Роджер Ди. Чувство
— Мы только начали с первого — Уолравена, связиста корабля, — сказал Костейн, понизив голос — Капитан Максон и Вон тоже вышли на связь. От Рагана пока нет вестей.
Координатор Эрвин сел рядом с психологом, его манера поведения оставалась такой же властной, несмотря на гражданскую одежду и больничную атмосферу в комнате.
— Может быть, Раган не объявится, — сказал Эрвин, — Может быть, у нас там все еще есть человек, который сможет вернуть корабль.
Костейн знаком призвал его к тишине, не сводя глаз с группы психологов из трех человек, собравшихся вокруг кресла на колёсиках с откидывающейся спинкой.
— Они дали Уолравену легкое снотворное. Не достаточно, чтобы вырубить его, но достаточно, чтобы он заново пережил полет в деталях. Определенно.
Главный психолог приглушил освещение в комнате.
— Лейтенант Уолравен, корабль готов к старту. Вы находитесь на своем посту, рядом с капитаном Максоном и лейтенантами Воном и Раганом. Первый полет на Марс вот-вот начнется. Как вы себя чувствуете?
Уолравен лежал совершенно расслабленно, его лицо подергивалось, как у человека, видящего сон. Его голос был затухающим, как звук катушечного магнитофона, у которого начали садиться батарейки.
— Нервничаю, — ответил он, — Но сильного страха нет. Думаю, мы очень хорошо подготовлены. Это большое, важное дело. Захватывающее.
Поначалу это было захватывающим. Долгая подготовка окончена, тренировки, учеба, брифинги с прессой и финальные вечеринки — все это уже казалось чем-то нереальным и осталось в прошлом. Теперь снаружи важные персоны ждали их отправки, незримые, но ободряющие своим присутствием за непроницаемым корпусом корабля. Корабельная силовая установка тихо урчала, как гигантская терпеливая кошка.
Капитан Максон раздал капсулы с миорелаксантами. Полное расслабление, которое было их защитой от ускорения, когда тело становилось словно лишенным костей, наступило быстро.
Корабль был в двух часах полета от лунной орбиты и все еще ускорялся, когда каждый из них, долгие месяцы тренировавшийся ради этого момента, приступил к своей задаче. Максон, Вон и Раган следили за приборами, а Уолравен проверял свое коммуникационное и телеметрическое оборудование.
И только после того, как щель передатчика слизнула свою первую кодированную ленту — обычного текста на ней не было, безопасность прежде всего — и они отрапортовали, что у них все хорошо, предсказания сбылись, они ощутили Чувство.
Четверо сидели в своих бесшумных креслах на кардановой подвеске и смотрели друг на друга, разделяя Чувство, зная, что они его разделяют, но не зная почему. Вон, который имел склонность к поэзии и некоторому самоанализу, сделал первое открытое признание.
— Что-то тут не так, — сказал он.
Остальные согласились, но и, согласившись, ничего не смогли добавить по поводу объяснения неправильности. Время шло, пока они пытались найти в себе ответ — если не ответ, то хотя бы намёк на понимание — но ничего не приходило в голову, и ничего не изменилось, кроме того, что со временем неуклонное давление Чувства становилось все сильнее.
Вон опять же был первым, кто отреагировал на это давление.
— Мы должны что-то сделать.
Он выбрался из своего кресла и колыхался в небольшой псевдогравитации продолжающегося ускорения корабля.
— Я никогда в жизни не чувствовал себя таким покинутым, так что...
Он прервался.
— У меня нет слов, — беспомощно закончил он.
Остальные, менее вразумительные, чем Вон, зная об этом, даже не пытались помочь в подборе подходящих слов. Только у Рагана, профессионального солдата без семьи и каких-либо близких связей, было предложение.
— Силовая установка корабля частично псионическая, — сказал Раган, — Я не понимаю принципа, но нам внушили, что никакая другая система не может дать однонаправленный толчок без реакции. Пси-двигатель связан с нашим сознанием точно так же, как он связан с атомными и электронными компонентами корабля. Он часть нас, а мы часть его.
Даже Максон, признанный авторитет экипажа по комбинированным двигателям, сначала не понял смысла его слов.
— Если наше атомное экранирование выйдет из строя, — объяснил Раган, — мы облучимся. Если наш псионический барьер выйдет из строя, мы, наверное, тоже что-то почувствуем. Может быть, проблема в этом.
Частным порядком они не соглашались, будучи уверенными, что ничто, столь тревожное, как чувство, которое их отягощало, не могло быть вызвано даже таким загадочным конгломератом разнородных элементов, который был силовой установкой корабля. Тем не менее, это было возможной лазейкой к решению проблемы.
— Стоит проверить, — сказал Максон, и они проверили.
А потом проверили еще, и еще.
— Мы проработали несколько часов, — сказал Уолравен, — но ничего не вышло. Никто из нас, даже Максон, не знал о пси-двигателе достаточно, чтобы быть уверенным, но в итоге мы были почти уверены, что проблема не в нем. Она в нас.
Действие препарата прошло, оставив его бледным и потрясенным. Его лицо блестело от пота в приглушенном свете.
Главный психолог выбрал иглу для подкожных инъекций и, вопросительно посмотрев на Эрвина и Костейна, сделал второй укол.
— Вы прекратили поиски, — сказал он, — Что было потом, лейтенант?
— Мы ждали, — ответил Уолравен.
Он расслабился, черты его лица разгладились до обезличенной отчужденности, в то время как его мысли вернулись к кораблю и его команде. Наблюдая за ним, Костейн внезапно почувствовал глубокое беспокойство, как будто разум этого человека действительно вернулся назад во времени и пространстве, утратив частичку себя.
— Оставалась только еще одна возможная проверка, — сказал Уолравен, — нам пришлось прождать два дня, чтобы ее сделать.
Эта проверка была идеей Максона, она была простой в исполнении, но могла дать неопровержимый результат. В промежуточной точке на середине пути ускорение прекращалось, корабль должен был запустить свои гироскопы и начать замедляться. Предстоял период ожидания, во время которого силовая установка корабля полностью отключалась.
Если Чувство обусловлено работой пси-двигателя, тогда оно должно было исчезнуть.
Оно не исчезло. Они сидели невесомые и дезориентированные, в то время как гироскопы корабля начали прецессию, корабль раскачивался из конца в конец, а неуклонное давление Чувства все нарастало, не принося облегчения.
— С каждым часом становится хуже, — отрывисто сказал Вон.
— Это не связано с временем, — сказал Максон, — Это все расстояние. Чувство усиливается по мере удаления от дома.
Еще какое-то время они сидели в молчании, чувствуя, как расстояние позади них увеличивается, ощущая сквозь корпус корабля, лишенный иллюминаторов, пустоту снаружи. Корабль больше не был бронированным снарядом, который удобно и быстро мчал их к первой посадке на другой планете. Это была скорлупа ореха, лишенная мощи и направления.
В конце концов они начали обсуждение своей проблемы, потому что им больше нечем было заняться.
— Мы люди, — сказал Максон не для того, чтобы убедить себя в этом, а скорее в качестве предпосылки, отправной точки для рассуждения, — Мы разумные существа. Если проблема в нас самих, мы можем найти ее источник и причину появления.
Он обратился к Вону, потому что Вон первым почувствовал неладное, и потому, что наиболее чувствительное звено в цепи также является и самым предсказуемо слабым.
— Попробуй, — сказал Максон, — Я знаю, что эту вещь нельзя описать словами, но попробуй подобраться к ней как можно ближе.
Вон попробовал.
— Это не тоска по дому. Это не совсем то же самое, что ностальгия. Это не просто страх. Я боюсь, но не чего-то конкретного, просто боюсь, как ребенок боится во сне падения с высоты, не имея на самом деле опыта таких падений, потому что он ни разу в жизни не падал с высоты большей, чем несколько дюймов... Когда я думаю о своей жене, это совсем не то же самое, как если бы я просто находился в каком-то дальнем уголке Земли, где только земля и вода разделяли бы нас. Даже если бы я оказался где-нибудь на неизведанном острове без надежды снова увидеть дом, я бы не чувствовал себя так. Не было бы этой ужасной тяги.
Раган согласился с Воном, что Чувство, по сути, было некоей тягой, но кроме этого согласия ничего не смог добавить. Раган обошел мир, не заводя связей, которые могли бы удержать его; каждое место было для него ничем не хуже остальных, и он не ощущал утраты никакого конкретного места на Земле.
— Я только хочу вернуться, — просто сказал он, — Оказаться где угодно, только не здесь.
— Я родился на ферме в Новой Англии, — сказал Уолравен, — на той же земле, что и мой отец, и весь его род до него. Я часть этой земли, как бы далеко я ни уезжал, потому что все, чем я являюсь, произошло из нее. Я чувствую себя оторванным от корней. Мне здесь не место.
Оторваность от корней была ключом, который они искали.
Максон медленно произнес:
— На Земле есть дикие животные, которые не могут жить вдали от своих естественных жилищ. Например, насекомые — что чувствует термит, отрезанный от своего роя? Может быть, в этом и заключается наша проблема. Что-то большее, чем отдельные люди, создало человеческую расу такой, как она есть. Может быть, мы все время были чем-то вроде составного существа, и, сами того не зная, связаны вместе, нуждаясь друг в друге, и не можем существовать по отдельности. Может быть, никто этого не знал раньше, потому что никто до этого не был изолирован от остальных как мы.
У Уолравена было заявление, почти вызывающее по своей важности.
— Это прозвучит дико, но у меня внутри идет борьба с той самой поры, как Вон упомянул, что нас тянет домой. У меня такое чувство, что стоит мне только дать себе волю, как я тут же вернусь в место, которому я принадлежу.
Он щелкнул пальцами, звук прозвучал в комнате очень громко.
— Вот так.
Никто не рассмеялся, потому что каждый обнаружил у себя одно и то же осознание, требующее признания. Раган сказал:
— Уолравен прав. Нет места на Земле, которое я выделяю больше, чем какое-либо другое, но я чувствую, что могу вернуться в любое из них — он щелкнул пальцами, как это сделал Уолравен, — так же быстро, как проделать так.
— Я знаю, — сказал Максон, — Но мы не можем уйти. Нас отправили вывести этот корабль на марсианскую орбиту. Мы должны доставить его туда.
Уолравен сказал:
— Это было нелегко. Чувство становилось все сильнее по мере того, как мы все отдалялись и отдалялись. Зная, что это поможет, немного, но все же недостаточно, мы держались друг друга, все четверо, чтобы сохранить сплоченную группу. Мы знали, что произойдет, если отпустить себя.
Главный психолог посмотрел на Костейна и убрал иглу, когда Костейн покачал головой.
— Корабль, — резко сказал координатор Эрвин, — Уолравен, вы действительно вывели его на орбиту?
— Да, — ответил Уолравен, — Мы вывели его на орбиту и включили телеметрическое оборудование — они уже могли принимать его сигналы — а затем мы повернулись друг к другу спиной и отпустили себя. Не было никакого ощущения движения или скорости, но я вдруг почувствовал свежий ветерок на моем лице, и когда я открыл глаза, я стоял у знакомой каменной ограды на холме над домом, где я родился. Вы не сказали мне, но другие тоже вернулись, не так ли?
— Все, кроме Рагана, — сказал Эрвин. Его тон заставил Костейна криво усмехнуться — даже военные могли цепляться за соломинку.
— Максон и Вон отозвались. Но мы не получали вестей от Рагана.
— Он не остался там, — уверенно сказал Уолравен, — У Рагана нет семьи, но у него есть дом. Мы стоим на нем.
Санитар вошел с конвертом для Костейна, который вскрыл его и передал листок Эрвину. Уолравену Костейн сказал:
— Это телеграмма из Северной Ирландии. Раган вернулся.
Эрвин все еще сжимал листок в руке, когда они вместе с Костейном вышли из больницы на яркий простор весеннего дня. Он впился взглядом в теплое голубое небо.
— Мы найдем способ, — сказал Эрвин, — Мы доказали, что можем отправить людей на Марс. При правильной подготовке мы сможем удержать их там.
— Вы решительный и преданный своему делу человек, Координатор, — сказал Костейн, — Неужели вы действительно думаете, что какая-то подготовка может помочь вам сделать то, что не удалось этим парням?
От долгих размышлений, пока Эрвин медлил с ответом, на его лице выступила тонкая пленка пота.
— Нет, — ответил Эрвин.