(ИЗ АРХИВА УЖАСОВ – окончание)
А что насчет Польши?..
Любители жанра найдут что-то для себя также и в ресурсах отечественной литературы. Для этого им следует прочитать произведения Анны Мостовской (Anna Barbara Olimpia Mostowska, 1762—1833).
В начале XIX века Вильно был местным центром развития идей Просвещения, и именно поэтому Мостовской было трудно публиковать там свои романы. «Польская пани Радклиф», однако, заметила, что хоррор прекрасно работает в условиях исторического кризиса, в котором Польша находилась в течение многих лет. Опубликованный в 1806 году роман «Ужас в замке» (“Strach w Zameczku”), пересаживает на польскую почву образцы «черного» романтизма Франции и Германии (замысел почерпнут из рассказа мадам де Женли, высоко ценившейся Мостовской).
Как и подобает произведению, дебютирующему в обществе эмпириков, «Ужас в замке» рассказывает историю о ненастоящих призраках, но уже «Матильда и Данило» (1806, “Matylda I Daniło”) позволяют читателю столкнуться с подлинным призраком кающейся Эдуарды, появление которого путает планы титульной пары влюбленных.
Здесь перед нами и соответствующая сцена Тевтонского монастыря, и смерть, и обещание девицы пойти в монастырь.
Мостовская пытается соответствовать мастерству Радклиф и Льюиса, усиливая жуть в «Замке Конецпольских» (1806, “Zamek Koniecpolskich”).
Призрак вероломно убитого Владислава из Радкова напоминает о себе кровавыми надписями на стенах, а злодей Богдан погибает от руки собственного сына. В роль чувствительной героини вселяется Касильда – похищенная некогда татарами мать Братислава. Сам Братислав отправляется по примеру уолполовского Фредерика в Святую Землю. Достаточно добавить еще немного душераздирающих стонов и уханья совы, и вот уже у нас в руках польская готика начала 20 века.
Лишь роман «Не всегда делается так, как говорится» (1806, “Nie zawsze tak sie czyni, jak sie mówi”) докажет мастерство писательницы, одолжившей в этот раз сюжет у Лафонтена.
Местом действия Мостовская выбирает белорусский замок. Влюбленная во Владислава Барвина становится жертвой козней подлого монаха Лаврентия, дав себя обмануть явлением ей якобы призрака прабабушки. «Призраком» оказывается удерживавшаяся монахами в монастыре девушка (интересно, с какой целью?), которую уговорили присоединиться к заговору. Роман имеет счастливый финал, хотя не уверенная в крепости чувств Владислава Барвина уходит в женский монастырь, а тревога, связанная с близостью ужасающих гробниц, сопровождает читателя еще долго после того, как книга закрыта. С подобными впечатлениями труднее встретиться при чтении более поздней «Астольды» (1807, “Astolda”), полной сентиментализмов, окрашивающих следующую книгу о несчастливый любви, завершающейся смертью.
Среди любящих готику поляков следует упомянуть еще Северина Гощиньского (Seweryn Goszczyński, 4 ноября 1801—25 февраля 1876), который отличился чрезвычайно актуальным выбором темы, сделав историческим фоном своей поэмы «Канëвский замок» (1828, “Zamek Kaniowski”) колиивщину 1768 года, благодаря чему стал перед лицом цензуры символом национальной неволи. Готичность, казалось, идеально отражала настроение измученных поляков.
Особое место в пантеоне персонажей Гощиньского занимают две героини. Одна из них — Орлика — добродетельная девушка, которую бессердечно склоняют к замужеству; вторая — Ксения, сатанинский призрак брошенной возлюбленной. Сцена, в которой Орлика убивает своего маразматичного мужа, а затем, с ног до головы вымазанная его кровью, убегает по замковым коридорам, гениальна.
Возможно Гощиньский здесь покусился на показ драмы изнасилованной женщины: брачная ночь становится переломным моментом в жизни нашей героини — подвигает ее в сторону Зла. Роль секса здесь огромна. Секс также является движущей силой в жизни Ксении. Именно из-за него она попадает в беду и, даже мертвая, преследует возлюбленного, ища не столько мести, сколько упокоения. Может, из этого следует простой вывод о том, что не стоит игнорировать шестую заповедь? Возможно. Но самое главное, это показывает огромную проблему, с которой сталкивались писатели эпохи Просвещения, а затем и романтики, при выражении своих желаний. Если бы Фрейд тщательно проанализировал готические символы, он бы увидел в башне, в которой томилась женщина, предательский фаллос, а в мрачных красавчиках вроде Хитклифа – обезумевших мазохистов.
Творчество Зигмунта Красиньского было описано Витольдом Яблоньским в журнале “Nowa Fantastyka” (11/06, см. ЗДЕСЬ), но он там опустил важный вопрос о вампирических мотивах. Впрочем этот текст завершается утверждением о том, что «наследие готического романа как бы с опозданием проявляется в польской литературе», что, как видно из приведенных примеров, не соответствует истине. Я советую вам взглянуть на тексты (к сожалению, труднодоступные) Люции Раутенстраух (Łucija Rautenstrauchowa) и Яна Ростворовского (Jan Rostworowski). Также стоит прочитать книгу «Рукопись, найденная в Сарагосе» (“Manuscrit trouvé à Saragosse”, “Rękopis znalieziony w Saragossie”; 1797—1815) Яна Потоцкого (Jan Potocki), хотя это, конечно, не готический роман.
***
Трудно поверить, что известный нам ужас берет свое начало в готическом романе. Может быть потому, что в нем много романтики, официально относящейся к другой художественной категории, но, как видите, время от времени стоит заглянуть в забытые старинные книги. Они могут нас удивить!