Рожденный в СССР, я по малости лет не мог осознать его кошмары. Единственные бесчеловечные угнетения тоталитаризма, что меня затронули – смерти Брежнева и Черненко. В первую смерть мне было 5 лет, и мне отменили «В гостях у сказки». Ужас этого злодеяния потряс мою детскую психику, и в знак сопротивления режиму я исполнил на ухо родителям «Я лягу на дно, как подводная лодка». Родители переглянулись и попросили меня в дет.садике этого не петь. Я пообещал и сдержал слово.

Вторая подлость СССР случилась, когда я отбывал первый класс. В рекреации выставили черноленточный портрет оплывшего узкоглазого мужика, и нам велели не смеяться и не бегать. А я зачем-то засмеялся и побежал. Меня поставили в угол. Угрожали сообщить родителям (оказалось – брали на понт). Так что я тоже – политический.

После, ранней весной, мы с бабушкой шили марлевые повязки всей семье, ибо в Омске, где мы на тот момент безбедно существовали в ужасающих условиях: полученная от государства двухкомнатная благоустроенная квартира в хрущёвской пятиэтажке, — проводили учения на случай атомной войны. Ух, жутко это было и здорово: в течение двух дней в любой момент могла зазвучать сирена, и всякого, кто не успел надеть марлевой маски и попасть в подземное убежище, поволокли бы на носилках в развернутые лазареты. Мы несколько раз репетировали это классом, и меня поразил стильный респиратор директора школы – первый респиратор, который я видел в жизни (о, да, директор точно спасётся в ядерном апокалипсисе! – думал я тогда)

Я, восьмилетка, прекрасно разбирался в атомной и не-атомной бомбах, а однажды ночью вдруг окончательно понял разницу. В слезах прибежал я к маме (папа в то время исполнял интернациональный долг в Афганистане, удержав-таки НАТО на уважаемом расстоянии от наших границ), и сообщил, что американцы вот-вот сбросят на нас ядерную бомбу. И мы все умрём. Мама успокоила меня, сообщив, что у нас есть ТЕРМОЯДЕРНАЯ бомба, а она, понятно, в разы круче просто-ядерной.

После смерти Черненко был еще один знаковый момент: я спросил свою бабушку-пенсионерку, кто будет нашим следующим правителем? (термин, почерпнутый у Волкова в серии про Элли). И бабушка-пенсионерка (та-дам!) пожала плечами: Горбачёв, конечно.

И стал Горбачёв.

И в его Весну я начал взрослеть. До сих пор, даже всё зная и понимая, я считаю то время – лучшим временем своей жизни: вода тогда была не такой мокрой, а бабы – моложе. Свобода текла по улочкам моего города, можно было петь под гитару Высоцкого, можно было слушать рок-музыку, читать американские детективы (что издаются там не иначе как в мягкой обложке), можно было не оглядываться на слова, можно было требовать уважения со стороны учителей. Игрушечные револьверы в ковбойских ремнях, жвачки с фото нереальных автомобилей (папа, смотри, линкольн-контенинаталь! Автомобиль врачей и юристов! Это – моя будущая машина!), а позже – вкладыши и плакаты нереальной красоты женщин (урок физики, учительница: «Смирнов! Что тебе там передали?!» Смирнов: «Это Саманта Фокс в обнажённом виде!»). Цветущая сирень, упоительный прозрачный воздух мая, распахнутый отворот кожаной куртки. Подвальные видеосалоны с двумя десятками рядов стульев перед не столь большим пузатым телевизором с воткнутыми проводами от видеомагнитофона, кассеты в котором менял хмурый мужик – потусторонние, переворачивающие разум названия: «Психо-3 — ужасы», «Американский Нинзя-2 — боевик», «Звездные войны-3 – фантастика», «Кто подставил кролика Роджера – боевик» (цитата!), «Девять с половиной недель – эротика», «Девушки на пляже – суперэротика». Пластмассовые значки-флажки на булавке, самый редкий – штатовский, самый яркий – британский, самый популярный – канадский; флажок СССР скучный, но патриотичный, имели все.

Запад был настолько же друг, насколько иной. Мои первые детско-тупые повести начинались с того, что русский парнишка попадал в США, а уже оттуда через портал переносился в будущее или параллельную реальность: у меня даже мысли не появлялось, что сразу из привычного, старого, доброго, скучного, упорядоченного, уютного, уверенного в себе и в своем завтра СССР можно переместиться куда-то в волшебство – вот как нас зомбировал дух свободы.

Я даже не заметил, как моей страны не стало, потому что одновременно со свободой в нашу жизнь вошёл оккультизм – оказалось, что написанное в детских сказках существует рядом с нами, и лишь богомерзкие коммунисты не позволяли того осознать. В мою жизнь вошли потусторонние ритуалы, карты Таро, томики магических практик: доктор Папюс, Кроули, девица Ле-Норман, — музыка нью-эйдж и сизый дым сандаловых курильных палочек. Всё это очень сближало с прекрасным полом, а иных заветных потребностей я к тому времени уже не имел, так что и по сей день не могу однозначно ответить: магия работает!

Как раз в то время я на третий раз начал переписывать повесть «Зов оборотня», превращая её в роман “Angst”, чем занимаюсь по сей день, — перевод наивных подростковых виршей в удобоваримый литературный слог. В след «Хромой судьбе» Стругацких, помните? «Клянешься ли ты и далее думать и придумывать про свой город до тех пор, пока не впадешь в полный маразм, а может быть, и далее? …»

Вот и я до сих пор пишу свой Город.

Тогда же, начиная с безденежного 98-го и по накатанной позже, — я написал рассказы и повести, которые вдруг прозвучали – сначала среди друзей, потом в журнале Искатель, потом – неожиданно наткнулся! – оказались выложенными в Сети (очень приятно). Наивные, местами – корявые, но честные и лаконичные.

Между делом получил диплом врача, специализировался на пик медицины.

Любимая жена, душевная доча, прикольный пацан. Литература затормозилась. Всполохом – новелла «Убить чужого» — давняя фантазия, разбуженная попсовой строчкой «Ночь, когда с неба падали конфетти», превратившейся в «Ночь, когда с неба падали корабли», и картинка: дачники с ружьями в руках в сумерках наблюдают над своими головами космическую битву, катапультирующиеся инопланетные спасательные капсулы, и примечают места, куда те падают. Этот рассказ понравился Борису Стругацкому.

Тем временем Angst – мой Город – приближается к финалу: нелюбимый российскими издательствами хоррор (городское фэнтези, как его позиционировал я сам, пока даже стиля такого не озвучивалось). Тем не менее, я полон надежды.

Висит, недотягивая до формата книжки недо-роман «Под знаком Овна» – космическая опера с неожиданной подоплёкой и психологической интригой. Еще пара рассказов и достойный визуализации Родригеса хоррор-трэш ждут своих издателей.

Постсоветская вера в примат дружбы, честности, самоотверженности и жизни-для-другого в моей прозе обрамлены мистицизмом и пытаются пробиться сквозь цинизм реальности рыночной экономики.