В альманахе, начиная со второго номера, был открыт отдел библио, графин, рецензировавший прежде всего книги начинающих авторов Из «молодняковцев» чаще других в нем печатались критики М. Гончару Ю. Гаврук, В. Прибытковский, поэты А. Вечер, А. Мордвилка, Т. Кляштор. ный, прозаики В. Коваль, М. Никонович и др.
Поддержав идею издания филиалом своего печатного органа, К. Кра. пива и Вл. Дубовка написали для первого номера несколько художествен, ных произведений. «Я дал и стихотворения, и рассказы «Веретена», и не. сколько зарисовок, — вспоминал позже Вл. Дубовка. — все под разными фа. милиями, чтобы было больше разнообразия. Одну зарисовку, как помнится, подписал был даже женской фамилией «Анна Оршица», ибо в последний момент увидели, что в журнале не было ни одной женщины».
Конечно, участие Вл. Дубовки в решении организационных вопросов, связанных с созданием Оршанского филиала «Молодняка» и его печатного органа, — явление в художественной культуре социально значимое. Но ведь еще более важным, более значимым, но уже для авторского становления начинающих авторов, являлось поэтическое творчество Вл. Дубовки.
И «до», и «молодняковский» период творчества нашего земляка (Вл. Дубовка родился в 1900 г. в д. Огородники Поставского района) характеризуется появлением целого ряда поэтических сборников («Стремнина» («Строма», 1923), «Тростник» («Трысцё», 1925), «Там, где кипарисы» («Там, дзе кіпарысы») (1925) и др.), выделяющихся и особенностями содержания, и его художественным выражением. (Заметим, что Я. Купала называл Вл. Дубовку одним из наиболее перспективных белорусских поэтов). Привлекательность стихов и поэм Вл. Дубовки для начинающих авторов заключалась, с одной стороны, в эмоциональной образности, возвышенной романтической символике, широкой метафоре-ассоциации, оригинальной рифме; с другой — в постановке актуальных общественных проблем, единении со «старонкай Купалы», искренности разговора с читателем, доверительном тоне, полемической обостренности и проникновении в духовный мир лирического героя.
Там, дзе нізка схіліліся хаты,
Ля ракі, дзе гамоніць аір!
Там, дзе ў пушчы на хвалях кудлатых
Мігацяць Беларусі страі!
77
I
3 громадою агністаю, раптам,
Я -туды накірую свой крок,
I да мэты жыццёвай патраплю!
-«На шчыце ці з шчытом» — вось зарок.
(«Прыпыніла свой голас жалейка»)
Спартанское «на щите или со щитом» убедительно свидетельствует, что Вл. Дубовка не считал себя борцом-о диночкой, а видел неотделимой Е частицей той новой мощной непобедимой советской армии труда и творчества, которая вышла на борьбу с миром отжившим, миром несправедливости и подавления Человека:
I прыйдуцъ повыя на свет наш пакаленні,
Якія будуцъ жыцъ у харастве камун.
Жыццё аддам я хараству тому,
Найдаражэшиаму дам летуценню.
Бо там, за горам/ гадоў, падзеі,
Якія ўзмоцніць праца нашых рук.
За іх -усе цяжары падыму,
За іх супраць розных ліхадзеяў.
(«Вядзі мяне, як вяло ты, сэрца»)
Правда, далеко не все написанное Вл. Дубовкой, стало духовным при-I обретением национальной художественной культуры — просчеты наблюда-I пись там, где поэт «злоупотреблял» узколичностными мотивами в постиже-I вии советской, белорусской действительности, своеобразно относился к ме-Всафорическим построениям. Вульгаризаторы от критики не могли (или не коте л и) понять, что именно лирическое начало позволило Вл. Дубовке пси-иологически глубоко постичь явления жизни, что его «пантеизм», его ин-Иимное, личностное, как и общественное, является общезначимым, общеин-Кересным.
Можно, конечно, упрекнуть поэта в возвеличивании субъективных переживаний, может быть даже перерастании символа в метафору в стихотворении «Осенью, говорят, все жалостные дни»:
1ду вось я, хоцъ вецер моцны дзьме,
Ігліняць пырскі дожджу у аблічча.
I гота ўсё ахутвае мяне...
Однако же дальше все личностное выливается в высокую гражданственность, демонстрацию любви к жизни и родной природе:
Мае сябры! 3 жыццём вітаю вас,
Вітаю з хараством зямелькі роднай.
Такі прыгожы пезвычайны час
Хеш гоніць смутак ваш і жаль нягодны.
Адкулъ да нас каснуўся гэты сум,
Адкуль хвароба панская ўзята?
Уславім найвяіікшую красу,
Якой жыццё аычыны ўсё пранята.
Постоянные нападки, упреки, обвинения привели к тому, что Вл. Ду. бовка в 1930 г. был выслан на 5 лет из Советской Белоруссии, а затем и в Советской России подвергался постоянным судебным преследованиям.
В итоге поэт более 30 лет жил за пределами родной Белоруссии. Но это наступит в 1930-е годы. А в середине и второй половине 20-х годов начинающие авторы с нетерпением ждали появления новых произведений Вл. Дубовки, находя в них ответы на понимание диалектики формы и содержания, истоков и реалий молодой белорусской литературы.
Ждали и читатели стихов и поэм жизнеутверждающих, наполненных : гражданским пафосом, искренностью чувства, гармонией личностного и обще- I ственного. Как, например, в привлекающих внимание строках из поэмы «Круги» (1927):
Сённяшняи бойкі не чулі вякі, гэтакай моцнай не зналі рукі.
Паводкай грознай праймли па зямлі, новы тастамент су свету далі...
Час даганяем ці шчасце свае?
Новую песню складаем-снуём...
Радасць мая — Рэвалюцыі час!
Я ж не магу ў готы час не сказацъ: шчасце мае ужо нават у тым, што я ўдзельнік вяіікіх часін.
Радасць і гора дзячіў папалам: радасць усю на змаганне аддам!
или поэтического сборника «Наля» (1927)
Цаля за цаляй і хвіля за хвіляй мы адыходзім, ткнёмся наперад.
Хто б ён ні быу, — а галоў нам не схіліць. Восъ ужо ў гэта — дык моща я веру!
78
Любы мой браце! — Не мы — дык другія, справа жывая не можа памерці.
Можам і не расцвёўшы загінуць, але не здрадзім ні думцы, ні сэрцу.
Примечательно то, что Вл. Дубовка внутренне понимал необратимость развития советского общества, а поэтому каждый последующий поэтический сборник доносил до читателя новые авторские подходы, новые результаты поисков, новые образы, рожденные ассоциативным мышлением поэта.
Если в домолодняковском сборнике стихов «Стремнина» («Строма», 1923) заметна определенная зависимость от традиции и купаловских мотивов и интонаций (искусственную прививку своих стихов купаловским ощущал и сам поэт), то в последующих книгах «Трысцё» (1925), «Сгесіо» (1926), «Наля» (1927) прослеживается совершенно откровенное и обостренное внимание поэта к обновленческим процессам («А такое ж навакол святло, хара-ство, от як быццам вясной. Моцным подыхам жыцця узварушана сёння зям-ля»), повышенный интерес к индивидуальному в человеке, показ этого индивидуального через сочетание общественно значимого и поэтически-интимного, лирического, эмоционального. Как, к примеру, в стихотворении «Зацветай, заря на небосклоне»:
А вось радасць, што цвіце над краем,
У юнацкіх сэрцах не замоўкне.
Яна з воч свіціцца светла-сініх,
Яна з воч свіціцца васільковых,
Іў вачах не згасне, не застыне,
Адгукнецца ў задушэўных словах.
И, конечно же, образцом для «молодняковцев» были стихи Вл. Дубовки, в которых осмысливались темы общественно-гражданской значимости, в пер-8 вую очередь, Родины, ее исторической судьбы, ее будущего. Особую окраску Л таким стихотворениям придавало оформление ее в мягкие лирические тона:
V Iрадасьць ад зор палілася на дол,
Праменьнем спавітая радасць.
3 над-хмарнага мора, з над-хмарных садоў
Някупленае — не прадасца...
1* * *
У песнях я-на Беларусь малюся,
Як моліцца ля возера трысцё.
Матулі спеў, шматмілая старонка,
Купалы край, край чарауніц, дзяўчат.
Начинающие авторы учились на первооткрытиях Вл. Дубовки в облаД ти творчества для детей и юношества, особенно в период его редакторстн! журнала «Звязда», а затем «Белорусский пионер». Особой популярность*! пользовались стихотворные сказки Вл. Дубовки «Музьпсант-волшебникЗ («Музыкант-чарадзейнік») и «Золотое дно» (Залатое дно»), лейтмотивом ко! торых выступало творческое сказочное понимание — узнать от солнца, где^ хранятся причины несправедливости в этом мире, как найти правду и силу! которые уничтожают угнетателей. Вот, оно, обращение к Солнцу:
Над намі скрозь князі, паны,
Для іх — закон, яны -улада.
Дакулъмуць панаваць яны?
Ты толькі дацъ і можаги раду.
Но вернемся в год 1925. Именно тогда Вл. Дубовкой было написан< поистине знаковое стихотворение «О Беларусь, шиповник алый» («О Беларусь, мая шыпшына») . Будет еще ни одно стихотворение патриотического звучания, но именно в стихотворении «О Беларусь...» наиболее глубоко проявилась диалектика революционного и национально-патриотического и лирического, граждански-значимого и личностно-эмоционального, поэтиче-ски-ассоциативного и конкретно-образного, «зовущая в коммуну света, чтоб радость всюду расцвела»:
О Беларусь, мая шытиына,
Зялёны ліст, чырвоны цвет!
У ветры дзікім не загінеш,
Чарнобылем не зарасцеги.
Пялёсткамі тваімі стану,
На дзіды сэрца накалю.
Тваіх вачэй, — пад колер сталі,
-Праменне яснае люблю.
Ніколі пройме з дзікім ветрам
Не развіваць дзявочых кос.
Імкнешся да Камуны Свету,
Каб радасць красавала скрозь.
В 1920-х гг. белорусский композитор М. Равенский па слова стихотворения «О Беларусь...» написал] вокальную четырехголосную фугу (музыкальное произведение, основанное на многоразовом имита-1 ционном проведении в разных голосах одной, реже двух и более тем по определенному тонально-1 гармоническому плану. — А.Р., Ю.Р.).
80 ~
Сплавляя воедино патриотизм и лирику, историю и веру в будущее, новаторский поиск и верность национальным литературным традициям, Вл. Дубов-ка ориентировал «молодняковцев» на умение донести до читателя собственное авторитетное понимание происходящих процессов, раскованность ассоциативного мышления, выработку собственного творческого стиля и высокую культуру поэтического слова. Может быть поэтому подготовленная Вл. Дубовкой в 1929 г. к печати поэма «Штурмуйте будущего аванпосты!» была напечатана лишь в 1965 г. Мужественный талант Вл. Дубовки находил дорогу к сердцу читателя, к голосу поэта прислушивались многие из начинающих поэтов, особенно беспокойные, ищущие, для которых искусство было прежде всего поиском. Для них Вл. Дубовка был и образцом, и кумиром.
Отметим и такой, на наш взгляд, весьма примечательный факт. Вл. Дубовка был одним из первых аналитиков формально-художественных исканий в молодняковской поэзии. Выступая на I Всебелорусском съезде «Молодняка» (ноябрь 1925 г.), он подчеркнул*: «Вольны верш — дольнік -паўзнікі чаргаваліся адзіп за адным, паступова змяняючыся, атрымліваючы, я б сказаў, беларускую афарбоўку. У гэты час пануючыя метры — вольны верш, паўзнікі на падставе (пераважна) анапестаў і невялікая частка класічных размераў. Гэтыя апошнія вар’іруюцца з дапамогаю іпастас (замена аднаго размеру другім), страфічнай пабудовы і пераносу частак сказа з аднаго радка ў другі». Говоря о привлекательности стиха, Вл. Дубовка отмечает: «Усе прыёмы мілагучнасці можна знайсці прыгожа перавітымі ў І маладнякоўскіх творах (анафара, эпіфара... і г.д.)». Достижением в творчестве молодняковцев, по Вл. Дубовке, был и отход начинающих поэтов от ^.глагольной рифмы и ориентация стиха на народное белорусское творчество, в котором есть «рыфмоўка на дысанансы, што ўведзена ў расійскай ® літаратуры сімвалістамі і пашырана імажыністамі». По мнению Вл. Дубовки, употребление неполной рифмы, разных созвучностей в виде ассонансов и аллитераций, безусловно, обогатило белорусскую литературу оригиналь-Жностью, свежестью и новой музыкальностью, более связанными со своей Я современностью, чем старые формы стихосложения.
Лучше других, на наш взгляд, о значении творчества Вл. Дубовки для ^•белорусской поэзии 20-х годов XX в. высказался Народный поэт Беларуси П. Глебка. По его мнению, Вл. Дубовка был «одним из самых заметных белорусских поэтов 20-х годов. Под его значительным влиянием входили в ли-*: тературу многие молодые поэты того времени, начиная от автора этих строк (П. Глебки. — А.Р., Ю.Р.) и включая такого самобытного и талантливого поэта, как Павлюк Трус».
Текст дается с сохранением особенностей авторского языка Вл. Дубовки (см.: «Савецкая Беларусь». -1925.-25 ноября).
155
Первое стихотворение напечатал в 1925 г. в журнале «Молодой па-1*арь» («Малады араты»). В 1932 г. издал сборник поэзии «Смелее, товарищ» К<Смялей, таварыш»).
Осенью 1931 г. поступил на учебу в Белорусский высший педагогиче-ЬиЙ институт в Минске, занятия в котором совмещал с работой в Белорус-ШсКОм телеграфном агентстве и газете «Рабселькор». В 1933-1934 гг. работал 1 в газете «Чырвоная змена», печатался в «Комсомольской правде», в 1936-^ 1941 гг. — разъездной корреспондент газеты «Звязда».
Активный участник Великой Отечественной войны. Демобилизовавшись из Советской Армии, работал в газетах «Звязда», «Літаратура і мастац-Етва», Союзе писателей БССР.
Умер и похоронен в Минске.
****
В своем полном объеме этот вывод будет не совсем точным. Имя Ю. Витьбича упоминалось тогда, гда речь шла о предательстве отдельных писателей, в годы Великой Отечественной войны сотруд-авпшх с оккупантами, а впоследствии эмигрировавших в США. Появились и публикации, в кото-Ю. Витьбичу отказывали в литературном мастерстве, по сути ставили крест на его творчестве «Не вам беларусамі звацца» // Литературная газета. — 1966. -22 октября
Особое место в художественной жизни Витебщины довоенных лет Принадлежит писателю Юрке Витьбичу ■(настоящее имя Георгий Щербаков) (1905—
1975), имя которого в 30-е годы часто встречается на страницах белорусских газет и (журналов рядом с именами П. Бровки,
|М. Лынькова, К. Чорного, А. Кулешова,
|Э. Самуйленка, других писателей и поэтов.
ЁОднако, вплоть до начала 90-х годов XX в.
|(о нем писали Б. Саченко, Л. Юревич,
ІГ. Стукалич, Л. Прончак) Юрка Витьбич в литературоведческих работах практически Все упоминался . А ведь он стоял у истоков Велорусской исторической прозы, придавал Вюлыное значение художественно-щраеведческой литературе и, как пишет ЬА. Мартинович, «во многом обгонял свое тремя, благодаря художественной интуиции Кыл способен смотреть далеко вперед»
ВМарціновіч А. Дзе ж ты, храм праўды? — ИМн., 1996.-С. 153).
Детские и отроческие годы Ю. Витьбич провел в семье родителей I в г. Велиже (в то время входил в состав Витебского повета Витебской гу-Кернии). Окончил педагогический техникум, служил в Красной Армии, ра-Котал на стройках и предприятиях Москвы. В начале 30-х годов вернулся
в Витебск. Активно сотрудничал с журналами «Узвышша» и «Полымя рэвалюцыі», принимал участие в работе литературного объединения «Уз-вьпнша», возглавлял витебскую, гомельскую, белостокскую экспедиции по учету и охране памятников истории и искусства, вместе с другими авторами работал над созданием истории витебских, гомельских, борисовских фабрик и заводов. В 1939 г. стал членом Союза Советских писателей Белоруссии (жена Ю. Витьбича Г. С тук ал и ч вспоминает, что любовь к истории будущему писателю привил ее отец Иван Кондратьевич Кондратьев, заведующий Велижским городским архивом).
Свой первый рассказ «Жаўнер Юрка Загар» Ю. Витьбич напечатал в двухнедельной странице «На Белоруссии», являющейся приложением к общероссийской газете «Гудок» (№ 57, 23 марта 1929 г.). Правда, сам писатель начало творческой деятельности связывает с публикацией рассказа «Млынарова рука» в 9-10 номерах журнала «Узвышша» за 1929 г. Мы же вспомнили «Жаўнера...» по следующей причине. Во-первых, в этом рассказе намечается та литературная стезя, которую выбирает для себя молодой автор и, во-вторых, становится заметной та языковая эквилибристика, которая впоследствии станет предметом острой литературной критики. (Кстати, в письме будущему поэту П. Глебке Витьбич признается: «Не ведаю, наколькі мая мова (і наогул — ці існуе яшчэ мова Віцьбіча?) вычурная, кніжная, некалькі архаічная, бо дрэннае веданне жывой мовы не дае мне крытэрыя ў гэтым стасунку» (Лісты Юркі Віцьбіча да Пятра Глебкі // Мала-досць. — 1998. -№ 3).
Тем не менее именно этим рассказом Ю. Витьбич открыл свой первый прозаический сборник «Смерть Ирмы Лайминг», изданный БелГизом в 1932 г. Думается, сделано это было вполне сознательно — в рассказах, включенных в сборник («Крик Габриэля Кавки», «Смерть Ирмы Лайминг», «Ветры западные»), Юрка Витьбич пошел по заявленному в первом рассказе творческому пути: попытался постичь сущность духовных и душевных изменений личности, попавшей под не совсем понятную идеологию нового общества. С одной стороны, это почти прочитанная по-своему теория Пролеткульта («...Сожжем Рафаэля!..») и подкрепленная личностными эмоциональными оценками автора («У бакавой галярэі зрывалі са сцен сямейныя партрэты рыцараў і пекных паненак у гарнітурах і зачосках сярэднявечнае Полыпчы, талачылі іх ботамі ў шкумаццё, рвалі шаўковыя крывавай чырванні брусельскія заслоны, разгарнулі сякерамі старыя сямейныя клявікорды і струны, што калісць нараджалі паланезы, у якіх дзіўна перапляталіся і журба па старой Польпгчы, і каханне да радзімага люду, рваліся і, аганзуючы, спявалі апошнюю лебядзіную песню старых клавікордаў»). Натурализм автора особенно заметен, если обратиться к описанию погромных действий одной из героинь — бабки Мальгретты: «Яна па-чала біць кійком па струхнелым генеральскім мундзіре, які рассыпаўся пы-
156
, і ордэны, падскокваючы, правальваліся праз рэбра ў пустую ^рожніцу».
Авторская позиция Ю. Витьбича зафиксированная в первом рассказе, будто невидимая ниточка, высвечивает жизненную позицию других геев первого сборника, особенно Ирмы Лайминг — не врага Советской Бело-уссии, но человека метущегося, думающего и в итоге ... ушедшего из жиз-
і со своими раздумьями и психологическими взрывами.
Он был активным литератором, думающим о развитии белорусской ху-жественной культуры, следил за достижениями коллег по перу, высказывал ои суждения и оценки современному ему литературному процессу. Вот, к имеру, несколько ссылок на переписку Ю. Витьбича с Петром Глебкой:
| — письмо от 14 апреля 1933 г.: «Анэгды прыехаў з Віцебску, дзе наёміўся асабова з Ушаковым, Люгоўскім і Жалезьняком... Надзвычай авыя і здольныя хлопцы, з якімі вырашыў 1001 пытанне...»;
— письмо от 25 августа 1933 г.: «Артыкул Бандарынай выклікае адзіны глаз — некаторая затрымка з менструацыяй шкодна адбілася на разум о -працы, і статая дзяўчына пачала з пяціпудовай грацыяй юрыць... нават з
'ытыкамі» ;
— письмо от 22 октября 1933 г Л «Хочацца пагаварыць з Вамі наконт екаторых віцеблян. Кагадзе чытаў у “ЛіМе” артьпсул Ушакова аб сутнасці належнай увагі з боку літкрытыкаў да маладых пісьменнікаў. Ар-“,ул добры І патрэбны, бо наш Аргкамітэт раскачваецца ў гэтым стасунку,
(выбачайце за вульгарнасць) у старога каня пэўная зброя. Найлепшым рыкладам неабходнасці большай чуласці да маладых і з’яўляецца сам аўтар ртыкулу. Неяк віцебскі кучар — Васілёнак адзначыў у “ЛіМе” як дасягненне (нават артыкул мае загаловак “нашы творчыя дасягненні”) тое, што Ушакоў ,выдае чацьверты зборнік сваіх твораў, з якіх тры прыпадае на апошні год”, разумела спрэчна такое ўзважванне творчых посьпехаў на пуды паперы, і осыць тут толькі прыгадаць словы М. Горкага наконт Бязыменскага — яны лып чым добра кваліфікуюць і гэтае “дасягненне”. Паэт ведае чыгунку, , магчыма з беларускіх пісьменнікаў ведае яе Шьшклер, але якой часамі ескаляровай атрымоўваецца яна ў яго, дзякуючы няўменьню яшчэ -розніваць адзначанае ад выпадковага — агулыпчына, павярхоўнасць. Анд-эй Ушакоў добра пачаў пісаць, а апошнім часам неяк спыніўся і не расьце,
о нельга ж лічьшь яшчэ за рост нават 24-ы зборнік твораў з супервоклад-ай. Яго абганяе Жалязьняк, які, на маю думку, самы моцны з віцебскіх ‘сьменнікаў. У яго адч>ъаецца і своеасаблівасць, чаго няма дагэтуль у ^Ушакова. Зайздрошчу ягонай мове, падыходу да тэмы. Спатыкаюцца часам
В письме от 28 сентября Ю. Витьбич сменит свою оценку и скажет, что она «нашла себя именно как по-са».
Приводится на языке оригинала.
157
добрыя рэчы ў Люгоўскага. Што датычыцца Мазуркевіча і Жыткевіча, ды**» наогул ня ведаю, што да іх датычыцца — толькі не літаратура»:
— письмо от 27 октября 1933 г.: «Тяжело сегодня Ходыке и Ковалю -креіше сочувствую им. Первый очень субъективен для объективных тем, ц здесь нет еще полного соответствия между субъектом и объектом. У другоі жизнь выбивает из-под ног всю его более раннюю, пронизанную господство^ земли над человеком тематику. Их своеобразие, их талант здесь против нихй И здесь же: «Интересуюсь, досылают ли что-нибудь витебские парни в журн* лы и судьба этих посланий. Спрашиваю в связи с их многочисленными за по-I следнее время статьями в газетах, касающихся работы филиала ССП». (ЛістіЯ Юркі Віцьбіча да Пятра Глебкі // Полымя. — 1998. — № 2. — С. 205).
В литературной жизни Витебщины 30-х годов XX в. Ю. Витьбич не 2 только автор с собственным прозаическо-лингвистическим выражением™ Это и человек, деятельность которого внутренне согласовывалась с общеЩ союзной и белорусской писательской организацией. В подтверждение — еще 1 одно обращение к письмам к П. Глебке. Первое датировано 15 апреля* 1934 г.: «Очень интересует съезд ССПБ. Почему-то не верю, чтобы меня ! приняли даже в кандидаты». На этом съезде его действительно не приняли Я СП. Это произойдет позже...
У нас мало говорят об этом. Но, может быть, именно Ю. Витьбич сыг-Я рал определенную роль в поддержке жизнетворческой деятельности витеб-тВ ского художника Юделя Пэна, влачившего в 30-е годы нищенское сущест-Щ вование.
В письме к П. Глебке, датированном 28 сентября 1933 г., он описывает это нищенство. Вот он, пример того, насколько можно быть внимательным к I человеческим невзгодам:
«Р.8. Прашу Вашай парады ў наступным. У Віцебску жыве народны» мастак Пэн. У дзеда няма асабовага жыцьця — дзесьці за машонкамза калбейніка з выразам абсалютнай прызначанасьці на твары прытуліўсяЯ спартанскі ложак. на падваконьні. побач з палітрай і крэйдай — 2 цыбуліны і С 200 гр. хлеба. 3 сьцен яго чатырох пакойчыкаў глядзіць уважліва на глядача Щ старое беларускае мястэчка — Віцебскі Пескавацік (мястэчка, якое трапіла ў | губернскі Віцебск), Янавічы, Веліж, Сураж, Парьгчы і г.д. А глядачоў гэтых, 1 з якіх дзед не бярэ ніякой платы і перад якімі кожную хвіліну ўдзень і амаль 1 што ўначы адчынены дзьверы, шмат — у пераважнасці моладзь. Магчыма, Я дзед любіць моладзь, таму што ў яго няма сям’і і ён самотны разам са сваімі ■ калбейнікамі, шайвецамі, бал-мылохэс, дробнымі гандлярамі, баггагуламі і 1 г.д. Стары Юлі Пэн даў такіх славутых мастакоў, як Сорын (сын Я калбейніка), які зусім нядаўна маляваў у Лёндане партрэт з Георга ангель-Я скага, як колішні сын жабрака з Лёзны, а цяпер сусветна вядомы Марк Ша-И гал, які нядаўна (я бачыў гэты ліст) пісаў:
158
первое, и второе письмо печатаются по тексту оригинала.
159
“Любы мой настаўнік!
Бярыце маю славутую парыскую майстэрню і аддайце мне мой вріцебск”.
Як Шульман, як Грынберг і др. Усё гэта дзеці местачковай бядноты, Іддя якой былі зачьшены дзьверы і дзяржаўных майстэрань, і прыватных Еіайстэрань Рэпіна, Айвазоўскага, Клевера (жыў у Віцебску) і інш. Нядаўна щ[эн атрымаў прапанову праехаць у Лёндан, раней — у Парыж, але ён ніколі : ЛЯ здолее спакінуць шайвецаў дзеля Георгаў ангельскіх і парыжскіх курв. ■Сёньня дзед літаральна галадуе (трэба адзначыць, што ён гэта дбайна, як Ьамсунаўскі гэрой, захоўвае, але дрэнна), ходзіць у абшарпаным паліто і ■нейкіх стопках. Ён як народны мастак атрымоўвае 250 руб. у месяц, і гэтага Ьосыць для абывацеля, а не для мастака, якога цікавіць пэўная літаратура, Ькому патрэбны натуршчьпсі, фарбы, палотны. Мне здаецца, што становішча ІПэна на-сёння пэўнае дыскрэдытаваньне сучаснасьці, і дайце параду, Ьав. Глебка, як узварухнуць афіцыйную мастацкую багну, як мабілізаваць | (праз друк гэта зрабіць нелъга) савецкую грамадзкую думку вакол гэтага пы-ітання. Магчыма, патрэбна ператварьщь яго квартьфу ў мастацкую галерэю з ріэўным % на карысць гаспадара, магчыма, патрэбна павялічыць пэнсію да 1600—700 руб., магчыма, патрэбны заказы ад дзяржаўных устаноў, я не ведаю, ■гэта. на маю думку, місія кампэтэнтнага таварыша, які мае выехаць з Менску ўВіцебск. Я толькі, акрамя жабрацкага становішча Юлія Пэна, ведаю, што на Кгэтым становішчы ворагі сёньняшняга будуюць (у чым у мяне быў вьшадак Шераканацца) надзвычай дрэнныя рэчы. Парайце, калі ласка, што зрабіць»*.
О том, что просьба Ю. Витьбича не осталась без внимания Петра Глеб-; ки свидетельствует письмо в его адрес, датированное 22 октября 1933 г.:
«Дарагі тав. Глебка!
Вельмі шкадую, што не давялося разам з вамі трапіць да Ю.М. Пэна, і шельмі рад, што Ваш артыкул і вашы захады перад СНК і ЦК прымацуюць кда дзеда належную ўвагу грамадзкасці і палепшаць яго становішча наогул».
Не все однако было радостным и беззаботным. На общем собрании Минской писательской организации 11 декабря 1933 г. с докладом «Классо-Іівая борьба на языковедческом фронте и реформа правописания белорусско-Гго языка» выступил известный «борец» за чистоту пролетарских идей |гД. Александрович. Вот его пассаж в сторону творчества Ю. Витьбича: | <<...сродкамі архаічнай, штучнай мовы, мовы, ад якой нясе пахам сярэдневя-»овых палацаў, працягваецца выразная дваранска-нацыяналістычная сут-Шасць... У яго аповесці “Лшоно Габоо Бійрушалайм”.., зробленай на Вфэйскім “матэрыяле”, асабліва выразна працягваюцца ад пачатку да канца, »ста, слова за словам, нацыяналістычныя сіянісцкія, клерьпсальна-Вістычныя ідэі. Слёзы па яўрэйскай “патрыярхальнай самабытнасці”
і беспрасветнасці разліты па ўсіх старонках аповесці...» (Цйт. До. Марціновіч А. Дзе ж ты, храм праўды? — Мн., 1996. — 168 с.).
Еще один критик М. Климкович обвиняет Ю. Витьбича в более «смертных» грехах. В статье «На страже большевистского интернациона. лизма» он сожалеет о том, что произведения писателя печатались в журнаде «Полымя рэвалюцыі» и что не была вскрыта «перекличка Витьбича с евре^. скими националистами»; в статье «Постановление XVII съезда ВКП(б) и задачи художественной литературы» утверждает, что «сам Витьбич выражает давление на литературный язык враждебных нам слоев классового общества, сам выражает нацдемовское влияние на интеллигенцию»; наконец, в От. четном докладе Оргкомитета Союза советских писателей БССР первому съезду писателей «Литература Советской Белоруссии за 15 лет» тот асе Климкович заявляет совершенно определенно: «Мы должны перед Витьби-чем поставить вопрос: или полное признание своих ошибок и полное разоружение, или Витьбич перестает быть советским писателем».
Пришлось Ю. Витьбичу перестраиваться — к рассказам-однодневкаш^ типа «Поэзия» («Полымя рэвалюцыі». — 1932. — № 3) добавляются «идеолоЯ* гически выдержанные» «Ціхая Руба», «Год», «Янак Гай», «Адносіс», «Курт Лебен аналізуе азот», «Эжэн Дэлякруа», в которых главенствуют надуман-]. ные производственные конфликты, разрешаемые по «классовой схеме», отсутствуют живые, полнокровные характеры. Произведения казенно-.! повседневного содержания составят вторую книгу Ю. Витьбича «Формула! • супраціўлення касцей» (Мн., 1937). Книга, как и следовало ожидать, получила положительную оценку, Ю. Витьбич был рекомендован в члены Союза советских писателей Белоруссии, а на заседании правления Союза писателей в феврале 1941 г. был назван в качестве примера для начинающих авторов. |
Неожиданные коррективы в жизнедеятельность Ю. Витьбича внесла Великая Отечественная война. Он оказался «по ту сторону» баррикад, согласившись из-за обеда в редакции работать сначала в витебской городской!-оккупационной газете, а затем в Минске, в литературно-художественно™ журнале «Узвышша» (из печати не вышло ни одного номера. — А.Р., Ю.Р.). 4
А затем — жизнь в Германии, эмиграция в США. Однако это находится]..; уже за рамками нашего временного исследования.
Завершим размышления о творчестве Ю. Витьбича суждениями символического смысла из рассказа «Мы дойдзем», написанного далеко от Родины: «I мы ідзём далей. Ідзём праз дзень, праз ноч. Ідзём і ўзімку і ўлеткуйі Ідзём і ў навальніцу і ў спякоту. Мы цягнем з сабой у сціплых хатыляэЯ няўтольны сум, што бялейшы ад Гімалаяў і глыбейшы за АтлантыкуЯ
I ніколі не можа таго стацца, каб мы не дайшлі нарэшце да свае непаўторяаШ любові, да сінявокай Беларусі. Занадта вялікае наша замілаванне ёю і занаДЯ та глыбокая варажнеча да яе ворагаў, каб гэта не здзейснілася. Але я бачу, # нечакана спазма сціснула вам горла і задрыжэлі вашы вусны. На нашых яа-.';
160
г
] беспрасветнасці разліты па ўсіх старонках аповесці...» (Цит. по: І^арціновіч А. Дзе ж ты, храм праўды? — Мн., 1996. — 168 с.).
Еще один критик М. Климкович обвиняет Ю. Витьбича в более «смертных» грехах. В статье «На страже большевистского интернационализма» он сожалеет о том, что произведения писателя печатались в журнале «Полымя рэвалюцыі» и что не была вскрыта «перекличка Витьбича с еврейскими националистами»; в статье «Постановление XVII съезда ВКП(б) и задачи художественной литературы» утверждает, что «сам Витьбич выражает давление на литературный язык враждебных нам слоев классового общества, сам выражает нацдемовское влияние на интеллигенцию»; наконец, в Отчетном докладе Оргкомитета Союза советских писателей БССР первому съезду писателей «Литература Советской Белоруссии за 15 лет» тот же Климкович заявляет совершенно определенно: «Мы должны перед Витьби-чем поставить вопрос: или полное признание своих ошибок и полное разоружение, или Витьбич перестает быть советским писателем».
Пришлось Ю. Витьбичу перестраиваться — к рассказам-однодневкам типа «Поэзия» («Полымя рэвалюцыі». — 1932. — № 3) добавляются «идеологически выдержанные» «Ціхая Руба», «Год», «Янак Гай», «Адносіс», «Курт Лебен аналізуе азот», «Эжэн Дэлякруа», в которых главенствуют надуманные производственные конфликты, разрешаемые по «классовой схеме», отсутствуют живые, полнокровные характеры. Произведения казенноповседневного содержания составят вторую книгу Ю. Витьбича «Формула супраціўлення касцей» (Мн., 1937). Книга, как и следовало ожидать, получила положительную оценку, Ю. Витьбич был рекомендован в члены Союза советских писателей Белоруссии, а на заседании правления Союза писателей в феврале 1941 г. был назван в качестве примера для начинающих авторов.
Неожиданные коррективы в жизнедеятельность Ю. Витьбича внесла Великая Отечественная война. Он оказался «по ту сторону» баррикад, согласившись из-за обеда в редакции работать сначала в витебской городской оккупационной газете, а затем в Минске, в литературно-художественном журнале «Узвышша» (из печати не вышло ни одного номера. — А.Р., Ю.Р.).
А затем — жизнь в Германии, эмиграция в США. Однако это находится уже за рамками нашего временного исследования.
Завершим размышления о творчестве Ю. Витьбича суждениями символического смысла из рассказа «Мы дойдзем», написанного далеко от Родины: «I мы ідзём далей. Ідзём праз дзень, праз ноч. Ідзём і ўзімку і ўлетку. Ідзём і ў навальніцу і ў спякоту. Мы цягнем з сабой у сціплых хатылях няўтольны сум, што бялейшы ад Гімалаяў і глыбейшы за Атлантыку.
ніколі не можа таго стацца, каб мы не дайшлі нарэшце да свае непаўторнае любові, да сінявокай Беларусі. Занадта вялікае наша замілаванне ёю і занад-та глыбокая варажнеча да яе ворагаў, каб гэта не здзейснілася. Але я бачу, як нечакана спазма сціснула вам горла і задрыжэлі вашы вусны. На нашых на-
161
гах кроў, і крывёю сцяк^юць нашы сэрцы. Дык дайце руку і пойдзем далейн Вунь-вунь бачьще там, далёка-далёка, дзе яснейшае неба, зноў сінеюць рэкі} чарнеюць лясы і ўздымаюцца ўзгоркі.
Мы дойдзем! Абавязкова дойдзем!
Пашчасціў нам Божа! Так станься!»
Дойти, к сожалению, до родной Ви-тебщины Юрке Витьбичу не пришлось.
В 1975 г. он умер и похоронен в американском городе Саут-Ривер.
И «Молодняк», и БелАПП активно работали над развитием иноязычной литературы (например, еврейской) . В конце 20-х -30-е годы XX в. среди литераторов становятся известны имена Ц. Долгопольского,
Гр. Релеса, И. Баса, М. Моделя, Г. Каменецкого и других авторов, пишущих на еврейском и белорусском языках.
Придя в литературу в дореволюционное время, добившись через экстернат учительного права, своей активной деятельностью заявляет о себе уроженец г. Городка Цодик Долгопольский (Цодик Львович Долгопольский — псевдоним Городокер)
(1879-1959). У автора так сложилась жизнь, что его просьбы об издании произведений на еврейском языке постоянно где-то «зависали». И только в начале 30-х годов (Ц. Долгопольский был активным сторонником БелАЛПа. — А.Р., Ю.Р.) из печати выходят его книги на еврейском языке: «У открытой калитки» («Каля адчыненай брамы», 1928),
«На советской земле» («На савецкай зямлі»,
1931), «Моим пером» («Маім пяром», 1932),
«Агитпоезд» («Агітцягнік», 1935), роман «Шелк» («Шоўк», 1933) и др.). Умер и похоронен в Санкт-Петербурге.
Зрелым автором в довоенной еврейской литературе Белоруссии выступает уроженец г. Городка Бэр Оршанский (1883-1945),
* Этому активно способствовало развитие любительского литературного творчества в середине и второй половине 20-х годов под руководством опытных еврейских литераторов.
162
чить обстоятельства создания «Энеиды наоборот» и «Тараса на Парнасе». ]3 многочисленных статьях и рецензиях показал наличие связей белорусской литературы с литературами русского, украинского и польского народов.
Неожиданным стало решение И. Басса (в то время он работал доцентом кафедры литературы и журналистики Минской высшей партийной школы. — А.Р., Ю.Р.) в конце 70-х годов эмигрировать за границу. О творческой деятельности И. Басса в эмиграции практически ничего не известно.
Почти забыто и в белорусской, и в еврейской литературе имя поэта Гирши Мордуховича Каменецкого (1893-1957), уроженца д. Чернявка Сенненского повета Могилевской области (ныне Сенненский район Витебской области). В довоенное время издал напечатанные на еврейском языке книгу поэзии «Простой дорогой» («Простай дарогай», 1933), «Стихотворения» («Вершы», 1938), в соавторстве — сборник стихов «Биробиджан» (1939). В 1940 г. в Минске вышла из печати книга Г. Каменецкого «Заказ на молодость» («Заказ на маладосць»).
Пример БелАППовских подходов к литературно-критической деятельности являет творчество уроженца д. Камень Лепельского повета Михаила Модели (Менделя Мовшевича Моделя) (1904-1980). Занимая в 30-е годы руководящие посты в учреждениях культуры и искусства Белоруссии (научный сотрудник Института литературы и искусства АН БССР, начальник территориального отдела Управления по делам искусств при Совете Министров БССР и т.д.), М. Модель в своих статьях и очерках, посвященных, главным образом, белорусскому и еврейскому театрам, придерживался апологетических, вульгарно-социологических взглядов. Драматургические произведения и спектакли по ним оценивал, в основном, с позиций «правильности раскрытия классовой ситуации драматических конфликтов». По форме выглядело для того времени привлекательно. (См., например, Модэль М. Тэ-атральнае мастацтва — на службу інтэрнацыянальнаму выхаванню // Мастац-тва і рэвалюцыя. — 1933. — № 1-2; Драматургію — на службу пралетарскаму інтэрнацыяналізму // Звязда. — 1933. — 18 крас.). А по сути — критика режиссуры, основ театра, игровой ситу ации на сцене и т.п.
Воинственно выступал против произведений белорусской тематики. Предвзятость и субъективность М. Моделя особенно заметны в его оценке пьес «Неистовая» («Апраметная») В. Шашалевича, «Кастусь Калиновский» Е. Мировича, «Скарина, сын из Полоцка» Е. Громыки и др. В послевоенные годы сам подвергался критическим нападкам в прессе, поэтому печатался редко. Умер и похоронен в Минске.
В противовес Бенде, Моделю, Бронштейну и др. позицию объективного критика занимал уроженец Витебска, выпускник Белорусского государственного университета им. В.И. Ленина Петро Хатулев (Петр Федорович Хатулев) (1912-1937). Незаконно репрессирован в ноябре 1936 г., расстрелян в 1937 г. Реабилитирован в 1966 г.
163
Следовало быть поистине мужественным человеком, чтобы в противоД вес таким «мэтрам» БелАППовства. как Бенде, Бронштейн, Лимановский ^ др., в статьях и рецензиях, посвященных анализу творчества А. Александров вича, П. Бровки, Э. Самуйленка, Ю. Таубина, Вл. Ходыки, В. Шаповалова гМ др., выступить против вульгаризаторского подхода к литературе, вживания,? втискивания в «архив революционной «востребованности» (кавычки наши. ^ А.Р., Ю.Р.) многопланового, богатого по содержанию и тематике творчества? белорусского народа.
Сегодня ясно, что его критика «рыцарей от критики», анализирующих каждую букву книжки с точки зрения «мировой революции», в которой нет места «голубым... васильковым глазам» Белоруссии с ее древностью и самобытностью культурного развития, была объективно-научной, но неожиданной, непривычной в те годы. И сразу же появились публикации, обвиняющие П. Ха-тулева в прославлении националистической «васильковой Белоруссии».
Подобные толкования подталкивати П. Хатулева к спасению в эстетическом направлении критики. Хотя и на этом пути он часто ошибался, давал повод к восприятию своей собственной личности как антипода литературного процесса К примеру, анализируя статью М. Пиотуховича посвященную творчеству М. Богдановича, запутался в оценках. Казалось бы, и лирика М. Богдановича, и разумные рассуждения М. Пиотуховича не давали поводов, чтобы разделить творчество М. Богдановича на: а) которое «следует использовать» в белорусской культуре; б) которое «повторяет «задние двери» («зады») белорусского буржуазного национализма, русского и западного символизма» (как говорится, смешат воедино «и блох, и свинок»).
Противоречивая жизнь 30-х годов XX в. (может быть это и можно понять) тем не менее сохранила для современника острую авторскую позицию А. Хатулева — быть объективным в оценке литературного творчества, видеть процесс в его историческом развитии, не искать врагов белорусского культурного развития ХПХ в.
Маленький пример из жизни конца 1920-х годов, имеющий, на наш взгляд, прямое отношение к Витебщине.
Один из героев гражданской войны (его именем названа улица в современном Витебске. — А.Р., Ю.Р.) Витовт Путна в изданной в Москве в 1927 г. книге «К Висле и обратно» приглашал историков, критиков, читателей к откровенному разговору о трагических событиях молодого советского государства: «Я не хотел историю делать прилизанной. Я стремился сделать свою книгу по содержанию и стилю непохожей на обычный тип наших исторических очерков, в которых все гладко, события планомерно развертываются и разумно одно из другого вытекают, и мы, главным образом, показываем себя героями и победителями... Моя работа не является произведением, которое успокаивает. Местами она, быть может, даже проникнута некоторой горечью, но она ближе к настоящей реальности, чем остальные,
164
которые от начала и до конца весьма и однозначно приятны». (Путна В. К Висле и обратно. — М., 1927).
Книга имела прямое отношение в Белоруссии и вызвала (несмотря на небольшой тираж) огромный читательский интерес своей правдивостью (которая в те годы еще была возможна. — А.Р., Ю.Р.). И с помощью критики могла бы помочь читателям в постижении подлинности исторических событий, понимании роли и жизни людей, в них участвующих, наконец, открытости авторов, издательств и публикуемых произведений.
Однако, все это осталось, как говорится, «за кадром». БелАППовский критик И. Барашка не просто не заметил широкого гражданского аспекта, эстетического и человековедческого начала, изложенных непрофессиональным В. Путной (а ведь огромное число страниц касалось белорусских территорий и читателям было бы интересно увидеть общественную, литературную, художественную оценку. — А.Р., Ю.Р.), но упрощенно отнес книгу к т.н. специальной военной литературе.
На любом отрезке человеческого развития индивидууму нужен был пример, показ утверждения позитивного начала в жизни через гуманизм и человеколюбие, видение и утверждение этого начала на примере живущих с ним членов сообщества.
Активные члены Витебского, Полоцкого и Оршанского филиалов «Молодняка», как нам думается, в большинстве своем справились с таким пониманием творчества весьма успешно.
И будет правильно, если в этом потоке среди первых вспомним по-ставчанина Вл. Дубовку. Его поэмы «Круги» («Кругі»), «И алых парусов взвивы...» («I пурпуровых ветразей узвівы...», 1929), «Штурмуйте будущего аванпосты» («Штурмуйце будучыні аванпосты...», 1930) — это не просто своеобразная стихотворная трилогия, это поэтическая диалектика взаимоотношений человека и общества, личного и общественно значимого, национального и интернационального. Поэт, в частности, не только восторженно славил революцию, но и по-философски рассуждал о времени и Человеке, о поиске путей к настоящему счастью, с полемической обостренностью писал о сложных общественно-социальных и человеческих противоречиях на этом пути, о содержании и форме нового искусства, его роли в организации социалистического общежития. Патриотическим звучанием пронизаны статьи Вл. Дубовки, напечатанные в конце 20-х годов в журнале «Узвышша» («О нашем литературном языке», «Проникновенность (мілагучнасць) белорусского языка», «Латинка или кириллица», «Проекты букв для «дз» и «дж» и др.) и посвященные чистоте звучания и печатания произведений на белорусском языке, освобождения его от надуманных, искусственных конструкций. Все вместе взятое как нельзя лучше характеризует личностно-значимое и творческое отношение Вл. Дубовки к классическим традициям белорусской литературы.
165
В упомянутой нами- в предыдущей главе поэме «Круги» стремление ^ Человека к счастливой жизни подается Вл. Дубовкой через использование сказочного сюжета об упорном и настойчивом искателе правды. Главный і герой поэмы «Любопытный» («Цікаўны») в своих неутомимых поисках ответов на волнующие его вопросы доходит до самого Солнца и от него узнает, что люди смогут жить счастливо лишь после уничтожения золотого дна в колодце (уничтожат власть денег. — А.Р., Ю.Р.). Сказочный сюжет, использование фольклорных аллегорий дополняются и наполняются авторскими отступлениями и комментариями, восславляющими красоту жизни, изменениями, происходящими в окружающей поэта действительности. Поэтические представления о счастливом будущем наполнены не абстрактным смыслом, а имеют совершенно конкретный характер, обозначенный очевидными примерами реальной жизни белорусов в середине 20-х годов XX в., сотворцом которой был и сам Вл. Дубовка:
Радасць мая, — Рэвалюцыі час!
Я ж не магу у гэты час не сказаць: шчасце мае ужо нават у тым, што я удзельнік вялікіх часін.
Радасць і гора дзяліў шпалам: радасць у сю на змаганне аддам!
Авторская позиция Вл. Дубовки предельно откровенно сформулирована в заключительных строках поэмы «Круги»:
Здзейсняцца ўсе нашы летуценні,
Знішчыць чалавек прыгоны ў свеце.
Ідучы па шчасце поколениям,
Вы кажыце ўсім:
—Дачей ідзіце!
Поэт остро ощущал противоречия развития, но он также понимал и то, что в этом часто противоречивом переплетении экономики и политики должно быть место для формирования новой художественной культуры, о путях развития которой даже в конце 20-х годов XX в. велись острые дискуссии.
Современница Вл. Дубовки советская писательница Мариэтта Шаги-нян в свое время по данной проблеме высказалась следующим образом: «Культура — это эстафета веков. Всякое творчество, а тем более творчество целого народа, это открытая, а не закрытая функция, она вбирает, всасывает, переваривает, усваивает, накладывает свою печать на результат или достижения самого широкого процесса поглощения и усвоения, — история учит нас, как замкнутые культуры погибали, перегорая в самих себя, а индивиду-
УО «ВГУ им. П.М. Машерова», 2009