Прежде всего, «Отдел» серьезно отличается от «Петровых в гриппе». В нем нет прустовских ассоциативных цепочек, но зато он является внятным остросоциальным высказыванием. Его тема – адаптация людей ко злу. Что такое зло?
Этот вопрос мог бы быть сложным, но в том то и дело, что вне зависимости от того, что думали о природе зла Сократ, Конфуций, Лев Толстой «или, может быть, Дарвин», персонажи «Отдела», убивающие людей по заданию спецслужбы, вполне знают, что их дела нарушают законы божьи и человеческие.
Это очень важно. Дьявол должен быть не только соблазнителем, но и первым моралистом, поскольку грех должен быть осознанным, и те, кто заключает договор с дьяволом, должны знать, какую границу они при этом пересекают. Невозможно себе представить, чтобы Мефистофель заключал договор с Маугли. Зла нет в диком лесу, где хищники ежедневно пожирают невинных жертв и зла нет на войне, где убийства совершаются в общем строю, по приказу, в соответствии с законами и против других, вооруженных и посланных на смерть. Войну как социальное явление можно назвать злом, но индивидуальная вина солдата растворяется в большом числе опосредований.
Изображение ада у Данте и многих других авторов отличается тем, что его узники знают свою вину — и именно с этой точки зрения герои «Отдела» находятся в аду на земле.
В России есть писатели с ярко выраженный садистической ноткой в творчестве – прежде всего это Владимир Сорокин и Андрей Рубанов. Для них изображение мира убийц и извращенцев на службе власти было бы вполне органичным – но вот изобразить убийц и извращенцев, которые бы были способны к «здравой», если не сказать «интеллигентской» моральной оценке своих поступков им не пришло в голову; в том то и отличие их, что они специализируются на изображении мира моральных уродов, в котором зла либо нет, либо оно существует лишь с точки зрения жертвы, но не палача.
Разумеется, можно предполагать, что злодейский поступок будет квалифицирован как злодейский с точки зрения писателя. Но насилия в медиа разного вида — от художественной литературы до компьютерных игр – так много, что современного читателя трудно им шокировать.
Это не значит, что современный человек, игрок в «шутеры» и зритель голливудских боевиков, как-то особенно толерантен к насилию, но просто в виртуальной реальности он легко отключает те моральные убеждения, которые использует в повседневной жизни. Есть мораль-офлайн и мораль-онлайн. Для того, чтобы читатель или зритель ужасался фантазийным, виртуальным эксцессам, нужно чтобы он «забыл» выключить свою офлайн-совесть.
Но как это сделать?
Сальников отвечает на этот вопрос: если нельзя заставить ужасаться зрителя, надо – вспомнив старый как сама литература прём – заставить страдать героя. Надо вспомнить, что Эдип, выкалывая себе глаза, вел за собой зрительское сознание к катарсису.
Страдающие герои, кающиеся убийцы Сальникова напоминают зрителю, какова должна быть нормальная человеческая реакция на преступление — в то время как герои Сорокина и Рубанова стараются помочь ему это быстрее забыть. И на фоне их Сальников, реконструируя традиционные для античной и христианской цивилизации повествования о муках совести, кажется оригинальным.
А как действует совесть?
Совесть – сложная культурная категория, как утверждают философы, характерная именно для христианской цивилизации, у него нее нет простого вкуса, вкус слоеного пирога не сводится к сладости или горечи. В романе Сальникова мы видим элементарное устройство морального сознания.
Прежде всего – симптомом морали является страх; тут мы сталкиваемся с тем, что в основе морали и права как таковых лежит «страховой» принцип: нормы следует соблюдать, чтобы самому однажды не оказаться жертвой произвола. И главный герой «Отдела» Игорь испытывает ужас от того, что понимает, что он сам, и его жена, и сын однажды легко могут оказаться жертвами все тех же бессудных и бессмысленных расправ, в которых герой участвует.
Ну и конечно совесть действует через психосоматику — через депрессии, тошноту, неврозы, инфаркты и поиск выхода в алкоголе и фармацевтике.
Важный аспект сюжета «Отдела» — то, что убийства невинных людей, которыми заняты сотрудники «отдела» кажутся совершенно бессмысленными. Поэтому, сюжет легко называть «кафкианским», и до известной степени «отдел»- это «Процесс» Кафки, но написанный не с точки зрения жертвы, а с токи зрения следователей этого сюрреалистчиеского суда, а также с точки зрения тех киллеров, которые являются в финале зарезать Йозефа К.
Но, как известно, мы рождены, чтоб Кафку сделать былью.
Фантастический сюжет «Отдела» не кажется абсурдным, поскольку он вписан в историю репрессий советского периода и в историю их отражений в культуре – а она трагичнее и абсурднее любой литературы абсурда. Когда дело касается репрессий, мы утрачиваем чувствительность к абсурду. Это нормально.
«Отдел» интересен именно органическим сочетанием абсурда с нормой. Тут акцент – на слове «органичный» (вообще игры с абсурдом – традиционное занятие постсоветской литературы). Отдел бессмысленных убийств абсурден. Но в свете нашей истории он нормален. Теоретически, в таком отделе должны служить не знающие ни стыда, ни совести отморозки, но там работают нормальные люди, в той или иной мере ужасающиеся собственным деяниям.
Когда автор решает раскрыть тайну отдела, и придать бессмысленным убийствам хоть какой-то смысл, это несколько разочаровывает, поскольку загадка отдела оказывается выстроенной как явное «алаверды» к творчеству братьев Стругацких, а именно к той сквозной для их романов идеи, что будущие этапы развития человечество создаются через появление неких существ новой природы, носителей будущего, торжество которых не могут предотвратить никакие спецслужбы — наиболее ярко эта идея проступает в таких повестях Стругацких, как «Гадкие лебеди» и «Волны гасят ветер». Если ХХ век генерировал идеи, то в нашу эпоху в основном лишь рефлексируют по поводу прошлого; роман Сальнкиова только бы выиграл, если бы автор просто выбросил эпилог, оставив роман без финала; финал отсылает к классической научной фантастике, и рядом с основными главами романа, он выглядит чужеродным элементом – что, впрочем не портит основных глав.