Еще один фрагмент, не вошедший в статью, опубликованную в «Новом литературном обозрении».
Среди новейших исторических очерков оккультных знаний можно выделить книгу Николаса Гудрич-Кларка «Западные эзотерические традиции» (Goodrick-Clarke Nicholas. The western esoteric traditions: a historical introduction. Oxford university press, 2008). Правда, очерк этот сделан «изнутри» (при поддержке фонда Е.П. Блаватской), хотя и содержит интересное изложение общих установок описания «тайного знания» с позиций традиционных представлений гуманитарных наук. Научное исследование западного эзотеризма – сравнительно недавний феномен. Существуют три кафедры, деятельность которых посвящена непосредственно этому – в Сорбонне, Амстердаме и Эксетере, в двух последних университетах существуют master programs по данной специальности.
Не рассматривая эзотеризм как «отвергнутую форму знания», специалисты пытаются определить основные философские и религиозные характеристики эзотерической духовности. Исторический подход преобладает – и, как следствие, фактография заменяет собственно очерк традиций, запечатленных в текстах. Книга Фрэнсис Йейтс «Джордано Бруно и герметическая традиция» (Рус. пер. – М.: Новое литературное обозрение, 2008.) для Гудрич-Кларка оказывается образцом для подражания. А идеи Антуана Фавра (эзотеризм как паттерн мысли), хоть и революционные, не дают возможностей преодолеть жесткие рамки исторического анализа. Характеристики эзотерических традиций по Фавру таковы: корреспондирование, живая природа, воображение, опыт трансмутации, практика конкорданса, переход. Это последнее качество у Фавра остается вторичным признаком, хотя именно в нем – основа общности оккультных текстов. Воспринимая их как исторические источники, Гудрич-Кларк сам оказывается заложником традиции, пусть традиции научной (У. Дж. Ханеграфф, К. фон Стукрад) – но к ее развитию мы еще обратимся.
При попытке определить эзотерическое в терминах человеческого поведения и культуры исследователи приходят к выводу, что имеют дело с «рефлективной культурной категорией, а не с философским или духовным постижением, которое остается основным компонентом всякого знания, претендующего на подлинность. Именно поэтому эзотеризм адресуется к «высшей» реальности, над миром природы и вещественных причин, он взывает к идеям взаимосвязей, одушевленной природы; преимущественный интерес представляют «иерархии и взаимодействия в мезокосме, преображения лиц, инициированных в эту высшую реальность» (13). Концепции К. фон Стукрада (дискурс и дискурсивный трансфер при конструировании новых религиозных идентичностей) состоятельны в рамках этой модели, но исторические свидетельства подсказывают, что эзотеризм также требует возвращения к истокам, к архетипическим формам мысли и энергии, которые порождают новые циклы культурного и духовного роста. Увы, обилие теоретических построений не всегда ведет к масштабным выводам. Гудрич-Кларк, изложив историю основных эзотерических учений, заключает: «Пока Запад поддерживает образ свободного человеческого существования в пределах цельного восприятия Бога, небес и земли, эзотеризм несомненно останется частью интеллектуального и религиозного ландшафта» (248)
Научно-популярные тексты зачастую представляют весьма интересные интерпретации оккультной литературы, куда более занимательные, чем собственно исторические очерки. Так, в последние годы в серии «Pocket essentials» вышло несколько книг Мерлина Коверли, в том числе «Лондонский текст» (2007) и «Психогеография» (2007). Все они содержат опыты интерпретации тайного знания в литературе; для настоящего обзора наиболее интересен «Оккультный Лондон» (Coverley Merlin. Occult London. Pocket Essentials, 2008. 160 pp.). В книге «оккультное» и «эзотерическое» уравниваются; для понимания локального текста оказывается необходимым использование традиционалистских моделей: «Лондон – это город, происхождение которого остается неясным, а идентичность его связана с мистическим и легендарным, сокрытым и оккультным». (1)
«Ранние мифы и анти-мифы, в которых более упрощенная римская история соединяется с экзотическим, но сомнительным элементом кельтского фольклора, показывают тот путь, которым формируется «выборочное» прошлое Лондона; его продолжают генерировать новые истории, как официальные, так и самые неортодоксальные». (2) Мифогенератор составляет основу оккультного текста и реализуется в создании новых версий истории; порождение новых интерпретаций подчиняется неаристотелевой логике; легендарные образы, не равные себе, создают образ столицы. «С елизаветинской эпохи, когда оккультное было зачастую неотличимо от появляющейся новой науки просвещения, до оккультной реконфигурации города в начале XVIII столетия, от расцвета оккультных интересов в Лондоне fin de siécle, до оккультного возрождения, которое мы переживаем сегодня. В эти периоды история Лондона может быть названа «повестью о двух городах», в которой рациональному фасаду научного и экономического прогресса противопоставлено существование другого города, управляемого совершенно иными побуждениями» (12). Другой Лондон подчиняется другим законам, и это касается не только характеристик локуса, но и всех объектов, попадающих в оккультную сферу. В некоторой степени книга Коверли на материале «истории места» воспроизводит ту модель «теневой истории литературы», которая была предложена в нескольких книгах Гэри Лэчмена (самая известная из них переведена и на русский — Лэчмен Гэри. Темная муза. М.: АСТ, 2008). Если происхождение теософских идей можно соотнести с зарождением жанра научной фантастики, это в наибольшей степени соответствует посланию Блаватской, что оккультное действует не вопреки техническому прогрессу, но совместно с ним
Елизаветинский Лондон, например, характеризуется так: «То, что ранее интерпретировалось буквально, теперь стало символическим, когда зона особого внимания сместилась от сверхъестественного к мирскому, молитва и вечное стремление к высшему стали условием повседневной жизни» (19). Официальный образ не принят массами, ищущими альтернативы – оккультные практики и описывающие их тексты такую альтернативу предоставляют. Подобное происходит и в Лондоне конца XIX столетия. Любопытно, что в реконструкции оккультного Лондона Коверли опирается на художественные тексты Питера Экройда (романы о Джоне Ди, Николасе Хоксмуре и др.); новое поколение художников и писателей отказалось от официальных репрезентаций города и его прошлого ради тех мест и событий, которыми несправедливо пренебрегали или сознательно оставляли в забвении.
Содержательная часть работы в целом сводится к пересказу книг Алекса Оуэна, Питера Вашингтона и Гэри Лэчмена. Однако создание оккультного «образа места», в котором городские легенды соединяются с псевдонаучными построениями, – тема весьма интересная. Образ «двух городов», хоть и далекий от литературного оригинала, точно передает особенности материала, к которому обращается Коверли: внешний облик власти и силы, символизируемых финансовой алхимией Сити, контрастирует с городом, который находится «за» или «под», городом потерянных и бесправных, ведущих скрытую жизнь. Психогеография становится элементом оккультного возрождения и символизирует «политическую борьбу за контроль над душой города, манихейское столкновение интересов, когда городская беднота противостоит вызову тэтчеризма и его наследников» (111). Прославляя то, что было скрыто, луч общественного признания высвечивает что-то одно и затемняет что-то иное. Оккультные путешествия по Лондону в поисках, к примеру, Джека Потрошителя, породили весьма обширную литературу, герой которой – не столько убийца, сколько город, в пространство которого встраивается теория заговора. Это происходит и в книге Спиро Димолианиса «Джек-Потрошитель и черная магия» (Dimolianis Spiro. Jack the Ripper and black magic : Victorian conspiracy theories, secret societies and the supernatural mystique of the Whitechapel murders / Spiro Dimolianis; foreword by Stewart P. Evans Jefferson: MacFarland & Co, 2011) и в более серьезной работе П. Л. Кертиса-мл. «Джек-Потрошитель и лондонская пресса» (Curtis Perry L. Jr. Jack the Ripper and London Press. Yale university press, 2008.).
цитировать
свернуть ветку
