Оммаж эпохе и её образу в искусстве
Как написать про жизнь эпохи Эдо, и не свалиться в "японщину"? Самураи и театр кабуки, катана и сэппуку — все эти образы уже истерты, как пятаки, как рукоятки ковбойских кольтов или шервудских луков.
Это проблема, которую пытаются для себя решить многие авторы. И в первых двух томах длинной истории — она довольно успешно решена.
Для начала надо хорошо изучить тогдашнее общество. Читатели как-то приставляют ту эпоху, хотя бы по фильмам. Привычные образы придется детализировать, добавить им мелких штрихов. Но простым бытописанием сыт не будешь. Сейчас кто угодно, пошарив по сети, может вытащить сотни подробностей и превратить свой текст в словарь японского языка.
Надо показать через этот быт совсем другие, непривычные для читателя, вещи и не злоупотреблять непонятными словечками.
Люди существуют в условиях жуткой перенаселенности. Земли мало, скота немного, все ресурсы наперечет. Неурожай близко. Будь это эпоха гражданских войн, лишние люди перебили друг друга в стычках и сражениях. Но в стране мир. И всем приходиться "по одежке протягивать ножки". Человек может прослужить пару десятилетий, вроде бы с оружием в руках, но живет в казарме, где занимает "койку". Всего имущества на одну заплечную сумку. Просто у него была такая должность. И все вокруг живут, как сверчки на своих шестках — прыгнуть выше головы, означает, что прыгуна на эту голову быстренько укоротят. Власть чудовищно легка на расправу.
Хочешь жить — подчиняйся. И помни, что всегда есть запасные японцы.
Кристаллически ясно, откуда берется подчеркнутая вежливость, следование этикету и хладнокровное выражение лица.
Сболтнешь лишнего или покажешь крестьянам, что ты левша, или вытащишь из-за пазухи слишком дорогую вещь — прощайся с жизнью.
Единственное, что тормозит власть и не дает этому жесточайшему прессу насилия превратиться в откровенное самодурство, так это ответственность среднего начальства. С подчиненными можно делать почти все. Но сорвешь выполнение ответственного задания — а это Япония, тут многие задания ответственные — и самому придется вскрывать себе живот.
Ставка сёгуна — это образ диктаторского всесилия, которое, однако, тоже ограничено. Сёгун не может отменить все остальные княжества одновременно. Каждое по отдельности — щелчком пальца, особенно если оно небольшое. Но чтоб все вместе, надо занимать высшее положение в стране. А юридически он все лишь первый среди равных. Декоративный императорский двор ipso facto мешает военной диктатуре окончательно повенчаться с государством.
Только обычным людям от этого никак не легче.
И вот — герой. Это уже много поживший человек, которому скоро примерять на себя личину старика. С рождения он был жестко встроен в разные иерархии. Какую-то долю свободы принесла последняя война, на которую он попал совсем юношей. Но там он быстро нашел учителя, его взяли под крыло. А теперь княжество исчезло, все начальство растворилось. Надо начинать жизнь с нуля, с пустого кармана и каких-то долгов.
Автору непросто было показать, что у вчерашнего самурая-садовника есть чувство собственного достоинства, представление о самоуважении. Оно не карикатурное, не киношное. Иногда он храбрее, чем считает сам себя — от отчаяния. Иногда — сносит оскорбления, которые раньше бы не стерпел. Но нельзя сказать, что он теряет разум или честь. Иначе бы провинциальные дороги и большой город этого не простили.
Вся сюжетная линия с бывшим садовником и пожарной заставой — подчеркнуто реалистична.
Его окружение это тоже люди, которых можно хоть сейчас "к Диккенсу" или "к Чехову". Со своими проблемами, с попытками натянуть дырявый плащ социального статуса на ежедневные расходы. Но вдруг из этого реализма рождается то, чего никак не ожидаешь увидеть — "гражданское общество".
Ничего политического. Почти все возможные "свободы", они к той эпохе вообще не приложимы. Люди просто хотят жить лучше. А что для этого надо сделать? Подумать, как помочь достойному человеку, пусть даже единственным обедом или местом приживалы в местном храме. Как-то договориться с квартальным надзирателем. Никто не пишет списков и не печатает членских билетов. Люди либо говорят "да", либо помалкивают.
И еще они делают долги.
Невозможно "прожить на свои". Бедный человек в любом случае будет многим должен. Потому надо трижды думать, прежде чем одалживаться. Только времени частенько нет, а те, кто решает поправить дела за счет своей наглости и пустых обещаний, в итоге плохо кончают.
Если создавать очередное отражение эпохи Эдо, то не обойтись без мистических образов. Слишком они разрекламированы в кино.
Нужна магия и кровь.
И тут автор откопал "Рукопись, найденную в Сарагосе".
Две крайности. Основная линия, строго реалистичная. Пара глав в конце первой книги — строго фэнтезийные.
И дюжина историй между ними, в которых реальность и выдумка постепенно переходят друг в друга.
Как бы воспоминания из юности самурая-садовника, где он не хочет точно пересказывать детали, заменяя их привычными шаблонами.
Очешуительные выдумки, рассказанные в ночном храме рядом с проклятым кимоно — где суеверие постепенно становится сказкой.
Вот профессиональный актер пытается шокировать публику (Фёдор Михайлович оценил бы), а вот строительный рабочий вспоминает побасенки из родной деревни.
Невозможно сказать наверняка — это сознательная выдумка персонажа, которую автор опровергнет через несколько глав, или это реальность созданного автором фэнтезийного мира, или же вполне документальный эпизод из криминальной хроники тех лет в "правдивом пересказе свидетелей".
Под соусом такой неоднозначности получается протащить в книгу целую кипу ярких, почти карикатурных образов.
В эмоциональном изложении как бы настоящих японцев возможна очень крутая "японщина", практически "клюква". Автор наверняка веселился, вплетая в оригинальные истории массу современных отсылок и мне, как читателю, так же весло было их угадывать.
Так и хочется наложить светофильтр на очередную историю или обработать её какой-нибудь хитрой фотошопной стилизацией.
Будто в предельно реалистичное, немного блёклое повествование вплетен венок ярких рассказов, почти альманах.
И очень хочется прочесть, как дальше будет развиваться история самозванных пожарников, пересекутся ли они с лютой нечистью?
Увы, недостатки у текста тоже есть.
Оммаж очень редко подразумевает оригинальность. Типажи и ситуации настолько узнаваемы, что временами кажется, что прочитал уже самый подробный синопсис книги и просто вспоминаешь его с каждой новой строчкой. Причем надерганы они отовсюду.
Лицо самурая-садовника — это лицо актера Хироюки Сонада из "Сумеречного самурая". Попадание в образ настолько точное, что возникают вопросы с развитием его характера.
Завтрак около рва осаждённой крепости — "Три мушкетера". Значит гибель или тяжелое ранение пройдут мимо.
Когда в названии главы есть слова "Японская ярость", а в тексте присутствует конкистадор, то намеки на творчество одного испанского автора как-то даже немного заслоняют сюжет.
Словом, постмодернизм тут присутствует в такой ядрёной концентрации, что пребывание в зеркальном лабиринте может слегка надоесть.
И еще — во втором томе есть перекос в сторону коротких историй и недостаток основной линии. Персонажи засиделись в храме, "Декамерон" какой-то получился.
Итого: легкая и интересная книга, отличный пример исторического фэнтези. Рекомендую. Даже если в третьем-четвёртом томе автор не сможет закруглить историю, первые два тома наверняка будут претендовать на литературные премии этого года :).
цитировать
свернуть ветку