ПРАШКЕВИЧ Геннадий Мартович – прозаик, поэт, переводчик. Родился на Енисее, живет на Оби, с палеонтологами и вулканологами объездил, исходил в маршрутах Сибирь, Урал, Алтай, Сахалин, Камчатку, Курильские острова, плавал по трем океанам, посетил многие зарубежные страны. При этом всегда утверждал, что из провинции мир виднее.

Член Союза писателей России, Союза журналистов России, Нью-Йоркского клуба русских писателей, русского PEN-клуба. Лауреат Всесоюзной премии «Аэлита», литературной премии им. Н. Г. Гарина-Михайловского, его роман-утопия «Пятый сон Веры Павловны» (в соавторстве с Александром Богданом) в 2002 году номинировался на Букеровскую премию. Член жюри Международной литературной премии имени Аркадия и Бориса Стругацких («АБС-премии») и Всероссийской литературной премии «Аэлита». Член редколлегии журналов «Уральский следопыт» (Екатеринбург), «День и ночь» (Красноярск). Составил, перевел и издал антологию болгарской поэзии – «Поэзия меридиана роз», высоко оцененную в России и в Болгарии, а так же книгу стихов корейского поэта Ким Цын Сона «Пылающие листья» (в соавторстве с В. Горбенко).

Автор многих исторических, научно-фантастических, психологических рассказов, повестей и романов. Среди них «Кот на дереве» (Москва, 1991), «Шкатулка рыцаря» (Харьков, 1996), «Пес Господень» (Москва, 1998), «Секретный дьяк» (Москва, 2001), «Разворованное чудо» и «Великий Краббен» (Москва, 2002). Автор биографических книг «Самые знаменитые ученые России. От Ломоносова до Сахарова» (Москва, 2000)), «Самые знаменитые поэты России. От Ломоносова до Бродского» (Москва, 2001). В соавторстве с Александром Богданом написал несколько романов, посвященных становлению отечественного бизнеса: «Противогазы для Саддама» (два издания – Новосибирск, 1998, Москва, 2001), «Человек Ч» (Москва, 2001), «Пятый сон Веры Павловны» (Москва, 2001).

Книги Геннадия Прашкевича выходили в США, в Англии, в Германии, в Польше, в Болгарии, в Югославии, в Румынии, в Литве, в Узбекистане, в Казахстане, на Украине, в других странах.

Геннадий Мартович, говорят, что писатель, которому «за пятьдесят» начинает повторяться, что он уже не в состоянии удивить читателя, создать шедевр. Сказано это, конечно, не о вас. Вы умеете и любите «удивить». Но, всё-таки, прокомментируйте сказанное.

Возраст – это определенное восприятие жизни и соответствующая реакция на нее. Мудрость не всегда приходит вместе с возрастом, чаще всего она отстает где-то, но, если тебя зажигает на живое, и ты не перестаешь удивляться голосам за окном, свету, теням, женщинам, птицам, книгам друзей, значит, жизнь продолжается, и ты еще на что-то способен. Я ведь из того поколения, которое всячески пытались научить ходить строем. Одни, противясь, искали прибежища в алкоголе и гибли, другие бездарно растрачивали талант в безуспешных попытках лукавого приспособленчества, но те, кто выжил, юмора не растратили.

Мне повезло. Такой характер.

Я всю жизнь занимался тем, чем хотел заниматься.

Конечно, это лишало меня некоторых удовольствий, а время от времени власти предержащие отлавливали меня как снежного человека, но это тоже шло в кайф. Михаил Петрович Михеев и Аркадий Натанович Стругацкий вовремя открыли мне главный секрет творческого человека: работать всегда, в любой ситуации. Тебя бьют, гоняют, не печатают, уничтожают тиражи твоих книг, а ты работай. Если изнасилование неизбежно, сами знаете... Любимый мною Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин не зря жаловался: «Ах, это писательское ремесло! Это не только мука, но целый душевный ад. Капля по капле сочится писательская кровь, прежде нежели попадет под печатный станок. Чего со мною ни делали! И вырезывали, и урезывали, и перетолковывали, и целиком запрещали, и всенародно объявляли, что я – вредный, вредный, вредный...» То же и со мной, но я-то знал: надо работать!

И учиться, само собой.

Учеба писателя предполагает какие-то особенные формы?

Разумеется.

Учиться надо хорошо.

Даже если учишься плохому, учиться надо хорошо.

Выпиваешь рюмочку коньяка с хорошим человеком, непременно чему-нибудь такому научишься. Выпиваешь рюмочку водки с плохим человеком, обязательно еще чему-то научишься. Покойный Сергей Александрович Снегов не уставал повторять: «Гена, выпивайте чаще. Гена, выпивайте с разными людьми. Иначе, как вы поймете прихотливый ход их мыслей?»

И действительно. Нет плохих новостей из Сиккима.

Однажды в Переделкино в библиотеке Дома творчества писателей я услышал поэта Августа Мурана – худого смуглого якута с длинными черными волосами. Он кусал ногти, трагически улыбался, невыразимо страдал. Простой якутский поэт по имени Август. Оригинально. Как болгарка, носящая имя Федя.

«Я печатаюсь только во Франции, – сказал он. – Меня не знают в Якутске, и не знают в Москве, и не знают в Симферополе, зато знают в Париже. Я ввел в мировое искусство совсем новый мотив. Моя миссия: открыть людям глаза на открытый мною главный скрытый двигатель мирового искусства.»

Понятно, я по старинке считал, что таким двигателем является основной инстинкт, но якут по имени Август открыл мне глаза. «Лепра! – сказал он с придыханием. – Лепра как дыхание смерти. Все человеческое искусство порождено лепрой. Проказа, как состояние духа, вот над чем следует думать. Истинный мир – это мир прокаженных. – Он поднял над собой длинный палец. – А остальное человечество, все эти так называемые здоровые люди, пока избежавшие лепры – просто больные.»

Я был в восторге. Я многому научился у скромного якута по имени Август. Правда, на мою просьбу прочесть стихи он скромно ответил: «Да, я прочитаю. Но это французский текст».

«А может вы воспользуетесь якутским?»

«Я не пишу на диких наречиях. Я диктую переводчикам с голоса».

Рядом в каморке старого корпуса переругивалась с такой же дряхлой подружкой почти столетняя Анастасия Ивановна Цветаева. Улица Петра Павленко упиралась в дом Бориса Пастернака. Бродил по дорожкам Лев Эммануилович Разгон. Круглые колени моей соседки безмолвно кричали об основном инстинкте. Но человек говорил о лепре, он сделал открытие!

Это и есть писательская учеба.

Геннадий Мартович, недавно в издательстве «Инфолио» вышла книга, написанная вами в соавторстве с Е. А. Ёлкиным. О чем эта книга? Почему «Берега Ангариды»?

Евгений Александрович Ёлкин – крупный палеонтолог, заслуженный деятель науки РФ, доктор геолого-минералогических наук, член-корреспондент старейшего в Европе Сенкенбергского научного общества (ФРГ). Занимается он палеозойскими трилобитами, конодонтами. Вместе с ним мы когда-то начинали работать в Институте геологии и геофизики Сибирского отделения АН СССР – с первого года открытия. Но мои пути вели совсем в другую сторону, хотя Господь знает, как заново сводить людей. Вот на столе трилобит, подаренный Женей – Elrathia kingi, истинная очаровашка. Возраст полмиллиарда лет. А вы о возрасте...

Ангарида, материк, занимавший в палеозое место нынешней Сибири, являлся идеальным местом для развития беспозвоночных. Здесь установлены самые крупные из когда-либо существовавших на Земле барьерных рифов. Они в несколько раз превышали объем и протяженность современного подобного гиганта органического происхождения – Большого барьерного рифа Австралии. Развитие жизни в палеозойское время и является содержанием написанной нами книги. Строматолиты, археоциаты, трилобиты, брахиоподы, цефалоподы – чуден мир при любой погоде! Конечно, изучать прошлое по окаменелостям это все равно что восстанавливать жизнь гигантского шумевшего когда-то города по остаткам его многочисленных кладбищ... Но почему нет, если это дает результаты?

Писатель, создающий научно-популярные книги, должен, казалось бы, тяготеть к научной фантастике, но вы пишете фантастику, скажем так, не всегда «точную». Иногда вы трактуете события несколько вольно для человека, уважающего хорошо организованный мозг. Что для вас фантастика?

Фантастика – это мир, в котором мы все, возможно, хотели бы жить, но в котором, к счастью или к сожалению, жить никогда не будем, хотя живем в нем с первого до последнего часа.

Собственно, я никогда не писал фантастику как фантастику.

В этом мы были солидарны с Борей Штерном, моим покойным другом.

То, что я пишу, произрастает из зерен моего собственного конкретного опыта. Например, «Реквием по червю» – мое открытие нравов Средиземноморья конца прошлого века, «Царь-Ужас» – часть биографии моего отца и его товарищей, «Парадокс Каина» – дыхание Азии, любимой и ужасной, увиденной непосредственно, в романе «Апрель жизни» снежный человек правомерен, как все другие действующие лица, в романе «Поворот к Раю» главный герой занимается изучением ОЭ – организованных элементов. И все такое прочее. Живой мир – живые отражения. Когда Сережа Лукьяненко утверждает, что верит в любой из описанных им миров, я улыбаюсь. Я сразу вижу клип Татушек «Мы продолжаем простые движенья...»

Ваша оценка состояния современной отечественной фантастики?

Имен много, событий мало.

Я имею в виду значимые события, какими были в свое время книги Стругацких, Савченко, Снегова, Гуревича, Платова, Колупаева, Штерна. Торжество фэнтези можно считать прогрессивным только в том смысле, в каком прогрессивным бывает паралич. Полцарства за коня – понятно, лягушка-царевна тоже вызывает неподдельный интерес, даже Кощею Бессмертному, прячущему яйца на дереве (чтобы не напинали) могу посочувствовать, но бесконечные мечи, но волшебные чебурашки...

Вы член Клуба русских писателей в Нью-Йорке. Как вы стали клубистом?

Мои рассказы и стихи начали появляться в США с середины 90-х, и не оставили равнодушными профессиональных читателей, я имею в виду тех русских писателей, кто в то время уже находился за рубежом. Это особенные люди, я отношусь к ним с уважением. У них нет продолжателей, нет подражателей. Они писатели одного поколения – своего собственного, обитают во враждебной среде, их слух чрезвычайно обострен. Беседы в Колумбийском университете были нам взаимно полезны. Саша Соколов, Валентина Синкевич, Тамила Шонфелд, Нина Коваленко, восхитительная Женя Димер, наконец, мой друг прозаик и поэт Евгений Любин, книги которого начали, наконец, выходить в России... Есть о ком говорить... Я немного способствовал и способствую их книгам возвращаться в Россию...

В предисловии к книге Евгения Любина вы писали: «Я не вижу Бога в пределах своей ограниченной Вселенной...» Что это значит?

Мне кажется, что, создавая живые существа, Большой старик сразу знал, кто кому пойдет на корм, правда, будучи гуманистом, оставил нам возможность некоего выбора. Из этой вот странной возможности произрастает все мировое искусство. Не советую давать Большому старику советов, но обходить его запреты необходимо. Искусство – это как раз умение обойти запреты. Почему-то мне кажется, что удачные движения в этом направлении всегда по душе Большому старику. Он отворачивается, но смеется. Я, например, видел, как две студентки-практикантки, вернувшись с сопки Батальонной на острове Итуруп, по разному отнеслись к предложенному им стакану спирта. Та, что выпила, не получила даже насморка, несмотря на жестокое переохлаждение (они провели без огня под открытым небом всю ночь), а вот вторая (та, что отказалась от спирта), ко всему прочему еще и забеременела.

Так что, не надо дразнить Большого старика.

В красноярском журнале «День и ночь» роман «Человек Ч», написанный вами в соавторстве с Александром Богданом, назывался «Человек Чубайса». Почему для «вагриусовского» книжного издания вы изменили название?

Инициатива издательства.

Издатели – как алхимики, понять их трудно.

Один такой алхимик, вызвав Дьявола, только и нашелся, что спросить: «А что там хотел сказать Аристотель своей энтелехией?»

Вы талантливый, состоявшийся автор, плодотворно работающий в самых разных областях литературы. Завидуют ли вам коллеги?

Ну, кто же отрывал кусок пирога без того, чтобы ему не дали по рукам, а то и по зубам? В пределах моей ограниченной Вселенной всегда паслись отчаявшиеся голодные волки, готовые выхватить из твоих рук что угодно. Один такой, совсем отчаясь, обвинял меня даже в том, что я верю, что в какой-то поганой Америке есть хорошие писатели. Другие писали портянки губернатору, вот, дескать, Прашкевича мы не читали, но пишет он не то, что нужно стране.

И все такое прочее.

Я смотрю на это добродушно.

Все формы жизни угодны Большому старику, все идут в корм друг другу.

Главное, не зевать. Мне это пока удается.

У каждого автора есть «ближний круг» – близкие, друзья, любимые женщины, так или иначе влияющий на его творчество...

Моя жизнь всегда проходила в научной среде. В этом мне крупно повезло. С самого начала я живу в новосибирском Академгородке, несомненно, одном из самых ярких и значительных мировых научных центров. Некоторые мои друзья давно академики, другие – доктора наук. Жена – геофизик, дочь – врач. Внуки тоже интересуются наукой. Правда, такая вот закономерность: чем дальше от Новосибирска, тем почему-то больше друзей писателей...

Женщина – надёжная спутница жизни...

Плохих не держим.

...и женщина, которую мы любим горячечной плотской любовью...

А как же без этого?

...это одна и та же женщина?

Без комментариев.

Что должно больше волновать писателя: некое пространство (миры) или время («столетье на дворе»)?

Говорят, что душа может существовать отдельно от тела. Не знаю... Угнать бы ладью у Харона... Надо будет переговорить с Женей Лукиным... Вы ведь знаете, наверное, как хорошие девочки должны есть шоколад?

Как?

С отвращением.

И все же?

А если всерьез, то Пространство-Время неразделимы.

Двадцатый век для меня это и София, и Тбилиси, и Стамбул, и юго-восток Азии, и Питер, и Нью-Йорк, но это одновременно и оттепель, и Карибский кризис, и любовные истории, и высылка Солженицына, и гонения на фантастику, и друзья. Главное, рассказывая о пережитом, найти верную интонацию. Тогда сюжет становится вторым делом, и слова приходят сами. Георгий Иосифович Гуревич мечтал написать о сорок восьмом годе, о молчащем телефоне, о некоем друге, делающем себе имя на вещах загнанного в угол космополита безродного... Не пришла нужная интонация... Может, теперь об этом расскажу я...

Фантастический роман «Царь-Ужас» и исторический роман «Секретный дьяк» – очень разные произведения. Но там и там речь идет о жизни, о любви, о смерти, о вечных проблемах. Означает ли это, что писатель всегда работает на вечность?

«Кто ел из моей чашки?»

«Кто сидел на моем стуле?»

«Кто спал на моей медведице?»

В сказке о трех медведях речь тоже идет о вечных проблемах.

Писатель, он как троякодышащая рыба. Должен дышать так, вот этак, и еще вот так. Писатели – черви, перерабатывающие листву быта, удобряющие вечность. Бессмертен лишь вид, это понятно, любой индивид смертен. Видите, как многому я научился у якутского поэта с коренным именем Август? В свое время Виталий Бугров мечтал, что писатели-фантасты станут когда-нибудь как кукушки Мидвича: будут все знать с первого часа рождения. Вот тогда появятся необыкновенные вещи, рассчитанные на вечность. Произнося это, Виталий сильно вздыхал, прикидывая возможности наших фантастов. Ведь все начинают с нуля, а вечность она и есть вечность. Недавно я закончил повесть «Белый мамонт». Это перевод с неандертальского. Еще одна попытка понять, «...из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Творят ли искусство жалкие калеки, выбрасываемые из активной жизни обстоятельствами, или истинное искусство создается все-таки исключительно сильными личностями? В некотором смысле над этим все задумываются – и реакционный романтик А. Бушков, и гуманист без берегов Кир Булычев. Неандертальцы мечтали о совершенном орудии. Они мечтали построить Большое копье для охоты на огромного мамонта. Они хотели иметь много вкусного жира и мяса. И мечта сбылась: они построили Большое копье. Правда, к этому моменту исчез объект – мамонт вымер.

Так часто бывает в истории.

Ваши планы?

Пиратский роман.

Настоящий северный пиратский роман, для написания которого собраны уже все материалы. В каком-то смысле этот роман примкнет к историко-авантюрным романам «Секретный дьяк», «Тайна полярного князца», «Носорукий». Одновременно работаю над книгой веселых фантастических рассказов, и над книгой о многих превосходных вещах «Малый Бедекер по НФ», главы из которой время от времени печатает Дмитрий Байкалов в журнале «Если». Три части уже готовы, нужен издатель для всей книги. Это достаточно широкая панорама литературной жизни с 60-х прошлого века по наши дни. Разумеется, многое в «Малом Бедекер» связано с отечественной фантастикой, с ее историей, с ее творцами. Люди слишком быстро уходят, еще быстрее забываются...

Да много чего хочу, как говаривал герой одной античеловечной повести.

Беседовал Владимир Ларионов,

март 2003 г.

Под названием «Геннадий Прашкевич: «Угнать бы ладью у Харона...» беседа опубликована в московском журнале «Звёздная дорога», № 5, 2003 г. C. 128–133.