Тезис
Как-то так сложилось в современном мире, что у многих читателей серьезной литературы – прозы или поэзии – фантастика пребывает в некотором пренебрежении или, как говорили в прежние времена, «в загоне». Современные исследователи порой упоминают эту проблему в своих книгах.* В меньшей степени это относится к фантастике в кинематографе, где яркая картинка заменяет собой если не все, то многое, и, отвлекая от явных промахов и недостатков фильма – плоские, картонные характеры, слабые диалоги, примитивная идея, – удерживает внимание зрителя на протяжении пары часов.
К сожалению, такое представление о роли фантастики в культуре стало уже общим местом для критиков и читателей. Здесь же будет высказано обратное мнение, которое кажется справедливым как минимум по отношению к временам давним, от нас далеким, когда появились монументальные литературные памятники. (К сожалению, формат данной статьи не позволяет рассказать о проблемах современной фантастики, низведших ее на уровень примитивного масскульта.)
Антитезис
Смею утверждать, что на самом деле этим так сказать «плебейским» жанром увлекаются много более людей, чем принято думать, ведь в разряд читателей фантастики также можно записать и всех истинных поклонников Гомера с сотоварищи, пусть они об этом нисколько не подозревают. Несогласным с этим утверждением напомню слова такого знаменитого «реалиста» античности, как Аристотель: «Как надобно говорить неправду, – этому лучше всего научил всех остальных Гомер» (Поэтика, 1460а.19). Хотя, это еще мягко сказано по сравнению со следующим свидетельством у Диогена Лаэртского: «А Иероним говорит, что, когда Пифагор сходил в Аид, он видел там, как за россказни о богах душа Гесиода стонет, прикованная к медному столбу, а душа Гомера повешена на дереве среди змей…» (VIII, 21). Эти и другие свидетельства не только показывают негативное и даже снобистское отношение древних интеллектуалов к выдающимся мифотворцам того прекрасного времени, когда пренебрегаемый ныне жанр был весьма популярен среди разных слоев общества, но и делает классиков античной литературы профессиональными фантастами.
Вообще же литературы разных народов в древности изобилуют примерами как художественного вымысла, легко нисходящего к фэнтези, так и обращения к звездному небу и небесным событиям. Приведем лишь некоторые из них.
1. Художественный вымысел и мифотворчество.
Уже упомянутый нами Гомер в «Илиаде» изображает богов активными участниками войны и интриганами, делая их подобными смертным (passim), а людям придает невероятную, хотя и не божественную, силу. Так, например, Гектор вышиб ворота в стане ахейцев пирамидообразной «глыбой» или «камнем огромным», с которым и двое силачей совладали бы с трудом (Илиада, XII, 445-463). Подобный мотив фантастического героизма не был редкостью, его использовали также и еврейские авторы. Известный историк Иосиф Флавий (Война, III, 229-233) следует великому слепцу-аэду:
Подняв огромный камень, этот человек бросил его со стены на таран, да с такой силой, что отломил голову «барана». Затем, соскользнув вниз и на глазах у врага завладев головой, он без малейшего признака страха доставил ее на стену. Предоставляя великолепную мишень для всех врагов и не имея на себе панциря, который защитил бы его от града стрел, он был поражен пятью стрелами. Однако, ничуть не обращая внимания на это, он поднялся на стену и встал на ней, чтобы все были свидетелями его храбрости, и лишь затем, корчась от боли, упал на землю, все еще сжимая в руках голову «барана».
Благочестивый автор Второй книги Маккавейской даже превзошел древнего поэта, ибо у него один из иерусалимских старцев бросился со стены в гущу врагов, а затем пробежал сквозь них и на последнем издыхании швырнул в толпу собственные внутренности (2 Мак. 14:37-46), в то время как у Гомера умирающие трояне, лежа на земле с копьем в сердце или горле, успевают разве что произнести краткую прощальную речь (Илиада, XVI, 480-504; XXII, 326-367).** Жаль, что Иасон (Язон) Киринейский прославился менее мифического слепца…
В этот же разряд можно смело отнести такие истории из Ветхого Завета (Танаха), как прогулка Бога в раю и разговор змея с Евой (Быт. 3), а также остановившиеся по молитве Иисуса Навина солнце и луну (И. Нав. 10:12-13). Как и многие другие истории, они выглядят как древние фэнтези.
2. Звездное небо и небесные события.
Уж их то древние авторы не оставили без внимания, причем здесь по-своему отличились как евреи, так и греки и римляне. Так, евреям издревле было запрещено поклонение звездам (Исход 20:4а; Второзаконие 4:19), которые есть не что иное, как творение Бога (Иов 9:9; 38:31-32; Амос 5:8). Это могло быть вызвано близким знакомством потомков Авраама с достижениями ближневосточной (халдейской) астрономии. Но уже в первых веках новой эры еврейские мыслители не чуждаются астрономии, о чем сохранились различные свидетельства. Об одном из раввинов читаем: «Сказал Самуил: “Тору не найдешь среди астрологов, разглядывающих небеса”. Сказали люди Самуилу: «Вот, ты – астролог, но также велик в Торе». «Я занимаюсь астрологией только во время, свободное от Торы». «Когда же?». «Когда я в бане» (Дварим рабба 8.6 [на Второзаконие 30:11]. А известный учитель Йоханан бен Заккай (современник апостолов) изучал многие предметы, в том числе и астрономию (Талмуд Вавилонский. Сукка 28а; Бава Батра 134а). В римскую эпоху синагоги порой украшались знаками зодиака. Соответственно, в литературе той эпохи изучающими астрономию показаны Моисей (Филон. Жизнь Моисея, I, 23-24) и даже праотец Авраам (Иосиф. Древности, I, 154-168), о котором Иосиф Флавий сделал совершенно фантастическое утверждение: «Затем он преподал им арифметику и сообщил сведения по астрономии, в которых египтяне до прибытия Авраама были совершенно несведущи» (167-168). Интересно, что астрономия (наряду с некоторыми другими предметами) показана в качестве «подготовительной» науки для приобщения к добродетели (Филон. О соитии, 10-11) или философии (Диоген Лаэртский, IV, 10).
Да и маги с Востока (на основании реплики в «Апологии» Апулея можно предположить, что это были персидские жрецы), на своем пути в Палестину для поклонения Мессии были ведомы звездой (Матфея 2:2-3).
Фраза же «ты – пророк, но не астролог» (Берешит рабба 44.12 [на Бытие 15:5]) свидетельствует прежде всего о том, что астрономия была уделом интеллектуалов, а не пророков с их экзальтированным поведением (см., напр.: Числа 24:16; 4 Царств 9:11; Платон. Тимей, 71с; Ливий, XXXIX, 13, 12).
Даже апостол Павел в своей проповеди перед образованными слушателями в афинском Ареопаге цитирует весьма известную в древности оду звездному небу («Явления»); хотя он приводит только половину стиха (Деяния 17:28; Арат, 5), но показательно само использование образованным евреем Диаспоры и христианским апостолом этого знакового произведения древнегреческой астрономии. К слову упомянем, что Цицерон в трактате «О природе богов» приводит из него большие блоки, что и не удивительно, ведь он сам «в ранней молодости» перевел «Явления» на латынь (О природе богов, II, 104; ср.: О дивинации, II, 14).
Особенно же интересна сцена сражения на небе и земле в Апокалипсисе Иоанна (Откровение 12:7-9, 13-17); упавший красный дракон преследует женщину, только родившую младенца, которая спасается бегством в пустыню благодаря большим орлиным крыльям (ст. 13-14). Трудно сказать, как относились к таким сюжетам образованные читатели в античности, подобные римскому сатирику и скептику Лукиану, но современные создатели космических блокбастеров явно упустили хорошую возможность сделать свой скромный Geschäft!
То же самое можно сказать и о соитии «сынов Божьих» (вар.: «сынов богов») с дочерьми человеческими, в результате чего появились герои-исполины (Быт. 6:1-2, 4), которые со временем, как следует полагать, заселили бы Землю. Уже древние комментаторы разделились во мнениях, ибо в Ветхом Завете выражение «сыны Божьи» использовано для обозначения как ангелов, так и людей (Иов 1:6; 2:1; 38:7; Псалом 28[29]:1; 81[82]:6; Осии 1:10). Самые ранние еврейские комментарии считают их ангелами (1 Еноха 6:2; Юбилеев 4:22; 5:1; Завещание Рувима 5:6-7), более поздние – духовно-интеллектуальной элитой (Берешит рабба 26.5 [на Бытие 6:2]).
Кратко отметим также упомянутое, но несостоявшееся событие – потенциальную возможность призвать на помощь двенадцать легионов ангелов (Матфея 26:53). Предполагаю, что многие читатели Евангелия пожалели о несостоявшейся возможности узнать о массовой высадке в Иерусалиме этих небесных вестников (греч. «ангелос» означает вестника) и захвате ими Храма и крепости Антония, аресте первосвященников и членов Синедриона, ликвидации римского префекта и его охраны вместе с тем дополнительным легионом, который входил в еврейскую столицу на время религиозных праздников. Улицы древнего города были бы залиты кровью как никогда прежде…
Синтезис
Итак, в древнем мире налицо конфликт между мифологизированным сознанием широких масс и критическим мышлением ученых. В основном это касается его западной части, однако упоминание в Псалмах безумца, скрытно отрицающего существование Бога (13[14]:1; 52[53]:2), свидетельствует о широком распространении религиозного скептицизма.
Однако здесь не все так просто, как кажется на первый взгляд. Следует отметить, что уже такие классики философии, как Платон и Аристотель, высмеивали мифы древних, но рассматривали их как необходимый обман для внушения законов толпе (Платон. Законы, 664a; Аристотель. Метафизика, 995a.1-5, 1074b.1-14; Политика, 1252b.24-27). Некоторое взвешенное отношение к фантастике как чрезмерно беллетризированной, приукрашенной реальности находим у Платона: «Это, вообще-то говоря, ложь, но есть в них и истина» (Государство, 377 a).
Негативное отношение к мифам о богах все же не мешало древним интеллектуалам отмечать влияние звездного неба на внутренний мир человека. Даже такой критик мифологического мышления, как Аристотель, говорил, «что мысль о богах возникла у людей от двух начал – от того, что происходит с душой, и от небесных явлений» (Секст Эмпирик. Против физиков, II, 20). Ему вторил Цицерон: «Да что говорить! Не проник ли разум человеческий даже в небо? ... Созерцая все это, дух наш приходит к познанию богов» (О природе богов, II, 153). (Справедливости ради отметим глубокую древность подобной идеи – см.: Псалом 18[19]:2а.) Впрочем, римский философ, неоднократно отмечавший верность утверждений великого мыслителя древней Греции, признавал его ошибочность в следующем важном вопросе: «И Аристотель… много напутал, не расходясь во мнениях со своим учителем. Ибо он-то приписывает всю божественность разуму…» (Там же, I, 33); далее он опровергает аристотелевское обожествление самого неба.
Более того, неприятие философами фантазий Гомера и ему подобных сочинителей сопровождалось собственными размышлениями о звездном небе и его обитателях. Поэтому можно заключить, что их критика была спровоцирована профанацией божественного мира, да и самого философского дискурса, вызванного прежде всего поэтической формой древних «блокбастеров». Слишком буйная фантазия поэтов конфликтовала со взвешенным дискурсом философов. Соответственно, критику первых последними можно рассматривать также и с позиции внутрицеховой зависти, упоминаемой еще Гесиодом (Труды и дни, 25-26).
Едкая же фраза «я умолкаю, хотя мог бы еще много чего рассказать о глупостях этого аптекаря» (Афиней, 354b) лишь свидетельствует о степени язвительности некоторых противников Аристотеля, но не умаляет его значения как критика слабых сторон современной ему фантастики.
О том же, что элементы фантастики до некоторой степени проникли даже в труды «серьезных» авторов древности, можно судить по едкому замечанию Страбона (XI, 6, 3), которое следует разбить на две части: констатацию низкого качества опусов историков и превознесение создателей мифов – вот они в сравнении с первыми кажутся достоверными рассказчиками. Звучит оно так:
(a) Видя, что откровенные сочинители мифов пользуются уважением (sic!), эти историки решили сделать свои сочинения приятными, рассказывая под видом истории то, что сами не видели и о чем никогда не слышали (или по крайней мере не от людей сведущих), имея в виду только одно – доставить удовольствие и удивить читателей. (b) Легче, пожалуй, поверить Гесиоду и Гомеру с их сказаниями о героях или трагическим поэтам, чем Ктесию, Геродоту, Гелланику и другим подобным писателям.
Поэтому творчество античных философов, о многих из которых здесь не упоминалось вовсе, можно также отнести к сфере фантастики. Именно к ней относятся попытки Аристотеля описать природу неба и богов, а также описанная Платоном невероятная картина выбора человеческой душой новой судьбы и, особенно, пития из реки забвения, которое ослабляет или даже, в случае чрезмерного объема выпитого, напрочь «отшибает» память. (Хорошая и полезная мысль для наркологов, демонстрирующая пользу и практическое применение фантастики!). Отсюда, принципиальная разница между фантастами Гомером и Гесиодом, с одной стороны, и Платоном и Аристотелем, с другой, заключается лишь в форме изложения. И не более того!
В конце же остается пожелать всем любителям серьезной прозы перечитать великого фантазера Гомера. О полезности такого чтения засвидетельствовал древний жрец, а также прекрасный историк и философ Плутарх: «Ксенофану Колофонскому, пожаловавшемуся, что ему трудно кормить двух рабов, он [Гиерон – А. Т.] сказал: “А как же Гомер, над которым ты насмехаешься, и мертвый кормит многие тысячи?”» (Изречения царей, 19, 4 [175с]).
= = = = = = = = =
* См., напр.: Геллер Л. Вселенная за пределом догмы. Размышления о советской фантастике. Лондон, 1983. С. 92–93).
** Война – атрибут мифологии, что роднит ее с фантастикой, так как «в фантастике тема войн никогда не была в загоне» (Гаков Вл. Четыре путешествия в машине времени (научная фантастика и ее предвидения). М., 1983. С. 164).
цитировать
свернуть ветку
