Беседа с ГЕОРГИЕМ МАЛИНЕЦКИМ, математиком, профессором бывший замдиректора Института прикладной математики им. М. В. Келдыша РАН, специалистом по исследованиям хаотических процессов, управлению рисками, прогнозам и моделированию кризисов и мировой динамики и соавтором Сергея Петровича Капицы по книге «Синергетика и прогнозы будущего».
«Если ХХ век исследовал отдельные объекты, то в центре внимания XXI века, видимо, будут целые системы. Будет осознано некое единство реальности. Одни и те же мысли, настроения, дух, проблемы пронизывают искусство, мироощущение, науку. У Мандельштама есть книга о творчестве Данте, где он настаивает на пророческой сущности поэзии: нечто, что ученые откроют позже, уже живет — как мечта, как сознание. Очень любопытно в этом плане начало ХХ века. Герберт Уэллс пишет роман об атомной бомбе. Сейчас обнародована роспись встреч Сталина — и оказывается, он провел много часов, беседуя с В. И. Вернадским, который говорил, что уран станет главной силой ХХ века, хотя еще не было никаких ключевых экспериментов, которые подтвердили бы факт самопроизвольного деления, вели к созданию бомбы. Мало того, мы имеем некоторое своеобразное программирование. Огромную роль в американском атомном проекте сыграл физик венгерского происхождения Лео Силард. Он прочитал Уэллса, начал на эту тему размышлять — и понял, что пора действовать. Знаменитое письмо Эйнштейна Рузвельту о том, что возможно создание атомной бомбы, в огромной степени инициировано им. У нас: сессия академии наук, 1941 год. Что говорит Вернадский? «Пора заниматься урановыми делами». Не имея никакой разведывательной информации, он заглядывал в будущее. Было ощущение, хотя не было какого‑либо информационного подкрепления.»
«Л. Д.
Я правильно понимаю, что эти открытия позволяют и ученым, и профанам экстраполировать теорию хаоса на повседневную жизнь — экономику, понимание истории?
Г. М.
Конечно! Смотрите, вот одна из довольно очевидных вещей. У нас нет единой траектории, одного пути в будущее, возможны варианты. Вот мы развиваемся — ваша компания, журнал, страна. Если мы следуем Лапласу, Ньютону, то у нас нет свободы воли, мы абсолютно предсказуемы. Это еще хуже, чем у Шекспира, потому что Лаплас говорит: мы не просто театр, а кукольный театр. У нас есть определенные траектории, и все уже предусмотрено, нет вариантов. Собственно, центральный миф всей античности, миф об Эдипе, о чем он? Отцу Эдипа дал предсказание дельфийский оракул, что ребенок, которого он родил, убьет его, женится на своей матери и погубит город. Тот делает все, чтобы этого не произошло, велит казнить ребенка и т. д., но предсказание исполняется. Идея предопределенности.
По-видимому, в огромном количестве ситуаций случайности несущественны. Масса разных причин, масса за и против. Но есть нужное место, нужное время, есть то, что Лоренц назвал «эффектом бабочки». Если бабочка взмахнула крылом в правильное время в правильном месте, то через три недели — ну или смотря, каков горизонт прогноза, — это может вызвать разрушительный ураган за сотни километров от этого места. Или общественные вещи: ведь если такая возможность присутствует, то есть шанс развалить государство по телефону. Я даю вам информацию, вы начинаете обдумывать, она меняет ваши действия и т. д. Мы чуть‑чуть сдвигаем траекторию — и эта сдвинутая траектория может привести совсем не туда, куда ожидали. Области неопределенности мы назвали областями джокера, от joker — «шутник», карты, которую можно назначить любой другой картой. Представьте себе, что мы играем в покер. Если есть джокер, то вы ни в чем не уверены: возможно, у меня есть джокер и я назначу его тузом. Поэтому степень неопределенности резко растет. И вот в этих точках как раз играет хаос.Л. Д.
Я правильно понимаю, что эти открытия позволяют и ученым, и профанам экстраполировать теорию хаоса на повседневную жизнь — экономику, понимание истории?
Г. М.
Конечно! Смотрите, вот одна из довольно очевидных вещей. У нас нет единой траектории, одного пути в будущее, возможны варианты. Вот мы развиваемся — ваша компания, журнал, страна. Если мы следуем Лапласу, Ньютону, то у нас нет свободы воли, мы абсолютно предсказуемы. Это еще хуже, чем у Шекспира, потому что Лаплас говорит: мы не просто театр, а кукольный театр. У нас есть определенные траектории, и все уже предусмотрено, нет вариантов. Собственно, центральный миф всей античности, миф об Эдипе, о чем он? Отцу Эдипа дал предсказание дельфийский оракул, что ребенок, которого он родил, убьет его, женится на своей матери и погубит город. Тот делает все, чтобы этого не произошло, велит казнить ребенка и т. д., но предсказание исполняется. Идея предопределенности.
По-видимому, в огромном количестве ситуаций случайности несущественны. Масса разных причин, масса за и против. Но есть нужное место, нужное время, есть то, что Лоренц назвал «эффектом бабочки». Если бабочка взмахнула крылом в правильное время в правильном месте, то через три недели — ну или смотря, каков горизонт прогноза, — это может вызвать разрушительный ураган за сотни километров от этого места. Или общественные вещи: ведь если такая возможность присутствует, то есть шанс развалить государство по телефону. Я даю вам информацию, вы начинаете обдумывать, она меняет ваши действия и т. д. Мы чуть‑чуть сдвигаем траекторию — и эта сдвинутая траектория может привести совсем не туда, куда ожидали. Области неопределенности мы назвали областями джокера, от joker — «шутник», карты, которую можно назначить любой другой картой. Представьте себе, что мы играем в покер. Если есть джокер, то вы ни в чем не уверены: возможно, у меня есть джокер и я назначу его тузом. Поэтому степень неопределенности резко растет. И вот в этих точках как раз играет хаос.»