Книга Георгия Флоровского «Пути русского богословия» прежде всего очень методологически неровная, как будто автор не определился с предметом своего исследования. И не мудрено: его темой является русское богословие, а оригинального русского богословия в старого академическом смысле в России на большей части ее истории практически не было. В этой связи, кстати, очень интересны и неожиданны для меня оказались сообщаемые Флоровским сведения о большой зависимости православной церкви от латиноязычной и католической культуры; главным проводником «латинства» было прежде всего украинское православие, но было и непосредственное влияние, так что в XVI веке в Москве были переводчики с латыни, но не было – с греческого. Значительная часть учебников в русских религиозных учебных заведениях на протяжении веков были переводами или компиляциями католических (реже — протестантских), а преподавание в духовных семинариях и академиях шло на латыни до первых десятилетий XIX века.
Но о чем же пишет Флоровский за отсутствием богословия? Его любимый предмет- организация религиозного образования. Эту сторону он освящает систематически, рассказывая даже обо всех нереализованных проектах реформ в этой сфере и о составе комиссий, эти проекты рассматривавших. За пределами этой темы изложение становится отрывочным, автор перескакивает с предмета на предмет, то давая обличительно-публицистические описания целым культурным явлениям –таким как раскол или нигилизм 1860-х годов – при этом не обременяя себя эмпирическими иллюстрациями, то начиная пересказывать биографии различных церковных и культурных деятелей, но подавая их по-разному – в одних случаях создавая нечто вроде биографической публицистики, в других ограничиваясь перечислением формальных сведений; но ни как история культуры, ни как биографический справочник книга не систематична и не полна, подчиняясь скорее пристрастиям автора, чем какому-то правильному плану.
Что особенно интересно. Оригинального богословия в узком смысле слова в России не было, но религиозная мысль все-таки была – часто при этом сколько-то оригинальные сочинения религиозного содержания выходили из под пера светских авторов. Но чем же интересовались наиболее литературно активные их них? Ответ для нас вряд ли удивителен и тем страннее гневная реакция Флоровского. Большинство анализируемых им авторов если не переписывали европейские учебники, то занимались вопросами христианской жизни, тем как должно жить благочестивому христианину. То есть вопросами моральными и психологическими, которые Флоровский с оттенком презрения отождествляет с мистицизмом – поскольку речь идет о религиозных переживаниях. Проблема в том, что единственным достойным делом для религиозных писателей Флоровский считает развитие святоотеческого наследия, а самостоятельные рассуждения о психологических и моральных вопросах благочестия он – дабы подчеркнуть неправославный характер этого умствования- клеймит термином «пиетизм». Однако, этот термин, становящийся, ввиду протестантского происхождения, в устах Флоровсокго бранным словом, употребляется в книге как-то слишком часто. Получается, что практически вся русская религиозная мысль за немногими исключениями (относящими, в основном, к серебряному веку) была пиетистской.
Флоровский так переживает за проблемы рецепции святоотеческого наследия, что в некоторых случаях даже изучение Библии считает вредной конкурентом этой рецепции- и именно потому он осуждает деятельность обер-прокурора Синода Николая Протасова в том числе за то, что тот пытался в религиозном образовании сделать акцент на изучение Священного писания.
Книга Флоровского интересна и информативна, но все авторские оценки настолько очевидно пристрастны, что никакого сочувствия автор вызвать не может.