Внимание: строго 18+
Аннотация
Простому городскому парню несказанно повезло познакомиться со зрелой, красивой и раскрепощённой женщиной. Лето с ней пролетело незаметно, а осенью она вдруг попросила принести ей свежее человеческое сердце...
Немного плоти и колдовства
***
Вовка лежал на спине, выгнувшись и закинув руки за голову, крепко сцепив их в замок для надёжности, и терпел. Вообще-то ему полагалось «расслабиться и получать удовольствие» – именно так выразилась проказливо улыбающаяся Татьяна, выглянув между его согнутых и широко расставленных в стороны ног с поджатыми от возбуждения пальцами. Расслабиться ему хотелось вот уже прямо сейчас, да правила игры не позволяли.
Вовка конвульсивно содрогнулся, застонал и, чтобы не проиграть, попытался отвлечься от производимых над ним манипуляций. Взялся считать завитушки резных узоров, затейливых чёртиков и горгулий на фасаде настенных часов в корпусе тёмно-красного дерева. Сбился. Без сил уронил взгляд на опрокинутый рогами вверх широкий полумесяц маятника, больше похожий на топор без рукояти, висящий лезвием вниз на цепи – и тут же с безумной надеждой поднял его к желтоватому циферблату.
Часовая стрелка в виде чёрной руки скелета замерла в указующем жесте между двумя и тремя часами, а минутная, напоминающая тень от полотна косы-литовки, подходила к самому нижнему своему положению. Сладкая мука, если часы тоже над ним не издевались, продолжалась уже целых семь невыносимо долго тянувшихся минут, а вытерпеть полагалось ещё три. Минимум три, а ещё лучше восемь.
Вовка слепо извивался на мягко пружинящем матрасе огромной деревянной кровати, медленно вдыхая и выдыхая. Затылок упёрся в изголовье – отползать от изощрённых ласк подруги, выгадывая мгновения, больше некуда. Ему казалось, что он попал этим самым в пылесос, что его ударили прямо по концу молотком, и теперь там невыносимо тянет, дёргает и пульсирует – но это была не боль, а столь же сильное и совершенно не зависящее от него наслаждение.
«Если продержусь пятнадцать минут, – почти уже бредил он, – то в следующий раз можно будет сразу завалить её и взять так, как сам захочу! Поставить на четыре кости, намотать гриву её жёстких косиц на кулак, натянуть, чтобы голова запрокинулась и…
Нет, задница у неё хоть и мускулистая, но узкая и слишком маленькая. Лучше положить её спиной на край этой высоченной музейной кровати, войти на всю длину сразу, ухватить тугие, не растекающиеся размазнёй сиськи, сжать их покрепче и… и… и-и-и!.. а-ах!» – под погребальный удар часового гонга мечты Вовки о самостоятельности прервались длинной, гасящей остатки сознания эякуляцией.
– Та-а-ня-а! Хва-ати-и-ит! – заверещал Вовка чуть погодя, сгибаясь пополам и пытаясь вырвать своё ставшее мягким и особенно ранимым достоинство у только вошедшей во вкус женщины и не повредить его при этом.
Таня, сжимая и надавливая свободной ладонью на яички, высосала и проглотила всё до капли, будто не замечая его вскриков и попыток сопротивления. Лишь тогда выпустила изо рта – но не из руки – член и промурлыкала, заглядывая в глаза снизу:
– Что, мальчик, слишком много удовольствия на сегодня? Целых десять с половиной минут?
– Я тебе не мальчик!
– А я не Таня, а Такхизис, мой мальчик, – она дурашливо показала длинный розовый язык и вдруг лизнула головку.
Вовка дёрнулся, как от удара электричеством, и согласился уступить в малом:
– Я не мальчик, Такхизис!
– Вот так-то лучше, мой юный вар-р-вар-р, мой Вульфгар-р-р…
Вовка закатил глаза, опрокидываясь обратно на спину: «Сейчас опять начнёт рассказывать про то, какой я молодой, большой и сильный, что через полчасика снова буду готов, и тогда, после небольшой ''проверки'', наконец-то позволит вставить по-настоящему.
Наверняка опять сядет сверху, чтобы самой задавать ритм. ''Учить терпению'', как она это называет. Совсем не то, чего хочу я, но уже лучше минета. Гораздо лучше!
Можно будет пялиться не на эти ужасные часы и не на осточертевшие иероглифы красно-чёрных обоев, а на её огромную, мерно и тяжело качающуюся прямо над лицом грудь со всегда чёткими очертаниями и крупными коричневыми сосками.
Можно будет взяться за титьки обеими руками. Помять их всласть, пока она не передвинет ладони себе на мускулистую талию или на жёсткие, горячие ягодицы, как на штурвал гоночного болида.
Тогда только держись! Поскачет, заставляя скрипеть массивную кровать и раскачиваться все четыре резные столба по углам. Придётся напрягаться изо всех сил, чтобы сохранить дыхание и не быть раздавленным.
Либо, чего вечно добивается и о чём не устаёт талдычить она, умудряться ''чувствовать'' и ''подстраиваться'' под её дикие, непредсказуемые движения…»
Член снова шевельнулся, скользнув по бедру, и фоновая ласковая воркотня женщины тут же сменилась довольным смешком:
– Уже? О-о-о, мой Вульфга-а-р-р-р!
Вовка тяжело вздохнул: «Всё, понеслось! Татьяна прикольная конечно мадам, но шизанутая. Наверняка сатанистка какая-то, если судить по оформлению спальни. Хорошо хоть не извращенка, потому что кожаную сбрую и хлыст я терпеть бы точно не стал…»
Женщина насмешливо покосилась на него, словно подслушав мысли, резко нагнулась и с чмоканьем втянула полумягкий член в рот по самые яйца. Как ворона червяка склевала. Вовка дёрнулся. Его лицо тут же утратило всякую осмысленность, и весь следующий час он был очень, очень занят.
***
Подцепила Вовку именно Татьяна, тут уж ничего не попишешь. Это друзьям он мог заливать всякое, но не себе. Сам он при первой встрече застыл и молча пялился на её обтянутую топиком грудь, представляя его завёрнутым ей на голову.
Хорошо, что она первой ему улыбнулась. Помахала, как старому знакомому, рукой, без стеснения подошла, приобняла и, привстав на носочки, при всех по-свойски чмокнула в щёку. Разговорила его, совершенно обалдевшего от такого обращения взрослой женщины.
Дело было летом, на окраинном стадионе советской планировки: резиновый круг из нескольких дорожек по четыреста метров, посередине футбольное поле, сбоку зрительская трибуна, сзади пара огороженных металлической сеткой игровых коробок и турники с брусьями. Вокруг берёзовые рощи, постепенно переходящие в смешанный лес.
Вовка только размялся, пробежав «двушку» по резине за шесть минут с копейками. Как раз скинул майку, готовясь присоединиться к знакомым парням на турниках, но тут заметил её. Не женщина – живое воплощение порно.
Высокая, сантиметров сто восемьдесят. Стройные икры, мускулистые ляжки в синих леггинсах, рельефное тело с большой, совершенно не скрываемой коротким красным топом грудью.
Без лифчика. Дальше этой груди глаза и мечты Вовки идти попросту отказались.
Лишь потом, спустя несколько жарких встреч в её красно-чёрной с жёлтыми и белыми элементами спальне, он смог увидеть, осознать и запомнить некоторые другие подробности внешности Татьяны.
Глаза её оказались угольно-чёрными. Волосы прямо-таки иссиня-чёрными, заплетёнными во множество тоненьких косичек с нанизанными на них разноцветными бусинами. Чтобы не мешались, обыкновенно присобраны в «пальму» чем-то широким и эластичным над макушкой.
Смуглая кожа, со слов самой Татьяны, «загорела под нездешним солнцем» и действительно выгодно отличалась от цвета «курица-гриль», который получают в солярии.
Поразивший Вовку в самое сердце бюст оказался имплантом, чего Татьяна не скрывала и совершенно не стеснялась. Лет ей «набежало немного за тридцать», и «мальчик» ей настолько понравился, что она была готова «пошалить» с ним на своей даче, «если он не против». Конечно же, созревший девственник был ещё как «не против».
К слову сказать, сто девяносто три сантиметра при девяносто кило, кубики на впалом животе, широченные плечи с начинающей зарастать рыжей шерстью выпуклой грудью и блондинистые волосы уже давно заставляли Вовку сомневаться в гетеросексуальности одноклассниц. А тут такая удача!
Естественно, родителям он говорил, что заходит после школы или стадиона к друзьям, иногда и с ночёвкой. А те особо не интересовались подробностями личной жизни почти взрослого сына. Оценки были стабильно хорошими ещё до этого – выпускного – класса, а с дурной компанией он никогда не водился.
***
– Вульфга-ар-р-р?
– Что, Тан… Такхизис?
– Ты сделаешь для меня одну странную вещь?
– Ещё страннее, чем обычно? – Вовка, немало заинтригованный, тут же вынырнул из расслабленного кружения полудрёмы, которой обычно заканчивались для него «упражнения на бревне» Татьяны.
– Принеси мне в подарок свежее человеческое сердце… – интонации женщины стали театрально замогильными.
– Чего?!.
– Да шучу я, шучу, не бойся.
– Шуточки у тебя!
– А вот скажи, ты бы смог убить ради меня?
– Ну, если бы мы были женаты, и ты мне изменила. Или если бы мы шли ночью по улице, а к нам пристали, чтобы тебя изнасиловать…
– Нет, не так, – женщина привстала на локте, упёрлась плотной грудью Вовке в бок и пристально заглянула прямо в глаза. – Мне надо, чтобы ты убил для меня кого-нибудь просто так, пусть даже собаку или кошку. Смог бы?
– Ну-у, да, наверное… А зачем? – Вовке стало не по себе, в животе неожиданно открылась, как пробоина в ледяной космос, сосущая пустота.
– Я так хочу. А зачем и для чего – тебе знать не положено. Может быть, мне нравится восточноазиатская кухня. А быть может, в следующий раз тебе придётся принести мне христианского младенца к Пасхе.
На этом месте Татьяна сделала страшные глаза и оскалилась, натягивая толстые жилы на шее. При её тёмной масти и развитой мускулатуре стала до жути похожей на гарпию.
Тут же дунула ему в нос и продолжила поскучневшим голосом:
– Я старше, и у меня есть свои причуды, говорить о которых мне сейчас не хочется.
Женщина надолго замолчала, будто решая для себя что-то, и добавила сухо:
– Принимай решение прямо сейчас, или следующего раза может и не быть.
Конечно же, Вовка согласился, выторговав себе полностью самостоятельный половой акт за убийство чёрной суки неважно какой породы. Тело требовалось принести Татьяне не позже следующего понедельника, через неделю, а лучше в воскресенье, и обязательно свежим.
***
«Просто удивительно, до чего слепы городские люди, – думал Вовка, лёжа на животе под жёлто-бурым разросшимся кустом ивы-талины в роще по-за стадионом. – Солнце ещё не скрылось за горизонтом, сумерки только начинаются, а никто уже дальше своего носа не видит. Не то что в деревне…»
И действительно, заметно поредевшие к вечеру спортсмены и собачники не замечали почти двухметрового парня в сером спортивном костюме, лежащего в трёх шагах от прогулочной дорожки. Не чуяли его и собаки, что вызывало у охотящегося «варвара» гордость своим искусством и брезгливое презрение к комнатным брехунам, годным только на корейское жаркое.
Вульфгар ждал строго определённую дичь, которую приметил ещё позавчера. Единственный подарок, достойный его женщины – крупную, чёрную, холёную самку немецкого дога.
А вот и её хозяин, пивной лысоватый крепыш среднего возраста и роста. Как всегда, в мягких брюках на подтяжках и тёмной болоньевой куртке, с бутылкой «Крюгера» в руке.
Вовка приподнялся на локтях и коленях: «Сейчас допьёт, отбросит её в сторону и спустит суку с привязи, оставив намордник. Бюргерская законопослушность и предсказуемость!»
Собрался, подтянув поближе метровый обрезок чёрной металлической трубы-дюймовки, затаил дыхание и…
Действительно допитая и брошенная собачником бутылка полетела и чиркнула краем донца по голове затаившегося «варвара». Нервы, и без того закрученные на полный завод, неожиданно сдали.
Гнев накрыл Вульфгара, подобно жаркому багровому туману. Не помня, как вставал, он уже был на ногах возле незадачливого метателя.
– Простите, – начал мямлить тот неожиданно поднявшемуся на пустом месте верзиле с облепленным высохшей грязью лицом, – я не хотел…
Вульфгар молча скосил его одним ударом дубины, попавшей в верхнюю треть бедра, сбоку под ягодицу.
Насторожившаяся было догиня оказалась развёрнутой натянутым от упавшего хозяина поводком полубоком и крупом к нападающему, и второй удар сломал ей спину, а третий размозжил голову.
Вырубив корчащегося на земле и сдавленно мычащего от боли мужчину пинком в лицо, Вульфгар занёс дубину и над ним.
Что-то помешало нанести смертельный удар. Корявые ветки старой ивы, недавно дававшей ему укрытие, сейчас раскачивались на ветру и будто грозили прутьями. Предостерегали, как покойная бабуля в деревне: «Не я бью – верба бьёт!..»
– Уговор был только на суку! – прохрипел Вовка неизвестно кому, приходя в себя.
Пнул слабака ещё несколько раз. Убедился, что тот на самом деле лишился сознания.
Перехватил трубу в левую руку. Наклонился, отстегнул карабин с намотанного на запястье мужчины поводка.
Снова взглянул на иву и неожиданно вспомнил о едва не рассёкшей кожу головы бутылке. Нашёл её и сунул в карман.
Ухватил ещё слабо подёргивающую передними лапами собаку за широкий кожаный ошейник и, слитно сработав ногами и спиной, закинул её, как мешок с картошкой, себе на загривок.
Подпрыгнул на месте, распределяя груз поудобнее, и потрусил в сторону леса, экономя силы.
***
Около полуночи Вовка вошёл со стороны реки в ставший за лето почти родным элитный дачный посёлок. Он устал, но был доволен и горд собой: «Хрен кто вычислит!» Гордиться действительно было чем.
Больше часа Вовка колесил по знакомой округе, путая следы. После с лыжно-прогулочной трассы бегом на просёлочную дорогу, а по ней на асфальтированный тракт, ведущий в аэропорт.
На остановке пригородных автобусов достал с крыши большой туристический рюкзак, напился и умылся из фляжки. Сменил спортивный костюм на джинсовый, а кеды на кроссовки. Прикрыл кепкой шишку, набухавшую у границы роста волос на лбу.
Там же с помощью скотча плотно упаковал ещё тёплую и мягкую псину в чёрный пластиковый пакет для строительного мусора. Утрамбовал получившийся не таким уж и большим свёрток в рюкзак, кинул туда же трубу, бутылку и шмотки, и надел его.
Вернулся на рейсовом автобусе в город, пересел на маршрутку и проехал до центра. Оттуда пошёл пешком к другой окраине города, развешивая по дороге у мусорных баков свои спортивные штаны, олимпийку и футболку. Только кеды сорок седьмого размера выкинул просто так, в мусор: их точно бомжи не подберут.
Возле какой-то стройки сунул в кучу металлолома вымытый под струёй уличной колонки и тщательно обтёртый влажными салфетками обрезок трубы. Там же вымыл и вдребезги расколотил о стену бутылку.
Избавившись от улик, снова сел в один из последних автобусов и поехал обратно, в сторону стадиона. К Татьяне на дачу. Вышел в пригороде вместе с набравшейся субботним вечером толпой, но свернул не к частным домам, а в лес.
Сорок минут ходьбы по лыжно-беговой трассе в направлении города, и Вовка укромной тропинкой спустился в овраг. Прошёл по широкому галечному пляжу обмелевшей за лето реки и поднялся в дачный посёлок, где стоял коттедж Татьяны.
На месте капитального двухэтажного дома, огороженного высоким кирпичным забором, ничего не оказалось. Ни самого забора, ни выглядывающей из-за него красной металлочерепичной крыши. Ни приметного флюгера на ней в виде кошки, сидящей на помеле.
Вовка заподозрил было, что заплутал в темноте и вышел к другому краю посёлка. Метнулся было туда-сюда, но нашёл знакомые ориентиры и потерянно замер. Ошибиться было невозможно.
Медленно прошёл он в центр заросшего крапивой и малиной пустыря. Именно здесь должен был стоять дом, в который его столько раз за лето приводила Татьяна. Первый раз в своей жизни он абсолютно ничего не понимал.
Мир, до сих пор представлявшийся ему залитой ярким солнцем беговой дорожкой с разметкой и препятствиями, ведущей в понятное, логичное и спланированное до мелочей будущее, вдруг скатался в рулон и крепко хлопнул его по затылку.
Вовка постоял, пережидая головокружение и звон в ушах. Реальность изменилась, но жизнь продолжалась. Ринг и улица научили его держать удар, а деревенские бабка с дедом тому, что живое – это не только плоть.
Парень снял рюкзак. Вытащил из него пакет, отодрал скотч, скомкал и положил в карман. Огляделся и вывалил труп собаки поближе к муравьиной куче – до зимы всё мясо сожрут.
Достал зажигалку, поджёг пакет и уронил его на землю, кинул сверху скотч. Поднял рюкзак, набросил на плечи лямки. Постоял над небольшим, но сильно чадящим огнём, пока тот не выгорел полностью.
Развернулся и медленно побрёл вниз. Спустился к реке. Широко зашагал по прибрежной гальке в сторону города.
Вдруг бешено замахал руками, пританцовывая на ходу, и загорланил луне, реке, прибрежным ивам и звёздам что-то задиристое:
– В огород бы тебя! На чучело! Пугать ворон! До печонок меня замучила! Со всех сторон! Мне бы лучше вон ту, сисястую! Она глупей! Я с собой не покончу! Иди к чертям! К вашей своре собачьей! Немало вас!.. На хуй! На хуй!..
***
Ведьма возлежала на ветвях повисшей над самым речным обрывом ветлы, как в гамаке, и заливисто хохотала.
Наблюдала за Вовкой: «Ну чистый варвар! Это ж надо было так угадать, почувствовать – прямо мне к ногам убоину кинул! И огонь жертвенный возжёг! Я только-только расчувствовалась – а он, подлец, следом стихи Есенина читать взялся! Все привязи порвал, порчу и проклятие сжёг! Не хуже, чем заговором, молитвой или матерщиной!..»
Отсмеявшись, Татьяна враз погрустнела и стянула с косицы сотворённую на него бусину, принялась вертеть в пальцах. Она обещала вечно быть багровой, гневной и падкой до лести и секса, послушной, как и сам Вовка, но недавно сменила цвет на непроглядно чёрный. Из рубина стала обсидианом, а обсидиан – опасный камень для её колдовства.
Татьяна снова невесело засмеялась, на этот раз над собой: «Вырос мальчик, неожиданно повзрослел. С цепи сорвался! Такое с ними случается…»
Вдруг зажатая в кулаке бусина раскалилась. Ведьма зашипела от боли и принялась катать её на ладони, изучая.
Прямо сейчас чёрный шарик яростно вспыхивал белыми искрами и снова менялся. Как небо во время грозы, когда чернота туч постепенно уходит, сменяясь выметенной молниями и отмытой ливнем синевой. Вдруг, после одного особенно сильного разряда, бусина треснула, потускнела и осыпалась пылью.
«Жаль, – огорчилась ведьма, отряхивая пальцы. – Действительно неуправляемый и сильный экземпляр попался, редкий. Не удалось душу закабалить, вырвался мой мальчик… Ещё и в талину душа его бабки вошла, человека ему убить помешала, от греха спасла. Думала, такое только по весне возможно…»
Татьяна обернулась вороной и скакнула с ветки вниз. Распахнула крылья и сделала круг вокруг заросшего крапивой и малиной пустыря на краю элитного дачного посёлка.
Села на жестяное помело флюгера рядом с кошкой, прислушалась к едва различимым крикам и свисту. Спланировала на красную металлическую черепицу крыши своего домика. Свесила клюв, разглядывая труп собаки у крыльца.
Довольно каркнула: «А что, это мысль. Обиженный Вовкой мужчинка до сих пор хромает по окрестностям стадиона и зовёт свою любимицу. Есть ли у него к сорока годам жена, дети? В любом случае от нормальной бабы допоздна не гуляют и пиво тайком не пьют. Проверю-ка я его на вшивость!»
Вскоре на зов затюканного растолстевшей женой и замученного неблагодарными отпрысками семьянина вышла молоденькая фройляйн. Невысокая, хрупкая, с почти светящимися в лунном свете бледно-золотыми волосами, ореолом обрамляющими аристократически тонкое лицо. К подолу её светлого шерстяного платья с обожанием жалась крупная, чёрная, лоснящаяся от сытости самка немецкого дога.
Альберт Николаевич застыл в изумлении: это была его сука.
Кому интересно, вот ещё мои рассказы:
— "СМС из прошлого": https://fantlab.ru/blogarticle64911
— "Настоящий джентльмен": https://fantlab.ru/blogarticle78379
— "Двое": https://fantlab.ru/blogarticle78498
— "Самый страшный папочка": https://fantlab.ru/blogarticle78539
— "Недотрога": https://fantlab.ru/blogarticle78598
— "Люди государевы": https://fantlab.ru/blogarticle78679