ОЛЬГА ФОН ШТЕЙН 1924
То в седле золотом, то верхом на еже
по незримым истории тропам
этот странный птенец из яйца Фаберже
проскакал по России галопом.
Вековушина доля всегда тяжела,
женихи – будто мертвые души, –
но подумал арфист – «эх, была не была»,
и женился на той вековуше.
Было ей двадцать пять, а ему шестьдесят,
тучи сплетен пошли по народам.
Но слова как лапша на ушах не висят:
дело кончилось просто разводом.
Новый муж оказался почти генерал,
на него бы ей надо молиться,
только вздумалось дамочке, черт бы побрал,
возжелать золотого корытца.
Не фамилию надо менять, а судьбу,
неуместен удел содержанки.
Для корытца того золотую избу
столбовой захотелось дворянке.
Там брильянтами будет отделан бассейн,
не устроит иное царицу:
потому как несложно для Ольги фон Штейн
с Эрмитажа продать черепицу.
Взятка здесь, взятка там, началась чехарда,
но она приготовилась к драме,
улизнувши едва ль не из зала суда,
очутилась в каком-то Майами.
Во Флориде бы так и осталась она,
впрочем, думать об этом – наивно.
У России рука не особо сильна.
но длинна до того, что противно.
Что сильнее, чем взятка, в родной стороне?
Тут кого бы не взяли завидки?
Пребывала судьбою довольна вполне
от отсидки до новой отсидки.
И опять революции муторный бред,
хрен последний без соли обглодан.
На дворянскую честь покупателя нет,
но еще Эрмитаж не распродан.
Власть советская всех изваляла в дерьме,
в коем стразы хранить неуместно.
Оказалась она в Костроме и в тюрьме,
а точней – ничего неизвестно.
Кострома не Москва, ибо верит слезе.
Даже годы ее не губили.
И опять в ка-пе-зе на кривой на козе,
и оттуда – на сивой кобыле.
При Советах непросто прожить без рыжья,
и в финале той жизни нелепой
вместе с дворником, выбраным ею в мужья,
торговала капустой и репой.
И уже не слыхать провожающих лир,
дозвучала соната до точки:
разместился в прологе отец-ювелир,
а в финале – капуста из бочки.