Житие ни одного святого я до этого еще не читал. Поэтому решил восполнить пробел. А тот факт, что святой, являющийся главным героем книги, не реальный, а вымышленный, особой роли как раз не играет. Очевидно, что истинно святых среди реальных людей нет и никогда не было. Но понятие святого в культуре есть. Поэтому автор любого реального жития будет изменять некий реально существующий прототип так, чтобы герой соответствовал нужному понятию. В этом смысле житие вымышленного святого лучше в том смысле, что оно более честное.

Язык изложения получился воистину странным. Архаичный язык, которым порой изъясняются персонажи, при чтении доставляет чисто технические неудобства: часто требуется перечитывать реплики персонажей по нескольку раз, чтобы элементарно догадаться о смысле сказанного. К счастью, автор не злоупотребляет архаизмами. Это с одной стороны. А c другой стороны кое-где герои изъясняются вполне современным образом, используя современную лексику. Другие комментаторы книги видят в этом веяние постмодерна. А может просто еще один прием, при помощи которого автор доводит до читателя многократно встречающуюся в книге мысль об относительности времени? Все может быть. Рассказчик — явно наш современник, который захотел «изложить житие святого в современной терминологии». И надо сказать, что у него вполне получилось рассказать Историю, которая вне времени. Как говорит про такое сам главный герой: «Тут выяснилось, что события не всегда протекают во времени, сказал Арсений Устине. Порой они протекают сами по себе. Вынутые из времени».

Книга читается именно как исторический роман, несмотря на ремарку автора, который определил его как «неисторический роман». Почему так? Автор хотел подчеркнуть, что главным действующим лицом является не эпоха, а все-таки конкретный человек? А нравственные качества в цене в любую эпоху? Возможно так и есть.

А вообще жизнь в средневековье, которую автор изображает на страницах книги, выглядит очень похоже на жизнь в средневековье. Массовая детская смертность; эпидемии неизвестных болезней, выкашивающие деревни; разбойники на дорогах; испытание водой, как детектор нечистой силы; испытание огнем, как основной уголовно-процессуальный метод; паломничество в дальний монастырь, как основной вид туризма; разбой на дорогах, в котором не бывает ограблений без убийств; юродивые, как основная достопримечательность в населенных пунктах и еще много чего. Средневекового колорита в тексте навалом. Но, очевидно, что главная особенность текста — это главный герой.

Главный герой, как и все окружающие, — человек верующий. Но не фанатик. Просто будучи в современных терминах человеком интеллигентным, который не должен в прямом смысле пахать с утра до ночи, он имеет больше времени и возможностей думать о вечном. Ну, а с мыслями о вечном в средневековье особого разнообразия не было. Все они крутились вокруг Бога и его церкви. Про главного героя вообще можно написать много хорошего и интересного. Уже одно то, что жизнь свою он проживает так, как хотела бы ее прожить его покойная возлюбленная, делает ему честь. Но мне кажется, что поведение этого человека исчерпывающе описывается одной цитатой: «Ангелы не устают, ответил Ангел, потому что они не экономят сил. Если ты не будешь думать о конечности своих сил, ты тоже не будешь уставать».

P.S.

Раз уж сам автор считает уместным рассказывать в тексте книги анекдоты, то почему бы и читателю не набраться здорового цинизма? Дело в том, что серьезную книгу про житие святого вполне можно читать как производственный роман (или как минимум ретроспективно рассматривать как производственный роман). Такую себе инструкцию по поводу того, как стать святым. Что же должен делать человек, чтобы добиться святости? Во-первых, быть праведником (checked). Во-вторых, иметь личную трагедию, которая повлияет на всю жизнь праведника (checked). В-третьих, успешно поработать на различных праведных должностях (целитель, юродивый, чудотворец so on) (checked). В-четвертых, путешествовать по святым местам, превозмогая тяготы такого путешествия (checked). В-пятых, приобщится к монастырю и его жизни (checked). В-шестых, стать затворником на склоне лет (checked). И наконец — принять мученическую смерть.

По ходу текста чувствуется довольно сильное изменение стиля — причем не качественно, а, скорее, количественное: первая и последняя трети — более сдержанные, в «русском духе», что называется, посконно-домотканые. Нечастые вкрапления более «фривольных» фразочек из нашей с вами современности выглядят не то чтобы чужеродно, но можно было и вовсе без них обойтись — их как-то недостаточно, чтобы создать «облегченный», слегка комический эффект, который достигается ровно таким же смешением стилей, но в более гармоничных пропорциях, в середине романа (Псков и паломничество в Иерусалим). А вот набранную автором «высоту» они мгновенно снижают, и в итоге не совсем ясно, чего же автор хотел достичь на самом деле (к примеру, когда тихий древнерусский отшельник ни с того ни с сего начинает разговаривать цитатками из «Маленького принца», сидишь и думаешь: и зачем ты это сделал?). В средней части, повторюсь, все это древнерусское более гармонично сочетается с другими ингредиентами — возрожденческо-итальянским и скептически-современным, создавая ощущение приближения к современному читателю, убирая лишнюю пафосность и, простите, занудство. Текст становится каким-то легким и домашним, что ли, и читать его приятно. Особенно хорош юродивый Фома. Если бы автор выдержал весь текст в этой стилистике — на мой вкус он был бы куда лучше, но, увы, не вышло бы тогда сделать его таким слепо-трагическим, со всем этим пафосом вечной расплаты за погибшую женщину, просто потому, что стилистика слишком уж жизнеутвердающа по сути своей. Мне она по эмоциональному впечатлению напомнила больше всего «Современный патерик» Кучерской; понятно, что технические возможности Водолазкина гораздо больше, в силу профессиональных причин, прежде всего, но дело не в них, а в том отношении к предмету, которое сквозит в обоих текстах: уважительное, но при этом слегка насмешливое. Так можно относиться к своим очень уважаемым, но близким родственникам.

Увы, арка начала и конца, которая замыкается логически (вначале книги у героя погибает при родах женщина и ребенок, в конце он спасает посторонюю беременную женщину и помогает ей благополучно разрешиться), кажется слишком банальной и пафосной по сравнению со стилистикой и вообще всей «интеллектуальной» стороной текста. Это слишком exploitation и слишком прямолинейно, особенно в сравнении с другими тонкими моментами текста. Убрать эти два эпизода и оставить героя просто прожить свою замечательную жизнь, без скрытых трагедий и скелетов в шкафу — было бы куда гармоничнее. Правда, возможно, произвело бы меньше впечатления на ряд читателей, которые лучше понимают на уровне «кровь и смерть». Но, увы, план «кровь, смерть и МРАЧНОЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ!!!111» примерно никак не сочетается с планом «радостная вера, чудеса и прозрение будущего», как бы автор ни пытался это сделать. Более того, первый из них отдает, в общем, изрядной банальщиной, не говоря уж о том, что у него плохая репутация — обычно им злоупотребляют люди, мягко скажем, не имеющие о предмете особых знаний, а также пытающиеся за счет всего этого дешевенького антуража привлечь категорию читателей из «фэнтези меча и магии». Понятно, что смерть везде, и с нами тоже, но это вопрос подачи, и в данном случае с автора совершенно другой спрос именно потому, что он-то профессионал и свой предмет знает (лучше, чем большинство читателей).

Мне как-то даже жаль, что оставленное книгой впечатление получилось почти исключительно стилистическое, не сюжетное, не эмоциональное. Про сюжет я уже сказала — извините, поход длиною в жизнь от одной погибшей женщины к другой спасенной применительно к этому конкретному роману мне кажется каким-то неловким упрощением. Эмоционально меня задевали только моменты, которые были одновременно и очень удачны стилистически, из категории «радостные чудеса» — все эти забавные объяснения юродивого Фомы и наставления Иннокентия. Герою не посочувствуешь: он не в своих руках находится, а в руках Божьих, очевидно, так что с ним все происходит по крайней мере «как надо». Женщинам его — тем более, и так понятно, что это не люди, а функции, сначала — чтобы герою было плохо и можно было дать толчок развитию сюжета, потом — чтобы герой наконец «искупил» и можно было аккуратно сворачиваться. Волка только жалко.

Хороший роман, но не самый лучший у автора. Повествование легкое, увлекательное, местами саркастично и смешно, местами драматично и грустно. В общем книга с контрастом, но по моему мнению концовка не удалась. Брисбен мне в разы больше понравился.

Восторг. Полное погружение в душу, мысли и мироощущуние главного героя. Книга про интересню жизнь ГГ где, к сожалению, много места для смерти, но местами присутстует довольно таки умный юмор, что разбавляет драматическое восприятие сюжета. Я бы назвал главной мыслью книги высказываение одного второстепнного героя «Жизнь это долгое привыкание к смерти». Единственное, что не сочетается с реальным восприятием событий книги, это идеальное взаимопонимание персонажей, им достаточно простого, односложного диалога, чтобы передать свою мысль и, при этом быть понятым. Так не бывает :) Но, на удивление, читателю все понятно, что и нужно для хорошей книги.

Евгений Водолазкин. «Брисбен»

(предупреждение о спойлерах)

Это уже третья книга Евгения, что попала мне в руки. В целом мне нравится, как он пишет. Просто, лаконично, психологично, с уклоном в историю. Все его романы – это взгляд в прошлое, и везде связь человека современного с человеком прошлого: в «Лавре» со средневековым, в «Авиаторе» — столетней давности, в «Брисбене» — с человеком, родившемся в позднесоветскую эпоху. В «Брисбене» две сюжетные линии параллельно повествуют о прошлом и настоящем одного и того же человека, музыканта Глеба Яновского. Фантастического элемента на этот раз у Евгения нет, зато автобиографичность очень чувствуется. Из-за этого книга получилась более откровенной и личной.

Отчасти это прекрасно – но есть и печальная сторона. В «Брисбене» очень сильна депрессивность и ощущение бессилия перед трагической судьбой. Все три упомянутых романа объединены темой борьбы человека со смертью. В «Лавре» и «Авиаторе» чудесный (фантастический) элемент позволяет герою всемогущую смерть на время отогнать – от себя или от окружающих; в «Брисбене» героя ждет провал. Смерть начинает Глеба преследовать с юных лет: его сводный брат убивает у него на глазах человека, затем он становится свидетелем смерти на пляже прекрасной девушки, которая ему так понравилась. Умирают его дедушка и бабушка, затем отец, брат, и так далее. У него начинается болезнь Паркинсона, и Глеб больше не может играть на музыкальных инструментах. Под конец в его жизни вдруг появляется девочка, которую он считает своей дочерью, и это вдохновляет его – но чуда не происходит, и девочка тоже болеет и умирает. Глеб все время повторяет фразу, услышанную в сумасшедшем доме: «Жизнь — это долгая подготовка к смерти». Если бы таким танатологическим был только «Брисбен», но все три книги Евгения, что я прочел, в этом похожи. К сожалению, на современной русской литературе вообще лежит налет депрессивности и безысходности. В этом плане она проигрывает западному искусству, где герой чаще хоть и страдает, но прорывается к миру в душе.

Прекрасны женские образы в творчестве Водолазкина. Спутницами его героев становятся чистые, благородные, верные женщины. У меня ощущение, что и Катя здесь и Настя в «Авиаторе» написаны с одной и той же реальной женщины. Словно для контраста введены Ганна-феменка и Анна – первый сексуальный опыт Глеба, она же мать Веры. И носят одинаковые имена. Любопытна и русско-немецкая тема: отчего-то Евгения она занимает. И русско-украинская (тут все очевидно, позиция автора по отношению к украинскому национализму хорошо видна).

Идея о том, что нужно жить сегодняшним днем, ловить момент, а не гнаться за иллюзиями, не жить мыслями о прошлом или мечтами о будущем и дальних странах – не нова. Но лично мне для ее доказательства в «Брисбене» чего-то не хватило: наверное, ощущения вкуса жизни, этого самого реального момента. Наоборот, герой все время копается в прошлом, словно хочет отыскать там что-то, а что он берет от жизни для себя? Сам Глеб людям щедро дает свой талант, но взамен получает мало хорошего. Он несчастлив и ничего не предпринимает для того, чтобы это изменить. Он прекрасный человек, но пассивный созерцатель, как Иннокентий Платонов. Оба что-то недополучили от жизни в детстве – и, когда выросли, уже не знают, как это взять самостоятельно. И дома и в школе Глеб слышал вещи вроде «жутко жуку жить на суку», и это превратилось в негативную программу. В итоге музыка (в которой он достигает невиданных высот), как и литературный язык для Глеба — формы эскапизма: «Когда спать стало уже невозможно, он обратился к чтению. Оказалось, что книги, правильно подобранные, ограждали от действительности не хуже сна».

Вместе с тем, в романе много здоровых идей, особенно в социальном аспекте, нельзя это не отметить. «Не надо решать проблемы народа — ты же видишь, чем это обычно кончается. Реши свою. Пусть каждый решит свою, и все у народа будет в порядке». «В искусстве лучше недосказать, чем сказать слишком много. А зрители будут плакать о своем». «С точки зрения вечности нет ни времени, ни направления. Так что жизнь — это не момент настоящего, а все прожитые тобой моменты». «Пореже говори мы. Я значит гораздо больше». «Знаешь, в чем твоя ошибка? Ты считаешь, что ради хорошего стейка нужно сменить систему. Я же думаю, что нужно просто научиться хорошо готовить. А система — она подтянется».

Я оказалась в меньшинстве тех, кому книга не понравилась. Постараюсь аргументировать, но предупреждаю о СПОЙЛЕРах, так как без этого просто не смогу объяснить свою позицию.

Начало интригующе, хотя благодаря обложке издательства вся интрига довольно быстро пропадает (и это я ещё каюсь в спойлерах!), остается просто следить за нюансами сюжета. Однако, я оказалась среди тех журналистов, которые хотели узнать о революции, у очевидца революции. Автор же сразу дает понять, что эта тема ему совершенно не интересна, дескать читайте учебники истории. А что же ему интересно? А интересны ему лагеря. Ух, как же он смакует эту тему кровавого режима и издевательства над заключенными, даже нацисты позавидуют, ну прям опоздал он с книгой, её надо было как раз перед Второй мировой выпускать, нашлись бы почитатели и взяли бы на вооружение. И даже ужасные медицинские эксперименты проводятся. И все это так смакуется, рассусоливается. Вот она главная тема. Я-то наивная, думала может об одиночестве человека, который потерял свое время, но нет, это все мелочи, подумаешь, живет в другом времени, среди других людей, среди совершенно другой обстановки. Мелочь какая! Нет, он же Соловки прошел, его уже ничего не напугает, он ко всему готов. А вот мне эта преувеличенная тема не интересна. Ну вообщем не мое это. Да, да, прям и слышу сейчас шепотки, что нельзя такое замалчивать, что это страшная страница нашей истории, что мы наоборот должны все это рассказывать, ну и тому подобное. Вот только не надо, глупо забывать, но ещё большая глупость однобокая подача материала, не надо искажать историю, её и без нас есть кому переписать.

Ну ладно, хочется автору писать об ужасном советском прошлом (мертвого медведя ведь каждый может пнуть), да пожалуйста, за сюжет все же плохую оценку не ставят. И я не за это поставила «4». Хотя это главное мое несогласие.

Подача материала вторична. Ну да, конечно все темы и способы кто-то где-то применял, повторения не избежны, но по форме мне эта книга очень сильно напомнила сразу две:

«Письмовник» Шишкина. Вроде на первый взгляд ничего общего, однако само построение из отрывков, и этот мост между временами... разве что не письма, а дневник, но по сути-то одно и тоже;

«Цветы для Элджернона» Киз. Это конечно же именно дневниковые записи, причем записи от минуса к плюсу и обратно. Именно эти качели в развитии личности точно напомнили книгу Дэниела Киза. Причем так сильно, что уже похоже на заимствование. Ну может случайность конечно, но у меня все же осталось неприятнейшее ощущение déjà vu, и очень сильное. И это моя главная обида.

Не понравилось этакий церковный налет. Конечно, герой из начала ХХ века, для него религия значила, вполне возможно, гораздо больше. Из-за этого, церкви служат этакими географическими маяками в книге, а религия этаким духовным маяком. Ну да, согласна, это уже моя придирка, это уже моя главная красная тряпка.

Однако мне при всем этом очень понравилось то, как книга написана. Понравился слог автора. Я прям наслаждалась этим, примерно треть книги. А потом мне уж очень сильно начали колоть глаза «фразы» (как мне кажется, автору тоже, не даром он первый обращает на это внимание), ну просто готовые места цитирования, этакие завершенные, хоть на лозунг. Не даром книгу разбирают на цитаты, кто любит это делать. Я не люблю, но и то нашла множество того, что сразу же захотелось процитировать. И, как это ни удивительно, это минус, так как очень напоминает сборник лозунгов, афоризмов. Конечно, красивые фразы украшают книгу, но тут главное не пересолить.

Понравилось то, что записи разных людей, совершенно разные, за ними прям угадывается личность героя. А это действительно мастерство.

Однако, в целом, книга не моя и к середине я потеряла к ней интерес, дочитывала уже на упорстве.

Приступив к чтению романа «Лавр», я сразу понял, почему его так обильно хвалят. Не нужно быть искушённым критиком, чтобы разглядеть его сильные стороны уже на первых страницах, где нам сразу дают понять, что перед нами не абы что, а большая серьёзная книга, к тому же и оригинально написанная. Главная её фишка в свободном и ненатужном использовании древнерусского языка, в котором автор, доктор филологических наук и большой специалист по славянской древности, чувствует себя аки рыба в воде. Это свободное владение древнерусским придаёт тексту нужный колорит и создаёт то волшебное ощущение погружённости, которого так недостаёт большинству поделок в жанре славянского фентэзи. Кроме того уже в самом начале автор позволяет себе перемежать древнерусский – русским современным, что, во-первых, заметно облегчает чтение, а во-вторых, завязывает дополнительную интригу в истории, ведь очень интересно узнать, чем же вызвано такое соседство.

Роман, определяемый автором как «неисторический», является, по сути, жизнеописанием древнего врачевателя по имени Арсений, жившего на русском севере в конце XV века. Автор заботливо проводит нас по судьбе героя от момента рождения до самой смерти. Арсений растёт вместе с дедушкой в доме на окраине Рукиной Слободки, одного из древнейших сёл Белозерья, и перенимает от него секреты знахарства и врачевания. Родители Арсения погибают от чумы, а впоследствии, благополучно передав свои знания, умирает и дед. Молодой Арсений живёт обособленно, лечит людей, пока однажды в дом его не приходит молодая девушка Устина, спасающаяся от чумного поветрия и боящаяся теперь появиться на людях. Арсений соглашается приютить и спрятать её у себя, и с этого момента жизнь его совершает непоправимый трагический поворот.

На удивление мне очень понравилась первая половина книги. Описание взросления Арсения и его разговоры с дедушкой, экскурсы в средневековые травники, удачное переплетение современного и древнерусского языков. В этой же части Водолазкину удаются сразу несколько сильных сцен, западающих в память и внушающих надежду, что автор не изменит себе и взятый изначально курс на вечные вопросы жизни и смерти поможет раскрыться им с какой-то новой и неожиданной стороны (не зря же он лез аж в дебри Средневековья!), тем более что и материал истории к тому располагает. Кажется, что намечается серьёзный философский разговор о природе греха, о человеке и Боге, о раскаянии и искуплении, ну почти Достоевский.

Однако чем ближе к середине книги, тем больше появляется признаков и тревожных звоночков, предупреждающих о том, что читаем мы не духовно-философский трактат в нарративе жития святых, за который на первых порах «Лавр» искусно себя выдаёт, а вполне современный бестселлер. И вот уже проскакивают перед глазами некоторые странные и неожиданные аллюзии – у мальчика заводится ручной волк, который, как оказывается, нужен лишь для того, чтобы вовремя и героически сдохнуть, и над его телом произнесли сакраментальное: «мы в ответе за тех, кого приручили», и в реальность XV века вдруг зачем-то вторгся французский лётчик Экзюпери. Проскакивают какие-то плоские хохмочки (вроде «гармонией поверишь всю эту алгебру», «что вам здесь, цирк что ли?»), которые совершенно не вяжутся не только с разворачивающимся полотном трагических событий, смертей и прочих страшных эпидемий, но и с антуражем эпохи. И тут уже не разобрать, то ли читаем мы житие, то ли эпос, то ли некую постмодернистскую химеру, где в финале из-под розового куста вылезут рептилоиды. Словом, сюжет всё дальше и упорнее дрейфует от философских, психологических, духовных и каких ещё угодно глубин на отмель активно набирающей обороты, характерной для бестселлера развлекательной составляющей.

Тут, наверное, надо на минуту отвлечься и сказать, что я понимаю под словом бестселлер (ну кроме очевидного, что это звание получает книга, которая хорошо продалась). Бестселлер, на мой взгляд, это некоторая золотая середина между непритязательными вкусами большинства и запросами интеллектуальной элиты. В обычной жизни эти прямые не пересекаются, однако существует тонкая прослойка книг, которые читают и те, и другие. Бестселлер это книга, которую будут читать все: от домохозяйки и до профессора. И особенность бестселлера в том, что он должен обладать некоторой хотя бы видимостью высокой интеллектуальности (часто в области этой видимости он и остаётся, над чем уже лет пятнадцать издевается В. Пелевин), но в то же время активно эксплуатировать различные приёмы жанровой литературы (детективную интригу, путешествие, квест) для удержания внимания массового читателя. Короче говоря, книга должна быть умной ровно настолько, чтобы за неё мог взяться любой пролетарий независимо от степени образованности, и ровно настолько развлекательно-авантюрной, чтобы интеллектуалы не скривили носы. А если ещё короче – чтобы и пипл хавал, и критики не брехали. Вот по этой тонкой грани и движется наш новоявленный классик писатель Е. Водолазкин.

Но чем дальше, тем больше, и вырулив на дорожку увлекательного сюжета, свернуть с неё оказывается не так-то просто. Вторая половина книги, за исключением, наверное, финального эпизода, оставляет не самые лучшие впечатления. Начинаются самоповторы, длинноты, автор зачем-то бросает силы на доказывание (самому себе) идеи нелинейности времени, приплетая к ней ещё и конец света.

С нелинейностью, как мне кажется, тут вот какая история. Взяв на себя честь и смелость использовать в своём тексте древнерусский язык, автор не мог не понимать, что написанную таким образом книгу, какой бы виртуозно-талантливой она не была, читать никто не будет (разве что кучка филологов, но точно не массовый читатель), и судьба её печальна и безнадёжна – долгое околачивание закрытых дверей и итоговый тираж в 500 экземпляров. Поэтому, законно желая сделать книгу дружественнее и доступнее для широкой аудитории, автор решает уравновесить непривычный нашему уху древнерусский – русским современным. Желание понятное и в некоторой степени благородное, но с этого, как мне видится, и начинаются все проблемы романа. Можно сказать, что недостатки здесь являются продолжением его же достоинств. Итак, автор решает разнообразить языковую архаику современной речью, дабы капризный читатель не убёг, не купивши книгу. Но совместить древность и современность просто так, ничего никому не объясняя, не получится (как я уже сказал, интрига загружена, и читатель ожидает обоснования). Поэтому под этот хитрый ход придумывается концепция, ставшая впоследствии в книге одной из центральных, – о нелинейности времени, его закрученности и спиральности и вообще о возможности это самое время гнуть и выворачивать как угодно. Получается, что если сама структура времени ставится под вопрос, то чего уж удивляться, что в XV веке на Руси в речах мелькают всякие современные словечки и канцелярские формулировочки. Вот и подбили алгеброй гармонию. И всё вроде бы гладко – языковое и стилистическое допущение оправдано, и автор получает карт-бланш писать как ему вздумается, без конца перескакивая от древнерусского на новый русский, протокольный советский да хоть и на феню, если для сюжета понадобится. Сама же шаткая конструкция подпирается «глубокомысленными» размышлениями о природе времени. Но автор и на этом не останавливается, а идёт ещё дальше – заигрываясь в свою теорию, он щедрыми мазками оставляет по тексту то тут, то там разного рода пророчества, когда герои наяву и во сне заглядывают в далёкое будущее и из своего лубяного XV века видят события века XX, и таких эпизодов-включений, обращающихся к абсолютно незначащим, мелькнувшим на секунду персонам тридцать третьего плана и не несущих никакого сюжетного смысла, кроме как обоснования теории времени, накапливается с избытком. А объём между прочим растёт.

Но вся эта громоздкая конструкция рушится в один миг от одной лишь простейшей мысли, что если, по Водолазкину, люди в далёком XV веке могли с такой лёгкостью заглядывать в будущее и жить в современном нам языковом поле, то и мы, если не все, то многие, должны обладать аналогичными же способностями. Но не тут-то было, подвох ощущается без лишних объяснений – очевидно, что языков будущего мы не знаем и не живём в поле будущих терминологий, равно как и прошлых. Поэтому и суждения о нелинейности времени не объясняются таким образом, по одной лишь авторской прихоти. Эпизоды, приведённые Водолазкиным, являются следствием теории о нелинейности времени, а не её доказательством. Этот логический промах в конце концов и рушит всю тяжеловесную конструкцию. Ну не верит никто в общее поле времён, читатель вот только что узнал про этот несчастный XV век и про его язык, прародитель сегодняшнего русского, и где тут искать соответствия? а потому и книга читается с подспудным пониманием искусственности и неправдоподобности её философской канвы. Налицо банальное несоответствие материала выдвигаемой идее. Намного более изящно и тонко нелинейность времени раскрывается, например, в рассказе Теда Чана «История твоей жизни». Вот там материал служит идее, а не наоборот.

Вот поэтому-то первая половина книги понравилась мне намного больше. Во второй автор пускается в оправдание собственных допущений и даже вводит дополнительного героя – итальянца Амброджо, который своими вещими снами должен убедить нас в том факте, что время нелинейно. И этот чисто технический персонаж исполняет всего-то-навсего функцию живого доказательства, а также медиатора в далёком путешествии Лавра. И в тот момент, когда персонаж-функция становится не нужен, автор предсказуемо и легко от него избавляется.

Вторая половина книги слаба ещё и тем, что в ней начинается движение ради движения, приключения ради приключений. И слово «приключение» здесь отнюдь не метафора. Вводя в текст нового значимого персонажа – Амброджо Флеккиа, автор не может избежать самого стандартного фентэзийного хода (мотива пути) и запускает наших героев в путешествие – через половину Европы и Средиземное море в Иерусалим. Амброджо, понятное дело, выполняет роль верного спутника и переводчика. И естественно, по дороге нашим героям то и дело угрожает опасность, разбойники, знаете ли, и всякие дикие неправославные аборигены. Прибавляет ли что-либо подробное описание дорожных злоключений глубине книги? Нет. Зато здорово развлекает. И, казалось бы, сиди Лавр на своём русском севере и медленно погружай читателя на глубину своей мудрости, но нет, автор считает нужным протащить нас по всей карте – через Псков и Киев в Венецию и далее в Иерусалим, как и положено в лучших традициях жанра фэнтези. Жаль Америку к тому времени только открыли, а то и там бы наши герои отметились.

Ну и раз уж речь зашла о жанровых штампах и прочих развлечениях, не могу не отметить один странный момент. Мне показалось очень спорным авторское решение наделить православных священнослужителей различными сверхспособностями. Почему-то у Водолазкина они видят будущее, общаются друг с другом на расстоянии посредством телепатии и даже летают по воздуху. Я не понимаю, зачем подобные дешёвые спецэффекты книге, которая вроде как несёт в массы духовные христианские ценности? Ну разве только для того, чтобы произвести впечатление на не слишком культурного потребителя, понимающего только когда «вау!» И я также не знаю, совпадение или нет, но сам принцип построения характера Лавра, основанный на гипертрофированном созидании добра во искупление некоего тяжкого греха юности, очень напоминает архитектуру характера Человека-паука, героя фильмов и комиксов. Я понимаю, насколько это резко звучит, но такая дикая аналогия никогда не пришла бы мне в голову, если бы не пресловутые сверхспособности, приписанные Водолазкиным православному духовенству.

В итоге мы имеем вполне добротную и интересную развлекательно-культурную книжку с блестящей языковой игрой, запоминающимся героем, бодрым сюжетом, но до обидного интеллектуально пустую. Замах был внушителен, и первая часть хороша, но финальное общее впечатление совершенно не то, на которое можно было рассчитывать. Но книга отнюдь не плоха и определённо найдёт своего читателя, потому что: а) эмоциональна и зрелищна; б) не требует сколь-либо серьёзного умственного напряжения. Ну, таковы уж реалии современных бестселлеров.

https://kobold-wizard.livejournal.com/875671.html

Это было первое знакомство с творчеством Евгения Водолазкина, дважды лаурета «Большой книги». «Брисбен» был прослушан в исполнении Игоря Князева.

Главный герой — известный русский гитарист, эмигрировавший в начале 90х в Германию. Его приглашают главные концертные залы мира, чтобы выступать вместе с Маккартни, Элтоном Джоном, Миком Джаггером и Шинейд О’Коннор. В самолете он знакомится с писателем, который предлагает написать его биографию. Так начинается погодичное жизнеописание Глеба Яновского, уроженца Киева, затем ленинградского студента, а потом и мировой музыкальной звезды. Начало работы над книгой совпадает с переломным моментом в жизни музыканта — ему ставят диагноз болезнь Паркинсона. Тремор и прочие неврологические проблемы будут постепенно усиливаться, исключая игру на гитаре и мешая жить.

История развивается в двух временных последовательностях: одна — становление героя, а вторая — его нынешняя жизнь в период с 2012 по 2018 с семейными неурядицами, развитием болезни и размышлениями о том, как жить дальше. Из глобальных событий в роман попали два переворота — ленинградская версия событий 1991-ого года, когда герой отправился на Исаакиевскую площадь, чтобы защищать новую власть, и киевские события 2014-ого, когда Глеб Яновский, имеющий немецкий и российский паспорта, отстраненно наблюдает революцию гидности, которая имела мало общего с той Украиной, на которой он вырос.

» – Скажи, братику: ти Україну хоч трохи жалiєш? Ти ж народився тут, вирiс. В тебе серце не болить?

– Болит. Россия и Украина для меня – одна земля.

– Для нас – не одна.

– Пореже говори мы. Я значит гораздо больше.

Не отрываясь от дороги, он качает головой.

– Це, братику, вибач, твоя фантазiя. Коли воюють тисячi, я не значить нi-чо-го.

– Стяжи мир, и тысячи вокруг тебя спасутся.

– Це ти… сам таке вигадав?

– Это Серафим Саровский. В нашем случае: мир между людьми начинается с мира в человеке.

– Серафим – росiянин, – смеется Олесь. – Не знаю, чи можна йому вiрити.»

Книга включает достаточно длинный временной интервал, и отдельные события размываются. Вместе с этим смягчаются и эмоции. Ведь половина книги — это память о событиях 20,30,40-летней давности. Украина да и Союз в целом вспоминаются главному герою в атмосфере детства с заботливой бабушкой, суровым отцом-украинцем и легкомысленной матерью, а также многочисленными лиричными типажами той поры. Постсоветская Россия возникает быстрым проблеском пары глав с наивным и полукриминальным бизнесом первых ельцинских лет. Все это собирается в памяти одного человека, но лишено на мой взгляд драматичности. Один из персонажей дарит ему максиму: «Жизнь – это долгое привыкание к смерти». Эти слова хорошо описывают роман, в котором нет страсти. Есть долгое, смиренное привыкание к происходящему распаду. Сама успешная карьера музыканта, на мой взгляд, выглядела в этой судьбе как-то неуместно. Годы триумфа с 1999 по 2012 выпали из книги, словно они неинтересны самому герою.

"– ...Обо мне есть уже несколько книг. По-своему неплохие, но все как-то мимо. Понимания нет.

– Музыкального?

– Скорее, человеческого… Я бы сказал так: нет понимания того, что музыкальное проистекает из человеческого».

Итого: Героиня, преподавательница русского языка, рассказывает об изменении смысла слова «успех». Первым из древних определений была «польза духовная». Наверно, герой достиг успеха именно в этом смысле. Беда в том, что его нечем смерить, а потому судьба человеческая в романе видится слишком... обыкновенной. «Иммануил Кант. Родился. Жил. Умер.»

Хорошая вещь, есть над чем подумать (и здесь сразу предупреждение о многочисленных спойлерах). Любопытно: те же самые люди, что кричат про «гетто», этот роман нахваливают, хотя тут не просто фантастика, а даже попаданец (впрочем, попаданец наоборот – из прошлого в почти настоящее). В «гетто» этот прием кто только не эксплуатировал, даже ваш покорный слуга. И пресловутые скрепы в «Авиаторе» в изобилии, кстати. Ату его! Нет, хвалят.

Уж много сказано об аллюзиях и «мостиках» к дореволюционной русской литературе, о замечательном качестве текста, об удачной композиции, о философском подтексте, о Лазаре и Платоне Каратаеве — все эти вещи очевидны и достоинства бесспорны, так что не стану повторяться.

А вот центральный герой, Иннокентий Платонов, мне кажется фигурой весьма спорной. Такой человек не может олицетворять собой наше прошлое до 1917 года, нашу историческую память. Очень тихий, простой, лишенный пассионарности. В произведениях авторов того времени сплошь иные типажи. Допустим, по авторской задумке Иннокентий созерцатель, художник — но почему он сосредоточен на мелочах? Комар на коже, запах еловых веток, природа, разные бытовые частности – это красиво, но все мало изменилось за сто лет; так ли интересно это в сравнении с важными событиями прошлого? Квинтэссенция такого подхода (в словах героя): «посиделки на кухне с самоваром – событие не менее важное, чем сражение на войне». И подобное обесценивание истории проступает во многом. Например, совершенно жегловское заявление «наказаний без вины не бывает». Или, «Господи, накажи и правого и виноватого». Между тем, суть той бурной эпохи как раз была в том, что и прошлое России и будущее (и люди, сражавшиеся за них) несли в себе и правду и неправду. Позиция «моя хата с краю» тоже имеет право на существование, но, если ты самоустраняешься от событий своего времени, не жалуйся и не удивляйся потом.

Пассивность героя видна и в отношениях с Анастасией. Любовь их совершенно платоническая, и даже девушка просит о большем, но Иннокентий стойко держит уровень «гуляем за ручку», никакого сближения. А если б сблизился, если бы они ждали ребенка – может быть, он и не совершил тот грех, за которым последовала трагедия. С Настей в 1999 году у него могла бы повториться та же скучная непорочная история, но состояние аффекта и раскрепощенность нашей современницы помогли. Возможно, автор и хотел навести на мысль, что пассивность в эпоху пассионарности чревата проблемами? Пока Раневская и присные гуляли да вздыхали – Лопахин купил да вырубил их вишневый сад. Что, если бы в 1918 году миллионы таких мечтательных иннокентиев взялись бы за оружие – не пришлось бы им потом умирать в голоде и холоде на Соловках? Если так, то намек чересчур неясный, не читается. В других случаях, когда надо на что-то намекнуть, Водолазкин себя не сдерживает: отсылки к Робинзону на острове или статуэтка Фемиды мелькают в повествовании даже слишком часто. Еще одна «программная» идея Иннокентия: «история состоит не из событий, а из явлений», тоже спорна – все явления приходят в историю через события.

Любопытно, что злодеи-гпушники в романе как раз ужасные развратники и все время насилуют, жестоко избивая, заключенных женщин в лагере, на контрасте с целомудренным Иннокентием. Это, конечно, лишь другая крайность поведения, но старик Фрейд мог бы заинтересоваться таким авторским подходом. В ту же копилку маленький член негодяя Зарецкого (вот еще интересный вопрос – можно ли считать его антагонистом? Пожалуй, да), доносчика, который каждый день выносил с завода привязанную в промежности палку колбасы. Так и погиб с расстегнутыми штанами. Зарецкий еще более пассивный и тусклый герой, единственное действие его – донос на профессора Воронина – совершено без мотивации, и он сам это признает (!). Зачем психологически обессмысливать такое интересное явление в истории, как доносительство? Зачем лишать героев мотивации? В итоге они просто совершают какие-то поступки, без ненависти, зависти, гнева, любви, желания мести и так далее. По-настоящему живая и активная в романе только Настя.

Я утверждаю: популярность фантастики о попаданцах в России – это последствия исторических травм, в первую очередь недавних. Русский человек снова и снова подсознательно возвращается в прошлое, к пережитому страной кровавому опыту, он размышляет о том, как могло бы все пойти иначе, без такого количества материальных, культурных, духовных потерь. Так и Водолазкин снова поднимает из заморозки ровесника прошлого века, чтобы еще раз ощутить потерянную эпоху на вкус. Менять что-то уже поздно, все сделано, убитых не вернуть. Но можно хотя бы восстановить память эпохи для потомков.

Отчего-то при чтении легко угадывались повороты сюжета: так логично он выстроен. Возлюбленная состарилась и померла? – не беда, у нее же внучка. Герой выбрался из жидкого азота и с бодрым отвращением изучает новую эпоху? – ну это слишком просто, сейчас должны начаться страдания. А вот и страдания: вдруг начали отмирать клетки мозга. Но просто уложить его в гроб и рыдать скучно, так что будет открытый финал. А Настя от Платонова дочку родит, перебросит мостик в новый век. Жизнь продолжится. Кстати, вот за это автору искреннее спасибо. Еще недавно у современных литераторов все было куда грустнее. А тут и ребенок в проекте, и открытый финал, оставляющий призрачную надежду — это уже какой-то луч света, без шуток, особенно при таком грустном сюжете.

Как писал Роберт Маки, есть два основополагающих подхода к кино и литературе.

Рассказать историю.

Самовыразиться.

Данное произведение, безусловно, относится ко второму варианту. Для автора второстепенно восприятие читателя. Главное — самовыражение,игра с текстом, с формами, с языком. Должен сказать, ему это удалось — одно только отсутствие диалогов чего стоит.

К сожалению, все это -самовыражение, игра с формами и языком — современный тренд в отечественной литературе (за рубежом, увы,тоже, но меньше). Это залог того. что тебя заметят критики,без которых сейчас никуда. Возможность получить хвалебные отклики, престижные премии, а это реклама и раскрутка. Критики «делают«автора, а читатели потом, клюнув на «авторитетное» мнение, продираются через корявый текст самовыражения и некоторые, чтоб не ударить в грязь лицом, даже восторгаются:«Ох, как глЫбоко!»

Давно с таким удовольствием не читал книгу. Даже не могу сказать, чем именно так привлекает книга – стилем изложения, когда герои от старославянского очень естественно переходят на манеру изложения выпускников ВУЗА XX века, и обратно. Или самой историей жизни главного героя, его трансформации от деревенского лекаря через блаженного до святого. И хотя автор совершенно не позиционирует произведение как исторический роман, ты проникаешься всей этой атмосферой средневекового Белозерска и Пскова, Иерусалима и глухой деревни. Одна из лучших прочитанных за последнее время книг.

Это прекрасно! В особенности после недавно прочитанного «Лавра». Не хочется разбирать или комментировать, хочется переживать заново – молча, без суеты.

На ЛиТерре мы говорили, что едва ли не вся фантастика, какую мы ценим и любим, перебралась в мейнстрим и отлично себя там чувствует. А едва ли не все то, что осталось под брендом «фантастики» — «чертово колесо» в парке, скрежещущий механизм индустрии развлечений. «Авиатор» — еще одно яблоко в эту корзину.

В книгах Водолазкина хорошо все. То есть, вообще все. И увлекательно — не оторваться, и оригинально, и написано просто здорово, и язык замечательный: читать — одно удовольствие, и за душу цепляет, и эмоции — от слез до смеха... В общем, всем хорош. Один из лучших современных писателей, как на наш взгляд. 99% современных русскоязычных писателей-фантастов ему и в подметки не годятся (впрочем, не только фантастов). Т. е., Водолазкин пишет не просто лучше них — это принципиально другой уровень, другой класс.

И да, с непривычки, наверное, может не пойти. Так же как и книги, к примеру, Дины Рубиной или Марины Степновой, которые, как на наш взгляд, находятся с Водолазкиным «в одной литературной весовой категории».

Помимо прочих достоинств, в книге сталкиваются минимум два языковых пласта: современный и архаичный. В книге ясно прослеживается тема относительности времени и абсолюта жизни вечной, и разновременная речь персонажей, а также ткань авторского текста, превосходно работают на раскрытие темы и воплощение идеи. «Жития святых», рассказанные человеком из будущего, в котором мы живем.

При прочтении возникает внезапное чувство классовой ненависти. Уж внедряли его коммунисты, внедряли — не смогли. А вот такие авторы смогли его пробудить. Некие белые и пушистые господа. Некие мерзопакостные нелюди из народа. И сам народ как-то существует там. Где-то. Совершенно мимо белой и пушистой жизни. Как обслуга новых русских, на которую пофиг и параллельно.

Само сладкое детство персонажа, конечно перекликается с нашим, которое было при коммунистах. Мирно, спокойно, беззаботно. Да когда нет смуты — оно всегда так. Но автор акцентируется что вот тогда было хорошо, а потом пришли гады и всё испортили. Да. Гады они такие. И чья вина, что те, кто рулил обществом допустили такое? Об этом как-то среди квазибывших как-то не принято рассуждать. А надо бы.

Ну а сам текст цветист, но сумбурен и в общем-то скучен. Несмотря на богатый язык.

Дочитал роман и пошёл знакомится с отзывами. Бывает так – когда вещь очень понравилась, хочется узнать чего же ещё хорошего я в ней не заметил? Читаю отзывы и глаза начинают понемногу выкатываться из орбит. Лаборанты, чьё мнение я весьма уважаю, посчитали роман неудачным и, особенно, по сравнению с «Лавром» того же автора. Что называется «опс«!

«Лавр» – очень хороший роман, получивший у меня с разбегу восьмёрку, которая, судя по ощущениям, через несколько месяцев утрясания впечатлений вырастет до девятки. Но «Авиатор»-то сразу в десятку.

Не буду сравнивать два романа, придется говорить о «Лавре» в негативном ключе, а он хорош. Просто перечислю достоинства, которые, на мой взгляд, в «Авиаторе» проявляются гораздо сильнее.

Итак, «Авиатор»

Книга чрезвычайно цельная. При всей медлительности повествования, все её эпизоды воспринялась как необходимые. Такое редко бывает. Обычно, в хорошей книге нет лишних эпизодов, но есть такие, которые не мешают, даже помогают воспринимать роман, но не являются обязательными. А здесь я даже не возьмусь ткнуть в абзац, без которого можно обойтись. На мой взгляд, конечно.

Я любитель короткой формы. Романы, даже прочитанные с удовольствием, в большинстве оставляют у меня послевкусье «ну неужели трудно было подсократить»? Здесь обошлось без таких мыслей как по ходу чтения, так и после него.

Очень интересный герой. И, при этом, совершенно положительный, хороший человек. Хорошего человека написать трудно, так написать, чтобы не ощущалась приторность. Здесь же именно хороший человек, и именно без приторности. Помимо того, что герой положительный, он ещё и логичен. Ну не люблю я сопереживать персонажам, делающим нелогичные поступки. Точнее даже не так, не могу сопереживать поступающим импульсивно, немотивированно. Здесь же все действия героя вытекают из его образа. Кстати, при всей фантастичности, герой живой, такой, какого можно вообразить среди своих знакомых. Если без фантастической составляющей, конечно:)

Отдельная статья – вера. Герой – человек глубоко верующий, что, наверное, у Водолазкина не просто так написано. У меня же, религиозность, как правило, вызывает отторжение. Как правило, не могу я серьёзно воспринимать ни человека, ни персонаж, если он заменяет разум верой. Здесь же никакого отторжения, вера героя дополняет разум, а не заменяет его.

За что бы покритиковать? Пожалуй, образ Гейгера не очень мне пошёл. Ну не видел я в жизни российского немца, характер которого вытекал бы из его немецкости. Ощущение, что автор здесь пошёл лёгким путём – опёрся на стереотипы, ассоциирующиеся со словом «немец». Но и за это особо критиковать не буду. Может быть, возьмись Водолазкин прописывать этот персонаж второго плана так же специфично, как главного героя, и расползся бы роман на куски?

Ещё одна похвала, совсем уже моя-субъективная. Я, как правило, не люблю читать вещи в антураже начала 20-го века. Не могу сказать почему – не нравится и всё. Век так 17-й и раньше — с огромным удовольствием, а позже как-то не идёт. Здесь же автор и этот мой барьер преодолел без какого-либо напряжения.

Но почему же, всё-таки, плохие отзывы? И почему сравнения с Лавром – прекрасным романом, занятным персонажем, но от жизни оторванными? Кому-то, наверное, Авиатор в неподходящий момент попался, но не каждому же? Я попытался подумать, что бы могло переключить восприятие. А не фон ли? Не обижайтесь, коллеги, но, подозреваю, что сказывается переедание. Переели мы правды про двадцатые-тридцатые годы. Хотим читать качественную литературу про те времена, за которые нам не стыдно, а не про те, за которые стыдно. А за тридцатые двадцатого нам очень стыдно. Тогда ведь жили не наши далёкие, почти сказочные, предки, а вполне реальные бабушки и дедушки. Это при них всё это происходило, даже если не с их прямым участием, но при них. Психологический феномен, больше известный по Германии. Тот, что у немцев с Гитлером – стыдно им за своих предков того времени, и очень не любят об этом времени лишний раз вспомнить.

Может быть я и не прав, но другого объяснения не нашёл. Может кто-то другой подскажет почему отзывы на один из лучших романов, мной в последние годы прочитанных, пестрят отрицательными эпитетами?

Что формирует личность человека? Что из себя представляет в «сухом» виде душа? И когда все же жизнь (в биологическом смысле) заканчивается по настоящему? Судя по всему это наш багаж в виде Памяти. Это жизненный опыт, ощущения, мимолетные и сильные, фундаментальные чувства. Это мозаика лиц, пейзажей, запахов и звуков. Пока все это живо в голове человека он в большей степени жив, чем мертв.

Евгений Водолазкин создал роман-калейдоскоп, роман-паззл, где главный герой должен этот паззл собрать. По стечению обстоятельств, полностью лишившись памяти, он по камешку, по песчинке пытается восстановить потерянное собственное Я. Это и яркие картинки из детства, и серые, мутные образы из взрослой жизни. Герой не просто человек своего времени, он пришелец, призрак прошлого, оказавшийся в нашем «компьютерно-автомобильном» мире. И в этом его трагизм, он последний свидетель уже ушедшей давно эпохи. Ему приходится искать не только себя самого, но и понять почему он оказался здесь и сейчас.

Что самое важное, автор в романе говорит не только о чувствах и переживаниях одного единственно человека. Водолазкин показывает событие века — Октябрьскую революцию, годы предшествующие и последующие ей. Очень тонко, между строк он описывает дух времени, этот переходный период. И чем-то роман в этом плане напоминает Собачье сердце Булгакова. Нет победителей, время не щадит никого. Но все же, по моему мнению, чрезмерно однобокий, субъективный авторский взгляд на время и исторические события.

Роман Евгения Водолазкина «Авиатор» почему-то сразу мне напомнил очень давнюю повесть А. Биой Касареса «Козни небесные», где рассказана история лётчика Морриса, который, после совершения полёта, попадает в Буэнос — Айрес другого измерения. Позже он, вернувшись в своё время, пострадавший физически и психически, лечится в больнице, и память восстановить, разобраться во всём помогает его друг доктор.

Нечто подобное мы видим в романе Е. Водолазкина — есть и лётчик, и доктор, и постепенные воспоминания день за днём о своём прошлом. Водолазкин фрагментарно, небольшими фресками, зарисовками показывает нам разные пласты жизни героя в прошлые времена, делает это достаточно подробно и хорошо.

Но книга не наполнена жизнью, бьющей ключом энергией, радостью воспоминаний, или горечью утрат.

Герой мне показался лишённым жизни, каким-то придуманным, картонным. Повествование вялое, сухое, плетётся, как старая кляча, и надо каждый раз, возвращаясь к книге, совершать усилия над собой, чтобы дочитать её до конца.

Не зацепила.

В полном восхищении от «Авиатора», взялся за «Лавра». С некоторым трепетом, не скрою, как никак книга-победитель.

Водолазкин – потрясающий медиевист. Ему удалось показать то, что пытались объяснить другие исторические романисты – средневековье это не дома, кафтаны и кареты, а Бог и Духовность. Они не просто пронизывали бытие человека, они связывают воедино предметы и явления, время и пространство, заменяя собой законы физики, социологии, экономики — на протяжении сотен лет и вполне успешно. Другие авторы тоже постоянно говорили об этом, но – лишь говорили. Водолазкин – в это ощущение погрузил. «Лавр» книга-атмосфера, и именно средневековье в ней главный герой.

Попробую объяснить. Возьмём «Имя Розы» – из этой книги мы потрясающе узнаем средневековье, но с несколько научно-исторической точки зрения (не даром оно описано глазами пусть монаха-бенедиктинца, но учёного, то есть человека, чуть приподнятого над современниками и приближенного к нам – людям будущего, людям иного мироощущения). Средневековье же остается лишь антуражем, в котором двигаются главные герои, законами, по которым они движутся и границами, за которые они выйти не могут. Мы следим за людьми.

Хорошо, возьмём пример менее сюжетный – Иванов, «Сердце Пармы». И тут в центре – человек. Становление его и воля, которой он подчиняет природу, творя Средневековье вокруг себя. В «Лавре» же Арсений – просто бот, дистанционная камера, глазами которой мы Средневековье наблюдаем. Становление героя?.. Наверное, только в первой части, а дальше я перестал чувствовать живого человека. Поступки его филигранно мотивированы, тут никакой критики, но всё равно видишь за ними не потребности героя, а волю автора, который – галопом по европам – тычет Арсения (а точнее – нас в аресениевой голове) в разные средневековые уголки и разные подвижнические ситуации дабы написать масштабное полотно.

Полотно получилось, спору нет. Статичная картина, абсолютно реалистичная, наполненная атмосферой и абсолютно зримая. Картина, не кино. Полный жизни вдох. Кадр длиною в человеческую жизнь.

Книга великолепная, но, на мой взгляд, «Мысленный волк», конкурировавший с «Лавром» за «Большую книгу», намного сильнее по воздействию на читателя.

Представьте, вот перенесся человек из начала 20 века в ее конец. О чем он может нам рассказать? Он ведь был непосредственным свидетелем переломных событий в жизни нашей страны, как царизм приходил в упадок, как в атмосфере витал дух недовольства и предстоящих изменений. Первая мировая война, революция, белые, красные, стачки, битвы и войны, Ленин, Сталин, террор, голод.

Но у Водолазкина немного иной взгляд на это. По его идее, мы и так все это знаем или можем узнать из сотен разных исторических книг, тогда как мало вы где вы найдете описание быта того времени. Не быта даже, а таких повседневных мелочей, которые уже не восстановить и о которых ни в одной исторической книге, даже самой скрупулёзной не напишут. Цокот копыт по мостовой, стрекот цикад по ночам, свет газовых фонарей, походка людей, первые синема.

Трудно рассказать про эту книгу без спойлеров, потому что когда я брал этот роман, я ровным счетом о нем ничего не знал и хочу сохранить в своей рецензии ту же долю неизвестности, который иногда оборачивается удивительным благом.

Читаешь этот пронзительный роман и начинаешь невольно замечать те повседневные вещи, которые в связи с нашей занятостью и бессознательностью, проходит для нас фоном, хотя мы все знаем, что в мелочах и скрывается радость. Когда вы последний раз полной грудью вдыхали воздух и осознавали все составляющие запахи этого воздуха? Помните узор на окнах, который рисовал мороз на стеклах, как рисовали на запотевших стеклах и что ваш палец при этом ощущал? Пение птиц или звук проезжающих мимо машин? Слушайте, осознавайте и «Идите бестрепетно»

К сожалению, явная неудача любимого мною автора. Диссонанс с уровнем на котором написан «Лавр», просто разителен, не зацепило вообще. Понятно, что книга другая и о другом, но как будто другой человек писал. Читается легко, но вещь вторичная, согласен с prouste, «Письмовник» Шишкина гораздо сильнее. Оценка 6.

Замечательный роман. С первых же строк чувствуется, что пишет отнюдь не школьник, воспылавший любовью к древнерусской литературе после того, как краем уха уловил, что кто-то там «растекался мыслёй по доске», и возжаждавший написать нечто «Истинно Древнерусское». Тут с самого начала видно, что этот роман, стилизованный под вариант житийной литературы пишет человек, который посвятил большое количество времени её непосредственному изучению. Даже достаточно эпатажная нумерация глав (кириллические буквы в их цифровом значении) выглядит совершенно естественно. Настолько же естественно смотрятся и внезапные вставки современной лексики и реалий:

Единственный недостаток романа: он суховат. Стиль выдержан, язык на высоте, а вот чего-то ещё не хватает. Как будто писалось безусловно талантливым, думающим человеком, но не столько «от души», сколько «из головы». В целом же, Водолазкин справедливо получил свои награды.

Путешествия во времени – излюбленная тема фантастов. Этот сюжетный ход открывает простор для фантазии в описании технических и научных достижений. Но это не про «Авиатора»… Главный герой книги, чья молодость прошла в бурные времена начала ХХ века, совсем не поражён и не очарован концом ХХ века. В своих записях-воспоминаниях он снова проживает свой век – детские увлечения, юношеская любовь, ад Соловков. А главное, звуки и ароматы, цвета и линии, чувства и эмоции той эпохи, про которые так мало знают современники из документальных хроник… А как жить человеку, оторванному от своего времени?

Люблю книги про «попаданцев» — ведь это отстранённый взгляд со стороны сразу на две эпохи – покинутую и новую. Конечно, это в первую очередь это взгляд автора. Но мне импонирует взгляд Водолазкина – спокойный, без излишнего очернения или восхищения, с достаточно ироничным восприятием реалий жизни. Может быть, сюжетные задумки и общие идеи романа далеко не новы, но я получал искреннее удовольствие от чтения книги. Спасибо автору!

Итого: Качественная современная отечественная проза. Написана отличным литературным языком. Рекомендую тем, кто ищет не мощный экшн и заумное хитросплетение сюжета, а просто качественную художественную литературу с небольшими фантастическими и историческими допущениями. Обязательно возьмусь за более известную книгу автора — «Лавр».

Я все время ждал чего-то, ведь это фантастика... не дождался. Мнилось, что книга должна закончиться как-то, ну, например, как в Берсеркере Саберхагена — Брат мой, ну или в Книге Страшного суда... Но нет. В общем, правосланое — это не мое.

Помимо моих разочарований — книга написана интересно, весьма любопытно сделано переключение языка и вставки будущих событий, известных историй, сленга, оно как бы расширяет горизонт событий. Я ожидал еще какого пласта смысла сверху. Буквы из-за текста не проглядывают, но к концу становится скучно.

Очень бледный традиционный и немощный роман, шибко контрастирующий с «Лавром», в котором дерзание и нетрадиционность уж точно были видны. Уж очень вялы описания дореволюционного СПБ, анемичен центральный персонаж, да и сюжет не так, чтобы очень уж держит в напряжении. В «Чапаеве и Пустоте» все было куда как более славно, ну на то этот роман и шедевр. У Водолазкина не отнять филологическое образования, но в этом романе погрешности темперамента фатальные. Фантазии и дерзости, умения взглянуть на давно заболтанное не нашлось, а соображения относительно того, что милосердие выше справедливости и в таком же духе, определенно встречал ранее.Уж точно не понимаю присутствие этой книжки во всякого рода номинационных премиях. Тем более мне непонятно, зачем было писать «Авиатор», когда есть «Венерин волос» и «Письмовник» Шишкина.

Некоторые воспоминания о детстве пишутся так, словно автор сам становится снова ребёнком. Эти же воспоминания, читая, каждую секунду явно ощущаешь: это написано, что называется, «с высоты прожитых лет». Даже там, где описываются совсем детские ассоциации и чувства. Это создаёт особую атмосферу текста.

Для меня чтение этой книги явилось определённым опытом, потому что я никогда не читала описание жизни святого человека от начала и до последнего вздоха и даже более, кроме как статьи в энциклопедиях. Скажу, что читать было сложно. Нет, сам текст шёл легко несмотря на то, что в одном монологе речь героя могла переходить с понятного мне языка на чистейший древнерусский, с него на среднесоветский и постинтеллигентский. Меня это поначалу насторожило и даже возмутило, но потом смирилась – чего придираться то, таков выбор Автора. В целом то это помогло легко её прочесть.

Тяжело было воспринимать саму историю человека, слава которого была велика, ну в относительных рамках конечно, она заполняла весь обитаемый мир, ему, Лавру, нигде невозможно было от неё укрыться. А он всего то хотел пройти жизненный путь вместо своей Устины единственным доступным способом – вершить добрые дела от её имени, ведь от своего он не решился бы их сотворять. Мне не понятно почему Арсений решил, что именно таковым бы был путь Устины. Мне видится, что он настолько чувствовал себя виновным в смерти своей единственной, что уйти из жизни было бы для него самым лёгким, а этого он не мог допустить. Поэтому выбрал для себя путь самоотречения, изгнания, боли, страданий и слёз – для него это благо.

Самой интересной для меня была первая часть, где описываются его первые шаги в жизни с дедом в старом доме на окраине деревенского кладбища, его обучение врачеванию травами и многим необходимым вещам в деятельности лекаря. Именно в этой части в одно мгновение Арсений из молодого человека превратился в старца и другого возраста у него не было всю его жизнь. Потом идёт самая тяжёлая часть: самобичевание, изгнание из себя всех жизненных помыслов и человеческих потребностей, смирение и единственное желание – спасать человеческую жизнь, потому что её он считал самым ценным в мире. И не важно, что порой ему доставалось от тех же кого и спас. А далее восприятие пошло тяжелее: путешествии в Иерусалим, о том, как он лечил людей, как плакал каждый раз, когда не мог спасти чью–то жизнь и чувствовал себя виноватым в этом, он думал, что не так сильна была его молитва, об его молчании, об осознанном уходе в одиночество, об юродивых и провидцах. Всё это долго и однообразно.

Несмотря на то, что я легко прочла эту книгу мне её читать было не интересно и где–то даже неприятно. Как только я поняла, ещё в самом начале книги, о чём пойдёт речь, я ничего хорошего не ждала. А ведь согласитесь, что читать о том, где на каждой странице слёзы, болезнь, гной, бубоны, уды, смерть, стенания и прочее не особо то привлекательно. Даже если это жизнь святого. Я не прониклась книгой и её героями, они не вызвали у меня сочувствия и сопереживания. Я даже не смогла их себе представить воочию: ни Арсения, ни Устину, ни Амброджо. Они остались для меня набором букв, текстом, напечатанном на страницах. Для меня в этом романе не хватило живых, правдивых и точных деталей. Всё довольно туманно и однообразно. Но я отдаю должное стилю изложения книги – обширные цитаты древних текстов придают ему вес и значительность.

Все сказки рано или поздно кончаются. Маленький принц остался один. Он вырос, возмужал, стал лекарем и попытался исцелить боль мира...

Это присказка, не сказка — чудо будет впереди.

(не гоже: вельми пафосно, велеречиво. да ещё не ровён час примут за сиквел Экзюпери, хотя аллюзии на виду: старик, мальчик и волчонок — «Мы в ответе за тех, кого приручили»... начнём иначе)

Именно таким мог бы стать Волкодав, напиши его мужчина-филолог? Уже ближе, но тоже не айс; хотя общедоступность и филологическая составляющая налицо, особенно в начале книги, когда древнеславянские словеса так и льются, словно вода из решета (на деле, читается не сложней, чем ивановская «Чердынь» — та же самая ориентация на массовость, скользит легко и плавно, словно ладья по беломорью).

(тоже не то... третья попытка)

Однажды, среди множества икон бросилась в глаза одна-единственная, где на чёрном фоне солнечным зайчиком проступал лик святого. Эта книга вызывает схожее впечатление — из всех бестселлеров нашего загибающегося книжного рынка практически она единственная выделяется языком — вкраплением архаичной древнеславянской лексики. Поначалу возникали сомнения насчёт уместности некоторых слов в подобном окружении (например, «эрекция» — аки обнагощённый уд на клиросе), должно признать, что они проскакивали не в прямой, а в авторской речи, где подобное допустимо. Хотя мнится, блатной жаргон в книге всё ж подозрительно современен (с другой стороны, до «охолонь, братан!» дело вроде бы не дошло).

Несмотря на то, что «Лавр» — книга модная и гламурная (догадываюсь, из-за какого слова пришлось заказывать спецтираж с отличающейся обложкой — бо негоже патриархам благословлять скоромяку), читать можно: нормальный бестселлер, легко читаемая беллетристика. Сегодня, когда в моде (чтобы оправдать звание Третьего Рима) византийские двуяз-двуречь-двумыслие, а самая актуальная профессия — психиатр, наибольшим спросом пользуются именно такие развлекательные оптимистичные лубки. Конечно, забавно иной раз полистать какой-нибудь раскручиваемый РПЦ бестселлер — например, про попов, разваливающих Советский Союз. Сокрушать империю зла — дело конечно святое и душеспасительное, но такая вот фрейдистски прямолинейная история про мужика, решившего пройти земной путь вместо своей покойной возлюбленной? — попахивает чем-то нездоровым (даже опасаюсь за уши некоторых хомячков — так и до пожара недолго). Пропаганда традиционных ценностей? Ну-ну. Быть может, среди клерикалов и в почёте такие душещипательные истории, но жить всё же следует своей, а не заёмной, жизнью.

В каком жанре «Лавр»? — русская фэнтези? магреализм? Пожалуй, это мейнстрим на (какбы-) историческом фоне, с краткими экскурсами в фантастическое — игра, лёгкая литературная забава на тему славянских супергероев. Автор 100% не фантаст — его ясновидец не прорекает ничего масштабного, что выходило бы за границы современности, картины провидимого носят частный, бытовой характер. Кроме того, жанровый автор скорее наделил бы сверхспособностями только одного персонажа (фэнтезийный боливар не вынесет двоих!).

Первая четверть романа хороша и самодостаточна, но далее начинается балаган: в серьёзный в целом текст просачиваются хохмочки и бородатые анекдоты («Они, кстати, ещё не знают, что Русь — Древняя, но со временем разберутся»). Вкус и чувство меры начинают изменять (или просто замечаешь то, на что ранее не обращал внимания): «что вам здесь, цирк что ли?», «гармонией поверишь всю эту алгебру», «компетенции», «интеллигентный спутник», «экономическая составляющая» — лексикон для средневекового человека по меньшей мере странный (не засланный ли казачок-попаданец?), тем более что совсем недавно сей муж выражался аки вахляк из дремучей чащи. Появляются отступления, воспринимаемые как добавленные для объёма — другие времена, другие страны — каркас повествования сыплется, разрушается. Начинаясь почти с восторженной, оценка неуклонно понижается (первая часть-полторы — прекрасно, далее — увы! — по нисходящей).

Книга развлекательная, приключенческая и отчасти просветительская: помимо краткого экскурса в древнеславянскую языковую среду, повествуется о знахарстве, институте юродивых на Руси и паломничестве в град божий Иерусалим — лишний повод для РПЦ прибрать книгу к рукам и заняться её раскруткой (продукт в своей нише качественный, ничего дурного в этом нет). Полагаю, «Лавр» более понравится людям с религиозным складом.

Плюсы: неплохой язык и незаезженное пока использование древнеславянской лексики, лёгкое и увлекательное повествование.

Минусы: чрезмерная идилличность — почти нет противостояния добра и зла, противники героя либо стихийные (чума, смерть), либо случайные и недолговременные: столкнулись на минуту и разминулись затем навсегда — и соответственно слабее интрига.

Изображённому в «Лавре» святому поклоняются почти поголовно, хотя в реальности такого скорее сожгли бы на костре: исцеляет ведовством, языческими «гигиеной» и «интуицией», а не молитвой с крестом и осиянием. Было бы намного интересней почитать не житие святаго старца (коих довольно и в лесковских обработках — «Аскалонский злодей» и иже с ним) — а про обычного земного человека, в душе которого в равной бы мере боролись и хорошее и дурное.

. . . . . . . . . . . А где же обещанное чудо? Рождение нового человека — всегда чудо.

17 мая 2014 я дочитала «Лавр» Евгения Водолазкина, о котором так много говорили все, кому не лень.

http://roman-shmarakov.livejournal.com/669025.html — тут можно ознакомиться с мнением человека, обременённым филологическим образованием, блестящим знанием латыни и других языков, литературным талантом и прочая (нет, сарказма ни малейшего — просто факты, как они есть).

Спорить с мнением не собираюсь — у меня нет достойной аргументации. Тем более, отзыв, скорее всего, правильный :

«Люди, рассуждающие так: «Древнерусские жанры — это хорошо, только вот этот лаконизм и аскетичность, это ни к чему; давайте набузуем сюда живой и полнокровной изобразительности, и у нас выйдет еще лучше», не понимают, что этот лаконизм и составляет суть жанра и что, отказавшись от него, они получают на выходе точно тот же продукт, который получился бы без всяких жестов в сторону Древней Руси, — дежурный суп из сувенирного топора в масштабе 1:43.»

Наверно, всё так и есть.

Только вот в чём закавыка: читая роман, я почему-то совершенно не задумывалась о его литературных достоинствах (недостатках). Мне тупо понравился текст, сюжет, персонажи и мелкое хулиганство («что в вымени тебе моём», «в королевстве Польском всё есть» и прочие «цитаты»). А ещё больше — авторская интонация, мягкая, без высокомерия. Книга оставила удивительно доброе и светлое впечатление, хотя описывала довольно мрачные события.

Отметила ещё один яркий признак своей читательской деградации: рекомендация протоиерея Андрея Ткачёва и «Гран-при международного православного форума «Несвятые святые»» (я купила доптираж, уже с другими надписями на обложке, к тому же — на предпасхальной ярмарке) была для меня более значимой, чем премия «Большая книга».

В комментариях по ссылке книгу характеризовали как «утешительный роман» и «новый подвид дамского романа для интеллигентных женщин». На статус «интеллигентной женщины» давно не претендую;-))), роман действительно утешительный.

Я знаю, что работодатели на Западе жалуются на безынициативность и отсутствие амбиций большей части нового поколения сотрудников. Не знаю совпадение это или нет (и если нет, то что было первопричиной, а что следствием), но те образцы современной западной популярной психологии, что издают у нас, как раз учат заново получать удовольствие от маленьких жизненных радостей, использую это как защиту от деформации личности в условиях конкурентной среды. Рассказ Водолазкина педалирует ту же самую мысль (только у нас защищаться нужно от другого), продвигая её традиционными для нас методами – через художественную прозу. Так оно надежнее.

Герой рассказа, будучи уже взрослым, вспоминает свое дачное детство, которое пропитано маленькими жизненными радостями, как бывает пропитан озоном воздух после грозы. Ты растворяешься в этом чужом тексте и счастье, начинаешь вспоминать свое детство, находить какие-то общие черты, расслабляешься, и в этот момент на тебя обрушивается трагедия, которая показывает все непостоянство жизни, её общую несправедливость и мимолетность. Прием конечно использовавшийся тысячу раз до этого, но очень эффектный и применяемый автором к месту, чтобы доказать, что все это не отменяет минут счастья.

«Рай – это отсутствие времени. Если время остановится, событий больше не будет. Останутся несобытия. Сосны вот останутся, снизу – коричневые, корявые, сверху – гладкие и янтарные. Крыжовник у изгороди тоже не пропадет. Скрип калитки, приглушенный плач ребенка на соседней даче, первый стук дождя по крыше веранды – все то, чего не отменяют смены правительств и падения империй. То, что осуществляется поверх истории – вневременно, освобождено».

Удивительно хорошая книга, и — для претендента на большие литпремии — замечательно интересная. Жизненный путь средневекового русского лекаря — от травника до костоправа, от юродивого до отшельника, — с элементами странного, неизведанного, с путешествием в Иерусалим, с предвидением будущего, с теми самыми элементами магического реализма, которые так хорошо смотрятся в «Парфюмере» или «Анатоме». Только здесь всё иначе, здесь всё очень по-русски.

Ну да «филологический роман», написанный с профессиональным знанием о ритме, предмете ( российское научное гуманитраное сообщество). Известное высказывание Шкловского, кажется, относительно обязательного умения филолога написать внятный художественный текст, восприняли на ура очень мрогие и Водолазкин в частности. Роман получился пресноватым, почти без погрешностей против вкуса ( исключеение — совершенно ненужная инвектива в адрес журналиста «Махалова»), вполне себе читаемым. Сильных эмоций не вызывал — собственно вещица очень ровная и без нажиима. Авторские английского толка юморизмы, ссылки на несуществующие книги, описание конференции скорее понравились, но ощущение необязательности этой прозы, декоративности и выхолощенности меня не покидало. При желании можно приписать автору и идейную составляющую — пустота исследователя сравнительно с пеодметом исследования, например, но ведь генерал тоже не так, чтобы мощно выписан. Скорее любование красотой жеста есть со стороны историка — но едва ли авторская мысль сводится к тому, что это единственная возможность и потенциал исторических штудий. У меня складывается мнение, что филологические романы становятся чуть ли не геттовым по отношению к мэйнстриму подразделом, ну там как детектив или НФ, например. И как геттовая литературы наиболее удачными из них становятся либо откровенно жанровые юморески — «Овидий в изгнаниии», «Путь и шествие», либо как раз вещицы на стыке с остросюжетными вещами. Лишенные этого романы типа «Соловьева» или «Каллиопы» обладают предикатами маньеризма и у меня лично большого интереса не вызвывают. Есть куда как более яркая и эмоциональная книга о сложных отношениях филолога и предмета его исследования — «НРЗБ» Гандлевского, на фоне которого роман Водолазкина по контрасту выглядит более немочным, чем является. Справедливости ради надо отметить, что уже в «Лавре» Водолазкин пытался дать огня и очень разнообразить манеру, «переиначить» канон жития. Проект более амбициозный и по результатам ( при ряде издержек) впечатлил мееня побольше.

Восхитительная книга. Никому не берусь ее советовать. Люди, которые не врубятся, только обидятся; люди, которые врубятся, скорее всего не будут мне благодарны, потому что функционировать-то надо как-то, а из этой медленности выныривать и выныривать.

Беззвучная, неподвижная и ослепительно белая.

Состояние ума, по которому я скучаю неимоверно, хотя знакома с ним, ну так, почти шапочно.

Фактически о том же, о чем кимовский «Отец-лес», только там было триста страниц битья головой в полуприкрытую позитивизмом дверь, а здесь просто внимательное созерцание того, что за дверью. Кстати, как и «Отец-лес», вовсе не претендует на историческую точность. На ощущение времени — да; но ощущение времени на сегодняшнем развитии науки (я говорю не столько о машине времени, сколько о устойчивом моделировании специфики психических процессов на основе социальных данных. Пардон за наукообразие. Это уже понятно, что возможно, просто пока не алгоритмизировано, а нет воспроизводимости — нет валидности. Так что можно только ВЕРИТЬ\НЕ ВЕРИТЬ, угадал Водолазкин или нет). И ощущение времени, имхо, есть, и ощущение аутистических черт святости («Мало денег? Начальник скотина? Прохожие толкаются? Нет, не слышал.»)

Так-то великая вещь, да. И внутренний стеб ровно настолько чтобы не впасть в сюсюканье. Метод, блестяще, но не так заметно использованный Хайнлайном в «Чужаке». Если что-то чуждо описываемому контексту, но непонятно (непонятно большинству участников контекста) почему внятно некоторым его участникам, почему не использовать современную речь? И даже сленг, если это сленг читателя? Нет, всем понятно, что ангелы и юродивые скорее перетирают на древнееврейском или, не исключаю, арамейском, но вот это «и вдруг степень внятности резко подскочила» как вы арамейским дадите? Щас... «И время встало навсегда, поскольку время стоит, а он сказал, что в понедельник шеф собрался на Крит, короче надо до отъезда заскочить к нему работу забрать...» И перемигивания с парой десятков традиций, тоже, скорее, чтобы не забывать, где читатель-то находится и что от читателя требуется. Это же вам не девочки Лидделл, которые проснулись и все в порядке, сказка лопнула. Отсюда же надо как-то домой возвращаться, не утратив верификации увиденного. Так что постмодернизм, в данном случае, не игра ума, а система тросов и канатов, увязывающая _ресурсное_ _состояние_ и то, что мы привыкли считать обыденным мышлением — чтобы можно было и выйти без разрыва шаблона, и потом обратиться сюда, не прибегая к многолетним экспериментам над собой.

Книга великолепная! В ней каждый сможет найти свою фишку: мистификация, история, юмор, эксперимент и т.д. Прочел с большим удовольствием. особенно понравились показанные в книге научные дискуссии и коференции (чуть ли не самое смешное, что читал за последнее время)

Очень «книжный» и культурный роман в постэковской традиции, вызывающий уважение к автору и его эрудиции, однако в эмоциональном плане — пустоват. Собственно, изложить житие святого в современной терминологии с вкраплениями стилизованных древнерусских текстов — непростая задача и первые две части я все гадал: насколько возможно в принципе при всех дарованиях написать интересный и значимый роман про святого Древней Руси? Я колебался, многое свидетельствовало в пользу автора, но в третьей части Водолазкин свернул на привычную тропу архетипа путешествия странствия с традиционными поворотами, увеличением юмористической составляющей до анекдотов. Вспоминается и «Путь и шествие» Березина, а особенно «Баудолино», сходство и ссылки на который не то что не скрывается, но прямо-таки утрируется автором. Ну и по факту: симпатичная стилизация, коммерческая юмореска нарушила баланс жития и в четвертой части автор хоть и вернулся к более серьезной интонации, осадок от всяких там предсказаний и иных трюков сильно помешал восприятию книги как явления. Роман приятен и несложен в чтении, в нем много микроудач, авторские игры с чередованием манер изложения забавны, качество прозы во всяком случаае много выше чем у премированных в этом году лауреатов — а все же, как ни крути, по существу «Лавр» — постэковская завитушка на неосвоенном материале родного средневековья, никак ни значимое расссуждение о вечно актуальной связи с Богом, на что претендовал автор( судя по интервью). При всей неровности старая «Предтеча» Маканина, например, и интеллектуально и эмоционально более живая и интересная вариация на тему связи целителя с источником дарования

Итак жанр: житие святого с элементами постмодерна. Что делает этот роман в фантастике? Трудный вопрос и еще более трудный ответ, а что делали Кысь, День опричника ли другие мейнстримовские романы с элементами фантастики. Здесь даже этих элементов нет. В противном случае Библия может считаться главным фантастическим бестселлером всех времен. Бхагават Гита, наверное тоже. По мне, это неправильно, но у жюри Портала, видимо, свои резоны.

Я-то по своим убеждениям к вере/религии отношусь терпимо, если меня не трогают, то и я никого трогать не собираюсь. И роман, как литература, вполне качественный (потому и оценка у меня достаточно высокая), но сильно специфический. Хорошая стилизация, чтение достаточно вкусное, но на любителя. Я к сожалению к числу таких любителей не отношусь. Поэтому и критиковать не буду. В принципе, если найти нужного издателя и распространителя Лавр может стать очередным Православным Бестселлером, а фантасты пусть живут в нашем маленьком уютном гетто, только бы у нас таких романов в номинациях даже не сильно значимых премий не было. Я понимаю, что высказывание достаточно спорное, но есть литература светская, есть религиозная, бывают и гибриды, но... Лавр — хороший православный роман и не более того.