Этот роман мог бы служить иллюстрацией к той часто высказываемой, но, по моему мнению, скорее неверной мысли, что расцвет русской литературы – и в 19 веке и в 20-м — объясняется тем, что в России не хватало философии, публицистики и т. п «чистых» интеллектуальных литератур, так что беллетристика была вынуждена думать «за всех». «Факультет» — не просто философский роман, но роман наполненный вставными эссе, с точки зрения традиций русского романа довольно композиционно и стилистических сомнительных. Эти эссе обычно имеют форму монологов персонажей, но в этом качестве они неправдоподобны по длине и слишком очевидно их тождество с авторским голосом. Хотя в качестве рупоров авторской мысли персонажи отличаются друг от друга тематически – священник говорит о Христе, зек о лагере — но по стилю, идейной и моральной направленности, а также по интеллектуальному уровню они неразличимы. Мне-то, любителю нон-фикшн, это как раз нравится, но в русской литературе так не принято, и даже Солженицын, сам любитель морализации и философствования, в романах огранивался все-таки довольно афористическими замечаниями, и даже у Льва Толстого этого меньше. Я всегда полагал, что вставное эссе — удел интеллектуальных, но литературно второстепенных авторов таких как Иван Ефремов, хирург Амосов, Анатолий Королев или Владимир Чивилихин, но вот – нет.
Что касается теории русской литературы как компенсации отсутствия философии – на мой взгляд, в общем и целом, механизмы подъема и, увы снижения интеллектуального уровня общества поднимают или опускают «все лодки» — и фикшн и нон-фикшн. Для 19 века это более или менее ясно — академическая философия была слаба, но публицистика и критика всегда процветали, Толстой и Достоевский были современниками Владимира Соловьева, Хомякова, Константина Леонтьева, Данилевского и т.д. В позднее советское время это выражено меньше, но все-же- Айтматов, Солженицын и Даниил Гранин трудятся на фоне появившихся Мамардашвили, Ильенкова, Лотмана, Льва Гумилева, возрождающейся социологии, новых волн литературоведения, расцветшей научной журналистики и научпопа и т.д. И кроме того: даже когда нет своих философов, есть рецепция чужих, и картежник у Лермонтова начинает монолог: Что ни толкуй Вольтер или Декарт, Мир для меня — колода карт. Но повторяю, Домбровский может служить лучшей иллюстрацией теории компенсации.