2. Разведчики и кусачие мухи — Переориентация приключенческой литературы

«Образовательное значение книг Купера неоспоримо. В течение почти ста лет они были любимым чтением молодежи всех стран, и если почитать, например, мемуары русских революционеров, то нередко можно встретить упоминания о том, что книги Купера служили хорошим воспитателем чувства чести, мужества и драйва».

Максим Горький (1923)1

Своей культурно-пессимистической полемикой против «пинкертоновщины» Корней Чуковский 1908выразил массовое беспокойство по поводу огромной популярности зарождающейся массовой литературы, которая, под знаком современности, не только радикально ставила под сомнение культурную самооценку высших классов, но и выражала эгалитарную культурно- политическую контрпрограмму, угрожавшую ей. Именно этот страх перед глубоким эстетическим и социально-политическим переворотом, сформулированный в колониальных, имперских и социал-дарвинистских стереотипах и клеймах, Лев Давидович Троцкий (1879-1940) берет на прицел уже в 1914 году в фундаментальном поединке с «ведущим» литературным критиком этой «гнусной эпохи» (подлая эпоха)2 десятилетия после подавления революции 1905 года: «Какую уродливую шутку представляло собой громкое выступление буржуя Чуковского в защиту буржуазной культуры против натиска хоттентотов, массового читателя пинкертоновщины и кинематографических мелодрам.» 3С помощью своего типичного «шутовства» (паясничество), которым он обычно пытался скрыть свою духовную пустоту и полное невежество, 4он здесь занялся «глубоко реакционной клеветой» (глубокореакционная клевета) на городские массы, вместо того чтобы признать потенциал этой новой массовой культуры:

«Когда низшие классы, впервые оживая, жадно глотают имитационный романтизм и маргариновый сентиментализм, они выступают в сокращенном, скудном, дис-...

1 «Воспитательное значение книг Купера — несомненно. Они на протяжении почти ста лет были любимым чтением юношества всех стран, и, читая воспоминания, например, русских революционеров, Мы нередко встречаем указания, что книги Купера служили для них хорошим воспитателем чувства, стремления к деянию. «Гор'кий: [Predislovie k knige Fenimora Kupera «Sledopyt»], p. 227.

2 Trockij, Lev: K. Čukovskij (09.02.1914), in: Ders.: Literatura i revoljucija (1923), Moskva p1991,. 273-

. 283,283.

3 «Каким скверным анекдотом было шумное выступление г. Чуковского в защиту буржуазной культуры от

нашествия готтентота — массового читателя пинкертоновщины и посетителя кинематографических мелодрам». Там же, стр. 279.

4 Там же, стр. 274,279.

Другими словами, нет натиска горячих палаток на культуру, есть только первые шаги присвоения культуры низшими классами. Здесь речь идет не об угрозе культуре, а о ее консолидации. Здесь нет опасности регресса от Шекспира к Пинкертону, а есть опасность восхождения — через Пинкертона — к Шекспиру. [...] Пинкертон будет превзойден, но среди миллионов людей, впервые пробудившихся к духовной жизни, будет заложен фундамент для несравненно более всеобъемлющего человеческого искусства, чем мы имеем сейчас...».5

Именно этот вопрос преодоления Пинкертона, пути от бессознательной классовой ситуации к сознательной интеллектуальной жизни, рассматривали немногочисленные литературно-политические высказывания о «пинкертоновщине» после революции, продолжая работать над апориями, диагностированными Чуковским. Замысел состоял в том, чтобы создать новую популярную литературу, которая бы

«души готтентотов» и привел их к правильному классовому сознанию, не воспроизводя фальшивый романтизм и его «маргариновый сентиментализм».

Таким образом, в первые годы после революции основное внимание уделялось вопросам производства и распределения, в то время как сторона приема оставалась практически незамеченной. Только в 1921 году Николай Бухарин с его мыслями о создании «коммунистического Пинкертона» дал первые импульсы к тому, чтобы рассматривать «массового читателя» не только как объект воспитательной работы, который нужно агитировать или воспитывать, но и учитывать его субъективные интеллектуальные предпочтения и эмоциональные возможности. Дидактическая концепция Бухарина была направлена не просто на отказ от формы легкой развлекательной литературы, которую Чуковский, а в конечном итоге и Троцкий считали неполноценной, но на заимствование ее повествовательных схем и наполнение их новым содержанием, соответствующим послереволюционной эпохе. Таким образом, целью было воспитание чувств молодых людей, которые оказались дезориентированными (раздел 2.1. Воспитание чувств). Первые адаптации таких западных образцов, которые также имели успех у публики, были представлены приключенческими романами Павла Бляхина и Леонида Остроумова, которые перенесли персонажей, мотивы и сцены, особенно из рассказов Фенимора Купера «Кожаный чулок», в украинское пограничье периода гражданской войны (раздел 2.2. Маленькие красные дьяволята). Аналогичные процедуры адаптации и изменения проверенных схем повествования, мотивов и «экзотических» декораций использовались и для сценариев, действие которых происходило в других частях света внутри и за пределами Советского Союза. В то время как «кинематографическая» форма использовалась с

5 «Если низы, впервые пробужденные к жизни, жадно поглощают поддельную романтику и

маргариновый сантиментализм, проделывая в сокращенном, убобранном виде ту эстетическую эволулюцию, которую в пышных формах проделывали в предшествующие десятилетия и столетия имущие классы, то здесь нет никакого нашествия готтентотов на культуру, а есть первые шаги приобщения низов к культуре. Тут не угроза культуре, а ее упрощение. Тут нет опасности возврата от Шекспира к Пинкертону, а есть восхождение от бессознательности — через Пинкертона — к Шекспиру. [...] Пинкертон будет превзойден, а миллионами, впервые пробужденными к сознательной духовной жизни, будет заложена основа для несравненно более широкого человеческого искусства, чем наше...». Там же, стр. 279f.

В то время как Советский Союз взял на себя как можно больше саспенса, действия и экзотики, переориентация вечерней литературы по содержанию была направлена на беллетризацию областей мира, в которых доминировал западный империализм, и, наоборот, на «экзотизацию» советской сферы влияния, чтобы сделать ее более привлекательной для воображения читателя (Раздел 2.3. Мировые разведчики). Так, во второй половине 1920-х годов «скауты мира» придали новую «социально-революционную» перспективу скауту Купера и фигуре жалящей мухи Войнича не только в одноименном журнале («Всемирный следопыт»), но и в расширяющейся коммерческой развлекательной литературе в целом, что привело к фундаментальному пересмотру отношений между собой и чужим, (европейской) высокой культурой и (неевропейскими) «хоттентотами», классовой позицией и приключенческой экзотикой.

Воспитание чувств — призыв Николая Бухарина к « коммунистическому Пинкертону»

«Мы забыли, что нужно воспитывать чувства молодежи, и смотрим на них как на головную машину. Но такими методами мы не сможем охватить большие слои молодежи».

Николай Бухарин (1921)6

Не прошло и десятилетия после полемики Чуковского и целого года после Октябрьского восстания, как «орган Московского центрального рабочего кооператива» «Рабочий мир» вынужден был разочарованно заявить о произведениях в стиле Пинкертоновщины:

«Никто их специально не распространяет, никто их особо не рекламирует, но они продаются и продаются. Возникают целые издательства, выпускающие сотни тысяч «Пинкертоновщины», а киоски столицы и провинций заполняются этими маленькими книжками. Ни политические, ни экономические бури не снижают спроса на такую брошюру; рядом с ними в киоске появляются «сенсационные откровения» о Гришке Распутине, «народно-политическая» брошюра остается сиротливой, а Нат Пинкертон тем временем поднимает цену со скромной пятерки до 50-60 копеек и, похоже, вовсе не склонен без боя сдавать свои надежно завоеванные позиции.«7

6 «Мы забыли о том, что нужно воспитывать чувство молодежи, и рассматриваем ее, как головную машинку. А такими методами захватить широкие круги молодежи мы не будем в состоянии. «Бухарин, Николай: Научим жить на Молодежи (1921), в: Дерс: Коммунистическое воспитание молодежи (Библиотека комсомола), Москва, Ленинград стр1925,. 7-13, подчеркивание в12. оригинале.

7 «Никто их специально не рапространяет, никто широко не рекламирует, а они покупаются. Возникают целые издательства, фабрикующие пинкертоновщину сотнями тысяч, наполняются книжками столицы и провинции. Ни политические, ни экономические бури не

Ведь то, что эта литература предлагает «возвышенному подростку» (экзальтированному подростку)8, — это прежде всего романтика и героизм. Таким образом, герой каждого памфлета, будь то детектив, преступник или Дон Жуан, всегда элегантен, искусен, умен и воспитан, он не знает границ, будь то дипломатический кабинет, недра земли или далекие планеты, хладнокровен, житейски образованный и оснащенный новейшими технологическими изобретениями, он бесстрашно борется за справедливость и рискует жизнью в борьбе со злодеями этого мира, хотя в конце концов ему всегда удается спастись из самых безнадежных ситуаций. Но именно такая литература, «полная надежды и уверенности» (полна надежд и бодрости)9, бросает вызов молодежи:

«Молодость героична — и она требует того же от литературы»./ Поэтому и борьба с Пинкертоновщиной была недостаточной. Мы дали подростку популярную брошюру по географии, естествознанию и астрономии, мы дали ему беллетристический рассказ Короленко о проблеске света, рассказ, описывающий тяжелое положение рабочих и крестьян./ Мы не могли дать никакой другой литературы, потому что наша литература всегда точно отражала нашу действительность, откуда же в ней взяться романтизму и героизму?».10

Но как могла выглядеть литература, которая отвечала бы целям Просвещения и реалистическим требованиям, и в то же время удовлетворяла бы потребность в романтике и героизме?

В первые годы после революции у культурных   функционеров большевиков были другие проблемы, чем поиск ответа на этот вопрос, учитывая продолжающуюся гражданскую войну и военный коммунизм. Если они и занимались литературной политикой, то в первую очередь с ведущими литературными представителями и группами того времени. По крайней мере, в речах и трудах Владимира Ленина, Николая Бухарина, Анатолия Луначарского или Льва Троцкого почти нет ссылок на Пинкера.

уменьшают спроса на такую книжку; появляются рядом с ней в киоске «сенсационные разоблачения» о Гришке Распутине, Сиротливо блекнет 'популярно-политическая' брошюра, а Нат Пинкертон, между тем, увеличивается в цене от скромного пятачка до 5060коп. и, видимо, совсем не склонен сдавать без боя твердо завоеванных позиций.» Кубиков, Иван [К., И.]: Nat Pinkerton — korol' syščikov, in: Rabočij mir 11(1918), pp. 40-42, 40.

8 Там же, стр. 41.

9 Там же.

10 «Юность героична, — то же она требует и от литературы./ Вот поэтому-то борьба с пинкертоновщиной и была недостаточной. Мы давали подростку популярную брошюру по географии, естествознанию, астрономии, Давали художественный рассказ Короленко об огоньках,

давали рассказ, где описывалось тяжелое положение рабочего и крестьянина./ Других произведений мы и

не могли дать, ибо наша литература всегда точно отражала нашу действительность, а откуда ей быловзять романтичность и героичность?». Там же.

тонтум и в популярную развлекательную литературу.11 Государственное и партийное вмешательство в литературную политику было направлено в первую очередь против конкурирующих авангардных, пролетарских или более традиционно ориентированных течений, таких как «Пролеткульт» и футуристы, «Сменовеховцы» или «Серапионовы братья», которые в   конечном   итоге стояли в преемственности привлекательной художественной литературы. Как уже было сказано в полемике Троцкого против Чуковского, они предпочитали искать Шекспира нового времени, чем иметь дело с низшими уровнями пинкертонизма, и спорили о том, должен ли новый певец революции также создать принципиально обновленную поэзию (как провозглашал Пролеткульт) или же он продолжит наследие классической высокой культуры (как утверждал Воронский).12 Соответственно, в высказываниях авторитетных критиков и литературоведов тех лет «пинкертоновщина», как   правило, вообще не упоминается.13

Осознание того,   что   недостаточно   просто   продвигать   и политически

защищать желаемые государством литературные жанры, но что эта литература также должна вызывать интерес у читателей, чтобы воздействовать на их сознание, лишь медленно завоевывало признание. Это также привлекло внимание к истории успеха «Пинкертоновщины», которая не знала о проблеме нехватки читателей. Однако старое мнение о том, что эта литература оказывает вредное и развращающее влияние на молодежь, продолжало доминировать. Если раньше Чуковский осуждал пинкертоновщину как атаку на все эстетические стандарты буржуазной высокой культуры, то теперь она рассматривалась как средство власти буржуазии для закрепления своего господства над сознанием эксплуатируемых классов.14

Даже когда с провозглашением Новой экономической политики в 1921 году РКП(б) начала более активно заниматься вопросами воспитания молодежи, это отношение не изменилось коренным образом. Только после того, как редактор «Правды» Николай Иванович Бухарин (1888-1938) обратил внимание на то, что простого осуждения этой литературы как идеологически вредной дряни или грубого пренебрежения этой областью как переходным явлением еще не окультуренной социальной среды — как это характеризует 1914Троцкий — недостаточно.

11 См., например, анализ и документацию Eimermacher: Die sowjetische Literaturpolitik 1917-1932.

12 Ср. Аймермахер, Карл: Введение, стр. 27-138, стр. 27 и далее.

13 например, Троцкий, Лев: Литература и революция (1923), Москва 1991; Воронский, Александр: Литература — поворотные записки, Москва 1926; Лежнев, А.: Вопросы литературы и критики, Москва/Ленинград 1924; Дерс.: Литература — поворотные будни, Москва 1929; Дерс.; Горбов, Д.: Литература революционного десятилетия. 1917-1927, Харьков 1929.

14 Так, Николай Бухарин пишет в 1921«Правде»: «Но мы помним, как действовала

буржуазия. В нем были захватывающие романы, рассказы, даже специальные «уличные» издания на манер приключений Ната Пинкертона и других. [...] Буржуазия знала, как обрабатывать молодежь, и использовала для этого различные виды оружия». («А вспомним, как действовала буржуазия. У нее были увлекательные романы, рассказы, даже специальные 'уличные' издания, в роде приключения Ната Пинкертона и прочее. [...] Буржуазия умела обрабатывать молодежь и пользоваться для этого разными родами оружия»). Ср. Бухарин: Научим жить на молодом свете, с. 11.

Причина продолжающейся популярности   «Пинкертоновщины»,   очевидно, была более глубокой. 1921В статье в «Правде» о «коммунистическом воспитании» он уже отмечал, что достучаться до молодежи можно только в том случае, если апеллировать к ее чувствам, и именно этим чувствам служат романы в стиле Пинкертона. В про- грамматической речи на 5-м собрании Российской коммунистической организации молодежи (РКСМ) в октябре 1922 года кандидат в члены Политбюро РКП/б впервые, спустя всего полтора года,

сформулировал требование к писателям создать новую приключенческую литературу для молодежи, «коммунистического Пинкертона».15

В нынешней ситуации борьбы между частной и государственной экономикой необходимо повышать культурный уровень молодежи и завоевывать собственные кадры для командных постов в аппарате. Однако в настоящее время достучаться до молодежи крайне сложно, поскольку после лишений гражданской войны наступило определенное состояние истощения, а материального улучшения не произошло. Кроме того, молодое поколение рабочих не испытало капитализма на собственном опыте, что усилило идеологическую дезориентацию. 16 В то же время старые идеалы и ритуалы были разрушены, так что в целом царила анархия нравов, в которой пьянство было лишь одним симптомом из многих. В целом, современную молодежь можно разделить на три группы: Во-первых, «нигилистическо-революционное» течение, которое не приемлет НЭП и имеет полухулиганский рево- люционный характер

отношения ко всему на свете. Второй тип — это «настоящий пьяница» (форменный забулдыга), который выражает все негативное в более сильной форме. Третий тип молодежи, с другой стороны, — это человек-книга, который читает с таким большим энтузиазмом, что иногда не хочет знать ничего другого на свете, и именно этого «самого здорового члена» молодежи необходимо завоевать в качестве основы для собственной работы.17

Однако это может быть успешным только в том случае, если перестать относиться к молодым людям как к взрослым, к которым подходят чисто рационально, с помощью интеллекта: «Необходимо учитывать психофизиологическую конструкцию молодежи, необходимо уделять гораздо больше времени области чувств и эмоциональному воспитанию, чем в случае с образованием.

15 Ср. Бухарин, Николай: Коммунистическое гостеприимство молодежи в условях Непа (5-й Всерос. с'езд

Р.К.С.М. Доклад т. Бухарина. Utrenee zasedanie 13-go oktjabrja), in: Pravda 232 (14.10.1922), p.

2. Во вторичной литературе эта речь до сих пор почти повсеместно ошибочно датируется годом позже — осенью 1923 года. Эта ошибка восходит к заявлениям Мариэтты Шагинян, которая в различных контекстах утверждала, что впервые узнала о требовании Бухарина создать «красного Пинкертона» из газетной статьи, которую

она нашла осенью на1923 своем кухонном столе. Ср. об этом Шагинян, Мариетта: Kak ja pisala «Mess-Mend» (1926), в: Диес.: Собрание сочинений 1905-1933, т. 3, Москва 1935, с. 375- 382, с. 376f; также: Рассел: Красный пинкертонизм, с. 392; Mierau: Ein roter Pinkerton, с. 10; Avins, Carol: Border Crossings. Запад и русская идентичность в советской литературе 1917- 1934, Berkeley S1983,. 55.

16 Бухарин: Коммунистическое гостеприимство молодежи, с. 2.

17 Там же.

взрослых».18 Но именно для этой области чувств и эмоционального воспитания и нужен «коммунистический Пинкертон»:

«У меня была возможность выступить полтора года назад с предложением о создании коммунистического Пинкертона, и я и сейчас стою на той же точке зрения. Я утверждаю, что именно потому, что буржуазия не глупа, она предлагает молодежи Пинкертона. Пинкертон добился огромного успеха. [...] Но в чем причина этого? Потому что разум нуждается в легкой, забавной, интересной фабуле и разворачивании событий, а для молодежи это нужно в десять раз больше, чем для взрослых. Поэтому вопрос о всякого рода революционных романах, об использовании материала из области военной борьбы, приключений, из области нашей подпольной работы, из области гражданской войны, из области ВЧК, из области различных приключений, между прочим, наших рабочих, когда наших рабочих бросали с одного фронта на другой, из области Красной Армии и Красной Гвардии, — мы имеем громадное количество материала, — вот почему этот вопрос стоит перед нами».19

18 «Необходимо считаться с психофизиологической конструкцией молодежи, необходимо на область чувств и эмоционального воспитания отвести гораздо больше времени, чем отводится при воспитаниии взрослых». Там же.

19 «Я имел случай года полтора назад выступать с предложением создания комммунистического Пинкертона, я и сейчас стою на той же точке зрения. Я утверждаю, что буржуазия именно поэтому, что она не глупа, преподносит Пинкертона молодежи. Пинкертон ползуется громадным успехом. [...] В чем же тут дело? Дело в том, что для ума требуется легкая, занятная, интересная фабула и развертывание событий, а для молодежи в десять раз больше, чем для взрослых. Вот почему вопрос о всяких революционных романах, об использовании материала из области военных сражений, приключений, из области нашей подпольной работы, из области гражданской войны, из области деятельности ВЧК, из области различных похождений и пр. наших рабочих, когда наши рабочие бросались с одного фронта на другой, из области деятельности Красной армии и Красной гвардии, — материал у нас громадный, — вот почему этот вопрос встает перед нами.» Там же. Ссылка на его появление полтора года назад, вероятно, относится к тогдашней статье в «Правде», в которой он формулирует отчасти похожие тезисы, хотя еще не призывает к «коммунистическому Пинкертону». Пока не удалось выяснить, выдвигал ли он это требование в устной форме. Ср. Ders. Naučimsja vlijat' na molodeži; в книжной версии своей лекции в октябре 1922 года он еще раз подчеркнул огромные возможности, которые открывает использование этого материала в смысле «коммунистического Пинкертона».

«Как полные дураки, мы не можем использовать этот материал, а ведь совершенно очевидно, что мы могли бы превзойти любого Пинкертона по части захватывающей фабулы, занимательных событий и т.д. Если взять только одно конкретное описание жизни любого из наших «революционных авантюристов» в хорошем смысле этого слова, то оно будет в тысячу раз интереснее всех Пинкертонов. Если взять хотя бы одно конкретное описание жизни любого из наших «революционных авантюристов» в хорошем смысле этого слова, оно будет в тысячу раз интереснее, чем все Пинкертоны». («Этот материал мы, как совершенные дураки, использовать не умеем, а между тем ясно, что мы могли бы перещеголять всякого Пинкертона по увлекательности фабулы, по занимательности событий и т.д. Если дать одно конкретное описание жизни какого-нибудь из наших «революционных

авантюристов» в хорошем смысле слова, то это будет в тысячу раз интереснее всяких Пинкертонов. «) Ср. Бухарин, Николай: Коммунистическое воспитание молодежи, в: Дер.: Коммунистическое воспитание молодежи (Библиотека комсомола), Москва, Ленинград 1925, стр. 21-90, 73. ВЧК — это аббревиатура от «Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем» (англ. Extraordinary All-Russian Commission for Combating

В прениях по лекции Бухарина и в его заключительном слове этот обширный материал времен гражданской войны и классовой борьбы дополняется еще двумя тематическими линиями, на которые может быть направлен «красный романтизм» (красная романтика) или «революционный романтизм» (революционная романтика). «революционный романтизм» (революционная романтика): борьба человека с природой и «романтизм будущего общества» (романтика будущего общества).20

Этой речью Бухарин в значительной степени реабилитировал пинкертоновщину. Для него «варварская» литература, грозившая развратить буржуазную высокую культуру своим отсутствием вкуса и уровня, стала не просто вредным средством господства для манипулирования и развращения молодежи рабочего класса, но психо-физио-логически эффективным инструментом перевоспитания, который в умелых руках можно даже использовать как «коммунистический Пинкертон» и «красный романтизм» для «воспитания чувств». Этим Бухарин также сформулировал принципиальную оппозицию полемике Чуковского против «готтентотов» нового времени. Если Чуковский видел только социально-политический упадок, интеллектуальное разложение и эмоциональное вырождение в общество нецивилизованных «дикарей», в котором все еще действуют только закон кулака и физическое насилие, то Бухарин говорил о «психофизиологической конструкции» молодежи, которая реагировала именно на такие эмоции. Оба они основывают свою аргументацию на антропологической парадигме, которая утверждает развитие от эмоционального бессознательного к рационально-сознательному в человеке. Если Чуковский рассматривает «пинкертоновщину» на этой шкале как шаг назад в истории человечества к более низким уровням цивилизации, то Бухарин видит

в ней неизбежную онтогенетическую фазу развития подросткового возраста, когда единственное, что важно, это наполнить ее правильным классово- политическим содержанием, чтобы рабочая молодежь могла достичь правильного классового сознания через «красный романтизм».21

контрреволюции и саботажа), которая была основана в декабре как 1917новая организация государственной безопасности под руководством Феликса Дзержинского.

20 Так товарищ Касименко в прениях по лекции. Ср. [Anon.]: Prenija po dokladu tov- Bukharina (5-j Vser. s''ezd R.K.S.M. Večernee zasedanie oktjabrja),13 in: Pravda 233(15.10.1922), p. 3; Бухарин касается предложения последнего в своих заключительных словах: «Gen. Касименко, на мой взгляд, сделал ряд чрезвычайно ценных дополнений к моей лекции, когда говорил о революционном романтизме. Он подчеркивал борьбу человека с природой и будущее представление общества как одну из линий, на которую должен быть направлен революционный романтизм. В своей лекции я упомянул о будущей жизни, но упустил именно борьбу с природой, поэтому ген. Касименко составляет очень полезный материал». («Тов. Касименко, по моему, сделал целый ряд весьма ценных пополнений к моему докладу, когда говорил ореволюционной романтике. Он выставил борьбу человека с природой и изображение будущего общества, как одну из линий, на которой должна быть направлена

революционная романтика. На счет будущей жизни я в своем докладе упоминал, но вот борьбу с

природой я упустил, так что дополнение тов. Касименко представляет очень деловой материал»). Ср. Бухарин, Николай: Заключительное слово тов. Бухарина (5-й Всерос. с'езд Р.К.С.М.), в: Правда 233(15.10.1922), с. 3.

21 Научно-теоретические последствия психофизиологической конструкции человека будут более подробно рассмотрены в разделе об «электрификации мысли», где ясно показано, что

Будучи «литературой сильных чувств», обходившейся без психологической глубины и требующей авангардных попыток формы, популярная развлекательная литература, таким образом, впервые получила социально- политическую функцию от одного из ведущих большевиков 1920-х годов, что не только помогло узаконить ее почти неограниченное дальнейшее существование в киосках столицы и провинции, но и впервые после осуждения

Чуковского сделало ее надеждой для интеллектуальных художественных кругов. Такие авторы, как Мариетта Шагинян, Виктор Шкловский, Алексей Н. Толстой или Валентин Катаев, начали писать некоторые приключенческие романы в стиле Пинкертона. В более поздних исследованиях «красные пинкертоны» рассматривались в первую очередь как авангардный прием, который, однако, в своей преимущественно пародийной интенции — о чем я

подробнее расскажу позже — отнюдь не представлял массовую литературу, которую Бухарин действительно имел в виду в своих высказываниях. Бухарин был озабочен «серьезной» адаптацией «легкой, занимательной, интересной басни», которая должна была развиваться на основе богатого материала революционного прошлого (подпольная борьба до 1914 года), недавно прошедшего настоящего (война, революция, гражданская война) и будущего (борьба с природой, построение коммунистического общества).

Красные дьяволята — герои гражданской войны Павла Бляхина и Леонида Остроумова

«Авантюрная региональная литература [...] остается в рамках захватывающего художественного чтения — как для взрослых, так и для молодежи».

Земля и фабрика (1927)22

Примерно через полтора года после   призыва   Бухарина   к «коммунистическому Пинкертону», возможно, самый влиятельный человек в партии большевиков после смерти Ленина и до укрепления позиций Сталина в середине 1924 года, Григорий Зиновьев, действительно поддержал это требование. Но определенный скептицизм можно было прочесть и в призыве к молодежи продолжать политическую работу Ленина, который был напечатан на первой странице центрального органа комсомола — выходящего раз в две недели журнала рабочей молодежи «Смена» («Молодые»):

ссылаются на исследования Бехтерева и его «коллективную физиологию». См. раздел

4.2 этой книги.

22 «Приключенческо-краеведческая литература [...] остается в рамках увлекательного художественного чтения — для взрослых, равно как и для юношества. « Акционерное издательство чу- дожественной литературы «Земля и фабрика» (ред.): Zemlja i fabrika. Полярный учитель (1922-1927), Москва 1927, с. 5.

«Сейчас говорят, что нам нужны красно-розовые тертоны. Я ничего не имею против этого. Почему бы не почитать «Пинкертона» в свободное время, если он написан талантливо? Но нужно изучать жизнь красных «святых», не попсовых святых, конечно, но тех, кто год за годом в отчаянных обстоятельствах боролся за наше дело».23

Литературу о Пинкертоне еще можно было терпеть в качестве досугового чтения, но приоритет отдавался политическим образовательным программам и «красной» агиографии. Это скептическое отношение к предложениям Бу- шарина о «воспитании чувств», по-видимому, было широко распространено, о чем также свидетельствуют редкие в иных случаях высказывания влиятельных литературных политиков. Тем не менее, заявление

Зиновьева свидетельствовало о готовности к   компромиссу. Талантливая, а это значит с большевистским душком, пинктертоновская литература будет и дальше разрешена, если старые святые будут заменены на новых, «красных» героев. Все остальное было оставлено на усмотрение ответственных учреждений, ответственных редакторов и пишущих авторов. И ориентированы они были в первую очередь на публику, которой возражать против талантливо написанного «Пинкертона» было так же мало, как и Зиновьеву, председателю Ленин-градского горсовета и одновременно председателю Коминтерна.

Напротив, эти несколько заявлений видных партийных политиков, похоже, встретили относительно большой отклик, поскольку они дали тем, кто был вовлечен на местном уровне, по крайней мере, некоторые подсказки о том, как они могут противостоять безудержной популярности «сказок эксплуататора» Пинкертоновщины. Таким образом, «советский пинкертоновский тум» предполагалось использовать для коммунистической агитации, чтобы достучаться до «закрытого сердца недоделанных товарищей»:

«[...] Деревня, воспитанная на сказках эксплуататоров, отрывается от них с такой же скорбью, как ребенок от материнской груди. В первую очередь, как говорил наш учитель Ленин, она была бы рада хорошей советской пинкертоновщине. [...] Любую политику послания нужно пытаться навязать деревне в первую очередь с помощью такой поэзии, стараясь не заходить слишком далеко за рамки благоразумия, чтобы не ранить закрытое сердце еще не усовершенствованного товарища».24

23 «Теперь говорят, что нам нужны красные Пинкертоны. Я не против этого. Отчего не почитать на досуге и Пинкертона, если талантливо написано? Но нужно изучать жития красных 'святых', конечно, не поповских святых, а тех людей, которые годами и годами при отчаянной обстановке боролись за наше дело. « Zinov'ev, Grigory: Leninskoj smene, in: Smena 9(25.05.1924), p. 1.

24 «[...] деревня, воспитываясь на эксплоататорских сказках, так же печально оторвется от них, как и

ребенок от грудей матери. В первую очередь она рада будет, как говорил учитель наш Ленин, хорошей советской пинкертонщине. [...] Каждую веточку политики в первое время нужно стараться проводитьв деревню подобным родом поэзии и не особенно резко выделяясь из рамки осторожности,

дабы не задеть скрытое сердце несовершенствованного товарища». Так, сообщение из Саратовской губернии, цитируемое Случевским, см. Случевский: Книга и дело, с. 110.

И поэтому не только в неформальном приеме на сельской периферии, но и в В 1920-е годы не только «коммунистический Пинкертон» стал «советским пинкертонизмом», а Бухарин — «нашим учителем Лениным», но и параллельно с импортом западных приключенческих историй появилось едва поддающееся контролю количество советских вариантов пинкертоновского жанра. Уже в 1929 году «классикой» 25для таких адаптаций считались два романа, оба из которых прямо называли свои западные образцы.26 Это были, с одной стороны, роман

Павла Андреевича Бляхина (1886-1961) «Красные дьяволята» (1922), который появился еще до призыва Бухарина к «коммунистическому Пинкертону», и, с другой стороны, «Макар-следопыт» (1925-1926) Льва Евгеньевича Остроумова (1892-1955). Оба произведения рассказывали о молодых героях времен гражданской войны, которые, будучи увлеченными читателями западной приключенческой литературы, черпали свое поведение, коды общения и героические поступки из приведенных там образцов для подражания. Роман Бляхина программно заявляет:

«Это вечные романы и повести Фенимора Купера, Гюстава Эймара, Мейна Рида и другие полусказочные произведения, в которых главным образом описывается кровавая борьба краснокожих индейцев Америки с «бледнолицыми псами» — европейцами, которые во имя буржуазной культуры и грабежа безжалостно истребляли несчастные дикие племена./ Вот почему в сознании мальчиков все текущие события и персонажи так перемешались с героями книг, что иногда они сами не знали, где кончаются чудесные сказки и поэзия и начинается настоящая суровая жизнь. / Незаметно, в личных разговорах и в детских снах, они даже создали свой собственный жаргон, понятный только им и посвященным.«27

Герои Бояхина и Остроумова представляли именно тех книжных людей, которых Бухарин сначала хотел привлечь в качестве новых кадров для комсомольской и партийной работы.

Сам Бляхин был большевиком первой поры и вступил в партию еще в 1903 г. Он принимал активное участие в революциях 1905 и 1917 гг. и в последующей гражданской войне, а в 1920-е гг. начал заниматься не только политической деятельностью, но и писательской.

25 Rykačev, Jakov: Naši Majn-Ridy i Žjul' Verny, in: Molodaja gvardija 3(1929), pp. 87-91, 88.

26 О популярности «Маленьких красных дьяволят» в 1920-х годах см. также Таратута: По саням

«Овода», с. 5.

27 «Это — бесконечные романы и рассказы Фенимора Купера, Густава Эмара, Майн-Рида и прочие полусказочнения, Описывающие по преимуществу кровавую борьбу краснокожих индейцев Америки с 'бледнолицыми собаками'-европейцами, которые во имя буржуазной культуры и грабежа беспощадно истребляли несчастные дикие племена./ Вот почему в сознании юнцов все современные события и лица так

перепутались с книжными героями, Что порой они не знали, где кончается чудесная сказка и

вымысел, а где начинается действительно суровая жизнь./ Незаметно, в частых разговорах и детских мечтах, они создали даже своеобразный жаргон, понятный только им одним и посвященным. «Блячин, Павел: Красные яволята. Повести», Москва, Ленинград 1928, с. 18. Издание содержит как первую часть романа, так и1922 написанное1926 продолжение повести.

и сценарист. 28Его книга была опубликована еще до призыва Бухарина, но настоящий успех принесла одноименная экранизация Ивана Николаевича Пе- рестиани (1870-1959), для1923, которой Блячин написал сценарий вместе с режиссером. С 1925 года он работал в различных отделах Ленинградской киностудии «Совкино», но кроме нескольких киносценариев и пьес, а также поздней автобиографической трилогии «Перед рассветом» (На рассвете, 1950), «Москва вогне» (Москва вогне, 1956) и «Дни восстания» (Дни мятежные, 1959), он больше не публиковал прозаических произведений.29

Роман Бляхина рассказывает о двух близнецах Дуне и Мише Недоле, которые выросли в бедной крестьянской семье в небольшом украинском селе, а во время гражданской войны попадают в армию Буденного и помогают ей, совершая многочисленные подвиги в борьбе с «бандами» движения Махно. Уже во время Первой мировой войны у них появились две страсти: борьба за свободу и любовь к книгам.30 И вот два брата и сестра берут себе прозвища по образцу своих любимых героев, а также описывают остальной мир именами и выражениями, характерными в основном для Дикого Запада. Дуня называет себя Кусачей Мухой31 в честь одноименного романа Войнича, а прозвище Миши — Бойскаут в честь героя романа Купера. Красноармейцы — «краснокожие бойцы», белые соответственно «бледнолицые собаки» (бледнолицые собаки), Нестор Махно носит кличку апачей, испорченную «белыми» «Голубой лис» (Голубая Лисица), Белого генерала Петра Врангеля называют «Черный Шакал», Семена Буденного — «Красный Олень», а Льва Троцкого — «Ягуар», Великий вождь краснокожих» (Великий Вождь краснокожих — Ягуар).32

28 В отделе печати ЦК большевиков Бляхин отвечал, в частности, за пропагандистскую работу среди крестьян, и до конца 1920-х годов писал в основном антицерковные памфлеты, такие как «Долой дьяволов, долой богов! Прочь монахи и папы! (Долой чертей, долой богов! Долой монахов и попов! 1920) или Как папы ошеломили народ (Как попы дурманят народ, 1920) и сценарии, такие как Во имя бога (Во имя бога, 1925 Большевик Мамед, 1925) или Иуда (Иуда, снят в 1930 году Евгением А.). Иванов — Барков). Ср. Придорогин, А.: П. Блячин — Болшевик Мамед, в: Книгоноша 38 (1925), с. 22; Блячин, Павел: Речь тов. Bljachina na črezvyčajnoj konferencii VAPP'a, in: Oktjabr'3 (1926), pp. 137-139; V'jugin,

V. Составитель: Блячин Павел Андреевич, в: Скатов, Николай Н. (ed.): Russkaja literatura XX veka. Биобиблиографический словарь в 3 томах. Том 1, Москва 2005, стр. 234-236, стр. 234f.

29 Ср. там же; [Анон.]: Блячин Павел Андреевич, в: Большая Советская Энциклопедии в 30 т., Том 3, Москва стр1970,. 435; Блячина-Топоровская, Чана Соломоновна: Автор «Красного журнала» (Жизни двух зем- ляков), Волгоград 1978.

30 Бляхин: Красные дъяволята, с. 18.

31 В то время как Gadfly (дословно переводится как «овод» на немецком языке) в русском переводе Овод (дословно «лошадиная муха» на немецком языке) имеет мужской род. «Stechfliege» — это устоявшееся название немецкого перевода. Ср. Войнич, Этель Лилиан: Die Stechfliege. Роман (Дт. Сюзанна Лепсиус), Рейн-бек в Гамбурге 1980.

32 Бляхин: Красные дъяволята, с. 18.

Когда их старший брат был замучен до смерти после налета банд Махно, а от отца больше нет вестей после того, как он был тяжело ранен в гражданской войне, близнецы решают принять активное участие в борьбе в качестве «маленьких красных дьяволят» — так их уже называли в боях с кулацкими детьми33. Надев маски дьявола, они до смерти пугают суеверных крестьян и отбирают у них оружие, затем, надев маски с бородой и переодевшись в старых бойцов, они вербуют Буденного, который называет их хорошими бойцами.

«Красный олень», и освободить китайца по имени Жу-Жу, которого мучили деревенские мальчишки и который некоторое время сражался в рядах Буденного. 34 С этого момента три героя «Мишка, Штехфлиге и Жу-Жу» работают35 в различных маскировках и созвездиях, как шпионы и разведчики, вступают в перестрелки, сражения и погони, сталкиваются с предательством, тюремным заключением и побегом, проявляют себя в

дуэлях, интригах и хитрых внезапных переворотах. Джу-Джу тем временем влюбляется в Дуню, а Миша очарован прекрасной дочерью мельника, которую также преследует «кулацкий Наполеон Махно» (кулацкий Наполеон Махно)36 , пока трем маленьким дьяволам не удается поймать главаря банды Махно в почти карнавальной финальной сцене с помощью мешка с мукой и, на потеху красноармейцам, представить его на публичном собрании для пыток.

«Страна Советов» в подарок.37

Если посмотреть на роман с точки зрения новой ориентации приключенческой литературы и сравнить его с явно названными образцами Мейн Рида, Купера и Войнича, то можно отметить несколько существенных сдвигов. Это касается, с одной стороны, омоложения героических фигур, что дополнительно подчеркивает «революционную» семантику ухода и новых начинаний. 38 С другой стороны, «колониальные» разграничения между этническими группами, полами и сторонами конфликта перекодируются на реалии ближайшего прошлого. В то время как роман четко отождествляет «красных» — то есть эксплуатируемые классы — с «краснокожими», фигура «белого» разведчика политизируется, он больше не является амбивалентным нарушителем границы между мирами колониальных поселенцев и коренных жителей, как у Купера, а занимает четкую позицию. Миша в образе разведчика бескомпромиссно борется против «белых» вместе со своими «красными» друзьями, место которых теперь заняли китаец   и эмансипированная девушка.

33 «Недаром дети деревенских кулаков и хоругвеносцев ненавидели этих красных фантазеров и дразнили их большевиками, безбожниками и чертями». («Недаром деревенских кулаков и богатеев ненавидели этих красных фантазеров и часто дразнили их большевиками, безбожниками и дьяволятами»). Там же, стр. 19.

34 Там же,

стр. 26 и

далее. 35 Там же, с. 28.36Там же, с. 113.

37 Там же, стр. 97-101.

38 Хотя в колониальной приключенческой литературе Запада тоже есть герои-юноши, они — как у Киплинга или Стивенсона — почти всегда белые и почти исключительно мужчины. Ср. Bristow: Empire Boys.

В то же время, при таком четком идеологическом и социально-политическом определении молодых героев, поразительно, что их центральный опыт инициации становится возможным только благодаря различным формам маскировки и переодевания. Эти маскировки собственной личности — типичный топос всех приключенческих историй, поскольку эти   романы строят свое напряжение на постоянной череде маскировки и разоблачения,

тайны, обмана, коварства и их разоблачения, но здесь они получают дополнительный мета-диегетический уровень, так сказать, благодаря явной интертекстуальной ссылке на своих литературных предшественников: Только вообразив себя кусачими мухами и разведчиками, «маленькие красные дьяволята» могут участвовать в «стране чудес» Гражданской войны. А это участие, в свою очередь, заключается, прежде всего, в адаптации дальнейших ролевых моделей с целью шпионажа. Так, Дуня в роли кусачей мухи (в русском языке существительное мужского рода «овод») в романе по большей части грамматически представлена в мужском роде (только когда она явно выступает в своей женской роли, рассказчик также переходит на женский род), а также празднует свои величайшие успехи в качестве шпиона, переодетого в мальчика.39 Однако эти адаптации различных ролей (демонические существа, старики, смена пола, белые коллаборационисты и т.д.)

не представляют собой амбивалентные обряды перехода для восстановления поврежденной имперской идентичности в Бляхине, а, напротив, являются выражением «успешной» идентификации литературных моделей с политическим миром гражданской войны (большевики как краснокожие).

Этот «удачный» маскарад положительных главных героев в то же время отмечен и как маскарад дьявола, что уже дано в названии романа: Три героя неоднократно называются «злыми духами» («нэчиста сыла»), «рыжим сатаной» (рыжий сатана) или «проклятой девчонкой» (проклятая девчонка)40, тем самым Бляхин в некотором смысле рисует контрдизайн романтического казацкого мифа и украинского образа Николая Гоголя. В то время как в гоголевских

«Вечерах на хуторе близ Диканьки» (1831/32) и особенно в «Тарасе Бульбе» (1835/1842)41 вера в злых духов и чертей по-прежнему рассматривается как экзотическая, но и вызывающая симпатию черта пограничного человека, вера в дьявола по-прежнему рассматривается как экзотическая, но и вызывающая симпатию черта пограничного человека, но и сочувственные черты пограничной страны, в которой русская православная вера и рациональное мировоззрение имеют лишь ограниченную силу, в Бляхине эти понятия42 воспринимаются как необразованные и нереалистичные.

39 Напротив, слабость и эмоциональная деградация Махно уже показана через его прозвище

Сигнал «Red Fox», который даже был включен в субтитры в новых изданиях романа

«Погоня за голубой лисицей» (Охота за Голубой Лисицей, Погоня за Голубой Лисицей, Харьков

1927) или Погоня за Голубой Лисицей (Погоня за Голубой Лисицей, Харьков 1927) были, Ср. V'jugin: Bljachin, p. 235; Лупанова, Ирина П.: Polveka. Советская детская литература 1917- 1967 г. Очерки, Москва стр. 1969,45.

40 Большинство казаков и крестьян в романе говорят на украинском языке или с местным акцентом. Ср. Блячин: Красные дьяволята, стр. 11f., 60f, 98,210.

41 Ср. Гоголь, Николай: Вечера на хуторе блистают Диканьки. Миргород (Библиотека отечественной классической художественной литературы), Москва 2006.

42 Об этом романтическом образе Украины и казаков см. Kornblatt: The Cossack Hero in Russian Literature, pp. 39-60; Marszałek, Magdalena; Schwartz, Matthias: Imagined Ukraine. Zur kulturellen Topo- graphie der Ukraine in der polnischen und russischen Literatur, in: Osteuropa 11(2004), pp. 75- 86.

Фотографии на обложке;4 слева: Лев Остроумов: Макар-следопыт. Povest'. Čast' tret'ja, Moskva, Leningrad 1926; справа: Титульный лист серии брошюр Bibliotečka revolutionnych priključenij, Nr. 13(1925).

суеверие отсталых и реакционных казаков и кулаков, которое «маленькие красные дьяволята» отчасти умеют использовать в своих интересах. Махно и его казаки здесь не романтические мечтатели, а развращенные апачи, которые позволили белым колонизаторам использовать себя в своих целях из-за жадности и глупости.43

43 Бляхин также осуществляет этот пересмотр романтических топосов и героических фигур во второй части романа, например, когда 1926,он заставляет белогвардейцев, окружающих барона Врангеля, праздновать пышный маскарад (Бал-маскерад) в Севас- тополе незадолго до падения Перекопа (перешеек которого является единственной связью между Крымом и материковой Украиной), на котором появляется неизвестный человек в черной маске и полностью красном костюме, который, как «немой клоун» (немой паяц), пугает и завораживает участников бала, а после падения Перескопа взрывает бомбу прямо перед Врангелем и его свитой. Постановка этого бала и его исход — явная ин-тертекстуальная реплика «Маски красной смерти» Эдгара Аллана По (1842): но здесь человек в капюшоне в «архетипе красной смерти» приносит не чуму принцу Просперо и его окружению как «безымянный ужас», а ручную гранату генералу Врангелю и его офицерам; не смертельная инфекционная болезнь, а не менее смертоносный большевистский яд революции сметает отжившее аристократическое общество. Ср. По, Эдгар Аллан: Маска Красной Смерти, в: Дерс: Собрание сочинений в 5 томах. Том 2: Падение дома Ашеров (пер. с англ. Арно Шмидта, Ханса Волльшлегера), Цюрих, стр. 1994,376-384; Бляхин: Красные дъяволята, стр. 191-196.

Таким образом, в адаптации текстов вестернов Дикого Запада происходит двойной сдвиг: С одной стороны, колониальные вымыслы о далеких мирах переносятся на приграничные регионы собственной украинской территории, которые с момента их завоевания были не менее экзотическими в культурно-историческом плане.44 С другой стороны, маскируя главных героев под враждебные индейские племена и дьявольски инструментализируя религиозные идеи, роман представляет эту «волшебную сказку» как рецепт успеха в «тяжелой жизни» революционной борьбы. В то же время, этот колониальный и дьявольский маскарад раскрывает третью нить дискурса, помимо (анти)имперской и (анти)религиозной ориентации — а именно, деконструкцию биологических концептуализаций образа человека путем политического переписывания общепринятых определений «расы» (краснокожие и белокожие) и гендера. Не биологическое происхождение, социальная среда, религиозные убеждения или врожденные гендерные роли, а классовая позиция определяет действия и чувства главных героев.

Этот марксистский детерминизм наиболее четко проявляется в характере китайца Цзю-Цзю, который, как говорят, до гражданской войны работал цирковым акробатом и фокусником, что полностью соответствует типичной столичной экзотике историй Пинкертона, которые воспроизводят колониальный взгляд и ориенталистские дискурсы между народными шоу, цирковыми аттракционами и городским уличным фольклором. 45 Напротив, в романе Бляхина о Жу-Жу говорится, что он «долгое время» находился в армии Буденного:

«Но гражданская война пробудила в нем страстное желание оставить утомительную голодную работу и броситься в огонь кровавых событий. Он очень смутно понимал, что борьба русских крестьян и рабочих за советскую власть — это дело всех угнетенных, и спонтанно присоединился к красным под знаменами свободы и революции».46

Таким образом, колониальный дискурс трансформируется в перекодировку экзотического, поскольку китайцам   приписывается   естественное, интуитивное чувство правильного поступка, но не рациональный подход к коммунистической идее.

Теперь это «страстное желание» броситься в «огонь кровавых событий» из

«тупого» понимания и «спонтанного» стремления в точности соответствует

44 Ср. Шкандрий, Мирослав: Россия и Украина. Литература и дискурс империи от наполеоновских до постколониальных времен, Монреаль. 2001.

45 Bljachin: Krasnye d'javoljata, p. 28; о колониальном взгляде и расистском конструировании Другого в современности см. МакКлинток, Энн: Имперская кожа. Раса, пол и сексуальность в колониальном соревновании, Нью-Йорк и др. 1995, с. 36-71.

46 «Но гражданская война побудила в нем страстное желание покинуть свою голодную работу иброситься в огонь кровавых событий. Он очень смутно понимал, что борьба русских крестьян и рабочих за Советскую власть есть дело всех угнетенных, и стихийно потянулся к красным, под знамена свободы и революции». Бляхин: Красные дъяволята, стр. 28

Таков принцип построения рассказов Пинкертона, столь резко атакованных Чуковским, в которых бесконечная череда физических поединков и соревнований лишь обслуживает «самые примитивные страсти» и «сильные духовные эмоции» простых читателей — «всемирных Хоттентотов». Но то, что в «Пинкертоновщине» еще экстраполировалось и ориентализировалось как характеристика колониального и высококультурного различия Другого и экзотики в виде дикарей-варваров, здесь представлено в смысле бухаринского

«воспитания эмоций» как действительная мотивация любого приключенческого сюжета: Все тупые и спонтанные эмоции определяются одной целью: Мировая революция. Если разведчики Куппера и кусачая муха Войнича находят свой путь только через разочарование и крах своих юношеских мечтаний, а наивная непосредственность коренного населения неизбежно ведет к разорению и порабощению, то здесь она является реальной движущей силой повествования. Но в отличие от более поздних героических концепций     социалистического     реализма,    который     всегда     должен     был

провозглашать развитие героев от примитивно-спонтанного к рационально- сознательному, «Маленькие красные дьяволята» Бляхина бурно переходят от одного приключения к другому и от одного маскарада к другому без каких-либо значительных тормозящих моментов рефлексии.

Этот акцент усиливается в одноименной экранизации романа киноотделом Народного комиссариата просвещения Грузии, премьера которой состоялась в Тбилиси в апреле 1923 года и в Москве в ноябре того же года.47 В экранизации Ивана Перестиани клятва отца, расстрелянного бандами Махно, дает книжным червям Мише (в исполнении Павла Есиковского, 1900-1961) и Дуняше (в исполнении Софии Жозеффи, 1906-1982) толчок к вступлению в

гражданскую войну, а бывший моряк и уличный акробат, «негр Том Джексон» (Том Джексон, в исполнении Кадора Бен-Салима), выступает на их стороне в качестве третьего человека. На экране маленькие красные дьяволята в исполнении трех цирковых артистов сопоставляются с миром белых офицеров, казаков и кулаков, который нарисован гораздо сильнее, чем в романе,   в стиле   слэпстик,   как   гротескный   мир   дегенеративных   пьяниц,

жестоких убийц и беспринципных спекулянтов. 48 Таким образом, в романе и еще более отчетливо в фильме гражданская война также поставлена как драма контроля аффекта, в которой единоличные революционные чувства преобладают над эмоциональным декадансом, который в конечном итоге разрушает себя из-за необузданной жадности, физической разнузданности и беспутного самообольщения. Однако таким образом в романе и фильме происходит переворот колониальных моделей приключений, поскольку «белокожие» империалисты ведут себя в соответствии со стереотипным образом

«хоттентотов», поведение которых представлено здесь не как животная отсталость, а как признак вырождения.

47 Ср. [Anon.]: Krasnye d'javoljata [133], in: Mačeret, Aleksandr V. (ed.): Sovetskie chudožestvennye fil'my. Аннотированный каталог. Немецкие филиалы (1918-1935), т. 1, Москва 1961, с. 42-43; Лебедев, Николай: Очерки истории кино СССР. Немое кино. 1918-1934, Москва І1965, с. 166- 170.

48 Ср. Красные дьяволята. Режиссер Иван Перестиани. Киносекция Наркомпроса Грузии, СССР

1923.

Фильм был не только восторженно отмечен49 большевистским руководством и критиками   как   первый   успешный   советский революционный фильм, но и стал самым успешным советским произведением эпохи немого кино тех лет, который непрерывно шел в кинотеатрах до самого конца и, благодаря своей популярности, был 1943даже переиздан со звуковой дорожкой во время Второй мировой войны.50 Успех фильма заставил Бляхина опубликовать вторую часть «Красных дьяволят» в 1926 году как «киноповесть», в которой рассказывается о погоне за бежавшим Махно и падении Врангеля в Крыму с помощью трех маленьких дьяволят.51 В то же время Перестиани снял четыре продолжения с Грузинской киностудией и теми же актерами, что и трио героев, из которых только первое («Гробница Савура», русский: Савур-могила, 1926) все еще слабо основано на романе и посвящено дальнейшим приключениям гражданской войны. Следующие две серии рассказывают о русских эмигрантах, которые используют чудодейственное химическое оружие, чтобы спланировать антисоветскую диверсию на нефтеперерабатывающих заводах Баку на Каспийском море («Преступление княжеской дочери Ширванской», Преступление княжны Ширванской и Наказание княжеской дочери Ширванской, Наказание княжны Ширванской, оба 1926), и о коварном владельце гарема, которого также выслеживают Маленькие Красные Дьяволята (Иллан Дилли, Иллан Дилли, 1926).52 Однако эти продолжения не смогли сравниться с успехом первого романа. Однако после окончания сталинской эпохи роман пережил возрождение, особенно благодаря новой экранизации, сделанной Эдмоном Кеосаяном (1936-1994) под названием «Умереть».

49 Ср. цитированные обзоры в Лебедеве: Očerki istorii kino SSSR. Немое кино, с. 169f.; Херсонский, Ч.: «Красные люди» (Театр и искусство), в: Известия 270(25.11.1923), с. 5; Блячина-Топоровская: Автор «Красных людей», с. 43ff.

50 Лебедев пишет о фильме: «Ни один советский фильм, ни за годы до, ни после, не сопровождался такой восторженной реакцией зрителей, особенно молодежи, как «Красные дьяволята». Люди смотрели фильм несколько раз подряд. Он оставался в кинотеатрах на протяжении всей эпохи немого кино. [...] «Маленькие красные дьяволята» нанесли серьезный удар по зарубежным «детективным» и «ковбойским» фильмам». («Ни один советский фильм ни до, ни в течение ряда лет после нее сопровождался такой восторженной реакцией зрителей, особеннно молодежи, как «Красные дьяволята». Фильм смотрели по нескольку раз подряд. Он продержался в репертуаре в течениевсего периода нимого кино. [...] 'Красные дьяволята' нанесли чувствительный удар по зарубежным 'детективам' и ковбойским фильмам. «) Там же, стр. 170.

51 Вторая часть появилась с 1927 года вместе с первой частью в виде «короткого романа» в одной книге. Ср. Блячин: Красные яволята, здесь стр. 121-211; В'югин: Блячин, стр. 236; Когда началась 1960вторая волна успеха романа с его повторным открытием, только первая часть романа была опубликована в сильно переработанном варианте (впервые опубликованном Свердловским книжным издательством), в котором, например, Троцкий был заменен Лениным, антицерковная направленность была смягчена, а

«кинематографический» стиль пинкертоновщины был адаптирован к стилю социалистическо-реалистической молодежной литературы, ср. Бляхин, Павел: Красные дьяволята. Повесть, Саратов 1968.

52 Ср. [Anon.]: Illan Dilli [Lemma 353]; Nakazanie knjažny Širvanskoj [374]; Prestuplenie knjažny Širvanskoj [391]; Savur-Mogila [396], в Mačeret (ed.): Sovetskie chudožestvennye fil'my, vol. 1, pp. 139- 140,151-152, 161-162, 164-165.

Таинственные мстители» (Неуловимые мстители, 1966), который вместе с двумя продолжениями стал одним из самых популярных молодежных фильмов позднесоветской эпохи.53

Такое тесное переплетение романа и экранизации, впервые примененное здесь, должно было стать типичным явлением для переориентации приключенческого жанра в те годы. Примечательно, что решающие импульсы исходили не от кинематографа, а, наоборот, от советских экранизаций, которые пользовались успехом у публики и вдохновили кинорежиссеров на рестайлинг приключенческого жанра в кино: Это было так же верно для «Маленьких красных дьяволят», как и для экранизаций «Аэлиты», «Лучей смерти» или «Месс Менд» в последующие годы.54

Вторым великим приключенческим романом о Гражданской войне стала короткая трилогия Льва Остроумова «Макар-разведчик», впервые опубликованная в виде книги государственным издательством «Госиздат» в 1925 и 1926 годах.55 После изучения романских и немецких языков Остроумов работал в основном как переводчик римской и латинской поэзии, но с 1921 года он также активно участвовал в ком- миссии по созданию новой детской книги

в издательстве Госиздата и во второй половине 1920-х годов выпустил здесь более десятка книг стихов для детей, В 1925 году он опубликовал роман, посвященный Льву Толстому, а в 1931 году — «Фабрика разговоров», производственный роман о социальной жизни и общественно-политическом значении Центральной конторы связи до и во время революции. В том же году последовало1930 продолжение его бестселлера под названием «Черный лебедь». Новые приключения Макара следопыта (Черный лебедь. Новые приключения Макара следопыта), который, однако, уже подвергся резкой критике из-за полностью изменившейся литературно-политической обстановки.56

53 Фильму предшествовала инсценировка повести в соавторстве с Бляхиным в Московском драматическом театре имени Гоголя в 1960 году, которая впоследствии с успехом шла в нескольких театрах страны. Ср. Бляхина-Топоровская: Автор «Красного дерева», с. 66f.; Благодаря большому успеху экранизации 1966 года, фильм «Новые приключения Непойманных» (Новые приключения неуловымых, прокатное название: Новые приключения таинственного) и «1971Корона Российской империи, или Снова непойманные» (Корона Коссийской империи, или cнова неуловимые). Однако эти фильмы уже не обращают внимания на дискурсивную и идеологическую интеграцию своих оригиналов в переориентацию советской приключенческой литературы: «дьявольская» антирелигиозная направленность в них полностью отсутствует. Вместо этого происходит реэкзотизация украинского казачьего мира, а антиколониальные отсылки в виде Тома Джексона отбрасываются в пользу забавного «цыганского мальчика», как

и многослойные отсылки к Куперу, Мейн Риду и Войничу.

54 Более подробно этот аспект рассматривается в разделе этой 4.1книги.

55 Остроумов, Лев: Макар-следопыт. Povest'. Книга первая, Москва, Ленинград 1925; Дер.: Макар-следопыт. Povest'. Книга вторая, Москва, Ленинград 1925; Дер.: Макар-следопыт. Povest'. Čast' tret'ja, Moskva, Lenin- grad 1926.

56 Ср. Остроумов, Лев: Черный лебедь. Новые приключения Макара-следопыта, Москва 1930; Герзон, Сергей: О том, как не следовать писанию дяди подростков, в: Книга и революция 6(1930), стр. 17-19.

Короткие романы Остроумова о Макаре заимствуют центральные элементы из «Красных дьяволят» Бляхина, но варьируют и акцентируют их несколько иначе. Здесь сюжет также разворачивается в украинском пограничье между фронтами гражданской войны и сосредоточен в основном на молодом парне, который, будучи сиротой и социальным изгоем, эмансипируется в героя гражданской войны с помощью   западной   приключенческой   литературы после Октябрьской революции. Физически маленький, «чрезвычайно черный и коренастый» («больно черен и коренаст»), он   поначалу   подвергается насмешкам как «макарка Жук» («Макарка Жук»), 57но благодаря чтению приключенческой литературы об индейцах и белолицых и своей великой ролевой модели, Бойскаут Купе, «старый охотник» по кличке Орлиный Глаз, способен выстоять против других детей в деревне, а затем и в Гражданской войне, благодаря воображению поднявшись над своим ближайшим окружением.58

«Солнце превратилось в большой красный шар и быстро опустилось за голубоватые облака, которые напоминали армии краснокожих индейцев с развевающимися перьями на головах, штурмующих небо; наверху, в малиновом огненном свете заката, шла настоящая битва./ Макар невольно погрузился в задумчивость, откинув голову назад: хорошо бы оказаться сейчас там, в красном пламени! Вероятно, там летят стрелы индейцев, сверкают молоты томагавков, идет жаркая битва».59

В романе также описывается, как Макар в результате   Октябрьской революции получает возможность все больше и больше реализовывать этот воображаемый небесный мир облачных грез на земле, в своей собственной жизни. После того как его деревню в очередной раз захватывают белогвардейцы вслед за немцами, Петлюрой и красными, он, в отличие от других трусливых и покорных украинских крестьян, единственный, кто осмеливается протестовать, вынужден бежать со своим верным псом Дружком, попадает между   фронтами,   встречает   старого   бандуриста, похожего на домового (домовой) и черта (черт) из «бабушкиной сказки«60, но оказывается замаскированным большевиком.61 Оба попадают в руки белогвардейцев, им удается бежать, замаскироваться под попа и маленькую девочку, Макар нанимается в Красную Армию разведчиком, учится ценить новейшие технологии у немецких колонистов, имея телефон, комбайн, мотоцикл и автомобиль, предается, попадает в плен, снова бежит в автомобиле последователя Махно, пока тот не взорвался, обеспечивает безопасность большевиков как белый офицер.

57 Остроумов: Макар-следопыт. Kniga pervaja, S. 7.

58 Там же, стр. 6.

59 «Солнце стало большим красным шаром и быстро садилось за сизые тучи, похожие на бегущие по небу армии краснокожих индейцев с развевающимися перьями на головах; В целое сраженье шло наверху, в пурпурном зареве заката./ Макар невольно замечтался, задрав голову: хорошо бы сейчас туда, в это красное пламя! Вероятно, там летают стрелы индейцев, сверкают топоры-томогавки, идет жаркая битва». Там же, стр. 78.

60 Там же, стр. 36.

61 Там же, стр. 50.

Он попадает в плен к красным, которые хотят расстрелять его как «дьявола по найму» и вражеского шпиона, 62прежде чем его настоящая личность «разведчика» раскрывается благодаря его собаке.

Как и в «Красных дьяволятах», в произведении Остроумова именно приемы маскировки и маскарада, а также внимательное наблюдение и подражание врагу делают Макара следопытом, а значит, успешным следопытом и разведчиком. Это отличает его не только от украинских деревенских парней и неграмотных крестьян, которые до сих пор остаются полностью запертыми в своей среде религиозных суеверий и невежества, но и коренным образом от его литературных предшественников, как они изложены у Макара Девушкина в романе Федора Достоевского «Бедные люди» (1845), Владимира Короленко «Сон Макара» (1855) или Максима Горького «Макар Чудра» (1892): Там, где последние остаются запертыми в своих жалких социальных условиях и освобождение возможно только во сне, Макар Остроумова может освободиться от своей незрелости в этом мире благодаря своей идентификации с разведчиком.63 Помимо

Кроме того, «книжное обучение» Купера и пример большевиков указывают на освоение новых технологий, выходящих за рамки мира стрел и томагавков. В то время как власть имущие и белогвардейцы используют свои автомобили только как предметы роскоши ради удобства, Макар знает, как успешно использовать автомобиль тактически, как средство бегства, и только признав возможность имитации голосов (он вживается в роль застреленного белогвардейского офицера) по телефону, он может придать битве решающий поворот, сбив противника с пути.64

Подводя итог, можно отметить следующие решающие сдвиги в приключенческой литературе: «Маленькие красные дьяволята» Бляхина и «Макар Следопыт» Остроумова. В понимании Бухарина, оба произведения позволяют молодым «книжным червям» стать большевистскими разведчиками путем идентификации с образцовыми фигурами из западных приключенческих романов. Их инициация преуспевает в том, что вымышленный мир

62 «Мы знаем этих дьяволов на продажу! К стене, к стене шпиона!». («Знаем мы этих продажных чертенков! К стенке, к стенке шпиона!») Там же, с. 142.

63 В самом начале говорится о его идентификации с бойскаутами Купера: «Поэтому он назвал себя бойскаутом и сказал другим маленьким мальчикам называть его так же. Но мальчики не читали никаких книг и не хотели знать о прозвище». («Так себе и прозвал Следопытом и мальчишкам велел себя этак кликать. Но мальчики книжек не читали и знать не хотели этого прозвища»). Там же, S. 7. Поздний рассказ Андрея Платонова «Макар в сомнении» (Усомнившийся Макар, 1929), с другой стороны, продолжает дореволюционную фигуру Макара от Достоевского до Горького и также может быть прочитан как антитеза герою романа Остроумова, Она также может быть прочитана как антитеза герою романа Остроумова, который имеет дело с инфантильным героем, чьи интуитивные

способности больше не находят места в забюрократизированной советской действительности (пока герои Платонова сами не приостанавливают эту действительность к сатирико-фантастическому концу). Ср. Платонов, Андрей: Усомнившийся Макар, в: Ders: Usomnivšijsja Makar. Рассказы 1920-х годов. Стихотворения (Собрание сочинений, т. 1), Москва стр2009,. 216-234.

64 Там же, стр. 136 и далее.

Молодая Италия и Дикий Запад на территорию украинской глубинки, которая всегда представлялась в российской культурной истории как неустойчивое пограничное пространство. 65 Этот мир, в силу своей отсталости, неграмотности и суеверий, чрезвычайно восприимчив к бандитам и офицерам гигантов власти и белой гвардии, описываемых как беспринципные и дегенеративные, которые эксплуатируют и угнетают наивное и развращенное «краснокожее» коренное население так же, как белокожие поселенцы (Купер) и католические землевладельцы (Войнич).

В некотором смысле, романы осуществляют вторичную экзотизацию украинского региона гражданской войны с помощью персонажей и мотивов западной приключенческой литературы, но не для того,   чтобы дополнительно мистифицировать его как амбивалентную пограничную территорию имперского правления, а наоборот, чтобы сделать дряхлость и несправедливость этих казацких и белогвардейских режимов узнаваемыми в идентификации гоголевского фольклора диканьских повестей с трагическим миром куперовских индейцев. При этом Блячин и Остроумов работают не с поверхностной метафорой и актуальностью разоблачения и разоблачения, а подрывают порядок, признанный чрезмерно «неправильным», с помощью моделей маскировки и диссимуляции, обмана и камуфляжа, которые демонстрируют ограниченность и хрупкость этого анахроничного мира в смысле Октябрьской революции. Эти техники тела и маскировки, не будучи явно рассмотренными в представленных здесь романах, конечно же, также относятся к кинематографическому слэпстику, о котором речь пойдет ниже.

В своих произведениях Блячин и Остроумов заложили решающие основы нового направления приключенческой литературы в смысле бухаринского «Воспитания чувств», которое в последующие годы было также имитировано и развито для других тем и регионов мира.

65 Во второй части «Макара-следопыта» действие переносится в восточную часть Украины, в Донецкий бассейн, а в третьей части, ближе к концу гражданской войны, Макар и его друзья попадают на Черное море для борьбы с Деникиным и последними белогвардейцами, где Макару приходится временно сменить роль Следопыта на роль

Оленевода (последний, пятый роман Купера «Кожаный чулок»). Ср. Остроумов: Макар- следопыт. Kniga vtoraja; Ders.: Makar-sledopyt. Kniga tret'ja.

2.3 Разведчики мира — вымышленная реконструкция экзотики

«У нас пока нет «коммунистического Пинкертона», точнее, социально-революционного жанра. Отсюда возникает задача: беспощадная борьба с псевдореволюционным авантюризмом и создание советской приключенческой литературы».

Сергей Динамов (1925)66

Одна из первых попыток оценить результаты создания «коммунистического пинкер-тона» и классифицировать эту новую «авантюрную литературу» (авантюрная литература) 1925с точки зрения истории литературы была предпринята молодым

литературоведом и впоследствии исследователем Шекспира Сергеем Сергеевичем Динамовым (1901-1939) в конце журнала «Красное студенчество». 67 Согласно этому, данный вид литературы к настоящему времени прошел три стадии развития. Первым этапом (с XII по век)17. был рыцарский роман с его идеализацией феодального строя, за которым с начала века18. последовала приключенческая литература с «бизнесменом» (деловой человек) в качестве главного героя, начало которой положил «Робинзон Крузо» Даниэля Дефо как представитель поднимающегося буржуазного класса. Подобно позднему рыцарскому роману того времени, приключенческая литература затем приобрела «определенную «консервативную» социальную функцию» («определенную «охраную» социальную функцию») в «демократический период» буржуазии,68 чьи герои либо в «Приключениях на суше и на море» («приключения на суше и на море») тесно связаны с колониальной политикой.

66 «Мы еще не имеем «коммунистического Пинкертона» или, вернее, социально-революционного жанра. Отсюда — задачи: беспощадная борьба с псевдо-революционной приключенщиной и создание авантюрной литературы. «Dinamov, Sergei: Avantjurnaja literatura našich dnej», in: Krasnoe studenčestvo 6-7 (1925), pp. 109-112, 112.

67 Там же. Статья представляла собой сокращенную версию его вклада в первое издание «Большой советской энциклопедии». Ср. Ders: Avantjurnyj roman, in: Šmidt, Otto Ju. (ред.): Большая советская энциклопедия, т. 1, Москва стр1926,. 120-122; Динамов, как член партии, в то время (1918-1926) все еще официально работал литографом в Красной Армии, но уже регулярно1924 публиковал обзоры западной и приключенческой литературы, Ср.: Советский авантюрный роман; Будучи специалистом по современной западной литературе, в 1930-е годы он прошел различные ступени карьерной лестницы и стал директором центральной кадровой школы литературных политиков — Литературного института красной профессуры (Литературный институт красной профессуры) — а в 1937 году стал главным редактором журнала «Международная литература» (англ. Международная литература) до того, как он был расстрелян как контрреволюционер во время чисток в 1939 году. Ср. [Анон.]: Динамов, в: Литературная энциклопедия в 11 т.,

т. 3, Москва 1930, с. 310; Блюм, Арлен В.: «Интернациональная литература». Podcenzurnoe prošloe, in: Inostrannaja literatura 10(2005), http://magazines.russ.ru/inostran/2005/10... (01.03.2007).

68 Dinamov: Avantjurnaja literatura našich dnej, p. 109f.

развили69 сильный «военный характер» («милитаристский характер») или в виде «стукачей-ищейки» («ищейки-...сыщики») «в детективно-криминальной литературе» («в детективно-криминальной литературе») предстали бы как истинные хранители капиталистического порядка. 70 Параллельно с этой буржуазной приключенческой литературой с Октябрьской революцией начался третий этап развития «социально-революционного авантюрного жанра» (социально- революционного авантюрного жанра)71 , который Бухарин назвал «коммунистическим розовым тоном»: «Суть последнего заключается в том, что его «положительным героем» является класс пролетариата, а «отрицательным» — класс капиталистов.«72 Однако, по мнению Динамова, лишь очень немногие работы соответствовали этому стандарту. Даже в рассказах Остроу-мова и Бляхина о гражданской войне вырабатывается четкая политическая позиция, но их деревенские герои-юноши не принадлежат к «классу пролетариата». Еще одним осложняющим фактором было то, что в неуправляемом потоке публикаций, начиная с 1923/1924 годов, едва ли можно было выделить четкую тенденцию

в смысле провозглашенного третьего этапа развития:

«Ажиотаж на [приключенческую литературу] со стороны значительных слоев читающей молодежи приводит либо к прямому выбросу мусора на книжный рынок, либо к совершенно недоступной и непонятной «эксклюзивной» литературе для широких кругов.«73 Таким образом, рецензент мог только «первые ласточки» (первые ла с т о ч ки ) коммунистического пинкертонизма,74 из которых он взял в качестве единственного положительного примера короткую повесть Александра Игнатьевича Тарасова-Родионова (1885-1938) «Линев» (Линев, 1924), рассказывающую о подвиге человека, погибшего в Гражданской войне. «Сибирский Ленин» Линева в Уральском регионе.75

При такой деградации большинства послереволюционной приключенческой литературы до «настоящей макулатуры» (прямая макулатура) поздний исследователь Шекспира Динамов остается в значительной степени в русле традиции высказываний Чуковского, а также Троцкого на эту тему, оба из которых отказывали пинкертоновщине в эстетической, а также морально- нравственной самоценности.76 И все же именно в «макула-

69 Dinamov: Avantjurnyj roman, p. 121.

70 Dinamov: Avantjurnaja literatura našich dnej, p. 109f.

71 Dinamov: Avantjurnyj roman, p. 122.

72 «Сущность п о сл ед н ег о в т о м , что ег о «положительным г ер о ем « я в л я ется к л а сс пр о л е та р и а та , а

'отрицательным' — класс капиталистический». Dinamov: Avantjurnaja literatura našich dnej, p. 110.

Под этой «эксклюзивной» (изысканная) литературой рецензент подразумевал пародийные адаптации «Пинкертоновщины», которые будут более подробно рассмотрены в главе 3.

73 «Тяга к [приключенческой литературе] значительных слоев читательского молодняка приводит к тому, Что на книжный рынок выбрасывается или прямая макулатура, или же совершенно недоступ- ная и непонятная широким кругам «изысканная» литература. « Ibid, S. 112.

74 Там же; Динамов: Авантюрный роман, с. 122.

75 Тарасов-Родионов, Александр И.: Линев, в: Октябрь 1(1924), с. 54-142. О других налогах гражданской войны, написанных под влиянием «Красных дьяволят» Бляхина, см. Лупанова: Полвека, с. 46 и далее.

76 В то время как Чуковский настаивал на различии между высокой и массовой литературой, которое в принципе невозможно преодолеть, Троцкий историзирует это различие как историю развития, в которой Пинкертон

В «новой схеме» тех лет можно увидеть изменение перспективы, провозглашенное Динамовым. Даже в тех произведениях, в которых герои гражданской войны, вдохновленные Лениным и Троцким или другими «великими первопроходцами» революции, не играют роли и «новая схема«77 классовой борьбы не применяется напрямую, произошла фундаментальная переориентация приключенческой литературы. В первую очередь это коснулось колониальных «приключений на суше и на море», для которых во второй половине 1920-х годов возникли две новые «социально- революционные» разновидности. Один тип, который в основном встречался в таких журналах, как «Всемирный разведчик», был направлен на деколонизацию имперской географии, которая должна была быть достигнута путем экспорта революции в дальние страны и открытия «чужого» коренного населения в качестве революционных субъектов. Другое устоявшееся направление послереволюционной приключенческой литературы стремилось к «экзотизации» советского пространства путем открытия доселе неизвестных коренных жителей, невиданных сырьевых ресурсов и загадочных природных явлений как таинственных объектов интриги романа, или путем придания нового «классово-борцовского» голоса политически преследуемым и сосланным при царизме крестьянским повстанцам и подпольщикам как «подчиненной» оппозиции. Однако, таким образом, советская   периферия   была переосмыслена как авантюрное пограничье, сравнимое с имперской географией опасных океанов и неосвоенных регионов мира.

Деколонизация имперской   географии   была   программно   принята   в

названии «Всемирного следопыта», иллюстрированного ежемесячного журнала путешествий, приключений и научного фанатизма, который с весны издавался 1925Владимиром Поповым в сытинском издательстве «Гудок».78 В соответствии с подзаголовком, короткие романы и рассказы в первых выпусках были посвящены сценариям будущих войн в Западной Европе и Северной Америке, 79приключениям бедуинов в Северной Африке,80 образу жизни горилл

знаменует начало развития в сторону «пролетарского» Шекспира. Динамов же призывает сделать качественный скачок к послереволюционной высокой литературе немедленно, в соответствии с политической революцией, не допуская более длительного переходного этапа.

77 Dinamov: Avantjurnyj roman, p. 122.

78 В постсталинской и постсоветской ретроспективе журнал Попова также считается ярким примером расцвета развлекательной литературы, которому жестоко положил конец запрет в середине 1932 года. Запрет не только нанес невосполнимый урон жанру приключенческой литературы и научной фантастики в Советском Союзе, но и резко завершил карьеру «русского лагерника» Попова, который исчез в небытие вместо того, чтобы войти в анналы популярной литературы как издатель коммерчески успешных

pulp-журналов и популяризатор термина science fiction, подобно североамериканскому издателю и публицисту Джону Р. Кэмпбеллу. Ср. Крутскич, К.: Русский колокол, в: Уральский следопыт 8 (2000), стр. 5-8.

79 Григорьев, Сергей: Тройка Ор-Дим-Стач. Radio-rasskaz buduščego, in: Vsemirnyj sledopyt 1(1925), pp. 1-16.

80 ĖNVĖ: Ž e n š č in a iz plemeni Gafarov. Rasskaz is ž iz n i nubijskich plemen Severnoj Afriki, in: Ibid, pp. 42-51.

первобытные леса Центральной Африки81 или тяжелые будни американских моряков в Тихом океане.82 Этнографические очерки сообщали о карибском острове Бонакка, крестьянских восстаниях в Мексике или норвежском Шпицбергене, 83глубоководных исследованиях и возможных полетах на Луну.84 Особое внимание уделялось тем регионам мира, где колониальный порядок был наиболее хрупок, поэтому политические волнения в Китае в середине 1920-х годов стали не только предметом очерков и репортажей, но и почти сразу же стали темой вымышленных историй.85 Если в популярных очерках описывались социальные обстоятельства и глубинные социальные противоречия, то в приключенческой литературе давались субъективные мотивы и конкретные сценарии конфликтов, которые привели к восстанию и революции или могли привести к ним в ближайшем будущем.

Одним из самых успешных писателей-приключенцев в области деколонизации имперской географии в те годы был Сергей Абрамович Ауслендер (1888-1943). Еще до революции он писал рассказы и пьесы,86 во время Первой мировой войны попал в немецкий плен, мигрировал по разным странам и регионам Западной Европы и России, пока не оказался в Сибири и не стал помогать строить детские дома, до возвращения в Москву в 1920 году, работал в детском театре, а с 1924 года — в секции художественного воспитания Государственного педагогического совета (ГСХС), где начал писать приключенческие повести, которые публиковались Госиздатом и другими изданиями. 87 С 1924 по 1928 год он написал серию приключенческих романов, в 1930-е годы все чаще попадал в неприятности, был арестован в 1937 году в ходе чисток и умер в 1943плену.88 В своих приключенческих рассказах, в основном юношеских, он...

81 Росни аоне, Жозеф Анри [Рони Старший]: Среди полулюдей Африки. Необычайные приключения французского натуралиста Манье, в: Всемирный следопыт 3(1925), с. 61- 69.

82 [Осборн]: Белый канак. Priključenija amerikanskogo matrosa na tichookeanskich ostrovach, in:

Vsemirnyj sledopyt 2(1925), pp. 3-15.

83 {Анон}: Современные робинзоны, в: Всемирный следопыт 1 (1925), стр. 79; Рид, Джон [Рид, Джон]: Под солнцем Мексики. Očerk, in: Vsemirnyj sledopyt 5 (1925), pp. 32-42; Šorygin, A.: Na drevnem Rumante. Putevye očerki poezdki na Špicbergen, in: Vsemirnyj sledopyt 3(1925), pp. 28- 38.

84 [Anon.]: Raskrytie tajn morskich glubin. Океанографический очерк, в: Всемирный следопыт 1 (1925), стр.75- 76; [Анон]: Osada neba. К вопросу о международных планетах, в: Всемирный следопыт 2(1925, с. 73-76).

85 Ср. [Anon.]: Kitajskaja gramota. Očerk, in: Vsemirnyj sledopyt 6(1925); Seroševskij: Syny neba.

Трудовые отношения в двух Китаях, в: Всемирный следопыт 1(1925), стр. 40-41.

86 Ср. Брагова, Алла М.: Петербургское искусство (Проза Сергея Ауслендера 1905-1917), в: Ауслендер, Сергей: Петербургские апокрифы, С-Петербург 2005, с. 5-40.

87 Он также работал в детских домах с бездомными детьми (по-русски: беспризорниками)

в литературе, см. Bor, V.: Sergej Auslender. «Bud' gotov», in: Knigonoša 1(1925), pp. 23.

88 Биографическую информацию об Ауслендере см. в: Peres, B.: Za pjat' let, in: Auslender, Sergej: Za volju narodnuju. Историческая мысль (Собрание сочинений, т. 1), Москва 1928, с. 7-18; Ауслендер, Сергей: Автобиография (Апрель 1927), в: Там же, с. 19-21; Быстров, В. Н.: Ауслендер Сергей Абрамович, в: Скатов, Николай Николаевич.

против колониальных и капиталистических общественных порядков. Будь то на стороне народных волнений в царской России в «За волю народа» (За народную волю, 1925), в первой русской революции 1905 года в «Первых грозах» (Первые грозы, 1926) или на гражданской войне в «Много впереди» (Много впереди), будь то перенос действия в революционный Китай в «Ли-Сяо» (Ли-Сяо).89

Прототип нового взгляда на колониальную экзотику Ауслендер сформулировал в своем романе «Шварце Фюрер». Ein Negerkurzroman (Черный вождь. Негритянская повесть, 1924), в которой описывается колониальное правление с точки зрения молодого мальчика Яканеле.90 Он растет во внутренних районах где-то в Африке, поначалу еще в почти ненарушенном мире традиционных ритуалов мальчиков и девочек, в котором он и почти такая же сильная девочка Яссигинадже отличаются прежде всего силой воли и эгоцентризмом. 91 Белые вначале предстают лишь как насмешливые и мифические фигуры, с которыми человек до сих пор сталкивался только через ежегодные выплаты дани, а затем в деревню вторгаются колониальные войска в поисках новых рабов. Сопротивление путем бегства в джунгли оказывается настолько опасным для жителей деревни, что через некоторое время они вынуждены снова покинуть джунгли и попасть в руки белых колонизаторов во время жестокой погони.92 Жестокий опыт плена в ожидании, когда его увезут для дальнейшего порабощения, подробно описывается, постепенно приводя смышленого мальчика к организации вспышки и сопротивления окружающих племен, чтобы в конце они смогли изгнать белых колонизаторов в ходе восстания, и Яканеле становится лидером сопротивления, в то время как его подруга Яссигинадже погибает.93 В конце новеллы Джаканеле приглашают на заседание Коминтерна в Москве, где он понимает, что он не одинок в своей борьбе за освобождение, а является частью всемирного движения.94

Короткий роман не только рассказывает советскую, антиколониальную историю Робин Гуда, но и в главном герое Джейкле легко увидеть контрпроект Берроуза.

(ed.): Russkaja literatura XX veka. Биобиблиографический словарь в томах3. Вол. Москва с1,2005,. 127-128.

89 Ауслендер сначала опубликовал свои работы в государственном издательстве «Госиздат», а затем получил семитомное издание своих работ от 1928издательства «Московское литературное обозрение». Ср. Auslender, Sergej: Za volju narodnuju. Историческая история в Частях4, Москва 1925; (Собрание сочинений, т. 1), Москва І1928; Первые грозы. Повесть изЕпохиБога,1905 Москва 1926; Дерс: Маленький Чо, в: Дерс: Оля. Повестка (Собрание сочинений, т. 7), Москва 1928.

90 Ауслендер, Сергей: Черный голос. Негритянская повесть (1924), в: Ders.: Černyj vožd'. Дни боев (Собрание сочинений, т. 2), Москва стр1928,. 2-101.

91 Ср. там же, стр. 6 и далее.

92 Там же, стр. 42 и далее.

93 Там же, стр. 79 и далее.

94 Там же, стр. 96 и далее.

Фигурка Тарзана. Однако новый «социально-революционный» этап приключенческой литературы в этом произведении заключается не просто в замене колониальной парадигмы на «классово-борцовскую», а в перекодировке устоявшихся топосов. Например, Aus- lender не описывает джунгли — как в «Тарзане» Берроуза или «Книге джунглей» Киплинга — как экзотическое пристанище суровой, но в конечном итоге циклически гармоничной природной жизни. Скорее, дикая природа предстает как беспощадная борьба между природными стихиями, животными и людьми, на которых колониальный порядок похож в своей хищной чудовищности. Эта «дарвиновская» демистификация колониальной природной экзотики также проводится в романе по отношению к его жителям: в этой «биологизаторской» перспективе африканские жители оказываются неспособными контролировать свои эмоции. Они нечувствительно реагируют на опасность и находятся во власти своих эмоций, вспыльчивы и неконтролируемы, то есть они еще не стали сознательными, дисциплинированными, цивилизованными людьми в советском понимании. В отличие от них, белые колониальные хозяева характеризуются холодностью чувств, выродившейся в звериную и расистскую жестокость, потерявшую всякую человечность.

Вымышленная деколонизация колониальной географии заключается здесь не в отрицании разницы между колонизатором и колонизируемым, а в перекодификации экзотики: То, что в приключенческом романе века19. было антропологически закреплено как противопоставление цивилизации и варварства, культуры и дикости, прогресса и отсталости, которые могли взаимопроникать и проникать друг в друга, но все же обозначали принципиально разные миры, здесь релятивизируется, с одной стороны, путем «социально-революционного» осмысления различия как исторически сложившегося отношения власти, а с другой стороны, путем «дарвинистской» дискредитации статуса белых колониальных хозяев через перспективу с точки зрения угнетенных.95 Символом этого вырождения человеческого в животно- нечеловеческое является жена жестокого командира, чья нежная белая кожа и чарующий смех заставляют Джейкла поверить, что у нее тоже должно быть доброе сердце. Но однажды, когда они с мужем идут на реку купаться, она выбирает для развлечения самую маленькую черную девочку, просит мужа привязать ее к доске и сплавить по реке к крокодилам, которые съедают ее для своей забавы.96 Бездетность белой колониальной пары метафорически обозначена здесь в уничтожении младенца речным животным во всем его социальном дарвиновском упадке как полная бесперспективность колониального порядка. Другими словами

95 В духе этой новой перспективизации колониальной истории «Всемирный следопыт», например, в 1928 году ввел раздел «Галерея народов СССР», который в 1929 году был расширен за счет «Галереи колониальных народов мира», где давались краткие

портреты. В отличие от националистической историографии народов того века19., в этих текстах подчеркивалось прежде всего различие, созданное политикой власти в классовой борьбе и обусловленное историко-эволюционными факторами, которые были вписаны в местные обычаи и традиции.

96 Ср. Auslender: Černyj vožd', p. 72ff. В то же время, конечно, эта сцена является прямой аллюзией на библейское повествование об оставлении Моисея на берегу Нила (Исх 2:1- 10), что еще больше подчеркивает негативную оценку колониального правления.

нельзя говорить о критической «пост-колониальной» перспективе в этой деколонизации имперской географии, а скорее о перекодировке устоявшихся нарративов биологов, которые теперь метафорически оправдывают «социально-революционный» взгляд: По праву сильнейшего победят угнетенные, поскольку выродившиеся колониальные хозяева, подобно «белокожим» империалистам в гражданской войне, уже давно стали слабейшими в борьбе за существование.

Но если угнетенные еще не достигли уверенности в себе и силе «черного вождя» Якенеле самостоятельно, то на помощь им приходит искра Октябрьской революции. Будь то в Африке, Азии, Антарктиде или Северной Америке, везде правители чувствуют новую ситуацию в мире и находят советских «следопытов», которые помогают угнетенным и эксплуатируемым обрести новую волю к борьбе, если они сами еще не идут по этому пути. Например, «кинематографический роман» Льва Никулина «Без происшествий (Дипломатическая тайна)» (Никаких случайностей [Дипломатическая тайна], 1924)97 рассказывает о судьбе провинциальной столицы Мирата на севере Британской Индии, где коррумпированная местная королевская власть, британская колониальная администрация и теневые предприниматели и агенты борются за влияние на медные сокровища в близлежащих горах Сивалик, которые молодой Советский Союз также сделал привлекательное предложение для разработки.98 При этом подробно показана повседневная индийская жизнь, религиозные обряды как «опиум для народа» и декадентская роскошь западных колонизаторов и туземной элиты, на фоне которой погони, предательство, эротика, ревность, тщеславие, тайная дипломатия и беспринципные убийства сменяют друг друга быстрой чередой. Однако политически активным рабочим удается свергнуть эту анахроничную колониальную монархию только тогда, когда новейшие советские технологии в виде бомбардировщиков оказывают поддержку в самом конце.99 Как и в «Черном вожде» Ауслендера, политический крах колониального порядка сопровождается психофизической деградацией его главных героев: британский авантюрист, который как крутой бизнесмен и элегантный джентльмен должен был сделать местную элиту податливой, в итоге становится психологической развалиной, а прекрасная ирландка кончает жизнь самоубийством, будучи двойным агентом и неотразимой роковой женщиной.100

Деколонизация имперской географии Африки и Азии, в частности, можно резюмировать, происходит в «социально-революционных» приключенческих романах 1920-х годов, поскольку они берут почти все темы своих западных предшественников, но повествуют о них с антиколониальной точки зрения, не полностью преодолевая гендерные и колониальные стереотипы: Подобно тому, как коренное население в своем эмоционально нерефлексивном поведении соответствует расистскому клише имперской этнологии, соблазнительный

97 Ср. Никулин, Лев: Никаких Случайностей (Дипломатическая тайна). Кинематографический роман, Москва, Петроград Об 1924.аспекте кинематографического в романе см. раздел этой 4.1книги.

98 Ср. там же, стр. 1-26.

99 Там же, стр. 193 и далее.

100 Ср. там же, стр. 14f., 200ff.

белая женщина с колониальным происхождением — стереотип, который и сегодня актуален в развлекательных фильмах и который воспроизводится в романах. Но превращая роковую женщину в двойного агента-самоубийцу (вместо романтика, погибшего от любви в фильме «Без происшествий») или жестокого садиста (вместо белой женщины, спасающей жизни черных детей рабов в фильме «Черный вождь»), советские нарративы также «затемняют» эти образы: Экзотизирующий колониальный романтизм превращается в болезненную готическую романтику упадка и разрухи, которой «мировые первопроходцы» противопоставляют социально-революционную надежду на революционный экспорт.

Приключенческая литература 1920-х годов использовала противоположный метод, когда ее сюжет происходил в пределах советской сферы власти или на ее непосредственной периферии, так как здесь почти не было популярных стереотипов и конфликтных сценариев из западных претекстов, которые можно было бы сломать. В русской (высокой) литературе для Кавказа и Крыма существовал «ориенталистский» дискурс, сложившийся   самое   позднее с эпохи романтизма, с которым 101можно было критически соотнестись, но колонизация Сибири, несмотря на множество   научных   травелогов, привлекала большее внимание в русской литературе лишь с начала века18. как воображаемая география изгнания. Популярная «колониальная» инсценировка коренного населения Дальнего Востока, сравнимая с «вестерном» североамериканской приключенческой литературы, не была создана зарождающейся массовой литературой рубежа   веков.102   Таким образом, скорее наоборот, целью было сделать этот регион интересным для вымышленного воображения, в первую очередь «экзотизируя» советское пространство. Эта экзотизация была тесно связана с политической экспансией Советского Союза на территории Центральной Азии и «антиимпериалистической» политикой в отношении национальностей, направленной на поощрение угнетенных «наций» и национальных меньшинств с начала 1920-х годов.103 В смысле определения «ориентализма», данного Эдвардом Саидом, мой тезис заключается в том, что приключенческая литература тех лет играла центральную роль в массовом культурном распространении соответствующего «геополитического сознания», в выработке культурных различий и фундаментального интереса «понять, в некоторых случаях контролировать, манипулировать, даже инкорпорировать; то, что является явно иным (или альтернативным и новым) миром».104 Она сформулировала культурные особенности отличия, которые   затем   нашли свое визуальное отображение в таких фильмах, как «Потомок Чингисхана» Всеволода Пудовкина (1928) или «Три песни о Ленине» Дзиги Вертова (1934).

101 Об ориенталистском дискурсе в русской литературе см. Гринлиф, Моника: Пушкин и

романтическая мода. Фрагмент, элегия, восток, ирония, Стэнфорд 1994; Thompson, Ewa M.: Imperial Knowledge. Русская литература и колониализм, Вестпорт, КТ, 2000.

102 О колонизации Сибири см. Стефан, Джон Дж.: Российский Дальний Восток. A History, Stanford 1994; Kotkin, Stephen; Wolff, David (eds.): Rediscovering Russia in Asia. Сибирь и российский Дальний Восток, Армонк 1995.

103 Подробнее об этом см: Мартин, Терри: Империя позитивных действий. Нации и национализм в Советском Союзе, 1923-1939, Итака, Лондон 2001.

104 Саид, Эдвард: Ориентализм, Лондон С2003,. 12.

Рис. Реклама5 нового романа Михаила Зуева-Ордынца «Сказание о классе Ново- Китеже» в «Вокруг света», опубликованном издательством «Земля и фабрика», № 21(1930), стр. 336.

Эта экзотизация была направлена как на среднеазиатские советские республики, так и на сибирские и закавказские регионы России, куда исследовательские экспедиции и юные разведчики отправлялись в поисках приключений и открытий. Приключенческие рассказы в журналах сопровождались сообщениями о сенсационных археологических находках в Центральной Азии105, об арктическом острове Врангеля как «месте захоронения многих смелых исследователей», а также о «Сибирском и Закавказском регионах России».

105 Ср. Лебедев, Н. К.: Русский исследователь центральной Азии (По переводу посл. отрывка П. К. Козлова). Očerk, in: Vsemirnyj sledopyt 3(1925), pp. 54-60.

исследователей»,106 «Восстание» Аральского моря107 или кладбище мамонтов сибирских якутов.108

Для регионов Центральной Азии, как и для приключенческих историй об Африке и Азии, это было прежде всего перекодирование экзотики, которая определяла русский образ Востока по крайней мере со времен литературных адаптаций Александра Бестужева-Марлинского и Пушкина.109 Например, под программным двойным названием A. Сытин-Туркестанский регулярно появлялся во «Всемиренном следопыте», который развернул целое плато якобы «восточных» идиллий в Средней Азии, чтобы одновременно показать, что для большевистского «жителя Севера» (северянина) они были лишь обманчивым фоном, за поверхностью которого скрывались беспринципные предательства, смертельные инфекции и опасные засады басмачей.110

106 Так, редакция представляет статью словами: «До прошлого года об острове Врангеля почти никто не слышал. [...] Поэтому мы считаем необходимым поделиться всем, что известно на сегодняшний день об этой земле, которая уже стала могилой для многих отважных исследователей». («До прошлого года мало кто слышал про остров Врангеля. [...] Поэтому мы считаем своевременным дать все, что известно до сих пор об этой земле, уже послужившей для многих отважных исследователей»). Ср. [Anon.]: Ostrov Vrangelja. Историко- географический очерк, в: Всемирный следопыт 2(1925), с. 16-27.

107 Ср. S., A.: Bunt morja. Рассказ о нововведениях Аральского моря, в: Всемирный следопыт

2(1925), с. 51-57.

108 Здесь также экзотизация чужого «дикого» коренного населения и «социально- революционное» разочарование идут рука об руку, ср. вступление редакторов к рассказу: «Толстая кора старого быта, полная мрачных суеверий, сложившаяся в течение многих поколений у якутов под влиянием угрожающих и непонятных явлений и сил природы, уже начинает трещать и ломаться под влиянием нового свежего ветра социалистической государственности, проникающего во все жизненные поры национальных меньшинств нашего Союза». («Толстая кора старого быта, полного темных

суеверий, создавшихся у ряда поколений якутов под влиянием грозных и непонятных явлений и сил природы, начинает трещать и рушиться от нового свежего веяния социалистической госдарствености, проникающей во все поры жизни национальных меньшинств нашего Союза. «) См. Гумилевский, Лев: Кладбище мамонтов. Rasskaz, in: Vsemirnyj sledopyt 4(1925), pp. 3-23.

109 См. Гринлиф: Пушкин и романтическая мода; Бэгби, Льюис: Александр Бестужев- Марлинский и русский байронизм, Университетский парк, штат Пенсильвания. 1995.

110 Так, Сытин-Туркестанский открывает повествование описанием прибытия отряда Красной Армии в среднеазиатский город-крепость: «[...] В сердце Средней Азии, где кончается железная дорога, спустился сводный отряд. [...] Кривые узкие улочки, дома без окон с трескающимися глинобитными пристройками выглядели необитаемыми. Тишина располагала к отдыху, но по всему базару на белых войлочных ковриках лежали груды пряного винограда и ароматных сладких дынь./ В широко открытых прохладных чайных комнатах люди сидели, скрестив ноги, и, втянув в легкие через длинную дудочку небесно-голубой дым журчащего водяного ореха, запивали тягу глотком чая из маленькой пиалы, которая ходила туда-сюда. [...] Никто не предупредил усталых красноармейцев, что враг воюет только предательством, что для голодного, усталого жителя севера дыня из Шагана и даже из Чардшоу — яд, и вот они разбрелись по

базару./ Так и должно было быть». («[...] В сердце Средней Азии, где кончается железная дорога, высадился сводный эшелон. [...] Кривые узкие улицы, дома без оконс растрескавшимися глиняными дувалами казались необитаемыми. Тишина звала к отдыху, а

Типичным примером перекодировки экзотического «Востока» на центральноазиатской периферии является приключенческий роман «Абджед хевез хютти» поэта Аделины Ефимовны Адалис (1900-1969) и ее мужа, Книга основана на стихотворении 1926 года поэтессы Аделины Ефимовны Адалис (1900- 1969) и ее мужа, географа Ивана Владимировича Сергеева (1903-1964), в котором рассказывается о приключениях двух друзей из Ленинграда в горах Памира на границе с Британской Индией и Афганистаном во время летних каникул.111

Поначалу два молодых главных героя, ищущих разнообразия и острых ощущений, сталкиваются лишь с привычной колониальной экзотикой Кавказа и «родственно-матографического Востока».112 Только когда они покидают царство русского колониального наследия, их тоска исполняется: «И когда они отъехали несколько верст от Шахрисабов, они поняли, что культура останавливается там, где затихает свисток паровозов; и теперь можно было категорически ожидать всего: тигров, басмачей и землетрясений».113

На самом деле герои не только сталкиваются с дикими животными, коварными разбойниками и опасными для жизни природными явлениями, но и узнают об эротических мифах, фантастических легендах и первобытной цивилизации в горных ущельях Кара-Куля.114 После ряда драматических интриг и неожиданных поворотов героям удается выбраться из этого мира неизвестных природных ресурсов, коррумпированных местных жителей,

беглых белогвардейцев и британских шпионов, прежде чем землетрясение выплеснет все наружу.

Груды пряного винограда и пахнущих сладких дынь были раложены на белых кошмах по всему базару./ В широко раскрытых прохладных чайханах, поджав ноги, неподвижно сидели люди и, затянувшись через длинную камышевую трубку голубым дымом булькающего чилима, запивали затяжку глотком чая из маленькой пиалы, ходившей по кругу. [...] Никто не предупреждал уставших красноармейцев, что борется только с предательством, что для голодного, уставшего северянина шаганская и даже чарджуйская дыня — яд, и красноармейцы разбрелись по базару./ Только этого и надо было. «) Sytin-Turkestanskij, A.: Iskuplenie viny. Rasskaz iz istorii bor'by c basmačestvom, in: Vsemirnyj sledopyt 1(1925), pp. 52-60, p. 52.«Басмачи» — термин, используемый российскими колониальными чиновниками для обозначения среднеазиатского повстанческого движения, которое сформировалось против царизма в 1916 году и первоначально боролось вместе с большевиками за национальное самоопределение, а затем стало злейшим врагом социально-революционной программы Советов во время гражданской войны. Дальнейшие рассказы из «сердца Центральной Азии» Сытина-Туркестанского, см. Rasskaz, in: Vsemirnyj sledopyt 2 (1925), pp. 36-41; Ders.: Krasnaja roza zakjatči. Rasskaz, in: Vsemirnyj sledopyt 3 (1925), pp. 3-15; Ders.: Velikij Iog. Rasskaz, in: Vsemirnyj sledopyt 5(1925), pp. 14-19.

111 Адалис, Аделина; Сергеев, Иван: Абджед хевез чютти. Roman priključenij, in: Molodaja gvardija

6(1926),

pp. 69-99; 7(1926), pp. 41-58; Это: Abdžéd chvéz chjuttí. Роман Приключений, Москва, Ленинград Здесь1927. цитируется по книжному изданию. О романе см. также Скорино: Мариетта Шагинян, стр. 129.

112 Adalis; Сергеев: Abdžéd chvéz chjuttí, стр. 12.

113 «И когда отъехали от Шахрисабза несколько верст, они поняли, что культура кончается там, где замирают гудки паровозов; и сейчас можно было ожидать решительно всего: тигров, басмачей, землетрясений. « Ibid.

114 Согласно пророчеству коренной ясновидящей, заглавная фраза «Абджед чвез чютти» представляет собой данный Аллахом ключ к безграничному счастью, богатству и девственницам. Ср. там же, стр. 24.

цивилизации, но так и не смогли доказать, что то, что они пережили, действительно существовало.115 Остается только перекодировка «Востока», который экзотизируется как враждебный и угрожающий мир, который следует своим собственным «бескультурным»,   архаичным   и анимистическим ритуалам где-то в неосвоенных пустынных или горных районах и все еще ждет своего социально-революционного присвоения советскими разведчиками.

В этой перекодировке восточного языка, аналогичной перекодировке, используемой в украинском языке

В рассказах о гражданской войне, действие которых происходит в «пограничных районах», существующий экзотизирующий репертуар русских «колониальных» рассказов сочетается с повествовательными шаблонами западной приключенческой литературы и переосмысливается в смысле «новой схемы» классовой борьбы. Однако существенное отличие от романов о гражданской войне заключается в том, что «социально-революционный» момент в этих рассказах явно отходит на второй план по сравнению с увлечением экзотическими мирами за пределами железнодорожных путей и красноармейцев: речь идет именно о захватывающих отпускных приключениях за пределами политизированных будней советской реконструкции.

Экзотизация советского пространства в Сибири и на Дальнем Востоке функционировала несколько иначе. Одно из самых сенсационных событий в этом отношении было представлено в журнале «Всемирный взгляд» научными поездками минералога и исследователя метеоритов Леонида Алексеевича Кулика (1883-1942), который при поддержке академиков   Владимира Ивановича Вернадского (1863-1945) и Александра Ферсмана в 1921 году возглавил первую, пока еще малозаметную научную экспедицию в Сибирь в поисках того, что он назвал метеоритом.

«Тунгусское чудо». Сейсмические и барометрические измерения зарегистрировали взрыв1908 гигантских масштабов в центральной Сибири в июне20., но кроме нескольких кратких сообщений в местной прессе, не было никаких достоверных знаний или информации о месте происшествия. 116 Теперь Кулик собрал свидетельства очевидцев и легенды эвекенов, поселившихся в предполагаемом районе, определил место взрыва у реки Тунгуски, от которой деревья были выкорчеваны на расстоянии более 30 километров, не сумев найти никаких остатков очага детонации.117 Однако эти

открытия Кулика стали достоянием прессы только во время третьей исследовательской экспедиции, которая началась1928 осенью, когда в редакцию пришло сообщение, что Кулик остался совершенно один в сибирской тайге, потому что вся его экспедиционная группа заболела цингой.118 В результате, Всемирный

115 Такая концовка полностью соответствует традициям западного приключенческого романа Хаггарда («Копи царя Соломона»), Конан-Дойля («Затерянный мир») или Бенуа («Атлантида»), в котором сенсационное открытие всегда в конечном итоге оказывается похороненным стихийным бедствием.

116 Согласно легенде, Кулик узнал об этом событии случайно, читая старый отрывной календарь на год из1910 области, в котором оно упоминалось. Ср. Смирнов, Алек- сандр: Za tungusskim divom, in: Vsemirnyj sledopyt 1 (1929), pp. 58-60, 59; On the later reception of the

«Тунгусское чудо» в «Оттепели» см. Шварц: Изобретение космоса, с. 98-101.

117 Ср. Кулик, Леонид: За тунгусским дивом. Место фельетона, Красноярск 1927.

118 [Анон.]: «Следопыт» на помочах Л. А. Кулику, в: Всемирный следопыт 10(1928), стр. 782.

Следопыт отправил спасательную экспедицию, которая встретила голодающего исследователя в середине ноября и эксклюзивно сообщила об успешном спасении читателям в телеграммах.119 С тех пор корреспондент ежемесячно сообщал об опасных для жизни приключениях, экзотических туземцах и жутких легендах «терра инкогнита» сибирского севера.120

Пожалуй, самой известной фигурой экзотизации Дальнего Востока в те годы является Влади-мир Клавдиевич Арсеньев (1872-1930), охотник на тайджи Дерсу Урзала.121 Бывший царский офицер и географ, Арсеньев впервые опубликовал книги о своих первых трех экспедициях в китайско-российское пограничье в 1902, 1906 и 1907 годах после революции под названием «Через Уссурийский край (Дерсу Узала)». Путешествие в горный регион Сихотэ-Алинь (По Уссурийскому краю (Дерсу Узала). Путешествие в горную область Сихотэ-Алинь, 1921) и Дерсу Усала. Из воспоминаний о путешествии по Уссурийскому краю в 1907 году (Дерсу Узала. Из воспоминаний о путешествии по Уссурийскому Краю в г 1907. , 1923), которая также получила всесоюзное признание 1926в сокращенном однотомном варианте под названием «В лесной чащобе Уссурийского края» (В дебрях уссурийского края).122

Этнографическая» работа едина в характеристике ее главного героя, Дерсу Узала, который сопровождает «русского Фенимора Купера» 123Арсеньева в исследовательских экспедициях.

119 Ср. [Анон.]: «Следопыт на помочах» Л. А. Кулику, в: Всемирный следопыт 11-12 (1928), стр. 868-871, 947.

120 Smirnov: Za tungusskim divom, in: Vsemirnyj sledopyt 1-4 (1929), pp. 58-60, 113-129, 215-230, 259-.

272. Уже в одном из первых репортажей Смирнов позиционировал сибирский «Север» как «ро- мантический» мир, полный необычных опасностей и фантастических приключений, ср. там же, с. 113f. Даже доселе неизвестная горная высота была названа «Горой Следопыта» в честь журнала. Ср. там же, стр. 267f.; Параллельно печатались и вымышленные рассказы о жизни тунгусов, ср. Макаров, Иван И.: На поворте. Tungusskij rasskaz, in: Vsemirnyj sledopyt 2(1929), pp. 196-204.

121 О биографии Арсеньева см.: Кузьмичев, И. С.: Арсеньев Владимир Клавдиевич, в: Skatov, Nikolaj N. (ed.): Russkaja literatura XX veka. Биобиблиографический словарь в томах3. Вол. Москва стр1,2005,. 108-110.

122 Арсеньев имел значительные проблемы как на Дальнем Востоке, так и в Москве и Ленинграде из-за своего положения царского офицера, неоднократно подозревался в шпионаже и был посмертно осужден в 1930-е годы из-за своих «шовинистических» взглядов. Поэтому до самой смерти Арсеньева его произведения выходили исключительно во владивостокских издательствах, но уже с 1924 года были переведены на немецкий, в том числе и на другие языки. Сразу же после его смерти московские и ленинградские издательства также начали публиковать его основные работы об экспедициях с Дерсу Узала иногда по несколько изданий в год. В 1937 году в Молодой гвардии впервые посмертно была опубликована третья книга задуманной им трилогии о лесной чащобе Уссурийского края In den Bergen von Sichote-Alin (В горах Сихотэ- Алиня), относящаяся к экспедициям 1920-х годов. Вторая книга об охотнике Тайге

выдержала несколько изданий71 — от до19341984. Цитируется здесь по Arsen'ev, Vladimir: Dersu Uzala, Moskva 1960; Ders.: V debrjach Ussurijskogo kraja, Moskva 1960; немецкий перевод, насколько он соответствует русскому, цитируется по отредактированной версии в Arsenjew, Wladimir: Der Tajgajäger Dersu Usala, Zürich 2003.

123 Ср. Поляновский, Макс: Русский Фенимор Купер. Очерк, в: Вокруг света [изд. ЗИФ] 25-26 (1930), стр. 397.

явно вдохновлен образом благородного дикаря124,   который   чувствует, говорит и действует в неотчужденном, анимистическом единстве с окружающей его средой: он обращается ко всем животным и вещам как «люди, человеки» («people»),125 умеет толковать самые незаметные предзнаменования грядущих опасностей и может правильно истолковать даже самые скудные следы в лесной чащобе. 126 Следуя образцу «Последнего из

могикан» Купера, Дерсу Узала воплощает в себе утраченное знание тайн природы, которая еще не испорчена пороками цивилизации, но кажется превосходящей ее даже в своей детской наивности:

«Чем ближе я узнавала этого человека, тем больше он мне нравился. Каждый день я открывал для себя новые ценности. Раньше я считал, что эгоизм является основной характеристикой дикаря, а чувство гуманности, милосердия и учета интересов других людей свойственно только европейцам. Разве я не ошибся?«127

Но поскольку такое человечество, превосходящее европейцев, должно оставаться анахронизмом и утопией в свете социально-революционных обещаний Октябрьской революции, «первобытного человека» в конце концов убивают, как и его литературный прототип — последнего могиканина Ункаса.128 Это «превосходная» адаптация индейских фигур Купера с Дикого Запада под «благородного дикаря» Дальнего Востока, который — по словам Максима Горького — является «более яркой фигурой, чем «бойскаут», более художественно выполненной» («более живая фигура,

124 Об образе благородного дикаря в европейской культуре см. Ниппель, Вильфрид:

Griechen, Barbaren und

«Уайльд». Социальная антропология и древняя история, Франкфурт-на-Майне, 1990.

125 Рассказчик сообщает о вечере у костра: «Там чайник пел на высоких нотах.

«Как этот кричит!» — крикнул Дерсу, — «Плохой парень!». Он вскочил и вылил горячую воду на землю.

О каком человеке вы говорите?» — спросил я в изумлении / «Вода, — ответил он, — может кричать, плакать, а также играть» / Долгое время этот оригинальный человек рассказывал мне о своем мировоззрении. Он видел в воде живую силу, видел ее тихое течение и слышал ее рев во время наводнений». Арсеньев: Охотник-тайга Дерсу Усула, с. 35 («Тогда чайник запел тоненьким голоском. — Как его кричи! — сказал Дерсу. — Худой человек!

— Он вскочил и вылил горячую воду на.

землю./ — Как 'люди'? — спросил я его в недоумении./ — Вода, — отвечал он просто. — Он может кричи, может плакать, может тоже играть./ Долго я говорил этот первобытный человек о своем мировоззрении. Он видел живую силу в воде, видел ее тихое течение и слышал ее рев во время наводнений./ — Посмотри, — сказал Дерсу, указывая на огонь, — его тоже все равно люди. « Арсеньев: В развалах Уссурийского края, с. 31).

126 Ср. Арсеньев: В развалах Уссурийского края, с. 244.

127 Арсеньев: Тайга охотника Дерсу Усула, с. 31; «Чем ближе я присматривался к этому человеку,

тем больше он мне нравился. С каждым днем я открывал в нем новые достоинства. Раньше я думал, что эгоизм особенно свойственен дикому человеку, а чувство гуманности, человеколюбия интересует присуще только европейцам. Не ошибся ли я? «Арсеньев: В развалах Уссурийского края, с. 26.

128 Ср. там же, стр. 305-313.

чем «Следопыт», более художественен») 129должен был сыграть решающую роль в формировании образа Сибири у коренного населения, особенно начиная с 1930-х годов.130

Другим географом и исследователем Сибири, который также начал писать книги по полярной науке в 1920-х годах, был Владимир Афанасьевич Обручев (1863-1956), профессор Московского горного университета. Обручев, который все еще в значительной степени придерживался традиций досоветской литературы путешествий, ориентировался в своей экзотизации советской географии не на Купера, а на Жюля Верна и Эдгара Аллана По, когда писал1924

«необычное путешествие в недра земли» Плутония (Плутония. Необычайное путешествие в недра земли) и два года спустя опубликовал «Санниковланд, или Последние онкилоны» (Земля Санникова, или Последние онкилоны, 1926).131 Первый роман рассказывает о научной экскурсии к Северному полюсу в поисках ранее неизвестных островов в Северном Ледовитом океане, который обнаруживает вход в недра Земли. Здесь российские исследователи сталкиваются с ландшафтом, созданным в соответствии с теорией полого мира, который геологически все еще находится на различных первобытных этапах истории Земли, так что на своем пути исследователи встречают динозавров, птерозавров и подобных допотопных существ.132 В стране Санникова

129 Ср. Горький, Максим: Пис'мо А.М. Горького к В. К. Арсеньеву (24.01.1928), ср.: Кузьмичев: Арсеньев Владимир Клавдиевич, стр. 208 и далее.

130 Александр Фадеев в конце 1920-х годов также начал неоконченный цикл романов о Дальнем Востоке, первый том которого, «Последний из Удэге», впервые появился 1929в журнале «Октябрь» и явно следовал за Купером и Арсеньевым. Сергей Третьяков объясняет, почему «живой «живой» человек» Арсеньева является «литературой факта», указывая на то, что изображение Купером индейцев изначально было литературой факта, которая лишь позже приняла форму вымысла, см. Tret'jakov, Sergei: Živoj»živoj» čelovek, in: Čužak, Nikolaj F.: Literatura fakta. Первый сборник материалов рабочих Лефа (1929), Москва 2000, с. 252-255, с. 252f.; В более поздней рецепции отчетов Арсеньева о Дерсу Усале эта явная отсылка к «Благородным дикарям» Купера почти не принимается во внимание, и начиная с 1930-х годов даже в официальной пропаганде остается подчеркивать подлинное представление коренного населения Дальнего Востока. Это мнение укрепилось после того, как в 1975 году Акира Куросава снял экранизацию этого материала («Дерсу Узала»), удостоенную премии «Оскар». Даже в западных исследованиях часто подчеркивается «реалистичное и относительно последовательное» изображение Арсеньевым благородного дикаря, в то время как более поздние адаптации материала выродились в «виртуальную пародию на невнятного, иррационального Другого»: «Персонаж остается коренным сибиряком, пожилым, но энергичным, без потомков и одиноким по своей воле». Ср. Николс, Джоанна: Стереотипизация межэтнического общения. Сибирский абориген в советской литературе, в: Димент, Галя; Слезкин, Юрий (ред.): Между раем и адом. Миф о Сибири в русской культуре, Нью-Йорк стр1993,. 185-214, стр. 211.

131 Работы Обручева цитируются здесь по Obručev, Vladimir: Plutonija, in: Ders.: Plutonija.

Земля Санникова, Ленинград, с1977,. 5-307; Дерс: Земля Санникова, в: Там же, с. 308- 588; немецкий перевод после: Obrutschew, Wladimir: Plutonien, Berlin 1958; Ders.: Sannikowland, Berlin 1953; Биографическая информация, ср.: Мурзаев, Ėдуард М.; Обручев, Владимир В.; Рябучин, Георгий Е.: Владимир Афанасьевич Обручев. 1863-1956, Москва І1986.

132 Ср. Обручев: Плутония.

В Арктике же участники экспедиции сталкиваются с климатическим оазисом, согреваемым Гольфстримом и скрытым за айсбергами, архаичные обитатели которого — враждебные «племена» онкилонен и вампу — все еще находятся на стадии развития старого каменного века (палеолита).133

Вместо Дикого Запада — необыкновенные путешествия Верна в северные льды (Un hivernage dans le glaces, 1855; Les aventures du Capitaine Hatteras, 1866) и в недра Земли (Voyage au centre de la terre, 1864), а также морские вымыслы о «забытом мире» (Конан Дойл) в центре Антарктиды, впервые задуманные По в «Рассказе Артура Гордона Пима из Нантакета» (1838) и Верном в «Сфинксе на льду» (1897), которые переносятся на географический север Советского Союза.134 Однако индейцы Обручева — это не «благородные дикари», а — как и во многих романах Верна — объекты изучения, сравнимые с редкими животными в смысле колониальной этнологии, которые представляют личный интерес только как любители экзотики, а в остальном описываются без особого сочувствия только как глупые, суеверные и грязные.135 Хотя «Плутония» была также отмечена как «действительно первый, полностью успешный научно-фантастический роман «136

, произведения Обручева не переиздавались до 1930-х годов, когда были предприняты попытки возродить их для научной популяризации.137

Однако экзотизация советского пространства не ограничивалась периферией, но могла охватывать и воображаемый центр Советского Союза, если...

133 Ср. Ders: Земля Санникова.

134 По словам Обручева, именно перевод на русский язык фантастического романа Карела Глуши «Заколдованная земля» (1910), осуществленный Государственным издательством в 1923 году (Заколдованная земля), вдохновил его на написание «Земли Санникова». Ср. Мурзаев, Дуард М.; Обручев, Владимир В.; Рябухин, Георгий Е.: Владимир Афанасьевич Обручев. 1863-1956, Москва І1986.

135 Так, по словам пленного члена Вампу: «Теперь они могли насытиться им. [...] Члены экспедиции решили быстро снять с него мерки, сфотографировать его, а затем попросить проводника отпустить его снова./ Пленник, как и все доисторические люди, был мускулистым; он был еще молод. Снятие размеров черепа, естественно, встретило трудности из-за матово-грязной копны волос; Горюнов решил отрезать волосы. Когда он подошел к Вампу с блестящими ножницами, тот подумал, что настал его последний час — он начал кричать, как баньши». Обручев: Земля Санникова, с. 248f. («Теперь они могли вволю насмотреться на живого вампу. [...] Путешественники решили

поторопиться сделать все измерения, котороые ихинтересовали, снять фотографии, а затем попросить вождя отпустить васпу./ Пленник был еще молодой, мускулистый, как все эти первобытные люди. Измерениям черепа, конечно, мешала спутанаая грива волос, наполненных многолетней грязью, и Горюнов решил остричь его. Когда он подошел к вампу с блестящими ножницами, последний подумал, что его собираются зарезать, и испустил дикий вопль». Обручев: Земля Санникова, с. 508).

136 «[книга] у нас является действительно, первым, вполне удачным, научно-фантастическим романом. « М.: В. А. Обручев. Плутония, в: Книгоноша 7(1925), стр. 22-23.

137 См. раздел 7.2этой книги.

Например, «Сокровища Соломона» Генри Хаггарда Глеб Васильевич Алексеев (1892-1938) находит как сокровища Ивана Грозного в Подземной Москве (Подземная Москва, 1925).138 Однако такие приключенческие истории, связанные с собственным прошлым, не только касались забытых сокровищ, редких полезных ископаемых, аборигенов каменного века или других таинственных реликвий, но и часто были направлены против преследуемых и угнетаемых «подчиненных» субъектов дореволюционного прошлого. Помимо вышеупомянутого Сергея Ауслендера, был еще один автор, который беллетризировал русское прошлое в смысле социально-революционной классовой борьбы в исторических рассказах и романах: Михаил Ефимович Зуев-Ордынец (1900-1967).

Зуев-Ордынец, сын сапожника, который сам командовал батареей во время Гражданской войны, а позже работал капитаном в областной милиции, сделал себе имя с 1927 года рассказами, путевыми очерками и приключенческими романами, которые были впервые опубликованы в журналах Попова «Всемирный следопыт», «Вокруг света», «Земля и фабрика» и др. Для этих работ он предпринимал иногда длительные исследовательские поездки в отдаленные районы Советского Союза, затрагивая как актуальные, так и исторические темы. Современные истории рассказывают о контрабанде и диверсионной работе через Черное море 139или о по-литических подпольных движениях в индо- китайском Саджгоне,140 исторические приключенческие ро-мани рассказывают о восстании Пугачева на Урале в XVIII веке141 или о жизни индейцев и золотоискателей на Аляске в XIX веке.142 После окончательного запрета на приключенческую литературу в 1934 году, произведения Зуева-Ор-динека больше не появлялись в течение четверти века; в 1937 году он был арестован в ходе чисток, провел 14 лет в различных лагерях в Сибири, прежде чем был освобожден с наступлением культурно-политической оттепели с до 1959конца 1960-х годов.

138 В этом приключенческом романе, действие которого происходит сначала в Берлине, а затем в советской столице, иностранные капиталисты, получившие концессию на строительство московского метро, потомок итальянского мастера-строителя Кремля и бродяга-изгой вступают в подпольное соревнование с московским археологом и советскими шахтерами за это поместье, которое в конце концов тоже обнаруживается. Роман был опубликован в виде книги издательством «Земля и фабрика» в том же году после предварительной печати во «Всемирном следопыте», см. Алексеев, Глеб: Подземная Москва. Otryvok iz romana togo že nazvanija, in. Всемирный следопыт 6(1925), с. 3- 13; Дерс.: Подземная Москва (Библиотека приключений), Москва, Ленинград 1925.

139 Например, в рассказе «Конец Мавропуло» бывший герой гражданской войны в роли молодого пограничника в море борется со старым моряком и контрабандистом капитаном Мавропуло, который является человеком на все руки. Ср. Зуев-Ордынец, Михаил: Конец Мавропуло. Рассказ, в: Вокруг света 1(1927), с. 16-20.

140 Зуев-Ордынец, Михаил: Želtyyj tajfun. Povest', in: Ders.: Želtyj tajfun. Повести», Ленинград стр1928,. 3-43.

141 В коротком романе рассказывается об обстоятельствах продажи Аляски США с точки

зрения коренного населения и русского траппера, которого в итоге убивают белокожие колонизаторы. Зуев-Ордынец, Михаил: Na slom! Историко-революционная повесть», в: Всемирный следопыт 5-7 (1928) стр. 324-340, 424-433, 505-521.

142 Зуев-Ордынец: Zlaja zemlja. Историко-приключенческий роман, в: Всемирный следопыт

8-12 (1929), стр. 563- 581,643-661, 739-764, 821-845, 893-916.

годы, а также переиздал свои ранние работы, некоторые из которых были значительно переработаны.143

Зуев-Ордынец ярче, чем в каком-либо другом произведении, описал «экзотизирующее» сочетание западной приключенческой романтики и научного любопытства с политическими оппозиционными движениями и мифическими легендами в романе «Сказание о граде Ново-Китеже», который был опубликован в 1930 году как частями во «Всемирном следопыте», так и в виде книги.144 Это история о трех борцах гражданской войны, которые случайно встречаются в Иркутске, в Сибири, в советском настоящем конца 1920-х годов. Один из них работает на секретную службу ОГПУ и преследует религиозную секту

«Лесные дворяне» (Лесные дворяне), которые занимаются контрреволюционной

деятельностью под прикрытием религии. Когда агента секретной службы срочно вызывают на Байкал для выполнения боевого задания против секты, он позволяет одному из компаньонов — профессиональному летчику — доставить себя туда, а другой — простой техник — тайно летит с ним в качестве безбилетника. Самолет попадает в грозу, дрейфует далеко на юго-восток и может совершить аварийную посадку только по другую сторону горного хребта Чабар-Дабан в труднодоступных высокогорных равнинах Монголии. В «зеленом лабиринте«145 горной тайги советские летчики теряются и попадают в плен к охотникам в средневековых костюмах, которые ведут их через едва проходимое болото к своему поселению — городу «Ново-Китеж». Как выяснилось, это потомки старообрядцев, которые сохранили здесь, почти полностью отрезанные от любой цивилизации, свои церковные порядки, уклад жизни, стиль зданий и одежды XVII века. Поскольку побег кажется невозможным из-за окружающего болота, доступного только посвященным, трое советских граждан могут свободно перемещаться по средневековому городу, где они чувствуют себя так, как будто совершили путешествие на машине времени Уэллса в Затерянный мир Конан Дойля.146

В следующих эпизодах заключенные «светские» (Мирские) сталкиваются с

повседневным миром и социальным порядком XVII века, некогда прогрессивной ориентацией старообрядцев и проблемой замкнутых миров без внешних контактов, что привело к политическому конфликту внутри города между изоляционистами (Бездырники, буквально «незамкнутые») и антиизоляционистами (Дырники, замкнутые).147 Они пытаются выйти из изоляции, провоцируя восстание путем обострения классовых конфликтов. Помощь священника-алкоголика, любовная интрига с

143 Биографическую информацию см. в: Мамраева, Д. Т.: Летопись народной трагедии

(годы репрессий). Методико-библиографические материалы, Караганда стр2001,. 8-10.

144 Зуев-Ордынец, Михаил: Сказка о классе Ново-Китеже, Ленинград 1930; Дерс: Сказка о классе Ново-Китеже. Roman, in: Vsemirnyj sledopyt 8-11 (1930), pp. 563-583, 643-655, 707-739, 835-859. Ср. также рекламу в Vokrug sveta 21 (1930), pp. 336.

145 Зуев-Ордынец: Сказане о классе Ново-Китеже, с. 59.

146 Там же, стр. 96.

147 Там же, стр. 140 и далее, 147 и далее.

Роман летчика с дочерью капитана, ревность и предательство иконописца, похожего на Андрея Рублева,148 обнаружение того, что один из «лесных дворян» ушел в подполье в Ново-Китеже, а также невыносимые условия труда полевых рабочих и ремесленников в конечном итоге также приводят к эскалации классового конфликта и штурму ратуши, который открывает подземный ход для героев гражданской войны. В конце романа город, построенный полностью из дерева, полностью уничтожен лесным пожаром, так что о его существовании могут свидетельствовать только сенсационные сообщения советских местных газет, основанные на сообщениях выживших жителей Китежа.149

Зуев-Ордынец осуществляет здесь переориентацию приключенческой литературы в почти прототипической манере. Он явно использует элементы и мотивы не только Конан-Дойля и Уэллса, но и Бенуа, Дюма, Гоголя, Лондона, По, Пушкина и Твена150, но в то же время дистанцируется от их форм репрезентации, тем самым он особенно озабочен перекодировкой экзотики. Это делается путем явного дистанцирования от всего средневекового романтизма и ностальгии по античности:

«Мне кажется, что любой, даже самый страстный приверженец античности горько пожаловался бы на бытовые обстоятельства и комфорт здешней жизни. Это понятно! Век бархатных кафтанов, кривых сабель и рюмок, наполненных пенящейся медовухой, прекрасен только на сцене, экране или страницах романа...».151

Эта демистификация средневековой экзотики западных развлекательных фильмов и романов идет рука об руку с «секуляризацией» старообрядческих легенд о граде Китеже, вновь ставших популярными в российской современности, как об идеальной русской православной метрополии, которая была разрушена татарами, но в Судный день благодаря божественному вмешательству воскреснет для благословенных.152 В Зуеве-Ордынце этот будущий ви-

148 Там же, стр. 150.

149 Там же, стр. 275 и далее.

150 Некоторые авторы упоминаются прямо, другие явно намекают, не называя их и соответствующие произведения по имени, например, гоголевские «Диканькины рассказы» в сцене «Ночь святого Иоанна», «Капитанская дочка» Пушкина в любовной истории, «Золотой жук» По в разгадке криптограммы лесных дворян. Ср. там же, стр. 13,55,166,185,189 и далее, 244.

151 «Мне кажется, что любой, даже самый заядлый поклонник старины взвыл бы волком от здешних бытовых условий и жизненных удобств. Это понятно! Век бархатных кафтанов, кривых сабель, да чарок меда пенного хорош только на сцене, на экране или на страницах романов...». Там же, стр. 143.

152 Роман Зуева-Ордынца содержит интертекстуальные аллюзии на большое количество претекстов; помимо самой легенды, к ним относятся ее адаптации в романе Павла И. Мельникова (1818-1883) «В лесах» (В лесах, 1875), опубликованном под псевдонимом Андрей Печерский, повести Короленко «Светлояр» (Светлояр, 1890), рассказе Михаила M. Повесть Пришвина (1873-1954) «Светлое озеро» (Светлое озеро, 1910) или стихи его матери о Китеже, процитированные Максимом Горьким в романе «Среди людей» (В людях, 1915- 1916). Ср. выделение текста в: Калмыков, С. (ред.): Вечное решение. Русская социальная утопия и

ся из потустороннего мира в настоящее по эту сторону советско-монгольского пограничья и отвергнута как иерархически организованная, репрессивная и анахроничная форма общества, как утопическая модель.

Однако дистанцирование достигается не только через этнографические, политические и бытовые исторические дискуссии, но, прежде всего, через пережитую историю приключений трех современных героев, которые постоянно сталкиваются с тем, что этот анахроничный и отсталый мир в корне чужд им. Переживание чужеродности достигает кульминации в истории любви между пилотом и дочерью капитана, которые сближаются во время неудачного праздничного ритуала в канун дня Святого Иоанна153, позже обручаются и обещают вечную верность, но в конце концов вынуждены осознать, что культурная разница непреодолима: «- Ты верно сказала, Анфиса: любовь у нас одна, а обычаи разные. И я не могу жить по вашим обычаям, прощайте!... «154 Романтическое обещание, что любовь может преодолеть все классовые границы и культурные различия, которое простирается от «Капитанской дочки» Пушкина до колониальных вариантов любовной связи между прекрасной дикаркой и белым принцем, и которое также постоянно окрашено в популярных фильмах и романсах 1920-х годов, здесь отвергается с советской — «экзотизирующей» — точки зрения: Некоторые цивилизационные различия, охватывающие столетия, не могут быть аннулированы простым путешествием во времени.

Эта темпо-ральная черта различия, основанная на линейном понимании прогресса в молодом Советском Союзе, обнаруживается не только в противопоставлении религии и науки, мифического и рационального мировоззрения, но и в пространственном построении антагонистических культурных традиций. Таким образом, советская культурная модель как глобальная, динамичная, интернационалистская в нескольких аспектах противопоставляется изоляционистскому, статичному, малоподвижному миру старообрядцев. Ведь в романе Новый Китеж — это не просто средневековый, старообрядческий образцовый город, но прежде всего символ фатальных последствий социально-политической изоляции: изоляция   не   только тормозит весь социальный прогресс, но и в генетическом плане, инбридинг среди жителей Китежа приводит к росту наследственных заболеваний и вырождению, которые можно временно преодолеть, лишь подбирая заключенных, сбежавших из сибирских лагерей, или похищая монгольских женщин.

научная фантастика (вторая половина XIX — начало XX века, Москва 1979, с. 187-218; В целом об адаптациях в 1910-х и 20-х годах см. Шварц, Маттиас: Атлантида, или Разрушение русского тела. Размышления о рассказах Аэлиты Алексея Толстого, в: Голлер, Мириам; Штрат-линг, Сюзанна (ред.): Schriften — Dinge — Phantasmen. Literatur und

Kultur der russischen Moderne I, (Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 56), München pp2002,. 159-202, pp. 195ff.

153 Иоанновская ночь (ночь Ивана Купала) как время лиминальных переходов границ и языческих ритуалов сформировала устойчивый топос в русской литературе, особенно через одноименную повесть Николая Гоголя, на которую Зуев-Ордынец явно намекает в некоторых сценах. Ср. там же, с. 166.,182

154 «- Верно ты сказала, Анфиса: Равна наша любовь да не равны обычаи. А мне по вашим обычаям не жить, Прощай!...». Зуев-Ордынец, Михаил: Сказане о классе Ново-Китеже, Ленинград стр1930,. 268.

можно остановить.155 Идеал счастливой жизни в этом изолированном микрокосме в конечном итоге направлен на такие буржуазные ценности, как дом, семья и собственный дом. Поэтому, когда в конце романа три героя- приключенца вновь встречаются в Иркутске, вспоминают свои надежды и желания в новокитежском плену и обсуждают дальнейшие планы на жизнь, техник Федор Птуха, выходец с Украины, вдруг восклицает с согласия двух других соратников:

«Помнишь, еще в тайге у меня была тоска, — продолжал Птуха, — как будто сердце замерло, меня тянуло на родную Украину. Какая чушь! В Хауптвахе, на свободе, я думал о том, как лучше ввернуть себя в жизнь. Будь ты проклята, теплая печь, и нежная жена, и горячие пироги! — неожиданно горько воскликнул Федор. — С такой жизнью ты умрешь! — В наше время нельзя думать о духовке! Я отправляюсь в экспедицию в тайгу! Для моряка с просмоленными пятками прекрасны только две могилы: море и тайга. Именно!«156

Эта цитата, однако, также ясно показывает, насколько новая советская приключенческая литература 1920-х годов, несмотря на свою «социально- революционную» направленность и перекодировку экзотики, все еще оставалась в традициях своих британских, североамериканских и французских литературных моделей. Отдавая предпочтение приключениям и отказываясь от любых связей с женой, местом происхождения и родиной в пользу экспедиций в другие миры, он полностью следовал западным жанровым традициям. Центральным перекодированием, которое здесь происходит, является параллеливание открытого моря с дикой тайгой, где одинокие острова прошлых миров и путешествия во времени к другим цивилизациям так же возможны, как и в открытом море. Эта концептуализация Сибири как русского педанта мореходных историй колониальных держав Франции и Великобритании уже является конструкцией русского романтизма, но как топос и тема развлекательной приключенческой литературы она достигает20. своего прорыва только в 1920-х годах.157

Однако тайга или море как места, где глобальный следопыт хочет умереть,

подчеркивают еще одну характерную черту этой приключенческой литературы, которая в

155 Там же, стр. 135 и далее.

156 «Помнишь, тогда в тайге затосковал я, — продолжал Птуха, — сердце вроде озябло, до Вкраине ридной захотелось. Э, ерундистика! На гапвахте, на свободе, раздумался я, как лучше в жизньвинтиться. Будь ты проклята, печка теплая, да баба мягкая, да пироги горячие! — озлобленно крикнул вдруг Федор. — От такой жизни зачичвереешь! — В наше время о печке думать нельзя! С экспедицией я, в тайгу поеду! Для моряка, смоленой пятки, только две могилы хороши: море да тайга. Вот!» Там же, стр. 282.

157 О позднеромантическом присвоении Сибири в «Путешествии на Медвежий остров» Сенковского см. например, Polian- ski, Igor J.; Schwartz, Matthias: Petersburg als Unterwasserstadt. Геология, катастрофы и яички Homo diluvii. Дискурсивные раскопки в Сенковском, Пушкине и Одоевском, в: Wiener Slawistischer Almanach 53 (2004), pp. 5-42.

Рассуждения Зуева-Ордынца о прогрессивной социальной функции старообрядцев также напоминают их антистатизм. Согласно этому, старообрядцы «раскольники» были прогрессивным движением в то время, потому что они восстали против антинародных реформ Петра I и патриарха Никона, но выбрали неправильную стратегию:

«Это была не только оппозиция правящей церкви, но и, в своей форме, явная оппозиция светской власти государства. [...] Конечно, раскол не был революцией в духе восстания Кромвеля в Англии. [...] Вся трагедия русских «еретиков» в том, что они боролись с тогдашним Московским государством не нападением, а бегством, подобно тому, как древнеримские христиане тоже бежали в катакомбы».158

Несмотря на то, что три героя гражданской войны явно дистанцируются от этой враждебности к государству во имя дела большевиков,159 в их волюнтаризме и авантюризме160 можно обнаружить схожий импульс, следуя ленинскому постулату о том, что целью Октябрьской революции в конечном итоге должно быть преодоление всякой государственности.

Эта почти анархическая враждебность к государству, однако, не является специфической характеристикой прозы Зуева-Ордынца, а присуща всей приключенческой литературе, герои которой всегда репетируют выход из сложившихся обстоятельств, независимо от того, позиционируют ли они себя в имперском и колониальном контексте или от имени революции как глобальные первопроходцы. Правда, политическая амбивалентность по отношению к собственному государству полностью исчезла в ходе переориентации приключенческой литературы в 1920-е годы, но без повествовательных моделей, которые были далеки от государства, игнорируя и преодолевая все властно-политические и территориальные демаркации. Подобно тому, как настоящие приключения агентов советских спецслужб в борьбе с контрреволюционными диверсантами начинаются с того, что их ураганом перебрасывает через советскую границу в Монголию, тайга и неизведанные просторы Сибири представляют для приключенческого текста не советскую территорию, а, напротив, пограничную полосу, сравнимую с международными водами океана, экзотические стороны которого   были заново осмыслены в 1920-е годы.

158 «Это была оппозиция не только господствующей церкви, но в лице ее главным образом яростная оппозиция государственной светской власти. [...] Конечно, раскол не был революцией в духе Кром- вельскоговосстания в Англии. [...] Весь трагизм русских «еретиков» в том, что они боролись с тор- гашеским московским государством не нападая, а убегая, как убегали в катакомбы и древние рим- ские христиане.» Ebd., S. 25, 26f.

159 Именно это антигосударственное направление и сегодня представляют старообрядческие секты Сибири, только теперь они уже не представляют прогресс

для народа, а направлены контрреволюционно против большевистского безбожия. Ср. там же, стр. 24, 30.

160 Так, в отношении Раскольников они прямо говорят о «религиозной авантюре» (религиозная авантюра), которая с самого начала была обречена на провал. Ср. там же, с. 30.

Подводя итог, можно сказать, что основные тенденции советской приключенческой литературы в 1923/4-1929/30 годах колебались вокруг нового исследования себя и другого в рамках провозглашенной оппозиции между пролетарием и капиталистом, уже не постулируя Другого как далекую экзотику, принципиально чуждую собственному конструированию идентичности, а пытаясь дискурсивно и фиктивно интегрировать его в собственную постреволюционную реальность как нечто социально и исторически созданное. Это происходило в двух направлениях. Во-первых, перекодируя свою собственную до- и послереволюционную реальность по аналогии с «Красными дьяволами».

«классические» сценарии и конфликтные ситуации между колониальными завоевателями и коренным населением на собственную территорию и приграничные районы, добиваясь таким образом экзотизации советской географии. Здесь, с одной стороны, это были «белые пятна» воображаемой карты, заполненные таинственными объектами, забытыми цивилизациями и первобытными существами, но также и политическое подполье и незаконная борьба сопротивления эпохи Za- ren, неудавшиеся повстанцы и религиозно преследуемые люди, которые были переписаны как подчиненные субъекты. Во-вторых, сам нарратив западных приключений был перекодирован путем акцентирования имперских перспектив с точки зрения антиколониальной освободительной борьбы и желаемой мировой революции с точки зрения угнетенных. Деколонизация имперской географии была не столько «деэкзотизацией» различий между западными колониальными хозяевами и подчиненными колонизированными народами, сколько перекодировкой самой экзотики, которая стала распознаваться как исторически, социально и, в конечном счете, как «социально дарвиновские» отношения господства. Это привело к двойной направленности в отношении как советской, так и (внесоветской) «имперской» географии: в отношении прошлого «социально- революционная» приключенческая литература хотела пересмотреть колониальную экзотику по аналогии с общей переоценкой человеческой истории в смысле марксизма, но в отношении настоящего и ближайшего будущего она также хотела открыть освободительную перспективу в смысле всемирной классовой борьбы. Эта эмансипационная, антиизоляционистская, тенденциозно «космополитическая» направленность советской приключенческой литературы в стиле коммунистических пинкертонов была, однако, еще одной причиной масштабных проблем, с которыми жанр столкнулся в связи с «Великим переворотом» и провозглашением социализма в одной стране (ср. главу 5). В конце концов, вариант мировой революции уже устарел с момента ее нового старта в начале 1920-х годов, к чему «более продвинутые» (Сергей Динамов) адаптации жанра также неоднократно обращались пародийно и серьезно, как будет показано в следующей главе.

Маттиас Шварц «Экспедиции в другие миры: советская приключенческая и научно-фантастическая литература со времен Октябрьской революции и до конца сталинской эпохи»