Михаил Савеличев. Машина по производству мысли
Угроза тупика
Для каждого, кто обладает навыком систематического чтения, не секрет, что подавляющее большинство образцов современной массовой литературы на уровнях изложения и построения сюжета старательно копируют фильмы и игры, как правило, в ущерб сугубо литературным техникам. Известный принцип, который внушают писателям-неофитам (они же МТА) «покажи, а не расскажи», упрощение изложения для легкости восприятия, разряжение текста множеством диалогов, стремление сделать его максимально развлекательным, активное заимствование сюжетов и фабульных ходов из фильмов и компьютерных игр в форме новеллизаций и литРПГ — эти и множество других приемов демонстрируют неумолимый процесс конвергенции литературы и визуальных медиа.
И это тупиковый путь для литературы, ибо он — попытка конкурировать с заведомо более сильным противником на его же поле. Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет.
Если данный тренд будет продолжаться (а сомневаться в этом особенно не приходится), то надобность в литературе вообще отпадет. По сложности сюжета современные сериалы и игры уже далеко не на равных конкурируют с романами и повестями, ибо являются результатом коллективного творчества, огромных денежных вложений, высочайших технологий воплощения, рядом с которыми текст, набранный на компьютере каким-то чудаком-одиночкой, выглядит чем-то вроде наскальной живописи по сравнению с цифровой фотографией. Автомобиль, сошедший с конвейера, окажется заведомо лучше машины, собранной кустарем в личном гараже из подручных средств и деталей, найденных среди сора.
Восхождение к архаике
Литература как массовый развлекательный продукт существует относительно недавно. Она по преимуществу есть результат развития капитализма, который породил классы людей, достаточно грамотных, чтобы уметь читать книги, и образованных, чтобы понимать их в широком культурном контексте. (То есть такому читателю не надо пояснять отсылки к Библии например.) Эти люди к тому же обладали достаточным свободным временем, чтобы иметь возможность структурировать его по собственному усмотрению. Добавим сюда и тот факт, что появилась прослойка «желающих странного» — духовную потребность читать.
Sic transit gloria mundi. Что мы имеем в настоящее время? Пожалуй, по всем вышеперечисленным признакам наблюдается откат к архаичным общественным структурам. Точнее сказать, не откат, а возвращение к ним на более высоком витке спирали общественного развития, варваризация с компьютерами. Хотя возможно термин «варваризация», подразумевающий некую степень общественной деградации, здесь не совсем подходит: спираль истории все же имеет восходящую динамику, и даже грядущее варварство сохранит вполне различимые цивилизационные атрибуты. Но станет ли нам от этого легче?
Образование стремительно теряет функции воспитания и формирования мировоззрения, превращаясь в утилитарное наделение человека исключительно ремесленными навыками, востребованным в данный момент на рынке. Для этого даже придумали термин — «компетенция». Одарять человека широким кругом знаний, а главное умением самостоятельно раздвигать границы этого круга с помощью тех же книг — излишний труд. То, что не востребовано, идет под нож рыночного прагматизма. В первую очередь это культура, литература, а также фундаментальная система знаний об окружающем мире. Недалек тот день, когда подобное ГМО-образование уже не сможет производить плодоносное, то есть творчески активное население, равно как ГМО-соя не способна рождать зерна для нового урожая.
Прогнозисты уверяют, что свободное время человека продолжит расширяться, ибо затраты человеческого труда на изготовление единицы полезного продукта стремительно приближаются к нулю — «вкалывают роботы, счастлив человек». Однако колоссальным образом возросла и конкуренция за это свободное время со стороны электронных медиа. Не будет преувеличением сказать: наше свободное время мы жертвуем все той же работе — работе нашего внимания, которое раздирается между сериалами, социальными сетями, играми, рекламой. Кто-то сказал, что скоро человеку будет платить просто за движение глаз, что в общем-то не преувеличение, а самая что ни на есть реальность — те продукты, которые мы воспринимаем как бесплатные, дармовые, халявные, для нас такими на самом деле не являются. Мы за них платим, и платим весьма дорого — нашим и так весьма скудным продуктивным временем. По сути сдаем мозг в аренду сетевой реальности, функционирование которой обеспечивают отнюдь не процессоры, твердотельные диски, мобильники и планшеты, а мы сами. Причем того не замечая. Медиа медленно, но верно превращаются из развлекательных в хищные вещи и структуры. Истории о том, что компьютер, не ставя вас в известность, производит майнинг криптовалюты — последний по времени звоночек, возвещающий о приближении дивного нового мира. Только место компьютера займет наш собственный мозг.
Результатом этих тенденций стало в том числе радикальное сокращение прослойки людей, которые «умрут с голоду, если им не давать читать». Но, скорее всего, с голоду они уже умерли от иных причин — катастрофического падения запроса социума на их воспроизводство и общественного консенсуса по поводу того, что такие люди социуму больше не требуются, ибо каждый сам с усам, «такой хоккей нам не нужен».
Дорога к голубому океану
Книга как паллиатив кино, книга как паллиатив игры умрут. Туда им и дорога. Король умер, да здравствует король! Но книга победит и кино, и игры, если займет нишу, которую больше никто и ничто занять не способны. То есть, говоря языком менеджмента, реализует пресловутую стратегию «Голубого океана».
Таким «океаном» должно стать производство мысли. Да-да, именно мысли, которую не следует путать с нескончаемым потоком слов, надоедливо звучащим у нас в голове. Может получиться неудобно.
Чтобы накачать мышцы физические необходимо без устали тягать железо — изо дня в день. Чтобы накачать мышцу умственную необходимо читать без устали — изо дня в день. Читать не «чтиво», конечно же, ибо это тот же самый синтол, который позволяет быстро получить видимость гипертрофированных мышц, напрочь уничтожая то, ради чего мышцы развиваются — здоровье человека. К чему приводит чрезмерное потребление чтива описал еще Сервантес, так что отсылаю к первоисточнику.
Часто слышу и читаю «выбешивающее» меня выражения: «вкусный текст», «вкусно написано» и все подобные кулинарно-пищеварительные коннотации. Но если все же принять эту точку метафорического восприятия, то ряд ассоциаций можно продолжать более плодотворным для наших размышлений способом: литература есть пища для ума и сердца, она должна не столько баловать наши вкусовые рецепторы, подчас сильно подпорченные, сколько насыщать правильными и полезными для жизни интеллектуальной ингредиентами. Все-таки мы живем не для того, чтобы есть или читать, а едим и читаем для того, чтобы жить. Поэтому суждения о «вкусе» текста дело вторичное, а первично — насколько то, что поглощает наш интеллект, позволяет ему, интеллекту, правильно, эффективно и с удовольствием функционировать и развиваться. Литература как пища духовная, интеллектуальная, взращивает нас, является основой для построения тех интеллектуальных и духовных мышц, костей, связок, которые и делают из нас интеллектуально и духовно здоровых людей. А ежели всю жизнь свою питаться литературным «фастфудом», то не возмущайтесь теми напластованиями жира и прочего холестерина, которые рано или поздно сделают с нашим интеллектом ровно то, что делает Макдональдс и иже с ним с нашими телами и здоровьем.
Рождение мысли
Конечно, любая аналогия — всего лишь аналогия, если воспользоваться философской догадкой о том, что истина сама по себе тавтологична. Не следует придавать ей онтологического значения. Она хороша для разъяснения мысли, но на определенном этапе размышлений ее необходимо отставить, ибо речь у нас пойдет о сложных вещах. А именно — я утверждаю, что литература выживет лишь в том случае, если станет сложным интеллектуальным продуктом.
Это только на обыденный взгляд кажется, будто наша мысль рождается в голове совершенно произвольно и из пустоты. Еще раз повторим: путать с мыслями поток, нескончаемо звучащий у нас в мозгах, и по большей части представляющий всего лишь мусор — ошибка. Не случайно медитация, которая нацелена на приостановку этого потока, настолько повышает духовную и интеллектуальную продуктивность. Можно сказать, что современный медийный поток — это поток чужих мыслей, обернутых в яркие визуальные и звуковые образы. «Вы и кушать за меня будете? — Ага!» Как сказал мудрец, если вам за всю жизнь в голову пришла хотя бы одна настоящая мысль, то это оправдало ваше рождение. Опять же, думать не развлечение, а обязанность. Хотя, если точнее, думать — не развлечение, а тяжелый труд, который мы обязаны выполнять, если хотим поддерживать в себе человеческую сущность, а не превратиться в придаток телевизора, компьютера, игровой приставки.
Мысль рождается мыслью и больше, к сожалению, ничем. Причем наиболее продуктивный способ получить мысль изначальную, которая сможет высечь в вашей собственной голове нечто, на мысль похожее, является литература.
The medium is the message
Можно возразить, что есть ведь и кино, и сериалы, и даже, черт возьми, игры, которые весьма насыщены интеллектуально и могут, минуя стадию буквенного кода, побудить человека к производству мысли, к интеллектуальному творчеству. Не будем спорить, но, во-первых, число таких продуктов мизерно по сравнению с их основной массой (принцип длинного хвоста, или закон Старджона), во-вторых, реципиент должен быть настроен на активное восприятие этого продукта, дабы развлекательная сторона не затмила глубокого философского содержания. А это как если бы для удержания внимания нерадивых студентов учебники по матанализу были бы богато проиллюстрированы цветными картинками для взрослых. Внимание они бы действительно привлекли, но отнюдь не к теореме Коши.
Как было сказано еще в 60-е Маршаллом Маклюэном: «The medium is the message». И хотя до сих пор не стихают споры, что же действительно имел в виду именитый философ медиа, его формулу можно интерпретировать и так: развлекательное медиа несет развлекательное послание, а отнюдь не приглашение глубоко задуматься над смыслом жизни. Поэтому все ссылки на необходимость подсластить пилюлю, увы, «не катят». Настоящая мысль в развлекательные одежды не рядится, а пребывает в форме текстов, которые и являются идеальным, если не единственным средством ее фиксации. И, о чудо, такие тексты обладают способностью к производству других мыслей, которые так же могут быть закреплены в виде текста — чудеса и диковины! передай дальше!
Конечно, памятны времена, когда и развлекательная литература несла в себе и мысли, и знания, и воспитательный посыл. Но подобная эклектика была обусловлена скудностью иных форм развлечений, а также специфической аудиторией, которую сама жизнь заставляла видеть не только текст, но и считывать подтексты на полметра вглубь. Прекрасный образец — произведения братьев Стругацких. И хотя времена радикально изменились, эти требования легкости, «вкусности», развлекательности теперь оборачиваются против самой литературы. Она словно динозавр продолжает топать по земле, не замечая, что ее яйца давно сожрали землеройки, а вокруг рыщут теплокровные и весьма быстрые хищники. Увы, но скорость метаболизма у электронных медиа заведомо выше, чем у книг.
Меры сложности
Но что такое сложность литературы? Можно ли ее вообще определить объективно или это феномен субъективного восприятия? Для кого-то «Три толстяка» Олеши окажутся чересчур сложными, а кто-то будет с удовольствием не один раз перечитывать «Человека без свойств» Музиля. Представляется правдоподобным, что сложность текста определяется плотностью его интра- и интертекстуальных связей. Вспомните «Имя розы» Умберто Эко, где содержание исчезнувшего труда Аристотеля о поэтике восстанавливали по тем упоминаниям, которые содержались во множестве других трудов более поздних авторов. В этом смысле литературное произведение представляет собой нечто вроде голографического изображения, информация о котором не только записана в самой книге, но и частичками — в виде явных и неявных ссылок, коннотаций, образов, метафор — содержится во множестве иных книг. И чем полнее можно изначальный источник восстановить по таким вот интертекстуальным связям, тем более высокой сложностью обладает произведение. Это что касается книг, которые уже давно вошли в культурный оборот человечества, в его ДНК.
Но если литературное произведение только написано? Если никто на него не ссылался, что тогда определит ее сложность? Плотность интратекстуальных связей. Это то, как книга сама себя вписывает в окружающий ее культурный контекст, сколько ниточек протянуто от текста к иным книгам, фильмам, картинам, историческим фактам, да чему угодно, что составляет человеческое бытие. Сюда же следует добавить и то, как произведение позиционирует самое себя в рамках культурного контекста, словно змей Уроборос, кусающий собственный хвост.
Конечно же, в этом случае мы заведомо абстрагируемся от определения культурной ценности книги. Ибо сложность и литературная ценность книги все же несколько разные вещи. Сложность — необходимое, но отнюдь не достаточное условие, определяющее качество литературного произведения.
Чтение книги — вот работа, чтение книги — вот это труд
С субъективной точки зрения сложность книги определяется тем, насколько текст оказывает сопротивление читателю. Опираться можно лишь на то, что сопротивляется, а нам необходима точка опоры, дабы перевернуть собственный интеллект, настроить на продуктивный режим. В философии практикуется прием сознательного утруднения текста, что делается не из снобизма или ради пущего наукообразия, дабы отпугнуть всех непосвященных. Утруднение позволяет максимально замедлить восприятие текста, дабы радикально повысить качество понимания. По сути мы размениваем скорость на глубину — своего рода «золотое правило интеллекта». Такую книгу невозможно «проглотить» за один вечер или пару часов. Она требует от читателя ощутимых затрат труда и нередко подручных средств в виде блокнота, карандаша, энциклопедии, но в обмен на это дает совершенно иное качество наслаждения от прочитанного.
Опять же, в качестве примера можно привести роман Томаса Пинчона «Радуга гравитации», интратекстуальная сложность которого достигает такого уровня, что объем комментариев к ней не уступает весьма объемистому оригиналу (около тысячи страниц), а многочисленная когорта поклонников продолжат отыскивать в этом тексте все новые и новые отсылки, намеки, аллюзии. Как результат, сейчас уже вряд ли хоть одно серьезное исследование современной американской литературы обходится без упоминания данного шедевра, не говоря о многочисленных прямых и косвенных отсылках к роману в художественных произведениях совершенно разных жанров — от киберпанка до исторических исследований.
В какой-то степени похожий эксперимент, но с искусственно сгенерированной интратекстуальностью, осуществил Д. Галковский, создав «Бесконечный тупик» — огромный перекрестный комментарий к крошечному тексту.
Мензура Зоили
Конечно, автора этих строк достаточно просто уличить в стремлении к элитаризму. Не будем отрицать, именно об этом и речь — на новом витке диалектической спирали исторического развития мы вновь придем к состоянию Средневековья, где чтение станет занятием для весьма узкой группы лиц. Но это будет определяться отнюдь не тем, что остальные окажутся намеренно кем-то или чем-то отрезаны от живительного источника литературы. Нет. Большинству это просто будет неинтересно. Их нехитрые потребительские предпочтения с лихвой удовлетворят компьютерные игры, сериалы, социальные сети и другие подобные медиа, которые еще только будут изобретены.
В этой связи опять же вспоминается Рэй Брэдбери с его романом «451 градус по Фаренгейту», где главный герой, который начисто лишен навыка восприятия художественной литературы, пытается читать книгу и ничего в ней не может понять, хотя вроде бы и буквы, и слова знакомы. Для подобного неофита даже самый средний текст будет обладать запредельной сложностью. Кстати, свежая экранизация указанного произведения тоже как бы намекает на его грядущую актуализацию.
Понимаю, что затрагиваю здесь ту самую проблематику, о которой написано еще в «Хромой судьбе» — измерение художественной ценности текста, но такова, видимо, судьба писателя: попытки выявить волшебный критерий, который отделяет произведение искусства от посредственной поделки. Без «мензуры Зоили» жизнь не та...
Облик грядущего
Тенденция постепенного, можно сказать ползучего усложнения литературных произведений вполне ощущается на западном книжном рынке. И дело тут не в особой культурной просвещенности западных потребителей литературы: число ценителей «странного» и у нас, и у них в процентном отношении должно примерно соответствовать. Но здесь сказывается несопоставимость масштабов западного книжного рынка, его развитости, сегментированности, разнообразия и благоустройства, и рынка отечественного. Причем подчеркну — дело даже не в количественных показателях, а в качественных, инфраструктурных.
У нас же, как заметил один уважаемый редактор уважаемого издательства, то, что будет издано, определяет даже не издательство, а Его Величество Оптовик. Сказано исчерпывающе о ближайших перспективах отечественной сложной литературы. Что ж, заграница нам поможет, хотя во все времена считалось, что лучше помогать себе самому, ибо бойтесь данайцев... «Это не твой зуб. Это даже не МОЙ зуб. Это ИХ зуб!»
Сложная литература рядится в одежды интеллектуального мэйнстрима, навороченной космооперы и киберпанковского боевика. И если так, на глазок, исключительно по ощущениям, в первом случае идет наращивание преимущественно интертекстуальности, тогда как во втором — интратекстуальности, когда выстраивается чертовски сложный мир с весьма непростой инфраструктурой внутренних взаимодействий. Нередко подтягиваются и облачаются в литературные формы новейшие концепции математики, теоретической физики, философии (см. романы Питера Уоттса).
Знак качества
Общим местом стали разговоры о невероятном усложнении мира, в котором мы живем. А потому литература, как одно из зеркал, в которое смотримся мы и мир, делая когнитивное «селфи», не может не пытаться отражать эту сложность своим весьма разработанным и мощным инструментарием — тысячелетия развития все же «не пропьешь». И если это зеркало разбить, как лишнее, то не разлетятся ли его осколки по всему миру, попадая нам в глаза и заставляя воспринимать реальность в искаженном виде? Ну, сказку Андерсона, наверное, все читали.
Литература — наиболее мощный и насыщенный информационный поток, который складывается из ее содержания как такового, а также из упомянутых нами интер- и интратекстуальных связей. Если говорить об интернет-контенте, то его информационная насыщенность складывается, прежде всего, из массива доступной информации, но информационная плотность и качество информации в нем, конечно же, не идет ни в какое сравнение с книгами. Что далеко ходить: большая часть качественной информации в интернете позаимствована из тех же книг — художественной литературы, научпопа, научных трудов. Попробуйте навскидку привести пример качественного информационного контента, рожденного исключительно самодостаточным бурлением интернет-вод. Вероятность, сравнимая с вероятностью рождения бактерии из первичного бульона, как это произошло на нашей матушке Земле. Ну так для этого понадобились миллиарды лет!
Собственно, информационная насыщенность литературы и приводит к тому, что у нее возникает уникальное качество порождать, высекать, производить мысль в человеке, поскольку энергетические затраты на подобный процесс так велики, что человек предпочитает вообще отключать в себе данную способность. Другие продукты современных медиа подобной плотностью не обладают, ибо субстанция мысли в них в лучшем случае разжижена той самой пресловутой развлекательностью, а в худшем — ничего, кроме нее, не содержит. Кстати, именно в этом видится и причина того, почему до сих пор не удалось получить жизнеспособный гибрид от скрещивания сетевых возможностей и литературных практик — даже пресловутый гипертекст не смог оживить сонм нежизнеспособных помесей сетературы. Все они умирали еще при рождении, а если кто-то и остался жить, то в страшных мучениях.
Вопросы, вопросы, вопросы
Любопытно поразмышлять, а сохранит ли новое содержание литературы при качественном росте своей сложности привычную нам форму? Имеется в виду, конечно, не носитель, ибо сегодня книги можно читать в разных форматах — что в материальном, что в электронном — а вид литературы, ее формы и жанры. Сохранятся ли проза и поэзия как нечто раздельно существующее? Останется ли роман, повесть или рассказ? Бытописание, фантастика, боевик, детектив, любовный роман? Интуитивно представляется, что литература грядущего все же будет существенно отличаться от привычного нам вида. Возможно, мы окажемся в положении того же пожарника Брэдбери, который впервые взялся читать роман вместо того чтобы его сжечь, но ничего не понял? Или литература станет той самой «игрой в бисер», настолько далеко эволюционировавшей в сторону от иных медиа дабы предохранить себя от исчезновения, что вообще не покажется нам литературой, как когда-то картины импрессионистов, нарисованные за один выход на природу, признавались ничего не стоящей мазней?
Как читать для вечности
Конечно, умение видеть и считывать интер- и интратекстуальные связи зависит от уровня образования, начитанности субъекта, вступающего с книгой во взаимодействие. Так для кого-то Стругацкие будут выглядеть архаикой только потому, что энное количество таких связей он не будет понимать и не будет воспринимать. Для такого читателя текст предстанет в вырожденном состояние — как сюжет о приключениях тела, подчас не слишком интересный, вторичный, растасканный по частям по другим книгам. А если учитывать, что существенная часть референций тех же Стругацких относится все же к реалиям советской действительности, то тут даже и уровень образования не слишком поможет. Читателю надо быть человеком, знающим реалии СССР не понаслышке. Собственно, именно поэтому еще в бытность работы над «Улиткой на склоне» авторы усиленно размышляли, что и как писать, пока в одном из писем Б. Н. Стругацкий не сформулировал это в чеканной фразе: «Писать надо для вечности».
Очевидно, что любое произведение вписано в контекст той действительности, которая окружала автора, и энное количество измерений интра- и интертекстуальных связей порождены этой действительностью. И чем выше эта доля, тем более конъюнктурным получится произведение. Оно может пользоваться большим успехом у современников, но совершенно не пережить своего времени. Такая книга стареет и быстро умирает. А если с нее когда-то и стряхнут пыль, то скорее для того, чтобы использовать в качестве объекта исторических изысканий, нежели для получения эстетического наслаждения. В качестве примера на ум приходят такие неплохие советские писатели, как Юрий Трифонов и Владимир Тендряков, которые в свое время считались потрясателями умов советской интеллигенции, а ныне почти забыты.
Избыточность человека
Литература как источник мысли, как машина по производству мыслей должна быть избыточна, равно как и человек, который ее использует, должен быть избыточен хотя бы в части своего образования. Классическое образование, которое сейчас признается чрезмерным и даже вредным, расточительным, преследовало во многом ту же цель, что и автор сложной книги: нарастить в человеке объем внутренних и внешних связей, ассоциаций из совершенно различных областей науки и культуры.
Кто-то может возразить и даже привести примеры, как самая массовая и в общем-то пустая литературная или кинозалипуха внезапно становится объектом довольно-таки ощутимых философских и интеллектуальных медитаций. Есть известная серия книг «Имярек и философия», например «Гарри Поттер и философия». Так откуда авторы таких исследований извлекают небанальные мысли, если первичный объект не может похвастаться ни богатой интра-, ни интертекстуальностью? Очень просто: данные связи в них привносит сам субъект. Сам исследователь, читатель настолько плотно насыщен такими связями, что для производства мысли вполне достаточно и банального детектива, чтобы начала кристаллизоваться мысль, как выпадают на кристаллики соли другие кристаллики в перенасыщенном растворе. Но пребывать на таком уровне — утомительно, словно бы людену, которому доступны все просторы мироздания, пребывать на уровне человека. Поэтому объектом подобных штудий все же преимущественно выступают и будут выступать произведения с повышенным уровнем сложности.
Полный вперед!
И если кто-то говорит: «Все, ребята, сдаемся! Бросаем писать книги и идем в сценаристы игр и сериалов», то я со сдержанным оптимизмом все же осмелюсь возразить: «Нет, ребята, мы еще поборемся. А потому — улыбаемся и машем! Улыбаемся и машем!»
(с) Питерbook
Сетевая публикация (17 февраля 2019 г.):
цитировать