых политических радикалов в образе, казалось бы, праотца церковной догматики, может увидеться борец за безвластье, равенство и братство, социальный революционер, духовный партизан против Империи и Системы. Сегодня нужен Иисус, который требует самоотверженности, аскезы от излишних удовольствий и телесных желаний, а также единство личности и людей вокруг большой и важной идеи. В общем, толстовский Христос пока побеждает. А данный роман не стал особым событием даже в рамках литературной жизни России. Тем не менее прочитать его небесполезно, хотя бы ради неплохого языка, порой хорошего юмора и для пробуждения тематических размышлизмов.

И да, странноватым сектантам летним вечерком я сказал, что для меня Христос сегодня — учитель житейской мудрости.

В диалоге Платона «Федон», где исследуется природа нашей самости и загробной жизни, мелькает следующее мнение. Один из учеников Сократа отстаивает точку зрения, что душа — это гармония тела. Телесного и психического. Конечно, философ, расколовший античную философию на досократическую и после, смог разумно и логично переубедить своего духовного сына. Но метафору гармонии как души можно применить, к примеру, в литературе. Особенно фантастической, где авторам научной или не слишком вольной фантазии нужно привести к гармонии и равновесию портреты персонажей, сюжетные линии, писательский язык, и, разумеется, фантастический пейзаж.

Дело это не из легких. Вложить душу в книгу или даже рассказ таким способом тяжело и трудно. Порой и маститые авторы допускают провалы в гармоническом рождении души своих творений. На мой взгляд, достаточно претенциозная трилогия Грега Игана «Ортогональная вселенная» являет собой не самую высокую гармонию. Замысел порождения не просто научной фантастики, а «фантастической науки» слишком вскружил голову старику Игану. И как бы я не ценил некоторые его рассказы («Учись быть мною», «Ров», «Соломинка, подхваченная ветром» и т.д.) и энное количество романов («Лестница Шильда», «Диаспора», «Город перестановок»), не увидеть значительные минусы в этой трилогии нельзя.

Что, собственно, не так? Сага о вселенной, где временное измерение ведет себя как пространственное, из-за чего возникает целый ком поразительных отличий от наших скучных мирков, начинается с достаточно удачного романа. С «Заводной ракеты», большая часть действий которой происходит на родине диковинных и гибких пришельцев. У них намечается конец света, который должна остановить сумасбродная задумка местной «бастардки» и гения физики — Ялды. Она предлагает запустить в космос целую гору, который станет кораблем-поколений с обратным эффектом парадокса близнецов. Там избранные должны придумать способ спасти сородичей на умирающем мирке. В «Заводной ракете» проносится целая череда самых разных и интересных событий с фоном в виде сложного и несправедливого социального устройства инопланетян (в связи с биологической природой оных, от которой радикальные фемки облысеют в силу ужаса и лютого негодования) и живыми персонажами. Правда, пришельцы, несмотря на физические и биологические различия вышли слишком уж похожи на людей. Наверное, тут не столь бедность фантазии австралийского «твердого» фантаста, сколько его общий посыл на универсальность человеческого (вспомним его постлюдей). Так или иначе роман вышел бодрым, богатым на всякие ходы в сюжете, описания мира, интересных героев и объем в разумных пределах. То есть гармония имела место быть. Вот со второго романа назревают явные проблемы с ней. Иган хочет продвигать и развивать далее физическую фантастичность описываемого мироздания с научной хроникой его исследования, что, разумеется, хорошо. Но этого элемента так много, что начинают страдать иные пазлы от общей гармонии картины. Сюжет в меньшей степени, а в большей персонажи. Если живость Ялды и иных «людей» из первой книги достаточно хорошо отложилась в голове, то «ребята» из «Вечного пламени» и «Стрел времени» очень быстро выветрились в небытие. Но конфликт повествования вытаскивает вторую часть трилогии из болота скукоты и серости, ведь горная ракета стоит на пороге мальтузианской катастрофы. И новым персонажам придется решать — либо «рациональный» геноцид, либо радикальное изменение своей природы с дальнейшими последствиями для культуры и социальных устоев. Своеобразная дилемма Биологической Сингулярности. А последний роман, к сожалению, не может похвастаться каким-либо конфликтом повествования и уж тем более интересными героями. Ни того, ни другого. Скука и тоска, которая растянула прочтение мною финальной части саги на полгода, если не больше. Действие происходит крайне медленно, научная хроника стала чрезмерно затянутой и невыносимо пустой и серой, без научного же энтузиазма и полета фантазии. Главная фантастическая идея (которая одновременно и сюжетный конфликт) уже частично встречалась у Игана в том же рассказе «Дневник, посланный за сотню световых лет», но подана вяло и неинтересно. Окончание не шибко достойное красоты и гармонии первого романа. «Стрелы времени» совсем без души, что, конечно, плохо. Но планета спасена, сюжет саги завершен.

Что можно заключить в общем? Крайне претенциозная с большим потенциалом задумка совершенно отличной от нас вселенной с наукоцентристским взглядом на нее. В принципе, разобраться в этой альтернативной физике можно и не технарю, но, видимо, некоторые оттенки смыслов и замыслов от меня ушли. К сожалению или счастью. Так или иначе мир в общем и целом понять можно, вместе с его красотой и удивительностью. Да вот только сюжет трех романов далеко не всегда располагает к боле подробному и глубокому изучения этого мира. Плюс, как я уже сказал, слишком уж человеками вышли эти нечеловеки, хотя любопытны подходы Игана в их физиологии и социальности. Хотелось бы большего размаха и иных разумов, как в той де «Диаспоре», но тут писатель решил сделать более камерную вселенную, что ли. Не знаю. В общем, поклонники и лютые фанаты Игана, а также самые «твердолобые» любители «твердолобой» фантастики — сюда. Остальные могут остановиться только на первом романе.

П.С. Voyual, как всегда, спасибо за безвозмездные переводы. Регистрируйтесь на его сайте и читайте переводные романы и рассказы Игана и не только ;)

«Сын» — наверное, даже не хоррор, а современная сюрреалистическая психоделика.

Точнее, психоделическая трагедия, поданная в любимом многими (или только мною?) жанре «неожиданных концовок и сами понимайте, что тут происходит!». Надеюсь, что все понимают, что это не ирония и не уничижение, а позитивная характеристика произведению, ведь для меня литература — не просто «развлекалово» или топорное морализаторство. В том числе и фантастическая литература. Это еще и повод подумать о вещах глобальных или внутренних, великих и подлых, пугающих и прекрасных. Пробудить снедаемую холодным миром технологического и потребительского эгоизма эмоционально-сочувствующую сущность. И элементарно пробудить мозги. Наверное, последние два пункта здесь, в рассказе, сочетаются. А что еще лучше, общие посылы и фантастическое допущение я таки понял правильно! Автор подтвердил ;) (включайте мозги, не ленитесь!). Ведь это же прекрасно, отправиться в литературное странствие в мир странной живой (или мертвой) женщины, переполненный ее личным отчаянием и безумием, который скрывает океан вины и греха. Красивое, интеллектуальное и краткое путешествие с мешком моментов для обдумывания. И не побоюсь этих слов, пройду повторно долиной смертной тени этого сюжета...

Помню, во время одного застолья, как и в множестве других русских собраниях с выпивкой и закусками, разразился философский спор. Помните, как Былинский по окончании аналогичного мероприятия запротестовал: да куда же расходиться, о существовании Бога даже не договорились? Также и у нас, только не о божественном, а о вечном и слишком человеческом. Я назвал единственные и самые настоящие и верные способа обретения бессмертия в мире. Но самое очевидное труднее всего принимается в сердце людей...

Также и «Узелки памяти». О нетрудном быте жриц природы, иначе просто ведьм, сюжет? О столкновении старого, дохристианского, и новой религии, пусть мир можно назвать и альтернативным нашему? Или, быть может, о человеческих страстях и кознях? На мой взгляд, все это часть фона, арены, фундамента для разворачивания повествования. В последнем же виднеется вопрос и ответ в одном флаконе о той загадке (с очевидной же разгадкой) человеческого рода, который я закинул выше. В чем хранится тайна вечной жизни? Жизни без конца, без окаянной смерти. Наверняка его знают древние культы и магические ордена. Хотя, на самом деле, все лежит на поверхности. Как говорят во французском постструктурализме, нет никакой глубины. Как появился человек, так и появилось бессмертие. Две его формы. В сплетенном, как и главный фантдоп и заглавие, сюжете «Узелков памяти» представлены оба варианта существования без гибели во мраке. И каждый из нас может их достичь. Но оба требуют упорства и наших сил, а самое главное — любви, самоотдачи и прощения.

В рассказе Станислава Карапапаса «Против часовой» важен не столько фантдоп, сколько происходящее в душах главных героев. А именно ощущения ими Времени как разрушительного или созидательного начала, разрыва между настоящим, прошлым и будущим.

Главный герой, Максим, обитатель российского мегаполиса, промышляет диковинной «охотой» в джунглях метрополитена. Он крадет настоящее у других людей и самого себя, чтобы замолить и искупить ошибки из прошлого. Того самого, что не отпускает его разум и сердце. Того прошлого, что не дает наступить будущему для Максима. Он как будто находится во временной (временнОй) мышеловке, ловушке. Только поместили его туда не фантастические, сверхчувственные силы. Фантастическое допущение «Против часовой» лежит в иной области, которая служит лишь для построения того театра, в котором сюжетные актеры будут нечто доносить. А это нечто, как, возможно, удивится автор, мне лично видится в почти христианском мотиве. Прощении. Для начала прощении самого себя, отпущении навсегда ушедшего и силе духа встретить будущее в своем настоящем, которое главной герой до определенного момента считал недостойным для себя. То есть сюжет разворачивается классическим, но от этого не «пошлым» и скучным способом. Герой развивается, фантдоп логично уходит на положенное ему место. Все логично, красиво и даже, что и должна делать любая литература, душевно и человечно.

Гуманистический добротный рассказ с любопытным фантастическим допущением и не нравоучительным, но по-хорошему моральным посылом.

Тот случай, когда авторский стиль, и не в плане языка, а в стилистике творения выдуманных миров, заметен. И это хорошо, ведь выдуманные миры эти — должный полет для высокой и свободной птицы Фантазии.

Перед нами в «Должен» — мир биопанка, который, как мне кажется, появился после некого земного Апокалипсиса. Новая фэнтезийная повседневность отличается сосуществованием разных каст, отличающихся определенной специализацией и формой тела. Нам показаны лишь две из них, и тут особенно интересна вторая, опасная и коварная. Имя им Валаахи — биотехнологические воины, способные пленить души людей и использовать их в виде теней-орудий. Хоть небольшой сюжет разворачивается в столько невеликом по размерам рассказе, отчего нам полностью не удается разглядеть выдуманную вселенную, она вырабатывает в читателе должный интерес. Очень жаль, что такой сильный и качественно сделанный рассказ не попал во второй тур, особенно из группы, где все-таки в сравнении со своими конкурентами он продолжал оставаться серьезным соперником. Тем не менее это событие не уменьшает удовольствия от чтения. А потому советую автору не останавливаться на этом пазле перед потенциалом для расширения книжного универсума!

Религиозная фантастика — дело нелегкое. Точнее, вся фантастика и литература в целом — не самое легкое, что есть на свете, но в жанре, целиком ориентированном на свободный полет фантазии, труд мысленного полета особенно заметен. В частности, фантастика на тему выдуманных религий. Самое сложное здесь, разумеется, никого не оскорбить.) Хотя и без самоцензурирования возможных воинственно-атеистических порывов проблем хватает. Надо создать свежую, оригинальную, с некоторым числом отсылок, но не переходящих в очевидное и излишнее заимствование, религию. Та должна интересно смотреться, соответственно, быть адекватной если и не логике формального рационального мышления человека, то хотя бы законам того мира, где эта религиозная система находится.

Благо, со всеми этими пунктами Карапапас справился. Оскорблений нет, а вот интерес читать и постигать если и не Дзен, то написанную автором реальность — есть. Перед нами мир с некоторым суррогатом, заменителем христианства у нас. Даже очень своеобразный монотеизм и черты церковной организации, которые отразились в рассказе, как бы намекают на это. Но за схожей видимостью видится и различие. В Империи верят во Всеогонь, о котором говорят лишь отрывочные цитаты, которые вскоре воспринимаешь совсем иначе. Концепция такая чем-то напоминает Пневму стоиков и гераклитовский же Огонь Логоса, но, как я узнал от автора, исток вдохновения всему этому не следует искать в античной философии. Параллельность мышления! Но интереснее вторые, нелюдские создания, которых служители культа Империи пытаются наставить на путь Истинной Веры. И тут случается подлинная неожиданность, которая лишь иногда посещает немногочисленные шедевры религиозной фантастики. Строки, которые, думалось, относятся ко Всеогню, оказались не словами о Нем. Но словами о Них.

А кто эти они и чем обернется очередной сюжет религиозного, миссионерского Контакта? Читаем!

Начнем с того, а для кого книга? Все же не для людей, окончивших философские факультеты. И не для тех, кто пытается, как и я, более-менее серьезно и почти самостоятельно изучать философию по первоисточникам и специализированным учебникам с поясняющими статьями. Для этих двух категорий книга Массимо Пильюччи «Как быть стоиком» будет все-таки скучной и довольно поверхностной, неполной. Ведь автор почти сразу объясняет, что это лишь введение в стоическое учение, притом, в основном, в этическую, житейско-практическую его часть. Поэтому такие интересные темы, как логика и физика стоицизма с проблемами теории познания и лектонов остается вне повествования. А жаль! Крайне интересные составные элементы стоицизма, тем более мало изученные. Хотелось увидеть мнение специалиста. Да и сложно этическую часть стоицизма изучать вне логики и физики этого учения. Ведь в упомянутой Пильюччи же стоической метафоре, их учение как сад: ограда — логика, деревья — физика, плоды — этика. Познать плоды без деревьев довольно трудно в рамках стоицизма. Без их (мета)физики с Провидением и Разумной Пневмой понять, зачем же жить по добродетелям и самое главное как — сложно. А именно этого не хватает в «Как быть стоиком». Плюс смущает, что философия личностного спасения автором представляется как философия переделка общества. Как бы не так, ну, да ладно. Поговорим о плюсах! Для мало знакомых с философией, в основном лишь по кастрированным ее курсам в вузах, данная книжка может помочь в некоторых аспектах. Например, действительно, несколько изменить свое обыденное поведение элементарными правилами, которые стоики называли «добродетелями» и которые Пильюччи довольно просто и подробно расписывает. Еще «Как быть стоиком» может сподвигнуть прочитать первоисточники — «Размышления» Марка Аврелия, «Беседы» Эпиктета и, конечно, «Нравственные письма к Луцилию» Сенеки. Очень хорошие книги, которые взаправду могут помочь многое вам изменить! В том числе вообще заняться изучением такой вещи, как философия. Ведь, по древним, ей надо заниматься в оздоровительных целях и в юности, и в старости.

Рассказы, повести и пьесы Антона Павловича Чехова — это огромная бакалейная лавка или базар эмоциональных тонов и сюжетных вариаций. Хочешь мистический рассказ с элементами сюрреализма и психоделики? Необычную и пародийную любовную историю? Миниатюрную комедию о провинциальном быте? Красивые описания кушаний и яств, чтоб нагнать аппетиту перед бедным рядом с чеховскими творениями ужином? На любой возраст и про любую жизнь, годы, чувства и состояния — все есть у самого великого короля малой прозы в истории русского языка. Например, «Скучная история» среди «прилавков» мыслей и чувств может привлечь автора, который желает заглянуть за пелену годов. Осмотреть одним глазком, но основательно неизбежную и, казалось бы, почтенную, именитую и счастливую старость. Но с особенными и специфическими проблемами, которые выпадают на участь Николая Степановича, который и профессор, и тайный советник, но в полугоде от неизбежного ухода из всех званий и титулов. В дневниках, в своем потоке мыслей главный герой пытается понять черты надоевшего ему быта и причины этого надоедания, описывает усталость от своего бренного тела, но с сохранившейся тягой к жизни, воспоминания о счастливой, но короткой молодости и любовь к науке. Но за всем этим он, как настоящий философ, пусть к «любви к мудрости» он несколько скептичен, ищет Основание, Целое внутри себя. То, что делает его, Николая Степановича, им самим и позволяет ему жить. Что сращивает его воспоминания, ментальные состояния, осколки сознания и чресла вместе. И на последних страницах книги он, называя это «общей идеей», ее самую и не обнаруживает. Страдает, плачет, но неожиданно для себя и скрытно для читателя обнаруживает ее. Совсем ненадолго и теряет на всегда, обрывая повествование дневниковой повести. А все его разнообразные мысли и длинную жизнь с идолом-храмом в виде науки скрепляла, неосознанно для него, трагическая девица по имени Катя. Приемная дочка, источавшая из глаз в детстве любопытство и любовь-согласие к устройству мира ко всем вещам и людям в нем, но после житейских неудач утратившая его. Но даже после разлуки и страдальческих испытаний их с Николаем Степановичем связывало нечто особенное, такое, что нельзя передать человеческими, поэтическими ли, наукообразными ли, речениями. Правда, именно это неописуемое и делает нас нами. До самого конца.

Так что читаем в любом возрасте своеобразного Марка Аврелия на русской почве и в седых летах. Не даром ведь стоики посетили чеховские строки этой повести.

Шоу должно продолжаться...

Жизнь русского аятоллы, советского эмигранта и российского (эрефийского) репатрианта, революционера страсти с диковинной харизмой и певца тюрем медленно, но верно подходит к концу. Поэтому (несмотря на различные громкие речения в роликах и интервью о том, что все в литературе устарело и устаревает) Эдуард Вениаминович Лимонов-Савенко не оставляет попыток оставить себя в печатном слоге. Плюс, как известно, деньги нужны как на мирскую жизнь, так и на партийно-революционную. Да и скрашивает, наверное, художнику-пророку отсутствие теплого общения отдаленные, не совсем живые проповеди с читателем. Поэтому новый год принес новую книгу — сборник лекционных («лекционных») заметок по типу «Монголии» — «Лекции о будущем». Да вот только какими бы мрачными эти «пророчества» не были, в литературном смысле переплюнуть самого себя, прыгнуть выше головы Дед Лимон не смог. Псевдопублицистика постмодернистского формата оказалась лучше футурологических изысков на старые и любимые темы Лимонова.

«Лекции о будущем» собрали штампы и чувства не прекрасного, а страшного, кровавого и дикого далека отца-основателя нацболизма. Только вот «Монголия» действительно была малым, но красивым романом с необычным, но увлекательным постмодернистским повествованием. Книгой без сюжета, но в виде веера картин из разных десятилетий жизни никудышного революционера современности. Произведением, создающим иллюзию пребывания в утомленной прожитыми годами голове слишком мечтательного бунтовщика. А «лекции» никакого эффекта не воспроизводят, ничего особого за собой не скрывают. Очень слабенькая публицистика, дряхлая и с некрепким основанием прогностика, с нарывным цитированием никак не связанных друг с другом произведений, но с повторением прошлых лимоновских идей, а самое главное — имитацией чего-то нового. Старенькая, уже набившая оскомину на языке конфета в блеклой обертке.

А разве не так? «Фишка» Лимонова в виде склонности не доверять исторической науке по вопросам хронологии никогда не впечатляла. Здесь тем более (в «Монголии», хотя бы, это смотрелось как некоторая ирония в соответствующем контексте). Новый удар по «официозщине» тоже присутствует. После посещения телеканала «Культура» Лимонов не устает говорить об устарелости и, внимание, буржуазности Маркса! Мол, «читал в 15 лет и ни черта не понял«! Ну, батенька, как бы я к вам, Эдуарду Вениаминовичу, с пиететом не относился, как бы не признавал в вас характерную и диковинную харизму, как бы не возвеличивал ваш революционный, творческий, вечно младой дух, не могу забыть про страшнейшую теоретическую безграмотность и явное отсутствие ликбезов и образованщины по очень многим вопросам. А ведь дело не просто в недоверии к истории, в презрении к Марксу и частично к марксизму, в отрицании некоторых положений и биологии (здесь — нападки на Дарвина, который, по любимому мифу креационистов, раскаялся и отказался от своих слов! и здесь тоже), и физики, но в отсутствии собственной революционной теории. Как было замечено в «Другой России» самим Лимоновым и выделено мною в рецензии на эту книгу, лидеру революционной («революционной») партии пришло в голову создать хоть какую-то программу, хоть какой околонаучный (очень «около») базис только в Лефортово. От скуки и злобы. Поэтому грешно, многоуважаемый Эдуард Вениаминович, для будущего обитателя Вальгаллы так наговаривать на истового теоретика радикальных изменений. Спасибо хоть, в этот раз обошлось без перечисления через запятую красных и коричневых революционеров и повстанцев. Но экивоки и некоторая дань уважения в сторону одного фюрера имеются. Пусть и очень незаметные. В книге обильно скомпонованы, помимо этого, «сюжеты» «Другой России» и «Монголии» по вопросам описания грядущего нового дивного мира и лимоновской мечты о России. Наконец-то, товарищи, нам дана конкретика по вопросу, какие куски Средней Азии надобно захватить для создания анархо-примитивистского, номадического, милитаризированного рая (который здесь почти не описывается, но в «Другой России», отдаю должное писателю, все же манит, привлекает чем-то). Плюс показаны детальные мазки краха всеобщего благоденствия в фашиствующие анклавы мусульман и «римлян» в Европе и Америке ближайшего будущего и людоедские мотивы грядущего для Азии и Африки. Очень много упоминаний Мальтуса, который, по мнению Лимонова, в отличие от более младых анархистских идеологов, Маркса, Дарвина и т.д. (как понимаю, и их более осовремененных вариаций), не устарел. Конечно, стоит чаще нашим исследователям прошлого учитывать демографические, по мальтузианству, циклы (как это делает многоуважаемый и действительно подкованный в научных изысканиях питерский историк Сергей Александрович Нефедов, исследуя Русскую революцию), но включать их в более обширные концепты, а не использовать как вещи в себе. Понимаете, важно не просто количество людишек, а тот исторический, а точнее экономический фон их жизни. Вот тут как раз Нефедов и правильно замечает, что аграрно-технологическая отсталость Российской империи плюс помещичье землевладение к Революции и Гражданской войне привели, но коллективизация с введением новой техники обработки земли со всякими нововведениями в других сферах революцию остановили и ПРЕКРАТИЛИ старый мальтузианский цикл. Во всяком, вывела его советская власть на новую, более высокую петлю развития, по спирали. Как делали и ранее, и далее будут делать, без всякого вырезания человечества. Пресная вода, разумеется, тема болезненная, но станции по переработке морской воды в пресную никто не отменял. А вместе с тем о воде и Мальтусе сотни слов, а о Пластмассовой Проблеме — пара-тройка. Не сотен, не десятков, просто пара-тройка. А это посерьезнее будет, на мой скромный взгляд. Ну, а с идеями о колонизации Сибири соглашусь. Даже возможно с новой столицей тоже. А вот описания постапокалиптики скорого завтра вышли крайне ненаучными, бедными в литературном плане. Все-таки в «Монголии», да и «Другой России» Лимонов срывался и писал-таки именно прозу, а не скучную публицистику. Здесь же таких срывов не наблюдается, а ценность книги стремится к нулю...

Вот такие не веселые новости о довольно спорном, противоречивом, но все-таки в некоторых книгах и их аспектах крайне интересном авторе современной России. Во всяком я его книги вообще читаю, в отличие от большинства литературы («литературы») на полках книжных, всяких именитых современников, к которым брезгливо притрагиваться. Ну, и совсем в заключении, хочется вспомнить совет Александра Тарасова (который, кстати, тоже говорит об устаревании левых революционных идеологий, но и о необходимости их преодоления созданием новой революционной теории за счет инструментария отживших) из коротенькой, но очень содержательной статьи про НБП. Лимонов, коль считает себя бунтарем и революционером подлинным, должен был уже давно уйти в подполье, а не светиться своими творческими потугами в литературе. Все-таки в делах радикальных общественных преобразований надо делать выбор — либо ты писатель, либо революционер. И в последнем случае все только для Нее, Революции, а не для пусть и очень скрытой, но услады своего эго.

Что такое «я»? Каково это «быть мною» или «быть другим»? Какая природа у нашего сознания, материально ли оно в классическом смысле слова? Возможно ли копировать его? Существует ли бессмертие психического в природе? Хоть в каком-либо смысле. Все эти вопросы будоражат умы человечеству. Бурлят в религиозных богословских тусовках, научных кружках и на философских вершинах. Не отстают и писатели. Особенно писатели-фантасты, «твердого» направления, где, казалось бы, нежелательно заводить разговоры о столь тонких и не шибко эмпирических, позитивистских и доподлинно научных «материях». Ведь заочно для лабораторных интеллектуалов в академических неприступных крепостях вопрос решенный: какие бы структуры мозга не порождали ощущения от первого лица, нашу самость, они уходят после затухания внутричерепной активности в вечное Ничто. В этом же сциентистском русле пребывал и Грег Иган. Ведь большая часть его творчества направлена на морально-этические задачки и, как модно говорить, «кейсы», связанные с дублированием личности при помощи загрузки в компьютерные системы или другим образом (и трудностью в определении идентичности копий с вопросом о неизменности «я»). Достаточно вспомнить рассказы «Учись быть мною», «Статист», «Похищение», «Зловещая долина», «Сближение», «Верность», плюс романы с похожими вопрошаниями и фантастическими допущениями. Но в «Прогулке» научный автор пошел по слишком умозрительной и крайне философской дорожке. И выбирал такой путь не зря.

Главные герои, правда, свои маршруты не избирали. Напрямую. Рассказчик, молодой хакер, оторвал слишком большой кусок пирога из темного рынка махинаций. А мафиозный киллер Картер просто работает тем, кем у него лучше всего получается быть. Как в «Стене» Сартра или менее удачном «Последнем дне приговоренного к смерти» Гюго (менее в сравнении с Жан-Полем), Иган ведет повествование от лица, на которого легла печать скорой смерти. Поэтому через рассказчика передается самое таинственное и страшное, невозможное и чуждое жизни, как писал Толстой — смерть. Ее ожидание. Главный герой говорит нелепицы, обещает невозможное, ощущает наиболее печальное. Но Картер оказывается не простым палачом. Ведь он предлагает не просто абсурдное в такие мгновения философствование на дорожку в последний путь, а познать Истину с большой буквы. Через нейроимплант собственной работы.

С технологией «перепайки» и перепрограммирования мозгов у Игана связан давний интерес. Почти во всех упомянутых рассказах все эти микроскопические нейро-волшебные-палочки, способные на раз-два на недельку-другую или навсегда сделать из тебя исламистского фанатика или верного любовника, упоминаются. Но здесь смысловая суть даже не в этом фантдопе и события, который он создает. Все гораздо сложнее, интереснее и по-философски. Грег Иган через Картера ведет с приговоренным к исчезновению сократический диалог, задавая заглавный вопрос — а что или кто должен исчезнуть? Думаю, я вас не удивлю, если скажу, что все атомы нашего тела в течение энного количества лет полностью заменяются на другие, нервные клетки непостоянны, ведь не только отмирают, но и возникают наново, не говоря уж о регулярной перетасовке связей между нейронами мозга. А также умолчу о такой скуке и явных вещах, что бессмертие через детей довольно эфемерно, а память непостоянна и подвержена дефектам и изменениям, именуемыми конфабуляцией. Принимая эти замечания за логические предпосылки, неотложные истинные факты, скажите — а остается ли «я»? Или просто Я? Что же делает нас нами, если все заменимо и непостоянно? Если в одну реку вступить дважды нельзя. Кто-то считает в связи с этим, что никакого я и нет вовсе. Как и самости и чего бы ни было связанного с самоощущениями от первого лица. Но, опуская все эти множественные концепции о ложности наличия субъективности в нашей голове, которые, быть может, с моим пока не самым полным знанием, кажутся слишком софистическими.

Так вот, опуская это, готовы ли мы признать себя иллюзией, способной и должной воспринимать другие иллюзии? Не отдает ли подобное замечание бредом? Ведь истинность я единственное, в чем каждый из нас может быть уверен, не вдаваясь в тонкости лингвистических и психологических парадоксов. Поэтому и Картер, менее многословно, чем я, признает наличие некоего ядра, которое делает нас именно нами. Несмотря на переменчивость атомной структуры и эмпирических данных в нас самих. Но это не душа в представлениях авраамических религий. Скорее идеи киллера из «Прогулки» ближе к Шопенгауэру с его бессмертной Волей. Если очень просто, то должно быть что-то такое, что связано с материальным миром, но не умирает с остальными частями личности человека после смерти индивида, а по законам статистики реализуется в ком-то другом. Не знаю, по Игану, быть может, это какие-то особые структурные связи мозга или некие квантовые соединения. Так или иначе киллер дает возможность бедолаге внедрить в себе уверенность в такой диковинной идее. Через внутренние сопротивления и чудовищное по силе желание жить, герой все-таки соглашается, а дальше... (спойлер!) А дальше до определенной степени открытая концовка. Киллер обещал убить героя при любом исходе. Тем не менее рассказчик остался жив. Или же все сложнее? Картер утверждал, что есть нечто, заставляющее нас быть нами. То, что может реализоваться и в ком-то другом, спустя века и световые годы. Не стал ли таким человеком главный герой, на нейрохимической глубине уверовав в концепции заказного убийцы? Или он перенес в голову смертника часть себя в виде воспоминаний, которые он не считал подлинной самостью? А может, верны оба варианта? Бог весть, возможно, что приобретя через нейрогаджет убеждения Картера, основной персонаж «Прогулки» получил и посредством какой-то метафизики воспоминания несчастного убийцы? Но это уже слишком значительный отход от рассказа и его настроения, который кроме этих философий доносит более простые и не менее важные мысли. Как страшна и ужасна смерть, как она отвратительна. И что умирать надо не в кромешном одиночестве. В этом плане мы скорее слоны, чем кошки. Прощальная прогулка предназначена не для одного, а для всех нас. Поэтому на последнем одре всякому требуется диалог.

Не устаю повторять, какое значение для меня имеет творчество Питера Уоттса. На секунду, именно к «Ложной слепоте» имеются целых две моих полновесных рецензии. Притом вторая, слишком многословная и графоманская вариация, скорее всего, не станет последней. Слишком неудовлетворительно я выразил в ней свою связку взглядов и мыслей по вселенной «Огнепада», которые сформировались лишь спустя пару лет после прочтения сначала «Ложной слепоты», а потом «Эхопраксии», примыкающих рассказов к этой знаменательной постчеловеческой саге. И не только. Пусть сейчас эти самые думы по эпосу о приходе Технологической Сингулярности и смерти Человека пришли в некоторое постоянство, мысль на месте не стоит. Оттого противно безвольно томиться в ожиданиях от выхода «Всеведения», которое завершит, наверное, самое грандиозное противостояние на книжных страницах и в электрических читалках. Может, не во всей мировой литературе, но в области фантастического на грани с реальностью произведения канадского писателя точно близки к главному призу. Потому предлагаю покамест обсудить те или иные грани величайшей борьбы человечества за право остаться человеческим (человечным?) из сюжета «Полковника».

Двадцать первое столетие движется к завершению. Неуклонно приближаются окончание человеческого вида и гибель людской цивилизации. На Земле нарастает техногенный и биотехнологический хаос. Никакой стабильностью кроме, возможно, уютных и элитарных островков финансистов и наиболее сильных и крепких государств даже не пахнет. Армии зомбифицированных солдат, восставшие живые квантовые вычислители в виде вампиров, индивидуально модифицированные постчеловеки, искусственные горние оазисы в подземельях, эпидемии саморазвивающихся генетических орудий — хроники на будние дни. Не спрашивайте, что творится на выходных, а уж тем более вне досягаемости земного тяготения. Но кроме скорого Вторжения с приходом иной неразумной жизни, вампиров, виртуальных человеков и отдельных проектов постлюдей, существует совершенно другая и уникальная альтернатива морально устаревшему хомо сапиенсу. Коллективные разумы в виде Мокши и Двухпалатников. Против последних самый живой и проработанный во всех отношениях герой Уоттса, полковник Джим Мур, ведет разведку боем и обычные переговоры. Как один из наиболее консервативно настроенных к подобным интеллектуальным новшествам, поборник человеческого человечества и наименее модифицированный (лишь в силу профессии) индивид, герой рассказа имеет вполне понятный настрой к многоголовым синтетическим гидрам. Ведь последние, в отличие от античного чудовища, требуют все больше голов на место срубленных и нет. Но его твердые, годами отточенные убеждения и взгляды постепенно тают и уходят в пустоту. Ведь есть нечто посильнее высоких сущностей. Из-за столкновения с чем порой возникают до боли и отчаяния сложные моральные противоречия. А именно родительские чувства.

Но такова наша природа. Она противоречива, а этим и прекрасна. В нас есть безграничная свобода, которой мы можем пользоваться, как пожелаем. Или насколько нам позволяет конкретная общественно-историческая формация — благо, всегда есть исключения. Так или иначе полковник, старый и вместе с тем не совсем классический вояка (не верность абстрактному Отечеству, а более подлинному человечеству), сделал свой выбор. Но почему многие уверены, что коллективный разум Двухкамерных или как их называть сделал подарок Джиму из сострадания? Думаю, большинству известна простая и вполне человеческая истина — не все, что говорится, правда. Даже когда речь идет о сверхчеловеческом. И боги лгут, и уж тем более их гермесы-посредники. Например, доктор Латтеродт. Хотя почему бы ей не верить, что она говорит правду? Во всяком, с чего мы, читатели, решили, что в мире истовой антиутопии, мрачного посткиберпанка хоть где-то осталось место безвозмездной помощи? Никакого авторского четкого указания в сторону правдивости сострадания коллективного разума Двухпалатников нет. Да и не может быть, кстати — мы ведь говорим о постсингулярной драме, где все не то, чем кажется, порой даже самому себе. Вот я и спрашиваю, отчего взяться состраданию в связанном высокотехнологичным интерфейсом и переработанной корой головного мозга нечто? Коллективная ответственность в большинстве случаев, если не всегда, приравнивается к коллективной же и индивидуальной безответственности. В Странниках Стругацких также нельзя, невозможно найти какого-либо подобия моральной и сострадательной шкалы. Она, возможно, не просто параллельна нашей. Ее в принципе может не быть, потому что они другие. Вот и коллективный разум в «Полковнике», чтобы он не говорил, какую радостную новость вроде как не подарил без всяких обязательств Джиму Муру, совсем не обязательно должен быть сострадателен. Если, как говорит Латтеродт, и боги не сострадательны, а Двухпалатники, как она сама заявляет, не божественное образование, то они уж тем более вряд ли обладают состраданием. Ибо даже не все люди на него способны. По логике вещей, феноменам вроде Мокши и подобным рациональнее воспринимать людей как клетки, детальки пазла, которые ценность имеют, но умеренную. В конце концов фраза «незаменимых людей нет» работает здесь лучше всего. Или, если мыслить в масштабах «фантастического гетто», вспомните «Пламя над бездной» Вернора Винджа. Сюжеты с «трансплантацией» отдельных «конечностей»-собак в стайные тела Когтей. Только в отличие от них мы обладаем самосознанием, но что оно по сравнению с Двухпалатным не-совсем-Богом? Аналогии проглядываются ясно.

Так на кой черт сдался бедный полковник с непростой и горькой судьбой коллективному интеллекту в пустынных далях? Зачем давать ему, возможно, ложную надежду? Ведь Китон Сири может оказаться совсем не тем, кем был перед стартом «Тесея». В любом понимании этой комбинации слов. На этот вопрос можно дать множество ответов. Тут могут иметь место и многоходовая игра Двухкамерников, которые решили исключить из игры опытного оперативника своих врагов. Возможно, цель этой операции по внедрению нужной информации Муру заключается в переманивании его на сторону коллективно мыслящих. Вполне, ведь отец единственного выжившего посланника к совершенно иначе думающих интеллектам может оказаться крайне ценен. Особенно в преддверии возвращения Сири (или не-совсем-Сири) и скорого вооруженного Контакта. А может, этот поступок — удовлетворение эго суперчеловеческого мозга. А что, сострадание, значит, ему присуще, а вот высокомерие и тщеславие — нет? Почему этот, казалось бы, жест доброй воли не может быть мелкой подачкой глупому таракану? Очень хорошее самоподтверждение собственного величия.

Исходов для такого непростого вопроса много. И «Всеведение», почему б нет, может умолчать насчет причины начала отношений между Джимом Муром и Двухпалатным сознательным гигантом. В конце концов, сам черт ногу сломит в неизведанном далеко сверхмыслей сверхумов. А вот мотив полковника вполне ясен. Более того — абсолютно человечен. Ведь что может быть более человеческое, потерять человеческие черты и суть, отказаться от карьеры и идеалов ради возможности исправить свою вину перед собственным чадом. Пусть его может уже не быть. Полковник, во всяком, отошел в мир иной в «Эхопраксии». Но Технологическая Сингулярность такая прелестная штука, что новая встреча с Джимом Муром может поджидать совсем близко. На последнем фронтире человеческого и разумного во всей огромной, холодной и медленно гибнущей Вселенной. И при любом исходе из предстоящей битвы история Человека как и он сам в ней останется самым чудным и великим, что когда-либо сотворили случайность и вечность...

Думаю, многим жителям «фантастического гетто» известен парадокс корабля Тесея. Мысленный эксперимент, который ставит вопрос о (не)возможности идентичности и тождественности объектов. Страшнейшая по значимости и сложности философская «задачка», перекочевавшая в квантовые размышления и такие произведения, как великолепный рассказ Станислава Лема «Существуете ли вы, мистер Джонс?». Но Грег Иган проделывает немыслимое. «Твердонаучник» из Австралии ставит этот парадокс в степень 2, вопрошая, будет ли корабль, наделенный сознанием, самим собой, коль он сам решает, какой будет его бревенчатая копия? В том числе выбирая не только дрова с гвоздями для своего «продолжения», но и «кирпичики» сознания, самости.

«Зловещая долина», конечно, не только об этом, но все-таки коренной вопрос видится именно в «корабле Тесея». Главный герой с говорящим именем Адам (как не только первый «искусственный человек», один из первых скопированных, но и творимый по «образу и подобию» своим оригиналом) Моррис оказывается в достаточно непростой ситуации. Он является почти точной копией одноименного человека, знаменитого и богатого сценариста, который в силу своей ориентации не оставил наследников. Но всякие двоюродные и внучатые племянники, разумеется, хотят «отобрать и поделить» неплохое состояние «любимого дяди». Но юридические и судебные баталии родственников и «воскресшего» еще до смерти Адама лишь побочная линия сюжета. Основа повествования, как я уже заметил, это вопрос о тождественности и идентичности. Адам-копия, настоящий герой «Зловещий долины», пытается понять, насколько доподлинно он скопирован со своего оригинала, «Адама-старика». Ведь далеко не все воспоминания перекочевали в синтетические мозги якобы скопированного. И дело тут явно не в старческой деменции человеческого образчика. Разумеется, подспудным вопросом идет следующий: а даже если б все сто процентов памяти, структур мозга, реакции на раздражители и т.д., и т.д. стали основной Адама-копии, равен ли он оригиналу? Делают ли нас нами только наши воспоминания (переменчивые и ошибочные, если вспомнить один из рассказов Теда Чана), только структуры нашего мозга, только взаимодействия всех этих структур или же что-то еще? Либо все вместе взятое? Может, правы радикальные психологи и представители нейронаук, что «я» и «самости» вообще нет? Даже если так, вопрос об идентичности этим отрицанием остается неразрешенным. Лично мне представляется невозможность постановки знака равно между копией и оригиналом в подобной и любой другой ситуации. Человеческое сознание уникально, и самое точное копирование не удвоит ядра такой уникальности. Это не означает веру в бессмертную душу или даже некую нематериальную субстанцию. Совсем нет. Да и вообще, как бы там ни было, а Адам-копия-Моррис со мной бы в кое-чем согласится. Ведь (спойлер!) в конце «Зловещей долины» он решается жить своей жизнью, наново создаваемой им самим. А не бытием того печального и именитого старика, которого все-таки больше нет.

Таким образом, «Зловещая долина» продолжает долгую историю игановских рассказов о проблеме идентичности и «Я», возможности его копирования, сосуществования копии и оригинала и вопроса свободы в такой ситуации. Так что читаем обязательно и мыслим, мыслим прочитанное.

Тусклый не новый после-мир,

или размышления и комментирование о мета-, пост- и «просто» будущем

*Чет хуже нечета, поэтому и третья статья в честь и о Борхесе (но как всегда не только)*

Лабиринты, сны, литература, гностицизм, Каббала, творчество, Человек и встреча прошлого с будущим... Луис Борхес изрядно и во благо сломал классические каноны и ортодоксальную узость литературы магическим сплетением эрудиции, книжной любви, культурной экзотикой и талантом. И прошелся по разным темам, литературным жанрам и именитым отцам-основателям, а также сквозь множественные образы и бытийные (да житейские) вопросы. Сегодня я, подводя точку своей серии «очерков» (вкупе со сторонними суждениями) по борхесианским рассказам. А именно после мыслей в буквах о темах гностицизма, литературы, Человека и т.д., приступаю к последней в списке. И вместе с тем ко всем сразу, ведь настоящая «статья» завершает предыдущие две. Надеюсь, и развивает в самом прогрессивном смысле...

Как читавшие аргентинского писателя могут знать, в своем творчестве литературная аватара (аки альтер-эго) успела много где и с кем побывать. Например, с самим с собой, только младше или старше. Хотя всегда в этих темпоральных сновидческих странствиях вопрос — кто именно и с кем встретился. И встретился ли. Но на личных беседах с самим собой путешествия во времени у Борхеса не заканчиваются. В рассказе «Утопия усталого человека» другая вариация-инкарнация писателя лицезреет очень и очень далекое будущее человеческого вида. Ибо вопрос, есть ли там «цивилизация» в любом нашем понимании этого слова. Ибо рандеву с грядущей эпохой оставляет крайне двусмысленные ощущения, с нескрываемой каплей горечи где-то внутри. А именно будущее предстает нашему почти-современнику довольно унылым, серым и одиноким местечком. Никаких мегаполисов и континентов-муравейников лирический герой Луиса Хорхе не видит. Лишь бесконечно тянущуюся степь с одним-единственным домишком. Суровый и угрюмый хозяин этих далеко не футуристичных апартаментов. У этого постчеловека и его сородичей нет имен, государств, разных языков и, видимо, общественных институтов в обычном их виде. А далее, чтобы не плодить и без того плодовитых лишних сущностей, лаконично приведу цитаты собеседника рассказчика Борхеса:

«Факты уже никого не трогают. Это просто отправные точки для вымысла и рассуждений. В школах нас учат во всем сомневаться и уметь забывать»

«Никто не может прочесть две тысячи книг. За четыре столетия, которые я прожил, мне не удалось одолеть и полдюжины. Кроме того, не так важно читать, как вновь перечитывать. Печатание, ныне давно упраздненное, было одним из страшнейших зол человечества, ибо позволяло до безумия множить никому не нужные тексты.»

«Теперь уже нет страдающих от такой бедности, которая была бы невыносимой, или от такого богатства, которое было бы самой раздражающей формой пошлости. Каждый служит.»

«Уже нет городов ... Поскольку нет собственности, нет и наследования. Когда человек ... формируется, он готов вытерпеть и себя и свое одиночество.»

«Не следует множить род человеческий. Кое-кто думает, что человек есть божественное орудие познания вселенной, но никто с уверенностью не может сказать, существует ли само божество. Я полагаю, что сейчас обсуждаются выгоды и потери, которые может принести частичное или общее и одновременное самоубийство людей всей земли. Однако вернемся к теме.»

Но последуем совета автора. Действительно, вернемся к теме. Обобщая и дополняя скромные описания будущего, в котором на день заглянул «Борхес», можно заключить в следующее описание. Мир разобщенного, разочарованного в себе, культуре, науке и цивилизации человечества, где космос и многие технологии специально забыты, где «... кроме цитат нам ничего не досталось... язык — система цитат (*)», где как таковое общество деконструировано; где люди живут чрезвычайно долго и не стареют, но никто уже не читает книг (во всяком, много книг); где школы учат не учиться, а забывать; где товарно-денежные и многие другие виды отношений исчезли; где правительства сами собой ушли на свалку истории; где память о прошлом, история и статистика изъяты из употребления, но остались искусства вроде изобразительного. И т.д. Но предлагаю не делать скоропостижных выводов о черно-белом и немом непрекрасном далеком. Луис Борхес писатель сложный, неоднозначный и не представляющий все в рамках понятий «абсолютное добро и зло». Нет. Но перед нами все-таки не утопия, но и не обычная, не шаблонная антиутопия. Но, как еще Аристотель говаривал, чтобы понять в полной мере какую-либо вещи, нужно знать ее начала и причины. А коль автор решил нам затемнить причинно-следственные связи от дня сегодняшнего ко дню послезавтрашнему, предлагаю прибегнуть к методу фантазирования и представить, «как мы до такого докатились». И тут нельзя не упомнить книжки Пелевина (аки короля русского постмодернизма после не-модерна) «SNUFF». Ведь мир нашего автора из промерзлой широкой России в чем-то похож на жаркое и цветастое полотно Аргентины. А именно неверием в факты, которое я процитировал выше. И в отличие от Борхеса, Виктор Пелевин не постеснялся показать нам детерминированность своей реальности. Я напомню ее и, простите, без марксизма (или чего-то левацкого) тут не обойдусь. Ибо именно информационная, постмодернистская и фетишистская стадия капитализма (или посткапитализма, как пожелаете) привела современный мир к миру пелевинскому. Если точнее (и прибегая к формулировкам автора), то обычное бытие СМИ в союзе с визуальной развлекательной индустрией, которое занимается каждый день созданием инфоршума, фабрикацией истории и недавних событий, клепанием зомбифицирующего контента (или просто «творением» чепухи, выхолощенности, бреда и пустоты). Это разрушительное наглое соседство дикого прибыльного мифа и реального мира разрушило такой наиважнейший институт общественной целостности, как доверие. Как минимум доверие между обществом и власть держащими. А дальше мы знаем по роману: постап, города-на-лету, общество дикарей с конструируемой историей и витающих в облаках элитарных извращенцев с квазирелигией баблоса-и-экрана и сам сюжет. Правда, таки после «конца истории» у Пелевина она не совсем кончилась, да и цивилизация не совсем вымерла. По-ироничному, по-постмодернистскому укладу вещей и духу времени оба этих явления есть. Мир капитализма (пост)информационной эры был вынужден сократить свое присутствие в мире до пределов офшара Бизантиума. Проблему неверия в информацию, диалектического противоречия развлечений и фактов пришлось решить оригинальным преодолением оного — созданием интересного религиозного конструкта. Веры на фоне неверия. Точнее, «веры», а также общества, которое хоть и помнит о ранее бывшем неверии, но радостно его не понимающем. Ибо есть целый спектр удовольствий и «плюшек» от сильных мира того. А отыгрываются эти парящие людишки над своими нижними собратьями, получая ложный катарсис и вполне настоящие прибыли от Оркланда.

Но это пелевиниада. В ее книжных вселенных. Что же у Борхеса? Здесь даже такой осколочной и монструозной цивилизации не сохранилось, а на какое-либо возрождение чего-то былого надежд нет. В отличие опять же от «СНАФФа». Ответ вижу один — люди «Утопии усталого человека» слишком сильно разочаровались в человеческом мире. Во всем создаваемом людьми и обществе. Слишком обильное количество лжи и, видимо, не только (технологические катастрофы, бедствия?) постепенно (не так, как у Пелевина), долго, медленно, но верно выхолащивало общественное и далее человеческое из человека. В итоге, достигнув аномии (скорее без радикальных скачков, ибо фраза о медленном исчезновении правительств и государств как бы намекает), Человек потерял свою сложность. Свою разносторонность, противоречивость и диковинную глубину. Человек стал скучным, зато бессмертным и не болеющим. Даже без страха смерти. Ведь, если подумать, именно общество, язык и иные сопутствующие проявления «человековости» (человечности) играют огромную роль в подавлении страха ожидающей гибели. Но если от оной фобии можно избавиться таблеткой или уколом, то зачем «нагромождение сущностей»? Зачем Человек человеку? Во всяком человеку Борхеса...

Подходя к концу, скажу лишь, что я вижу в данном рассказе не совсем постмодернистскую «утопию». Но это тем более и не возможный и необходимый метамодерн. А чем же тогда является мир Луиса Хорхе? Постмодернистские изуродованные общества все-таки предполагают наличие общества. Разобщенного, без солидарности, но все-таки общества. Даже наличие человека в некотором виде при определенном отдалении — да. А там — нет. Оные же социумы включают в себя существование капиталистической или более дикой системы (экономики). Здесь экономики и тем более капитализма нет совсем. Так что это тогда!? Что есть утопия усталого человека?.. Эх, ответ сокрыт в названии. Это именно утопия усталого человека. Того, который не боролся, проиграл наступлению бездушного и механического общества постмодерна. Того, который устал от общества, которое не в состоянии, без сил и желания определить, ибо теперь круг индукции и дедукции, общественного бытия и сознания обрывается. Человек Борхеса устал от общества и избавился от него. Выкинул и постепенно забыл. А потом и самого себя, ибо человек без общества — не человек. Это «квазипостмодерн» — общество без общества, человек без Человека. И это же один из возможных вариантов исхода текущего дня. Мы на распутье. Либо и далее постмодерн, который в итоге погубит Землю и вид, либо квазипостмодерн, который избавит человека от самого себя и общества, либо метамодерн, возврат к большим проектам, смыслам и «против всего плохого, за все хорошее». Только так и спасибо Борхесу, что расширил на нашем пути возможности для выбора. Хотя, на самом деле, сократил. Ибо перспективы в обход метамодерна все лучше и лучше...

(*) — привет, Ролан Барт, Мишель Фуко и другие! ;-)

«Евангелие от Человека к Человеку,

или о Борхесианском Экзистенциализме»

Тематика апокрифического, гностического христианства, мистических и причудливых, а оттого и запретных веяний в религии привлекательна. Крайне очаровательна, от чего приманивает многие блуждающие умы. Назову себя, без всякой нотки самолюбия, а с целой пьесой уважения — Луиса Борхеса. Только вот необычный по форме, но крайне органичный по замыслу (и то, и то — в рамках борхеского творчества) рассказ «Фрагменты апокрифического Евангелия» (видимо, нарочито напоминающий «Евангелие от Фомы») не об этом. Ведь мне не привиделось в этом сочинении чего-либо религиозного. Или мистического, даже гностического и любого скрытого намека в схожем русле. В намеренно противоречивых, запутанных и непоследовательных изречениях («псевдо-логионах») аргентинский писатель, на мой скромный взгляд, высказывает нечто более приземленное и на самом деле более важное. А именно свое видение идеального человека. Если угодно, авторское мнение, скрепленное опытом и житейской мудростью, о качествах и чертах человека настоящего и человечного.

И какими же должны быть эти «человечные человеки» по Борхесу? Как ни странно, именно такими, как и суждения в этом диковинном рассказе — противоречивыми, полными противоположностей, запутанными и сложными. Но точно не одномерными, односторонними и простыми. Не такими, какими нас старается сделать цивилизация. Или «цивилизация», если прочесть и другую странную и любопытную работу Хорхе Луиса — «Сообщение Броуди». Борхес кричит, не только в своем Современном Откровении, но и в каждом отдельном произведении, что человек не должен быть плоским. В нем требуется страсть и умеренность, постоянная борьба, соперничество чувства и разума, рацио и инстинктов, разнородных эмоций, мыслей, желаний и грез. Человек настоящий — человек живой сложности. Не мертвецки холодной одномерности. И вместе с тем такой человек не погребенный под идейной однобокостью фанатик. Но что еще важнее, человечность наша неизменное следствие смертности. Ибо как говорит первый логион в Евангелии от Борхеса: «Несчастны нищие духом, ибо под землей будет то же, что и на земле». Именно смерть, наша бренность может, должна и порождает наши противоречивые глубину и величие. Приятно в этой мысли полувековой давности видеть сестру собственного умозаключения. Возможно, это не шибко скромно, но если разные пути ведут к одному ответу, то он есть истина.

На том оканчиваю свою затянувшуюся мысль. Не будьте одномерными, как по Фромму и Борхесу. Любите, учитесь, страдайте, радуйтесь и живите. Просто будьте настоящими и желательно человечными. А также не бойтесь бороться за Справедливость с большой буквы. Правда, последнее отсебятина, ибо никогда не соглашусь с логией под номером десять: «Блаженны те, кто не бьется за справедливость...». Яро отрицать часть, горячо принимая целое. По-моему, вполне по-настоящему, по-человечески.

...Более об авторе, чем о его творении...

Боюсь, что буду рассуждать витиевато и многословно. К сожалению, как всегда. Но, думаю, постараюсь подобного избежать. К счастью, как и всегда.

Зато писать собираюсь лишь с искренней любовью и должным пиететом к настоящему мастеру слова. К Хорхе Луису Борхесу, аргентинскому писателю мировой величины. И сразу хочу провести следующую параллель, возможно, странную и слишком диковинную, но все же. С нашим, тоже почившим, мастером слова. С Антоном Павловичем Чеховым. Казалось бы, что общего между этими двумя пусть и великими, но столь разнородными фигурами? Что единого, кроме умения мастерить шедевры малой формы? Возможно, совсем ничего, но разве так уж и отличны их две Родины? Те общественные, географические и исторические сущности, что формирует людей, которые и творят, собственно, их сущность? Сразу извинюсь по поводу тавтологии, но намекну, что клоню в сторону моего же отзыва на роман Йена Макдональда «Бразилья». А в нем я пришел к выводу, что не так и отличны латиноамериканская эклектика людских джунглей и наши промерзлые, обширные, забытые творцом скифские степи (*)? Коль так, то в бесконечном лабиринте вероятностей и потенций судьбы двух бездонно талантливых людей не шибко различны. Возможно даже, что их реальные и альтернативные биографии стоят рядом в фантасмагорической «Вавилонской библиотеке».

Обсуждаемый рассказ мог написать только человек, пораженный любовью к литературе в самые глубины сознания. Именно им и был Борхес. Его любовь была настолько настоящей, настолько всесильной и животворящей, что она породила новый феномен в литературе. Во всяком случае Хорхе Луис стал одним из отцов-основателей будущего (и, быть может, пока настоящего) постмодернизма — в хорошем смысле этого слова. Не той волны порнографов, которые осквернили Храм Книжного Искусства и Дворец Слога, стараются искоренить, осмеять и выкинуть на свалку истории «метанарративы», содержание и смыслы. Совсем нет. Я говорю о таких же, как и Борхес, безнадежно влюбленных в книги и культуру чтения, которые пишут новые книги об этом. Жанр литературы о литературе. Добрый, уважительный постмодернизм — называйте как хотите. Именно такой создал аргентинский автор, который сам себя называл прежде всего читателем. Наверное, спустя более чем пять тысячелетий письменности и еще более веков истории рассказывания историй, каждый потенциально великий автор должен в этом прислушаться к классику двадцатого века. Быть прежде читателем, подмастерьем и одновременно вдумчивым зрителем ушедших искусных мудрецов, а только затем самому приниматься за перо (или клавиатуру, но даже я, смерд и тень тени современников стараюсь прежде браться за бумагу). Ведь «Вавилонская библиотека» лишь с виду мечта любого читателя и обиталище всех возможных писателей. Попасть в нее, конечно, можно и с помощью бесспорной нетленки, и полнейшей белиберды. Но все это лишь мутации формы. Формы вездесущей и на самом деле мертвой — как у плохого, зомбифицированного, кадаврового постмодернизма. Представленный Борхесом буквенный и многостраничный сад расходящихся троп выстроен и написан не Цюй Пэном и каким-либо живым человеком. Это лишь симулякр жизни, мертвецкий фрактал квазилитературы. У настоящей литературы все равно есть автор, творец, начало бытия любого произведения — жизнь, живой разум. Даже если он довольно иллюзорен, не совсем реален и, по сути, лишь функция Языка, если верить Ролану Барту в «Смерти автора» (но любой, кто умер, хоть когда-то жил). У борхесовского библиотечного мироздания вряд ли имеется живой творец. Скорее бесчисленные тома этой вселенной настрогал и скопировал какой-то почти божественный, но не живой роботический гигант фон Неймана и Тьюринга. Ибо творчество не есть видение всех возможных троп и избрание из них необходимых. Истинное творческое создается без этого взгляда в квантовые возможности. Слепо, но чисто, с мыслью (верой) о новизне. Самим тобой, даже если ты создаешь нечто уже бывшее в мире. Но, как сказал другой современный классик, Эдуард Лимонов, самое главное, что ты сам к этому пришел.

Так что в итоге? Перед нами один из множества удивительных рассказов Луиса Борхеса, который, на мой взгляд, некоторые могут воспринять превратно. Не так, как должно. Человек, родившийся в удивительной и самой эклектичной, синкретичной, лоскутной красоты части света, любивший хорошую литературу, в основном живший именно в книжных мультивселенных, писавший эссе и статьи о примате содержания над формой, не мог воспевать библиотеку, схожую с Вавилонской. Искусственную и на самом деле пустую. Высчитанную холодным интеллектом, а не сотворенную душой. Есть большая разница между написанным в нашем времени «Вишневым садом» Чехова и созданной из вероятностного океана его копией на невозможных полках мира Борхеса. Но разница между двумя творящими душами, аргентинской и русской пород, гораздо меньше. Поэтому не так удивительно, что их взгляды на божественное не так разнятся. Гностицизм Хорхе Луиса, огромная пропасть между неверой и верой у Антона Павловича... Свободолюбие... Тяга к справедливости... Тяжелая участь двух далеких друг от друга отечеств, но столь сходных! И, конечно, чудные, живые и красивые рассказы, которым место на настоящих полках, а не в ужасающей и отталкивающей Вавилонской библиотеке...

Пора бы найти библиотеку не вавилонскую и постмодернистского кадавра, которая по-библейски обречена на распад и гибель. Нужно найти сияющий творческой новизной и живым духом книжную карманную вселенную. Но лишь с наступлением состояния постпостмодерна, которое предрек и Борхес в том числе. Настало время творить новые, собственные истории, а не воспроизводить комментирование старых.

П.С. Разумеется, последний мой конкурсный рассказ, как и в прошлый раз не самый удачный, был в чем-то вдохновлен именно Борхесом с его кафкианской книжной галактикой...

(*) — как сказал Антон Павлович в «Из Сибири», точнее процитировал, пусть даже и не о всей России, но: «Примерно, у нас ... нет правды. Ежели и была какая, то уж давно замерзла. Вот и должен человек эту правду искать.» Конечно, вырвал из контекста, но на то есть оригинал! Читаем не только зарубежных классиков, но и своих!

«На стыке драмы и пародии,

или Постпостмодернистская космоопера»

Порой важнее сам путь, чем его финал. Дорога, а не ее последний километр. События между началом и концом. Но если вам неизвестна главная подоплека романа Джона Скальци «Люди в красном» (которые на самом деле «Краснорубашечники»), притом спойлеры для вас страшнее призрака коммунизма, оставляйте этот отзыв и все ниже идущие. И как можно скорее закрывайте вкладку фантлаба и приступайте к самой книге, ведь она того стоит.

В некотором смысле «Люди в красном» как раз о доктрине кинематографического жанра «роад муви», но, разумеется, не только. Сразу бросаются в глаза фантастические элементы повествования и общий сюжетный фон происходящего. Дальний космос, пришельцы, исследовательские миссии, храбрые разведрейсы в неизведанные миры и огромный, бескрайний океан (или космическая туманность, что больше к месту) тех любимых нами элементов старой доброй фантастики прямиком из 80-ых и раньше. Когда зрители и сценаристы не шибко задумывались о законах физики и оставляли учебники «Вводный курс логики» пылиться где-то в пустых библиотеках колледжей и школ. Зато и те, и другие люди истово любили научную или не совсем фантастику и искренне верили, что совсем недолго, и на Марсе зацветут яблони, на Альфе Центавре появится постоянный форпост человечества и вообще звезды станут ближе, чем земной Владивосток. Что у нас такое было, что там, за бугром. Но их кино- и ТВ-произведения, как раз носившие в себе эти самые надежды и веру в красивое завтра, конечно, имели много глупостей. Именно о них, на первый взгляд, «Люди в красном». Пародия на Стартрек, на штампы в фантастическом секторе развлекательных программ, на глупости тамошних сценаристов и прочее похожее. Но концовки, которых аж три, говорят, что перед нами не просто литературная изнанка зомбифицирующего ТВ с элементом постмодернистской игры. Произведение Скальци больше стартрековского оммажа, книжного фарса или интерактивного заигрывания с читателем и послесовременным жанром.

«Люди в красном» — это пример метамодернизма, постпостмодерна, редкого пока еще явления как такового, да тем более в рамках фантастического гетто. Это попытка преодоления ироничного, безысходного, детерминистского (несмотря на культ случайности), наджанрового, экспериментального в форме постмодернизма его же инструментами и средствами. Выход из атмосферы всеобщей обреченности, надменной элитарности и снобизма, в которой возможен якобы только определенных черт юмор, пафос, но не реальные действия или хотя бы надежда на изменения мира вокруг или своей собственной судьбы. «Люди в красном» как раз иллюстрация борьбы с судьбой, предопределенностью, фатумом за свободу выбора. За выход из течения реки, в которую дважды вроде б и не вступишь, но ощущения такое, что вступил во что-то похлеще этой самой речушки. Если хотите, данное произведение — производственный роман. В том смысле, что в нем люди производят из самих себя других людей — смелых, свободных и управляющих своими жизнями сами. И заставляющий, в хорошем смысле, читателей сделать тоже самое — стать свободными и независимыми.

Разве можно как-то по-другому воспринимать борьбу с Сюжетом, с Авторами, высмеивание абсурдности управляемого не нами мира вместе с высмеиванием в тройственном эпилоге постмодернизма как такового, с его методами и сутью? Джон Скальци создал великолепный фантастический роман, в котором все на грани. Реальность, фантазия, фантастика, нарратив, Автор, творение, свобода и Фатум. В котором из ростков постмодернистского упадка проявляется метамодернистский восход, возрождение надежд. Появление смыслов вновь. Через осмеяние глупостей и нестыковок сериальной фантастики минувшего столетия пробуждается любовь к этому самому жанру и космосу вообще. Через трагедии на стыке комедий главных (по ходу сюжета или Сюжета они преображаются и в «главных», и вновь в главных, и...) героев, смелостью и решительностью которых проникаешься, дается мысль о необходимости выхода из своей, как модно говорить, зоны комфорта. О превращении себя в человека свободного, а не предопределенного кем-то иным. Системой, богом, сценаристом и т.д. В этом и во многих других планах «Люди в красном» безмерно хороши, их форма и внутреннее содержимое идеально вымерено и более чем достойно прочтения.

«Радикал радикально о радикале,

или Революция чувства и революция мысли»

Я уже писал о Лимонове, о моем мнении о нем, сквозь призму отзывов на «Монголию» и «Это я — Эдичка». В обеих попытках более-менее толкового и рассудительного обзора произведений Эдуарда Вениаминовича я пытался ответить на один вопрос — почему он, образ его, текстовые работы и выступления все же цепляют, привлекают внимание? Не заставляют уверовать в его довольно нескладную и трещащую по швам от перегруженности эклектичную доктрину. Ведь он все-таки не похож на обычных популистов. Хотя бы потому, что он не обычный циркач из Думы и не разборчив в выражениях по поводу российского народа. Во всяком, в очерках Деда Лимона в Лефортово, которые далее будут коротенько рассматриваться, так оно и есть. В «Монголии» он предстает куда более умеренным, тихим и остепенившимся. В «Это я — Эдичка» же Эдуард предстает до крайности романтичным, но мягким, хрупким каким-то. В «Другой России» — он грубый, резкий, прямолинейный, но все равно романтичный. Романтично революционный и готовый воплотить свои грезы, о которых он нежно мечтает в своем самом скандальном произведении между сексуальными опытами.

Так, повторяя свой давний вопрос, спрошу еще раз — кто же такой этот Эдуард Лимонов? Он явно не революционер-теоретик. И не практик — революции же не устроил за последнюю четверть века или даже чуть дольше. Но, как я заметил, он не политик-популист — опять-таки, во всяком, не был таким до его сиюминутных, краткосрочных появлений на ТВ в предыдущим году (но в ЖЖ он все такой же острый на словцо и непровластный на прогнозы). Тогда кто он такой? Мне кажется, он из тех на самом деле редких типажей революционеров, которые являются художниками. Лимонов, на мой взгляд — экспрессионист или какой-нибудь сюрреалист, авангардист и, читай, любой иной экстравагантный и революционный в свое время жанр изобразительного искусства на Западе, но именно в политике. Наверное, все-таки во Франции. Не даром он провел там не мало времени. Так вот, господин (товарищ) Лимонов — перформансист и иллюзионист, способный создавать привлекательную протестную завесу из палитры абсолютно не смешиваемых красок. И, как всякий настоящий художник, Эдуард Вениаминович — вечный бунтарь, постоянный мистер против, нигилист от воображения до кончиков пальцев. И идеал его, самая великая и истинно прекрасная картина — Вечный Хаос и Полное Отсутствие Системы. Нескончаемая Революция и/или Война. Противоречивая и полная несуразностей, но, черт подери, привлекательная и волнующая. Красивая, пусть и абсолютно нелогичная и совершенно не реализуемая. Но попробуйте доказать это художнику!

Несуразностей, нелогичностей и просто отталкивающих моментов во истину много в этом его сборнике статей, которые Лимонов именует лекциями для ныне несуществующей партии. В связи с наличием всех этих вещей я не могу и не хочу поддерживать идеологию («идеологию») автора, но повторюсь, что она по-своему красива, а также с некоторыми пассажами (во всяком случае, где упоминаются негативные моменты сегодняшнего общества, а не то, на что и как их надо менять) даже соглашусь. Я целиком и полностью поддерживаю Лимонова в критике современного режима в нынешнем государстве. Думаю, большинство сделают так же, поэтому даже не буду перечислять моменты по поводу неэффективной экономики, авторитарного и репрессивного устроения власти, специальной политике вырождения нации, насаждаемой недокультуре и т.д., и т.д. Да и в критике Советской эпохи тоже трудно не сойтись во мнении с автором. Другое дело, что пугает вполне уловимый антиинтеллектуализм в виде носящихся от статье к статье упоминаний Новой хронологии Фоменко и его сотоварища, а также идейное сходство НБП (некоторое время, ан все же) с небезызвестным антиученым Дугиным. Ну, и выставление в один ряд национал-социалистов (Гитлера), итальянских фашистов (Муссолини) и большевиков как по сути фигур пусть и грандиозных по историческому масштабу, но равных по оценке деятельности и контексту? Зачем?.. Да и разве идейно они — суть одно? Регулярное перечисление через запятую красных партизан и коричневых упырей... Это не справедливо и глупо хотя бы по отношению к этим людям. И вообще сравнение этих двух абсолютно противоположных друг другу типов идеологий. Фашизма (с нацизмом), которые хотят не мира нового, а всего лишь «реформирования» старого, капиталистического порядка, и обратного этому левого радикализма. Конечно, настораживают и видимый мистицизм авторский и чрезмерный занос в поклонение воинскому духу, борьбе ради борьбы и милитаризма (а также чрезмерные нападки на институт семьи и учителей), но аспекты выше, повторюсь, напрягают сильнее. Но что важнее, может, как революционная сила НБП и могла состояться, но... А дальше что? Лимонов прямо говорит, что только сидя в тюрьме понял и оформил письменно то, что хочет воплотить. И то, видать, невдомек ему, как. У него нет теории. Хоть самой малость научной теории. Очень хорошо, что он славит Ленина за политическую смекалку и изворотливый курс лидера первого пролетарского государства в хитросплетениях и поворотах политики. Но таки Ильич не наобум это все производил. С теорией. И хоть я не могу назвать себя ярым марксистом (коммунистом), хотя в любом случае я более за этих ребят, чем за любых правоков и центровиков, даже со своими идеями либертарного социализма я понимаю, что для установления подлинно свободного мира с равенством нужно очень, очень много времени. За один день такое не делается. Нужен переходный период. Но Лимонову все это не нужно. Он ведь художник, эпатажник, в хорошем смысле слова, на самом деле, а не кабинетный ученый. Но ему действительно не хватает научной системности и дополнительных знаний, последовательности определенной. Это видно из его заявлений на ТВ по поводу того, как Эдичка прочитал Маркса в 15 лет, понял, что цэ фигня и вообще слишком буржуазно... :) Это я не упоминаю о вечной его сексуальной проблематике, а также о приевшемся мифе об «общих женах» при коммунизме, который Лимонов не против бы «сказку сделать былью».

Но критикуя, предлагай, да? Что же я предлагаю вместо Эдички? То же, что и разумные левые. Не те, что помешались на защите и восхвалении меньшинств и коллаборации с властью. Учитесь. Сами и вместе с другими. Самообразовывайтесь, занимайтесь теоретическими дисциплинами. Но и про практику не забывайте. Только совместную! Учитесь вместе работать, трудиться и затем побеждать. Передавайте этот опыт другим вместе со знанием. Именно с подобного труда и духом, и разумом, и телом строится новый мир и рушится старый. Хотя как показывает история старый мир погибает по своей вине и его сильных. А критика чего-либо — уже предложение. Предложение посмотреть по-новому на привычное старое. Возможно, для этого «Другая Россия» и хороша. По-Лимоновому или иная, но она должна быть другой. Лучше.

Слишком часто я замечаю, что... не замечаю отечественную фантастику. Простите за каламбур, но это факт, притом довольно печальный.

Поэтому, случайно обнаружив в видеороличном пространстве интернета научный поединок Бориса Евгеньевича Штерна с другим многоуважаемым ученым — как раз по теме возможности фантастических видов перелетов в космосе — и с упоминанием «Ковчега 47 Либра», я решился сразу же на ее прочтение. Ведь, не знаю, вся эта тема ковчегов или экзотических транспортировок, эти размышления и мирные, интеллигентные дискуссии двух ученых мужей на эту тему (забавно, что пишущий фантастический роман автор оказался в подобной «сходке» в роли скептика), подтолкнули мое нутро к ностальгии. Ностальгии по той фантастике, научной, конечно, родом из середины двадцатого века и чуть позднее. Которая писалась, в основном, учеными, но самое главное в абсолютном большинстве с искренней верой в светлое далеко, в скорую колонизацию космоса, встречи с иными расами, во взросление Человека... Азимов, Кларк, Саймак, Урсула, позже Брин. Имен их много и всех не счесть. Точнее, можно, но это лишь буквы, имена. Важны те настроения, те идеи (идеалы), что переполняют их произведения — уверенность (все же не совсем вера) в благое будущее нашего вида в космических просторах. Но потом как-то все развеялась, как-то мир, и литература, в том числе фантастическая, изменилась. Приобрела совершенно другой окрас. Более мрачный и более (остро)социальный, что тоже круто, разумеется, но... А как же те прекрасные книжки и рассказы во истину доброй, гуманитарной фантастики!

И почему-то (перехожу уже, собственно, к роману нашего соотечественника) мне показалось, что хоть достаточно скептик автор, но в его труде есть что-то из той поры. Те элементы, детали, которые фантасты-ученые превращали в свои романы, полные уверенности (веры) в человечество, человечность и прогресс. Не могу сказать, что этого здесь нет. Есть, но лишь от части. Не в той мере, что в том ушедшем, Золотом веке фантастики. И речь даже не о том, что в «Ковчеге...» так и не открыли гиперпространство или любой другой способ сверхсветового путешествия меж звезд. Да ладно уж, не так он и нужен для подлинно гуманистической, светлой и доброй фантастики, которая когда-то была! Например, те же «Песни далекой Земли» упомянутого уже Кларка. Но в виде повести, а не романа! Очень душевное произведение. И можно вспомнить еще много таких романов, рассказов, книг. У Штерна чего-то подобного не вышло. Почему?

Во-первых, персонажи. Как писатель, Борис Евгеньевич все же не самым должным образом отнесся к труду проработки и создания героев. Да, дело ясное, что повествование, растянутое почти на 700 тысячелетий довольно трудно привязывается к конкретным персонажам с точно выверенными характерами. Я имею в виду, конечно, в рамках твердой и сверхтвердой научной фантастики. Но и здесь найдутся примеры, где подобное было сделано и достигнуто. Не буду останавливаться на их демонстрации — спектр произведений что в строго научном, что в совершенно фэнтезийном жанре Фантастики (с большой буквы, как метажанра) столь велик, что смогли добиться всяко разных комбинаций и успехов на различных поприщах. Во-вторых, слишком длинная и довольно скучная, вялая и малоинтересная линия событий на Земле. В самом начале, когда самый старый из Селинов разговаривает со своей молодой версией из прошлого, было действительно интересно. Потом еще пару глав — и совсем слабеет любопытство по поводу событий на Земле. Опять же, здесь определенный провал/недочет не обошелся без первой причины — слабых по содержанию героев. В-третьих, и, наверное, самое главное (и самое объемное). Автор, Борис Е. Штерн, видимо, и впрямь очень классный астрофизик, настоящий специалист в своей области с самым настоящим вагоном и маленькой тележкой знаний, но... Какой же он безнадежный пессимист и слабый в социальном профиле! Какая невера в прогресс, какие глупости, откровенные глупости, по поводу политики и экономики происходящего на Земле, порой смешные случаи отношений между героев и глобальными процессами, эти смешные выпады по поводу «крушения крупных проектов на созданию нового человека» или очередные баллады об ущербности коммунизма (в самой широкой трактовке). И, в конечном счете, спойлер, крах человечества как вида. Не верю я, что ни описанные биологические проблемы, ни имеющиеся сейчас технологические и физические ограничения по космическому транспорту являются вечными и не измененными. Такое чувство, будто мы и впрямь достигли конечного знания, мать ее платоновской Истины! И все константы нам известны, и История закончилась, и Прогресс закончился, и да, в космосе совершенно НИКОГО нет. По классику — «не верю!».

Подытоживая. Перед нами не самая слабая среди моря попаданчества и сталкерщины с метровщиной с литературной точки зрения книга. Притом книга самая что ни на есть научная. Твердая фантастика. И под конец которой, как бы я не ругал Штерна, есть светлая идея. Есть вера в прогресс и то, что глядеть в Космос, идти в него и осваивать его — необходимо и должно. Но мне не хватило таких эмоциональных мотивов, которые были достигнуты в эталонном для меня (для данного жанра) рассказе Роберта Рида «Вторжение малого мира». Оный всем советую. Как и книгу Штерна, конечно. Она заслуживает внимания.

PS. Но постчеловеческая история по дель Рею и Саймаку, что не может не быть приятно.)

Как я уже неоднократно говорил, в современной наиболее «твердой», но не лбом, фантастике меня впечатляют и обнадеживают два имени. Питера Уоттса и Грега Игана.

Притом австралийский писатель меня радует не только своим техническим образованием, но и практически всегда отчетливой гуманистической линией в своих произведениях. Верой в человека и человечество. Для меня эта черта в научной фантастике крайне важна. И, последнее, что нужно добавить перед небольшим обзором рассказа «Дискретное очарование машины Тьюринга», эта наличествующая и актуальная (потенциально актуальная) остросоциальность рассказов Игана. То, что он показывает обычных людей обычного (западного) общества перед лицом скорой Технологической Сингулярности и неуемной компьютеризации сферы труда, которую ради благозвучия красиво обзывают оптимизацией капитализма. Благодаря присутствию этой черты, этого повествовательного элемента, можно довольно складно по левосоциальному препарировать подобные работы.

Итак, перед нами вновь Австралия скорого будущего, вместо которой можно представить любую другую западную страну или даже полупериферийную Россию. Например, нечто похожее можно встретить в том же «Юджине» («Евгении») и других рассказах, но в них, в основном, остросоциальность является общим фоном, а рассматриваются проблемы моральные, нравственные и философские. Хотя разве не к этим же категориям относится и классовый вопрос? Так или иначе в обозначенном произведении нам предстоит прожить несколько дней из жизни Дэна, специалиста по продажам в компании «Thriftocracy». Та, в свою очередь, занимаются довольно запутанным и с виду нечистым делом по скупке и реструктуризации кредитов физических лиц. Дэн на протяжении долгого времени показывает себя отличным работником, перевыполняющим план и днем, и ночью, но... Но прогресс неизгладим, и в конечном счете наш герой оказывается без работы. Как еще и очень многие жители стран первого, да и второго миров, ведь деиндустриализация и погоня за барышами свое дело делает на ура. Оптимизация и сверхприбыли, ибо. Ничего личного. Но и учителя в школах сменяются зайками и прочими анималистическими аватарами, не говоря уже о медсестрах на не постоянных должностях. Бухгалтеры, кассиры, и многие, многие и многие другие. Все прямиком на улицу, ради оптимизации. А по ходу сюжета еще и рядом с созданием универсальных портативных устройств для создания наркотиков возникает вероятность восстания машин. А посреди всего этого загадочные мойщики машин, экогорода и прочие, не самые радужные красоты скорого далека. Но, спойлер, концовка будет не самой пессимистичной.

А что в итоге? Рассказ действительно очень насыщенный картинами будущего и вызывает соответствующие эмоции. И тему представляет вполне реалистично. А что, кастрированные профсоюзы без того левореволюционного сердечника, который был в начале двадцатого века (и не только), дозволяют наступить именно такой реальности. Миру, где оптимизация будет оптимизировать почти до абсурда. Правда, и капитализму с крупными, транснациональными буржуа необходимы потребители с некоторым минимумом. Но среднего класса не ждите. Да и классов вообще, и не сносной, а тем более достойной жизни, если отказываетесь от Борьбы с большой буквы. С теорией и отдачей всего себя. Несмотря на то, что под конец победили не Дэн и ему подобные, а крупный капитал вместе с полуразумными программами-брокерами, надежда на лучшее остается. Иган вправду отлично научился управляться с эмоциями читателя, ведь определенная безнадежность в начале сменилась под конец некоторой оптимистичностью. Ведь (спойлер!) зачин программирования у главного героя и его финальная фраза намекнули мне следующее. Да, «Капитал» вряд ли он скоро возьмет, но, возможно, катехизисом-мануалом для революционного действия следующего дня будет пособие для начинающего программиста...

«Я удивляюсь, почему ваши преступники не указывают в качестве смягчающего обстоятельства редкостное безобразие вашего города.» (не совсем традиционный классик)

«Город — царство, а деревня — рай» (крестьянский народ о себе и еще каком-то народце...)

*сегодня, после немалого затишья, постараюсь уложиться в чеховско-ленинские форматы из серии «кратче, да лучше», но все также буду препарировать русскую классику лезвием остросоциальности с полнейшей серьезностью и левыми экивоками*

Эх, времена проходят, царей расстреливают, генсеков упраздняют, а темы вечные лишь меняют свои обертки. Но ни в коем случае не те вечные романы, в которых вечность предстает во всей своей красе. Как, например, получилось с «Обыкновенной историей» Ивана Александровича Гончарова. Хах, что забавно, тематика произведения очень тесно переплелась с моими личными чувствованиями и невзгодами нуарного донского декабря. Нет, не вбивайте себе в голову, что, мол, ясно все — любовные порывы и падения, как обычно. Отнюдь, товарищи и господа, никак нет! Не случалось их в последний год, к сожалению или счастью, а вот цейтнота везде и во всем, кучи мероприятий, планов и дел, которые необходимо выполнить, отсутствие хоть одной написанной (около)литературной строчки за последние месяца два, не говоря уже о целом рассказе... Вот это, безусловно, я испытывал, да еще как. А почем ж здесь «Обыкновенная история»? Да потому что роман этот не столько и не то, чтобы о делах любовных, а о противостоянии, точнее, контрасте двух миров. Мира Урбанизированного и мира Провинциального (Сельского). Общества и общины по Ф. Теннису или просто Города и Деревни.

Возможно, мне снова привиделось присутствие чего-то не шибко литературного в романе. Вполне возможно, не отрицаю, я снова занимаюсь своими грязными делишками (обсуждении на сайте фантастического содержания гипертрофированно реалистических вещей полититного толка). Ибо сюжет на четыре пятых точно выстраивается в Петербурге, вокруг двух горожан и одного «огородившегося» провинциального дворянина. Собственно, назовем их имена — главный герой, мечтательный Александр Адуев — во всяком случае первоначально романтически и идеалистически настроенный на «большие, великие дела». Его дядя, Петр Иваныч (разумеется, тоже Адуев) — «понаехавший» петербуржец-старожил, чиновник и бизнесмен, достаточно холодный, но прагматичный и далеко глядящий человек с закрепившейся небезынтересной философией. И, конечно же, возникающая под конец первой половины романа жена Адуева-старшего — Лизавета Александрова. Но повествовательный антагонизм между племянником и дедей Адуевыми как бы намекает, что соперничество в полемическом формате ведется не просто между двумя людьми, поколениями, типажами или даже философиями. Словесная борьба с широкой полосой аргументации (которая, естественно, практически всегда завершается в пользу Петра Иваныча, ведь Александр идет путем эмоциональных, громогласных выпадов) представляет собой именно борьбу двух мирозданий. И раз уж два эти персонажа, главных героя, изображают собой эти утрированные, отфильтрованные версии своих вселенных, то стоит прийти и к следующему. Постепенные метаморфозы Александра Адуева, в финале романа становящегося (спойлер!) образом собственного дяди, можно воспринять как метафору неизбежного угасания аграрного мира и вплетание его в индустриализированную, урбанизированную реальность. В «Обыкновенной истории» этапы этого скатывания (или возвышения, кому как по душе) главного героя разделены его романтическими увлечениями. От Софьи к Наденьке, потом Юле, потом Лизе, потом... И т.д., к эпилогу.

Как мне вновь кажется, все и того не проще. Контекст книги надо ловить не только в концепции «полуазиатская провинция vs европеизированная столица». Миры Александра и Петра можно уточнить и очертить гораздо лучше. Здесь представлена приход и борьба буржуазного, мещанского мира с последними феодальными пережитками. Но все-таки не строго в том смысле «феодального» как говорится порой Петром Ивановичем в виде «дикости востока по отношению к женщине», которую он вменяет Александру. Все-таки к Софье и Наде юноша не был так черств как, к примеру, к Юле, которую действительно оградил от всего мира и мужчин в нем, конечно же. А потом от скуки и «слишком легкой добычи» бросил. Здесь я, как раз, вижу уже измененного Александра Адуева — не-совсем-изначального-Александра, а Адуева-младшего в становлении к образу Адуева-старшего. Начавшего превращение в столичного мещанина. Поэтому романное мещанство объявило крестовый поход не против ужасного феодального угнетение женщины, а против положительной стороны добуржуазного общества. Размеренной, не подчиненной получению прибыли жизни, в которую можно было предаваться идеалистическим размышлением (при условии прибывания в верном сословии, конечно). Жизни честной, порядочной, правильной, красивой и счастливой. Даже более — мещанское существование поглощает и убивает в «Обыкновенной истории» деревенскую жизнь. А итог всему этому какой? Ведь до финала книги такой же путь прошел и Петр Иванович. Теперь он, безусловно, опытный, видавший виды, интересный и статный, образованный человек. Но и холодный, расчетливый, без веры в людей и все возвышенное (если возвышенными считать нормальную любовь или должную справедливость), до крайности прагматичный, любящий порой играть другими людьми (в целях, разумеется, «помочь» им), подавляющий большую часть времени в себе практически все эмоции. И все, к чему он стремится — комфорт, удобство и карьерный (финансовый) стабильный рост. И ничего более. Безусловно, под конец книги даже Адуев-старший некоторым образом преображается — в нем просыпается его истинное, забитое Городом «я». Но мещанство все равно побеждает уже в сердце повзрослевшего Александра. Слишком изнеженного своим положением провинциального, но мечтательного дворянина (но и не испорченного им — как нам показывают уже обозреваемый мной роман другого русского классика «Пошехонская старина» и многие иные произведения отечественной литературы), а впоследствии так же, как и дядя, впитавшего мещанскую, почти протестантскую этику и мировоззрение. Из-за чего, как даже Лизавета замечает, ее племянник потерял себя.

Заключая свой сумбурный после долгой паузы отзыв, замечу следующее. Действительно, на театре любовных действий в «Обыкновенной истории» скрывается столкновение мещанского города, холодного, механистичного и выстроенного на культе барыша, со спокойным, честным и добродушным селом. Притом данная конфронтация более смахивает на поглощение и пережевывание буржуазной цивилизацией аграрной культуры с последующим перерождением и слиянием деревенского образа с городскими идеалами, но и некоторым искажением этих идеалов. Как мы помним, представители этих двух реальностей — Петр Иваныч и Александр — взаимно изменились. Кто-то больше, кто-то слабее, но ушли от первоначальных установок. От изначальной гипертрофированности и переизбытка в себе представляемых и защищаемых ими устоев. И выход, конечно, посередине. В том, что Кропоткин подразумевал под симбиозом города и деревни. Создание некоторого срединного, смежного состояния между этими двумя как территориально-административными типами общества, так и между двумя культурами и ментальностями. Уход как от дикости восточной деспотии и феодального патриархального забытья, так и от бездувности, антивозвышенности и опрощении города. Ибо для меня неприемлемы и нелепое простодушие Александра в начале романа, и там же холодные размышления Петра Ивановича о должном браке и грамотном ненавязчивом контроле над супругой.

PS. «Обыкновенная история» показалась гораздо интереснее, живее, реалистичнее и даже комичнее (местами драматичнее), чем «Обломов», хотя последний — более поздняя работа. Не лишен своих слабостей и этот первый роман, например, местами казался странным сменяющийся темп повествования и сюжетных оборотов, но в целом гораздо ближе к настоящей жизни. Остросоциальнее. Хотя и в «Обломове» я кое-чего найти смог...

«Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия воспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!»

(А.С. Пушкин)

Наконец в практически археологическом капании в корнях революционного древа нашей истории подобрался к очередному известному имени. На минуточку, к одному из зачинателей и усердных, преданных своему делу, садоводу этой раскрывшейся во всей своей красе лишь в Октябре яблони. Поэтому позволю себе дерзость использовать знаменитые строки из послания Чаадаеву Пушкина, притом, в отличие от обозреваемого автора, сразу в эпиграфе. Да, наконец я поделюсь своими мыслями, переполненными искренним пиететом, о, наверное, первом вольнодумце России. Разумеется, вольнодумце в русле социалистическом, левом, демократическом и свободолюбивом, что, собственно, и характерно для нашей страны. Конечно, конечно же, я сегодня поговорю об Александре Ивановиче Герцене, о котором пора уже сказать нечто большее, чем расплывчатые дифирамбы затянувшегося вступления.

Итак, Герцен — один из первых духовных вождей и теоретиков революционного мышления в России. Заставший трех императоров, Победителя, Идиота и Освободителя, Александр Иванович прожил интересную жизнь хотя бы потому, что лицом к лицу встречался и знавал таких вершин свободной и справедливой мысли, как Фурье, Прудон, Белинского, Огарева и многих других. Разумеется, и сам занимал место ни чуть не слабее и не менее значительное среди подобной плеяды. Образовеннейший человек, гегельянец, но вместе с тем и народник. Один из первых отщепенцев в русских верхах (правящем классе), который поверил в русский народ. Подлинный народ России, а не в эфемерные идеи буржуазного общества. Хотя прошел разные стадии увлечений теми или иными идеями. Но Александра Ивановича, на мой взгляд, превозносить чрезмерно и поклоняться ему не стоит. Какой бы он не был голос свободы, но кроме заявлений его наследие имело мало практических свершений. Повидав много революций, свою он так и не попытался организовать. Да и в народ не ходил, пусть и старался во время вынужденной работы в «фабрике подписей» как-то улучшать или хотя бы не отяжелить жизнь крестьянина. Но кроме отсутствия реальных действий, кроме издания журналов и участия в кружках, серьезных теоретических трудов Герцен не оставил своим последователям, взявшим эстафету русской революционной пассионарности. Также у меня, довольно свободомыслящего человека, вызывают некоторые негодования интимные нотки, живописуемые в «Былом и думах».

Однако, сколь бы мало действительных свершений в бытие материальном и научном не сделал Александр Иванович для революции и социалистического-демократического движения в России и мире, его художественное наследие, безусловно, оказавшее влияние на мир, его образ как вольнодумца, над котором и бог не властен, истово верующего в русский народ и идеи социализма, должны служить примером для подражания и изучения революционного опыта. И начать можно как раз с данной работы, «Былого и дум». Надеюсь, что мы с вами не попадем под злой Рок, под который попал Герцен. Надеюсь, что мы-таки увидим звезду пленительного счастья, о которой так грезил и в кою так по-настоящему уверовал Александр Иванович Герцен.

С позволения ценителей литературной классики 20 века, внесу и свои пять копеек. Которые, к сожалению, в моем субъективном валютном курсе, имеют отрицательный номинал. Да, я человек, которому не понравился набоковский роман «Истинная жизнь Себастьяна Найта».

Почти как на исповеди или допросе, что бывает порой совмещенными процессами, говорю: к творчеству Владимира Набокова я прикоснулся впервые. С личностью писателя и примерным содержанием его биографии и библиографии знаком не так уж плохо, но и не шибко хорошо. Смотрел, как и многие, думаю, американскую экранизацию «Лолиты», читал несколько статей о его достижениях в литературном творчестве, слышал дифирамбы от друзей и все. Знаком с идеей Набокова заменой иностранщины в виде «кроссворда» на «крестословицу», забавное и даже красивое звучание которой вызывает у меня всемерную поддержку такого предложения. НО! Фраза, мысль некоего критика или иного деятеля культуры, имя которого я сейчас не вспомню, вызывает у меня определенное неумение после прочтения «Истинной жизни...». А именно в высказывании кроме воспевания похвал гению Набокова упоминалось, что если бы не все беды (конечно же большевики в первую очередь!), которые накинулись на Россию в 20 веке, то ее литература была именно набоковской по своей форме! Знаете, слава богу, что не стала. Но обо всем по порядку.

Не так давно я также прочитал великолепное пособие, даже катехизис истинного последователя Чистоты Русской Речи. А именно «Слово живое и мертвое» Норы Галь. И быть может отпечаток от мощных духовных и лингвистических посылов книги еще не сильно отразились на моем собственном творчестве, но на восприятии других литературных и не очень трудов точно сказались. Уже читая заглавную статью в сборнике двух романов Набокова под авторством Александра Долинина, я усомнился в дальнейшем чтении. Во-первых, спасибо блин за спойлеры! Что издательская аннотация, что эта поганая статья — ну зачем, зачем вы раскрыли содержание романов под обложкой? Какого черта. Но я подумал, быть может, содержание не важно, зато форма, форма-то все окупит! И это во-вторых. Что автор статьи, что Набоков и/или переводчики его, использую загроможденные, замусоренные и ни чуточки не простые языки. Нет, все читаемо, порой даже красиво, но редко. Иностранные слова ради щеголяния, заумь также всякая, многочисленные сложные предложения. Не знаю, стоит, наверное, винить в этом только переводчиков (и отдельно Долинина), и то, что писались произведения в сборнике (обозреваемая книга и «Просвечивающие предметы») на английском языке в период, когда Набоков только начинал литературничать на этой заморской мове. Но разве содержание столь грандиозно, как кричат об этом «фэны-фолловеры-знатоки» Владимира Владимировича (напоминаю, что не того самого!), имея в виду совокупное книжное наследство писателя? Поднимаются ли там относительно высокие, значимые темы, имеются ли там соответствующие глубинным смыслам герои? Эх, не сказал бы. Прослеживаются неизбежные антисоветские мотивы, о которых я лишь упомяну. Бросаются в глаза потуги тем о творческой деятельности, которая неизбежно сочетается с долей причудливости, лености и снобизмом, тягой и ощущением себя элитарной фигурой. Картины не бедной жизни, каких-то душевных метаний... В общем все то, что в моей жизни пролетария умственного труда (на полставки с физическим), который за собой имеет багаж прочитанных книжек, характеризуется как «сопли, размазанные на пустом месте». Грубовато, но то, что все тягости бытия главных героев гиперболизированы и возведены в довольно глупый ранг вездесущих. Пустой, выхолощенный эгоизм с песнями о «тяжелой жизни творца». Творца, лишившегося родины из-за гадких красных фашистов... Трудности масс, вопросы мирового масштаба, вечные проблемы бытия? Нет, в романе о таинственной сущности деятеля культуры, которого простому человеку не понять. Плачи Ярославны какие-то!

Конечно, я утрирую. Конечно, абсолютного отторжения идеи «Истинной жизни...», как и герои его, у меня не вызвали. Некоторые отрывки в плане сюжета и повествования очень хороши. Но не на том уровне, который я хотел увидеть. Очень худо, что издатели спалили мне развязку и раскрытие постмодернистскую игру. Наверное, вину стоит возложить и на переводчиков. И на сам факт того, что книжка переведена с английского, хоть и написана русскоязычным автором. В итоге, я скорее всего просто выбрал не правильную книгу для начала знакомства с Набоковым. Так что идею обретения любви к его книгам не оставляю, но откладываю на потом! )))

«Постсингулярный авантюрный роман,

или Крайняя битва кибернетических чекистов с квантовыми масонами»

*или сказ о том, как в «твердой» научной фантастике на основе квантовой физики и информатики искать нотки политоты и прочей гуманитарной чепухи (и не только)*

«Достаточно развитая технология неотличима от магии. И от природы.» (кларкианский и посткларкианский версии закона)

«Мы покажем вам кузькину мать!» (даже после Технологической Сингулярности актуально!)

«Улыбающееся будущее походит на очаровательный пейзаж: вся прелесть исчезает, когда проникают в него.» (французский поэт как о частном опыте человека, так и о всеобщей горести человечества)

Включайте марш из «Red Alert» на полную громкость! Но забудьте про жалкие пародии да поделки псевдоинтеллектуальной плеяды киношной аки книжной клюквинистики. Ведь сегодня нам вместе предстоит погрузиться в пучины текстуальных квантов, сцепленных в единый литературный кнут посткиберпанковского пошиба финским математическим умом. И постараемся узреть в этом заключительном труде трилогии от Ханну Райаниеми (и в цикле в общем) не только крайне футуристические пейзажи Солнечной системы, давным-давно колонизированной человеком не совсем стандартным способом, не только детективные хитросплетения в обрамлении реалий Технологической Сингулярности, и не только целый вагон интереснейших научных теорий и гипотез с фантастическими допущениями. Да, даже здесь я грубо и наверняка не по авторскому замыслу, порой пренебрегая элементарной логикой, проведу вскрытие политотно-синкретическим скальпелем «Каузального ангела». Тем самым покажу его исторические, классовые и философские подтексты. Или их ложные симулякры из моей же головы.

Сразу скажу, что трилогия Ханну мне пришлась по вкусу. Конечно, не для каждого будет легок подобный способ изложения. В колее повествования автор специально вносит множество неясных терминов из сконструированного им очертаний будущего. Да еще и начинает саму историю не то, чтобы с конца, но без должной предыстории мира, который явно отдает букетом из бесчисленных, уже чуть завядших роз. Тут я имею в виду не то, что события плохие, «дурно пахнущие» и т.д. Наоборот, подтверждаю богатейшую писательскую фантазию финского владельца сайфайного пера, сравнивая величественную обширность вселенной «Квантового вора» с букетом из бесконечного количества цветов. Не все из которых стали в итоге задействованными шестеренками нарратива, из-за чего чутка подвяли. Но это не минусы, повторюсь вновь! Ибо почти все ответы и очень бросающиеся в глаза намеки для их прорастания в читательских головах Райаниеми оставил как в финальной книге саги, притом довольно много, так и в двух прошлых частях. Так что выбранная манера рассказывания хоть и может породить некоторую дискуссию о целесообразности, на самом деле не является преградой для понимания романов, не вызывает как такого угасания интереса к чтению, а наоборот, придает миру Жана ле Фламбера как таинственность, так и реалистичность. А последние два следствия вряд ли у кого язык повернется обозвать признаками дурного вкуса у писателя и неумелости его, бесталанности. Только наоборот!

Но кончим с дифирамбами, ибо слагать их Ханну можно довольно долго. Да и зачем заниматься такой скучной деятельностью. если можно либо еще раз прочитать эти детища возрожденного киберпанка, либо постараться увидеть в сюжета и литературных пластах произведения нечто еще? Выбираю второе и сразу же обращаю внимание на то, что писатель отлично знает не только собственно финский фольклор, но и не слаб в сведениях о русской культуре. Например, к своему стыду, о во истину великом русском мыслителе религиозной школы Николае Федорове я в первый раз услышал именно со страниц «Квантового вора». Последний факт также должен огорчать современную модель образования недо(пост)индустриального общества Эрэфийской империи, но черт с этим. Зато вернемся к детальному дьяволу иного рода. Соборность, гоголи, федоровизм, Великая Всеобщая Цель, а с другой стороны культура и социальный строй зоку. Ничего не напоминает, ничего вам эти слова и их контекстуальные значения в романе не говорят?

Лично мне видится следующее. Противостояние двух основных сил мира «Квантового вора», сверхдержав ближнего космоса — Соборности и сообщества зоку — (во всяком случае, моему искореженному сознанию так видится) напоминает «холодную войну» Советского Союза и Запада? А в «Каузальном ангеле» и всю что ни на есть несостоявшуюся Третью Мировую. И только не говорите, что видите в образах Соборности одни лишь отсылки на российскую культуру и довольно необычную, почти сектантскую интерпретацию православия. Тоталитарная структура без особых свобод и демократических ценностей, которая стремится к некой великой цели по своей жесткой идеологии и готова сломить для это весь мир и волю каждого отдельного человека. Фактически воплощая, хех, принцип «лес рубят — щепки летят». Вульгарное понимание коммунизма как идеологии (не общественно-экономической формации) и Советского Союза как «империи зла» не напоминает? А это всего-то сокращенное описание Соборности — постчеловеческой цивилизации, которая посредством превращения большинства людей в безвольных гоголей и поглощением всей материи в пределах нашей системы старается создать новую вселенную, где не будет смерти. Чисто постсингулярный вариант марксизма-ленинизма, но слишком крутой и не вульгарный, чтобы называть его очередной западной клюквой. А двум главным Основателям Соборности, несмотря на все их темные и далеко не добряцкие поступки, откровенно сочувствуешь и понимаешь их фанатичное стремление уничтожить свободу и вещество ради высшей цели. Так что Соборность хоть и выступает периодически по ходу сюжета трилогии коллективным антагонистом Жана и Миели, но в основном обитает в роли антигероя, у которого не самое дурное желание — смерть смерти. Пусть и методы, как и в реальности индустриального социализма, вызывают споры... А зоку? Хоть как таковой антагонизм с Соборностью находит место лишь в ретроспективных интерлюдий прошлых войн и четкая аналогия с Западом прошлого и сегодняшнего века не прослеживается на постоянной основе, точки соприкосновения выделить можно. Зоку это все-таки цивилизация индивидуалистов, пусть их желания и ограничены некоторыми коллективистскими лимитами. Но и Соборность не страшная машина полной аннигиляции всего личностного — по крайней мере, не для своих лидеров. Зоку, особенно в «Каузальном ангеле», где мы и узнаем о них наиболее полно, являются цивилизацией потребителей и сибаритов. Они не преследуют неких великих целей ради пусть и иллюзорного, но блага всего человечества. Нет, это лишь сообщество праздных игроманов, для которых жизнь в прямом смысле слова игра и театр. Кстати, среди них присутствует дифференциация между шекспировской и ЧГКшной версиями такого понимания бытия. Но не суть важно. Зоку живут в собственное удовольствие, особо не стараются влиять и сдерживать Соборность и вообще не пытаются бороться за нечто большее, чем они. Играют, но не живут, существуют, но не значат ровным счетом ничего. Так что некоторого рода размытая параллель в аспектах противопоставления Соборности, гедонизма и потребительства с Западным миром имеется.

Но не только политическая плоскость внедряется в смысловые пласты этого великолепного примера ультрасовременного киберпанка. В отзыве на один из моих любимых романов вообще, «Выбор оружия» Йена Бэнкса, а также во втором варианте комментария к «Ложной слепоте» Уоттса, я упомянул, что наблюдаю зарождение нового жанра научной фантастики. Его можно обозначить как «постсингулярная драма» и трактовать довольно широко. Все произведения этого помысленной мною абстракции можно характеризовать как нарративы эпохи после Технологической Сингулярности. То есть действия и персонажи будут жить в мире почти магии, смешавшихся естественности и искусственности, безграничных возможностей и бесчисленных вариаций. Но счастья это не принесет, ибо еще большая неопределенность, чем в нашей непостоянной реальности, приведет к гораздо большим печалям и горестям. Ситуациям, когда героя от злодея отличить нельзя, а никаких граней между моральностью и аморальностью попросту нет. Вседозволенность и ничтожность всего, общество далекого постмодерна, в котором даже потребительские ценности обесценятся и испарятся. А экзистенции антигероев будут самым лучшим из возможных исходов конфликтов, описанных наподобие противостояния Соборности в этом мире. Ведь, спойлер, по выдуманному мною канону постсингулярной драмы, читателю предстоит увидеть весьма неоднозначную концовку с весьма неоднозначным раскрытием героев. Это, наверное, один из недостатков заключения Ханну своего масштабного литературного эксперимента — довольно невнятный эпилог. Точнее внятный, но слишком двоякий, слишком нестандартный. Победы какой-либо из сторон — ни зоку, ни Соборности, ни главных героев — в романе нет. Скорее есть сплошные поражения и некоторого рода полупобеду Соборности. Недомолвки и вопросы по поводу конечного разрешения кульминации каждого героя.

Но так или иначе вышло очень и очень хорошо. Великолепный пример качественной и довольно научной фантастики из мира практически магии и псевдоприродности, где счастья также нет, как и в наших досингулярных днях.

«Буддистская и ново-амазонская деконструкции капитализма,

или трое олигархов в дзэн-яхте, не считая заплутавшей экс-блудницы с веревкой смерти» (1)

*(1) — автор рецензии, как всегда, приносит извинения за дальнейшие недофилософские, политотные и совершенно сторонние мыслепотоки с вырвиглазным шрифтом, а также за перегруженное заглавие, в котором могла затеряться изящность отсылки на роман Джерома*

Виктор Пелевин, конечно, писатель особенный. Непредсказуемый. Думаю, у каждого читателя с должным опытом и своим кладбищем прочитанных и раскритикованных авторов есть целая плеяда примеров одного из самых печальных исходов в бытии литературы — исписывании. Выхолащивании писательского гения либо капиталистическими волнами тенденций рынка с акульим оскалом, либо идеологическим клишированием, либо скоропостижной деменцией... Да и другими вариантами, остановить которые не всегда под силу тонко чувствующему Автору с большой постмодернистской буквы. Тем более когда сам Автор постмодернист, и тут, как и в случае с поговоркой о любви и ненависти, один шаг с края лезвия самобытности, остроумия, ловкого словца и самостийного, грамотно синкретизированного стиля, в бездну (само)повтора, марширования по колесу сансары с гравировкой тысячеликого Джозефа Кэмпебелла (2), нелепого использования инструментария жанра, из-за коих творческие потуги скатываются в самолюбования своей колкой ироничности и элитарной надменности в расстановке скрытых за семью в степени семь печатями отсылок (3)... Из-за чего форма пожирает содержание, а воскресшая в безумном порыве архаика с незабвенной приставкой «пост-« аннигилирует все достижения как темной, так и светлой сторон западной и мировой культуры (4). В общем, о чем это я талдычу? Пелевин, конечно, молодец, классный владелец посттоталитарного, как бы сказали на Западе, пера, но какой же он неровный автор! Как порой ослабляет хватку... Именно такие путанные, но отчетливые по сути мысли приходят после прочтения «Тайные виды на гору Фудзи».

Казалось бы, для строительства литературной архитектоники в стилистике пелевинщины выбрано все с самым изысканным вкусом сарказма и постиронии. Главный герой — российский олигарх, родом, естественно, из 90-ых. Он жутко богат, но притом столь же одинок и несчастен. Поэтому к нему заявляются из конторы, издали напоминающую «Службу развлечений» из фильма Финчера. Присутствует тут и женский персонаж, практически полная противоположность роковой (нео)нуарной музе. Заплутавшая в извилистых путах да окольницах русского капиталистического начинания (aka стартапа) в размерах всей страны, а то и всего мира. Не совсем плохая, но и не очень хорошая по своей несколько отдающей душком душонке. И целый перечень отсылок к Стругацким, самому писателю, Навальному, 90-ым, современным реалиям и т.д. И все это соседствует с канвой из буддистского опыта, которого лучше всего характеризует второе загалвие к небезызвестной книге из туманных альбионов — «Туда и обратно». А также с изощренной смесью мезоамериканщины с кастанедщиной, мистицизированным феминизмом и щепотки лесбийских экивоков. И коктейль вышел такой себе. Больше пойло, чем приятный, изощренный и даже цепляющий какие-то скрытые фибры души микс-напиток. Но почему? Что не так и где осекся светоч постлитературы Матушки-России?

Мне более всего хочется ответить на собственный же вопрос одним словом — «сырой». Роман «Тайные виды...» просто-напросто недоработанный. Особенно это бросается в глаза по несколько смазанной концовке, которая то ли намекает на обязательное продолжение, то ли говорит, что «в следующий раз постараюсь лучше». Ибо столько сюжетных ходов, которые могли быть должным образом доведены до абсурда, высмеяны и некоторым образом решены, а в итоге остались без должного внимания. К сожалению, это так (для меня); олигархическое недопросветление и метаморфозы уставшей от самой себя сорокалетки лишь порой забавны, а в остальном лишь читабельны. Черт, да сколь даже вполовину изощренности Пелевина можно было б выставить нелепость буддистского аттракциона и феминистического оккультного просветления! Кстати сказать, связаны они тоже далеко не всегда должным образом. Например, я до сих пор не уловил, насколько в постпросветленческом экзистенциальном кризисе Федора виновата Танина петля смерти. Столкновение этих двух мировоззрений, которое я ожидал, произошло также посредственно. Даже самый напрашивавшийся стеб между олигархическим и буддистским вышел не на уровне настоящего Пелевина. Плюс лично я не увидел кульминации, наивысшей точки повествования, а если она и была, то разрешения сего конфликта, напряжения, вышло никакущим. И просившегося торжества любви — ну, лично для меня, повторяюсь, не произошло. Сумбур, короче говоря, который не превратился в нашу любимую фантасмагорическую сатиру положений, современности, бренности взглядов на бытия и самого бытия, а также нашей экзистенции. Все то, что удалось на славу, высшем уровне в «Лампе Мафусаила, или Крайней битве масонов с чекистами», тут нет и в помине, к моему глубочайшему разочарованию. Сухая поделка на прежнее достижение... Кстати, и впрямь очень похожее. Серьезно, не замечаете тут множественной схожести? И в «Лампе...», и в «Тайных видах...» поднимаются темы/проблематики феминизма, современной России и свойственного ей капитализма, столкновения разных вариантов космологий и мироуйстройств, по большей части нелинейное повествование со сменой фокалов в каждой последующей части романа. Все это не просто поднимается в более ранней книге Пелевина, но и отлично используется, обыгрывается, объясняется, разрешается и сочетается со всем остальным. Ничего подобного нет в «Тайных видах...». Отсылки в лоб, без всякой возможности читательской игры, и лишь минимум интересных монологов/диалогов о строении реальности и жизни. И то больше запомнились такие потуги из второй части, представленной записями главного героя. Были забавные и интересные моменты, особенно о Будде как главном наркоторговце человечества. А вот диалог олигархов в последнем (или предпоследнем) романном блоке о культуре России выглядит до крайности путанным, нелепым и бессмысленным. О качественных деконструкциях жанров и реальности я промолчу. Зато есть отсылки на себя любимого, хех. К примеру, разговор Клэр с Таней о понимании Вселенной как симуляции, которая есть только в одном месте (вагине). Сразу же понятно, что отсылают нас прямо к Чапаеву с Петькой о Вселенной в голове. А рассказ игуаны Тане, который происходил в трансе, напоминает живописание трактовки мира как тюрьмы из «Ампира В». Вот такие дела...

Сказать под конец особо нечего. Вроде бы оно и к лучшему. Я не потешу вас размышлениями об угрозах постмодерна и мутациях современного (пост)капитализма, хотя понабрался для этого новым бредом/качественным контентом. Так что оставим это для следующего раза и более удачной книги. Не знаю, будет ли она за авторством Пелевина... Очень надеюсь, Виктор, в тот следующей раз вы таки поднатужитесь, а ваш читатель, к примеру, я, снова будет умилен приятным шармом и тонким стебом с элементом авторского откровения «Лампы Мафусаила...»... А пока вернемся с вами в мир зверств неоимпериализма, смердения и пустозвонства склок новых левых и торжества техно-реакции, а также торжественного шествия массовой культуры и слишком слабого эха чересчур далеких революций.

(2) — имеется в виду воспетый самим оксимыроном труд по сравнительной мифологии «Тысячеликий герой», отдающий культовостью и вездесущностью до сих пор.

(3) — пример подобного скатывания в бездну — сам пример построения фразы о скатывании в бездну.

(4) — отсылка на мою же рецензию о другом произведении Виктора Пелевина — «SNUFF».

Повторюсь, что хоть блиц действительно оказался и сильным, и интересным, но во второй тур не пробрались некоторые действительно стоящие вещи. К примеру, как минимум, «Я есть дверь», «Клеточки», «Имплементация и контейнеризация по-марийски», «Тихо», «Обратная сторона пентакля», «Личинка», «Подарок», «Правки» и «Когда пройдут века», в конце концов! Это качественные, красивые и самобытные работы, которые почему-то проглядели и... И в итоге в полуфинале оказались «Нет ничего хуже плохой погоды», «Окошко», «Я — Псиса», «Предельное число» и еще несколько. Без обид авторам, которые и старались, и таки понравились читателям, но эти рассказики где-то не доделаны, не доведены до кульминации, где-то избитая тема не получила достаточного развития, а в некоторых случаях шутка-текст оказался ну слишком в лоб. Это мой субъектив, конечно. А также, повторюсь, в недоумении по поводу присутствия «Конца Андрея Ильича». Да, хорошее и тонкое произведение, но не фантастическое ведь! А конкурс-то фантастических новелл и зарисовок... В связи с этим прошу прощения у автора «Голубя белого», что внес свою лепту в вашем исключении. Виноват, дурак, у вас фантастики-таки больше, нежели чем у «Конца...». Но, собственно, к основному блюду!

Итак, майне топ:

1. Калки (с дней чтения Артура Кларка полюбил литературу о дельфинах, да и сам рассказ во всем хорош — так что держу за вас кулачки!)

2. Статистика (другой отличный рассказ, с посылами и смыслами; лично для меня идет вровень по уровню с «Калки«!)

3. Крохобор (ухх, очень увлекательный и даже жуткий фантдоп в повествовании, от которого хотелось б больше развития персонажей, но цэ конкурсные лимиты!)

4. Пряник (милая новелла о самоконцентрации, морали и любви :-))))

5. Кот (как и на предыдущие рассказы, на данный также отписывался и высказывал ему свои похвалы; отличная вещь, которая берет настоящей оторопью)

6. Копировальщик (лифт как машину времени и одновременно дубликатор масс вроде б еще никто не использовал!) но просьба — больше конкретики!)

7. Синий Лорд (как рассказу, который заподозрили в принадлежности моему перу 8-))

Всем спасибо, все способны!

Уникальный, на удивление гармоничный и живой самобытный роман. Философский роман.

Все-таки жанр романа философского дает необычный творческий разгул. Бескрайнюю писательскую вольницу. Правда, делание подобного произведения отягощено и небывалой ответственностью. Ведь необходимо создать такой романический сюжет, в котором сочетались бы и понятные для самого широкого круга читателей философские рассуждения (то есть лишенные академической зауми с многочисленными категориальными симулякрами), и интересное для него же повествование с яркими героями. И подобное равновесие любви к мудрости и литературного созидания в «Дзэн и искусстве ухода за мотоциклом» у Роберта Пирсинга получилось на ура.

Поначалу кажется, что писатель слишком просто и топорно подходит к делу сплетения философского трактата и художественной работы. Ведь весь «Дзэн...» выстроен по схеме «абзац художественного повествования — абзац философских дум — абзац художественного повествования — абзац философских дум плюс воспоминания о Федре и т.д.». Но как филигранно такой, казалось бы, подход в лоб выстроен! Как органично, естественно и отнюдь не неуклюже такой текст читается и ощущается! Да, под конец лично мое читательское любопытство сузилось до философических отрывков. Но про житейские, мирские эпизоды я не забывал. А заостренность на мудролюбивых кусочках у меня связана лишь с моей обострившейся в последнее время тяге к философии, да и остальной всякой публицистике. И вовсе такое не означает, что у Пирсинга не удалось художественное в романе. Совсем наоборот!

О чем же, собственно, книга? И как реалистическая литература, и как философское измышление, она о жизни. В самом широком смысле слова. О семье, бытие, здравомыслии, нормальности, искусстве, науке, познании, смыслах. Обо всем и понемногу, но в целом о жизни и о бытие. Очень интересно происходит связка этих двух совокупных тем. Через очень удачное раскрытие тайны прошлого Пирсинга, то есть его литературного героя. Да-да, речь идет о стертой личности, Федре. Именно Федр связывает семейное роад-муви и философские заметки автора. Очень интересное и увлекательное описание этих мыслительных экспериментов и заметок. Идея Качества (Дзэн, Будды) крайне интересна. Красиво выглядят эти мыслительные перетекания от дихотомии классического (научного, механистичного) и романтического (искусство) мышления к понимаю Качества как Первопричины бытия и реальности как таковой. И не зря я еще в середине романа уловил нечто схожее между миром Идей и Благом Платона и концепцией Пирсинга. Потом он сам об этом говорит, правда, чертя различия между собой и древним греком. Да и сама история Федра (героя), биография Пирсинга. От юного ученого к восточному философу, учителю риторики и сумасшедшему, который покачнул фундамент рационального дуалистического мира. Интересны, интересны все эти мысли и попытки совместить искусство и науку, творчество и механику через заглавие романа. Идею о том, что во всем надо искать возможность к совершенству. Например, в заботе о своем мотоцикле, к которому надо подходить и с позиции механического, но и творческого мышления, которые суть стороны одной и той же медали. Но вместе с тем смущают такие «грешки», как «отсутствие Качества в СССР», «открытие шарообразности Земли лишь при Колумбе» и «греческая яркая культура была мимолетной вспышкой между темнотой первобытности и темнотой Средневековья». Тут хочется сказать «м-дааа» и посетовать на недостаточную эрудированность автора, но все знать невозможно. А к Качеству, Благу, Абсолюту и Дзэну стремится надо!

Читаем и любуемся американским «Так говорит Заратустра».

«Третья волна»: фантастика о прекрасном далеком или скоро наступающее завтра?

*Итак, вновь хочу вести разговор с долей политоты, истории и философии. Притом по поводу не фантастического или хотя бы художественного произведения, а о публицистическом талмуде с экономическим уклоном. Но не пугайтесь, прошу. Постараюсь в этот раз не грешить многословием и стараться быть в рамках допустимых объемов*

Информационное или постиндуристальное общество, общество знания — понятия, которые в последнее время частенько режут слух гражданам и гражданкам. А что эти определения собой представляют, не являются ли они симулякрами — «теоретическими пустышками», которые стараются самовоплотиться в реальности? Есть ли они в природе социума, в наши дни, сегодня, либо же это неумелый популизм и никудышное умничанье политиков и теоретиков в экстазе самолюбования? Профанация, фальсификация или истина? Попробуем разобраться на примере краткой (по возможности) рецензии на знаковый и уже классический труд американского социолога Элвина Тоффлера «Третья волна».

Итак, история, как известно, есть совокупность событий в ходе развития человечества. Государств в частности. Но если бы история была лишь перечислением, набором и описанием ряда дат и происходившего там бедлама, то никакой наукой та не стала. История — это не только хроника. Это поиск и выявление законов (если хотите, смыслов) и классификация элементов и систематизация периодов истории. Не совокупность годов, известных персонажей и сражений, а исследование взаимодействия их всех, поиск причин и следствий, которые укладываются в некое развитие. Притом будущее этого развития может быть спрогнозировано.

Есть разные взгляды на периодизацию истории, соответственно, и на законы, историей управляющие. Самый известный из них, разумеется, марксизм. Всем известная схема «первобытный коммунизм — рабовладение — феодализм — капитализм — (социализм) — коммунизм» с многочисленными оговорками у современных наследников Маркса, особенно по поводу азиатского способа производства и статуса Советского Союза. Но, как известно, из-за политических перипетий последнего полувека, а также некоторых чисто теоретических трудностей, подход данный, конечно, не идеален. Но более не идеален подход цивилизационный — рассмотрение истории человеческих обществ как совершенно не схожих друг с другом общностей (цивилизаций), у которых из схожего и общего можно выявить только рождение и смерть. Поэтому существует третий подход, который объединяет два этих взгляда в один. Но сейчас будем говорить не о нем, а о градации исторического развития по технологическим революциям. Подход, одним из авторов которого как раз и приходится Элвин Тоффлер.

В чем подход Тоффлера и схожих с ним мыслителей постиндустриального общества заключается? В отличие от Карла Маркса, который проводит периодизацию по характеру средств производств (и их принадлежности), выделению господствующего класса и класса подчиняющегося (производящего) и системы взаимодействия между ними, автор проводит границы по датам технологических революций. То есть знаковых для прогресса (в сфере знаний) событий, которые влекут к серьезным изменениям на практике. На схеме это выглядит примерно так. Неолитическая революция породила аграрное общество, Промышленная революция — индустриальное, а текущая концентрация на наукоемких производствах и сетевых технологиях (изобретение компьютеров) — постиндустриальное. Что имеется в виду? По Тоффлеру, рабовладельческие империи и феодальные королевства в разной степени представляют собой один тип общества, который строится на немассовом производстве, ограниченных (незначительных) рынках и, конечно, натуральном хозяйстве с использованием полностью подневольного (или лишь частично) людей. А социалистические и капиталистические государства 20 века представляли собой, с известными идеологическими и бытовыми различиями, также один тип общества. Он же основывался массовом производстве, централизации власти, производств и людей, механизации и унификации (всего). В итоге, обобщая, Элвин Тоффлер предлагает в своей периодизации отойти от детализации Маркса в связи с классовой борьбой только к средствам производства, действующим в экономике общества. Поэтому феодализм сплетается с рабовладельческим строем (из-за земли), а социализм с капитализмом (из-за крупного машинного производства), и появляется совершенно иной взгляд на конечный итог этого волнового развития человеческих цивилизаций.

И, казалось бы, взгляд и интересный, и точно не безосновательный. А если брать описания Третей волны (постиндустриального общества; Первая волна, соответственно, аграрное общество, а Вторая — индустриальное), так и сбывающийся в реальности. Он не сильно противоречит, как выражается наш постмарксистский историк Александр Тарасов, «вульгарному марксизму» (описанной выше схемы), а лишь лучше обобщает его и исторический материал вообще. В конце концов, Элвин Тоффлер и не голословен — вся книга пропитана многочисленными сносками на различную научную литературу (хотя по количеству их «Капитал» Маркса он, конечно, не переплюнет). Но давайте внимательнее взглянем на будущее, которое рисует исследователь. В общем порыве с социалистами-утопистами позапрошлого века и иными пророками светлых ликов желанного общества вседостатка, по его мнению будущее приближается следующее. Полнейшая автоматизация производства (с влиянием биотехнологий и космической промышленности); децентрализация всех сфер жизни, а именно средств массовой информации (доминирование локальных каналов, фм-волн и т.д.), производства (раскол предприятий и деловых организаций на множество самостоятельных и взаимосвязанных ячеек), общественных институтов (разделение общества на малые товарищества и субкультуры); замещение сложными глобальными системами (в том числе транснациональными корпорациями) государств и постепенное исчезание института государства; развитое самоуправление и переплетание сети вертикали власти с этими самоуправлениями («полупрямая демократия»); создание априори не одинокого общества с повышенным творческим задействованием. Цивилизации, ориентированной на самодостаточного человека, природу и ограниченность «вредных» ресурсов. Примерно так в общих чертах. Притом Тоффлер замечает, что мир в год издания книги — 1980 год — уже активно подвергался наступлению Третьей волны. Но вот почти как полвека прошло, а пророчества не сбываются. А если и исполняются, то не в той характеристике, который давал писатель. Производства если и подвергаются децентрализации, то не все поголовно. Работа на дому связано лишь со сферой услуг и некоторой интеллектуальной областью, но это до сих пор не повсеместное явление. Система мира до сих пор вертится вокруг массового производства, до сих пор основанного на разделении труда, только теперь на полностью общемировых условиях. Транснациональные корпорации наступают на интересы государств, да, и старается их замещать — но это относится к государствам Третьего мира. В мире же Первом действует старая марксистская аксиома «государство — аппарат правящего класса (инструмент угнетения)», только раньше это были просто крупные компании, а теперь компании иного, глобального сорта. А нефть как была смазочной субстанцией политических процессов на Земле, так и остается ею наравне с кровью. Даже в ситуации скорого ее исчерпания. Так почему же так туго рождается новая цивилизация? Почему отголоски Второй волны остаются общемировыми константами?

Мне кажется, что ответ в том, что хоть Элвин Тоффлер крайне эрудирован, он в приводимых им же фактах и цитатах не всегда видит вытекающие следствия. Трактует их не совсем верно. Особенно в плане Маркса и его концепции он особенно несправедлив. Ну не утверждал отец марксизма, что революции есть абсолютнейший двигатель истории. Ведь только один раз за всю историю только один класс смог революцией взять власть в свои руки. Это был класс буржуазии, который действительно сдвинул мир из состояния феодализма в состояние капитализма. Рабы ведь не стали феодалами с помощью революций или чего-либо другого. Скорее уж рабовладельцы стали ими, но без всяких революций. Тем более марксисты не утверждают, что есть только прогрессивные революции. Бывают и реакционные явления — контрреволюции. Поэтому неудивительно, что далее Тоффлер также просто смешивает социалистический мир с капиталистическим. Здесь и кроется корень его ошибки. Нет, эти системы действительно похожи, до жути, но в них есть коренная разница, которую Тоффлер не упоминает. Капитализм существует для получения прибыли, а Второй мир, социалистический, для чего угодно, но только не для этого. Капиталист заводом владеет и получает барыш, а в СССР, к примеру, номенклатура не могла владеть средствами производства. И получать с них прибыль. Возможно, одновременная трансформация обеих систем и могла породить то, о чем говорит американский социолог, но совершилось невозможное. «Черный лебедь». Крах Второго мира, развал Союза и победа мира Первого, полное закабаление Третьих стран. Реакционные силы западной Второй волны аккурат включили зачатки Третьей в свою структуру, но остановили их рост, лучше черпая ресурсы из Азии и Африки с прочими.

Во всяком, именно в этом мне видится проблема концепции Третьей волны. Только в конкурентной борьбе двух индустриальных систем, направленных на диаметрально противоположные цели, могло зародиться нечто новое и прогрессивное. Тезис, антитезис, синтез — разве нет? Я не сомневаюсь, что именно в словах «децентрализация», «самоуправление», «демассификация», «денационализация» (в плане уничтожения государства), «гуманизация», «де(нео)колонизация» заложен ключ к будущему. Но ведь прежде всего декапитализация позволит этот ключ найти и провернуть! Очень странно, что Тоффлер спокойно сочетает в своей теории взгляд на будущий мир, в котором существуют малые самодостаточные общины и большие транснациональные сети. Даже в федеративном виде компании будут хотеть получать прибыль, а получается она всегда с помощью методов стандартного капитализма Второй волны. В рамках массового общества. Ведь капитализм, мы видим с вами, все чаяния прогнозистов, видящих мир как Тоффлер, убивает и извращает. Сетизация и информатизация планеты привела кое-где к электронному тоталитаризму и укреплению средств массовой информации. Последние имеют сегодня даже более сильное влияние, чем в 80-ых годах. Транснациональные корпорации стараются идти на социальные издержки, но только в странах Первого мира. В мире Третьем с помощью войск национальных государств они уничтожают местное население и захватывают углеводороды. Инновационные технологии уходят в сферу массового производства, а электротехника, вообще-то, мало экологичная вещь в создании и сборке, как ни крути. А социальные государства Первого мира, которые вроде бы перешли к низовой демократии и удовлетворению прав меньшинств, сводят все к популизму, отводу внимания от глобальных проблем (классовой борьбы в том числе) и постепенному низведению социальных уступок. Ведь они — следствие борьбы со странами Второго мира, которых больше нет...

Так что вывод прост. Действительно, Элвин Тоффлер мужик крайне здравый, умный и в чем-то дальновидный. Мысль о дальнейшем развитии экономики как возвращения к «производителю для себя», теория о двух секторах экономики (рынке и того самого производителя для себя), взгляд на должное будущее — все это хорошо и обоснованно. Но капитализм никакой Третьей волны не хочет. Он превращает всех ее провозвестников в свои уродливые черты. Информационное общество не смогло победить одиночество, а лишь его усиливает. Здесь мне вспоминаются последние работы новых, современных левых мыслителей, которые тоже видят в обществе автоматизации и класса креативщиков-интеллигенции задел для мира более справедливого. Но суть в том, что разговоры о том, будто бы этот мир уже существует — наглый популизм. Япония, Германия и США — не постиндустриальные общества. Это государства, которые зиждутся на производствах и природных ресурсах Третьего мира. Не инновационная экономика, а промышленность Китая поддерживает Европу и Америку в их деле деиндустриализации. А именно в этой сфере по ним и можно нанести удар, который проложит путь к декапитализации и Третьей волне, которую воспевает Элвин Тоффлер.

Только так. Но книгу читаем обязательно, а напоследок приведу цитату из нее же:

«Еще раз хотелось бы отметить, что восхвалять прежде существовавшую экономическую систему было бы ошибкой. Достаточно спорным остается вопрос, хуже ли стало положение народов непромышленных регионов мира, если проводить параллель между сегодняшним днем и тем, что было три столетия назад. Если рассматривать такие факторы, как продолжительность жизни, потребление продовольствия, детская смертность, грамотность, равно как и чувство человеческого достоинства, то сотни миллионов людей сегодня от Сахары до Центральной Америки живут в ужасающей нищете. И все же, стремясь вынести приговор настоящему, не следует придумывать им фальсифицированное, идеализированное прошлое. Дорога в будущее не предусматривает возврата вспять, к еще более жалкому прошлому.»

»- Вы считаете себя агрессивным писателем?»

»- Давайте зайдем с другой стороны ... Я работал редактором в газете N. И когда я заходил в комнату с книгами для рецензий, мне становилось физически плохо. Там стояли тома соцреализма. И я стал работать с ним. Я расчищал себе место. Потому что чтобы сделать что-то новое в языке, чтобы он был адекватен времени, которое наступило за крахом Совка, надо было обновить инструментарий. ... И я работал топором» (Владимир Сорокин, ТВ-программа «Апокриф»)

Я довольно часто рассуждаю (в том числе и на фантлабе) о постмодернистской литературе и вообще состоянии постмодерна, но в основном применительно к творчеству Виктора Пелевина. Конечно, и зарубежных писателей я не избегаю, но вот другой столп российского постмодернизма, Владимира Сорокина, довольно долго обходил стороной. Порой случайно, но в основном нарочито. Слишком много успел наслушаться об (пост)отце-основателе данного жанра «хорошего». Но месяца два назад, услышав его речь в записи передачи «Апокриф» («Постмодернизм как стиль жизни»), все-таки решился на прочтении хотя бы одной книжки Сорокина. Ибо не высказаться после его слов сталось невозможно. А уж после прочтения «Нормы» — так тем более.

Наверное, данный роман (или «роман», или антироман, или...) все же относится к постмодернизму. Даже безусловно относится — игра с формой, хаотический стиль повествования, разнообразие способов подачи текста и др имеются. Это все замечательно. Именно это активное взаимодействие с читателем в игровом формате с нарушением канонов, сводов догматики литературы меня впечатляет в постмодернистской прозе. Но вот только одно «но». Кроме этого экспериментирования и манифестации против конформизма лично мне в литературе интересны и смыслы. Конечно, одна из парадигм постмодернизма в литературе — это отсутствие зацикливания на содержании. Да-да, Пелевин частенько применяет к своим прекрасным талмудам «произведения без смыслов» или нечто похожее, но черт, постаравшись, самую малость постаравшись, можно найти целый смысловой Эверест в его работах. В причудливо и изворотливо извращенной форме «Нормы» Сорокина никакими смыслами и не пахнет.

Нет, я не согласен с существованием термина «дегенеративное искусство». С этим фашистским омерзительным определением, которое пытается делить творческое самовыражение на должное к жизни и должное к уничтожению. Это отвратительно и непозволительно, заниматься подобным словоблудием и введением относительно к какому-либо проявлению искусства «не-искусство». Но как выходки арт-группы «Война» не сочетаются в моей голове с понятием искусства же (даже с водоразделом культуры и контркультуры, с отведением эстетики от искусства), так и это первое хронологически творение Владимира Сорокина для меня подобным не является. Ведь как позерство и инсталляции «Войны» по сути своей лишь политические заявления (которые мало что меняют, но приносят Имя своим «творцам»), так и «Норма» является чем-то подобным. Просто взгляните на цитату, приведенную выше из интервью с автором. Где борьба с пафосом? Сам Владимир Сорокин в этой же телепередаче заявляет, что это основная цель постмодернизма. Но разве он ее исполняет? Ради интереса взгляните на это и любое иное его выступление. Каждое его слова, вся манера говорения (как мне кажется, все же искусственная) с постоянными причмокиваниями, общее поведение и содержание фраз — разве это не пафос? Ах, да, это же постирония. Только, по-моему, мы слишком запутались в иронизированиях и их родственниках с «пост-«'ами. И эту невнятность понятий используют такие, как Сорокин, которые «топором» боролись с «Совком». «Топором», видимо, это вездесущей ни к селу ни к городу нецензурной бранью, абсолютной бессодержательностью повествования, всяческим отсутствием сюжета и регулярными упоминаниями штампов о злобных чикистах-гэбэшниках, которым лишь бы кого-нибудь посадить.

Это уже так надоело, так вездесуще, так... Пошло? Пафосно? По-моему, постмодернистская борьба с пафосностью стала новым пафосом. Иронично (или постиронично), но к этой же мысли пришел другой писатель упомянутой ТВ-программы. Деконструкции и борьба со смыслами стали новой догматикой, новой нормой. Той самой, которую так яростно, но до невозможности неуклюже, скучно и неубедительно высмеивал Владимир Сорокин. Серьезно, «Норма», если мы даже забудем про сюжет, про смысловую нагрузку, даже в плане игры с формой, задействования читателя — неудачная вещь. Меня не завлекли приемы писателя. Не вызвали ни толики интереса. Разве что стихотворная часть романа приглянулась. В остальном же возникает впечатление, что «Норма» — пошлый в своей напыщенной анти-пафосности политический памфлет, который ни какой из возможных функций культуры или контркультуры не выполняет. Это идеологический выпад, но не более. Притом не впечатляющий. И у меня есть ответ, почему. Дело не в том, что Сорокин — плохой писатель. Даже в «Норме» мелькают моменты, в которых видится определенная небесталанность. И умение писать в принципе. По эротическим зарисовкам можно как минимум назвать Сорокина неплохим порнографом. Но он направляет свои творческие фибры не в постмодернизм искусства, а в постмодернизм политики. Гниющего болота, которого искусство не должно касаться. Оно ведь вне политики, не так ли? Искусство может говорить о политике, о правильном и плохом, но не должно являться политическим образованием. Именно поэтому антисоветские выпады Пелевина — искусство, а антисоветчина Сорокина... Лишь политика.

«То, что человек сознает в себе свободным — это и есть то, что рождено от бесконечного, от того, что мы называем Богом ... Это рождение от Бога, этого сына Бога в человеке, мы должны возвысить в себе для того, чтобы получить жизнь истинную» (Л.Н. Толстой, «В чем моя вера?»)

Как и многие специалисты, люди известные да и простые, я склоняюсь к тому, что система российского образования представляет собой жуткую, неслаженную, громоздкую, порой и вовсе абсурдную химеру, которая «не лечит, а лишь калечит». Пусть это касается всех ее уровней и предметов, областей знаний, по мне прежде всего у нас, литературоцентричной нации, страдает именно школьная литература. Странная, дикая, слишком однобокая, непоследовательная и не способная вдохновить ребенка на любовь к чтению. Особенно тяжко приходится Льву Николаевичу. Точнее деткам с Львом Николаевичам. В них сразу «летит» четырехтомный талмуд Толстого «Война и мир», который за несколько месяцев до старта государственных экзаменов заставляют прочитать от корки до корки, да еще и выучить некоторые куски наизусть. При этом забывают о малой его прозе, более компактных и интересных произведениях, которые действительно могут привить юным чтецам интерес к великому русскому писателю. Неподготовленных, замороченных «экзаменами всей жизни» ребят просто-напросто бросают на глыбу литературного гиганта без всякой помощи и предварительного объяснения. И что уж в таком случае говорить о великолепной публицистике Льва Николаевича, которая в тысячу раз лучше показывают внутренний мир и взгляды писателя, которые не смогут не вызвать любопытства в молодых сердцах. Речь об многочисленных эссе по типу «О голоде» и, разумеется, полуавтобиографических и религиозно-философских работах Толстого: «Исповедь» и «В чем моя вера?».

Действительно, «благодаря» школьной программе, я не знал Толстого таким, каким он был на самом деле. Помню, как со своим все еще никуда не ушедшим юношеским максимализмом я корил и попрекал ту пассивность, бездейственность, предрешенность, которую, как мне казалось, Лев Николаевич пропагандирует и возносит как некий неоспариваемый идеал. Теперь я вижу, что во многом моя оценка мировоззрения «зеркала русской революции» была неоправданной и несправедливой. Да и не казался этот седовласый, могучего роста и силы, прыткого ума настолько глубокой, в чем-то даже трагичной фигурой, ранимой душой, переполненной, оказывается, здравым нонконформизмом и нигилизмом. Но «Исповедь» сняла пелену с этих таинственных эпизодов жизни Льва Николаевича. И никогда бы я не поверил, что самый успешный и влиятельный писатель того времени думал в 50 лет покончить со своей жизнью, отчего тот перестал даже на любимую охоту ходить. Ибо боялся, что не сдержится и при помощи пули навсегда расстанется с жизнью и мыслями о ней. И до чего удивительно просто, равномерно и истинно они изложены. «Исповедь» великолепно показывает терзания по смыслу жизни в мире, где Бог благодаря религии давно умер, но кровь которого все еще кипит в народе. В черном люде, который несмотря ни на что живет и не теряет страсть к жизни в царской России. Именно к нему Лев Николаевич и примкнул, именно в его веру и погрузился, нашел правду, которую стал проверять в своем более фундаментальном труде — эссе «В чем моя вера?».

Не важно, насколько вы христианин или воинствующий атеист. Данное философское произведение достойно вашего глаза хотя бы благодаря никуда не пропавшей актуальности. «В чем моя вера?» — это направленный к Справедливости, Истине и Богу поток мыслей повидавшего и прочитавшего разное человека, который планомерно, кропотливо и дотошно показывает то же, что и Ницше. Бог мертв, и приговор ему давно и негласно вынесли погрязшие во всех смертных грехах и соблазнах церковники. Но в отличие от создателя жанра философского романа, Лев Николаевич не считает, что Божественный свет потерян для человечества. Наоборот, он все еще теплится в наших сердцах, а узреть его добродетельную правду можно в корнях христианства. Точнее, псевдохристианства. В Евангелиях, в доподлинных речах Иисуса Христа, особенно в Нагорной проповеди. И можно с этого момента сколь угодно жестко и много критиковать «иносказания, толкования и нелепые интерпретации» графа Толстого, но никаких крамольных кривотолков и намеренно лживых трактовок в тексте вы не найдете. Ведь Лев Николаевич говорит две вполне разумные и, если вдуматься, вполне христианские вещи. Читайте слова Христа, помыслите о них для начала в их непосредственном смысле и опробуйте на жизни. И если они наполняют ее смыслом и счастьем, ведь обладание Истиной — это счастье, до это законы Мессии, Сына Божьего. И без метафизических надстроек идеи равенства всех людей, недопустимости насилия и прочих злых поступков и деяний, темной природы государственных институтов — судов, армий в частности, взаимопомощи между всеми, не кажутся злонамеренным передергиванием спятившего на старости лет от экзистенциального кризиса старика-писателя. Эти правила жизни кажутся вполне правильными, искренними, добрыми, необходимыми для сосуществования человеческих особей. Поэтому не имеет значение, насколько применительны к логиям Христовым метафизические и мистические дополнения, есть ли загробная жизнь и реальны ли три ипостаси Господа. Простой и прямой взгляд на них, который предлагает Лев Толстой, дает верные правила жизни. А заключаются они, по сути, в следующем: не делай зла другому, помогай своим ближним и не позволяй ни над собой властвовать, ни над другими, ни самому себе над людьми.

Но подобный совет понимания Пророка открывает нам дверь не только к правильной жизни, но и к более полному осознанию неправильности существующего. Церкви, государства, войн, капитализма, частной собственности, гнета над людьми всяческих структур. А выход из всего этого такой, что он заставляет вспомнить все антиэтатистские учения прошлого и настоящего, столь многочисленные, что не поддаются перечислению в простом предложении. Но, благо, большинство из низ подходят под одно простое слово — анархизм. Пусть Лев Николаевич так и не упомянул этого слова прямо, но с запасом озвучил десяток других. Из-за оных и всей этой критики догматических религий и иерархических институтов в целом он, видимо, и получил свое знаменитое прозвище от Владимира Ленина. Так что, как бы это глупо не звучало, но настоящее христианство, истинная вера в Бога (во всяком случае, по словам и исследованиям Толстого) означает безусловную и вездесущую свободу, безгосдуарственный строй всего человечества. Ведь как иначе иначе может получиться из заглавной цитаты этой рецензии? Никак иначе, ведь Бог по Толстому — это именно свобода. Это задавленное марксистское богостроительство, вера в человечество и его светлое начало. В тот свет в наших сердцах, который и есть истинный, подлинный Бог. Так что «свобода, равенство и братство» — вполне христианский девиз.

Конечно же, толстовство не решает всех проблем. Под большим вопросом остается возможность сосуществование не-насильников в насильственном мире. Насколько это реалистично в подобной обстановке, если у добра нет кулаков и оно не собирается их применить для ниспровержения зла? Можно ли мученичеством небольшой группы не-насильников победить мучителей Земли и «перевернуть игру»? Способно ли бездействие одолеть действие? Да и не без противоречий новоявленные доктрины Толстого. К примеру, тот в «Чем моя вера» хоть и заверяет о том, что отныне не будет наносить насилия иным людям, но детям во их же благо («избавления от скорого зла») подобное допустимо. Но это преподносится как исключительное исключение, так что бог с ним. В общем, крайне остро социальные и философские вопросы. Правда, возникают и могут возникнуть претензии к полному отсечению всего сакрального, потустороннего, находящегося вне действительности. Насколько можно считать толстовское учение христианским и вообще религиозным, если в нем Бог практически ниспровержен до коллективного бытия человека? Может ли ноша ненасильственного сопротивления изменить мир и принести индивидуальное счастье на практике? Не знаю, но стройный ряд суждений Льва Николаевича по этому поводу имеет самое полное право на существование. А также он обязателен для прочтения своим великим и могучим русским языком, прекрасными метафорами и сравнениями, библейскими отсылками и цитатами. Чего стоит один только момент диалога гренадера и графа, противоречие военного устава и Евангелия. А критика «Пространного христианского катехизиса церкви» на предмет соответствия учению Христа? Поэтому абсолютно всем «Исповедь» и «В чем моя вера» — обязательна к изучению.

Новейшая «Дюна» в лунных пейзажах... Семейно-имперская сага на фоне загнивающего анархо-капитализме... Многосложный калейдоскоп из интереснейших и разнообразных черед событий и персонажей... Но то была грандиозная «Новая Луна». А после нее «Волчья Луна» — несколько слабоватая, что ли, и далеко не такая эпическая.

Да, я из тех, кто полюбил ту книгу Йена Макдональда, которая, казалось бы, мало чего оригинального может предоставить искушенному читателю. Анархическая колония с жестокими звериными понятиями, семейные (бизнес-)империи в космосе, Новое Средневековье «Дюны» и «старые» многоходовые переплетения сюжета «Игры Престолов» — все это было, все это не ново. Но у британского писателя получилось меня и не только впечатлить. Очень по-хорошему удивить, предоставив поистине потрясающий роман, где каждый герой — живой, со своими слабостями, печалями, радостями, волей и силой. Где все хитросплетения дружбы и вражды не кажутся крючковатыми фантазиями. Где вполне реалистично, но вместе с тем так сюрреалистично сочетаются существования двух столь разных миров — погрязшей в пучине кризисов, экологических катастроф, войн и бедноте Земли, и футуристичной, практически постсингулярной, яркой и фонтанирующей жизнью Луны. Где в мельчайших подробностях ощущается сопереживание в наивысших моментах напряжения как членов семейств Драконов, так и обычного люда. Где взаправду сопереживаешь каждому из Корта, осуществивших американскую мечту в самой максимально возможной форме, хоть у каждого же из них свои пороки и грехи... Но всего этого, повторюсь, «Волчья Луна» повторить и передать мне не смогла.

Сиквел «Новой Луны» вышел серым в сравнении с предыдущей книгой. Возможно, дело в завышенных ожиданиях и неподдельной шедевриальности первого романа. Это все так, безусловно, но «Волчья Луна» довольно слабо и хило разрешила все те узловые конфликты, которыми закончилась «Новая Луна». Например, перипетии Лукаса Корты на Земле мы, видимо, так и не узнаем. Это прекрасно, что Макдональд показал читателям его тренировки перед высадкой на Землю, но а где встречи с политиками, магнатами и прочими сильными сей Земли? Нет, сразу почти летим на Луну со всем готовеньким. Так что линия Лукаса Корты сорвалась. Вагнер Корта для меня и в прошлом романе был не самым интересным персонажем, так и тут не могу сказать, чтобы его автор как-то особенно развил. Лукасинью... Черт, меня он своими сексуальными похождениями уже напрягает. Серьезно, меня уже давно не напрягают, скажем так, негетеросексуальные сцены в литературе, но данный персонаж только в них и прозябает. А еще в приготовлении своих идиотских пирогов. Господь Гнева, это просто не возможно. Лукасинью Корта мне опостылел, и я почти поверил, что Йен таки решил от него деликатно избавиться, дать ему геройскую смерть (а она бы и впрямь стала очень правильным завершением его развития), но не стал этого делать. И ой как зря, думается мне. Ариэль Корта в финале ведет себя совсем уж странно. Да, она и раньше от семьи отрывалась, но, подруга, твой клан-род почти весь перерубили, а ты выживших не спасаешь, да и не присоединяешься к брату, который начал возвращать награбленное! Почти объявила ему войну... Честно, для меня это не есть закономерное решение героини Ариэль. С Мариной зато все хорошо. Очень недурственно реализован конец ее повествовательной роли в романе. Хотя, как и Карлсон, она может вернуться. По поводу такого диковинного статуса Луны до сих пор логичнее не стало. Как она превратилась практически в независимый субъект мировой системы? В вольную анархо-капиталистическую яму? Объяснение этого с помощью влияний на законодательство со стороны основателя Дракона Маккензи — ну, даже не знаю. Как все великие державы по типу Штатов, России и Китая профукали своих опальных выходцев и позволили им сотворить подобную капиталистическую химеру? Лады, великие державы грызутся друг с другом, но чтобы остановить доминирование нескольких семейных кланов над всем спутником Земли не обязательно действовать сообща. Как-то же хватило силенок у этих же нескольких семей поодиночке создать собственные финансовые империи! Я еще понимаю, если б они развернули на Луне некоторое оружие, которым можно было бы угрожать земным государствам. Хотя, не знаю, может. зря я тут придираюсь. Капитал же стремится к росту, вот и пророс таким способом.

И продолжать этот перечень минусов можно еще долго. Например, насчет введения земной Корты, которая прямо как снег на голову и пока что ни коим образом не раскрыта. Насчет того, что роман, который должен был рассказать про месть Корта, как-то про нее и не рассказал. Далеко не все с планом Лукаса Корты ясно. Зато ясно, почему — продолжение ведь должно быть! Поэтому «Волчья Луна» является неполноценным романом, который не так уж и плох, но лишь из-за «Новой Луны», преемником которого он и стал. Тем не менее надеюсь, что в следующей части космооперного цикла Йена Макдональда ситуация изменится. Формат «Новой Луны» таки вернется в ту сагу, которую она и породила.

Да-да, я люблю писать на русскую классику объемные, «чуточку» графоманские отзывы-рецензии под углом политико-исторической интерпретации (в основном левого толка), приправленные собственной субъективщиной. Вон, даже целую линейку отзывов по революционной литературе выдал, да еще и выдаю... Но сейчас всего лишь одна фраза по поводу «Спать хочется» Чехова. Представьте, что эта девочка может быть не просто трагической героиней или среднестатистической фигурой холодной выборки. Представьте, что эта девочка, не спавшая уже три ночи и дошедшая до самого финала есть нечто большее. К примеру, почему бы и нет, метафора всего могучего многомиллионного крестьянства. Народных русских орд, которым тоже очень хотелось спать, а также есть, пить, свободно и нормально жить. И для того, чтобы заснуть, им потребовалось проснуться и заставить уснуть навечно кого-то другого... Или сон этого «кого-то другого» не оказался столь бесконечным?..

«Строгое было время, хотя нельзя сказать, чтобы особенно умное» (из обозначенного романа)

«С недоумением спрашиваешь себя: как могли жить люди, не имея ни в настоящем, ни в будущем иных воспоминаний и перспектив, кроме мучительного бесправия ... И, к удивлению, отвечаешь: однако ж жили!» (оттуда же)

*в данном отзыве вновь фигурируют некоторые политико-исторические измышления, но их самая малость. Честное-пионерское! Но коль лень все читать, можно остановиться на 4 абзаце и перечитать цитаты самого автора, Салтыкова-Щедрина, а еще лучше и его произведения*

Странное дело. Аннотация утверждает, что в представленном романе якобы обнажен «противоречивый период российской истории». Это, разумеется, мое сугубо личное мнение, и придираться к словам плохо, но представьте следующее. Есть вы и иной человек на каком-нибудь далеком островке в океане. Вам необходимо работать (делать что-то), дабы выжить. Вам обоим. Но вот только этот последний приводит в жизнь такой план работ: всю физическую работу делаете вы, а он забирает 90% плодов вашей деятельности. Скажите, вы воспримите это как нечто противоречивое, двояко понимаемое, неоднозначное? Думаю, при таком примере все вполне ясно, а теперь растяните одинокий островок в безбрежных водах до большой России, а двух человек помножьте на десяток-другой миллионов. Вот и выйдет «противоречивый период». Заключительные десятилетия верховенства крепостного права в Российской империи глазами поместного дворянства, то есть помноженного на миллион или чуть больше островитянского ублюдка-господина... А теперь, наконец, к самому труду Салтыкова-Щедрина «Пошехонская старина».

«Пошехонская старина» — безупречный пестрый набор сцен из жизни Последнего Поколения, простите за помпезность. Хотя не последнего и не потерянного поколения, а потерявшего. Потерявшего Крепостное Право. Только одни потеряли возможность властвовать в 1861, а другие обязанность подчиняться этому владычеству. Вопрос, пошло ли это на пользу последних — тема отдельная, и Михаил Евграфович не обязан ее рассматривать в произведении, цель которого осветить перед читателем последние лета Крепостной России и житие тогдашних сильных мира сего. А оно было, как ни странно, далеко не всегда светлым и счастливым, ведь рабовладельческая система не приносила всем ее управителям удовлетворение и уж тем более счастье. Что уж в таком случае говорить о тех, кого система угнетала, кого перемалывала и переваривала для своего существования? Что уж говорить, имеется в виду, о крестьянах, основополагающем топливе Крепостнической России? Сказанного у Салтыкова-Щедрина и о них, и о дворянских семьях вполне достаточно для самых что ни на есть определенных выводов.

В «Пошехонской старине» страдают практически все персонажи в той или иной степени. В особенности, конечно, крепостной люд. Наверное, самым ярким таким эпизодом можно назвать увиденный рассказчиком в детстве пример наказания для девочки, выкравшей кусок хлеба из хозяйского дома. Ее грязная и заплаканная фигура, привязанная к столбу возле куч навоза, где все вокруг было облеплено жирными мухами, произвело неизгладимое впечатление на юного Затрапезного. Более душераздирающей представляется история любви крепостного иконописца Павла и мещанки. Последняя, выйдя за него замуж, неизбежно потеряла статус свободной женщины, автоматически закрепостившись. Но ее воля не смогла выдержать неволи у довольно миролюбивых в отношении крепостных Затрапезных. Финал этой любовной истории, прошедший через наказания плетьми, голодовки, умирание чувств и умирание самой героини. Экс-мещанка повесилась, пусть и выбив себе от барыни Анны Павловны право на бездействие. Но это отнюдь не свобода. И множество иных ситуаций из жизни закрепощенных людей показываются на страницах «Пошехонской старины» — спившиеся балагуры, изнеможденные мужики и несчастные от наказания за бремя материнства сенные девушки. Но здесь все их печальные и грустные жизни, представляющие беспрестанный труд и безвыходное отчаяние, есть лишь фон. Огромная панорама настоящей России, которая, разумеется, крестьянская, а не помещичья. Это настоящая Россия у Михаила Евграфовича неотделима от природы, неба, полей и рек, отчего сюжет происходит и вертится вокруг дворянских персонажей и лишь порой их дворовых. И, как я уже упоминал, помещичье бытие далеко не всегда бесконфликтное и праздное.

Истории каждого из членов семейства Затрапезных отлично показывают, что и далеко не все дворяне-помещики были наделены непрекращающимся счастьем. Почти все их браки, мезальянсы ли они или равные союзы, заключались безо всякой любви и порой даже элементарного взаимоуважения. Мужья избивали своих жен, пьянствовали, а когда вконец изводили свои аристократические организмы, супруги отплачивали им сполна. Самым поучительным в этом плане эпизоде для меня стала глава об Анфисе Порфирьевне и ее «покойничке», который поплатился и за жестокий нрав к крепостным, и за подобное же отношение к женушке. Правда, когда она стала хозяйствовать в поместье, положение крестьянства в нем не улучшилось. Родители рассказчика тоже любовью не были обременены, хотя до побоев не доходило. Василий Порфирыч находил себя в кабинете и церквушке, а Анна Павловна в финансовых занятиях и экономии. И в этом ее увлечении раскрывается и другая сторона на самом деле непростой жизни помещиков. Стремление к обогащению и показу этих богатств, которые могут проистекать из двух вещей. Либо строжайшей (и в этом глупейшей) экономии на самом основном, либо усилении эксплуатации крестьян (и экономии на них же). Отсюда и проистекает неслыханное «зажиточное» состояние Затрапезных, которым все соседи восхищаются. Только на обед дети Василия Порфирыча и Анны Павловны кушают похлебки из протухшего мяса. Зато копеечка-то сбережена! Конечно, в таких эпизодах трудно не припомнить Гоголя и его широчайший набор типажей помещиков, среди которых найдется место и экс-мещанке Анне Павловне. Что уж в таком случае говорить о сестрах Василия Порфирыча, папы повествователя? Коль родные дети его не живут, а прозябают, его незамужним сестренкам и того худо. Ведь им по законам православно-крепостнической России ничего не полагается, кроме милости хозяйки и брата. А милость эта оставляет желать лучшего. Их еще при жизни полу-загробное состояние вполне закономерно завершилось в келье далекого и забытого богом монастыре. Правда, одна из сестер Затрапезных и до этого не дожила... А другая, Аннушка, удивительным и совершенно безумным методом смешала помещичью логику с новозаветными канонами, сказав во истину гениальную фразу: «Христос для челяди сходил, чтобы черный народ спасти, и для того благословил его рабством». Притом даже сама оказавшись в по сути рабском состоянии, во всяком уж точно бесправном, заимев собственную госпожу — Анну Павловну, некогда дворянка стоически вытерпела плеть. Конечно, братец никак на подобное изуверство не отреагировал. Глядя на такие родственные взаимоотношения, удивительным кажется временное заселение племянника Василия, Федоса, в имение Затрапезных. Правда, в отличие от старух-сестриц, он мог наравне с мужиками поле пахать, да всякие разности чинить, и вообще мастер на все руки. Не знаю, его образ напомнил мне Льва Николаевича Толстого, а некоторые фразы так вообще позволяют примерить барину без именьица, Федосу, кафтан одного из первых народников, народовольцев и т.д. А перечисленное — лишь истории Затрапезных и их родственников. А ведь есть и другие романные дворяне, помещики или служащие высших органов, крестьянские бытописания, из которых хотелось бы напоследок отметить богобоязненного Сатира и его противопоставление Аннушке: «ежели в старину отцы продались, мы за их грех отвечать должны. Нет такого греха тяжелее, коль волю свою продал. Все равно, что душу ... кругом нас неволя окружила, клещами сжала. Райские двери навеки перед нами закрыты». И многие, многие, многие другие.

Салтыков-Щедрин с добротой душевной предоставляет в даровое пользование нам, читателям, два десятка (или чуть больше) независимых рассказов на заданную тему. И все из них хоть на цитаты разбирай, хоть на примеры «Великой России, которую мы потеряли». Такую я бы каждый день терял — и не отчаивался о проделанном. А вот «Пошехонскую старину» потерять — во истину грех. Тем более не прочесть ее. Как бы я не поклонялся гению краткости и абсурдистской сатиры Чехова, Салтыков-Щедрин сатирик не чуть не худший. А то и лучший. А с прекрасным стилем, яркими образами, живыми и скребущими фибры души по сей день, никакие текстовые объемы не могут стать помехой при прочтении. Да и разве не абсурдист Михаил Евграфович? Случай с перевешением безвестного удавленника со своего участка на другой, только ради того, чтобы соседу насолить? А невероятное скопидомство Анны Павловны? Как же уже упомянутый случай с «покойничком»? Хотя какая разница, абсурдист ли Салтыков-Щедрин, не абсурдист. Он великолепный автор, замечательно обнаживший гнилую крепостническую систему, феодальщину России, которая, к сожалению, с отменой крепостного же права никуда не делась. И буржуазность, которая лишь немногим лучше предыдущей формации, странным образом образовала вместе с оной жуткий гибрид-химеру. Да, некоторые помещики разорились, но разве это столь важно, если крестьянству-то лучше не стало? Система все равно продолжила жить, лишь слегка смягчившись, но предоставляя все те же горести и крестьянам, и некоторым дворянам (как видно из романа).

Таким образом, прочтение «Пошехонской старины» столь же обязательно, сколько и любого иного шедевра русской классики. Едкий, искренний, острый роман — как такое пропустить? И под конец столько еще можно сказать, столько еще вспомнить умного и красиво-печального из под-пера Салтыкова-Щедрина. Можно было бы вспомнить о «модных церквях» Москвы, где батюшки умело глаголят «place, mesdames!». Или короткую главу про никудышного сына мастеровитого дворного Затрапезной, которому она приходилась крестной матерью и которого же без всяких зазрений совести продала в солдаты. Но я лучше всего закончу, провожая ушедший с более чем две недели назад День Знаний, следующей цитатою: «Педагогика издревле торгует массой бесполезных знаний вместо действительных, подтачивая безвозвратно детскую жизнь для блага системы ... Педагогика должна быть прежде всего независимою; ее назначение — воспитывать в нарождающихся отпрысках человечества идеалы будущего, а не подчинять их смуте настоящего.»

Наконец познакомился с обратной стороной медали Виктора Пелевина — его малой прозой. Могу сказать в кратком виде лишь одно: романное перо дается ему в разы лучше.

Серьезно, «Чапаев и Пустота», «SNAFF» и другие его романы — почти все на голову, а то и две-три выше кратких произведений. Он даже не графоман, как Кинг, но все равно именно романы, на мой взгляд, даются ему лучше всего. В них он очень талантливо умудряется обозреть с десяток тем, обыграть несколько жанров, высмеять столько событий, вещей и явлений, создать столько (траги)комичных ситуаций, интереснейших сюжетов и живых героев... Много чего успевает сделать Виктор Пелевин в своих больших книгах, при этом, это его большой плюс, не переходить за Великую Границу графомании.

А что повествовательные миниатюры? Насчет персонажей могу сказать точно — в абсолютном большинстве случаев они функции или до крайней убогости бледные тени теней. В абсолютном большинстве случаев, которые я не буду рассматривать каждый в отдельности — по причине многочисленности рассказов в сборнике «Все рассказы» — все эти новеллки анекдотичные обозревания любимых тем Пелевина. Или же просто расширенные анекдоты. Иногда очень удачные, ан все же! За редким исключением пелевинские рассказы философские зарисовки дзен-буддистских сюжетов и им подобных. Зачастую (как минимум треть) произведений книжки — это обыгрывание советских реалий и/или штампов (зачастую же сие одно и то же). Да, во всяком в своих ранних писаниях, Виктор Пелевин ну донельзя ярый и едкий антисоветчик. Вот прям до совсем чрезмерных степеней. Короче, не всегда это красит его рассказики, особенно когда потешение над той или иной советской реалией делается фундаментом сюжета. Тем не менее «СССР Тайшоу Чжуань», «Оружие возмездие» (да-да, это тоже о «совке» — на финал внимательнее посмотрите) и «Спи» как антисоветские зарисовки и вообще — вполне себе на уровне. Некоторые работы Пелевина тут (да и вообще) повторение одних и тех же тем, использование одинаковых форм. Как минимум «Вести из Непала» и «Девятый сон...» — тексты, созданные ради закольцованной с нотками сонной мистики концовок. Примеров рассказов с одинаковыми целями/посылами/приемами и т.д. здесь — не мало. Но есть поистине выдающиеся творения. Например, из неназванных, «Мардонги» (люблю постмодернистские псевдодокументалистические игрища), «Жизнь и приключения сарая...», «Встроенный напоминатель» (и небольшой укол в (пост)современный авангард искусства, и вновь о метафизике бытия человеческого), «Бубен Верхнего мира» (первоклассный стеб над стремлением современных россиянок — да и что греха таить, не только — нацепить кольцо на пальчик от зарубежного гражданина), «Ника» (хоть и сразу догадался, что к чему, но круто; правда, не собака оказалась, но я был рядом! И да, напоминает один из последних рассказов на ФЛР), «Зигмунд в кафе» (а тут укор в сторону тех, кто фрейдистские намеки видит буквально ВО ВСЕМ; серьезно, во всех характеристиках и планах один из лучших рассказов в данном сборнике), «Краткая история пэйнтбола...» (еще лучше прежнего эскиза! Замечательно, и только, а почему — читайте сами)... Да, наверно, и все.

Закольцую концовку, как любят некоторые писатели. Пелевин хорошо, безусловно, порой гениален до некой пророческой высоты, НО... Большое «но» — лишь в романистике. Там он действительно видная величина, влиятельная, безусловная, сильная. Но мастерство сотворения выдающихся рассказов, которые только и можно что перечитывать с десяток раз и все время получать небывалое удовольствие от каждого хвостика запятой — дело непростое. Краткость ведь и впрямь сестра таланта. Но большинство из писателей одни в семье... Тут без всяких экивоков в сторону нашего единственного и неповторимого постмоденирниста в холодной и пустой в своем прошлом от модернизма в стране. Без обид, но и Короли Ужаса пишут такие себе рассказы. Не переживайте, про себя я вообще смолчу. Так уж вышло, что писать много и хорошо проще, чем немного и восхитительно...

Почитать можно, но лишь таким серьезным поклонникам творчества пелевениады, как я.

На последнем ФЛР узнал для себя вещь поистине удивительную. Оказывается, гений русской классики, отец литературного абсурда, мастер ироничных историй и проч., и проч. (в том числе и мой кумир, пример для подражания) — Антон Павлович Чехов был антисемитом! Знаменитым великоросским, знаете, махровым таким, ненавистником племени иудейского. И я еще понимаю, как такие теории можно строить вокруг Достоевского. И то, простите, но у него была своеобразная — не лучшая, ан все-таки, система деления «еврей — хороший, жид — плохой». И вообще эта тема отдельного разговора.

Так вот, даже «вездесущая» Википедия чего-то молчит о чеховском антисемитизме. А уж глобальные поиски по Сети, вот же забавно, в ответ на запрос «Чехов антисемит» выдают на первое место некий украинский информационный ресурс (к СМИ что российским, что украинским, по-моему, ясно, как относится — «желтизна» статей углядывается в обоих источниках), на второе — статью с проза.ру. И только третье место занимает специализированный портал, посвященный жизни и творчеству Антона Павловича. Статья этого последнего сайта даже называется «Антон Чехов и евреи» (автор Борис Хандрос), и в ней приводится исчерпывающий список «примет жидоненавистнических чувств» писателя — дружа с десятками отдельных евреев и целых семей, необычайно обильное количество еврейских героев в его рассказах и разрыв отношений с одним редактором-антисемитом. Да, вот уж и омерзительный подонок! Ну, и чтобы до конца разобраться, а что же за доказательства-таки имеются в пользу ненависти и презрения к евреям. Статья некоего Опендрика на прозе.ру, название которой даже лень писать, представляет, по сути, набор субъективности. «Автор» приводит несколько евреев-героев Чехова, говорит, что «никакого сочувствия к ним испытывать невозможно, они отвратительны и вспоминать их образы невозможно» (не совсем прямая цитата). И я вспоминаю упомянутого им Осипа Дымова из «Попрыгуньи», которого данный персонаж «даже вспоминать не хочет». Вы видите в этом герое убогого и мерзкого существа, недостойного сочувствия, далекого от всего человеческого? Недочеловека?! Мы все разные, личности, индивидуальности, но так посмотреть на Дымова — это иметь умственную болезнь. Серьезно, я даже не подумал, что этот герой — еврей! А уж сколько я сочувствия к нему испытал... Да и презрительно ли относится к нему сам писатель? По-моему, все в рассказе и повествовании говорит о том, как сочувствует Чехов Дымову, который человек больший, нежели вся тамошняя богема.

А теперь, простите за столь долгое вступление, к описанию самого рассказа. Да, и «Скрипка Ротшильда» попала в «доказательства обвинения» одного уникума. Прекрасное произведение, где смешалось столько оттенков смысла и эмоций, где есть и грусть, и юмор, и слезы, и смех, для сторонников теории «Чехова-антисемита» есть прямое доказательство в этом. Ведь там же есть жид Ротшильд, которого главный герой, Яков, ненавидит! Только вот в конце он понимает, насколько глупо это презрение (и впрямь глупо начать ненавидеть нищих евреев-музыкантов за то, что они любую мелодию играют как-то слишком тоскливо). Даже дарит перед смертью свою скрипку этому жиду! Да и как не сочувствовать ни в чем не повинному Ротшильду, который ничего плохо не сделал, да и не сказал гробовщику Якову? Да еврейский персонаж этот даже не богач. Черт, и не конкурент «нашему» мужику. Он тоскливо играет, а дети гоняют его вместе с собаками за то, что, собс-на, он еврей. Про смысловые значения слова «жид» просто промолчу. Ребят, ну, надо понимать, что сейчас это безусловное оскорбление, а раньше, в веке так 19, все несколько иначе обстояло.

Итак, что в итоге остается кроме «антисемитизма» в «Скрипке...»? Многогранный главный герой, который постоянно считает свои «сплошные убытки», даже когда умирает его собственная жена. Жизнь в подсчетах даже выветрила из его головы воспоминания о давно умершей дочери. Но тем не менее, несмотря на «ростовщическо-жидовскую» натуру Якова, этому чеховскому (анти)герою невозможно не сопереживать. Он раскаивается в своем отношении к жене, которое мягко говоря стоит обозвать скверным. Яков понимает, что зря он так долго презирал бедного жида Ротшильда. Уж про сцены посещения фельдшера лучше умолчать — слезу там трудно не пустить. Но и без забавных или трагикомических зарисовок тоже не обходится! Одним словом, наравне с «Черным монахом» и «Попрыгуньей» — моими любимыми работами мастера.

Читайте «антисемита» Чехова!

Король Ужасов, Стивен Кинг, малый не бесталанный. Мало кто будет с этим спорить. А история его успеха и сама слава, им достигнутая, так и вовсе могут вызывать уважение и почтение. Кинг являет собой прекрасный пример воплощения американской мечты, в которой он чуть ли не с самого низа (ну, с нижних ступеней среднего класса точно) добился своих заветных целей. Трудом, потом, усердием и невероятным стремлением. Зарабатывая по юности хоть какие-то копейки в самых грязных и черных занятиях, вроде уборщика, он неумолимо писал, строчку за строчкой, пока не добился своих многомиллионных тиражей и почти сотни экранизаций написанного. Пусть «звездная болезнь» писателя и не сразила, но вот один «звездный порок» он получил. Неизбежный, конечно, в его области. Он стал титулованной печатной машинкой, из года в год выдающей все новые и новые графоманские кирпичи. Мне лично кажется, что в последнее время, после признания за ним звания Короля, Стивен просто-напросто отказался от редакторов-оккаимистов. Тех самых, что держали в узде его графоманские порывы. Я помню, как читал «расширенную» версию «Противостояния», вернувшую свой объем после редакторского «текстоцида». Честно, местами — очень хорошая вещь, но такой умопомрачительно необъятный размер талмуда Кинга, столько запылившихся ружей, которые так и не бахнули хоть разок...

Но литературные труды автор мне все равно нравятся. «11/22/63» до сих пор теплится в моем сердце. Да, я считаю тот роман самым лучшим у Стивена. Но расследуя его графоманские деяния, мне захотелось посмотреть на них с другой стороны — не большой, а малой формы. Рассмотреть получше рассказы писателя, повести. Все-таки, как и сам Кинг замечает, рассказы — самая трудная писательская стезя. Узоры, в которых не должно быть ни одной лишней детали. Поэтому я и приступил к сборнику «Лавка дурных снов» — посмотреть не на Кинга-романиста, а на Кинга-миниатюриста. Кинга-новеллиста.

И что могу сказать? Стивен явно сильнее в романах. Крупная форма, с условием контроля над графоманской сущностью автора, является его сильнейшей стороной. Ведь малая форма получается ну явно, явно слабее. Возможно, «Лавка...» просто не самая удачная его антология, но пока это проверить сложно — другого знакомства с рассказами Хоррорного Царя у меня не было и, видимо, не предвидится. Почти в каждом малом труде либо скучное повествование, либо очень слабые концовки. Есть и другие моменты, но это основные минусы. Если говорить не обще, а разбирать по отдельности каждый рассказик, получается следующая картина. «Миля 81» — растянутая история, которую можно было бы передать как короткую сказку. «Гармония Премиум» — попытка слезовыжимательной истории в реалистике. Но вышло так себе, ибо не ясно, а о чем, собственно, рассказ. Какова его «сверхцель», посыл. Они отсутствуют, а вижу я только пересказ выдуманного события. Да и герои не шибко доработаны для сопереживания. «Бэтмен и Робин...» — получше первых два. Описание отношений престарелого и слабоумного отца и его сына. С эмоциональной частью почти все идеально, но финал показался мне слишком резким. Почти как рояль из кустов. Серьезно, никаких предпосылок для подобных выпадов батяни я не разглядел. И заглавие истории выглядит не слишком подходящим. Но драматургия и персонажи прописаны очень хорошо. «Дюна» и «Гадкий мальчик» — одни из лучших произведений сборника. Герои, сюжет, акценты, финалы — на уровне. За этих «малышей» можно сказать Мастеру «браво!». «Смерть» — недурно, но «сверхцели» и посыла вновь не вижу. «Мораль» — замечательная задумка и даже реализация, но лишь до концовки. Она полностью испорчена и загублена, как и все, написанное до этого. Правда, не знаю, зачем было так весь накал убивать. «Загробная жизнь» — читал задолго до всех остальных частей сборника. «Герман Вук все еще жив» — не цепляющий сюжет, не привлекающее повествование и непонятные (отсутствующие) посылы. «Нездоровье» — один из самых плохих рассказов «Лавки...». По отрицательным параметрам то же самое, что и с прошлым, только усугублено в несколько раз. «Ур» — повесть, из-за которой и принялся читать сборник. Стоило бы получше раскрыть альтернативное наполнение иномирных библиотек, но и так сойдет. Тоже одна из жемчужин книги. «Билли «Блокада»» — не люблю спортивные истории и в принципе не понравилось. «Мистер Симпатяшка» — серое повествование и практически мертвый сюжет, но ситуацию спасла концовка. Вот тут Кинга хвалю. «Маленький зеленый бог страданий» и «В этом автобусе — другой мир» — бодрые истории, которым не хватает чуточки глубины. «Некрологи» — все хорошо, также одно из лучших творений Стивена Кинга в этом сборнике. Оставшиеся рассказы вместе с переводами стихов хоррор-писателя, которые и в оригинале без рифмы... Не, это трогать вообще не стоит. Там совсем плохо.

Итог: в не самой стильной стезе писателя и конкретно в данном сборнике все равно присутствуют хорошие истории. На мой взгляд, это «Некрологи», «Мистер Симпотяшка», «Дюна», «Гадкий мальчик», «Ур» и, так уж и быть, «Мораль». Остальное читать не советую — напрасная трата времени. Но стоит брать в расчет, что вкусы у меня специфические, отдают субъективностью и я не фанатичный поклонник автора.

«Фантастическая история или богатыри-прогрессоры»

Сложная история у России, странная, мрачная, трагичная. Но интересная. На самом деле она у многих народов точно такая же. Древние англичане с французами жили не менее интересно, чем и наши предки. Так или иначе, но история как наука, дело известное, не просто собирания фактов. Это еще и их систематизация в исторические законы. У всех знаковых историков, правда, получались эти константы своими. Не только, правда, историки над выведением этих законов трудились. Философы, социологи, экономисты... И не-совсем-историки. И да, речь у нас про Льва Николаевича Гумилева и его «Древнюю Русь и Великую Степь».

Давайте для начала определимся с тем, как подходить к самому писателю-исследователю, а потом уж к его работе. Кстати, что книга результат кропотливых трудов, что ее создатель личность отнюдь не бесталанная, а эрудированная и крайне интересная (некий пролог к его дальнейшей возможной критики). Далее я постараюсь подсказать потенциальному читателю «Руси и Степи» как относиться к этой книге. Поэтому я предлагаю напомнить всем, что существует несколько способов познания (в самом широком смысле) мира. Есть наука — собирание фактов в систему. Существует философия — осмысление фактов в системах или систем в фактах. Соседствуют рядом с ними религия — придание системной осмысленности и искусство — творение смыслов в системах (и фактах). Это все наскоро слепленные дефиниции, но остановимся на следующем: наука есть системность из собираемых фактов, философия же является осмыслением их. Задача философии все осмыслять, заполнять смыслом. И коль мы вспомним, что в силу тяжкой и ужасно непростой судьбы Лев Николаевич (Гумилев) не получил системного знания, но науку — этнологическую, историческую, археологическую — любил, то поймем его небывалую личную эрудированность и стремление познать мир. Но даже без прочтения фундаментального труда мечтателя, пытавшегося быть ученым (имеется в виду «Этногенез и биосфера Земли»), после изучения в кратком ли виде, либо же на данном примере (рецензируемой книги) станет понятно: Гумилев-младший философ. Своеобразный, в чем-то довольно самобытный, но философ. Не ученый к счастью или к сожалению.

Почему? Да потому что хоть и пытается наш «подопытный» собрать факты довольно значительного исторического периода (примерно с распада Западной Римской империи и до окончательного падения Золотой Орды) в единую и логичную систему, но в рамки науки это не укладывается. Ниже я еще расскажу о некоторых нестыковках в тексте. Так вот, в своем стремлении к научной рационализированной системности Л.Н. выходит за границу научности. То бишь из «физики истории (этнографии/-логии)» получается «этно-историческая метафизика». И все начинается уже с «научного глоссария» Л.Н., где в априори историческом труде появляются следующие понятия: вакуума, аннигиляции, биохимической энергии и т.д. Применение некоторых слов для составления терминов вообще походят на искусственную заумь для затуманивания внимания. А большинство определений говорят ровным счетом ничего и зацикливаются друг на друге (как шуточные повязанные термины в одном из путешествий Йиона Тихого, пустые по объяснительной составляющей: сепульки — сепулькарии — сепуление — сепульки). Не верите — прочитайте сами его словарь в обозреваемой книге или «Этногенез и биосфера Земли». Также можно посмотреть печатные или видеообзоры сего (историки обычные и популизаторы стараются издавна донести отсутствие абсолютной истины в трудах Л.Н.). Но это лишь о терминах, а не сентенциях по поводу того, как нужно проводить исторические исследования. Если углубиться в эти написанные измышления автора, то получается, что ни письменные источники, ни археологические данные, ни... Все не годится. Зато исторический синтез, то бишь прозорливое щупальце воображение безусловного острого ума Л.Н. — самое то! А когда источники с археологией таки нужны и доказывают (или «доказывают») версию писателя, то эти вещи уже достоверны. То бишь для великой задачи создания единой теории образования, формирования и смерти этносов, в том числе и в этой «практической книге» (она ведь относится к «Этногенезу» именно как практика, тогда как первый талмуд Гумилева книга теоретическая), Гумилев использует невнятный, слишком диковинный и лишь размывающий смыслы терминологический аппарат и метод, который заключается в ловком жонглировании при помощи достаточно обширного личного банка знаний автора. Поэтому давайте и вправду будем относиться к этой вещи не как к науке, а как к философии. И Л.Н. добро сделаем, и себе задачу упростим.

Так о чем гласит его модель мира? Опираясь на философские изыскания досточтимого академика Вернадского, Гумилев говорит, что мир люди являются частицами биосферы, в которой есть свои законы. Эти законы систематизируют разумную жизнь, то бишь нас, разделяя нашу историю на циклы. Эти циклы находятся в научной сфере на стыке гуманитарных и естественных наук, на линии водораздела истории и биологии. Лев Николаевич предлагает нам для постижения этого таинственного зацикленного мироздания свою гумилевскую «этнографию/-логию», которая должна внести рацио в сложные и порой загадочные судьбы государств и народов при помощи смещения на историю не государственную, а этническую. Итак, этническая история, безусловно, направляемая разными явлениями, включая культурные, религиозные и экономические, да и психологические, по Л.Н. определяется биологическими мутациями, которые как раз и являются перемычкой в перетекании биологии в историю. Эти мутации есть «пассионарные толчки» — то есть возникновение в популяции (этносе) генов, побуждающих людей их наделенными к решительным действиям. В основном к военным. Он этих «пассионариев» и именует в большинстве упоминаний богатырями. Если условия будут достаточно соответствовать их распространению и усилению в исконном этносе, то данная популяция в итоге становится мощным государством (или культурой, или цивилизацией), которое быстро подминает под себя своих слабых по пассионарному духу соседей и образует ореол величия во всех сферах жизни. И такое благоденствие, соответствующие специально разработанной шкале Льва Гумилева, будет продолжаться до тех пор, пока пассионарии не растворятся окончательно среди не-пассионариев (обычных людей; их Л.Н. именует субпассионариями) или не погибнут в войнах усилившегося при помощи них этноса. Но может статься, что пассионариев на родине не примут. Тогда они усилят своим «дрейфом генов» за счет «метисации» чужой этнос, либо свой образуют. Ну, последнее маловероятно, но все может быть. Но все, конечно, обстоит сложнее: пассионарное движение в этносах повязано с фазами пассионарности других этносов, международной обстановкой, религией, экономикой и культурой, но впереди всего этого стоит именно пассионароность. Именно из пассионароности проистекает все прочее, в том числе и История с большой буквы. Развитие человечества.

Ну, вы поняли — пассионароность это как в метафизической философии Первоначало бытия. В данном случае исторического и человеческого, пусть и не всей Вселенной и не всего бытия. И теперь начнем критиковать. Ведь, действительно, бог с ним, рыхлым глоссарием, с фокусничеством в обращении исторической методологии. Но что такое гены пассионарности? Я как бы намекаю, что Л.Н. не биолог и не дай бог не генетик. Но тем не менее именно в таковых генах он увидел «движетель истории». Правда, другие биологи и генетики, даже самые антинаучные таковых не открыли и не выдумали. Нет их, генов пассионарности! Но я если б были... А почему они возникают? Исходя из каких внешних условий возникает подобная мутация, т.е. ошибка копирования генов по-современному? По Гумилеву сие, быть может, направленный в определенную точку Земли сконцентрированный луч космической радиации. Возможно от Солнца. И ладно изнасилование биологии, но изнасилование физики... Что за луч, как он может быть направлен и сконцентрирован? Как он бьет не по всей Земле и лишь в тех, кто в итоге становится богатырями? Почему происходит в результате этого именно пассионарная мутация? Каков механизм влияния диковинного космического излучения на появления генов людей «длинной воли»? И удивительно, что так часто образуемые гены пассионарности в итоге не стали доминантными генами и признаком. Серьезно, давайте поверим, что все так — лучи и гены длинной воли. Богатыри эти становятся альфа-самцами во всех сферах этноса и разносят своими эти гены по прелестным самкам. Так чего ж эти гены в итоге отмирают, не закрепляются в генной структуре следующих поколений? Откуда такая избирательность — только отцы и их дети? Это такая же логически невероятная вещь, как и ген суицида — коль бы он был, то как настоящий «генный брак», который не приводит гены к их главной задаче, копированию и переносу себя в следующее поколение, то давным-давно изжил себя. Иначе странно, что люди продолжают кончать с собой из-за гена, который не может продержаться дольше одного поколения. А никаких объективных условий для его регулярной мутации, т.е. постоянному образованию не найдено.

Но даже пустой словарь с предвзятым подходом к историческим фактам в добавок к ненаучной пассионарности ничто по сравнению с вытекающим из этого! А именно химерам. Ну, знаете, метисации разные бывают. Гумилев много видов выделяет. Есть и такие, которые убивают в итоге этнос. Это химеры, а, по сути, единственный рассматриваемый в данном ключе их пример — иудеизированная Хазария. Бедная, бедная, бедная Хазария! Бедные же и евреи, которую добрую половину увесистого кирпича Льва Николаевича играют роль серых кардиналов и иллюминатов, тайного правительства, которое чуть ли не топит пассионарные толчки и не губит все «нормальные» этносы. Да-да, Л.Н. говорит, мол, не все такие, всякое бывает. есть объективные условия, по-другому нельзя было поступать, все делалось ради выживания, но таких сносок-«оправданий» — от силы две. И они очень забавны рядом с сотней слов, мягко говоря нелестных по отношению к евреям. Но Гумилев ж только против иудаизма и торгашества. Тем не менее признаю, что именно антисемитизма открытого нет. Некоторые антииудаистические настроения, и то по большей части прикрытые. И все ж мне бросается в глаза (и не только мне). Да и многое другое колит и глаз, и рассудок, и сложившийся комплекс знаний, и логику. Например следующие фразы: 1. «пили ради веселья, а не опьянения» (неужто человек не разу не пил и не понимает, что одно без другого не мыслимо? Я бы понял, если написал пили ради удовольствия эстетическо-вкусового...); 2. Шутка про мертвецов ни к селу ни к городу в вроде бы как научной работе (перед главой 95); 3. Большая часть населения Древней Руси до ее феодального раскола называется «лицемерными двоеверами» и им вменяется распад государства (в то время как князья-пассионарии верой и правдой старались все удержать в русле единства и православия...). Ага, а убогая лествичная система и объективные законы формационной истории — это не о нас! Не царь плохой, а бояре... То есть не бояре, а народ! 4. «Разум, т.е. собственное мнение» (глава 96; когда это у нас столь сложная вещь скатилась до одной своей производной составляющей?); 5. «Механистичный эволюционизм, ныне отбрасываемый даже в зоологии и замененный мутагенезом (глава 105; да что ж вам всем Дарвин и современная его синтетическая теория эволюция противны, которая, кстати, мутагенез и включает? Но согласен с посылом невозможности полного применения дарвинизма на тело историко-общественной науки); 6. Вся глава 67 и некоторые части других эпизодов (в, повторюсь, обозначенном как «научный труд» фолианте начинается не просто неумелый обзор религиозных течений, а настоящая теологическая критика иудаизма, гностиков и прочих неугодных, а Яхве назван, хех, злым Богом и Вакуумом. Да, Ад — это космический вакуум...); 7. БИОПОЛЕ; 8. Опять же о религиях — с какого момента атеизм включает в себя шаманизм, исмаилизм и гностицизм? И по какому праву верованиям и философиям, которые доносят до нас оригинальную концепцию необходимости внутреннего развития и познания наравне с верой, автор позволяет себе называть крайне негативными в контексте книги, практическими сатанинскими и античеловеческими «антисистемами»? 9. Почему только мужчины могут быть носителями пассионарных генов? Возможность образования таковых в девушках упоминается один раз и под самый конец «Древней Руси и Великой Степи«! Но если возможны оба варианта, то почему не упоминается посреди сотни мужиков-пассионариев хоть одна баба? (нет, я не феминист); 10. Как прекрасна позиция дихотомии людей на нули и единицы, творцов и потребителей и т.д. В данном случае — на пассионариев и субпассионариев... Тех, кто творят историю, и тех, кто должен подчиняться этим творцам.

Вот так примерно обстоят дела с внутренним наполнением работы Льва Николаевича Гумилева. Да, кажется, что я всеми силами старался вас отвадить подальше от подобного творения, НО! Но я сразу сказал, что не стоит подходить к нему как к ученому. Он философом. Очень интересный, между прочим. В некотором роде продолжатель традиций русских космистов (пусть насчет данной характеристики применительно к Льву Николаевичу и есть споры), которого не стоит обвинять в антисемитизме — он чуть более «антисемит», чем Достоевский. Да, я их обоих таковыми не считаю, хотя в случае с Гумилевым стоило ему быть чуть более аккуратным на словцо. Да и язык у Л.Н. по-настоящему впечатляющий и яркий. Если отступить от его теории и быть внимательным к тем отрывкам, когда он говорит, что «с этого момента я допускаю это» или как-то так, то можно смело читать «Древнюю Русь и Великую Степь» как сборник самого широкого спектра исторических фактов обозначенного периода. Внушительный и великолепный получается в таком случае исторический роман с толикой фантастических допущений. Серьезно, давайте будет воспринимать этого настрадавшегося, умного, крайне оригинального и креативного мужчину как философствующего фантаста с багажом исторического знания! Так можно смело читать книгу и не быть стесненным опасением неверной интерпретации прочитанного. Поэтому удачи и как-нибудь почтите память этого пылкого защитника татарских и тюркских народов и борца с суеверными мнениями об их прошлом как дикарском с помощью чтения этого талмуда! Не зря ведь Гумилеву в знак уважения по усилиям в сфере укрепления межнациональной дружбы поставлен памятник в Казани. Лев Николаевич довольно изобретательно, по-своему старался предотвратить все эти национализмы и расизмы. Ему они были ненавистны, что видно в название одной главы: «Плохих этносов нет!». Не забывайте это, и все будет хорошо.

ПС. В некоторых моментах концепции Гумилева пересекаются с Хантингтоном.

Говорят (некоторые), что нужно судить объективно. Конкурсные рассказы, конечно. Но что такое этот «объектив»? Некоторые параметры для «четного судилища»? Но и к параметрам можно подходить с самых разных сторон. Да и у каждого есть своя иерархия этих параметров, свои собственные пункты оценки. А кто-то, вполне справедливо, не парится и выставляет оценки и пишет рецензии, опираясь лишь на эмоции, полученные от произведения. И как быть в таком случае, когда есть такое изобилие вариантов «объектива»? А лишь субъективщиной и обходиться, ибо все мы разные и нравится нам всегда что-то свое. Хотя, безусловно, в чем-то мы можем сходиться — в грамотности языка писателя, его богатстве и красоте, но в остальном...

Как оценивать фантастические произведения? Так же, как и остальные литературные труды — за построение сюжета, «живость» персонажей, оригинальность, вложенные посылы, язык и т.д., но не забывать о главном. А главное для меня в фантастическом произведении, уж простите, именно та самая фантастичность. В каком-нибудь рассказе или романе родом из фантастического гетто могут быть не самые объемные герои, не особо различимые посылы автора, довольно не богатый язык, но зато такой великолепно выстроенный мир при помощи новаторского фантастического допущения, что становится невозможно поставить произведению низкую оценку. Или же это фантастическое допущение может быть избитым, но настолько инновационным образом встроено в сюжет и взаимоотношения между персоналиями, что становится чем-то совершенно новым и по-настоящему захватывающим. Так что я стараюсь оценивать фантастические произведения, признаюсь, в первую очередь за фантастичность.

А теперь о финале ФЛР-15. Эх, сколь многие работы сюда не попали! Вправду достойные вещи, что действительно обидно. Более того, не попали даже во второй тур... Хех, и я не о своих произведениях. Ведь были «Поезд в степь», «Квантор Темного Лорда», «Персей обреченный», «Зеркальце Геры» и ряд ставших печально известными рассказов, пытавшихся пробиться вперед не самым честным образом. Но некоторые из них были хороши и зря их авторы прибегали к таким методам. А перечисленные в начале так и вообще замечательны. Но прочитал я не все группы первого тура, да и во втором прочел не все в итоге, поэтому допускаю, что в финал в итоге — по моему вкусу — попали не все достойные истории. Как бы то ни было, судить, оценивать и выбирать надо из имеющегося.

Для начала о самых слабых, на мой субъективный взгляд через более-менее объективные требования, работах. «Love is» — история, где есть переизбыток всяких пакостных чернушностей и не до конца выстроенные образы действующих героев, из-за которых не до конца же получается им сочувствовать + «в лоб» конкурсная тема. «А может, завтра?» — не совсем прямолинейная подача тематики, но вот персонажи все-таки пустые, фантдоп откровенно слабый и далеко, далеко не новый. «Андроид Рублев» — саймаковские мотивы, которые до Мэтра, конечно, не дотягивают (хотя вышло неплохо, уважаемый автор, но есть куда расти). «Паладины» — рассказ хоть и запоминающийся, но черт, это ж «Луна 2112» и на самом деле не только она. Избитая тема клонов, которая старается быть подано оригинально, при помощи экономического уклона. Но это уже было в упомянутой «Луне...». «Хорошей смерти, братья» — вот и героиня вроде б как вышла не двухмерной, ее папа под конец тоже кое-как, но раскрывается. Но весь этот фантастический антураж... Ох, как же он не нов, как часто все это было. Типичнейшая космоопера в пределах Солнечной системы о борьбе повстанцев отдаленных миров за независимость. Да и то созданный мир отличается от нашего только космолетами более совершенными. А так и почти ничем не отличающийся от нашего аналог ютуба есть. «Хрустальный лабиринт» — тоже не самый плохой рассказ конкурса. Оно и понятно, ибо в финал откровенно недоработанные, недоделанные и кривые произведения вряд ли бы попали (это касается всех выше перечисленных — все молодцы). НО — где оригинальность? Кристаллы сверхцивилизации, сохранение с помощью них сознания... Как минимум (!) у Ливадного это было. А уж как часто сие всплывало в зарубежной фантастике... Да и героев можно было лучше прописать.

Дальше чуть сложнее уже делить победителей и тех, кто лично для меня останется лишь финалистом. Сразу лишь скажу, что «Цветочная ведьма» следовало бы остаться во втором туре. Хотя по сравнению с некоторыми из рассмотренных выше чего бы и не попасть в финал. Так или иначе, тема, как ни крути, а подана слишком прямо — ну, вот зеркальце, колдовское, ну, есть оно. Если приглядеться, то тут не просто оригинального ничего нет, но и заявленная тематика играет не сюжетообразующую роль. Для меня это важно. Коль избрали темой какого-било конкурса те же зеркала с отражениями, то подавай их прямо, или завуалировано, но самое главное чтоб они не только присутствовали в работе, но и занимали в них важное для повествование место. Тут я вижу лишь упоминание ради упоминания. Тем не менее новизна чувствуется, некоторые моменты порадовали, персонажи более-менее живые получились. Но повествование неровное. «Песня о море» — хороший рассказ, безусловно. Героя главного все ж можно было и лучше раскрыть, но «и так сойдет» (с). Концовку чуть сильнее вполне должно было сделать. Зато в целом очень недурно. НО — где тема? Где обозначенная конкурсная тематика? Я не увидел. И, наконец, «Катись, яблочко наливное...». Безусловно, литературные поделки запоминают по концовкам. И тут финал мне ну очень приглянулся. Вот хорош и все тут! Но все до него — слишком серо. Слишком... Да и никаких намеков на заключительный поворот/твист/финт я не углядел, а отсутствие в предварительном повествовании «крючков» для приготовления прозорливого или обычного читателя к неожиданному финалу делает возможную литературную игру каким-то сплошным набором текста + рояль.

А теперь, барабанная дробь, мои любимцы. Работы, и вправду впечатлившие и по-настоящему достойные победы. На пятое место я поставлю внеконкурсный «Карго-культ». Видимо, один из лучших как среди всего внекса, так и в финале рассказ. Но имеет свой ряд минусов, который я перечислил в его карточке. Не совсем явная тема конкурса, блеклые персонажи, слабоватая концовка, зато отличное раскрытие заглавия и сам фантдоп. Это правда хорошо, но «есть куда стремиться» (с)! Дальше все-таки, на пьедестал под номером четыре, я выставляю «Возвращение». Да, когда я составлял топ из «желтой группы», я не включил рассказ туда — но лишь потому, что прекрасно знал: «он свое получит». И вот, «Возвращение» в финале. Кстати, это тот самый пример литературы, которая пишется именно ради концовки. Рассказ-перевертыш, закольцованная книга, петля времени-пространства. Но это лишь очень качественная, но лит-игрушка, ибо герои — лишь функции, конфликта нет. Есть лишь великолепный поворот, который стал сюжетообразующим и тематически соответствующим конкурсу элементом, но не более. Но среди что «желтой группы», что здесь это достойный похвал экземпляр, но после некоторых раздумий в тройку я его не внесу. Зато «Во всю стену» на третье место поставлю, ибо отличное раскрытие темы, отличные герои. Все отлично, но как-то слабо запоминается. Не знаю даже. На самом деле фантастическое допущение уже встречалось, просто мастерство писателя его облачает в новаторские одеяния, которые блестят и радуют глаз. Заслуженное же серебро достается сюрреалистичному и самую чуть безумному, что лишь делает ему больший пиетет, «Мареву теней». Напомнило мне фильм, названия оного уже потерялось в моей памяти про мальчика, который в своем воображении ушел в мир огромных, но приятных мохнатых чудовищ. Тут только читать и наслаждаться, чего всем советую. И, наконец, золотоносцем я нарекаю «Всем, кто слышит». Да, местами повествование требует сокращений — это заметили верно. Но герои удались, мир хорош своей легкой недосказанностью, а эпилог впрямь вышел чарующе нежданным. Теплота милейшей девушки, далекий космос, далекое море и смертельная миссия. Чего еще для счастья надо?

После «Танцора Января» прошло порядочно времени. К сожалению, воспоминания, включавшие в себя практически весь сюжет книги, предались в забвению. Остались всего лишь крупицы минувшего впечатления. Память о том, какой прекрасной была космоопера в стилистике таинственной, хмельной, свободолюбивой, зеленой и магической Ирландии. И теперь я пополнился новыми переживаниями, теперь уже от прочтения «Эйфельхайма: города-призрака» Майкла Флинна.

Что стилизация ирландскими мифо-поэмами далекого космоса, что средневековая Германия с вкраплениями современности автору удаются блестяще. Честно, оба романа в плане антуража и создания мира, эпохи (или, в случае с обозреваемой книгой, воссоздания их же) получились великолепными. Я верю что далекому будущему от Флинна, что давнему прошлому его же пера. Германская деревенька в гуще мрачных и необычных событий получилась потрясающе яркой, живой и реальной. Каждому персонажу из прошлого я верю, сопереживаю и внимаю с превеликим удовольствием. В особенности, конечно же, монах-интеллектуал, настоящий предвестник эпохи Возрождения, Дитрих явялется объектом моего сопереживания и симпатий. Замечательный образ, в который хочется верить и как-то вживить в современное российское поповство — жаль, что так нельзя. Ну, да бог с этим. Замечательно еще и то, что части с воссозданным Средневековьем являются доминирующими в тексте «Эйфельхайма». Потому что в разы читать интереснее, чем происходящее в настоящем. Серьезно, Том, Шерон, азиатка-библиотекарь вышли по сравнению с древними немцами и тамошними инопланетянами крайне невзрачными. Я страницы с современностью чуть ли не пролистывал побыстрее, чтобы очутиться снова в старушке Германии. Так что я в итоге не понял, разошлись Шерон и Том, или нет... Вроде бы, нет. В чем еще воспеть дифирамбы? Фантастическое допущение. Да, кто только не писал про палеоконтакты. Сколько всякого барахла от эзотериков и прочей шелухи каждый тут навидался и наслышался. Ан все-таки, миддл-Контакт в таком красивом оформлении — зверь редкий даже в фантастическом гетто. Только и остается его в Красную книгу разместить и лишь любоваться его дивными изгибами и геральдической грации! И тематика христианства-для-пришельцев — тема еще далеко не избитая. Крайне мало встречающаяся, на самом деле. В основном в виде юмористических зарисовок у того же Лема было. «На серьезных щах» припоминаю только в виде «Книги странных новых вещей» Фейбера. Еще у Лукьяненко была. И реализован данный нечастый фантдоп отлично.

Просто чудо, а не книга, да вот минуса два есть. Первый, как я уже сказал — эпизоды о наших дней слабые. Может, слабыми они кажутся лишь при сопоставлении с немецким Средневековьем, но все ж. И концовка. Что заключение в современности, что в немецком прошлом мне не понравилось. Не знаю, думалось, что по логике сюжета случится нечто вроде моментов из «Великого Крестового похода» Пола Андерсона. Но не случилось... Жаль! А книгу читаем как грандиозный и достоверный (исключая пришельцев, конечно) исторический роман!

«Не дай вам Бог жить в эпоху перемен» (заезжено)

«Пустые детские и битком набитые приемные психоаналитиков свидетельствуют о том, что у нас далеко не всё в порядке. И, распространяясь, эта зараза тащит в могилу всю нашу цивилизацию» (П. Бьюкенен, «Смерть Запада»)

Начну, как часто бывает, издалека. Не так в России завершился ЧМ по футболу, с чем поздравляем франкофилов. Сколько организаций и всевозможных объединений приняло участие в проведении этого мероприятия не счесть. В том числе и ребята, которые занимались созданием сайта для подбора персонала для сего события. Забавная вещь: в опроснике-обучалке подобного официального сайта есть вопрос: «в какой стране впервые за всю историю ЧМ будет проходить сразу в двух континентах?». Ответ-то, понятно, Россия, но сразу видна безграмотность либо переводчика, либо составителя вопроса. Ибо Россия состоит из двух частей света. Так, во всяком случае, принято в нашей терминологии. У нас есть строгое разделение географических и историко-культурных очертаний массивов суши. Оказывается, в английской языке это разница менее четкая. Но это я к чему? Непонятно по какой причине, но обложка работы Самюэля Хантингтона «Столкновение цивилизаций» в серии «Эксклюзивная литература» вышла под обложкой не с изображениями цивилизаций в представлении ученого, а с этими непонятно чем — то ли континентами, то ли частями света...

Теперь приступим к самой книге. Я сразу начну с плюсов и обойдусь без с обобщений-пересказов. Многие и так должны знать Хантингтон, американский социолог-политолог, является автором более-менее известной концепции перехода мировой политики от идеологических лагерей к лагерям цивилизаций. Какие же у этой работы положительные стороны? Не важно, насколько прав Самюэль Хантингтон в мелочах, в своих предсказаниях и детальных анализах происходящих динамических изменений в мире. Он делает одну важную вещь, которую понемногу начинают свершать и другие деятели двадцать первого века — напоминать Западу, что он не в вакууме. Что его цивилизация — не идол, к которому будут и, что важнее, должны стремиться другие народы. Что мир многообразен и сложен, а глобализация не распространит западный образ жизни по всей матушке-планете и не изменит на всех, сделав американцами. Ведь понятие «цивилизация» — не только и не столько синоним Западу. Это термин, определяющий любую «ярко выраженную культуру» (цитата). То есть достаточно масштабную, имеющую общие отличительные черты и не только кровную связь культурно-историческую общность. Кстати, конкретного определения Хантингтон так и не дает цивилизации, хотя и обсуждает данный терминологический вопрос на протяжении десяти или более страниц. Другой плюс — он напоминает Америке-Европе, что она не находится в абсолютной безопасности, и бывшие колонии, ранее бывшими великими культурами и возвращающими себе это знамя, хотят мести. И вполне заслуженно. Последний плюс — Хантингтон понимает, что мир меняется. Но все эти плюсы являются лишь призывами автора монографии пересмотреть устоявшиеся взгляды. Другое дело то, что предлагает политолог взамен. А это уже, в моем представлении, минусы.

В «Столкновении цивилизаций» есть очень много спорных моментов. Я, наверное, для удобства рассмотрю их в пронумерованном списке. Они будут касаться как и в принципе предлагаемых Хантингтоном предпосылок для создания мозаики нового мира, так и отдельных сентенциях и идей, озвучиваемых в книге. В любом случае прочесть ее стоит ради расширения кругозора, собственной критики и понимания того факта, что многие люди культуры и науки видят глобальные изменения мира. И заранее прошу прощения, что практически не буду ссылаться в критике на цитаты из книги — с электронкой это сложно, так что придется мне довериться.

1. Я согласен, что в мире существует ни одна только западная цивилизация. Думаю, многие это понимают и осознают. Просто есть у меня чересчур ярые западники, которые считают, что нет — есть лишь Цивилизация (Запад) и все остальное. Варвары да «культурки». Но вот принять хантингоновский постулат, что религия — самый важный цивилизационный маркер? Что религия и создает, зачастую, цивилизацию? Неужели китаец, живущий в Китае, принявший христианство, станет западным жителем? Или возьмем Ближний Восток до начавшихся в конце двадцатого века потрясений — сочетание разных религий. И все они прямо-таки исламская цивилизация? А обрусевшие мусульмане?

2. Россия с принятия христианства восточного толка — православная цивилизация? Помилуйте, сколько еще времени потребовалось, чтобы изжить сначала язычников, потов не-совсем-правоверных старообрядцев, а в конце Российской империи так вообще был пик сектантской деятельности, а дружная резня попов и разрушения храмов доказывает хотя бы то, что представители православной цивилизации легко сбросили с себя ее одежки. Хантингтон ведь говорит о том, что сегодня мир сбрасывает с себя обертки идеологий, открывая цивилизационные внутренности, которые и станут локомотивами политики и экономики? То есть цивилизации эти были и ранее. Какие-то только раньше появились. В таком случае что ж получается — СССР является тоже православной цивилизацией? И Югославия? Это автором не упоминается. Или православная цивилизация на какое-то время умерла? Хантингтон отделывается лишь отсылками к дискуссиям славянофилов и западников. При этом забывая, сколько разное и у тех, и у других было отношения к христианству обеих ветвей. Да и не намекает ли автор, что в России победили в ходе революции западники? Странно, что западным западникам это не понравилось.

3. Столь же или даже более спорным замечанием Хантингтона является мысль о возрождении в России православия и его активном распространении в народе. Возможно, что да, запретный плод (Церковь) был поначалу привлекательным и определенное движение снизу было. Но теперь, когда опять все перешло к рупору государства, говорить, что народу нравится православизироваться, он хочет жить вновь по «Домострою», обязательно по воскресеньям ходить в храмы... Я промолчу про то, кто из опрошенных за последнее время в России и признавших себя православными читал Библию или когда ходил в церковь. Даже молился. Нет, вопрос, сколько из этих людей действительно считают себя православными, а не отвечают наобум, с мыслью «ну, раз русский, значит, православный; в че-то ж верю». А уж про исчезновение в России левых идей, их окончательное изживание — ой какой серьезный вопрос. По мне левизна у нас внизу сильнее, чем вера Христова. Иначе зачем некоторые там, наверху, которые и пытаются православизировать общество под себя, заявляют о схожести коммунизма и православия?

4. Хантингтон вполне заслуженно утверждает, что независимые и сильные культуры могут взять что угодно из другой цивилизации/культуры и переработать это под себя. Абсолютно корректно в данном случае было замечание в тексте, что повсеместное употребление кока-колы, бургеров, ношение джинс, маек, да и слушание модной музыки не делают Китай, Африку, Индию, Россию и кого угодно еще Западом. Или Глобальной Цивилизацией. Это все ширпотреб, внешние проявления. Даже рыночные отношения могут стать не элементом вестернизации, а перенятым и адаптированным элементом. И поэтому у меня лично возникает вопрос о существовании единой мусульманской цивилизации. Опять-таки, я не согласен, что религия порождает цивилизацию или что она является ее неприемлемым маркером. Ислам ведь не на пустом месте появился. Он являлся кульминацией обширных пластов арабской культуры. И потом уже кочевал по миру, оставив след и на Кавказе. Но так ли уж татарские мусульмане едины по духу с арабскими, к примеру? И является ли Татарстан мусульманской цивилизацией? Почему Эфиопия не включена в православную цивилизацию (во всяком случае, не всегда включается)? А противостояния не только государств внутри ислама, но и разных его течений друг с другом? В конце концов, если по религиям ходить, насколько по духу связаны католическая Испания и протестантская Швеция?

5. Многие политические прогнозы на ближайшее время из книги Хантингтона не сбылись. Например, ситуация с Украиной.

6. Если Запад-таки испокон веков монолитная и неделимая цивилизация, можно ли сказать, что в таком случае Вторая Мировая война была межцивилизационным противостоянием Запада и России? И что германский нацизм — естественное развитие европейской культуры? И почему чуждая Европе российско-православная цивилизация столь долгое время была при империи общепринятым игроком на международной европейской же арене?

7. Неужели уникальность России дело рук только православия? И странно, что С. Хантингтон считает, что Киевская Русь сильно отличалась от Европы. Скажите мне на милость, это что ж за такие разительные отличия? По-моему, и не только по-моему, Русь до ордынского периода считалась самой что ни на есть нормальной средневековой страной Европы. Да и раскол христианства произошел не сразу после известного Вселенского Собора.

8. Так ли уж верно, что один из показателей Запада — это свобода? И уж тем более борьба за нее во внешней политики? Быть может, это не цивилизационная характеристика и доминанта, а разыгрываемая карта, задача которой не в создании из незападных обществ западных и демократичных, а свободных рынков, где установится монополия Запада же?

9. Неужели модернизация, то есть капитализм есть западная придумка? В данном случае я полностью сторонник Маркса и историков, придерживающихся цивилизационно-формационной концепции. Все развиваются по-своему, с долей уникальности, с исключениями, но в рамках общих правил. Просто Западная Европа в определенный момент вырвалась вперед, но предоставлять ей заслугу создания капитализма — вопрос. По мне это не изобретение, а естественное явление. Такие же вопросы к тому, что Хантингтону вообще не интересны экономические факторы. Да, Фукуямы и прочие слишком антимарксисты доходят до самой настоящей слепоты. А уж заявления о том, что капитализм и либеральная демократия — это финал истории, и умалчивание преступлений этого самого капитализма, его вину в происходящем в мире, включая радикализацию некоторых исламских групп — это уж совсем введение в заблуждение.

Таким образом, что можно сказать в конце — работа значительная в плане того, что она представляет собой некоторый толчок для всего «развитого» и развитого мира к осознанию своей НЕ-исключительности и необходимости перестать быть для всех примером и королем. «Столкновение цивилизаций» — это еще один взгляд, который может быть правдивым лишь в совокупности с иными, но не в отдельности. Это напоминание о том, что не одним хлебом да долларом едины люди, но и культурой.

«Кому поможет комбинатор»

Авторы, ой как замудрили, ой как! Честно, видимо, я глупейший человек — и читал вроде б не по диагонали, а все равно мало понял происходящее. Смешные места зато уловил. Некоторые авторские неологизмы пришлись по душе. Бодренько, но слишком сбивчиво для нормального постигания и осмысления прочитанного. Это сумбурно, местами забавно, но слишком непонятно. Тема видится, но все равно странно все это. Сюрреалистичный сай-фай с долей фарса, поданный миниатюрой. Хорошо, от меня «шаха» баллов, но, ребят, пишите понятливее, по-братски ;)

«Амальгама миров»

Последние две строчки навеяли небо Трисоляриса из «Загадки трех тел» Лю Цысиня. Это так, к слову. Хотя некоторые моменты, как и медленная смерть одного мира, желания оного же пройти в другой, сам этот неправильный мир чем-то таким отдают...

Что касаемо самого произведения. Слишком банально был решен вопрос разграничения полномочий между соавторами. Точнее слишком он уж заметен. Ну, оригинальнее бы сделали) Тем более что у одного рассказа на внексе этом уже подобная стратегия использована. Но это ладно. Кроме названий эпизодов никакие швы между соавторскими островами в глаза не бросаются. Наоборот, все смотрится довольно монолитно. Фантастическое допущение понравилось. Хоть, казалось бы, уже было и сколько раз, сюжет прекрасно затушевывает «пробег» данного лит-кара. Диалоги великолепны. На само деле отлично вышло. Из минусов, миниатюрных, но наличествующих, добавлю, что зазеркальный мир показан неподробно (а жаль). И хотелось бы больше текста, но тут, понимаю, ограничения от организаторов.

Молодцы, мои восемь баллов заслужили.)

Эх, какой Джордж Оруэлл противоречивый! В одних трудах восхваляет революционную Испанию (в чем я всеми руками «за»), а в других как можно надежнее и нагляднее топит в испражнениях недостатков первичного социализма сам этот социализм. Конечно, я имею в виду «Памяти Каталонии», где он с наслаждениям внимает раскрашенным в черно-красный тон испанским улицам (и я бы хотел это созерцать), а в «1984» мрачнейшим абсурдом крушит гипертрофированные пороки Советской реальности. Наверное, в «Скотном дворе» он смог наиболее правильнее, что ли, выразить свое дихотомическое видение.

Мало что нового скажу из-за наличия семи страниц сказанного под данным произведением. Но все равно попробую. «Скотный двор» — краткая, комичная, очень едко иронизирующая и красочная аллегориями сатира на понятно что. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, кого здесь ставят к стенке — Советы. Сталинские, конечно, но все-таки Советы. За практически каждым героем и персонажем видится исторический прототип, вся линия деградации революционного чаяния в дореволюционный и более худший по условиям смрад. Кстати, по персонажам — образ хряка Наполеона вышел, простите, слишком «жирным». «Товарищ Наполеон всегда прав» и т.д. — ну сразу же угадывается гражданин Кобо. И надо было делать столь толстые намеки к тому, что и так читателю было б ясно? Замечательнейшим фарсом и абсурдистикой отдает финал «Скотного двора». И, к сожалению, как показал в этой повести Оруэлл, Советский Союз действительно рухнул в плане построения утопии и превратился в неоаристократическое государство.

НО. Есть одно «но». Этим неоаристократическим государством стал уже не СССР, а образование на его руинах. Безусловно, великий писатель, Джордж Оруэлл, чьи цитаты как из этой книги, так и из других стали, видимо, вечными, нанес своей литературой удары не только по престижу Красной империи и оценке творящегося в ней. Он нанес удары по социалистическому движению и самому себе. Ведь он же кличет себя демократическим социалистом. А на деле? Критики внутри его старушки-империи об этой самой старушке я не читал, не слышал и не знаю о факте ее существования. Видимо, потому, что ее нет. Мало кто помнит его публицистику по анархистам и либертарным социалистам, но навсегда запомнили «Скотный двор» и «1984». Романы, которые критикуют пусть и тоталитарное, диктаторское и прочее мерзкое и зловонное в революциях и социализме, но и сами эти идеи. Вряд ли автор этого хотел, но абсолютное большинство его читателей видит в самых известных творениях мэтра именно памфлеты на социализм, на коммунизм. При том же на коммунизм всякий — не только в представлениях и мерах по его достижению от ЦК КПСС. И это на самом деле печально и грустно видеть, когда сторонник своих идей эти идеи и попрекает, при том же не ведая того. Да и так ли уж прав Оруэлл в своих гипертрофированных донельзя образах и деталях? Так ли уж ужасна была та страна из четырех букв? Тот первый социалистический тетраграмматон, который вызвал настоящую божью бурю, переделавшую мир. И в худшую, и в лучшую стороны. А своей желчной критикой зарубежные левые, к сожалению, губили не только память о Советах, но и идеи социализма и революции как таковые.