Мария Бутина. Главное правило тюрьмы – оставаться собой. Беседовала Марина Алексеева // Петербургский дневник, 2021, №3-4 от 13 января, с. 12.
цитатаЗавтра в Петербурге пройдет презентация книги общественного деятеля и публициста Марии Бутиной «Тюремный дневник». В беседе с «ПД» она рассказала о том, что ей довелось пережить в американской тюрьме и в чем удавалось найти поддержку в самые трудные минуты.
— Мария, напомните, с чего все начиналось?
После окончания Алтайского госуниверситета я приехала в Вашингтон, проучилась там два года, получила диплом магистра и вскоре после этого была арестована. Началось все в феврале 2017 года, когда в бульварной прессе, а затем в серьезных изданиях стали появляться лживые публикации о том, что я перевожу какие-то деньги Трампу от Москвы. Меня вызвали на беседу в Сенат, а через неделю с обыском пришел целый отряд ФБР. Сломали стены, мебель, видимо, искали передатчики. Мой адвокат написал письмо в ФБР с предложением встретиться и во всем разобраться. Но просьбы о диалоге были проигнорированы, и через три месяца меня арестовали.
Теперь очевидно, что все это специально готовилось как пиар-акция к первой встрече Владимира Путина и Дональда Трампа. Она проходила в Хельсинки, и именно в этот день состоялся мой арест, который попал во все СМИ. Россия отреагировала нотой протеста. И думаю, это повлияло на налаживание отношений между двумя странами.
— Вы провели в американской тюрьме 476 дней.
Я побывала в шести разных местах лишения свободы. Это были Вашингтонский изолятор, спецприемник, Александрийская тюрьма, тюрьмы в Вирджинии и Оклахоме, колония во Флориде.
Когда я увидела спецприемник, то подумала, что оказалась в какой-то отсталой африканской стране: полная антисанитария, огромные тараканы, мужчины и женщины в соседних камерах. Люди постоянно просят пить, потому что очень жарко, а воды в кране нет. Нет ни одеял, ни подушек. Только железные кровати с дырками. Медицинской помощи нет вообще. Когда у меня сильно разболелся зуб, меня отвели в так называемый врачебный кабинет и предложили его вырвать. Я отказалась. Тогда мне в качестве лечения дали для полоскания воду и соль.
— Подступало ли отчаяние?
Любой человек, который вам скажет, что не знал периодов отчаяния, солжет. Потому что бывают моменты, когда кажется, что больше уже не можешь. И тогда ты обращаешься к молитвам, к лучшим моментам в своей памяти, к тем людям, ради которых ты живешь.
Самыми тяжелыми были первые дни в Александрийской тюрьме. Было очень холодно, а я была в одной футболке. Помню, лежу на кровати и думаю: увижу ли я через 15 лет своих родных? Про собственную семью, наверное, придется забыть. Детей, скорее всего, тоже уже не будет. И эти страшные мысли наваливаются на тебя, как снежная лавина.
Но надо настраиваться на позитив. Я сказала себе: «Да, я заперта в одиночной камере, ну и что? Надо составить распорядок дня, график тренировок, иначе можно только усугубить свое положение».
— Как складывался ваш день?
В 6:37 в окошко камеры мне подавали поднос с едой, и нужно было съесть то, что можно было съесть. Потом я делала комплекс упражнений, читала. После обеда писала письма, рисовала, тренировалась. Чтобы согреться, читала главу и делала десять приседаний. Еще главу – и десять отжиманий. Потом я писала в дневник, после ужина снова читала и ложилась спасть. Подъем был в час ночи, потому что только в это время мне разрешали выходить из камеры. Я могла принять душ, поговорить с адвокатами и родными, хотя телефоны работали далеко не всегда.
Свет в камере горел всегда. Более того, меня регулярно проверяли, да еще с фонариком, дышу ли я. А первый месяц мне вообще не давали спать. Каждые 15 минут будили фразой «Все ли в порядке?». На самом деле это делается для того, чтобы свести человека с ума, скло-нить к сотрудничеству.
Обязательный труд в Америке есть только в колониях. Там я работала репетитором, зарабатывала 180 долларов в месяц. Потом посудомойкой, им на 2 доллара платят больше. Мне хотелось посмотреть, как работает тюрьма.
— И что помогло не сойти с ума?
У меня была возможность писать. Мне дали стерженек от ручки. Для самой ручки нужно было разрешение начальника тюрьмы. Я писала на всем, что было, – на обороте судебных документов, на туалетной бумаге. Помогали и книги, в основном те, что мог передать священник, то есть религиозного содержания. Позднее он приносил мне русскую классику. Безу словно, Достоевского, которого я оценила совершенно по-другому. Очень поддерживало Министерство иностранных дел, наши консулы, которые были моей единственной связью с родственниками. Уже на первой встрече они сказали: «Мария, мы вас не бросим!»
— А как к вам, гражданке России, относились заключенные?
Я меньше всего ожидала, что найду помощь среди заключенных. Потому что в Александрийской тюрьме я подружилась с женщиной, которая, видимо, сотрудничала с ФБР. «Благодаря» ей мне дали еще 38 дней карцера, потому что она меня оговорила. После этого я уже никому не доверяла и ни с кем не общалась.
Но мир не без добрых людей. И когда мне было совсем плохо, женщина-еврейка, которую я по праву называю своей второй мамой, буквально по ложечке выкормила меня кашей.
А вообще ко мне относились хорошо, потому что главное правило тюрьмы – быть собой. Все знали, что я учительница. И чем больше про меня говорили негатива по телевидению, тем больше я вызывала симпатию.
— Как вы узнали, что все закончилось?
Я не верила до тех пор, пока в суде мне не сказали, что дают дополнительные полгода и потом депортируют с запретом въезда в США на 10 лет. Но солгали, потому что при депортации выдали документ с пожизненным запретом на въезд.
Реальное ощущение свободы пришло, когда я обняла папу и сказала, что больше никогда никуда не уеду. И только тогда я поняла, что все кончилось. А до этого, даже когда посадили в самолет, я все ждала, что придут маршалы (это служба сопровождения заключенных) и заберут меня обратно.
Уже потом Мария Владимировна Захарова сказала, что они молились. И только когда самолет оказался в российском пространстве, все вздохнули с облегчением.
(с) Петербургский дневник
 |
|
М.: 
цитировать
свернуть ветку
