Статья и поэзия посвященные известной волгоградской фантастке Любови Лукиной с книги "Небесный ковчег: воспоминания о волгоградских писателях", текст статьи в сети отсутствует.
Стих Евгения Лукина https://fantlab.org/autor170 и статья Сергея Синякина https://fantlab.org/autor276 в открытых библиграфиях фантлаба отсутствуют.
Евгений Лукин--БЕЛКЕ
1
В глубоком черном льду
ветвистые расколы
прозрачно-известковы,
и я по ним иду.
А было — шли вдвоем,
еще живые оба,
и завитком сугроба
кончался водоем.
2
Скорлупка бигуди.
Пылятся кружева.
Послушай, разбуди,
скажи, что ты жива.
Такой подробный бред —
до складочки по шву.
И пачка сигарет
лежит — как наяву.
Сергей Синякин--СВЕТИТЬ, СГОРАЯ
Рыжая она была. Рыжая.
Хотя муж называл ее Белкой.
Люба Лукина — один из соавторов блистательного дуэта, который радовал российских читателей и любителей фантастики с 1980-х годов. Провинциальная девочка, окончившая школу с серебряной медалью и писавшая стихи. Юность — всегда время поэзии, далеко не каждый, кто умеет рифмовать слова, действительно пишет стихи.
У нее получалась поэзия.
За ремесло была награда —
Свобода рук.
Миниатюрой круга ада —
Гончарный круг.
Был равен созданному чуду
Простой гончар.
«Я — лучшая твоя причуда.
Теперь — мельчай!»
Волгоградский художник В. Коваль написал ее портрет. На портрете этом Люба и то, что составляло ее мир: муж, пишущая машинка, кубик Рубика и кусочек Вселенной, заглядывающий в окно. Художник точно отобразил ее душу. Она — в ее выразительных глазах, жадных к жизни, она — в ее чувственных губах, знающих радость и грех любви.
Любовь Лукина никогда не была хорошей хозяйкой.
В доме царил беспорядок, который разбавляли книги и пыльные призы — признание литературных заслуг Лукиных. Ничего удивительного в этом не было — творчество редко сопряжено с порядком, чаще всего оно является порождением окружающего нас хаоса. В этом доме даже книги чаще всего не знали своих мест и разгуливали по квартире независимо от воли своих хозяев. Самая главная книга — томик с чистыми листами — находила пристанище где угодно, даже в туалете, здесь в нее частенько записывали мудрые и не очень мысли и новые сюжеты.
Одно время она работала корректором в Нижне-Волжском книжном издательстве. Хлесткие устные рецензии на некоторые книги, с которыми она работала, отличались солдатской нецензурной прямотой. Художественный вкус Люба имела — и какой! Помнится, однажды она сделала выписки из баек старых партизан, такая книга было сдана в издательство. Цитаты поражали своей дремучестью — не верилось, что это мог написать человек, знающий русский язык хотя бы на уровне третьего класса. С каким удовольствием и язвительностью Люба читала это вслух, вызывая веселый смех окружающих. Она всегда была очень чуткой к слову, впрочем, собственные тексты Лукиных всегда отличались чистотой языка и ясностью мысли. Рискну предположить, что доля Любы в этом была немалой, они с Евгением всегда старались довести текст до немыслимого блеска.
А еще она писала стихи и прятала их даже от мужа.
Позже, когда ее уже не стало, Евгений хотел собрать ее стихи для общего юбилейного сборника и не обнаружил даже черновиков. Ее стихи почти не сохранились, она все уничтожила, словно предчувствовала смерть, а написано было немало. Поэзия — не профессия, это состояние души. Похоже, что она не хотела обнажать душу перед читателями. «Разве исповедь при третьем не становится рассказом?»
В литературе она так и осталась в соавторстве с мужем, неотделимая от него, она осталась в их общих книгах. Осталась в великолепных совместных рассказах, озорных и веселых повестях, в которых проглядывало ее лукавое и стервозное женское начало. Незадолго до смерти ее вдруг обуяло желание нравиться всем — ей казалось, что она безвозвратно утрачивает свое обаяние, отсюда были все ее сумасбродные выходки.
Нам осенних улиц промоины
Навязались опять в друзья,
Твои губы насквозь промолены
Бредом осени и нельзя
Жженье пламени от свечения
Ограничить, минуя боль.
Сердце надвое рассеченное —
Понимание, не любовь!
Последние годы ее вела по жизни любовь к сыну. Сын познавал мир. Она боялась его потерять. Сын искал идеалы. Она подстраивалась под него. Она хотела быть нужной ему. Отсюда — смена богов: от Будды к Христу. Отсюда — нравственные колебания, ведущие в черную пустоту. Все, что она делала, Люба делала истово. Неожиданно уверовав, она уже не могла принять повести «Там, за Ахероном», и это стала концом блестящего творческого дуэта. Образовавшуюся в ее жизни пустоту уже нечем было заполнить. Жженье пламени от свечения ограничить невозможно. Внутренним огнем невозможно переболеть. Можно только сгореть дотла. Люба и сгорела.
Она похоронена на Центральном кладбище города. От могилы моего отца до ее могилы две минуты неторопливого шага. На кладбище не спешат. Иногда, посидев на могиле отца, я захожу к ней. Здесь похоронены родители Евгения Лукина. Отец и мать. И здесь же лежит его жена, которая была не просто товарищем — она была верным соавтором прекрасных и умных книг. Об ушедшем человеке всегда помнишь только хорошее. Как-то забываются ее безапелляционные, жесткие и не всегда приятные оценки и, наоборот, помнится то, как она говорила, расширив глаза: «Слушай, а ведь это отличные стихи! Этими строчками ты уже оправдал свое существование!»
Вот так. Существование на Земле можно оправдать только хорошей и профессиональной работой. Так она считала. И, наверное, была права. От нее осталось немного стихов, но это поэзия:
Что за ошибка? Чище
Не было глаз и нет!
Мне показалось: ищет,
Слепнет, теряет след.
Радость, улыбка, слабость,
Нежность моя — прости!
Волк отгрызает лапу,
Чтобы на трех уйти.
И даже если бы не было этих строк, она уже оправдала свое существование на Земле. Оправдала прозой, написанной в соавторстве с мужем. Она была половиной автора «Евгений и Любовь Лукины». В период совместного творчества они зависели друг от друга, как зависят перо и бумага, как зависят речь и мысль. Не зря же она однажды сама написала:
Бывает так, что жизни не приемлю
И корчиться хочу в Твоем аду.
Но мой талант в Твою закопан землю,
Я помолюсь, когда его найду.
С ее уходом я потерял остроумного и прямого собеседника. Одного из немногих, кого не хочется нетерпеливо перебивать.
Жизнь скоротечна. Прежде чем пропоет петух, мы забудем, что жили когда-то. Мир тоже быстро забудет о нас. Могильный крест на ее могиле — это не напоминание о случившейся жизни, это всего лишь знак, указывающий на то, что еще одной талантливой жизни, еще одной невероятной Судьбе подведен грустный окончательный итог.
Владимир Мавродиев--Памяти Любы Лукиной
Эта улица медленна... Что ж...
А куда мне теперь торопиться?
Я пройду ее тихо, как дождь,
протопчу, как бескрылая птица.
И на голом, гулящем углу,
встав к распятым деревьям поближе,
оглянусь на заплечную мглу,
но... ушедшие лица увижу...
Сколь еще мне в душе их носить,
коль становится ясно и странно:
и прощенья не поздно просить,
и прощаться навеки не рано?..
Александр Леонтьев--Памяти Любови Лукиной
Страшась мiрскою скорбью оскорбить
Твой дух, сейчас блуждающий по безднам,
Я не решусь ни плакать, ни любить
Тебя сильней, чем в облике телесном,
Когда ресницы были столь длинны,
Что жизнь твоя, прости меня, казалось, —
Такой же будет. И ничьей вины
Нет в том, что смерть твоя — твоя усталость.
Да будет пухом беличьим теперь
Тебе земля, чьих глиняных волокон
Предсказан цвет, — бледнеющий, поверь,
Пред тем, на что способен рыжий локон.
Не знаю, что ты видишь, не дыша...
Мы — ничего. Догадываясь все же,
Что, выпроставшись, просится душа
Туда, где мы не думаем «о, Боже»,
А говорим с Ним лично. Извини,
Что речь моя греховна. Но не зная,
Как просочится вечность в наши дни,
Когда моя иль чья-нибудь земная
Жизнь оборвется, можно лишь гадать
О милости Творца, Его небесной
Любви, чья поименна благодать,
Смиряющая ужас перед бездной.
17 мая 1996
цитировать
свернуть ветку