К.К.Бачинский
ПОКОЛЕНИЕ
К пальцам примерзли струнно
стоны осенней меди.
Мы вырастали трудно,
чтоб дорасти до смерти.
В реках огня и гари
стынут багрово льдины,
солнце в ночном кошмаре
катится с гильотины.
Взгляд — скорлупою ломкой.
Ты еще здесь? И грустен?
Ночь заметет поземкой.
Снег, а не сердце хрустнет.
Каждый на горле песни
мерзлым застыл надгробьем.
Все еще здесь? И здесь ли?
Смерть, а не свет торопим.
Небо ли сеет солью,
слезы ли смерзлись в теле?
Мир, дозревая болью,
зреет, как мы созрели?
ВЗДОХ
Дождь готическими зубцами
вырастает за нотой нота,
птицы плещутся бубенцами
на прозрачной струне полета.
И улыбка из детской рани
мне светлей голубиной стаи,
потому что мудрость тиранит,
потому что молодость тает.
Над холмами в зеленой ткани
бой курантов как отпеванье.
Этот город за облаками
узнаю, лишь забыл названье.
Меньше ласточек люди были
в детских снах, отлетевших рано.
О разбуженные в могиле
мотыльковые мои страны!
Авиньоны и Нюрнберги,
вспомню в детстве рожденный тишью
дальний благовест островерхий.
Через год уже не услышу.
(22 апреля 1944 г. — за три месяца до гибели.)
ВОРОБЬИ
Полудень воробьиный!
Лампадкой в тельце пташьем
он теплится глубинно
радушьем и бесстрашьем.
Пушистость, оперенность
настолько стала близкой,
что до тебя дотронусь
их веткой многолистой.
Рукой подать до неба,
сугробами деревья.
Ты жмуришься от снега,
на солнце лапки грея.
Комочком оперенным
нахохленная чутко,
в мой сумрак воробьенком
откликнешься — малютка.
А снег чадит от наших
сердец, как угли, черных.
Загубленная нами
земля, трезвоном пташек
молись за обреченных.
СНЕЖНАЯ ПЕСЕНКА СОЛДАТА
Снег кружит голубиной тенью,
островки городов туманя.
Над безмолвием глухомани
нет конца круженью.
Все забыто и безответно,
что любили до исступленья —
руки девушек, брызги ветра,
над озерами сны оленьи.
Позади только крест и пламя.
Потонул в пустоте оконной
мир, увенчанный флюгерами,
и цветы его и драконы.
Забывается, как певуче
налетала любовь метелью.
Громоздясь буреломом, тучи
снеговой шелестят куделью.
Все забыто, и след завьюжен.
Снег на веках сомкнул ладони.
Еле слышно, как в дымной стуже
белый полк шаг за шагом тонет.
ТАДЕУШ ГАЙЦЫ
НА РАССВЕТЕ
Дорога от сердца к сердцу
дольше письма в разлуке.
Но будит нас плач кукушки,
И, сердцем считая звуки,
в тебя, как в дальние дали,
гляжу с последней ступени,
слова твои опоздали,
мои — слететь не успели.
Лисьим огнем я мечен,
и капля стали смертельной
на сердце ляжет печатью,
как малый крестик нательный,
чтоб опаленные руки
раскрылись обетованно
для юности — слишком поздно,
для вечности — слишком рано.
Во мне заблудилось небо,
как в сонной реке закатной,
и облако ткет туманы,
отрезав пути обратно,
и память о самом нежном
вручаю прощальным даром
словам, но таким поспешным,
а может быть — запоздалым.
Дорога от тела к телу
проста, как рука при встрече,
но нас разделяет эхо,
двоит нам сердца и речи,
а дым, приближая небо,
поет, как петух, багряно
о жалости — слишком поздно,
о радости — слишком рано.
ПРОЩАНЬЕ С МАТЕРЬЮ
Как писать тебе, чем отвечу,
над тобой, поникшей, печалясь?
Леденеют сердце и свечи,
а ведь только вчера прощались.
Как вложу тебе слово в ладони
темной ночью с тяжкими снами,
если шепчешь: «Легко молодому,
а земля дымится под нами»,
если шепчешь: «Одна забота —
затаиться во тьме и страхе,
а хмельная вечность полета —
колыбельная песня на плахе»;
как я сердцем тебя успокою,
родниковым его щебетаньем,
если левой готовлю рукою
стаи ласточек к долгим скитаньям;
распрямлюсь ли, дерзкий и крепкий,
если речь сковала обида,
а по правую руку в щепки
колыбель отчизны разбита
и ничком вечерняя песня
на траву легла, пригорюнясь,
там, где небо, мой дом и месяц
затерялись, как ты и юность?
О НАС
Небо в просвете зарев
меньше и потаенней
ковшика у колодца
или твоих ладоней.
Лишь загудят пожары
трубами в медном марше,
сердце во тьму качнется,
как огонек на мачте.
Руки сплетая, молим
память о крае дальнем,
чтобы вела нас юность
наперекор страданьям.
А полыхнет закатом
огненной капли трепет,
небо садовой тропкой
к сердцу вернет и встретит.
Если застылым векам
пламя тогда приснится,
сон, как простор, осветит
траурная зарница.
ПРИСТАНЬ
Я вернусь, воскрешенный тоскою,
словно в зеркале призрак белесый,
и пойду, как рука, за строкою,
по земле, где кресты как березы,
где бессменная очередь вдовья
на могилах как черные свечи
и где скорбные доски готовят,
глядя в небо, как Сын Человечий.
Тот же дятел в лесу задолдонит,
та же балка, как огненный слиток,
промелькнет, и на синей ладони
спрячут листья ленивых улиток,
вновь на грустные мысли настроит
тот же голос на том же пороге,
и та самая женщина вскроет
моих писем мудреные строки.
Все припомню, сегодняшний, здешний, —
рельсы в отзвуках парного бега,
городские огни как черешни
и одышку фабричного эха…
Я верну имена безымянным,
всех жалея и кланяясь всем,
и воскреснут мечты и обманы
с потаенной печалью — зачем?
Лихолетье исхожено мною,
и когда оборвутся следы
и затерянный в сумерках поля
зарастет бугорок под сосною,
я вернусь еще в ваши застолья
сновиденьем далекой звезды.
ИЗ ПИСЬМА
В соленом вихре
твой шаг упрочен
подобно рифме
в разбеге строчек,
чтоб так же стойко
уйти в безвестье.
Но недостойно
уйти без песни.
Был ли я злее,
горше похмелья
или твоею
был колыбелью,
не смоет время
все те печали,
что нас и небо
не разлучали.
Родного слова
крыло лебяжье
возьму и снова
твой путь разглажу,
цветок и камень
утешим лаской.
И слово канет,
но не напрасно.
АНДЖЕЙ ТШЕМБИНСКИЙ
ПЕСЕНКА О ТЕРЕЗЕ
Твоих губ еще вчера встречала алость,
а сегодня только песенка осталась.
Только голос на ветру — и ни следа
твоих губ, таких горячих в холода…
Ты вернулась — невидимка, недотрога,
обернулась нашей песней войсковой.
С каждым шагом
твоим именем дорога
осеняет, как певучею листвой.
О Терезе эта песенка поется,
о Терезе, о Терезоньке, Терезке.
Выйдем из лесу, а песня отзовется
переливами в зеленом его плеске.
Защебечет, закурлычет, заворкует.
О Терезе
чернолесье
затоскует…
А потом лесное эхо по яругам
у солдатского привала на снегу
позовет тебя, и ночью, там за Бугом,
я прижму тебя к губам и сберегу.
О Терезе эта песенка разлуки,
о Терезе, о Терезоньке, Терезке.
Как же трудно променять тебя на звуки,
как легко заглохнуть в зимнем перелеске,
как легко похоронить тебя за чащей,
далеко от той Терезы — настоящей.
Эта песенка нужна мне дозарезу,
с каждым шагом,
с каждым часом все нужней.
На груди еще вчера берег Терезу,
а сегодня только песенку о ней.
О Тереза, век не ведать бы, Тереза,
что разлука беспощаднее железа!
Но однажды просветлеет наша высь,
и когда вернемся с честью — там за Бугом
затаенная по яворам и букам
снова, песенка, Терезой обернись!
(перевод — А.М.Гелескул)