Свет фонарей редкий, да и немного их, фонарей-то. Которые освещали пятачок выжженной и вытоптанной земли за рядом больших палаток. Но его хватало, чтобы охватить тесный круг людей. Лиц не было видно, они развёрнуты внутрь круга. Видна часть спин, в выстиранных камуфляжах, светлых горных анораках и нескольких редких «спецовок». В кругу…
В кругу «месили» друг друга двое. Одному было лет двадцать. Высокий, чернявый, худой как жердь парень, в уже разодранной зелёной майке-безрукавке, камуфлированных брюках и высоких, дешёвых «берцах». Противник явно старше, лет на десять. Плотный, среднего роста блондин. У него качественная форма-хаки, кроссовки и полевые погоны, «бегунки», с большой, шитой зелёной нитью звездой. Её не видно в темноте. Но те, кто стоит вокруг – это знали.
Оба уже хорошо «подбиты». Офицер сплюнул кровью, сочащейся с края разбитого рта. У противника рассечена бровь и весь подбородок тёмно-багрового цвета. Белобрысый хорошо приложил ему с правой в нос. Сейчас они уже осторожно кружились в этом затейливом брейк-дансе боя. Именно боя, не драки. Офицеры не дерутся с рядовыми, в особенности с рядовыми срочной службы. А из-за чего, тогда такое исключение, а? Шерше ля фам, как же ещё…
Ему только исполнилось двадцать один, призвался после техникума и отслужил уже восемнадцать из двадцати четырёх. Ей – двадцать три, девушка адыгейка, писарь дивизиона, невысокая, полненькая, с тёмным пушком над верхней губой. Абсолютно случайно, когда Ему пришлось остаться дежурным вместо упечённого на «губу» сержанта, Она задержалась в канцелярии. Душная краснодарская ночь, цикады за окном, тоска по любви, и просто здоровое и нормальное желание двух молодых организмов. Как результат: дивизионная каптёрка, наваленные в кучу матрацы, дешёвые китайские презервативы, приобретённые в ларьке у краевой клинической больницы. Дневальный, которому по счастью не пришлось орать: дежурный по батарее – на выход! Голубоватый свет фонаря в зарешёченное оконце, всхлип, запах пыли и женщины, шорохи и еле слышный стук стеллажа, самым краешком задевавшим крашенную зелёной краской стену. Ведь это и не странно, такое случается. Но потом…
Ой, это «потом». И не дурак вроде бы, и понимающий, что то, что было — то и было, и хорошо. Так не фига, повёл себя как влюблённый дурак. Молодой стихоплёт-дух, напрягаемый Им, в какой-то момент устал сочинять любовные канцоны и прочие ритмичные изыски. Писарь из «миномётки» злился, потирая свежий «бланш», поставленный Им за то, что тот отказался красиво заполнять бисерным подчерком очередной лист писчей бумаги. А глупые цветы, изображённые с помощью набора из десяти карандашей. Чего только с людьми не бывает, в подобных-то ситуациях. Но!
Начштаба, майор Гиацинтов. Жесточайшая правда жизни, по которой Она была его ППЖ. Со всеми вытекающими обязанностями походно-полевой супруги. Майор был далеко не дурак. Его уважали за жёсткость, ум, справедливость. На то, что творилось у него под носом – смотрел сквозь пальцы. Только Она чаще обычного появлялась в полковом медпункте, заходя в процедурный кабинет, где за занавеской стояло поблёскивающее холодное кресло. Наверное, майор всё-таки и дальше ничего бы не делал. Но летом, за четыре месяца до Его дембеля, полк укатил туда, где земля выжжена, на домах зелёные крыши и в каждом населённом пункте – торчит головка мечети. А сами понимаете, что в таких вот ситуациях – жизнь диктует чуть другие правила.
Там-то оно всё и случилось.
А как было? Да очень просто. В палатке майора частенько играла «Энигма». Ой, вот только не нужно про то, что это пошло и всё такое. Ценить обычную плотскую, а не только возвышенно-воспарённую, любовь, начинаешь именно так. Когда каждую минуту тебе на голову может жбякнуться что-то тяжёлое и смертоносное. Вот майор и дивизионная писарь и наслаждались. А Ему, перед самым выездом, чётко было сказано: хватит заниматься детскими глупостями. Всё!
Вот только не всегда сказанные вовремя правильные слова – исполняются даже тем, кто их сказал. Так получилось и здесь. Ходили кругом да около, смотрели друг на друга, облизываясь про себя и вздыхая. И не выдержали. Когда майор уехал на одну из застав.
Тайное или нет, но оно было, свидание. Которое переросло в то, во что и должно было перерасти.
А на тумбочке у палаток стоял «дух», проморгавший возвращение Гиацинтова…
Наверное, всё это ему осточертело. А может – сказалось и напряжение. Да кому понравиться, когда возвращаясь «домой», видишь как твою женщину, сопя и пуская слюни, трахает какой-то щенок? Вот потому, вечером, после отбоя, круг людей в форме смотрел на них, бившихся за Неё.