Война как сила, сводящая с ума одним своим отзвуком, одним своим фактом действующая на счастливый отрезанный от большой земли остров, одной лишь воображаемой картиной разрушающая их мировоззрение. Способ, которым жители острова пытаются избавиться от войны и ужасен, и логичен с точки зрения образных счастливых дикарей, и художественно преувеличен –

Начало у рассказа прекрасное. Сухая констатация фактов, кружащихся около неразрешимой на первой взгляд загадки – по уровню не слабее тайн Бермудского треугольника – население целого острова совершило самоубийство. Или это подстроенное убийство? Детективная интрига тут тоже очень сильна. Переход на антивоенный пафос закономерен, и пафос этот до жути действенный. Но – вкусовое, да – переход от такой интригующей таинственности, был для меня всё же легким шагом чуть-чуть назад в смысле увлекательности.

Жутковатая вещь, по-моему, в духе Леонида Андреева. Попытка заглянуть за черту между жизнью и смертью, за которой всё становится ясно, все тайны бытия – главное вовремя остановиться. Жуткое ощущение от непостижимости того, что лишь чуть приоткрылось – и в той невысказанной едва уловимой форме, что страшнее иных сводящих с ума тайн историй Лавкрафта, например. Но всё это ещё можно перевернуть и в плоскость навязчивых идей и банальных сумасшествий. Особую силу рассказу придает и сбивчивый нервный чуть истеричный тон героя рассказа – он подчеркивает волнующую странность всего происходящего, странность его открытия, мыслей и чувств, и от этого рассказ ещё более достоверно жуткий.

Маленький шедевр в том виде, в котором я не ожидал увидеть у Грина.

Короткий рассказ с как всегда отличным стилем Александра Грина. Но очень простой и даже чуть раздражающий своим смысловым пафосом. Начало двадцатого века, зажравшиеся богачи играют в древний Рим и устраивают смертельный бой гладиаторов.

Этот рассказ невольно вызвал в памяти «Дело корнета Елагина» Ивана Бунина. Не то чтобы эти истории перекликались чем-то сюжетно, но общее ощущение – само преступление тут является верхушкой событий банальных, нелепых даже, пошлых, оно соткано из токов души обыденных, понятных, но в то же время совершенно непостижимых для полного понимания. От этого долгий тяжелый привкус – как от созерцания чего-то на миг открывшегося, но не постигнутого до конца. А этот рассказ так и вовсе силен на своем контрасте –

Простой (на фоне иных у Грина) короткий рассказ. На самом деле, уже описание метода карточной игры Гнейса вызывало во мне чувство протеста – в моём представлении оно было не лучше иного мошенничества в самом своём духе, в нём умирал сам принципа азартной игры,

Ранний рассказ Грина – и будто это ещё не совсем Грин. Язык приятный, но ещё не язык Грина с его кислородистой глубиной образов. Да и сама история. Она, конечно, значимая. Она с размахом на почти классическое – продление классической линии маленького человека; такой же маленький человек Моська как, например, герой гоголевской «Шинели». Только в условиях армии. Не жертва общества, а жертва военщины – бессмысленной, тупой, подавляющей; ведь сам герой не дурак и не трус, но эта армейщина – выпукло – заставляет его бояться промаха, превращает в посмешище и козла отпущения перед военным начальством. Второе вот такое классическое, но от этого и, увы, скучное своей очевидностью – явная революционная направленность рассказа. Она тут без выдумки, почти набором штампов. Как, например, каша с червяками. Герои стереотипны даже внешне. Стереотипны и статичны. И это само по себе сказывается на сюжете – он прозрачен;

Короткая эпизодическая история. И незатейливая. Иронический тон её задан уже иронией имен – скучающий начальник тюрьмы носит фамилию всемирно известного сыщика; и видимо носит без особой радости. Очень и очень простой рассказ, особенно на фоне иных рассказов Грина. Но теплая улыбка в нём всё-таки возникает.

Иногда, читая рассказы Грина, мне видятся в них отзвуки иных авторов – Гофмана, Твена, О Генри – отзвуки ничуть не обидные, так как Грин и отзвуки эти заставляет играть на себя и звучать в конце концов по-гриновски. И вот тут мне чудился Джек Лондон с его историями о золотой лихорадке, и слово «скальп» возбуждало картины его сурового севера. Но у Грина лихорадка немного иная. И суровость природных испытаний лишь в их отражениях, а не физическом, поданном напрямую факте, как у Лондона. И всё же здесь тоже есть трусость и есть смелость, есть честность и есть подлость, и золото – как топор, рассекающий одно от другого, или вода, смывающая налет с истиной человеческой личности. Однако Грин, конечно же, мягче. Его конфликт не обостряется кровью – ему достаточно лишь проявить человека, показать кто каков (любопытно, что для этого есть и женщина – как существо, тонко чувствующее истинную стоимость того или иного мужчины).

Хотя, в какой уже раз, концовка кажется мне какой-то преждевременной – на шаг раньше, чем надо. С неё для меня остался непонятен третий герой, Хин, не до конца осталось понятно мне отношение к нему автора.

Занятная история. Что-то чувствовалось в ней марктвеновское. Двое бродяг (бродяг ли?) встречаются на большой дороге, двое случайных босых прохожих. История абсолютно неожиданная, так как даже возможных итогов у неё масса – действительно ли это фантастическая игра случая, столкнувшая вместе двух замаскированных богачей, или кто-то из них, а может и оба, беззлобно, от скуки потешается над другим? Но в этом марктвеновском сюжете есть и крупное гриновское зерно – всего два слова: «внутреннее движение». Одинаковое внутреннее движение, как вечное напоминание об отношении человека к человеку – с человечностью, как к равному. Вот то доброе гриновское, закономерно освещающее теплотой финал истории.

Странно, что нет ни одного отзыва на этот рассказ. «Ива» вещь на мой взгляд одна из центральных в мире Грина; его Большой Шум, Бам-Гран, тот самый что связал холодный зимний Петербург с жаркой и солнечной Гринландией южным танцем фанданго. Он же – южное авторское волшебство, озорное, солнечное виденье, и сотрясение мира в виде волшебной шутки. И «Ива» на мой взгляд одна из лучших вещей у Грина. И чувствуется в ней волшебство сказок Гофмана – его волшебники (Бам-Гран), его трогательные любовные страдальцы, его любопытные втянутые в чудесное действо, что шире и выше их; его искры сказки с волшебным миром сквозь волшебное стекло, сказочными водопадами кладов, разбойников и гномов, лечащих цветы, и с его реализмом, кокаином для юных танцовщиц, отвергнутой чистотой и грустью разбитого сердца. Когда говорят «феерия Александра Грина», то чаще имеют ввиду «Алые паруса», но я теперь только об этом рассказе думаю, как о феерии. Летучая, взвинченная и возвышенная, с прекрасным стилем, напоминающим стремительные мазки изумрудной краски. «Алые паруса» просты и прямолинейны, «Ива» тонка, переменчива, и похожа на песню, в которой к веселью примешана грусть и капля душевной жестокости, как кровь из сердечной мышцы. И сказал бы я, что «Ива» лучшая из вещей в принципе, но только скорая, будто подножка, концовка, на фоне всего этого праздника кажется слишком уж оборванной, и оборванной не к лучшему, а с чувством «не хватает ей чего-то – чего-то важного», пусть даже важного лишь в эмоциональном смысле. Так и я оборву этот отзыв.

Залихватская песня – ром и южное море. Прощание с берегом, но прощание без грусти, так как в море тут есть своя опасная радость. Ощущается как действительная песня веселых моряков и авантюристов солёной волны.

Очень важное произведение для всего цикла о Гринландии (цикла тут, кстати, не выделенного), узел связывающий несколько героев и событий – капитан Дюк, Эстамп, да и об этом деле, кажется, говорили герои в «Золотой цепи», но так и не рассказали, что же случилось с капитанами, как избавились они от капера.

У рассказа есть и ещё одна интересная особенность. До последней страницы, казалось, что он будет не закончен, что сам по себе он большое начало какой-то большой истории – так многое в нем завязывается с сюжетной точки зрения, что кажется, невозможно закончить его на той половине странице, что осталась в момент, когда эта мысль начала меня мучить. Но он закончен. Он закончен не поворотом сюжета или его точкой. Он закончен деталью, последним и неожиданным кусочком пазла, который делает историю цельной в своём смысле. А заодно и дает фигуре счастливчика Битт-Боя трагичную ноту, высвечивающею по иному его рельеф – и трагичный оттенок всей авторской романтики, если воспринимать героя как образ, её квинтэссенцию.

Уже в начале, во время разговора в Кородон-Брюне, я понял, что этот рассказ не о Стиле. Стиль – человек несущий в себе мечту, человек волевой, создающий эту романтическую мечту – персонаж обычный для Грина, но даже для него слишком простой. А вот Консейль… Во время его рассказа поневоле казалось, что это Сердце пустыни есть и в его сердце, просто затуманенное скептицизмом жизни; что человеку с таким художественным воображением не место среди этих циников с их злыми мистификациями… Так и есть. Это рассказ о том, как мечта возрождает мечту – вот с какими мыслями я его прочитал.

Но ещё мне казалось, что рассказ из довольно ранних у Грина. Почему? Из-за стиля повествования. Здесь этот стиль не мягкий, как обычно, не стремящийся внутрь ощущений – он громкий, внешний, стремящийся к преувеличению, как гоголевский Днепр, через который и птице не перелететь – «Гремел мир; и в громе этом выделился звук ровных шагов»! Не скажу, что это хуже, но всё кажется, что в иных рассказах его подушечная мягкость и глубина мне всё-таки ближе.

У страха глаза велики!

Забавная (но я в неё вполне верю) ситуация, и забавный теплый рассказ, полный детских проказ и страхов.

Истории Грина они всегда были для любого возраста, но впервые мне чувствуется тут история в первую очередь для детей и уже во вторую – для нашего внутреннего ребенка. По ходу чтения вспоминался и «Вождь краснокожих» Генри и юные герои историй Марка Твена – очарование и отзвуки этих историй, по-моему, отчетливо чувствуются тут.

Любопытен и выбор героя, даже скорее фамилии его отца – Беринг. Тот ли это Беринг? Скорее некий условный Беринг, как это и бывает в детских рассказах, носитель его профессии и черт – какие уж могут быть автомобили во времена «того самого» Беринга?

Хоть рассказ и простенький, в нем в широком смысле показана возвышающая сила искусства.

Рассказ бодрый, с некоторой долей иронии – по крайней мере автор описывает житье и конфликт героев-супругов с некоторой иронией. А такие сравнения как «Бетси следовала за ним, как проникающее в дерево сверло» и «…к картине, на которую Клиссен уставился исподлобья, как на улыбающегося врага» настолько яркие, что почти в одиночку придают истории художественного света.

Приятный рассказ.

Ранний рассказ Грина, но насколько он уже тонко психологичен, и насколько хороши его описания. И ведь автор уловил вещь, которая не поменялась по прошествии лет – переписываясь с кем-то, пусть теперь и не на бумаге, мы переписываемся с образом человека; и сейчас бывает такая мучительная, оставляющая шрам неловкость от живой встречи, от взаимных разрушений этого образа. А ещё – тонко подмеченный момент апатии перед долгожданной встречей. И тонко – что автор умело поставил точку,

Но апельсины! Апельсины!..

Я, кажется, слишком многого ждал от этого рассказа Грина. Впрочем, Грин сам приучил меня ждать от него невероятной глубины, красоты и сложности чувств под его простыми иногда сюжетами.

Я видел, что в сборниках историй Грина этот рассказ часто бывает финальным. В этом есть своя логика. По-моему, этот рассказ – вот такое усредненное из его творчества, как, например, «Алые паруса» это усредненная, не разбавленная и потому слегка скучная его романтичность.

Этот рассказ такой вот правильный, созвучный советским идеалом. Это чувствовалось уже по представлению героев читателю, то, насколько они противоположные – богач и бедняк: один, познавший жизнь и множество работ из-за нужды, другой – познавший всё, что могут дать деньги, видящий в людях куклы для своей забавы. Их пути и расходятся в разные стороны:

А по мне так этот рассказ, имея все положительные черты прозы Грина – его отличный стиль, его хорошая психологическая дотошность, его игра на сложности обстоятельств – мне рассказ понравился гораздо меньше иных. Во-первых, описание обстоятельств и внутренних ощущений ослепшего героя, по-моему, заняли здесь большее место, оттянули на себя мое внимание от, собственно, самого действия. Во-вторых, этот рассказ легко можно понять превратно. Его пафос, и даже пафос названия будто бы поддерживает то решение и то действие, которое в финале совершает герой,

Очередной прекрасный психологический этюд – рассказом это, конечно, не является: рассказ жанр, требующий сюжета – от Александра Грина. Прекрасные описания, в первую очередь сонного поезда и мира за его окном – сдержаннее, чем в поздней прозе автора, но от этого описания даже четче и ярче.

И, собственно, сам психологизм ситуации – во-первых, то положение, когда мужчина может смотреть на молодую спящую незнакомую девушку, и это странное, но возможное в данных условия. А во-вторых, самое главное, – «это было бы странно» как фактор, противоречащий естественному невинному порыву помочь… В маленьком камерном виде – столкновение человечности с социальной нормой, лежачей всегда на поверхности видимой, не знающей слова «порыв», даже если порыв этот вполне естественный и добрый.

Этот рассказа – рассказ! – оставил после себя легкую растерянность и опустошение, как хороший роман.

При этом не могу сказать, что это лучшая вещь у Грина. Всё-таки выдает его эпиграф из Дюма, заставляя видеть в истории отзвуки «Графа Монте-Кристо», и не обманываться в этих отзвуках по ходу сюжета.

И сюжет его в голом остатке будет довольно прост. Хотя в них ли дело в историях Грина? Да вовсе нет. Дело в его выражении эмоций, в стойком очаровании характерных описаний – в том числе описаний душевных процессов и потрясений, объёмных и таинственных… та самая таинственность человеческих душ, что и придает всему его творчеству налет мистичности.

И опять кажется, что во-многом автор тут ходит по тонкой грани, заступи за которой – и всё рассыплется. Но в итоге, пусть чуть затянутое, дотошное описание оттенков выражений, пластики тела и мыслей – всегда идет с напряжением и для напряжения.

И опять меня страшили грани, к которым рассказ приближался, те пошлые пропасти, к которым он был близок, но не прикоснулся. Сначала казалось – вот-вот и рухнет рассказ в детскую сказочку с этими домовыми, и история будет сказочной, с нотками поучения, и персонажи будут сказочно-лубочными. Потом, казалось, вот-вот и ухнет рассказ в пошлый любовный треугольник. Но нет – всё это автор миновал, и, как всегда, создал нечто свое, чудесное. Потрясающе умение очень просто затронуть что-то важное, казалось бы, этого важного не касаясь, показать сложный психологический нюанс, возвышающий историю над простой банальной романтикой и слезливой драмой. Всё чарующе просто и чарующе сложно. Человек может различать знаки сердца, но я тут как этот домовой, ибо в этой простой и во многом понятной истории – но с трагедией, в которой никто не виноват,

Мне кажется, очень часто в рассказах Грина есть какая-то грань – чаще всего грань пошлой прямолинейной романтики – к которой эти рассказы стоят близко, но не сваливаются. Но это близкое пребывание всё же вызывает чувство восхищение, как восхищает канатоходец над пропастью, так как свалиться в эту пропасть гораздо легче, а чтоб удержаться нужно неслыханное мастерство. Вот и тут есть грань. И, по-моему, эта грань – грань юмора. Вот действительно, всю ситуацию можно было бы и назвать смешной –

Нравится мне этот рассказ, но всё же предыдущие (а я до этого прочитал «Позорный столб», «Комендант порта» и «Сто верст по реке») так задрали для меня общую планку, что финал

Магия рассказов Грина в том, что они с одной стороны вот какие-то очень простые; короткие эпизодические сюжеты, мелодраматическая основа – всегда либо «он и она», либо иная какая трогательность. Но тут же возникает глубина – психологическая, философская; глубина притч с ноткой жизненной противоречивости. Вот и здесь, всё вроде бы коротко и просто – но история вдруг распахивается как веер, если её рассмотреть. И да, что-то от пресловутого «Стокгольмского синдрома», но чуть глубже –

Ну и чудесный стиль Грина, который притягателен сам по себе и уже один может осветить любую историю (мне кажется в этом художественном мастерстве он близок, например, к Брэдбери… Или наоборот – Брэдбери к нему). В нем скуластая грубость историй Джека Лондона и лиричность больших русских поэтов. А в самих историях – и в этой тоже – напряжение приключений, и раскрепощенное, но четкое владение словом.

Гоголевский маленький человек в реалиях художественного мира Александра Грина. Трогательный рассказ – вызывающий одновременно и улыбку, и чувство грусти. «Комендант порта» – это ироническая кличка старого «маленького человека». Но у Грина ценен и он – и без него мир не полон, без него «чего-то не хватает»; и его маленький труд, над которым впору беззлобно посмеяться, – он тоже важен. И без него – какая-то пустота, которую невозможно заделать подобиями, так как даже прозвище «Комендант порта», это насмешка с любовью, которую нужно еще заслужить. Приятный рассказ.

Согласен, что последний скорострельный сбивчивый абзац слегка портит ощущение от рассказа. Но это замечательный рассказ! По-моему, в таких историях и проявляется мастерство писателя, его умение работать тонко, психологически. Чуть оступись в такой прозе, сфальшивь в передачи мыслей и настроений, чуть ослабь напряжение истории, чуть заслащявь, чуть зажирни его в плане выражения чувств – и всё полетит к черту, превратиться в банальщину, оттолкнет от себя. Но тут – именно тонкость и мастерство. Идет рассказу и стиль. Узнаваемый стиль Грина – одновременно чудесный и красочный, но умеющий быть вовремя шероховатым, с неожиданными чуть грубоватыми даже сравнениями, которые как стук колес в поезде, создают ощущение прерывистости и, в то же время, будто гвоздями приклепывают внимание к тексту, и происходящему в нём. Без этого тоже рушилась бы история…

Тот случай, когда автор прошелся по тонкой проволоке над самой пропастью и не сорвался, благодаря своему мастерству там, где многие другие – я в этом уверен – свернули бы себе шею. А он прошел, сделал – и кажется, обманчиво, что всё это так просто, что и каждый бы смог.

Иногда действительность скучна и неприглядна, и много ли беды в том, чтобы сделать ее чуть интересней и величественней? И пусть

В большинстве случаев для меня оценивание мастерства автора ПО РАССКАЗУ — бессмысленно. Рассказ такая малая форма, что в ней не развернуться, не показать себя. Это как определять, красивый человек или некрасивый, по фрагменту щеки этого человека. И ещё: в молодости, когда времени и терпения у меня было достаточно, я для чтения предпочитала романы и повести рассказам, потому что в рассказе не создашь достаточно полно и интересно мир, в рассказ не уместишь достаточно полно и интересно мысль. Я считала в молодости и считаю сейчас, что в основном у Стивена Кинга романы и повести интереснее рассказов и что в основном у братьев Стругацких тоже романы и повести в интереснее рассказов. Но, конечно, некоторые рассказы Александра Грина — исключение, в них и мастерство видно однозначно, ярко и отчётливо, и мысль выражена полно и интересно. Рассказ «Подаренная жизнь» — это тот самый случай.

Рассказ о слабом, тщедушном ребёнке, сыне нищенки, сумевшем победить гнусного безумно богатого человека. Я практически не спойлерю, потому что о ПОБЕДЕ говорится уже в третьем абзаце рассказа и потому что суть рассказа не в одной только этой победе, хотя и она чрезвычайно важна. Философский рассказ, говорящий с вами о важных вещах посредством ряда эмоционально ярких картин. Один из самых моих любимых рассказов.

«Смерть Ромелинка» Александра Грина — это рассказ, который удивил меня своей структурой и тем, как ловко автор обманывает и читателя, и главного героя. Сама ситуация, описанная в рассказе, кажется безвыходной, и именно такие сюжеты — когда на кону жизнь персонажа — всегда держат в напряжении до самого конца.

Одна из особенностей этого рассказа — его непредсказуемость. Ты читаешь и не знаешь, чем всё закончится: будет ли это трагическая концовка или, наоборот, счастливый поворот событий. Это один из тех рассказов, где неочевидность исхода делает его ещё более захватывающим. Лишь когда дочитываешь до конца, становится понятно, почему даже название «Смерть Ромелинка» выглядит по-особенному и вызывает улыбку после того, как ты узнаёшь, как обстоят дела на самом деле.

Грин описывает ситуацию выживания с такой глубиной, что, несмотря на короткий объём рассказа, тебе удаётся познакомиться с главным героем, понять его характер и почувствовать его страхи и переживания. И хотя рассказ не углубляется в детали, он делает достаточно для того, чтобы ты смог прочувствовать эту историю на эмоциональном уровне.

Самое интересное здесь — это атмосфера, создаваемая вокруг испытаний, через которые проходит главный герой. Его борьба за выживание и сложные обстоятельства делают рассказ динамичным и захватывающим. Даже короткий формат не мешает истории развиться настолько, чтобы удержать внимание и вызвать сильные эмоции.

Исходя из названия, ожидал чего-то магического и необычного, связанного с великими тайнами и сверхъестественными силами. Однако, сюжет оказался намного приземлённее. Рассказ повествует о человеке, который остался без еды и крова, и отчаянно искал способ выжить и разбогатеть. Судьба сводит его с Чародеем, который берёт его под своё крыло и начинает обучать премудростям магии.

Но обучение оказывается не таким волшебным, как ожидалось, и, на самом деле, достаточно скучным для читателя, как и для самого главного героя. Герой, всё время стремящийся к быстрому обогащению, в конце концов, начинает просто ждать смерти Чародея, чтобы наконец-то получить вожделенное богатство.

Весь сюжет достаточно прост и прямолинеен, и, хотя интерес сохраняется в процессе чтения, рассказ не оставляет сильного послевкусия или глубоких впечатлений. Это скорее история о жадности и обмане, которая не удивляет и не поражает воображение. Рассказ прочитан, но какого-то особенного следа в памяти он не оставляет.

Где-то между будущим и прошлым (из песни слов не выкинешь)

Конечно же, Грин это, прежде всего, Зурбаган, Гель-Гью и Каперна.

И капитан Грей с Ассолью.

Но вообще вот этот придуманный, хотя, может, открытый, Грином мир гораздо шире и историй в нём гораздо больше.

Вот эта как раз одна из них.

Романтико-лирическая, путешественно-приключенческая, в общем, гриновская на все сто процентов.

«Фанданго» тесно примыкает к написанному практически в то же время роману «Бегущая по волнам». Эти два шедевра роднит общая волшебно-мистическая атмосфера, светлая тоска по «Несбывшемуся», по миру мечты, куда зовут героев Бам-Гран («Фанданго») и Фрези Грант «Бегущая по волнам»). А слова Фрези «Всё ли ещё собираете свой венок? Блестят ли его цветы? Не скучно ли на тёмной дороге?» можно было бы поставить эпиграфом и к «Фанданго».

Однако было бы ошибкой рассматривать «Фанданго» как «ступеньку» к «Бегущей по волнам». Да, в «Бегущей» гораздо больше действия, персонажи более живые, и идейные мотивы даны более отчётливо. Вместе с тем «Фанданго» — вполне самостоятельное произведение с собственным, неповторимым своеобразием, действие которого происходит не в условной Гринландии, а во вполне реальном Ленинграде 1920-х годов.

Этот рассказ производит сложное впечатление. Потому что, с одной стороны, записки Пик-Мика местами очень умны и этим интересны, с другой стороны, те же записки Пик-Мика местами безумны в плохом смысле слова и тем неприятны, да и эксцентричная, временами жестокая личность Пик-Мика неприятна. Но глава «Арвентур» этого рассказа прекрасна, прекрасна и прекрасна!

Это хороший пример писательской техники Грина. Он умел создавать вещи в одном жанре, используя приемы совсем другого жанра. Вот и здесь натуральная сказка написана средствами реализма. Оттого ее эмоциональный эффект вдвое сильнее.

Специально психологический рассказ Грина. Психологический портрет человека, который бессознательно боится брака и женщин, который поэтому совершил необъяснимое бегство в день свадьбы, потом жил бирюком, подглядывая за судьбой своей «жены», и наконец встретился с ней лицом к лицу, от чего не выдержала его психика. Хрестоматийный образ для учебников по психиатрии, выписанный очень правдоподобно и живо.

Только тот труд, который ты готов повторить снова и снова, несмотря ни на какие лишения и затраченные усилия, стоит того, чтобы его совершать и в первый раз. Несомненно влияние на Грина Ницше с его теорией «вечного возращения того же самого» и приветствия этого того же самого громким «да будет так!»

Рассказ коррелирует с другим похожим, «Новогодний праздник отца и маленькой дочери», где ученому приходится полностью повторить свой пятнадцатилетний труд.

Рассказ о силе и мужестве настоящего ученого. Настоящий ученый, а не фикция, не сухой педант, не графоман он потому, что научная деятельность оказалась не просто досугом его гиперразвившегося разума, но сформировала и его душу, его сердце, которое, долго пребывая во сне, в нужный момент проснулось, взяло на себя ведущую роль и откликнулось именно так, как и нужно было бы, сохраняя любовь к дочери и не теряя веры в себя. Вроде и простой рассказ, но глубокий.

Кстати, то, что сам Грин относится с однозначной симпатией к своему ученому герою, подтверждается еще и тем, что кратко эта ситуация описана в рассказе «Вокруг света», и там герой говорит, как важно повторить свой труд, ведь только это и означает, что и в первый раз он был сделан не напрасно.

«Учение йогов» и своего героя автор явно списывает с творений современных ему теософов. Если бы он был знаком с подлинными индийскими доктринами, он бы никогда не написал, что его герой сожалеет о том, что некто переживает свое последнее воплощение, уже больше не возродится, выходит навсегда из круга жизни — и тем самым для него это самое страшное! Наоборот, именно это и есть последняя цель индийского или буддийского йога — прервать круг воплощений, выйти из плена сансары. Сансара — ни в коем разе не путь «бесконечного самосовершенствования», эту идеи теософы подчерпнули на Западе, например у Лейбница, нет, это порочный круг, который нужно без сожалений оставить.

Роман в целом попроще, чем «Блистающий мир» и «Золотая цепь». Вторичнее их. Грин разрабатывает те же темы, видимо, за неимением новых.

В Гарвее мы видим повзрослевшего Санди из «Золотой цепи» — повзрослевшего, ставшего побогаче, но не утратившего чуткости к велениям сердца и оттого способного видеть и понимать Невозможное. Подобно Друду из «Блистающего мира» он ищет близкую по духу женщину, выбирая между Биче, которая так и не смогла поверить в Бегущую, и Дэзи, чья вера легка и непоколебима. Финал опять схож с «Золотой цепью» своей ностальгической ноткой.

Но нельзя не отметить измельчание некоторых важных для Грина тем. Выбор героя между Биче и Дэзи — это, по сути, выбор между сформировавшейся, цельной, понимающей женщиной и полусформировавшимся, наивно-доверчивым ребенком, который полюбил впервые в жизни и теперь готов на все, даже не понимая, что значит это «все». Можно сказать, что это выбор между Умом и Жизнью, а можно — что между Мудростью и Наивностью, не в пользу первой. После выбора «Блистающего» — выбора между Властью и Мудростью — этот выбор кажется шагом назад.

Еще более важным является сравнение главных героев «Бегущей» и «Блистающего». Если Друд в «Блистающем» очевидно выписан с Христа: творит чудеса, искушаем властью над миром, но отвергает искушение, в финале то ли умер, то ли жив; то Гарвей — фигура уже значительно меньшего масштаба — всего лишь апостол. Для него главный вопрос: веришь или не веришь. С верой появляется смысл жизни, любимая женщина — а большего и не надо.

Рассказ с автобиографическими элементами. В категории «серьезных длинных людей, смотрящих в упор и делающихся печальными от любви» угадывается сам Грин, а в несчастной любви героя к брюнетке Джой Тевис — увлечение Грина Марией Алонкиной, симпатичной секретаршей Дома Искусств, к суровому Грину равнодушной.

За несчастную, бесполезно загнанную лошадь — большой минус! ))

Трагедия этого романа, трагедия Ганувера — это разлад между умом и сердцем. Ум Ганувера — это хитроумный дворец-лабиринт, это механический робот-предсказатель, это удачное вложение золотой цепи, это выбор «подходящей кандидатуры» Дигэ и проч. Все это вопреки сердцу, не по воле сердца, невпопад. Отсюда и трагический конец, неизбежный (по Грину) при таком сильном крене в сторону ума. Гануверу противопоставлен Санди — человек, который движим всегда и прежде всего велениями сердца, который поэтому твердо идет по дороге своей мечты. Его кажущаяся нелепой татуировка «Я все знаю» на самом деле означает «Я знаю главное, поэтому знаю все». А вот Ганувер своим умом так ничего и не знает, пассивен, нерешителен и обречен. Впрочем, возможно, и Ганувер прежде был таким, как Санди, именно таким он встретил и полюбил Молли, пока не нашел проклятую золотую цепь. Роман не зря ведь называется так. Кто знает, устоит ли Санди, если найдет свою золотую цепь. Посыл романа: бойтесь золотых цепей — они извратят вашу природу, привяжут к ненастоящему, погубят сердце. Но именно так со всеми нами и происходит.

Перед тем как прочитать этот роман, я прочитал историю его создания, вернее, историю его первого варианта, рассказа «Состязание в Лиссе». И вот, уже читая сам роман, мне всё чудились в нём отголоски судьбы этого рассказа – я видел самого автора с жаром рассуждающего о полёте, как о естественном, но утерянном состоянии человека, и видел, как эти рассуждения ломаются о прагматичный мир журнала, требующего сюжета, а не мечты. Вот о чём роман, думал я всё время, о безграничной силе, и, одновременно одиночестве, бессилии мечтателя; о неприятии мечты, способной потрясти мир обыденности и потому уже страшной для него. Это борьба мечтателя со всем миром, хоть в мыслях его и нет борьбы, а лишь надежда на ответный порыв, диогеновский поиск человека среди человечества. В чём-то в романе отражались для меня и «Алые паруса» (в один же год созданы, да). Но если «Алые паруса» это романтическая прямолинейная сказка, то этот роман – уже грусть, в котором, да, есть место для встречи двух мечтательных одиночеств, но есть и зло, и жестокость, и неповоротливая тяжесть мира, для которого лучше раздавить чудесное, чем признать его.

В очередной раз убеждаюсь, что примирительно к крупным произведениям Грина, любить его стоит за стиль, который иногда приходится и потерпеть – настолько он, бывает, отвлекается, и настолько увлекается пространными сравнениями. Но спасает то, что начиная иногда наскучивать, он тут же, и обильно, вбрасывает настоящие жемчужины языка.

Но есть и ещё кое-что.

За всей бесконечной романтикой есть и нечто страшное.

И концовка – вот к ней у меня, пожалуй, главная претензия – она проглядывается издалека, из складок души Руны (да и общий драматизм и символизм, кажется, требовал именно такой жертвы), но дойдя до дела, показалась мне сбитой, как винт, который вкрутили не по размеру выпукло и грубо.

Безусловно прекрасная, знаковая, мастерская вещь, которую можно перечитывать бесконечно.

Это и сон, и бред, и мистика, и смешение реальностей, и символические образы старого и нового миров, смены эпох.

Может, только одно «но». Зря Грин так уж легко открыл все карты фразой «Вы были окружены крысами». Право же, и таинственнее, и неоднозначнее, и символичнее было бы без нее. Пусть читатель сам догадывается, кто имеет призрачную власть над старым миром...

Один из непререкаемых символических и философских шедевров Грина.

История о кажущемся сумасшедшем, который один видит истину этого мира.

А истина такова, что вещи стали слишком умными и самостоятельными и порабощают людей. Порабощенные же люди становятся нелюдьми — куклами, механизмами. Такова красивая женщина Коррида, таков игрок-мулат Гриньо. Таковы уже, кажется, и все остальные, кто предпочитает углублённой созерцательности неподвижного Центра безумную свистопляску современной жизни, чья суть — безостановочная погоня за ложными ценностями, которые никогда и не достижимы. Вопреки кажущейся непререкаемой истине «движение это жизнь», герой Грина выводит парадоксальное «движение — это смерть». Его теория «заговора окружности против центра» полностью коррелирует с великими традиционалистскими тезисами XX века о «царстве количеств против царства качеств» (Генон), «современного мира против духа Традиции» (Эвола) и «Пустыни против Леса» (Юнгер). Впрочем, понятно, что вещи и куклы победили.

Малоизвестный маленький шедевр Грина.

Сюжет вроде нехитрый. Но как виртуозно подан!

Переда нами ловушка для читателя. Для него возможны три пути понимания рассказа:

1) мистический. Статуэтка самурая оживает и рубит незадачливых любовников.

2) бытовой. Это или двойное самоубийство любовников (сначала убил даму, потому самоубился сам), или муж тайно вернулся домой, зарубил и снова исчез.

3) постмодернистский. Яркий пример ненадежного рассказчика: это сам герой рассказа проник в дом, убил его обитателей (с целью грабежа, мести и проч.), но нам об этом не рассказывает.

Очень сильный прием, который мало кому под силу.

С романтической точки зрения рассказ напоминает фантастическое произведение Дениела Киза «Цветы для Элджерона». Только там глупый человек на определённое время становится умным, а здесь — наоборот, разносторонняя творческая личность теряет свои когнитивные способности. В любом случает, такой переход отчётливо показывает, что разум человека неизбежно сочетается со страданиями и волнениями, от которых иногда хочется избавиться, даже ценой редукции нашего сознания.

А с натуралистической точки зрения, этот рассказ про пьянство, при котором человек деградирует, но обретает душевное спокойствие. Поэтому, зная о проблемах Грина с алкоголем, произведение можно назвать автобиографическим.

Во времена Грина для того, чтобы рассказать о любви, при которой мужчина полюбил женщину, ни разу её не видя, нужно было выдумывать необычную историю с операцией на глазах. Сегодня такие случаи, благодаря распространению сначала мобильных телефонов, а затем Интернета, становятся всё более частыми. И такая любовь на расстоянии тоже может стать реальной после первой встречи. Потому что внешность — это хоть и важный, но не определяющий фактор для рождения чувств, о чем нам и сообщается в этом рассказе.

Несомненный философский шедевр Грина, напоминающий стилем и психологией новеллы Кржижановского. Главное тут даже не описание «духовного омертвения», поразившего героя, а сам портрет этого героя, изображающий чертовски точно суть человека той эпохи, эпохи модерна — с ее «болезненным напряжением мысли, крайней нервностью, нестерпимой насыщенностью остротой переживаний» и проч. Этому сейчас посвящены целые книги, например Радкау «Эпоха нервозности». Удивительно и то, что сами люди модерна прекрасно анализировали свое состояние, нисколько не ошибаясь в этом анализе. Сегодня мы можем только с удивлением наблюдать за интенсивностью и глубиной их жизни. Она нам более недоступна.

Редкая для Грина тема парадоксов времени. Решена просто, но изящно. Еще один штрих портрета таинственного альтер-эго писателя Пик-Мика.