Радость одиночества
Наедине с собою
славно идти зарею,
только вода бы пела —
звонко, пустынно, бело,
рядом с землею сонной —
звонкой, пустой, зеленой.
Только бы полной грудью
вольно вдыхать безлюдье,
где, над землей витая,
ангелов кружит стая.
Рай их лежит высоко.
Сладко в нем, одиноко.
Второе ноября *
Глухой и похоронный
сегодня звон с утра,
и ветер заоконный
до самого нутра
сквозит холодновато
среди родных потерь —
считай свои утраты,
ведь ты один теперь.
В тебе одном отлиты
остатки жизни той:
очаг полузабытый
и тени за чертой,
что, заодно с тобою,
обречены на слом.
А небо голубое
повеяло теплом,
и дали просветлели,
и ты уже готов
вдохнуть цветочной прели у
рыночных рядов,
тот дух в себя вбирая,
где, тленьем налита,
живет земля сырая,
земля и красота.
Как время ни искусно,
гляди, в который раз
материя и чувства
отмаливают нас!
Сентябрьский ветер в тополях
В небе, где отгорела
памятью прошлом лете,
бродит душа несмело
в звонко-звенящем свете,
точно прося, чтоб снова,
рощицей у излуки,
светлая тень былого
к ней протянула руки.
Что там? Прозрачен воздух,
дальние видно вехи,
музыка кружит в звездах,
спит в тополином эхе.
Слышится в перелеске
легкий звук поцелуя,
крыльев глухие всплески
тайну хранят людскую.
Но и в блаженном гуле
не повстречаться с вами,
годы, что затонули
и утекли ручьями.
Юность, моя отрада,
чем я тебе отвечу?
Мне и тебя не надо,
не выходи навстречу!
Пой тростника безвестней
в пойме реки туманной.
Будь, как и я, лишь песней —
дальней и безымянной.
К вам потянусь без страха,
губы, глаза, былое.
В желтые листья праха,
молча, лицо зарою.
Да распахнет ненастье
мрака глухую полость.
Пой мне, былое счастье,
пой мне, заветный голос!
Пой и прощай, родное,
жажда и жизнь без края!
И уплывай волною
в желтую славу рая.
Чайки в городских парках
Владыка фабрик, баров, где камень давит прессом,
где сумрачное небо и сумрачные зданья,
христианин под праздник да по воскресным мессам —
ветхозаветный город, не знавший покаянья.
Чудно´ в таком пейзаже пройти забавы ради
по запыленным паркам, где зелень неопрятна,
и, глянув вверх случайно, увидеть на закате
в дождливом небе чаек — безумных, вероятно.
К чему бы им, крылатым, парить в дыму и гаме,
над лужами-ручьями с густым пятном мазутным?
Каким жестоким ветром, какими их судьбами
прибило к этим дебрям — безводным, сухопутным?
Отлучены от моря, покинуты на суше,
они сдержать не могут бессильного укора,
и докучают плачем их проклятые души тому,
кто дал им крылья, но не дал им простора!
* — 2 ноября — День поминовения усопших.
Хорхе Гильен. Стихи
Вдоль знаменитых старых берегов
Речка, что качала
былое в тени,
ты куда умчала
минувшие дни?
Все, что прежде жило,
под всплески весла
на берег сложила,
с собой унесла?
Снова вечер. Снова
на травах роса.
Голоса былого —
твои голоса.
Время неустанно,
как вечность сама,
под листвой платана
года, как тома.
Все ушло за реки,
за мост у пруда.
Навсегда, навеки
осталось — всегда.
Соловей
Поклон дону Луису(*)
Соловей — ночной павлин,
распустивший веер звука,
словно весточку долин,
шлет туда, где спит излука,
вдаль, где истово горит
вечный свет, взойдя в зенит,
где, должно быть, никогда
птица — огненная сфера,
божество, сиянье, вера —
соловью не скажет: «Да!»
О, прекрасная моя,
ты нужна мне! (Белизною
в сердцевине бытия,
в памяти, во мне, со мною,
а свиданье — стороной,
мимо). Встреча — ужас мой!
Переполнен — полонен.
Красота — почти помеха.
Что в ней? Что? (Но точно веха —
разбудивший память сон.)
В кругу насущного
Сверчит кузнечик. Хочет
остаться. Где бы?
У неба просят ночи
побольше неба,
потоком небывалым,
гигантской тенью
накатывая валом
навстречу пенью.
Лягушкам у болотца
во тьме неймется.
Кузнечикам поется,
да как поется!
Слились в одном сосуде,
в звенящей сини,
что было и что будет
с единым — ныне.
Творя помимо воли
насущный опыт,
ночь выточила поле
под вечный стрекот.
Тождество
Радость снегопада
вдоль путей-дорог.
Радо сердце, радо!
Приходи, награда,
к тем, кто одинок!
Человек обижен,
а земля черства.
В снегопаде ближе
небо Рождества.
Свет на небеси,
сохрани,
спаси!
Розовы и ярки,
румянцем дыша,
как смеются ямки —
щечки малыша.
Как они пригожи,
нежны и крепки.
Как у розы божьей
свежи лепестки!
Смех звенит в зените —
глядите, жива! —
вот она, возьмите —
роза Рождества!
Свет на небеси,
сохрани,
спаси!
Радость воплотилась,
и нет ей конца —
заливает милость
людские сердца.
Радость снегопада
вдоль путей-дорог.
Радо сердце, радо!
Приходи, награда,
к тем, кто одинок!
Совершенство круга
Врезаются в тайну
высокие кряжи,
слепящие стены
и пики барьера,
послушная взгляду,
плывет в пейзаже
невидимой тайны
воздушная сфера.
Всесилием света
она осиянна —
ни тени навета,
ни тени обмана.
Вот круг — и никто
совершеннее не был.
Круг циркуля цирка.
Круг таинства неба.
Кто знает про них?
Кто их разгадает?
— Кто это? Бог? Стих?
— Кто знает… Кто знает…
*
Имеется в виду испанский поэт эпохи барокко Луис де Гонгора-и-Арготе (1561–1627). (Здесь и далее — прим. перев.)
Перевод — Н.Ю. Ванханен