Мы познакомились с Рагимом Джафаровым при интересном стечении обстоятельств. Однажды я нашла остроумный текст об узнике инквизиции. Начинался он так «- Итак, вы утверждаете, что вы из 2020 года, а вовсе не еретик и не сумасшедший, и вас не надо жечь на костре?!… Мне текст сразу понравился, и я его перепостила в ленте журнала «Экспедиция». Автора определить было крайне сложно. Кто только не размещал его у себя. И однажды утром в комментариях начали писать, что мы присвоили себе текст, и не указываем автора намеренно. Написал и сам автор. Его звали Рагим Джафаров. Я была безмерно рада, недоразумение мы быстро уладили и договорились на интервью. Но история сама по себе показательная: титула «слова народные» удостаивается не всякое произведение – а только то, которое вовремя, то, которое в самую точку, то, которое любимое, наконец! Слава Рагима Джафарова растёт и ширится, его номинируют на литературные премии – и, пока у нашего знакомца ещё не расписан день строго по минутам, мы попросили его об интервью. О литературе и о жизни.

— Рагим, я бы хотела для начала с биографической стороны зайти. Хотелось бы представить вас широкому кругу читателей. Могли бы вы немного рассказать о себе: когда родились, где родились, и самое интересное, как вы начали писать?

— Да не такое это прямо сильно интересное… Родился я в Баку в 1992 году, мне было года 4, когда мы переехали в Россию. Из Баку, из столицы — в какую-то деревню! Детство, конечно, весёлое было, но моя бабушка, которая всю жизнь прожила в городе, была в ужасе. Потом плавно переезжали, переезжали – и как-то оказались в Москве. А сейчас я переехал в Питер.

— Да, я читала у вас об этом на странице. Почему Питер?

— Мне кажется, что это идеальный город, если хочется просто уехать куда-то.

— «Идеальный город, чтобы уехать куда-то»?

— Да. Это же Питер, это же прям специальный город, напускающий ужасы. У вас бывает такое, что всё хочется бросить и уехать?

— Знаете, когда-то было, сейчас – нет.

— Вот и у меня было. И вот я уехал.

— Вам 28 лет, и вы уже в шорт-листе литературной премии «Новая словесность» (НОС). Как вы пришли к тому, что начали писать книги?

— Мне кажется, что я «пришёл к этому», как только научился писать. Это любимая семейная история: когда я ещё не умел ни писать, ни читать, бабушка прочитала мне какую-то книжку про богатырей, я этим впечатлился и стал ловить всю семью и рассказывать им сказки. Я мог поймать маму, посадить, сказать «слушай сказку» — и рассказывать часами, придумывая её на ходу. Меня остановить в этом плане было невозможно, поэтому люди, которые не знали о том, что от меня надо сбегать, допустим, какие-то гости, попадали в такую ситуацию: я всё рассказываю — а она все не кончается… Как-то это всегда было частью меня; это не сколько про творчество, сколько про то, как в принципе жить и как-то с реальностью справляться.

— Вы учились где-то?

— Да. Я сначала учился на переводчика. Недоучился, ушел в армию. Потом, после армии, я отучился на пиарщика.

— Вот интересно, почему вы выбрали учиться на пиарщика?

— Всё банально: когда я вернулся из армии, то не понимал, чем заниматься, брался за любые предложения. И так как я умел хорошо писать, меня взяли сочинять пресс-релизики – и оказалось, что пиар у меня неплохо получается. Я же решил, что нужно получить какое-то профильное образование. Это была большая глупость, потому что когда я пришел в институт, то понял, что меня там ничему не научат: они учатся по учебникам 80-х годов, рассматривают кейсы Бернейса, в общем, несколько оторваны от реальности… Но диплом в итоге я получил. Это была большая глупость, учиться на пиарщика.

— Я прочитала на каком-то из сайтов, что пишете вы в жанре психолого-социальная фантастика – это так?

— Наверное, у меня с жанрами сложно. Как меня только ни называли: «интеллектуальная фантастика», «социальная фантастика», что-то еще.

— А как вы сами для себя это определяете?

— Я не знаю. В смысле, я не могу обозначить какой-то жанр, более того, я не понимаю, зачем это. Если я скажу, что я пишу социальную фантастику, так что мне теперь, всегда писать социальную фантастику? Я не понимаю, что эти ярлыки дают?

— Есть люди, которые ограничены публицистикой, детективами, фантастикой. Вы не ограничены. На любые темы можете писать?

— Да. Разные жанры, разные темы. У меня нет какой-то такой последовательной линии во всем творчестве: например, что я стал писать про психолога, как в «Сато» — и дальше 20 лет пишу про психолога. Нет. Такой штуки нет. А фантастическая составляющая — она же призвана, на самом деле, лишь для того, чтобы ярче сделать сюжетные вещи. Оттуда и появляется эта «фантастика». Но при всем при этом мне интересно, что происходит внутри людей. Если выделить какую-то главную черту моего творчества, то я пишу про то, что внутри людей происходит.

— Изучая в Экспедиционном корпусе наследие писателей-фантастов, мы столкнулись с тем, что если сопопоставить научную фантастику и науку, то 80% того, о чем писали фантасты, в общем-то потом ученые воплощали. Но то, о чем пишут учёные – воплощается всего в 20%. Поэтому я не зря на фантастику сделала акцент. Вы правильно говорите, что фантастика – это некий окрас, некая возможная реальность, которая могла бы быть, но она фактически, наверное, уже есть, просто нам тяжело это воспринять. Ну, это лирика с моей стороны… Возможно ли каким-то способом описать, как у вас рождается книга? У вас прямо сразу готов сценарий и вы просто начинаете его исполнять — или вы из жизни берете какую-то ситуацию и её развиваете?

— Тут зависит от того, о какой книге идет речь. Давайте, например о «Сато», это самая актуальная тема для меня. Потому что она номинирована на премии, что-то там происходит связанное с ней, это первый заметный успех в российской литературе для меня. Что происходило? Если проследить, то вначале была просто идея, причем эта идея возникла задолго до самой книги, за год или за два. Я просто написал в Фейсбуке, что все рассказывают про то, какое классное время детство, как здорово быть ребенком — а я попросил людей обратить внимание, что бы произошло, если бы вы сейчас оказались ребенком. Например, вы хотите пойти с урока в туалет — и вы вынуждены просить разрешения у кого-то. Чтобы сходить в туалет! Взрослый человек в таких условиях находиться не может. Я просто показал ряд ситуаций, в которых уровень давления со стороны на ребенка такой, что взрослый человек этого бы просто не выдержал. И тогда у меня появилась идея: взрослый человек в теле ребенка. Взрослый, сформированный человек, живущий определенными жесткими рамками того, что он сам себе в жизни позволяет, считает позволительным или не позволительным. Если мы переносим это в тело ребенка, то это ужас. У него нет возможности отстаивать свои границы. Он говорит: нет я не хочу чего-то делать, — а ему отвечают «нет, ты будешь это делать, просто потому, что я сказал, что ты будешь это делать!».

И эта идея так или иначе крутилась, потом я познакомился с прототипом одного из персонажей этой книги – Дашей. Она детский психолог; естественно, у меня к ней возник миллион вопросов. Я ей «сел на уши» и спрашивал, как работает детская психология, а что, если это, а что будет, если так, а как должно быть? Естественно, я всё это примерял на взрослого, если он окажется в такой ситуации.

Наверное, год я собирал материал и «допрашивал» её по всем вопросам. Потом я решил, что уже можно начать писать — и в какой-то день начал. Как происходил процесс работы в реальности? Даша работала с главным героем книги как с реальным ребенком, которого привели к ней на консультацию. Я ей звоню и говорю: «К тебе привели мальчика, он говорит вот это и вот это. Что ты будешь делать?». Она говорит: я делаю вот это и вот то. «Хорошо, а он реагирует таким образом…» — ну и дальше. После писались расшифровки сессий, которые она проработала с моим героем как с клиентом. Собственно, Даша не знала ни сюжета, ничего. Она реально работала в этом плане.

По поводу того, сформирован заранее сюжет или нет, есть вообще два варианта. Первый – книга пишется «от сюжета». Есть интересный сюжет с интересными поворотами, а всё остальное я строю: подберу под него героя, события, время и всё прочее. Другой вариант — когда ты пишешь «от героев». Есть вот такие люди: ребенок, который считает себя не ребенком, есть его родители, они вот такие. И ты их просто собираешь всех и смотришь, как работает их взаимодействие, кто на что реагирует. Я пишу обычно от героев, в этом случае сюжет очень часто сдвигается. В принципе, вроде понятно, к чему это всё приходит, но периодически возникают такие ситуации, когда ты садишься работать, пытаешься написать начало главы: твой герой должен пойти в клуб повеселиться. А написать не можешь. Ты первую букву поставил – стер, поставил – стер.

В какой-то момент ты задаешься вопросом – хорошо, а что происходит? Ты в этот миг обращаешь внимание на себя, на текст этого героя и понимаешь, что ты очень устал. Так, стоп. Это герой устал, и он не хочет идти в клуб! А чего хочет герой, если он устал и не хочет идти в клуб? И ты ведешь его туда, как бы он отдыхал, работаешь с этим, и оттуда растут какие-то новые повороты сюжета. Я пишу от героев.

— По сути, вы стараетесь прожить историю?

— Да. Иногда это до смешного доходит. Был момент, когда главный герой был обижен. И я такой: хорошо, что такое обида? Поживу в контексте обиды. Я просто ходил с темой, что я на всех обижен. То есть, я при этом не кричал, что все плохие люди, а я Д’Артаньян. Я проживал это. Покупаю что-то в магазине – и я обижен на продавщицу, и замечаю, как это работает, что я чувствую. Что мне дает эта обида, как работает механизм обиды. Это защитный механизм, или что? Если защитный, то от чего?

Я в этом плане всегда привожу пример Флобера: сцена, где мадам Бовари принимает мышьяк. Он описывает, что происходит с человеком, который принял мышьяк и фактически умирает. Когда Флобер написал эту сцену, он неделю лежал, потому что испытывал симптомы отравления мышьяком. Это очень знаменитая история, как раз хорошо иллюстрирующая тему проживания того, что происходит с персонажем. Я в какой-то момент разговаривал с психологами и психиатрами, как это работает — в общем, вполне научно объяснимо. Сейчас не смогу воспроизвести.

— Скажите, пожалуйста, а все-таки есть некая главная идея, которую вы хотите донести своими книгами? Это просто выражение некоего переживания, которое у вас есть на данный момент – или, может, вы все-таки вкладывает в свои книги большую идею?

— Сказать, что есть одна идея на все книги — сложно. Но понятно, что в основе каждой книги лежит какая-то идея. И я хочу как бы показать, как она работает, дать возможности, человеку дать почувствовать себя на этом месте. Например, в конкретном случае «Сато» я хочу дать возможность читателю почувствовать, что чувствует ребенок в тот момент, когда его границы нарушаются абсолютно. Это социально приемлемо, нарушать границы детей и говорить, что он будет делать. Да, это все объяснимо, понятно, что это делается в целях безопасности, для чего же ещё? Но ребенку, как правило, этого не объясняют. Просто говорят: «Ешь суп, пока не поешь, из-за стола не выйдешь». Почему-то мы позволяем себе вести себя с детьми так, как будто это не дети, а идиоты. Мне ценно дать возможность узнать, что в этот момент чувствует ребенок, что в этот момент чувствуют родители. И может быть, если человек в какой-то момент с этим соприкоснется, проживет, может быть, в следующий раз он не будет так делать, а хотя бы попробует по-другому. Вдруг существует миллиардная доля вероятности, что он действительно попробует сделать что-то по-другому?

— Если не ошибаюсь, вы говорили, что пишете книги около пяти лет, да?

— Ну да, примерно так. Сейчас точно скажу. Начал писать книгу первую, когда я в армии был, мне был тогда 21 год. Значит, 7 лет.

— А за это время сколько вы написали книг?

— Давайте не будем считать ту, которую я написал в армии, мне до сих пор за неё стыдно.

— Почему?

— Как сказать: в ней есть хорошие идеи, они мне действительно нравятся, но у меня еще не была набита рука, техники не было. Так что технически она очень слабая, при неплохой идее. Ну ладно, давайте с ней считать: 5 книг.

— То есть, одна книга пишется примерно полтора года.

— Да, примерно так получается. Притом у меня так получилось, что книги выходят в августе. На день рождения.

— А какую, для себя лично, книгу вы считаете самой удавшейся или самой ценной?

— Придется немного разделить самую удавшуюся и самую ценную, потому что это разные книги на данный момент. Из опубликованного – «Сато», потому что у нее есть какое-то признание условных экспертов.

— Она все-таки социальную проблему очень серьезную затрагивает.

— Ну, как бы она самая удавшаяся по ряду каких-то причин. Просто я оцениваю – ок, есть признание от жюри и значит, она уже как-то удалась. По поводу самой ценной — эта книга ещё не вышла, она выйдет в августе. Мне кажется, что она будет не очень успешной в плане продаж или чего-то еще, но для меня она кажется безумно глубокой. Вы понимаете, в чём разница?

Я часто использую это сравнение: возьмём книгу, которую я написал, как ее вижу я — и как ее видите вы. Представьте, что вы стоите и смотрите на гобелен. Вы смотрите на него с лицевой стороны и думаете: да, тут какая-то картинка, что-то происходит, вам интересно, возможно, даже. А я стою с другой стороны гобелена, я его делал, и у меня там ужас – нитки торчат, это отсюда, а это туда. Я знаю, что здесь чуть дёрни – оно все рассыплется.

Это моя большая мечта – просто потерять память, и прочитать свои книгу, чтобы понять, я бы сам это читал или нет? Потому что я не могу перечитывать свои тексты. Мне всё там не нравится, мне хочется все переделать. И бесконечно улучшать. Поэтому мне сложно об этом рассуждать. Но если речь идёт о какой-то ценности для меня – то эта книга еще не вышла, выйдет в августе.

— Её название ещё нельзя говорить?

— Я честно не знаю, как она будет называться. Более того, у меня большая проблема с названиями. Так, вышла книга «Марк и Эзра» — есть ощущение, что это про евреев в пустыне?

— Ммм…

— Да Господи, что это за название, кто так книги называет? «Сато»… Мне редакторы говорят: назовите как-нибудь, как угодно, только не так. Название что-то должно значить… Безусловно, та же история с рабочим названием книги, которая выйдет: «Лиза».

— Ну, возможно, в этом что-то есть…

— Видимо, уже формируется фирменный стиль!

— Видимо так. А насколько можно сейчас говорить все-таки о будущей книге, которую вы считаете для себя боле ценной, глубокой? О чем она?

— Да можно об этом говорить, тем более каждый раз, когда я пишу книги, я всегда у себя в фэйсбуке по главам выкладываю, так что люди, кто там на меня подписан, может в режиме онлайн это все почитать. Нет никаких проблем. Меня в одно время ругал редактор и говорил: кто же будет читать твои книги, если их и так могут прочитать в интернете? Оказалось, не совсем так. Мы живем во время, когда люди не покупают книги с полки магазинов просто потому, что обложка красивая. Люди покупают, потому что хотят иметь бумажную версию или хотят как-то поддержать писателя.

В общем, если коротко, книга про депрессию, про творчество, про то, как творчество помогает из этой депрессии выйти… Она про эстетику. Я вам даже могу сюжет обозначить. Главную героиню приглашают на презентацию картины самого, условно, загадочного художника современности — никто не знает, кто он, но он считается гением. Она приезжает на эту презентацию, вместе с ней оказываются туда приглашены ещё 6 человек. И вот на презентации оказывается, что на этой картине запечатлены они все семеро! Что начинает дальше происходить в связи с тем, что они оказываются на этой картине: каждый из них начинает искать, как это все закручено, почему они там очутились… Речь об этом. При этом мы параллельно наблюдаем за тем, что происходит с главной героиней, которая в депрессии и соприкасается в какой-то момент с творчеством, от которого была максимально далеко. Вот, в общем-то, и вся книга. И понятно, что есть какой-то сюжет, он условно даже детективный.

— А конец счастливый?

— Ну как сказать, для меня да. Но я не уверен, что все считают такой конец счастливым. Когда считаю конец счастливым, люди мне говорят: как, ну что ж такое, там все умерли, что ли? Я говорю – Господи, это же лучшее, что могло произойти!

— Рагим, а если немножко коснуться конкретно вас как человека, во что вы верите?

— Видимо, в искусство.

— Что искусство спасёт мир?

— Нет, не в этом контексте. Просто думаю, что искусство, например, может лечить. Я вообще искренне считаю, что всем стоит заниматься творчеством. Люди ищут разные вещи, миллион путей есть к тому, чтобы ты чувствовал себя нормально, но чем больше я занимаюсь литературой, тем больше понимаю то, что это, в том числе, терапия. Что творчество — в каком-то виде — необходимо.

— А можно банальный вопрос – вы в Бога верите?

— Сложный вопрос, потому что сложно объяснить это противоречие, но мне кажется, нельзя отвечать на этот вопрос «Да» вслух.

— Существует у вас какой-то ваш взгляд на мир? Если об этом можно говорить. Я понимаю, что это очень личный вопрос, но некое мировоззрение, некий взгляд на жизнь. Чему вы подчинены, как вы живете, зачем вы живете, почему вы живете?

— Ну если уж вы спросили про Бога и про взгляд на жизнь – давайте я попробую это каким-то образом обозначить. Я пишу книжки, денег это не приносит и априори приносить не может. В литературе нет денег. Их там нет вообще; наверное, единственный писатель в России, который зарабатывает только книжками – это Пелевин. Все остальные так или иначе монетизируют популярность, а не литературу. Вот смотрите, я трачу на это кучу сил: представляете, год работать над книгой, а у тебя при этом же ещё есть какая-то жизнь, надо что-то делать… Если говорить о том, чему как бы я служу, то, наверное, такому искусству, которое — в глобальной форме: если уж вы спрашивали про Бога, то, наверное, вот он, мой Бог.

— Тоже банальный вопрос. Понятно, что вы писатель, а существуют какие-то отдельно от литературы ваши хобби, увлечения, как вы отдыхаете, с помощью чего?

— Смотрю кино, читаю книги, путешествую, как любые другие люди.

— Кстати, у вас два, по-моему, потрясающих кота? Какой породы?

— Курильский бобтейл.

— Рагим, скажите, а кто является для вас эталоном в писательстве? Кто вас вдохновлял? Может быть, есть ваш любимый писатель?

— Очень сложно назвать кого-то одного, потому что в разных произведениях, в разных контекстах могут быть разные люди, но первое, что приходит в голову, это Олдос Хаксли. Причём конкретно одно-единственное произведение «Дивный новый мир», потому что там он задает удивительные вопросы. Я вообще человек, который считает, что вопросы важнее, чем ответы. Там есть удивительный вопрос: «Вы хотите быть счастливым или свободным?» И мне кажется, очевидно не существует ответа на этот вопрос. Невозможно ответить, но то, что ты вообще себе задаешь его, это может менять твою жизнь. Я спрашиваю: я сейчас что выбираю, быть счастливым или свободным? И тот факт, что Хаксли это развёл по разным углам — это абсолютно гениально, мне кажется. Ну и понятно, что само по себе произведение пророческое: мы уже живем в этом мире, который там описан.

— Мне интересно, вы слышали такую фамилию, как Ж. Бодрийяр?

— Да, конечно.

— И с трудами его знакомы, да?

— Конкретно, наверное, могу более-менее поговорить на тему симулякров, но сказать, что я прямо большой знаток Бодрийяра, то, конечно же, нет.

— Мне просто было интересно. Сама недавно познакомилась. Действительно уникальный человек, его называют «последним пророком Европы»... Я хотела бы ещё у вас спросить — если захотите, конечно, об этом говорить: какая у вас мечта, которую бы вы хотели воплотить? Допустим, конец вашей жизни, вы на смертном одре, и что вы для себя будете считать – «да, я это сделал», или «это было круто, достойно!». К чему бы вы хотели прийти?

— В контексте того, что меня вообще никакие в жизни достижения не интересуют, кроме как в литературе, то, наверное, мы просто берём, выбираем самое большое достижение в литературе, которое можно как-то измерить. Пусть это будет, например, Нобелевская премия. Можно любые другие параметры поставить – например, миллиардный тираж. Или какое-то социальное влияние через книги, вдруг их действительно прочли и у людей поменялись взгляды, люди сказали «давайте жить по-другому», «давайте вести себя, как люди». Любое возможное пиковое достижение в литературе.

— Скажите, а можно было бы спросить у вас такой момент: что для вас любовь?

— Интересно, а почему вы решили это спросить?

— Просто.

— Не знаю, это какой-то сложный вопрос.

— Ну да, он не простой, согласна.

— Наверное, если долго не раздумывать и куда-то не уходить, то наверное – это выбор.

— Выбор во всём, любой выбор в жизни?

— Да. Первое, что приходит в голову, так или иначе, это любовь между мужчиной и женщиной. Это выбор, который ты подтверждаешь. Мне, кстати, очень не нравится концепция любви с первого взгляда и до конца дней. Потому что, мне кажется, в таком случае «любовь» звучит как какая-то болезнь. У тебя вроде не было выбора, и ты влюбился, и ты не отвечаешь за то, что делаешь: ну «попёрло» тебя и все. Мне кажется, что это скорее плохо, чем хорошо. А если это выбор, когда ты можешь любить, а можешь ненавидеть, можешь оставаться, а можешь уйти — когда у тебя есть выбор, то ценность того, что ты остаёшься, наверное, выше. Ты выбираешь: да, и сегодня я люблю.

— А вы можете себя сейчас назвать счастливым человеком?

— Нет.

— Почему?

— Потому что, видимо, сейчас я свободный. Свой выбор я сделал.

— Если можно, коротко о ваших творческих планах, что бы вы хотели написать? Знаете, как отвечают фотографы, писатели, художники, кинематографисты, когда их спрашиваешь: они говорят «свое лучше произведение я еще не создал и не написал».

— Какое было бы лучшим?..

— Ну вот, что бы вы хотели сделать, но пока еще не готовы, или готовите его. Знаете, как актеры говорят – «я хотел бы сыграть вот эту роль». Что бы вы хотели написать, о чем?

— Если я хочу что-то написать, я пишу. Просто какое-то время я думал, что вот об этом я пока написать не могу. И с таким подходом ты никогда об этом не напишешь. Никогда не будешь готов. Потому что то, как я подхожу — это определенный процесс изменения, проживания, а никогда невозможно быть готовым к изменениям и проживаниям. Просто есть какие-то такие планы, о которых я думал, и есть причины, почему они не реализуются. Я, например, долго работал, собирал материал для документальной книги про эмигрантов России, но из-за локдаунов всё это остановилось и я поставил на паузу. Потом я начинал «с себя» собирать материал, чтобы написать книгу, основанную на реальных событиях, про литературу в России, как вообще выглядит этот рынок, что с ней делают, что происходит. Такие пока планы были. А в принципе, следующую книгу я уже прикидываю про одиночество.

— Почему такой выбор?

— Почему нет, все же с этим сталкиваются так или иначе, все в какой-то степени одиноки. Интересно в контексте посмотреть, как это работает, что это такое.

— На данном этапе, если брать статистику Европы, то большинство людей сегодня одиноки. Лично для меня одиночество – это великий дар, только не когда я от этого страдаю, а когда наслаждаюсь. Для вас одиночество в каком контексте, когда люди страдают или когда они пытаются в этом найти некое удовлетворение?

— Нет. Я именно про то одиночество, когда человек ощущает, что он один и когда он чувствует, что его это тяготит. Понятно, что мы можем идти в одиночество с точки зрения буддизма, когда все рады, счастливы и одиноки, но, наверное, легко быть буддистским монахом, когда ты сидишь в горах, а быть монахом в городе – сложнее.

— Абсолютно с вами согласна!

— У каждого в этом плане свои вызовы, и на одиночество надо смотреть как на одиночество в толпе.

— Поняла… Возможно, провокационный вопрос, сейчас родился: когда вы заговорили о Пелевине, почему-то мне вспомнилась такая фигура в России, как Дмитрий Быков. Как вы к нему относитесь?

— Мне нравятся его лекции. Он гений, несомненно, в том, что он делает. Я просто был как-то на его лекции, и я видел, что с ним происходит, когда он начинает рассказывать. Я бы даже сказал, здесь парадоксально то, что я не знаю как это описать, но я смотрю на него и понимаю, что он не всегда делает это из головы. В том плане, что там в какой-то момент нет мозга – это прямо какой-то поток, когда он рассказывает о чем-то. Но из всего его творчества мне нравится только одно его стихотворение. И это не значит, что оно хорошее или плохое, так получилось, что именно оно откликнулось. Может, через 5 лет я буду говорить, что это лучший писатель десятилетия.

— Я совершенно не люблю говорить о политике, и сама аполитична. Но в контексте нашего разговора — вы как-то к политике относитесь, может, у вас есть взгляды свои?

— Когда люди говорят, что они «аполитичны» — это же неправда. Потому что быть аполитичным – это политическая позиция.

— Возможно.

— И эта позиция понятная, логичная: «Ребята, я не участвую в этом, я не хочу портить себе нервы». Я в этом плане стараюсь тоже так жить, хотя, конечно, меня многое как-то не радует. Но я понимаю, что, если я начну по этому поводу что –то говорить, что-то делать, я просто не готов к тому, что будет потом. И речь не о том, что будут страшные кровавые репрессии. Я просто не готов к тому, что я, например, просто буду зачем-то с кем-то быть в какой-то конфронтации, которая отнимает мои силы. И не делает меня собой. Может, моя позиция как-то изменится. Но мне сейчас для другого нужны силы больше, чем на то, чтобы я с кем-то в интернете ругался про политику.

— Я немного в другом контексте говорю, потому что вспомнила тех же Стругацких. Ведь они очень тяжело печатались, жуткая цензура была. Допустим, вы становитесь действительно влиятельным писателем и сталкиваетесь, в любом случае, с политикой, когда вам запрещают что-то печатать, или вам разрешают печатать и писать только то, что нужно. Просто заглянуть, порассуждать? Не хотите об этом говорить – можем не говорить.

— Никакой проблемы. Просто, во-первых, мир со времен Стругацких сильно изменился. И для того, чтобы напечататься, стало несравнимо больше возможностей. Есть, в конце концов, интернет. Более того, мне власти России сделали бы очень большое одолжение, если бы запретили мою следующую книгу. Мне сложно представить лучший пиар!

— Вообще, да. То, что запрещенное, пользуется большим спросом. Как раз то, что было со Стругацкими.

— Просто с этим решением я иду в издательства других соседних стран: «Знаете, меня там запретили –можно я у вас напечатаюсь?». Как бы в этом плане, если ты писатель, то и вся твоя жизнь книга. Сложно представить какой-то более интересный сюжетный поворот, чем «меня завтра запретили»: с точки зрения моей жизни как сюжета –прекрасно. Я буду только благодарен. Да, скорее всего, с этим возникнут какие-то сложности, но любое творчество, так или иначе, рождается из ограничений.

По поводу того, чтобы писать то, что надо писать – это же тоже выбор всегда. Не существует такой ситуации, в которой ты написал бы насильно что-то. Тебя, допустим, посадят в тюрьму, но всегда твой выбор, писать так или не писать вообще. Я, конечно, только сейчас так рассуждаю. Если ко мне придут и скажут: «Ты с сегодняшнего дня пишешь книги, прославляющие царя-батюшку» — я не знаю, как я в этой ситуации поступлю, но я всегда буду знать, что это мой выбор. И не надо мне будет переваливать ответственность на кого-то другого и говорить, что это плохие люди меня заставили это делать.

— А существуют какие-то у вас жизненные принципы, которые вы никогда не переступите?

— Пожалуй, единственный принцип – «все меняется». И в этом плане другой: «не зарекайся». Я не знаю, может, действительно пройдет 5 лет и я буду вместо каких-нибудь других писателей славить царя-батюшку. Я же не против, славить, может, тоже нужно и важно, как какая-то социальная часть жизни. Но сейчас я в этом не хочу участвовать просто.

— Поняла вас. Вы знаете, у меня действительно очень много вопросов, я могу бесконечно об этом разговаривать. Но я надеюсь на то, что это не последний наш с вами разговор, если вы не будете против. Возможно, мы возьмем какую-то узкую тему и с вами поговорим. Кстати, как вы относитесь к научной фантастике?

— Отлично. Первый, кто в голову приходит из научной фантастики, это Лем. Через него надо пробиваться, чтобы его почитать. Потому что прочитать 300 страниц о том, как работает атомный реактор, это непросто. По-моему, крутой жанр, почему нет? Сейчас, кстати, из научной фантастики Лю Цысинь самый известный. Когда я сидел читал «Задачу трёх тел», я вдруг понял, что научная фантастика изменилась сильно. Это как, знаете, есть математика, есть формулы, а есть квантовая физика, где выход за пределы воображения. И с научной фантастикой произошло то же самое. Научной фантастикой были полеты в космос, а сейчас какие-то трансцендентные переживания — это тоже фантастика. Мне нравится.

— Судя из поста в ФБ, сейчас вы в поиске предложений, чтобы чем-то заниматься в Питере. А чем бы вы хотели заниматься?

— Я бы хотел заниматься только одним, но это денег не приносит…

— То есть, если бы литература приносила достаточную сумму денег, то вы бы ничем другим и не занимались?

— Да.

— Рагим, а вот такое понятие, как вдохновение – оно существует для вас? Если да, то в чем вы его черпаете?

— Оно существует, но в каком контексте: не просто ты сидел и вдруг к тебе пришло вдохновение, и ты написал отличную книгу. Вдохновение –это скорее всего сигнал к тому, что ты правильно живешь и правильно что-то делаешь. Потому что я не видел, чтобы ко мне приходило вдохновение, когда у меня какие-то проблемы большие в какой-то сфере, которые я не решаю.

— Возможно, всё-таки существуют уловки: вы себя знаете, вы понимаете, что вам нужно сделать, чтобы себя привести в некое состояние, которое способно писать.

— Я, кажется, в любом состоянии способен писать. Переехал в Питер, потому что стало в Москве неуютно, как-то всё в болото превратилось – не то, чтобы меня кто-то в клетку поймал, а, знаете, сам с собой не можешь договориться. Ну я и решил, что надо как-то радикально менять. Переехал, опять пишу. Видимо, надо быть свободным в этом плане.

— Москва – тяжелый город. Всё равно существует некая атмосфера, в которой лучше живётся или пишется, будь то журналистика, будь то картины, книги, фильмы. Люди уезжают в другие места, чтобы творить. Если мне надо сесть и что-то написать, но уехать я не могу, я нашла для себя музыку определенную, почему она такая – я не знаю. Но я знаю, что если включаю эту музыку, то у меня всё получается.

— Я пишу вообще всегда под музыку. Кстати, если говорить о каких-то таких мелких факторах – то, наверное, гуляю, желательно по ночам. Я люблю, когда ночью мокрый асфальт, я очень много чего написал на ходу. Вообще все свои книги я написал на телефоне. Телефон у тебя всегда под рукой.

— Благодарю за беседу. Было очень интересно и рада знакомству

-Взаимно

09.01.2021