Расскажите, пожалуйста, что вам дало зоологическое образование? Как вам кажется, какую роль оно сыграло в формировании вашего мировоззрения?

Чтение Дарвина и изучение теории эволюции изменили мой взгляд на вещи. Прежде я не понимал эту теорию. Собственно, я рос в семье, которая была настроена враждебно по отношению к теории эволюции. Мои родители были религиозны, и они принадлежали к церкви, которая поддерживала креационизм, по крайней мере, очень буквально понимала книгу Бытия в Библии. И это было своего рода откровением – самому прочитать Дарвина. Кроме того, оттуда я много узнал о научной работе, о том, какой это тяжелый труд и насколько детально нужно знать предмет. Впоследствии, когда я немного занялся самостоятельными исследованиями, работая над своей диссертацией, это было для меня большим удовольствием. Я изучал нечто крайне непонятное – моим предметом изучения была пяточная кость ископаемого морского крокодила. И я обнаружил в пыльном ящике в университетском музее, пожалуй, единственный существующий экземпляр пяточной кости этого самого крокодила, который не был полностью расплющен. Так что это и есть мой ответ на вопрос. Конечно, это всё оказало на меня большое влияние, и это отражается в моих книгах.

То есть чтение Дарвина было для вас своего рода протестом?

Да нет, это не было, собственно, протестом. Это было, скорее, постижение мира. Да, из-за этого у меня были некоторые проблемы с моей семьей, были споры с родителями – я писал об этом недавно в своем блоге, кто хочет узнать подробности или откомментировать – пожалуйста [1].

Как вы думаете, насколько римский философ Луций Сенека актуален в наши дни?

Самого Сенеку я мало читал. Я больше читал других стоиков, особенно Марка Аврелия: его «Размышления» — книга очень вдохновляющая и заставляющая задуматься. Но мне тут вспоминаются – раз уж речь зашла об актуальности на сегодняшний день – две шутки. Одна из них – распространенная присказка: «Сколько нужно стоиков, чтобы заменить электрическую лампочку?» Ответ такой: «Мудрый человек темноты не боится».

А другое высказывание — из эссе одного из великих английских писателей Томаса Бабингтона Маколея (Thomas Babington Macauley), посвященного Фрэнсису Бэкону. Бэкон был английским философом-эмпириком, который, в противоположность античным философам и средневековым схоластам, утверждал, что единственная цель философии — это улучшение человеческой жизни. Маколей полностью поддерживает в этом Бэкона и говорит:

«Один акр земли в Миддлсексе лучше целого княжества в Утопии. Одно маленькое благо лучше, чем великие перспективы невозможного. Мудрец-стоик, несомненно, был бы более величественным предметом, нежели паровой двигатель. Но паровые двигатели существуют сейчас».

И я тоже так думаю.

Мне больше нравятся ваши ранние работы, и, мне кажется, я немного разбираюсь в утопиях (собственно, для меня чтение ваших книг началось с посвящения в романе Иэна Бэнкса “Use of Weapons”). И меня всегда озадачивало то, что каждый раз, когда те граждане из вашего анархистского рая сходятся вместе, они прекращают что-либо делать и начинают обсуждать марксизм и поливать грязью тех, кто не принимает «Истину». Это мне очень напоминало мое советское детство. Не смущает ли вас мысль о том, что даже в будущем левые не смогут преодолеть свою ужасную привычку думать и говорить лозунгами?

Да, вопрос с вызовом. Честно говоря, я не очень понимаю, к чему именно в моем творчестве эту критику отнести. Единственная книга, которая, возможно, сюда подходит, это “The Cassini Division” («Подразделение Кассини»), где люди, действительно, много спорят о философии и о том, что они называют «подлинным знанием» (the true knowledge). Но тут два момента. Во-первых, это не «мой анархистский рай», это своего рода ироническая утопия. И, кроме того, дело не в том, что они спорят о философии и т. д., а в том, что они сталкиваются с очень большими вопросами. В том, что эти персонажи, в частности повествователь, считают свои убеждения «подлинным знанием», тоже есть доля иронии. Это, если угодно, пародия на то, как мы думаем.

Что касается левых, то

привычка думать и говорить лозунгами – это свойство любого более или менее последовательного политического мировоззрения,

будь то левые, правые, либералы или кто-то еще. И в моем собственном опыте общения с левыми такого было много, но левый дискурс к этому никоим образом не сводится – по крайней мере, если говорить о наиболее здравомыслящих его представителях. Я, конечно, совершенно не знаю, каковы левые в России. Но насколько я могу судить, это, опять же, зависит от того, что называть «левым».

А тогда — что вы называете «левым», и как бы вы охарактеризовали свою позицию? В двух словах – или лозунгах?

У меня нет никак особенных лозунгов. Я думаю, меня довольно уместно назвать левым либертарианцем. Да, я в основном на стороне рабочего класса и интересов масс, когда им противопоставляются, так сказать, интересы правящего класса. Я совершенно не считаю, что плановая экономика – это правильная стратегия, и я интересуюсь различными формами рыночного социализма и т.д. – опять же, это всё области, в которых я ощущаю себя скорее учеником, нежели идеологом. И мне, конечно, интересно, как дальше пойдет исследование будущих вариантов развития экономики. В целом,

я занимаю позицию гражданина страны, а именно Великобритании, которая регулярно участвует в притеснении других стран. Так что противостояние этим атакам, хотя бы на словах, — это одна из главных моих задач.

Но либертарианцы обычно выступают за личную независимость от государства, а левые чаще говорят о необходимости того, чтобы государство взяло на себя ответственность по справедливому распределению благ. Как это соотносится?

Ну, я не думаю, что такая поляризация обязательна. Левые, собственно, выступают за то, чтобы у людей в повседневной жизни появилось больше возможностей. А дальше уже может быть дискуссия о том, какими средствами этого следует достигать. Один из способов – государственный социализм. А хорошо ли это – уже другой вопрос.

Как вы относитесь к государству в своей стране? Ходите ли на демонстрации? На какой были в последний раз?

В настоящий момент в стране, в общем-то, два правительства: правительство Соединенного Королевства и правительство Шотландии. Нельзя сказать, чтобы какое-либо из них мне особенно нравилось. В Британии правительство – это коалиция, состоящая из консерваторов и либерал-демократов. Либерал-демократы на прошлых всеобщих выборах в Британии (год назад) получили столько голосов, сколько получили, предложив такую программу и такую платформу, которая радикально отличается от той, что сейчас у правительства, частью которого они стали. В этом смысле, я думаю, этому правительству не хватает легитимности. По крайней мере, с этим правительством невозможно всерьез соглашаться или спорить. Кроме того, оно довольно радикально в том смысле, что оно старается уничтожить статьи бюджета, выделенные на работу служб, которые получают финансирование от государства. Причем я не думаю, что у них действительно есть полномочия так поступать.

Что касается правительства Шотландии, то здесь нам еще предстоит увидеть, что оно собой представляет. Очень интересно следующее: в парламенте, где принята избирательная система пропорционального представительства, устроенная так, что партии очень трудно получить абсолютное большинство мест (в частности, это было сделано для того, чтобы Шотландская национальная партия не оказалась в абсолютном большинстве), Шотландская национальная партия всё-таки оказалась в большинстве. И это интересный поворот событий.

Я не являюсь шотландским националистом и вообще не являюсь националистом. Но я, безусловно, ожидаю, что впереди будет что-то занятное.

Что касается демонстраций, то последние демонстрации были в основном антивоенными – прежде всего, по поводу Ирака и Афганистана.

Как вы считаете, насколько ваши книги могут изменить (или уже изменили) мир? Знаете ли вы какие-нибудь книги, которые изменили мир?

Ну, я полагаю, вопрос о научной фантастике? Я не знаю, насколько мои книги изменили мир. Но, безусловно, они могут способствовать изменению взглядов у многих моих читателей. Потому что я получал от читателей письма, в которых они говорили что-то вроде: «Я прочитал(а) такие-то ваши книги и потом стал(а) читать книги по политической философии». То есть книги пробуждали в читателях интерес к тем проблемам, которые там поднимаются. И я думаю, это хорошо. Уж точно, вреда от этого никому не было.

Что касается книг других авторов, которые изменили мир – по крайней мере, если говорить о спекулятивной фантастике, — это, конечно, «1984» Джорджа Оруэлла. Многие (в том числе и я, когда прочитал эту книгу, будучи подростком, учась в старшей школе) считали, что она представляет собой точное описание Советского Союза. Хотя, конечно, здесь важнее точка зрения тех, кто жил в Советском Союзе.

А каким именно образом роман «1984» изменил мир?

Ну, собственно, он изобразил тоталитарное общество в еще более мрачном свете, чем о нем обычно говорили.

Зачем вы пишете? Чем вдохновляетесь?

Честно говоря, в каком-то смысле я пишу для удовольствия. У меня нет никакой общественной миссии, я пишу о том, что мне интересно, и о том, что по какой-то причине меня беспокоит.

Я поднимаю вопросы и проблемы, которые меня заинтриговали и захватили мое внимание. В мои книги попадает то, что в настоящий момент происходит в мире (или происходило несколько лет назад). И вдохновение приходит из сочетания событий, происходящих в мире и обществе, и новых научно-технических возможностей, о которых я читаю в научных журналах. Как-то так. Если смешать это всё, получится научная фантастика.

Вы используете свои книги как платформу для интеллектуальных экспериментов?

Да, я люблю продумывать вещи в подробностях. И художественное произведение — это весьма интересный способ исследования возможностей. Например, в моей первой тетралогии «Осень революции» (Fall Revolution) я рассматривал рынок либертарианского типа в сопоставлении с Советским Союзом и социализмом; меня тогда, в частности, увлекала тема перехода левого движения к политике идентичности. И с самого начала я столкнулся с идеями анархо-капитализма, с идеями построения полностью рыночного общества. Я сразу же представил себе этаких ребят с пушками, которые повсюду носятся, — забавная такая фантазия, конечно. Писать об этом, конечно, — совсем не то же, что переживать это. Думаю, некоторые из читателей «Полит.ру» кое-что об этом знают. Но всё это входило в повествование.

Иногда это бывает скорее абстрактное понятие, как в одном моем романе «Познавая мир» (Learning the World). Там речь идет о космическом корабле поколений. Идея появилась из двух предпосылок. Первая состояла в попытке объединить сюжеты о корабле поколений и о первом контакте. Вторая представляла собой вопрос: что если викторианские либералы XIX века (вроде Маколея) были правы, и будущее — это такой бесконечный прогресс и усовершенствование того общества, которое у нас уже есть, а не революционные перевороты и смена основ общества? Я представил себе, как это простирается на тысячи лет в будущее.

Возьмем, к примеру, британскую научную фантастику. Там есть традиция, которая идет от Герберта Уэллса через Олафа Стэплдона (1930-е гг.) к Артуру Кларку (1940-е гг.). А затем, после 1940-х гг., произошло две вещи. Во-первых, началось сильное влияние американской научной фантастики. Во-вторых (это было позднее, в 1960-е гг.), началась Новая волна – в общем-то, первоначально британский феномен, — когда стали использовать модернистские литературные приемы. Попытки использовать продвинутые модернистские методы, чтобы с их помощью взглянуть на материал, представленный футуристическими идеями, — это был гигантский литературный эксперимент, который развивался во все стороны одновременно. А потом начался киберпанк. Мне было интересно представить себе, как выглядело бы научно-фантастическое произведение, продолжающее ту парадигму, к которой относились Уэллс, Стэплдон и Кларк.

Это был очень амбициозный проект, и я не скажу, что он мне полностью удался, но благодаря этому у меня в голове сформировалась схема, в соответствии с которой я мог писать.

Какие тенденции развития Интернета и сопутствующих технологий вам наиболее интересны?

Ну, если посмотреть на мои книги, там, в частности, постоянно всплывает тема волшебных очков (magic glasses). Теоретически говоря, мне бы хотелось, чтобы у меня был Интернет в очках. Чтобы я мог выбрать пункт меню, посмотреть на какое-нибудь здание и увидеть пусть даже не то, что внутри него находится, а хотя бы — что это за здание — и так далее. У нас уже появилось что-то вроде этого на смартфонах. Есть, например, специальные приложения: наводишь смартфон на указатель с иностранной надписью и видишь перевод на нескольких языках. Или наводишь на какой-нибудь магазин и получаешь о нем данные (его вебсайт и так далее). Это так называемая «дополненная реальность» (augmented reality), и я с нетерпением жду развития в этой области. Я очень хочу, чтобы мы не просто «сидели перед Интернетом» за столом, а чтобы мы могли носить его с собой повсюду и воспринимать на слух или визуально. Я думаю, лет через десять мы будем считать, что нынешний смартфон — вещь невероятно неуклюжая и безнадежно устаревшая.

А вас не смущает, что люди всё больше и больше начинают зависеть от таких технологий?

Да уж. У меня тут недавно были проблемы с компьютером, и я ничего не мог делать — ни писать, ни выходить в Интернет. Ужас. Но зато я много успел сделать по дому и поработал в саду. Но — да, мы действительно всё больше зависим от технологий. Это жизнь. Мы же и от многих других систем зависим — электричество, дороги и т. д.

Интересно узнать ваше отношение к проблеме авторских прав, интеллектуальной собственности. Как вы можете охарактеризовать дебаты на этой почве, принимаете ли вы в них участие? Проникают ли эти дебаты в вашу литературу и фантастику ваших коллег? Не могли бы рассказать о собственном положении на рынке литературного труда?

Очень интересный вопрос. Хотя я не самый подходящий человек, чтобы на него отвечать: я довольно мало об этом думал. Да, бывают формы интеллектуальной собственности, которые, как мне кажется, не выдерживают критики, – я имею в виду, в первую очередь, фармакологические компании. И я думаю, что законодательство об интеллектуальной собственности следует как-то реформировать.

Что касается вопросов интеллектуальной собственности в литературе и искусстве, я, опять же, могу понять тех, кто говорит, что информация хочет свободы. Но, с другой стороны, мне нужно что-то есть. Если говорить о моем положении на рынке литературного труда, то я тот, кого марксисты называли представителями мелкой буржуазии. Я мелкий индивидуальный производитель, который зарабатывает на жизнь умственным трудом. И если я не буду получать гонорары и авторские отчисления, то мне придется искать настоящую работу (например, опять становиться программистом). Я этого не хочу. Поэтому нужно, чтобы была какая-то интеллектуальная собственность, и чтобы благодаря этому художники и изобретатели получали вознаграждение и вместе с тем возможность совершенствоваться в своем деле.

Но ведь некоторые писатели открыто выкладывают свои произведения в Интернет. Говорят, что иногда в итоге доход получается даже больше, чем благодаря авторским отчислениям.

Я очень уважаю этих ребят. Мои хорошие друзья, Кори Доктороу и Чарли Стросс, так делали с некоторыми своими книгами. Но мои издатели относится к такой практике скептически; они считают, что это не пойдет мне на пользу. И у Кори, и у Чарли сложилась определенная читательская аудитория и наладились схемы распространения информации о своих книгах, которые в моем случае работать не будут. В настоящее время все мои книги издаются только на бумаге и в мягком переплете, и я этим вполне доволен.

Я, конечно, замечал, что многие из них появляются в свободном доступе в сети.

И как вы на это реагируете?

Раньше я иногда сообщал об этом издательству, и оно периодически начинало настаивать на соблюдении авторских прав. Но сейчас этих копий стало так много, что, знаете ли, это, в конце концов, не моя обязанность их выслеживать.

Полемика о свободном/открытом программном обеспечении (в противоположность проприетарному ПО) всегда была отчасти идеологической. Какая операционная система стоит на вашем компьютере? Связан ли как-то ваш выбор с вашими принципами? И считаете ли вы, что это вообще вопрос принципа?

Я не думаю, что это вопрос принципа. Я думаю, это вопрос удобства. Единственный мой принцип в отношении ПО — что забавно, потому что я сам был программистом и работал в сфере ИТ, — состоит в том, что я не хочу думать о ПО.

Для меня компьютер — это предмет потребительской электроники; я просто хочу, чтобы он работал. Мне неважно, что там внутри.

И у меня Windows, потому что я купил компьютер с предустановленной операционной системой. Я пробовал работать на Linux (это бесплатная система с открытым кодом) и нашел, что пользоваться им не очень удобно; кроме того, его приходилось всё время обновлять. Так что я решил этим больше не заниматься. Открытый код хорош для тех, кто любит такие вещи. Каждый раз, как что-то случается с Windows (зависает или тормозит), я, конечно, ругаюсь; но при прочих равных эта система для меня, пожалуй, удобнее.

Занимаетесь ли вы сейчас программированием в какой-нибудь форме? И если нет, то не скучаете ли вы по этому занятию?

Нет, сейчас совсем этим не занимаюсь, но воспоминания остались приятные. Мне нравилось программировать, и когда я впервые начал искать работу, я нашел именно связанную с программированием, и это хорошо оплачивалось. При этом, когда я уходил домой, я мог об этом вообще не думать. Да, мне это нравилось — в том смысле, что это была удовлетворительная форма занятости. Но для собственного удовольствия я этим никогда не занимался. Возвращаясь к вопросу об оплате писательского труда — есть, конечно, риск, что мне придется вернуться к этой деятельности, но сейчас я всё-таки зарабатываю на жизнь литературным творчеством.

Кого вы считаете своим литературным предшественником? Какие произведения вы могли бы назвать своей литературной моделью? Какие писатели, по вашему мнению, принадлежат к вашему литературно-идейному кругу?

Наверное, немного нескромно было бы сказать, что моими литературными предшественниками были все.

Что касается модели, то, когда я задумался о том, чтобы что-то написать, я брал за образец некоторых писателей Новой волны — например, английского писателя М. Джона Харрисона (Майка Харрисона). Меня очень впечатляли представители киберпанка — например, Уильям Гибсон и Брюс Стерлинг. Пока я не прочитал «Нейроманта» Гибсона, мне казалось, что фантастика переживает период застоя. Эта книга меня очень впечатлила. Кроме того, меня впечатляли люди вроде Иэна Бэнкса (Iain Banks), которые своим примером показывали мне, что человек вроде меня может стать писателем. В моем первом романе “Star Fraction” (Звездная фракция) есть места (мне сейчас неловко об этом вспоминать), где я пытаюсь имитировать стиль Майка Харрисона. С тех пор я от этого отказался, потому что это выглядело очень претенциозно.

Что касается круга единомышленников, это интересный вопрос. Есть одна очень локальная шутка — о «Шотландской социалистической научно-фантастической авангардной партии», которая состоит из меня, Иэна Бэнкса, Чарльза Стросса и еще одного-двух человек. Это, конечно, не более чем шутка, но Бэнкс, Стросс, Кори Доктороу — это действительно представители того же литературно-идейного круга, что и я. Другие авторы, чьи взгляды мне близки, — это Ким Стэнли Робинсон в США, в какой-то степени Пол Маколи (Paul McAuley)... Да, в общем-то, не так много.

Мы с Бэнксом и Строссом не то что делаем одно и то же – нет; нас, скорее, занимают одни и те же вопросы.

[1] В этой записи Кен Маклауд подробно рассказывает о том, как проходило его знакомство с теорией эволюции, а также рассуждает о специфике поведения креационистов и его мотивах. В частности, как он пишет, он впервые узнал о том, что у человека в его современном виде были эволюционные предшественники, в возрасте шести лет из школьного учебника. Его родители были сторонниками так называемого «младоземельного креационизма», и когда он им об этом рассказал, то получил нагоняй, а родители пошли в школу ругаться с преподавателем. Позднее родители очень пристально следили за его чтением, и это способствовало тому, что к поступлению в университет он очень интересовался эволюцией и своей специальностью избрал биологию.

«Надо ли говорить, — пишет он, — что всё время, пока я изучал зоологию, эта тема регулярно обсуждалась дома. Я не начинал этих разговоров, но мои родители постоянно к ней обращались. Они всё время давали мне читать креационистские материалы и очень огорчались, когда я, пусть даже очень тактично, оспаривал их... Я не обвиняю их. Они желали мне блага в том виде, в котором они его понимали».