424 страницы
твердый переплет
шитый блок
В принципе, многие из мыслей, приходящих в голову при чтении второго романа Слободского, вполне совпадают с ощущениями от его первого романа — «Пророчицы». Себе и своему стилю автор не изменяет ни в оригинальных «невозможных» загадках, ни в установке на реализм описываемых событий, ни в обширных отступлениях. Поэтому повторяться относительно того, о чём уже писал, в этой рецензии я не буду. Замечу только, что под «Пророчицей» стояла дата из середины 1980-х, а под вторым романом — из конца 1990-х. Хотя действие по-прежнему происходит в позднем, теперь уже «застойном» СССР, этот роман написан как бы ретроспективно, по воспоминаниям, что позволяет, кстати говоря, «списать» на более позднее время написания изредка всё же проскальзывающие слова и обороты из более позднего времени (метко подмеченные коллегой при чтении «Пророчицы» — должен сказать, что я их там не заметил, но после его отзыва «Он приходит» читал внимательно и в этом отношении; да, кое-что мелькает). Лично я продолжаю придерживаться мнения, что эти даты — литературный приём, а автор — наш современник. И на то у меня есть свои основания. Но не будем разрушать литературную игру.
Уже по первому роману можно было судить, что автор — поклонник Уилки Коллинза с его «Лунным камнем», которому посвящено в «Пророчице» несколько страниц с глубокими наблюдениями по поводу этой великой книги. И, на мой взгляд, именно Коллинза, в наибольшей степени, Слободской берёт себе за образец из классиков детектива. Не смену рассказчиков, этого у Слободского нет, а неспешность и глубокую погружённость в обстановку, среди которой происходит действие. Детектив, на мой взгляд, вообще жанр довольно условный. Хотя кто-то и писал, что именно по детективу можно восстановить Англию 1920-1930-х годов (кстати, Слободской цитирует это высказывание в своём романе), мне кажется, что все эти романы используют ровно те детали быта, которые оказываются нужны для сюжета в сугубо практических целях. И если рассказы о Холмсе ещё достаточно «вещны» в своих (увы, пропадающих в классическом советском переводе) упоминаниях цветов халатов великого сыщика, то «Золотой век» от всего этого отходит ничуть не меньше, чем тогдашняя «высокая» литература, просто по-своему. А вот мир Слободского очень «вещен», наполнен тогдашними реалиями. И если Коллинз, конечно, плоть от плоти современного ему английского нравоописательного романа, то и Слободской следует, пожалуй, не только «милицейскому» детективу, на значительный свой процент как раз оперирующему собственными шаблонами, но и вообще традиции русского реалистического романа. Причём сюжет «Он приходит», так сказать, разомкнут (даже сильнее, чем «Пророчица») в отражении реальной жизни и в отказе от авторского всеведения и выстраивания сюжета в жёсткую «игровую» композицию, столь свойственную некоторым мастерам «Золотого века». И если рассказчик в «Пророчице» одновременно исполнял роль сыщика, то рассказчик «Он приходит», с одной стороны, не участник и даже не очевидец событий (всю историю ему поведал один из активных участников), но, с другой стороны, и не всезнающий автор. Он сообщает только то, что ему поведали другие, и особо подчёркивает, с чьих слов доходят до него отдельные фрагменты истории (и что он всё же домысливает). А это, кстати говоря, существенная сторона авторского замысла. Итак, в эту широкую картину быта позднесоветского НИИ (которой посвящено немало страниц романа, из-за чего, конечно, читается он тяжеловато, но не потому, что это плохой детектив, а потому, что это больше, чем детектив, где автор предлагает читателю подумать не только над детективной линией, но и над многими другими вопросами) вписывается детективная загадка. «Невозможная». Сперва вахтёрша НИИ дважды видит ночью в коридоре запертого института один и тот же труп, бесследно исчезающий до приезда милиции. А на третий раз его видит не только вахтёрша, но и замдиректора, и по такому случаю он никуда не исчезает. Потом же, по всем законам жанра, появится и второй труп. Невозможностей тут, на мой взгляд, две (поскольку решаются в сюжете они самостоятельно). Первая — как убийца и жертва, собственно, проникли в запертый институт, единственный вход в который охраняется вахтёршей, миновать которую невозможно, и как вышли. Вторая — каким образом труп, из которого торчит нож, не просто два раза бесследно исчезает, но и оказывается на третий раз вполне себе свежеубиенными бренными останками человека, которого за день до того видели живым. И если первая «невозможность» достаточно традиционная, то вторая редкая. Сходу мне приходит в голову «Тайна перелеска Хорна» Беркли, но, возможно, есть и ещё что-то.
Решение первой невозможности, как бы это сказать, техническое. Подобные ходы часто встречались в до-«карровский» период (и доктор Фелл в своей лекции немалое внимание уделяет их классификации). Я не фанат таких развязок, они, на мой взгляд, скучноваты, но решение простое, вполне убедительное и, что немаловажно для творческой позиции Слободского, абсолютно реальное. С другой стороны, и решается эта невозможность где-то посередине сюжета, ещё до появления иных ключевых фактов. Главная фишка книги — это, конечно, исчезающий труп. Беркли справился с этой задачей не без громоздкости. Слободской задействует другой ход, который, конечно, может показаться насмешкой над читателем. И, пожалуй, «проницательный любитель детектива» (к которому часто адресуется автор) не догадается здесь только из-за того, что привык уже мыслить более витиевато (на чём лично я и попался). С другой стороны, знакомых с «Пророчицей» этот подход не удивит. И подготовлен трюк весьма изобретательно. Детективная литература знает немало способов написать текст так, чтобы читатель прочёл одно, но принял это за другое (так что не мог бы обвинить автора в обмане и «нечестной игре»). Можно так выстроить текст, чтобы читатель обратил внимание не на то, что надо. Можно изящно умолчать о чём-то, заставив читателя не заметить пустоты. Можно заставить персонажа, вызвав к нему необоснованное доверие, лгать читателю. Можно заставить персонажа не лгать, а «честно» потерять память. Слободской находит новый способ, основанный на всей структуре того, как выстроен этот роман. Во всяком случае, в «Он приходит по пятницам» нет того недостатка, который слегка портил первый роман, где преступник хоть и упоминался в сюжете, но как будто сваливался немного ниоткуда. Здесь, действительно, злодей один из основных персонажей.
С другой стороны, сюжет тут менее насыщенный, чем в «Пророчице». Если там хватало подозреваемых и версий, то в «Он приходит» интрига строится, скорее, на необъяснимости и нелогичности происходящего. И большую часть этой нелогичности снимает один-единственный факт, который вводится в сюжет ближе к концу (после чего следствие несётся, можно сказать, на всех парах — а до того сыщики топчутся на месте и пытаются выстраивать версии, которые при знании этого факта заведомо абсурдны). С точки зрения психологии реальных людей позднее появление этого факта прекрасно мотивировано, само столь же реальное и порой застревающее (не в пример книжным) расследование тоже, в литературном плане, показано прекрасно. Но, конечно, чисто детективную занимательность книги это существенно снижает.
И должен признать, что очень долго, даже с поправкой на то, что отвлекали дела и недомогания, читалась у меня эта книга (куда дольше «Пророчицы»). Вероятно, беря её в руки, надо сразу настраиваться не на захватывающий сюжет, а на вдумчивые неспешные размышления (так, как мы настраиваемся, принимаясь за какой-нибудь реалистический роман того или иного бородатого классика). Но, повторюсь, размышления не только по поводу многочисленных философских и историософских отступлений, в которые впадает автор, но и по поводу детективной теории, в которой автор превосходно разбирается. Здесь есть, как я уже упоминал, оригинальный подход к «обману» читателя. Есть интересная, хотя и предсказуемая, игра с ролями «Холмса» и «Ватсона». Есть оригинальная, нешаблонная «невозможная» загадка. И, во всяком случае, все детективные правила соблюдены, а «невозможности» решены логично и чётко. Что до остального, то Слободской, безусловно, имеет право на собственный подход и к загадкам, и к манере повествования. Можно его не разделять, но нельзя отрицать, что это одно из самых ярких явлений в многострадальном отечественном детективе, как по оригинальности детективного мышления, так и по чисто литературным достоинствам.
(с) Дмитрий Шаров
фотки:
цитировать
свернуть ветку