ЮРИЙ СМОЛИЧ — ПИСАТЕЛЬ, КОТОРЫЙ ВПЕРВЫЕ В УКРАИНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ЗАТРОНУЛ СЛОЖНЫЕ ВОПРОСЫ БИОЭТИКИ И ЭКСПЕРИМЕНТОВ НАД ЧЕЛОВЕКОМ / ФОТО С САЙТА LOOKATME.RU
Биоэтика сегодня — одна из самых популярных проблемных сфер, пребывающих в фокусе внимания философии, социогуманитарных наук и художественной литературы. И это не удивительно — ведь речь идет о слишком важной проблемной области. В Encyclopedia of Bioethics (т. 1, с. XXI) биоэтика определяется как «систематическое исследование моральных параметров, — включая моральную оценку, решения, поведение, ориентиры и т. п., — достижений биологических и медицинских наук». Объектом биоэтики при этом выступают:
1. Человеческое поведение в биолого-медицинской отрасли и в сфере здравоохранения в плане его соответствия моральным нормам и ценностям.
2. Границы разрешенности медицинских вмешательств в человеческий организм с точки зрения права, в частности вмешательств, связанных с развитием биологических и медицинских наук.
3. Границы использования биологических наук на службе человеку с целью улучшить условия жизни.
4. Создание и интродукция в биосферу трансгенных растений и животных, использование генетически модифицированных пищевых продуктов.
В отечественной философии советского периода эта проблематика в той или иной степени начала осмысливаться достаточно поздно, тогда как художественная литература стала поднимать подобные вопросы значительно раньше. И это не удивительно — ведь литература, несмотря на давление и репрессии, всегда чувствовала себя ощутимо свободнее в сравнении с официальной философией, фактически возведенной к роли «прислужницы идеологии». И что интересно: первая попытка вынести «на публику» те проблемы, которые сегодня считаются проблемами биоэтики, была осуществлена тогда еще молодым писателем Юрием Смоличем буквально сразу же после того, как появился сам термин «биоэтика» (его ввел в 1927 году Фриц Ягр в статье «Биоэтический императив», употребляя как понятие, характеризующее моральные принципы использования биологических объектов в лабораторных опытах). Похоже, в те времена эти проблемы если и не «витали в воздухе», то уже начали выкристаллизовываться на горизонте научного и социального развития, поэтому и были «схвачены» традиционно чувствительной к общественным вопросам литературой. При этом цикл приключенческо-фантастических романов Смолича «Прекрасные катастрофы» (три книги), в котором речь идет об этих вопросах, несет на себе неминуемый отпечаток социологизаторства, однако целый ряд реальных проблем если и не оценен надлежащим образом, то хотя бы очерчен и обозначен. Границы экспериментов над человеком, идея ответственности экспериментатора, способность общества адекватно воспринимать результаты трансформации биологических объектов — вот о чем говорится у Смолича, конечно, с добавлением антуража времени, когда определяющим считался принцип классовой борьбы.
Первый роман этого цикла — «Владения доктора Гальванеску». Фабула его такова: находясь на академических студиях в Германии, украинка Юлия Сахно была откомандирована Берлинской академией в Румынию, чтобы изучить передовой опыт доктора Гальванеску в области сельского хозяйства. По дороге выяснилось, что среди окружающих крестьян имение Гальванеску пользуется дурной славой. Доктор, как впоследствии оказалось, решает не только сельскохозяйственные проблемы, но и проводит преступные эксперименты над людьми. Конечно, советская исследовательница Юлия Сахно с помощью нескольких местных отважных персонажей вступает в борьбу со злым гением-ученым и одерживает победу, хотя и неполную.
В приключенческий сюжет автор вписывает проблемы, касающиеся современной сферы интересов биоэтики. Скажем, вот каких колоссальных успехов в земледелии достигает доктор Гальванеску — но, как выясняется потом, благодаря использованию труда превращенных в биороботов людей: «Это была роскошная и выпестованная страна. Сразу же бросалась в глаза культурная обработка земли и последствия разумного ведения хозяйства. Пшеница качалась густая и высокая, с тяжелым богатым колосом. Ее поля чередовались с настоящими лесами обильной и высокой, как бамбук, кукурузы. На склонах холмов зеленели густые виноградники. Еще дальше — опять плантации, опять поля, виноградники. В зеленой радужной чаще там и тут блестели на солнце небольшие искусственные озерца с высокими сооружениями водокачек. От них во все стороны растекалась вода в причудливом лабиринте рвов для искусственного орошения. За ланами и полями вздымались зеленые рощи, фруктовые сады, силуэты зданий, высокие башни водокачек, и опять везде, как кружево, паутина рвов и каналов, которые превращали эту сожженную солнцем землю в плодородную почву, в богатейшую житницу... Каждая степень земли просто кричала, заявляя о чрезвычайной заботе и старании».
Иными словами, наивысшая научная рациональность и совершенство деятельности по преобразованию живого мира могут быть аморальными, нести зло, — утверждает писатель. И сначала скупыми штрихами, намеками показывает тех биороботов, в которых превращает людей гениальный ученый Гальванеску: «Лакей выполнял все с исключительной ловкостью. Его автоматичные, заученные движения напоминали Сахно движения заводной куклы; отталкивала уродливая, противная внешность. Его красное лицо было словно обожженное и вспухшее. От всего тела веяло каким-то мертвым холодом, и прикосновения его были отвратительны. Даже сквозь перчатки, которых лакей не снимал ни на минуту, чувствовался холод словно закостенелых пальцев». И дальше: «Проходя мимо окна, фигура попала в полосу ясного лунного света, и... непроизвольно Сахно испуганно съежилась... Мимо нее скользило что-то безобразное и непонятное... Человек был даже слишком бел и едва не прозрачен в зеленоватых волнах лунного света. Бесплотный, словно сотканный из густого тумана торс, бесцветная, одутловатая, водянистая рожа со зловещими пятнами черных очков...»
А дальше идут программные монологи доктора Гальванеску, которые очень напоминают установки «мичуринской агробиологии», о которой начнут говорить уже позже, в 1930-х, и идеологию «сталинского плана преобразования природы», который появится через два десятилетия после написания и выхода в свет книги:
«Исправлять природу, управлять ею — это и есть задача человека... Исправив с помощью искусственного орошения недостатки климата, мне удается собирать за год по два урожая: в июне и в октябре... Жидкость, которую вы видите в водосборах, полевых водокачках и этих канавах, не простая вода. Это насыщенный химический раствор... Химия — мать хлебов. Это химия дает мне два урожая за год и увеличивает сбор, против обычного на примитивных крестьянских полях, на каждом урожае в пятьдесят раз...».
Дальше в диалоге персонажей появляется вопрос о цели этой работы:
«— Вы сделаете человечество счастливым. Вы научите его легко выращивать хлеб. Вы дадите ему возможность рационально тратить свой труд. Вы избавите его от излишней работы...
— Для того, чтобы оно имело больше времени для лени и беспутства?
— Разве можно так говорить? Неужели вы не верите в человечество, в прогресс, в культуру?
Доктор Гальванеску неохотно засмеялся.
— Предположим, верю. Так как не могу не верить. Если не в человечество, то в отдельных людей, в их прогресс, культуру. Не могу не верить, так как то, что я сам демонстрирую вам, это и есть прогресс, культура. Однако... это сделал я. Что даст мне за это человечество?»
На первый взгляд, речь идет не больше чем о претензиях эдакого ученого сверхчеловека (такие персонажи не раз появлялись в литературе и до Смолича). Но, кроме того, имеем попытку оценки социального значения новых технологий, пусть ее и произносит негативный персонаж: внезапное освобождение неподготовленных к продвижению культуры людей от необходимости зарабатывать на хлеб тяжелым трудом в результате новых биотехнологий способно иметь следствием развитие «лености и беспутства».
Но проблемы этим не исчерпываются. Границы сдвигов, на которые способная наука, значительно шире: «Уже около ста лет ищут люди формулу вещества, которое заменило бы обычную пищу... Это как раз раствор для орошения грунта под сахарную свеклу. Каждое растение, естественно, требует несколько иной формулы раствора. И этот как раз, по-моему, наиболее близок к тому, который может стать питанием для живого организма. Свиньи, скажем, у которых пищеварительный аппарат и формула крови наиболее близки к человеческим, едят это за милую душу и откорм идет быстрее, чем на кукурузе, отрубях или патоке», — отмечает доктор Гальванеску. И добавляет: «С другой стороны, весь этот метод, может быть, ошибочен. Возможно, это неправильно — искать и приспосабливать пищу для организма, может, надо наоборот — организм животного приспособить к любой пище? То есть упростить человеческий организм, доведя его простоту до простоты если не земли, то, по крайней мере, организма растения...»
Но имеет ли право наука на такие рискованные эксперименты, связанные с насилием над живым и прежде всего — над человеком? Для Гальванеску здесь нет проблемы: «По большей части я насильник. Ничего не поделаешь — именем науки. Для науки можно идти и на преступление».
Иначе говоря, ради прогресса науки возможно отбрасывание не только тех моральных и правовых норм, которые называются общечеловеческими, но и тех, которые существуют в научном сообществе, являются корпоративными: ведь доктор Гальванеску готов превратить в биоробота и свою коллегу Юлию Сахно: «Я сделаю из вас своего слугу, свою горничную, и вы будете старательно выполнять функцию холуя... Вы будете бревном без чувств, без воли и без мыслей... Вы будете живым трупом, мертвой плотью. Фантомом!».
Эти «живые труппы», управляемые с помощью радиоволн, вызывают эстетическое неприятие и отвращение: «Они продвигались неторопливо, однако на удивление четко и равномерно, как солдаты на муштре. Они четко отбивали шаг и вслед за ногой взмахивали руками. Только головы были склоненными и безжизненно качались с каждым движением... Они были прозрачны и безжизненны, с блестящими черепами и в черных непроницаемых очках».
Кульминацией первого романа является широкий монолог доктора Гальванеску, который крайне заостряет реальные проблемы этики научного поиска, целей и перспектив прогресса и направленности преобразующей активности человека, особенно в том, что касается изменения человеческого естества:
«Цивилизация движется вперед гигантской поступью, далеко позади себя оставляя родильные возможности старушки земли. Земля истощается и тратится попусту. Она уже не способна сама родить столько хлеба, сколько требуется плодящемуся ненасытному человечеству. Подземные ископаемые — эта основа машинизации — катастрофически оскудевают: их грабительски расходуют... И ни механизация, ни машинизация здесь не помогут. Надо искать новые способы для удешевления потребительских изделий, нужно найти иной, новый материал для этого, материал, которого было бы на свете до черта, который — и это главное — истратившись, воспроизводился бы быстрее, чем всякие ископаемые, растения и тому подобное сырье. Материал самый дешевый и пригодный для разных производственных процессов... Такой материал есть!.. Человек! Понимаете вы — человек!.. Человеческий организм сам по себе — это совершеннейшая машина. Однако, он, этот организм, имеет некоторые ненужные для производственного процесса функции. Да, да! Человек имеет склонность мыслить и чувствовать... Еще человек хочет есть и есть не в меру много. Ни одна машина не потребляет столько горючего и смазки. Пищеварительный аппарат необходимо реконструировать и усовершенствовать! А сколько бед возникает из-за этих глупых и лишних свойств! Мятежи, беспорядки, революции! Этого не должно быть! Это тянет цивилизацию назад!
И вот, чтобы не остановился прогресс, Гальванеску создает своих биороботов, используя тела живых людей путем полного замещения их крови специальным раствором, который не только поддерживает деятельность организма, но и служит приемником командных радиоимпульсов. В утопическом мире Гальванеску жизненные функции должны быть кардинальным образом разделены: одни двигают прогресс науки и культуры и пользуются всеми благами цивилизации, другие создают основу этих благ. Примечательно при всем этом то, что Юлия Сахно выдвигает в качестве аргумента против логики доктора Гальванеску не вульгарно-марксистские идеологемы, весьма распространенные в те времена, а общечеловеческие ценности: «Я говорю о том, что культура и цивилизация — это не призрак и не фетиш. Какое же имеете вы право отнимать у человека жизнь во имя вашей идеи без его согласия на это? Вы забываете, что свои достижения хотите дать людям же, а не бросить их в безвоздушное пространство. Ненормально, ложно и ненужно развитие техники, если оно не идет на пользу человеку. Человек прежде всего! Жизнь — прежде всего! Культура для человечества. А не человечество для какого-то фетиша».
Заканчивается роман частичным успехом Юлии Сахно: она, при вынужденном содействии известного хирурга Патрари, превращает в биоробота самого Гальванеску по его же методике. Это открывает путь ко второму роману цикла — «Что было потом», — где автор тоже поднимает проблемы биоэтики и этики науки как таковой. Фабула этой книги может быть коротко передана так: вырвавшись из лап доктора Гальванеску, Юлия Сахно возвращается в Украину. Теперь главная ее задача — вернуть к жизни двух своих друзей, которые стали жертвами экспериментов ученого-маньяка. К этому она привлекает лучших медиков Советской Украины, а также самого доктора Гальванеску, превращенного из биоробота обратно в человека.
Этот роман, написанный как раз в год сталинского «великого перелома», существенно упрощает проблемы этики медицины и биологии, следовательно некоторые монологи или внутренние размышления позитивных персонажей напоминают идеи доктора Гальванеску, только «советизированные». Всевластие и всемогущество науки, ее априорное право на любое вмешательство в человеческий организм мотивируются характером советской системы, которая, дескать, служит трудящимся. Вместе с тем «буржуазная наука» объявлена несостоятельной развиваться эффективно. Эти сентенции вложены автором в размышления профессора Трембовского: «Та научная медицина спрятана в буржуазных странах по частным кабинетам и частным клиникам отдельных виртуозов-врачей, которые науку медицины превращают в шаманство и чародейство. Эта научная медицина у нас, в Советской стране, не только широко и бесплатно обслуживает самые широкие массы трудящихся, но и в своих научных исканиях опирается на конкретные потребности этих широких трудящихся масс, на их же творческую инициативу». Как видим, этика науки и медицины рассматривается с сугубо классовых, сказать бы, вульгарно-социологических позиций, не как относительно автономная сфера, что является шагом назад в сравнении с первой книгой. Или, возможно, речь идет об очень хорошо замаскированной авторской иронии, которую не смогли уловить пристальные цензурные структуры и «компетентные органы»? К такому предположению подталкивают некоторые излишне гиперболизированные идеи и монологи героев этой части трилогии. Но как бы то ни было, околонаучные идеологические страсти в свое время Смолич изобразил правдиво. Скажем, доктор Ивановский заявляет: «...Вы забываете, что советская физиология уже положила конец этому антимарксистскому методу — обобщать и переносить на человека опыт, полученный в опытах над животными».
И, наконец, третий роман цикла — «Еще одна прекрасная катастрофа» — существенно отличается от предыдущих. Фабула его такова: выдающийся индийский ученый Нен-Сагор осуществляет эпохальное открытие, которое может привести к революции в медицине и даже к исчезновению медицины как таковой. Однако Британская медицинская академия воспринимает эту идею как бред и исключает Нен-Сагора из своих рядов. Но для отвода глаз в Индию отправляется комиссия в составе трех британских медицинских светил, которая должна провести ревизию сути открытия ученого. По пути к ним присоединяются два советских врача — знакомые читателю из прошлой книги харьковские медики Думбадзе и Коломиец — также заинтересованные открытием профессора Нен-Сагора.
Вульгарный социологизм в этом романе доходит до предела. Автор прямо отождествляет медицинскую и научную этику в западном обществе с буржуазной классовой этикой. Если в первом романе Смолич описывал гениального ученого с ошибочной этикой, то теперь он в стиле фельетона высмеивает и отрицает всю «буржуазную науку» как таковую: «»Великий экспериментатор» — так и звал его Лондон: никто до сих пор забыть не может славный эксперимент сэра Овена Прайса, терапевта, над спиртными напитками. Сэр Овен Прайс после продолжительных эмпирических работ доказал, что в спиртных напитках есть алкоголь и что этот алкоголь в целом плохо действует на человеческий организм».
Этому противостоит социально-медицинская утопия Нен-Сагора, который выступает в романе эдаким «профессором Гальванеску наоборот», экспериментируя, чтобы максимально развить физические и духовные качества рядовых людей. Впрочем, объединяет обоих как стремление к созданию совершенной природной среды, так и не слишком большие сомнения в моральной приемлемости рискованных экспериментов над большими группами людей. В монологах Нен-Сагора о его методе использования солнечного/светового излучения в видимом и невидимом диапазонах, приведена программа перестройки человеческого организма и всей жизни: «...В основе моего метода новой медицины лежит тот первейший принцип, что задача медицины не только в том, чтобы вылечить больного человека, а — это главное — создать для каждого человека такие условия быта и поведения, чтобы человеческий организм не был склонен к любым заболеваниям. В человеческом организме надо воспитать иммунитет ко всем болезням. В этом — основа проблемы воспитания нового человека. Нового поколения, которое не болеет, которое не способно болеть! ...Дело медицинского воспитания я, разумеется, осуществляю над людьми с первого же дня их появления на свет, дело же лечения я осуществляю на первом попавшемся больном, который придет сюда ко мне и потребует лечения. Этот городок Гелиополь фактически и есть моя большая лаборатория, мой профилакторий, где я с помощью целой системы профилактических мероприятий ...провожу воспитание человеческого организма, осуществляю закаливание в человеческом организме широкого, комплексного иммунитета, где я со своими помощниками работаю над созданием нового, абсолютно здорового и неспособного болеть человека...».
В целом трилогия Юрия Смолича поднимает целый ряд проблем этики науки и собственно биоэтики, однако очерчивание этих проблем и вариантов их решения заметно упрощается от первого к последнему роману. Это не удивительно, ведь общесоветские процессы в Советской Украине усиливались борьбой с «буржуазным национализмом». А суть этих процессов составлял переход от НЭПа к «развернутому построению социализма», собственно, к широкомасштабной подготовке к той войне, рациональное использование в которой трупов павших воинов воспел второй роман цикла «Прекрасные катастрофы».
Сергей ГРАБОВСКИЙ
http://www.day.kiev.ua/ru/article/istoriya-i-ya/che...
